Непридуманные рассказы о любви. Предисловие

«Непридуманные рассказы о любви» - появились из рассказов моей мамы  о сестрах.
Сколько я себя помню, у нас в доме висела на стене фотография.  На ней девочка и мальчик.
        Мальчику пять лет. Он очень хотел сфотографироваться так, как  сфотографированы папа с мамой на свадебной фотографии. Сел словно папа в кресло,  руки положил на подлокотники. Ноги еще не достают до пола, и, чтобы они не болтались, фотограф подложил под ноги подушку. Девочка на год старше. Стоит рядом с братом, платьице ниже колен, носочки, на голове капор, завязанный под подбородком большим бантом, в руках маленькая сумочка…  Это старшие брат и сестра моей мамы - Лиля и Николай.
Когда, уже после смерти мамы, папа переезжал из Ростова ко мне в Минск, эта фотография  затерялась. Честно говоря, тогда я и не заметила пропажи фотографии, не до того было. Вернее, даже просто мне было все равно.  И только совсем недавно, вспомнив об этой фотографии, я поняла, что она осталась лишь   в моей памяти.
Так же, как только в моей памяти остались рассказы мамы об ее семье.
Надо сказать, я была поздним ребенком. Мама родила меня в 43 года, вопреки уговорам врача, уверявшего: рожать поздно, надо ведь добавить лет двадцать, чтобы вырастить ребенка, а если будет девочка, то и все двадцать пять, чтобы выдать замуж.
Наверное, если бы я появилась раньше, либо маме было бы не до воспоминаний в моем отрочестве, когда мне все было интересно, либо я уже была бы слишком взрослой, погруженной в проблемы свои и своей семьи, как раз в то время, когда к маме  пришла потребность делиться воспоминаниями. У нас с ней счастливо совпало. Маме хотелось вспоминать, а я завороженно слушала ее рассказы о какой-то совсем другой жизни.  Я была очень «социалистической» девочкой.  И то, что рассказы о Гражданской войне, о судьбах красных и белых были не вычитаны в книгах, а непосредственно касались моей мамы, бабушки – казалось чем-то непостижимым.
За одним единственным исключением, я старалась ничего не придумывать в своих рассказах. Мне казалось очень важным сохранить именно бабушкины слова и интонацию, когда она отвечала на вопрос о том, за кого она, за красных или за белых: «За вас, сынки, за вас»… Ведь, в сущности, в этих простых житейских словах, есть и второй план, который, конечно же, бабушка не придумывала специально, но он есть: ответ матери, которая всегда горой стоит за своих детей, какими бы они ни были и кем бы они ни были.  И не менее важным мне казалось объяснение, почему юная девочка не хочет выходить замуж: не потому, что не любит (она еще и не понимает этого), а потому, что избранник говорит «уваль» вместо «вуаль».  Кстати, это сейчас все переменилось, а в моей юности само слово «вуаль» казалось чем-то таким романтичным и одновременно экзотическим…  И сама Лиля мне казалась экзотической жар-птицей из сказки.
Двух других своих тетушек я знала и любила.
Зоя оставила мне всю свою библиотеку, решив, что мне она больше нужна (я очень много читала и очень любила читать), чем ее собственным детям. Она же приносила мне редкие тогда пластинки Мирей Матье, Хампердинка, Синатры и Эллы Фицджеральд. Когда я начала писать о ней, мне очень захотелось описать и львов в сквере, к которым и меня водили на прогулку, ведь я тоже была в детском садике Госбанка,  и операционный зал банка, в котором  работала и моя мама, и который когда-то поразил мое воображение. Наверно, это не имело прямого отношения к моему рассказу, но это было то, что ежедневно окружало Зою, что, привычное, и оттого уже не замечаемое,  составляло постоянный фон ее жизни.
Подъезд, в котором Нина бросала ландыши, я увидела тридцать лет спустя. Он не показался мне слишком уютным, но, благодаря Нине, я увидела и полюбила многие уголки Ленинграда.  Каждый мой приезд, Нина вместе с мужем старались достать билеты  в Ленинградскую филармонию, и благодаря им я первый раз услышала «Голубую рапсодию» Гершвина… Для пятнадцатилетней девчонки тот поход в филармонию был моментом счастья, о котором она вспоминает до сих пор.
Все это воспоминания мои личные. И все же мне захотелось, чтобы судьбы этих женщин не ушли вместе со мной, а остались где-то… в сети. Для людей моего поколения «в сети» - странное понятие, то же самое, что в космосе, где-то в мироздании… ну, пусть так и будет.
Почему рассказ только о сестрах?  Два брата моей мамы – были очень хорошими людьми, но у них была своя жизнь, отдельная от «девчонок», с которыми они не слишком откровенничали, и поэтому о них я знаю только общие факты их жизни, только то, что знают все. 
Почему все-таки рассказы именно «о любви»? Или даже не совсем о любви, а о тех тайных мгновениях, которые есть в жизни каждого человека, которые мы помним и храним в сердце, несмотря ни на что… Наверное, потому, что это и есть самое интересное в каждом из нас. Этого часто не знают ни дети, ни внуки, ведь мы обычно стесняемся делиться самым сокровенным даже с близкими.  Так сложилось: мне удалось краешком глаза заглянуть в души этих женщин и захотелось, чтобы их жизнь продолжилась в этих бесхитростных рассказах.
Закончить, как это ни нахально, мне хочется словами замечательного русского поэта Всеволода Рождественского:
«А на людскую память право
У этих строк хотя бы в том,
Что я сложил их не лукаво,
Достойным русским языком».
Я, конечно, и думать не смею о том, чтобы сравнивать себя с таким поэтом и писать так о себе, но все-таки мне хочется верить, что не у моих строк, а у женщин, о которых я писала, есть право на людскую память.

На фотографии: сестры Зоя, Нина, Женя. Новочеркасск. 1917 год.