Бабье лето

Бабье лето

    В одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году, когда моя семья переехала в город Усть-Илимск – город трех комсомольский строек, некоторое время нам приходилось жить во времянке. Так называли дома построенные собственноручно, для временного проживания. Но, как у нас ведется, нет ни чего более постоянного, чем установленное временно, то есть на какой то срок. Район же, где строились времянки, назывался – нахаловка, это потому, что во время возведения жилья советская власть там и рядом не стояла. Такие районы, как я узнал позже были не только в Усть-Илимске, но и других молодых городах, где население росло не пропорционально возможностям градостроения. Удивляюсь сейчас, у нас все-таки было электричество, хоть с отключениями, перегораниями подстанций, но все-таки было.
В те стародавние времена, когда мне было чуть больше девяти лет, я начал огородничать.

     А кому было этим заниматься? Отец целый день на работе, строил лесопромышленный комплекс, а по вечерам он всегда находил работу по дому, который строился да достраивался несколько лет.
Из матери сельхоз работник никакой. Имея с детства негнущуюся ногу, чем могла она мне помочь! Но она помогала. Иной раз подойдет, сядет на завалинку дома, и начнет рассказывать разные истории. Я заслушаюсь и забуду про свои невзгоды. Очнусь, а работа уже сделана. Вот такая у меня мама.
Бабуленька – тоже для огорода не пригодная. Здоровье подорвала на колхозных полях в тридцатые годы, да в кузбасских шахтах в сороковые. Но когда я совсем отчаюсь, она было подойдет и скажет: «… надо Ванечка, надо, день то ведь год кормит». Постоит рядом, подержится за лопату, копнет пару раз, пока боль не пронзит спину и уйдет не оглядываясь.

     Брат Димка, младше меня на три с половиной года, утром загонит лопату в землю, к обеду выдернет, вот и вся помощь. А третьего брата Ильи тогда вовсе еще не было.

     Собственно говоря выращивание моркови, репы и свеклы не вызывали каких либо сложностей. Весной ткнул семя в землю, осенью выдернул то что выросло, вот и слава Богу. О том, что нужно полоть, да прореживать я тогда не знал. Но вот картошка наводила на меня ужас. Картошка, это всегда руки в мозолях, это боль в спине, это соленый пот, заливающий глаза и разъедающий на палящем летнем солнце кожу.

     Сложно сказать, что страшнее вскопать землю под картошку, или потом отяпать ее. Копать землю тяжело. На вершине она уже сухая, а если еще и глина, превращается в кирпич. В низине земля еще сырая, на каждый штык отзывается чавканьем, как нога в промокшем сапоге. Не разобьешь ее как следует, так и высохнет комом, летом не отяпаеш. Одним словом весенний недодел, вылезет летними слезами.

    Тяпать картошку – настоящая каторга. Комья сухой глины ни за что не разобьешь, а сырая глина, как пластилин набивается на тяпку комом, да так, что становится неподъемной. Приходится чистить тяпку через каждые три кустика. И ведь понимал, что - то не так делаю, не может труд быть таким надсадным. И что? Кто бы мне подсказал тогда, что глину нужно песочком разбавить! Кто бы посоветовал, что землю нужно в два приема копать, ту что повыше – пораньше, а ту что пониже – позже. Так нет ведь: «…давай Ванечка давай…». Так я и тяпал эту картошку, то неделю, а то и больше, каждый день, да целый день. Как будто в летную то жару мальчишке больше заняться нечем.

     И только уборка урожая осенним прохладным днем, когда все вокруг, как в церкви, блистает и светится, воспринимается как праздник. Нет, конечно сначала тоже страшно, ведь уборка это тоже труд и труд не легкий. Но если вскапывание земли или отяпывание картошки я с легкостью перепоручил бы любому другому, то уборку урожая не отдал бы, ни кому. Как радостно таскать ведра, доверху нагруженные картошкой и считать, двенадцать, тринадцать, пятнадцать. А потом сравнивать прошлогодний урожай с нынешним, и слышать одобрительное: «… картошечка уродилась на славу». А как мама в это время смотрит с гордостью: «Вот у меня какой сын растет». Бабуленька все сквозь слезы, наверное себя вспоминая. «Образование то у меня четыре класса» - рассказывала она: «А в деревне то грамотные, председатель да я. Объяснил председатель, что и куда записывать, так я и стала с двенадцати лет работать щетоводом, трудодни зарабатывать. Больше уж не училась, в соседней деревне только четырехлетка была».

    Лопату в одну руку, ботву в другую, подкапнешь куст и тянешь его из земли на свет божий. А клубни розовые, красные, желтые и даже фиолетовые, с ровными блестящими боками. Поднимешь куст над землей, а он тяжелый, слышно как клубни звенят бум-бум, тук-тук, бом-бом, ударяясь друг о друга. Встряхнешь куст, все и осыплется и картошка и земля, ботву в сторону, картошку в ведро, а потом в кучку на солнышко позагорать перед закладкой в погреб.

    Иной раз попадется куст, что одной рукой и не ухватишься, приходится двумя руками тащить. А иногда глядишь, маленькая, тоненькая веточка, лишь листом слегка напоминающая картофельную ботву. Его и подкапывать не надо, только потяни и выдернешь, сколько посадил, столько и выкопал. А ведь он не виноват - этот кустик, что земля ком глины, что в этом месте и так вырасти – подвиг. И так жалко его становится, хоть плачь. Кладу его в ведро и приговариваю: «Ничего, что ты не вырос, мы все равно тебя съедим», и мне кажется, что от этих слов картошечке становится веселее. Между двумя большими картофелинами всегда найдется место одной маленькой.

     Но однажды уборка затянулась. Закончить работу нужно было в воскресный день. Сутра было пасмурно и прохладно, капаться в земле не хотелось, но как быть, не оставлять же урожай в земле. Не одолел и половины, пошел снег, да такой, что упав на землю, уже не таял.

     Сначала подумал: «Да разве в такую погоду кто может работать»? И действительно, все сидели по домам, из труб валил дым, картошка у всех давно уже была убрана. «Как дома сейчас хорошо» - опять подумал я и пошел домой. Мама с Бабуленькой пожалели, попереживали, но раздеться не предложили.
 
- Что ты на ее смотришь, выкопай быстрее и дело с концом! - сказала мама. А как быстрее? Ее там еще видимо невидимо.

    Делать нечего, снова иду на поле. Руки красные, после каждого куста грею, карманы быстро становятся мокрыми. И тут меня пробрало такое зло, не на родителей и не на картошку, а на себя, что дотянул работу до непогоды. Работать от этого стало легче, руки перестали мерзнуть, вспотел, устал, но поле стало уменьшаться на глазах. Еще чуть-чуть, еще рядок, и все, дело сделано.

    Домой зашел уже не злой, а уставший и довольный. На душе стало легко, легко, ни что не тяготило ее. «Удивительно» - подумал я тогда – «…целый день в работе, а чувствую себя счастливым». Мама с бабуленькой хлопочут вокруг меня, несут сухую одежду, наливают горячий чай с малиновым вареньем. «А ведь если бы ни я, ни кто не смог бы выкопать эту картошку, я смог это сделать, я молодец» - думал я тогда.

    А еще думал я про картошку, которая из-за нерадивого хозяина могла остаться в земле. Как это грустно и несправедливо, родиться, вырасти, и так не оказаться на столе, все в пустую, все без смысла.

    Еще два дня стояла холодная погода, та самая, за что так не любят осень. Зябко, сыро, сумрачно. Но потом снег сошел, установились теплые деньки. Мы сидели с бабуленькой на завалинке, осеннее солнце обжигало наши лица.

- Хорошо как – сказал я, на сердце был покой и умиротворение.

- Да, бабье лето – ответила бабуленька.

    Тогда я не понял о чем она, но сейчас я понимаю. Бабье лето – это как мамин поцелуй перед сном, перед длинной зимней спячкой.