Глава 5. Прощение

Вспоминая эпизод из детства, Роман не смог сдержать слёз. Вместе с Режиссёром они сидели на полу всё то время, пока протагонист рассказывал свою историю под учащённое сердцебиение группы.

– С тех пор я ненавижу Первое апреля, – сказал в завершении Роман и
усмехнулся, шмыгая носом. – А сейчас как будто уже и смешно всё это. Странно…

– Да, – отозвался Режиссёр, – мы тут только и делаем, что странными вещами занимаемся. Посмотрите на них: ну не странные ли люди?!

И он обратил внимание Романа на зрителей, среди которых уже сидела и женщина, изображавшая Скалу. Лица участников, переживающих вместе с Романом его психодраму, излучали невероятный поток сочувствия, тепло которого даже ощущалось физически. Роман поймал себя на мысли, что никогда ещё не получал поддержки от такого количества людей одновременно, и даже немного смутился: «Интересно, когда я заслужил такое?»

Режиссёр не спешил менять положения героя, давая ему возможность прожить и это.

– Сейчас вы общаетесь со своим отцом? – спросил Режиссёр после паузы.

– Нет. Я его так и не встретил.

– А хотели бы? Похоже, вам есть, что ему сказать.

– Ну, если бы встретил, сказал, наверное.

Режиссёр встал с пола и подал знак Роману, чтобы тот последовал за ним.

– На нашей сцене возможно всё. И встреча с отцом тоже. Кто из группы поможет вам сыграть вашего отца?

На этот раз выбор Романа пал на широкоплечего молодого парня.

– Я помню его таким.

– Хорошо. Скажите ему то, что хотите сказать прямо сейчас, – и Режиссёр отошёл в сторону.

Парень встал напротив протагониста. Роман представил на его месте своего отца и сказал:

– Ну вот мы и встретились... Даже не знаю, хотелось бы мне услышать, как сложилась твоя жизнь. Да и о себе рассказывать как будто не за чем… Наверное, у меня есть только один вопрос. Ты действительно ждал меня тогда на вокзале?

Роман замолчал. Режиссёр поменял актёров местами.

– Теперь вы побудете вашим отцом, – проинструктировал он Романа. – Как вас зовут? Сколько вам сейчас лет?

– Меня зовут Георгий. Мне уже за шестьдесят, – отозвался Роман, войдя в роль отца.

– Что вы чувствуете, когда стоите перед своим взрослым сыном? – и Режиссёр указал рукой на парня, играющего теперь Романа.

– Я чувствую, что виноват перед ним…

– Сын, повторите свой вопрос, – обратился Режиссёр к парню.

Тот воспроизвёл слова Романа, точно передавая и интонацию голоса:

– Скажи, ты ждал меня тогда на вокзале?

– Какая теперь разница, ждал ли я тебя? – ответил на свой вопрос Роман из роли отца. – Всё случилось гораздо раньше, когда я бросил тебя и твою мать. За это мне очень стыдно. Наверно, поэтому я не хотел поддерживать с тобой связь – не знал, как буду смотреть в глаза. Мне легче было не общаться. И мне было легче уйти от твоей матери, не говоря ни слова, чем что-то объяснять и видеть её страдания. Проявил малодушие, знаю… Но сейчас я рад, что мы говорим. Теперь я могу попросить у тебя прощения. Прости меня.

Режиссёр вывел Романа из роли отца, отведя его на прежнее место.

– Роман, отец просит у вас прощения, – и он снова указал на парня, которому тут же дал знак повторить последнюю фразу из роли отца.

– Прости меня, – сказал тот.

Протагонист стоял безмолвно. В зале повисла тишина: зрители терпеливо ждали ответа. Режиссёр опустил взгляд, понимая, что у него есть время ненадолго оставить сцену без внимания.

Сколько раз он ставил эпизод прощения! Но до сих пор его не оставляет вопрос: почему при всей похожести этих сцен в них есть что-то неуловимо разное? Ведь вариантов только два: в той или иной степени протагонист либо прощает, либо не прощает своего антагониста. Но какая-то своя особая атмосфера создаётся отдельной драмой. Внутренние ощущения и чувства героев настолько сильны и настолько разные, что одна и та же сцена воспринимается зрителями по-разному. Вот и сейчас… Режиссёр поднял глаза на Романа.

Тот прикусил губу, выдав муки внутренней борьбы. Потом он закинул голову наверх, но, обнаружив там потолок вместо неба, снова посмотрел на парня, изображавшего отца… И наконец выдохнул:

– Я прощаю тебя.

***

Прощать – от слова «просто»,
как щёлкнуть пальцами – щёлк!
Откуда тогда у взрослых
висит на груди замок?
Упрямо сомкнуты губы,
в коленях внезапная дрожь –
на сердце когда-то зарубы
оставил обиды нож.

Простить – это проститься.
Но как после стольких лет
покинуть свою больницу,
в палате выключить свет?!
И как перестать по почте
обидчику слать своему:
«Вы голову мне не морочьте!
От вас – письма не приму!»

А ведь никто и не пишет,
не ждёт и не ищет встреч.
Зачем я сигналю с крыши?
И что я хочу сберечь?
Зачем о прошлом увядшем
горюю? Какой в этом толк?
Простить – это двигаться дальше.
И пальцы делают – щёлк!

***

Терапевт развернулся к Ромке, осторожно снял с него шляпу и ласково спросил:

– Ну что? По-моему, мы хорошо погрустили.

Ромка смотрел на Терапевта широко раскрытыми глаза. В них уже не было тоски. В них селилось озорное детское любопытство: «Что же дальше?»

– Сейчас не только я тебе помогал – ты помогал себе сам. Только взрослому себе.

– Как это?

– Когда-то ты станешь взрослым дядей, тебе будет сорок лет. И тогда ты захочешь вернуться в прошлое, на этот вокзал и скамейку, чтобы хорошенько погрустить. Но раз мы сделали это сегодня, в будущем грусть тоже прошла.

Ромка не совсем понимал, о чём говорит его собеседник, но ему было тепло и уютно от этих слов.
 
– Тебе пора, – сказал Терапевт и указал кивком головы в сторону мальчишки, который с обеспокоенным и чумазым видом стоял неподалёку. – Похоже, за тобой пришли.

– Витёк!

Ромка соскочил со скамейки и подбежал к другу. Потом развернулся, чтобы вернуться и попрощаться со своим нечаянным знакомым, но никого на скамейке не увидел. Витёк похлопал друга по плечу, и они пошли домой, оставляя позади первоапрельскую историю.

– Ты ещё здесь? – спросил Терапевт кого-то, продолжая сидеть на скамейке.

Он поднял глаза кверху и увидел слегка заметный струящийся тёмный туман, напоминающий шлейф вечернего женского платья. Туман ещё немного повисел над его головой, а потом мгновенно улетучился, помахав на прощанье призрачным платком.

Терапевт надел шляпу. Грусть-тоска ушла. Ну и где же тогда Оно? Почему не сразу приходит? Почему о Его уходе всем всегда известно, а о приходе Оно никогда не объявляет? С мальчиком всё хорошо. Протагонист там, у Режиссёра, тоже молодец. И когда же Оно соизволит прийти?

На платформе стали появляться люди. Вокзал начал подавать признаки жизни, объявив хриплым голосом о скором прибытии поезда. Терапевт окинул взглядом перрон. Может, из этого и складываются Его шаги навстречу? Суета озадаченной мамаши вокруг дочери, испачкавшей белые колготки в привокзальной слякоти; вышедшие из своего укрытия дворняги в надежде на то, что у пришедших к поезду пассажиров найдётся еда и для них; улетающий из рук малыша воздушный шарик, в след которому он смеётся, а родители, непонятно почему, сетуют по этому поводу…

Терапевт улыбнулся и опустил глаза. Может, вот так Оно и приходит? Нужно только захотеть Его увидеть…

Он не стал дожидаться прибытия поезда: встал со скамьи и покинул платформу небольшого северного вокзала с чётким ощущением того, что сюда он больше не вернётся.   

***

Не обижайте маленьких героев –
они не смогут жизни доверять,
не обойдётся их игра без сбоев,
а им так важно искренне играть.

Не обижайте маленьких героев,
не потушите этот яркий взгляд –
он столько в жизни им дверей откроет
и столько уберёт с пути преград!

Рождается в их вечном непокое
поток бесценных творческих идей.
Не обижайте маленьких героев!
Не обижайте, взрослые, детей!


Продолжение следует...

Рисунок Анны Мартыненко.