Мерзавец...

Мерзавец… Негодяй… Подонок… Сволочь, мерзавец, какой негодяй, поддонок, сволочь. Как может этот… Мерзавец, негодяй, подо-о-нок, сволочь…

Мерзавец! Он значит так больше не может. Лучшей доли захотел! Подонок. Я ему значит помехой стала. Со мной он значит счастлив быть не может. Негодяй, подонок. Это надо же быть такой сволочью, чтобы после двадцати лет, такое сказать!

Мерзавец, нет слов, совсем нет слов. Господи – за что мне все это? Господи! Ну почему у меня все ни как у людей!?  Подлец, одно слово – подлец, как мог, как он мог? Все растоптал, все. Мерзавец.

Что мне сказать девочкам? Как мне это им сказать? Ладно, старшая как хочет так пусть и понимает, вот она взрослая жизнь. А младшая, как это перенесет?
- Мама, где папа? - спросит она опять завтра. Сколько он может быть на работе?
- Знаешь милая, папа  переехал жить, в другую квартиру.
- А когда мы туда поедем?
Нет, так не пойдет.
- Знаешь милая, папа завел себе новую семью, он теперь живет в другом месте.
- Он что, нас больше не любит?
Господи, ну почему жить так тяжело.
- Нет, что ты, дорогая, папа любит тебя и хотел бы быть с тобою. Просто он устал от мамы и поэтому ушел. Он отдохнет и вернется к тебе.

Ее губы вытянулись в гримасе, зубы оголились, как у лошади, из глаз не переставая лились слезы. Они не стекали по щекам, а большими каплями падали на пол прямо из глаз. Женщина, сгорбленная в плечах и пояснице с накинутым на плечи платком, ходила по кухне, от окна к двери, от двери к окну. Не смотря на летную жару ее трясло. Она пробовала сидеть за столом, но тогда из груди непроизвольно вырывался стон, низкий, тихий и безобразный. Она не могла его остановить, а за стенкой спали дети. Внутри жгло так, словно проглотила острый перец, и эта боль ни как не проходила.

Господи! За что мне все это? Мерзавец! Решил все начать с чистого листа. Подлец! Двадцать лет забыть решил! Не получится милый мой, не получится! Как больно. Господи? Ну почему так больно? Когда все это кончится, Господи? Я не могу так больше! Сможет быть выключить свет, может быть так полегчает?

Клацнула клавиша выключателя, свет погас, кухня погрузилась в темноту, и только уличные огни, освещавшие ночной город, попадая внутрь большого дома причудливо отражаясь приводили в движение вдруг образовавшиеся замысловатые тени.
Мерзавец! Негодяй! Подонок! Неужели он, лежит сейчас в постели… В чужой постели, обнимает чужую… Обнимает не родную… Не свою… Неужели ему может быть хорошо сейчас? Неужели сейчас он может быть счастлив? Нет, я не дам тебе забыть прошлое, прошлое так просто не забывается.

        Женщина подошла к окну, потянула пластиковую ручку, стеклопакет мягко, без звука, распахнулся, словно приглашая ее… Дневная жара спала и кухня стала медленно наполняться ночной прохладой. Женщина забралась на подоконник, встав на колени перед вдруг остановившимся временем. И вечность, равнодушно заглянула ей в глаза. Слезы высохли, жжение прошло. Может быть это выход – подумала она. Может быть, я как Маргарита, умчусь сейчас на свой шабаш. Закрыла глаза, голова закружилась, но руки так и остались прижаты к груди, ни звука не проронила она, только тупой удар по всему телу.

        Гримаса ушла с ее лица, мускулы расслабились. Темно-синие губы, белое лицо, черные впадины глаз, мелкие кольца коротко стриженых волос. Пред вечностью предстала греческая скульптура. Она открыла глаза. С высоты седьмого этажа стоящие внизу машины казались совсем крохотными.

        Спустилась с подоконника, не включая свет достала из холодильника початую бутылку водки, не глядя на берега, налила в стакан, сколько не жалко, и выпила его весь, мелкими глотками, захлебываясь и задыхаясь, выпила, как противное но нужное лекарство. Села на стул. Казалось силы совсем покинули ее, голова повисла, руки и ноги вытянулись безобразно, но пьяной она себя не чувствовала.

        Когда прошли спазмы, из глубины желудка, вверх по пищеводу и дальше по груди, по рукам до кончиков пальцев, в голову до ушей и корней волос пролилось тепло. Женщина наконец согрелась, прекратилась дрожь.  Покой к ней не вернулся, но появилась какая-то сосредоточенность, словно перед большой и ответственной работой.

        Она встала, прошла в ванную комнату, умылась, почистила зубы, легла в свою большую, холодную постель. «Где же ты, Морфей? Подари забытье своей богине». Но сон не приходил.

        Двадцать лет, немалый срок. Почти полжизни. Половина жизни, в этом большом городе, половина жизни, со студенческих лет вместе. Вместе состоялись в профессии, вместе родили и воспитали девочек. Старшая слава богу институт заканчивает, совсем взрослая, а младшую школьницу, еще тянуть да тянуть.

        Вместе похоронили родителей, вместе решили проблему жилья. Ведь оба деревенские, в городе и голову преклонить негде было, на мыкались тоже. Случалось и ругались, у кого без этого, уж без этого ни куда. Потом мирились, все вместе было. Было! Было когда-то. Было когда-то давно. А было ли счастье за всем этим было, было, было…?

         Когда девочки родились, разве не счастье? Первые шаги, первые слова, разве счастье ни это? Когда после многих лет скитания по общагам, въехали наконец в свою первую квартиру, разве ни это счастье? Ну, тогда что же счастьем назвать? Ипотеку выплатили наконец, что еще нужно, кажется вот теперь вздохнуть можно.
 
         Старшая умница, учится и работает, самостоятельная не по годам, красавица, радость и отрада на старость лет. Да и младшая удалась на славу, не стыдно на людях показать. Чего еще надо? Живи! Работай! Радуйся! Нет не смог. Ведь не садист же он, всем нам такую боль причиняет. Наверное и ему не легко.

         Ох, не  знаю, не знаю. Ох, не знаю, милый мой, там ли ты свое счастье потерял. Будет ли у тебя еще двадцать лет, чтобы прожить все это заново. Ну был бы олигарх, я бы поняла, а то ведь – на твою зарплату сильно не разгуляешься.

         Ох, не знаю, не знаю. Правду говорят, что седина в бороду, а бес в ребро. Ведь полсотни разменял почти. Не пойму я тебя, видимо не пойму. Да, бог с тобой. Что вот мне младшенькой сказать?

         Тяжелая дрема потихоньку опустилась на женщину и окутала ее с ног до головы. Она лежала без сил, ни жива, ни мертва, словно застряла между горним и дольним. Трудный выдался день, наверное самый трудный, но и он прошел. Завтра будет новый, кто знает, возможно он станет еще труднее. Одно она поняла, какой бы трудный день не наступал, всему придет конец, и потом будет новое начало. «Все пройдет» - подумала она и потеряла счет времени.