Хроники Ренессанса - Февраль

Я сижу на краю мира. Я отдалён от всякой связи с далекими вселенными. Сюда не ведут провода и здесь нет сигналов. Я спокоен. Я парю высоко. Вокруг меня предзакатное небо, полное облаков. Подо мной город. Я – Хранитель. Моя миссия, – единственное и непоколебимое желание, абсолютный смысл моего существования, – охрана и защита города. Этот груз на моих плечах уже сотню лет. Я един со своим городом. Его дороги – мои вены, его высотки – мои конечности. Ими я стремительно упираюсь в небо, пытаюсь захватить его. Небо должно защитить людей от греха.
Мои вены полны синей крови. Город кишит испражнениями моей кровоочистительной системы. Я задыхаюсь от его агрессии, цинизма и непомерной жестокости. Он душит меня. Его пальцы обвивают мою шею. Я хватаю воздух вакуумом своего рта. Меня затягивает в свет. Он принимает очертания прямоугольника. Стекло блестит от солнца. На улице шумит вакуумный пылесос. Солнечная сторона дома – утро летом будит тебя лучами теплого центра слишком рано. Слишком рано для обычного вторника. Слишком поздно для воскресения.
Не помню, когда страницы книги успели расплавиться и облечь поры моего мозга сном, но судя по предзакатному солнцу, я проспал добрых пару часов. Опять эти классики. Читая Чехова, очень легко проснуться в облаках.
Нельзя быть таким глупым. Любой может увидеть через окно. Хотя бы прикрой шторкой.
Кресло в моей библиотеке слишком удобное. Слишком старая кожа, слишком много историй, слишком много царапин и слишком мало осуждения. Только свежеиспеченный комфорт при любом мановении. Истинный друг мужчины в возрасте. Никогда не обижается, всегда дарит тепло.
Как Рита.
В последние дни мои мысли немного отчистились от ядовитых щупалец остывших воспоминаний. Удалось как-то вытеснить их другими, более радужными и свежими. Переливание крови из школьницы в старуху. Гениальный обман.
Я пошел на кухню и взял с угловой полки бразильские бобы. Сейчас это был редкий товар, особенно после случая с Осло в 49-ом. Но я не хотел жить в том мире, в котором отказываю себе в удовольствии с утренним кофе.
Почему мне опять снилось слияние с городом и эти марвеловские парящие Хранители? В который раз на этой неделе содержимое моего сна напоминало очередной раздутый блокбастер о мужественных фотомоделях в облегающем трико. Пошлятина какая-то. И ведь я помню еще те ранние времена в детстве, когда печатная продукция была всюду. Я помню, как еще малышом заходил в угловой магазин на 92-ой и долгими часами пролистывал блестящие, хрустящие и пахнущие свежей краской комиксы.
Но это было давно.
Сейчас даже телевидение стало тактильным, к чему нам другие источники столь устаревших форм восприятия? Все, что можно листать давно ограничивается сумками для визитниц и меню ресторана. На остальное у нас нет времени. У них нет времени. Они вечно спешат. Они проходят под моим окном и будят меня удушающими разговорами.
В моём случае минута молчания предпочтительней часу бездумных разговоров. Слишком ценно время и слишком красив мир. Стандартный круг друзей интроверта ограничивается небольшим количеством людей, признанный факт. В моем же случае, принимая во внимания моё увлечение запрещенной продукцией, этот круг сузился до объёма моей квартиры.
Никому не доверять. Никому не верить. Трижды надо проверять перед входом в двери.
Мама учила. Детство моё прошло отнюдь не в ярких красках. Всего лишь одно четверостишие сделало из потенциального функционирующего члена общества социопата. Воистину сила поэзии. Четыре строчки, так прочно засевшие у меня в голове еще с детства, до сих пор дают плоды в виде разорванных отношений и жесткой скорлупы вокруг.
Мать тоже можно понять. Мать нужно понять. Она росла в совсем другое время, еще до третьей мировой. Она помнит мир, как раскалённое добела железо холодной войны. Она привыкла опасаться, отбиваться и защищать. Она выжила, и одно это уже являлось подвигом для меня. Она дала мне жизнь, и это стало началом для меня.
Было много дел. Нужно было пойти в очередь за пищ-марками, съездить в 7 район за утеплителями для окон (зима в пред-пост-военный период не радует теплотой) и встретиться с Колей.
Память вечно уносит нас вперёд по линии времени. Если противиться течению, можно на некоторое время взглянуть на пролетающие мимо отражения неисполненных возможностей, но это чревато обилием неудобств и брызг.
Именно поэтому я прокрутил день до момента встречи.
Этот запах не оставлял во мне никаких человеческих потребностей. Он утолял жажду, голод, давал покой и бодрость, ублажал вкусовые рецептора рта, носа и даже глаз. Этот запах давал надежду на лучшее будущее и освещал самые теплые отблески минувшего. Этот запах заботился о тебе и укрывал от бед.
Мать Коли, в прошлом повар, всегда готовила уникальные, на мой непрофессиональный взгляд, блюда. Она, пусть и не тысячница, но средства мужа всегда распределяла разумно, от того и хозяйство в их доме было аккуратным и слаженным. Как хорошо организованное предприятие. Продукция этого предприятия обладала невозможными ароматами и каждый раз, когда меня приглашали к ним на ужин, я предвкушал этот момент. Прямо перед тем, как кушать её торт. Момент созерцания будущего непременного, достоверного и ровного удовольствия.
Коля не знал о нас.
Но торт действительно был вкусным. Как всегда, вежливо побеседовав о погоде, политических переворотах и ценах на топливо, Рита вежливо откланялась, предоставив нам с Колей пространство для ведения дел.
Это был смышленый парень, даже слишком для его возраста. Пока все сверстники получали отфильтрованную, рафинированную, прилизанную и стерилизованную пачку информации по касанию пальца, он предпочитал отдаваться силе и вечной мудрость печатного слова. Мудрый выбор наивного глупца. Коля напоминал мне себя, когда меня теперешнего еще не было.
Жажда словесных миров практически неутолима. Становится понятно, каково живётся вампирам. Не такая уж и завидная участь – быть зависимым от глотка крови, не знать покоя. Но нас давно и надёжно убедили, что любая жажда есть абсолютный и единственный путь к счастью.
Как будто в мире много абсолютов.
Коля уже выкупил у меня всю мою коллекцию Толстого и сборники Серебряного Века, а теперь собирался забрать у меня сочинения Есенина. Каждый раз при таких сделках у тебя стынет кровь. Равно как и у твоего оппонента. Вы оба понимаете всю незаконность этого действия, оба вступаете в грязь и боитесь испачкать свои блестяще-белые туфли тщеславия. Убого.
Но парень держал себя в руках. Ни жестом не выдал, что волнуется или боится.
Я поставил на стол свой кейс. Старая кожа этого чемодана заставляла меня думать о тепле и уюте своего домашнего кресла. Открыв оба замка, я заглянул в боковое отделение и увидел там посылку из мира мертвых, адресованную Коле. Чувствовалось что-то злое в этих печатных изделиях, что-то неправильное. Радиотрансляция, ежедневные повторы по тетравидению и даже татуировки на наших детских руках – книги зло. Банальная, заезженная, потрёпанная псевдо-истина, так часто повторяемая в наших ушах, глазах и наших устах, что было тяжело отвертеться от её очевидности.
Я давно научился отталкивать эти тошнотворные позывы. Как будто вокруг итак мало тошнотворного. В свою пользу могу поставить только то, что когда всё это началось, я уже не был мальчиком или даже легко-внушаемым молодым человеком. Они застали в слишком сознательном возрасте, чтобы впихнуть всю эту пургу в мою ясновидящую голову. Но тогда возникла потребность играть.
Чем мы и занимались ежедневно. Мы все играли добрых, порядочных и искренних людей, ничего не смыслящих в отдалённых возможностях и радужных мечтаниях. Нас посадили на землю и сказали мирно сидеть на месте.
Но нам не сиделось.
Передав свёрток Коле, я почувствовал, будто оторвал от себя кусок чего-то важного, совершил что-то непоправимое и не смогу вернуть назад. Каждый раз при сделке я чувствовал подобное. Бумажные друзья сейчас настолько редки, что чувствуешь привязанность к каждому, несмотря на мимолетное знакомство и непродолжительность общения.
Соблюдя все формальности, мы распрощались как всегда, взяв за предлог комендантский час. Не то чтобы время так сильно поджимало, но затраты его при таких натянутых прощаниях всегда утрируются до невероятных размеров.
Я вышел из их дома на плохо-освещенную улицу. Было пронизывающе тихо и подозрительно безлюдно. До транспорта минут десять ходьбы. Вниз по скользкой брусчатке. Мистическая обстановка, зловещие тени. Они отделились от черноты, как куски плоти от мясистого тела. Совершив, стремительное движение в мою сторону, одна из теней обрела форму человека в черном пиджаке, подносящего к моему боку какой-то прут. Резкая, саднящая боль. Еще три шага и я медленно осел грязную улицу – ноги перестали подчиняться приказам моего ослабевшего разума. Я расслабился и отдался пустоте. Полная обездвиженность. Состояние как перед и после погружения в осознанное сновидение. Устрашающая невозможность ничего изменить. Думаю это и есть суть любого страха – возможность невозможности что-то изменить.
Меня взяли несколько людей и усадили в машину. Осколки плоти теней увезли осколок плоти прошлого в далёкую и странную страну февральской ночи.
Улица сохранила не почувствовала особой потери от моего исчезновения.
Я уснул в темноте.