Семья

 Ты не баба - сука подзаборная ! Лохматка без одежи ! Ни в жизнь тебя больше не уважу своей обожаемостью ! - Орет,багровея лицом и шеей и выкатив из орбит глаза, Васька Сидоркин.

Рядом, посередь внутридворовой аллеи, подбоченясь, гордо вздернув подбородок к верху и по-матроски расставив ноги, стоит, как высоковольтная металлическая опора, Шурка, жена Сидоркина, крепкая в плечах, объемная в бедрах, и жеманная в грудях, которые, будто два воздушного шарика на воде, прибитые к камышовому берегу и избиваемые волной, так и рвались из под узкого лифчика и нескромного разреза вечернего блескучего платья.

Утреннее солнце только-только выдавилось из под горизонта и окрасило многоэтажки прохладной красенью. Безветренная тишь еще не сбросила дрему и по тихому мокла на росных крышах, деревьях и газонной траве. Естественно, ор Васьки Сидоркина стал достоянием всего спального городка, крик его гулял между домами и аллеями, тыкался в окна, двери, как бы прося: " Пусти меня, не пожалеешь !"

Нечленораздельные Васькины возгласы втрепенули жизнь в домах и разбудили ленивых и истомившихся от безделья жильцов. Нерасчесанные головы с голыми плечами втихомолку высовываются из за шторок, тыкаются носами в стекла окон и молча, зевая, изучают картинку скандала.

Некоторые слегка возмущаются:

-Опять спектакля.....

- Василевс свою жену штробит!

- Видно, сызнова Шурка принялась за старое, всю ночь по кабакам с холостяками и алиментщиками шарилась, под утро заявилась, профура !

Шурка, накаченная дешевым коньяком, пошатываясь от неспанья, упрямо смотрела сверху вниз на тщедушного, слегка огорбаченного сутулостью, коротконогого и придавленного жизнью к асфальту Ваську. Глаза ее выразительно говорили в лицо орущего: " Как был ты, ушлепок, так им и остался !"

Он же снизу вверх посылал в ее бестыжесть, витающую по охмуреной бесконечными пьянками физиономии, крепкие неинтеллегентные словечки: " подзаборка, шлюпка для мудаков, скачка постельная, манекенка штампованная" и прочую словесную муть.

Метая безудержно слова вперемешку с междометиями, он топтался, ворочал плечами, как борец перед выходом на ковер, иногда заходил ей за спину и блескучим взглядом осматривал зад и крепкие плечи, мощную талию, будто выискивая остатки улик ночного преступления.

В одно из таких путешествий за спину он увидел слегка расползшийся шов платья как раз на том месте, где половинки пикантного места раздваиваются.

- Говоришь у мамы была, чай до утра пила и в лото играла !? А это что !? Почему нитки сорваны ? Кто надругался сзади, над подаренным мною тебе платьем !?

Шурка молчала. Вздернутый к верху подбородок был как будто вылит из чугуна - неподвижный и грозный. А ее носик, этот пикантный носик, трепетное обаяние загулявших алиментщиков, навевал на окружающую среду междудомья городка особую волнительность, сладкое чувство притягательности. Носик был гордостью близлежащей округи. В него влюбились практически все женатые местечковые мужики. Иногда, когда Васька, разозлившись, хлопал дверью и уходил блукать по темным загаженным переулкам, чтобы раскинуть умишком о своем скорбном житье, они, эти мужики, тайком от своих жен, якобы под предлогом вынести мусор в дворовой контейнер, заглядывали в Васькину хату, названную в стародавние времена финским домиком, дабы еще раз полюбоваться Шуркиным обворожительным носиком и за одно поговорить о том и сем с томной и всегда пьяной бабой.

Хотя этот носик тоже смущал Ваську, и он в пылу страданий мягчел перед ея ликом, сейчас он не сдавался, не гнулся перед туманными чувствами к жене и требовал ответа:

- Кто посмел издеваться над моим подарком !? Я ж тебе его от чистого сердца, а какой-то ублюдок в штанах растрепыхал его по ниткам !? Кто ты теперь после этого ? Как ты посмела позволить какому-то щеглу издеваться над прошлым нашей благородной семьи!?

Охмеленный и выветренный от семейных забот мозг Шурки в этот момент уже перестал защищаться от Васькиных уничтожающих вопросов и весь был поглощен одной заботой - найти где-нибудь кроватку, прилечь и отключиться. Выкручиваясь, он начал выдавать на Шуркин язык всякую чепуху:

- А шо ж оно....мне нельзя выпить, помутить, я ж тоже человек, имею право на отдых....

- Отдых !? Да ты, подзаборка, на неделе семь дней отдыхаешь, уже весь дом запахом перегара провонялся.... Скоро в хате тараканы и мухи дохнуть начнут !

Шуркино лицо наморщилось, глаза сузились, а ресницы учащенно захлопали . В этот момент Ваське показалось, что Шурка - это не его жена, а какая то выжившая из ума старуха, которой уже все равно, кто перед ним - муж или сосед по этажу. По Васькиной спине покатилась волна мурашек, он затоптался на месте, как боров перед корытом и, сглотнув комок в горле, нервно заводил глазами по асфальту. Увидев каменюгу на крае бордюра, схватил его и поднял над головой:

- Убью, суку....

Рука его на весу нерешительно дергалась, ноги встали в стойку метателя и напружинилась, а в глазах была написана все та же тоска, безысходность и бессилие перед шуркиным чугунолитым характером.

В близлежащих окнах задергались шторки, оттуда уже торчат не редкие одинокие головы, а стайки из двух-трех, а то шести улыбающихся физиономий.

- Как ты думаешь, вкинет Василевс в Шуркину морду бугелик ? - Вырвалось откуда-то сверху трехэтажного дома, видимо с балкона, спрятавшегося за потрепанными, вислыми ветками пухового тополя.

- А кто его знает.... да на што оно тебе надо..... Лучше смотри и наслаждайся..... чужим горем.- Придавлено до басовых нот и укоризненно забубнил в ответ другой незнакомый голос.

Так бы они - Васька с Шуркой - и стояли посреди асфальтированной и побитой выбоинами аллеи городка, если бы не утренний ветерок, прокатившийся полохом по городку и донесший до слуха Васьки легкое шорканье детских тапочек. Он повернул голову и увидел сынка Игорешку, пятилетнего мальчонку, перепуганного и немножко смешного, который, бежал спотыкался о выбоины. Разхлыстаная и затасканая до вылезших ниток рубашка на нем хлобыстала о замызганные давно нестираные штаны. Он шмыгал таким же как у мамки красивым носиком, усердно на ходу тёр обеими руками красные от бессонной ночи глаза, открывал рот и что-то пытался сказать, но кроме слова:"Мама!" ничего невозможно было разобрать.

Камень глухо стукнулся об асфальт и откатился к мусорным контейнерам. Рука Васькина опустилась на лицо и накрыла, вспотевший лоб, навернувшиеся слезой глаза. Мальчонка подбежал к Шурке и схватился за подол вечернего платья, отдающего синевой, и учащенно, беспорядочно задергал его, приговаривая:

- Мама, пошли домой, я кушать хочу.... А ты мне что-нибудь вкусненького принесла ?

Васька махнув рукой, сплюнул и, повернувшись, роняя слезы на асфальт зашагал по аллеи к своему финскому домику, уныло стоящего на углу грунтовой улицы, рядом со старой трёхэтажкой, красного цвета. Следом, пошатываясь, брела непобежденная Шурка. Держась за подол платья, также спотыкаясь, семенил за мамкой мелкими шажками мальчик. На лице его была написана радость. Вслед им из окон смотрели люди. Никто из них уже не улыбался. Наоборот лица их были угрюмы.