Бабушка моя

...Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком...
(Арсений Тарковский)

… А ведь год назад она еще была жива.  С трудом передвигаясь на своих «ходунках»,  добиралась до кухни, садилась у окошка, и наблюдала, как гуляют наши соседи с детьми.  Соседи улыбались ей,  дети махали ручками, бабушка тоже махала им в ответ и улыбалась.  Была теплая осень, загостившаяся у нас до конца декабря.  В прошлом октябре было сухо и очень тепло, и деревья во дворе стояли еще в ярко-рыжей листве.

 …Мне всегда нравилось бабушку купать. Сама она давно не могла уже мыться, без посторонней помощи ей было не влезть в ванну, не потереть спину.  Бабуля была очень чистоплотной и любила воду,  мытье каждый раз было событием,  праздником. И я старалась устраивать бабушке этот праздник как можно чаще.  Сначала надо было освободить ванную комнату,  приготовить сидения, поручни, полотенца, белье и любимое бабушкой хвойное мыло. Прогреть как следует помещение, набрать очень теплую, но не горячую воду.
Бабушка приходила сама,  гремя «ходунками». Я помогала ей раздеться, потом на руках, такая она была маленькая,  сажала ее в специальное  безопасное сидение для купания.  Мылись долго, с удовольствием, по нескольку раз намыливая спину и голову. Обессиленная, чистая и довольная, бабушка с великим трудом с моей помощью выбиралась из ванны, облачалась в чистые рубашки, и шла сразу в кровать. Я массировала ей ноги, стригла ногти, расчесывала волосы. Потом пили чай, и всегда подолгу разговаривали. Когда человеку 90 лет, ему есть, что вспомнить…

Бабушка моя, бабушка… Как мне тебя не хватает.
Бабушка родилась в 1923 году в зажиточной крестьянской семье на Псковщине. У родителей была земля и яблоневый сад, были лошади и коровы. Работали они не покладая рук от рассвета до заката, и дети были приучены к труду с малолетства. У бабушки были старшие брат и сестра. Когда началось раскулачивание, бабушка была еще совсем ребенком.

Она все помнила так, как будто это было вчера. Как велели собраться, взяв только самое необходимое, как везли на телегах на станцию. Везли всех. Всю их деревню. Все в их деревне оказались кулаками, потому что жили дружно и сумели заработать себе трудом достаток. Много лет спустя, уже после войны, бабушка вернется в свои родные края. И не найдет ничего…  Не война разрушит дома – обезлюдевшие, оскверненные грабежом, они зарастут бурьяном, сгниют, или рухнут под воздействием ветров и дождей. Только одичавшие яблони будут цвести по весне белым цветом, а по осени давать кисло-сладкие плоды…  И некому собрать эти яблоки.

Бабушка моя, бабушка… Ты вырастила меня, водила в школу, читала мне книжки. Ты никогда не кричала на меня, была терпеливой и заботливой.
Ты работала всю свою жизнь, пока могла, и закончила свою трудовую биографию в 72 года. Ты родила троих детей, вынянчила троих внуков, дожила до правнуков. Ты всегда была скромным и бережливым человеком, отдавала все самое лучшее нам, своим любимым,  почти ничего не оставляя себе.

… В ссылку жителей деревни везли долго, со Псковщины в Пермский край путь не близкий. Ехали в товарных вагонах, мужики, бабы и ребятишки. Доехали не все, но моих родных Бог миловал.  Никто не умер по дороге.
Лагерь они строили сами. Сначала был только один общий барак, потом появились еще бревенчатые бараки, куда расселялись потихоньку ссыльные. Рядом был город Соликамск, можно сказать, одна из «столиц» ГУЛАГа. В один из зимних дней, через пять месяцев после высылки, в таком бараке появился на свет младший бабушкин братик. Роженице, моей прабабке, эти роды едва не стоили жизни, да и младенчик не зажился на белом свете. Не приспособлены были соликамские бараки для грудничков. Бабушка помнила, как они со старшими  братом и сестрой хоронили младенчика в мерзлой земле за оградой лагеря, потому что взрослых выпустить с территории  охранники  отказались.
 А потом кому-то из начальства лагеря, при  виде детской смертности и болезней, из милосердия или из чисто рациональных побуждений, пришла в голову мысль отправить всех детей к родственникам, оставив в лагере только взрослых. За бабушкой, ее братом и сестрой приехали через все Россию родные их отца, забрали всех троих, и в течении семи лет растили вместе со своими детьми. Такое было время, такие были люди…
Бабушка моя, бабушка…  Десять лет назад, когда мои старшие дочери были еще школьницами, ты помогала им решать задачи по алгебре, доказывать теоремы по геометрии. Ты была самым лучшим учителем – еще бы, ведь ты посвятила этому делу всю свою молодость и зрелые годы.  Математику ты любила, и научила меня и моих детей любить ее тоже. Ты учила нас так, как это умеют делать только старые учителя. Вернее, учителя старой школы. Не торопясь, систематично, с простыми и доходчивыми объяснениями, с толковыми подсказками и логическими выводами…

Бабушка вернулась в Соликамск поближе к родителям перед самой войной, закончив школу-семилетку. Как дочери врагов народа ей был везде вход заказан. Каким-то чудом удалось ей поступить в Соликамское педучилище, директор которого сочувственно к ней отнесся. Так бабушка стала учителем. Выбор перед ней не стоял. Математику она знала и любила лучше всех в школе, поэтому по окончании училища она поступила в Пермский пединститут по специальности «Учитель математики и физики». И отработала в школе 25 лет.

Войну она переживала в Соликамске, училась и работала. В 1943 к ней приехала старшая сестра с двухлетним малышом.  Она выбралась из блокадного Ленинграда по дороге жизни, потеряв в осажденном городе мужа и двух дочерей. Малыш этот, мой любимый двоюродный дядя, выжил благодаря заботам бабушки. Она зарабатывала для себя и сестры с ребенком, и смогла выкормить блокадного мальчишку-заморыша.

Бабушка моя, бабушка…  Какая большая у нас теперь семья. И ведь все это – через тебя. Трудно поверить в это.  Ведь ты была такая маленькая и хрупкая, а под конец жизни почти невесомая.  За пять счастливых послевоенных лет своего краткого замужества  ты родила двух дочерей и сына. И волею судьбы смогла вырастить всех троих одна…  Так сложилась жизнь, что ты рано осталась без мужа, но ты всегда была ей благодарна, все принимала кротко и спокойно. 

…С тремя малыми детьми  бабушка вернулась на Псковщину, где оставались родственники. Вскоре к ней приехала и ее мама, освободившаяся к тому времени из лагеря. Бабушка работала в школе, а прабабушка помогала ей по хозяйству. Вдвоем они смогли отстроить небольшой дом, и жили очень скромно бабушкиным заработком и огородом. Бабушкины дети выросли хорошими трудолюбивыми людьми. Они рано стали взрослыми, рано начали работать, и уехали из родительского дома в Ленинград.
Когда  у моей мамы родилась я, бабушка оставила работу в школе, нашла работу со сменным графиком, и занялась моим воспитанием. Мама была геологом, ездила в командировки на три-четыре месяца. Так я росла на руках у бабушки, пока была маленькой. Так бабушка конец своей жизни провела на руках у меня…

Бабушка моя, бабушка…  Пока ты была на ногах, ты была стерженьком, основой для всей нашей семьи.  Ты всегда всем помогала, ездила что-то оформлять, оплачивать счета, забирала на отдых других своих внуков, а потом  и правнуков. Мне помнятся очень хорошо голодные 90-е годы, когда ты умудрялась по карточкам запасаться сахаром и маслом, выкупала тушенку и крупы. Ты варила чудесную перловую кашу, делала ее с лучком и грибами, которые мы собирали летом. И не было ничего вкуснее этого не хитрого блюда. А у меня такой каши так ни разу и не получилось.

… Ни разу не слышала я от бабушки ни слова осуждения в адрес другого человека.  Она не была сплетницей, не разносила слухов, не любила пустые разговоры. Пока позволяло зрение, много читала, вязала нам носки и шарфы, а когда начала слепнуть, стала много времени проводить у радиоприемника.  Еще год назад, перед самой кончиной, сидела она по вечерам в кресле у стола, склонившись ухом к радиоприемнику, слушала «Встречу с песней». И я – вместе с ней.  Именно из-за этих радио-вечеров я так полюбила песни Марка Бернеса, Клавдии Шульженко и Нины Руслановой.
Первый инсульт произошел у бабушки внезапно три года назад. Он был довольно легким, обошлись без госпитализации, и бабушка моя, не желая быть никому обузой, сама стала восстанавливать речь и движения, и это ей удалось. Второй инсульт случился через год.  Трагически  погибла моя тетя, бабушкина старшая дочь.  Бабушка  крепилась,  но старый организм не перенес потрясения,  и повторный инсульт был тяжелее первого.
Врачи сказали – третий` не за горами, и он будет последним.
И вот уже не бабушка занимается с моими детьми, а они сами, особенно маленькая моя дочка, сидят с ней рядом на кровати и диктуют слова.
Она старается их повторить, но речь стала невнятной, а руки плохо слушаются, и карандаш выпадает из пальцев… 
Усилием воли бабушка заставила себя снова вставать, стала передвигаться по квартире на «ходунках», добираться до кухни и ванной.

 Бабушка никогда не была атеистом.  Но ее вера носила поверхностный характер, как у большинства современных людей.  В последний свой год  она часто слушала по радио беседы нашего питерского священника Константина Пархоменко, и  стала задумываться о вопросах бытия более глубоко.  Я предлагала ей исповедоваться, но бабушка отказывалась, стеснялась,  говорила – не готова открыться чужому человеку. Буквально за две недели до третьего и последнего инсульта, она поведала мне  то, что много лет угнетало ее душу. Давным-давно совершенный поступок, который тревожил ее совесть.  Она хотела сказать его на исповеди, но не успела…
Третий инсульт случился внезапно,  как и первый. Бабушку полностью парализовало, она впала в кому. Приехавшие врачи всеми силами пытались помочь. Сколько говорят, что «скорая»  не ездит на вызовы к старикам. В нашем случае медики были у нас уже  через 15 минут.  Бабушку поместили в реанимацию,  велели нам сильно не надеяться,  состояние было крайне тяжелым…

Бабушка моя,  бабушка…  В последнее время мы мало разговаривали, я работала, занималась хозяйством и детьми. А ты чаще всего сидела на кровати или у окна, и молчала,  думая  о  чем-то о своем.  Говорила ты не очень хорошо, невнятно, все при этом понимая и помня.  В сентябре ты сказала мне  – приснились тебе мама, и брат с сестрой, и дочка.  Они все стояли на поляне в лесу, и звали тебя с собой.  И были они все молодые и здоровые,  и улыбались тебе издалека. И тебе очень захотелось пойти с ними.  В руках у них были корзины, полные грибов.  Лес был зеленый и очень знакомый,  родной,  приветливый.  И ты шагнула вперед,  тоже молодая  и полная сил.  Солнечные  лучики  щекотали  лицо,  трава холодила ноги, впереди тебя ждали любимые, по которым ты так скучала…
Мы обе поняли тогда,  о чем был этот сон…

На второй день после того, как бабушку положили в реанимацию, мне позвонили из больницы, и сообщили, что состояние больной не изменилось, но держать ее в реанимации долго не могут, переводят в обычное неврологическое отделение, куда мы можем свободно приходить. Если успеем, еще застанем ее в живых.
Неврология была на втором этаже только что отремонтированного корпуса больницы.  Пахло краской,  новым линолеумом, и  чисто больничными запахами  щей,  хлорки  и  лекарств.  Бабушку поместили в палату для тяжелых  инсультников.  Она лежала  сразу у двери,  кровать была большая, многофункциональная,  а бабушка такая маленькая,  что я не сразу ее увидела.  Медсестры укутали  ее заботливо в два одеяла,  подоткнули подушки.  Бабушка дышала судорожно,  лицо было одутловато и багрово.  Пришла  врач, ведущая эту палату,  усталая женщина моих лет.  Сказала то же, что и раньше – не надейтесь, жить осталось несколько часов, максимум сутки… И неожиданно для меня: «Можете священника пригласить, у нас тут храм есть при больнице, и батюшка как раз здесь был, исповедовал кого-то. Если хотите – сейчас позову…»

Я встретила его в коридоре, когда он выходил из соседней палаты.  Отец Игорь – высокий, крупный человек, тоже усталый, как и наш доктор. Он выслушал мой сбивчивый рассказ о бабушкиной жизни, о том, что исповедовалась она мне по-родственному за нескольку дней перед болезнью. Подошел к кровати.  Подумал, вздохнул, и наклонился ко мне: «Рассказывай, что ее совесть мучило…» И  я рассказала все дословно.  Мучивший совесть поступок, тот,  о котором говорила мне бабушка.  И сказав,  я чувствовала -  уходит тяжесть с моей души.  И не требуется от меня большего, только ждать осталось и молиться.
Священник накрыл лоб  бабушки епитрахилью, и прочел разрешительную молитву.  Она перестала хрипеть, и лежала тихо, лицо постепенно стало приобретать нормальную окраску. Бабушка спала…
Вопреки прогнозам, она прожила так не приходя в сознание одиннадцать дней.  Тихо угасала,  таяла,  но не мучилась.  Для чего-то нужно было ей прожить  эти дни.  Приходил заведующий отделением.  Осматривал бабушку, пожимал плечами: «Исполинское поколение… Героическое.  В чем душа – не понимаю»   Сестрички опытные, ежедневно старикам глаза закрывающие, приходя на смену, сразу шли в нашу палату.  И ахали, увидев меня снова сидящей на стуле у бабушкиной кровати.  Лечащий врач наш на обходе бережно брала исхудавшую прозрачную бабушкину руку,  слушала ровный слабый пульс,  разводила руками: «Тело по всем показаниям должно было уже несколько дней назад прекратить жизнедеятельность.  Видимо, душа не созрела.  Ждите»

Бабушка моя, бабушка… Я не пропустила ни одного дня,  что ты была в больнице.  Каждый день приходила к девяти утра и уходила в семь вечера. На десятый день перед уходом я особенно тщательно обработала пролежни, сменила белье,  расчесала твои волосы. Мирно попрощалась,  уверенная,  что завтра снова увижу тебя живой.  И не успела утром всего на пятнадцать минут… Почему ты не дождалась меня?

…На прощание в больничный храм пришли все, кто ее любил. Бабушку отпевал отец Игорь, тот самый батюшка, что принял у меня родственную исповедь. Он сказал хорошую, проникновенную проповедь о праведниках, живущих среди нас, об уходящем поколении, которое жизнью земной искупило грехи свои, и частично наши тоже. И мы стали прощаться.  Было ощущение, что это действительно проводы,  что мы на вокзале, и человек уезжает, и не было скорби, потому что все понимали – мы еще встретимся. Это не навсегда…
Бабушка лежит рядом со своей мамой и старшей дочерью. Чуть поодаль – могила ее старшей сестры и брата.  Исполинское поколение. Героическое. Последние праведники огненного века.


На снимке моя бабушка Нина Алексеевна Клестова (1923-2013+)с правнучкой.

Публикую ссылку на рассказ одного из моих избранных авторов Сергея Балвского. Та же тема - он с любовью вспоминает свою бабушку. Дополнено замечательными фотографиями, рекомендую - очень хороший рассказ.
http://www.proza.ru/2013/12/14/1213