Толчок

ТОЛЧОК

              Нет  ничего  омерзительнее  истины,
                если  она  не  на  нашей  стороне.         
                Маркиз  Галифакс
       Палач подцепил затупившимся крюком бесформенную, уже неподвижную тушу, и утащил её в тёмный туннель, откуда вскоре послышалось довольное шипение голодных зверей. Безразличный ко всему пыточник плеснул водой из ведра на пол, смывая в сточную канаву жизненный сок, вытекший из только что не выдержавшего допроса.
       Прокуратор, молча наблюдавший за его работой, вычеркнул из длинного списка ещё одно имя, и перевернул в тысячелистной книге дознаний очередную страницу.
       — Введите следующего!

       Преступника в камеру вволокли, хотя они и пытался идти сам. Дюжие и неповоротливые охранники скрутили ему все рабочие конечности; он был основательно избит.
       — Кто такой?! — строго спросил Прокуратор.
       — Совлетий... — прошепелявил преступник, оскалившись, и Прокуратор увидел, что у него выбиты почти все грызуны. — Творец стёкол для слабых глаз...
       — За что судим?!
       Юркий мозглявый осведомитель вынырнул из-за холмообразных охранников и положил на стол перед Прокуратором длинную раздвижную трубу. С обоих концов её были вставлены линзы.
       — Что это? — спросил Прокуратор, из осторожности пока не прикасаясь к странному предмету.
       — Приближатель, — торопливо сообщил осведомитель. — Проясняет суть удалённых вещей.
       — Даже так?! — Прокуратор взял трубу и приставил её к своему гляделу толстым концом.
       — О! — сказал он и перевернул трубу к себе тонким концом. — Ого!!! — во втором возгласе изумления было больше.
       Прокуратор навёл трубу на тоннель, в дальнем конце которого жевались дикие твари, и слабо мерцал факел на стене.
       — Забавно! – признался он. - Почти совсем тут! Неудобно только, что перевёрнуто.
       Он положил трубу на стол и уставился на Совлетия, которого охранники держали так крепко, будто он в своей преступной жизни только и делал, что пытался бежать.
       — И в чём здесь ересь или преступление?!
       Совлетий молчал и морщился от чрезмерного усердия безмозглых охранников.
       — В чём ересь?! — повторил Прокуратор, переводя злой взгляд на осведомителя.
       — Я не осмеливаюсь... — трусливо пропищал маленький и мерзкий. — Пусть лучше он сам...
       — В чём?!! — рявкнул Прокуратор, устав ждать.
       — Я хотел приблизить Быстрого Бога... — Совлетий смотрел на мокрый, в цветных потёках, пол камеры.
       — ЧТО?!! — Прокуратор вскочил на стол, и в диком гневе захлопал перепончатыми крыльями. — Да как ты посмел?!! Да как ты мог?!! Да как ты... Только сам Бог вправе решать, к кому из смертных приблизиться! Только он один!!!
       Слегка успокоившись, Прокуратор с пыхтением вернулся на сидение своего кресла.
       — И что же ты видел?
       — Странное...
       — Что именно?! — потребовал Прокуратор большей ясности. – Для приговора…
       — Не знаю... Этому нет названия...
       — Ты кому-то показал?! И рассказал?!
       — Не успел... – выдавил из себя арестованный. - У соседей длиннее языки и быстрее ноги...
       — Уже лучше, — сказал Прокуратор, слегка отходя. — Меньше будет канители...
       Он взял со стола пишущее перо.
       — Итак, Совлетий - исправитель зрения, ты признан виновным в самой отъявленной ереси, посягающей на Основы Основ, а потому речи быть не может о помиловании, штрафе и даже заточении! Ересь подлежит только сожжению!
       Совлетий, до сих пор надеявшийся на Чудо, загнанно задёргался в могучих хваталах охранников.
       Прокуратор писал приговор в книге и одновременно читал вслух громовым голосом:
       — Простолюдин Совлетий приговаривается к обязательному публичному сожжению на костре с последующим развеянием греховного праха его по ветреному воздуху!
       Он строго посмотрел на осведомителя.
       — У него есть семья?
       — Две жены и пятеро детёнышей.
       — Он мог ненароком проговориться... — задумчиво сказал Прокуратор. — Пусть его бывшим жёнам вырвут ненадёжные языки, выколют много видевшие глаза, и отдадут их в Резервацию. Выродки тоже хотят иметь детей, пока сами не выродились...
       — А с его детьми что делать?.. — осведомитель преданно смотрел на Прокуратора почти с пола, по которому распластался всем своим покорным существом.
       — Их сжечь вместе с ним! — отрубил Прокуратор. — Дети еретика становятся ещё большими еретиками!
       Охранники стиснули сникшего Совлетия так, что тот застонал, и уволокли его.
       — Это отсюда заберите... — Прокуратор брезгливо махнул хваталом в сторону преступного приближателя. — Было бы заманчиво иметь у себя такую вещицу, но нельзя давать повода для сплетен, подрывающих Основы. Вера дороже! Бросьте это дьявольское изобретение в тот же костёр. Огонь не разбирается в еде...
       Прокуратор закрыл Книгу Судеб.
       — Надо будет ещё более ужесточить законы и наказания. Эти слишком слабы, раз в них есть лазейки для ереси...

             
       ...Лемешев оторвался от окуляров и вытер платочком уставшие от длительных наблюдений глаза.
       — Опять они с удовольствием кого-то жгут... — сказал он уныло. — Каждый день одно и тоже: костры, костры, костры... И живой плоти в них лишь чуть меньше, чем дров...
       — А давно ли мы сами перестали это с азартом делать? — Вильямс втянул объектив главного телескопа в корпус корабля. — Всего-то семь столетий назад...
       — Кого жгут эти?
       - Думаю, тех же, что и мы когда-то. Лучший генофонд. Красивых женщин и умных мужчин.
       — Пора с этим наконец кончать! — нервно сказал Лемешев. — Раз уж мы здесь! Или мы будем только наблюдать?!
       — А мы уже вмешались.
       Вильямс включил большой обзорный экран, и планета засияла на нём ярким серпом.
       — Они уже почти целый год видят на своём небе яркую и очень быструю звезду, не гаснущую даже днём! Страх у них, скорее всего, на исходе, теперь должно проснуться и здоровое любопытство. Кто-то не устоит перед его яростным натиском и придумает простейший телескоп или хотя бы подзорную трубу, чтобы получше рассмотреть нас с тобой. И это будет для них началом Новой Эры...

                Какова  же
                цена  Платону,
                если  он
                дешевле  Истины?..