Лесные скитальцы Дети войны 1941-1945г

               
                Лесные скитальцы
    Я мельтешил по своим запланированным на сегодня делам, которых было много и, если разобраться, то можно было бы большую их часть выбросить из головы и заняться более серьезными, которых тоже было много.
    Зазвонил мобильный телефон. Я взглянул на экран. «Такого номера не помню».
    – Алло. Кто это? 
    – Это я, Анатолий Иванов.
    – Анатолий?! Привет! Очень рад тебя слышать.
    – А видеть?
    – А видеть, тем более. Ты где?
    – У себя дома. А рядом известный тебе Женя Баймуратов, литературный псевдоним «Карель». Стихи свои нам с Майей читает.
    Около пятидесяти лет назад мы – инженеры Центрального Научно-Исследовательского института радиоизмерительной техники штурмовали обязательные программы кандидатских минимумов по философии и английскому языку. У меня был плёночный магнитофон, и мы с         
Анатолием, прочитав какую-нибудь статью в газете «Москау ньюз», на ломаном английском пытались воспроизвести прочитанное своими словами и записать на магнитофонной ленте. А потом недоумённо смотрели друг на друга, слушая свою несуразную болтовню.
    Но время и труд всё перетрут, и в самом начале семидесятых мы уже кандидаты технических наук. Я ушёл с головой в работу научного института, а Анатолий выбрал путь доцента в Горьковском Политехническом институте.
    Особенностью Анатолия была обстоятельность. Он всегда и всё делал уверенно, не теряя самообладания при встрече с трудностями. Чем сложней складывалась обстановка, тем спокойнее он становился в отличие от других моих товарищей. Кажется, ни какие удары судьбы не могли бы вышибить из него эмоциональной устойчивости. Он даже смеялся не как все, а как-то задумчиво произнося: «Кхы…». И то, что он на заре своей творческой деятельности увлёкся доказательством теоремы Ферми, не вязалось с его серьёзностью. Мне всегда казалось, что доказательство этой теоремы сродни настойчивому поиску способа построения вечного двигателя.
    Я как-то сказал ему:
    – Анатолий, а ты в курсе, что большинство ферматистов заканчивали свои творческие поиски в психушке?
    – Не переживай. Кто-то же должен решить эту задачу.
    В общем-то, я и не переживал. Его непробиваемую психическую устойчивость против какой-то там теоремы Ферми можно было сравнить с танковой бронёй против газового пистолета, переделанного под мелкокалиберный заряд.
    Мы ещё долго пересекались с ним, в основном в Политехническом институте, где я по совместительству тоже преподавал на кафедре «Конструирование и технология радиоаппаратуры». Встречались семьями во время праздников, перезванивались. И всё это время он спокойно воспринимал неудачи в своём хобби – доказательство теоремы Ферми.
    Вначале восьмидесятых я стал директором Специального Конструкторского бюро и перестал заниматься педагогикой. Встречи с Анатолием прекратились. Текучка, толкучка, трескучка завладели нами, каждого по своему профилю работы, и мы потеряли друг друга из вида.
    Прошло тридцать лет, и вот… здрасте!   
    – Пашка, мы сейчас идем к Баймуратову. Подгребай. Когда сможешь подойти?
    – Хорошо. Минут через сорок буду.
    И вот мы за столом: Женя с супругой Ниной, Анатолий с Майей и я. Закусываем, разговариваем. Женя читает свои стихи. Он всегда отличался не только стихосочинением, но и стихочтением.
    Вот уже одна бутылка пустая. Пошла вторая. А нам каждому под восемьдесят. Мне, так вообще восемьдесят второй. Женщины водку не пьют. Шампанское «Брют» пьют, а водку не пьют.
    Я, как поэт, тоже читаю юмористические вирши. Доказываю, что все люди в юности лирики. Потом, когда фортуна начинает трепать за вшиворот, становятся юмористами. А когда она, обнаглев, начинает поддавать сзади по шее, спереди между здесь, справа, слева, да так, что не отмахнуться, юморист становится сатириком.
    Все понимают, что Женя исключение. В былые КВНовские времена он был первый юморист в научно-исследовательском институте, а потом что-то случилось, и потекли лирические строчки.       
    Я дарю Анатолию свои книжки, в том числе, повесть «Пашкина война». Это о полубеспризорных мальчишках 1942-го – 1944-го годов. Разговор, сам собой, пошёл о нашем тяжёлом детстве, тяжесть которого мы – десятилетние пацаны – не ощущали. На то оно и детство, чтобы принимать с радостью в глазах то, что преподносит нам окружающая реальность.
    – Да нет, возразила Майя. Вот у Анатолия детство было другое – не повеселишься. 
    – А что было у Анатолия? Ну-ка, расскажи.
    И Анатолий вкратце рассказал о событиях тех военных лет, когда они скитались в лесах под Псковом. Я не ограничился этим коротким рассказом и попросил Анатолия не за праздничным, а за рабочим столом рассказать мне историю этих скитаний. И вот я у него в гостях. Моя жена Галочка затеяла бесконечный разговор с Майей, а мы с Анатолием углубились в события военных лет.


    1941 год. Начало июня Лето.
    – Чего-то вы затоптались в этой духоте. Пора бы на природе прохлаждаться. А то дожди пойдут, так дети по травке и не побегают, – обратилась тетя Надя к своей сестре Анастасии.
    – Да мы уже почти готовы. А ты как? Может, с нами поедешь?
    – Приеду попозже, когда с работы отпустят.
    Большое семейство: Анастасия со своим мужем Петром Ивановым и теперь уже с тремя детьми, Сестра Анастасии Надя со своим мужем Евлампием ютились в одной комнате коммунальной квартиры по улице Карла Маркса в городе Ленинграде. Лёгкая фанерная перегородка делила эту комнату на два жилища. Офицеру Красной армии Евлампию в ближайшее время обещали дать комнату в другом районе, и семья Ивановых жила в ожидании расширения жизненного пространства.
    Больше всех радовались Толя, которому только что исполнилось семь лет, и его старшая сестра Люся, которой уже было двенадцать. Скоро у них будет своя комната для выполнения домашних заданий по учёбе. Несмотря на то, что Толя только ещё готовился осенью ступить на первую ступеньку школьного обучения, он также, как и старшая сестра, чувствовал важность предстоящих перемен. Серьёзность, обстоятельность уже тогда отличала его от весёлой, эмоциональной Люси. Маленькая Мира, родившаяся шесть месяцев назад, тоже радовалась. Но только тогда, когда радовалась мама. Весь мир, блага жизни, радость она ощущала только от близости мамы. Папа не в счёт. Он был всё время на работе, и только иногда, появляясь дома, склонялся над кроваткой Миры, показывал ей двумя пальцами «козу» и, улыбаясь, произносил одни и те же слова: «У… тю… тю…тю… тю». Для Миры это были самые понятные слова, которые произносил папа.
    Иванов Петр Федорович был очень занятым человеком, работал на заводе и параллельно, как коммунист, занимался партийной работой.
    Наконец, сборы закончились и семейство Ивановых двинулось на вокзал. Папа нёс чемодан и сумку с вещами, мама несла Миру и сетку с продуктами, Люся – пакет с игрушками, а Толя помогал всем идти.
    Разместившись в плацкартном вагоне поезда, следовавшего на запад, к городу Псков, стали прощаться с папой. Обещали через два месяца вернуться. Папа поцеловал всех по очереди, показал Мире «козу», сказал ей: «У… тю… тю… тю… тю» и вышел из вагона.
    – Поехали! – радостно приветствовала Люся начало путешествия.       
    Путь лежал до станции Новоселье, а потом в сторону от железной дороги по просёлочным дорогам на. Сначала до деревни «Завод», и дальше в десяти километрах от неё – в деревню «Соседно», где их ждал дед Василий, отец Анастасии.
    Кругом непролазный лес. Без провожатого заблудишься.
    На попутном транспорте, в том числе и на деревенских телегах, добрались до родной для Анастасии деревни, где их и встретил дед.
    Началась деревенская жизнь: блины со сметаной, молоко, грибы, ягоды, купанье в небольшом озере, игра в догонялки с Тузиком, стрельба из рогатки желудями, еловыми шишками по всему, что бегает, прыгает, летает и ползает.
    – Урра… а… а!!! – воинственно кричал Толя, вооружённый деревянной саблей, нападая на стаю вражеских гусей, ущипнувших Люсю за то место, на котором она привыкла сидеть.      
    Почувствовав опасность, гуси развернулись и гогоча «Га… га… га» стали медленно отступать на безопасные позиции. И только один гусь, претендовавший на уважение гусынь, вытянул шею, зашипел и, медленно переступая лаптями, стал наступать на героя «гражданской войны», за что и получил палкой по башке. Противник в лице гуся на некоторое время был дезорганизован, но разворачиваться не собирался. Пока он собирал рассыпавшиеся мысли, Толя уже растворился, спрятавшись за входную дверь в сени.   


    Когда загремели взрывы начавшейся Великой Отечественной войны, звуки этих взрывов и информация о войне некоторое время не доходили до лесной  деревни Соседно. И только девятого июля, когда немцы заняли город Псков, это известие дошло.
    Дед, умудрённый опытом и на своей шкуре испытавший, что война это голод, стал энергично запасаться продуктами питания. Анастасия и Люся, как могли, стали ему помогать. К сожалению, картошка ещё не созрела, но грибы, ягоды, молодой шиповник, летние сорта недозрелых яблок уже стали появляться. Всё это собиралось, сушилось, засаливалось, мариновалось и зарывалось рядом с баней.
    Через несколько дней после известия о войне и захвате Пскова, на лесной дороге появились отступающие отряды красноармейцев с винтовками через плечо. Железная дорога между Псковом и Ленинградом была выведена из строя, и солдаты двигались к Ленинграду по лесным тропинкам и грунтовым дорогам.
    Надежду возвратиться в Ленинград семейству Ивановых можно было забыть. Война воображаемая превращалась в реальность. Ещё через день в деревню вошел военизированный отряд немцев. Эти пришли не пешком. Они приехали на машинах.
    Что поразило Толю, так это то, что вели себя немцы не как на войне, а как на празднике. Играли на губных гармошках, смеялись, офицеры пили шнапс. Людей из домов не выгоняли. Разместились в тех домах, которые когда-то были клубами, зданиями сельсовета и другими  общественными помещениями. Часть немцев уехала на машинах догонять отступаювшие отряды красноармейцев, часть уехала в деревню «Завод», где, как потом выяснилось, они разместили свой штаб, и только небольшая группа во главе с офицером и переводчиком приступила к наведению порядка в деревне Соседно. Назначили старосту. С его помощью набрали блюстителей порядка – полицаев.
    Переводчик собрал народ и объявил, что местная власть будет помогать жителям деревни собирать урожай.
    – Часть его вы получите, – говорил он, – в качестве вознаграждения за труд. Коммунисты, руководители советской власти – это враги нового режима. Они будут держать ответ. Их родственники будут освобождены от каких-либо пайков.
    Дальше он много говорил о повиновении новой власти. Из его рассуждений можно было сделать вывод, что немцам сейчас не до репрессий. Они торопились решить главную задачу – окружить Ленинград.
    Поведение немцев показывало, что они были уверены в скорой победе Германии и не разменивались по мелочам. Дошли слухи даже о том, что, догнав отступающие отряды красноармейцев, они не стали их расстреливать, а приказали сдать оружие и отправили  эшелоном на работу в интересах Рейха. Рейху нужны были рабочие руки. От немцев деревенские узнали, что участие в окружении Ленинграда принимают не только немцы, но и их союзники: финны, итальянцы и даже испанцы.   
    Новый порядок лишил семью Ивановых средств к существованию, так как кто-то доложил, что это семья коммуниста. Пай земли получил только дед. Жить стало тяжело и опасно.
    Осенней ночью в деревне появился советский диверсант для организации партизанского сопротивления. Постучал в дверь.
    – Кто там? – спросил дед.         
    – Я от Петра Иванова.
    – Заходи.
    – Прежде всего, у меня просьба: пусть кто-нибудь из ваших выйдет к палисаднику и понаблюдает: не идёт ли кто сюда. 
    – А вас что? Ловят? – спросил дед.
    – Пока нет, – улыбнулся незнакомец. – Но если обнаружат, будут ловить.
    – Хорошо. Люся, выйди во двор, да посиди там. 
    – А долго?
    – Я позову.
    – Так что вам от нас-то нужно, – спросил дед.
    – Расскажите ситуацию в деревне. Сколько немцев, сколько полицаев, кто староста. Всех ли коммунистов забрали.
    Пока дед разговаривал с дядей, Толя внимательно слушал за дверью и делал свои выводы. Когда они закончили разговор, Толя открыл дверь и спросил:
    – Дядя, а вы на палашюте спустились?
    – На палашуте, – шутливо ответил незнакомец.
    – Иди на печку, – приказал Толе дед.
    – А теперь о Петре, – продолжил незнакомец.
    – Да, как там Пётр?
    – Извините, это я оставил напоследок.
    Дед насторожился и уставился на пришельца.
    – Умер ваш Петр. Нет его больше. Не будите Настю пока я не уйду. Скажите это ей сами. Я на задании.
    В это время в дом вбежала Люся.
    – Полицаи идут!
    – Вот, гады, – произнес дед, – значит, кто-то вас заметил. Бегите задами.
    Незнакомец выбежал в огород и быстро побежал в лес.
    Вошли полицаи.
    – Где он?
    – Хто?
    – Тот, кто проскочил к вам в избу.
    – Никто не проскакивал. Это я выходил.
    – В этой серой рубашке?
    – Нет. Я плащ одевал.
    Видно было, что полицаи не верят деду. Один из них вышел в огород, обошёл дом, подозрительно посмотрел в лес. Что он подумал, никто не знает. Может быть: «А чёрт с ним. Схлопочешь пулю между глаз, никто спасибо не скажет». Вернулся и сообщил:
    – Всё вроде, тихо.   
    – Ладно, дед, – произнес старший, – сегодня пронесло. Будешь с партизанами якшаться, расстреляем. А может быть и хуже, если за это дело Гельмут возьмётся.
    Поскольку семья Ивановых была под присмотром, что грозило опасностями, мать решила уйти от деда и, собрав кое-какие пожитки, повела детей по лесным дорожкам  в сторону станции Новоселье. Через три- четыре часа пришли в деревню «Завод». В деревне было два каменных здания – штаб немцев. Рядом стоял барак. В бараке размещались пришлые рабочие. Мать устроилась на работу по сбору картошки и получила право занять в бараке одну маленькую комнатушку. Немцы не озаботились обеспечить оплату работы многодетной матери. Ей пришлось, преодолевая страх, прятать картофелины в рукавах стеганки. Тем и питались.
    Толя освоился с обстановкой и безбоязненно стал гулять по деревне. По запаху набрёл на пекарню. Заглянул в открытое маленькое квадратное окно. Неожиданно в квадрате появился круглый лик немца-хлебопёка. Тот  наставил на Толю указательный палец и громко произнёс:
    – Пу!!!
    – Эх… твою мать! –  от неожиданности выругался Толя и отскочил от окна.
    Немцы расхохотались. Тот, кто сказал «Пу!» поманил Толю пальцем.
    – Ии…ди … тут… тут.
    Толя подошёл.
    – Ищё… русишь мат… ы?
    Толя повторил ругательство. Снова хохот.
    – Ищё… другой мат…ы?
    – Иди на… ! – произнёс Толя.
    Хохот и аплодисменты.
    Немцы пригласили Толю в хлебопекарню и настойчиво стали изучать отдельные фрагменты народного русского языка, употребляемые, в основном, по пьянке. После первого сеанса преподавания маленький учитель получил драгоценный подарок – целую буханку свежего вкусно пахнущего ржаного хлеба. Дома был праздник. 
    
    Зимой партизаны напали на штаб немцев, но были отбиты. А вот барак, в котором жили рабочие, сгорел. Произошло это ночью. Рабочие выскакивали на улицу, прихватив только самое дорогое. Самое дорогое для Толи оказались штаны. В суматохе он никак не мог их найти. Когда мать уже волокла его на свежий воздух, он, наконец, нашёл свои драгоценные штаны, но одеть их не успел. Пришлось выскочить в неглиже, и только на улице облачиться в злосчастные штаны. Все рабочие после пожара разместились в сохранившейся части барака. Нападения партизан продолжались.
    Однажды мать ушла к деду в деревню. В её отсутствие после очередного нападения партизан немцы приняли решение: деревню «Завод» сжечь, всех жителей деревни и рабочих увезти в неизвестном направлении. Когда всех вывели, Мира заплакала. Подошёл немец, один из тех, кто учился у Толи русскому мату. Он погрозил Мире пальцем, чтобы она не плакала, и дал ей кругленькую таблетку. Таблетка оказалась сладкая. Люся взяла Миру на руки и, когда была дана команда двигаться, вдруг появилась мама.
    Деревня «Завод» горела. Жителей деревни под конвоем повели к железнодорожной станции Новоселье. Рядом с семьей Ивановых шёл, прихрамывая, седоволосый мужчина. Когда конвойный полицай прошёл мимо и оказался в отдалении, мужчина обратился к окружающим:
    – Сейчас будет поворот налево. Дорога сузится. Впереди один полицай. Остальные сзади. Они нас потеряют из вида. Бросаемся в разные стороны – одни налево, другие направо.
    – А как же полицай? Он же стрелять будет, – усомнилась идущая рядом девушка.
    – Во-первых, его дело смотреть вперёд, а во-вторых, у него глаза разбегутся. Он один, а нас много.
    Как только зашли за поворот мужчина бросился направо. За ним – Анастасия с Мирой на руках, Люся и Толя. Последней за ними увязалась одна молодая девушка.
    Полицай, идущий впереди, обнаружил побег, когда группа уже скрылась в густом лесу. Выстрелил наугад. Подбежал старший полицай, уточнил обстановку и скомандовал:
    – Всем стоять на месте. При попытке к бегству будем стрелять.   
    Из остановившейся машины к старшему полицаю подошёл немец и, выслушав короткий доклад, треснул полицаю пощечину.
    – Если повторится, стрельять будем вас.
    – Разрешите преследовать, – вытаращил глаза старший полицай.
    – Вас патизаны похороньят без почестей. Как куропаток, – ответил немец.
    Организовавший побег седой мужчина назвался Николаем. Участник финской войны, он потерял правую ногу (отморозил, ампутировали), и теперь прихрамывая на деревяшке, вёл группу по непролазным снежным сугробам.
    Уставшие, изможденные голодом и преодолением снежных завалов группа увидела впереди деревянный дом. В нём уже были люди. Разместились. В домушке оказалось около двадцати человек. Среди них несколько мальчишек. Изучая окрестности, мальчишки набрели на огромное поле нескошенного овса под слоем снега.
    – Господи, – воскликнул один из опытных хлеборобов, – это же наша жизнь. Все толпой устремились собирать старый овес и прятать его в подпол.   
    Хлебороб сварил полведра овса, остудил, получилось что-то вроде студня. Стали есть и поправлять здоровье. Продержались до весны.
    Летом Толя с одним из шустрых мальчишек организовал поход на пожарище в деревне «Завод». Стали копаться в мусоре сгоревших домов.
    – Эх, ай, ай! Смотри, чего нашёл! – показал Толя своему товарищу.
    – Чего?
    – Сковорода. 
    – Берём. Грибы будем жарить.
    В это время в лесу раздался выстрел. Мальчишки бросились бежать. Под ногами у Толи что-то рухнуло, и он стал погружаться в густую жижу.
    – А… а! Спасите! – заорал он
    Шустрый парень схватил его за воротник и вытащил из ямы.
    – Где это я был?
    – В дерьме, вот где, – ответил товарищ.
    Толя посмотрел на свою одежду и увидел, что он только что по грудь купался в деревенском туалете.
    – Ты слышал, кто-то стрелял? – спросил товарищ.
    – Слышал.
    – Так бежим отсюда, пока нас не подстрелили.
    Домой Толя прибежал, распространяя амбрэ на много метров вокруг. Люсе пришлось раздеть его догола и долго, долго (увы, без мыла) отмывать водой. Найдя какие-то старые лохмотья одежды и, выбросив в стирку ту, с удушающим запахом, в которой он прибежал, он ещё долго портил воздух в ближайшем окружении, благодаря чему его дружеские контакты с товарищами были существенно ограничены.

    Прошло лето 1942 года. Наступила следующая зима. Однажды старшая сестра ушла к деду в деревню «Соседно». В это время к дому подъехали полицаи на лыжах в сопровождении автомашины, приспособленной к прокладыванию дорог в заснеженном лесу. В машине были немцы. Старший полицай зашёл в дом и приказал всем забрать нужные вещи и выйти для следования на станцию «Новоселье». Когда выселение началось, мать вытолкала Толю и двухлетнюю Миру в сени:
    – Бегите к озеру. Прячьтесь.
    Рядом с небольшим озером, вблизи дома, ещё с довоенных времен лежала груда мусора. Теперь она была покрыта толстым слоем снега и выглядела огромным сугробом. Толя взял Миру за руку и вывел через сени в поле. Побежали направо. Неожиданно за углом обнаружили стоящего к ним спиной полицая, который только что застрелил четвероногого веселого друга детей Шарика. Мира собралась заплакать, но Толя закрыл ей рот рукой и потащил в другую сторону. И опять неудача. Навстречу шёл немецкий солдат с автоматом. Остановились. Толя сообразил, что надо делать и показал немцу, что Мире нужно в туалет. Немец махнул рукой в сторону сугроба. Забежали за сугроб. От дома доносились команды старшего полицая. Раздался выстрел. Толя вздрогнул. «А вдруг маму убили!». Первая мысль – бежать обратно, к маме. Но, увидев, что Мира опять собирается плакать, приложил палец к губам.
    – Молчи Мира. Мама сказала, чтобы мы спрятались. Она нас найдёт.
    И стал лихорадочно по-собачьи рыть в снегу яму. Оценив глубину ямы, посадил туда Миру, закрыл ей рот и глаза шарфом и стал её закапывать. Затем так же торопливо начал рыть в непосредственной близости ещё одну яму – для себя. Забрался в неё и стал сгребать снег на себя. Кто-то закричал. Раздался ещё один выстрел. Толя стал зарываться глубже. Добрался до мусора. Услышав шуршание мусора, Мира тихо захныкала.
    – Тише, Мира, – прошептал Толя. Я тут. Ничего не бойся, скоро придет мама.
    Затаились. Время шло. Оно казалось бесконечным. Заработала машина. Послышались команды полицаев. Звуки команд становились все тише и тише. Люди удалялись вслед за машиной. Анатолий снова услышал выстрел, потом крик. Через некоторое время крик раздался совсем близко. Толя по голосу узнал мать. Выбрался. Прислушался. «Никого больше не слышно».
    – Мама! Мы здесь!
    Мать с дрожью в голосе обнимала своих детей. Как она сумела скрыться? Так и осталось для Толи загадкой. Как потом выяснилось, она успела нырнуть в подпол, туда, где хранились остатки собранных и высушенных прошлым летом ягод, грибов, овса и прочих даров природы. Риск был велик. Если бы полицаи подожгли домик, то в нем сгорела бы и мать.
    Похоронили Шарика, а рядом молодую девушку, пытавшуюся убежать в лес и застреленную полицаем из винтовки. Стали ждать Люсю из деревни. Дождались. Получили привет от деда и узелок с тем, что ему Бог послал. Узнали, что всё молодое поколение деревни увезено, а куда – точно не известно. Говорят, что в Германию.

    Оставаться  в этом доме стало опасно и, собрав в узлы всё заготовленное летом пропитание, которое можно унести, вчетвером углубились в лес. Нашли старый продуваемый амбар, а рядом землянка из двух комнат с перегородкой между ними. В землянке оказалось полно народа. Жили во второй комнате, поскольку в первой было холодно.  Прежние хозяева оставили в землянке огромную бочку квашеной капусты. Зиму все беженцы питались в основном этой капустой. Над первой комнатой у входа в землянку было стеклянное окно.
    Однажды по стеклу что-то звякнуло. Старая бабушка вышла в прихожую и, чтобы напугать незваного гостя в виде какого-нибудь животного, крикнула:
    – Кыш! Кыш!
    В ответ, разбив стекло, в комнату влетела граната. Бабушка скорей от неожиданности, чем из чувства опасности упала. И вместе с её падением прогремел взрыв. Бабушке оторвало половину кисти руки. Рядом с землянкой стояли пять полицаев на лыжах.
    – Выходите, – крикнул один из них, – иначе сейчас всех взорвём.   
    Люди от неожиданности и, видя истекающую кровью бабушку, оказались в шоковом состоянии. Первым из землянки вылез Толя. За ним – все остальные. Двое мужчин вынесли бабушку, одна из женщин перевязывала ей раненую руку. Бабушка была без сознания.
    Полицаи открыли амбар, загнали туда детей и стариков и заперли амбар на засов. Остальных построили для препровождения на железнодорожную  станцию «Новоселье». Анастасию с ребёнком на руках оставили в амбаре. Ушли, то ли забыв, то ли не решившись поджечь амбар. Плачущая Люся оказалась среди тех, кого увели на станцию. (Вернулась она из Германии только после войны).
    Мама перебинтовала бабушке руку, Толя и его сверстники разломали полугнилую стену амбара и высвободились из него.
    Большинство стариков и детей решили оставаться в землянке. Анастасия с двумя детьми решила ещё дальше углубиться в лес. Нашли хорошую избу, но до отказа заполненную людьми. Анастасиии уступили одно место на лавке. Под лавкой – Толя. Мира на руках у мамы. Жизнь в этой деревне была недолгой. Где-то после нового года началась артиллерийская стрельба, бомбовые удары с самолётов. Обитатели лесного дома залегли на полу. Когда канонада закончилась, Толя вышел из дома.
    – Выходите. Всё закончилось.      
    И действительно, больше стрельбы не было. Собрались группой, и пошли к тому дому, где прошлой зимой Толя с Миррой прятались в снегу. В доме неподалеку от сгоревшей деревни «Завод» дожили до весны. Взрослые всё время сдерживали порывы мальчишек. Бесполезно. Мальчики нашли винтовку, заряжённую патронами. Вдвоём держали её, а третий нажимал на курок. Прозвучал выстрел. С дерева упала срезанная пулей ветка.
    – Ура… а! Есть чем защищаться.
    Затем нашли гранату. Привязали к кольцу верёвку, отошли и дёрнули. Почему-то граната не взорвалась. Выглянули из-за дерева. И тут жахнуло! Появились взрослые и надрали уши.

    Тишина побудила Анастасию заглянуть к деду в деревню «Соседно». Деревня сожжена, немцев нет. Дед предусмотрительно снял соломенную крышу с бани. В результате только баня и осталась не сгоревшей. Привела детей. Наладили крышу, поселились в бане. 
    Из леса стали приходить люди, попрятавшиеся в начале войны в разбросанных по лесу домиках лесничих. Полицаи, чувствуя близость расплаты за измену, напротив, рассыпались по лесам.
    Из госпиталя пришёл младший брат деда Федор. Пришёл с одной рукой.
    – Хорошо, что правая уцелела, – весело говорил он, – да голова без дырок.
    Этой рукой, вооружённой топором, он и дед быстро соорудили домушку-времянку. А баню оставили для использования по назначению. Ей приходилось напряжённо пыхтеть, обмывая выстроившихся в очередь жителей деревни, проживающих кто в землянках, кто в небольших деревянных строениях. Деревня стала оживать, люди поверили в будущее.
    Но не все. Анастасия, перенёсшая тяжелейшие физические и моральные испытания вдруг расслабилась и слегла. Удерживая троих детей на грани жизни и смерти, она всё отдавала им, почти ничего не ела, страшно похудела и теперь, когда напряжение спало, перестала принимать совсем пищу. Дело усложнилось простудой, когда стирала бельё у ручья. Воспаленье лёгких.
    – Дистрофия, – сказал местный ветеринар, выполняющий по совместительству функции фельдшера. Надо травами лечить.
    Но ничего не помогло, и она, погладив по головке Миру и Толю, отошла в иной мир, наказав на прощанье Толе:
    – Иди учиться. Подрастёшь – найди Люсю.      
    Осенью в деревне отстроили школу, появился учитель и собрал детей.
    – Сколько тебе лет? – спросил он Толю. 
    – Девять.
    – Учился?
    – Я газеты старые читал.
    – Сам читал?
    – Нет. Сначала с Люсей. Потом сам.
    – А ещё чему тебя Люся научила?
    – Таблицу умножения.
    – Ну-ка, сколько будет семь помножить на шесть?
    – Сорок два.      
    – А складывать ты умеешь?
    – И складывать и отнимать. А ещё делить.
    – А ещё что умеешь?
    – Грибы собирать, ягоды, рыбу ловить, из рогатки стрелять
    Учитель одобрительно посмотрел на Толю и определил его прямо во второй класс.
    Жизнь в деревне налаживалась. Где-то под Ленинградом шли бои, а здесь, в лесу не было ни немцев, ни красноармейцев. Возникали проблемы с одеждой. Штаны в дырах, ботинки «просят каши», подмётки отваливались, и их приходилось подвязывать верёвками. Дед нашёл где-то в лесу шкуру коровы. Промочил, просушил её и стал делать так называемые «порины». Согнул пополам лоскут шкуры, зашил спереди и сзади. Получилась лодочка. Одевай и ходи.
    Фёдор изо льна делал паклю, из пакли – верёвку. Наматывал эту верёвку на деревянную колодку и связывал. Получались тёплые лапти, изготовленные из пакли. Однажды Фёдор ушёл в лес, и через пару дней пришёл, неся на себе связку валенок с разрезами сзади.
    – Дядя Федя, это чьи валенки? – спросил Толя.
    – Теперь мои.
    – А были чьи?
    – Солдатские были, Толя. Этих солдат по лесу много лежит. Надо было их похоронить. Ну, а валенки – чего их хоронить?! Пригодятся.
    Валенки были большого размера. Дядя Федор делал из них детские. Устанавливал валенок на бревно.
    – Анатолий, подержи.
    Толя держал валенок, чтобы не упал, а дядя Фёдор размахивался единственной рукой, вооруженной топором, и… хрясь! Носовая часть валенка отвалилась.
    – Тащи деду. Пусть зашивает носопыру. Будут тебе валенки по размеру.
    Неугомонный дядя Фёдор постоянно что-то делал. Ловил рыбу, раков, собирал ягоды, грибы. Для ловли рыбы он смастерил непотопляемую лодку. Срубил сосну, в толстом бревне выдолбил место для пассажиров. Чтобы лодка не переворачивалась, по бокам укрепил вдоль бортов два бревна потоньше.
    – Теперь её силой не перевернёшь, – хвалился он Толе. – Сбегай за удочками, и поехали.
    – И я, и я хоцу лыбу удить, – увязалась за Толей Мира.
    – Вырастешь, как я, будешь удить. А сейчас, – только есть. Маленькая ещё. И не хныч. Иди деду помогай грибы разбирать.
    Весло Фёдор сработал хорошее – из свежей доски. А вот управляться этим веслом одной рукой было неудобно.
    – Дядя Федя, давай я погребу.   
    – Держи. Только весло не потеряй, а то ушами грести придётся.
    – Дядя Федя, а давай на этот корабль парус поставим. А сзади руль… А ещё трубу и гудок.
    – Ага, ехать и дудеть. Разбегайтесь рыбьи стаи – матрос Толя вас ловить едет.
    – Ладно, согласен. Дудеть не будем. А плавать будем. Ты будешь капитаном, а я рулевым. 
    – Ты, Толя, в будущем моряком стать хочешь?
    Толя задумался, а потом сказал:
    – Нет. Я профессором буду.
 
    Ещё через год немцев погнали туда, откуда они пришли, и дед всерьёз задумался о судьбе Толи и Миры. Годы брали своё. Написал письма родным, чтобы забирали детей.
    Из Ленинграда откликнулась тетя Надя, сестра отца. Она одна среди родных пережила блокаду. Её муж Евлампий погиб, защищая Ленинград. Остальные поумирали от голода и болезней.
    Из Рязани откликнулась мамина сестра тетя Клава.
    – Одного возьму, того, кто постарше. Помощником будет. Двоих не потяну, – писала она. – Привози. Самой ехать тяжело. 
    Дед почесал лысину и приказал собираться. Проблем с отъездом было много и главная из них – деньги. Что такое деньги дед уже забыл. Нет денег – нет билетов, нет питания.
    Собрав кое-что в узелок, махнул рукой и решился: «Поехали».
    Маршрут: Новоселье – Ленинград – Москва – Рязань.
    До станции «Новоселье» добирались двое суток: где пешком, где на телеге, где на попутной машине. Миру часто приходилось нести. За три с половиной года своей короткой пока жизни Мира набрала вес, и Толя, как ни старался помочь деду нести Миру, сделать этого не мог. Приходилось кряхтеть деду. До Ленинграда ехали зайцами.
    В Ленинграде Толя поразился происшедшим за время блокады переменам. Город стал полупустым и каким-то унылым.
    Встретившая их тетя Надя была совсем не похожа на ту, весёлую, полную тётю Надю, которую помнил Толя. Она страшно похудела, волосы стали седыми, под глазами чёрные круги, глаза впалые, но в них светилась прежняя радость жизни. Она обняла Миру и заплакала. Теперь у неё появилась цель жизни – вырастить этот маленький цветочек в большой бутон и выпустить его в полнокровную счастливую жизнь.
    Комната, в которой когда-то жили две семьи из семи человек, была совершенно пуста, если не считать одной, катастрофически постаревшей женщины. Всё, что можно было сжечь в буржуйке, было сожжено. В углу на двух кирпичах лежала электрическая плитка, на которой закипал чайник.
    – Чайник есть – жить можно, – сказал дед и устроил праздник из того, что было заготовлено у него в узелке.         
    Дальше путь лежал в Москву.
    На вокзале дед пристроился к отряду солдат. Вместе с ними разместились в плацкартном вагоне. Пара прибауток, и молодые солдаты закинули Толю на третью полку и заложили ранцами. Когда поутихло, его снова достали с полки и стали угощать всем тем, что было в солдатских пайках.
    Принцип перемещения был проверен, и далее совершенствовался в поезде, несущем деда с внуком в Рязань.
    Тетя Клава оказалась очень приветливой женщиной. Сначала расцеловала Толю, потом прослезилась по поводу кончины своей сестры Анастасии и, наконец, накормила деда и Толю мясным борщом и блинами с мёдом.
    Жизнь налаживалась.
    Дед уехал к себе в деревню, а Толя пошёл в школу, теперь уже в пятый класс.
    Однажды учитель по русскому языку и литературе дал задание ученикам написать сочинение о войне под названием: «Что я знаю о Великой Отечественной войне».
    Толя не стал излагать пройденный в школе материал. Он написал о том, как они с Мирой прятались от немцев в сугробе снега, а потом с мамой скитались по лесам в районе Пскова. Учительница зачитала это сочинение ученикам и похвалила Толю. Похвалили его и товарищи по классу.
    – Здорово сочинил, – заявил один, – писателем будешь.
    – Пушкиным, – добавил другой.
    – Нет, не Пушкиным, – поправил первый, – Львом Толстым или Шолоховым.
    – Перестаньте шутить,– вступил в разговор третий,– на эти темы не шутят. У меня в Ленинграде все родные с голоду умерли. Один я остался. Меня по дороге жизни вывезли. Сейчас у бабушки живу. Так что, молодец, что выжил и что написал тоже молодец.
    – Интересно, – сказал первый, – а ты можешь о дороге жизни написать?
    – Напишу, – ответил третий, – если это вам интересно.

    Когда я написал рассказ о лесных странствиях семьи Ивановых, я позвонил Анатолию и, между прочим, сказал:
    – А знаешь, что теорема Ферми с формулировкой: сумма двух целых чисел, каждое в степени n (для n больше двух) не может быть равна любому числу в той же степени, давным -давно доказана?   
    – Кхы…,- сказал Анатолий, – когда доказана?
    – В 1993 году. Неким Эндрю Джоном Уилсоном. Он уже и премию получил.
    – Ты чего, хочешь лишить меня главного удовольствия? Не выйдет.
    – Это почему?
    – Потому что решение было найдено с использованием сверхсовременной математической теории – теории эллиптических кривых, которой в семнадцатом веке и в помине не было. А Ферма в те времена доказал эту теорему простейшим способом. Так что, не всё ещё потеряно.
    – Значит, поиск продолжается?
    – Конечно. До тебя, Паша, великие мира сего из трех десятков букв нашего алфавита создали великие шедевры: «Евгений Онегин», «Война и мир», «Тихий Дон» и многое-многое другое. А ты всё ещё находишь удовлетворение в перестановке этих букв для отображения своего мироощущения. А правда, увлекательно?