Нет слов 2

                Нет слов 2.

        Одно время у меня, с моей женой, был период, когда мы любой ценой искали себе вид на жительство. Поехали в одну деревню – им там позарез требовались учителя – ничего не получилось – поехали в другую…
        А тут, узнаём, что в одном большом городе организаторы устраивают конкурс на лучшего писателя года. И предоставляют временное жильё в имеющихся апартаментах. Типа общежития, что ли. А жена у меня филолог. Я ей говорю. Давай, мол, попробуем тоже. Ну, мы взяли, и поехали туда, на этот конкурс. Жить то где-то надо. Приехали. А там – куча народа. Все со своими произведениями лезут. Ну и в комиссии всем говорят – кому куда…
        Мы тоже сунулись. Разместили нас временно в большом концертном зале. Вроде, других мест и не оказалось. Были у них отдельные комнаты – но как будто заняты уже. В этих комнатах - набито людей. Живут там. А некоторые – ещё свободные. Пока. До прибытия и окончательного размещения всех конкурсантов.
        Смотрю, тут собралась толпа. И слушают одного – не знаю, кто. Говорит им – что нельзя в одном предложении восемь местоимений употреблять. Неправильно, мол, это. Не по-людски. По правилам грамматики и всем известным канонам русского языка необходимо, де, обходить такие места. Пользоваться синонимами. И т.д. Я возьми – и скажи этому чудаку, что самое главное – это вовремя ****ануть по клавишам в нужном месте, и в нужное время. Главное, чтоб было красиво.
        Таковое отторжение незыблемости, с его точки зрения, классических воззрений и правил, оттянуло часть паствы в мою сторону. Он это почувствовал, увидел. Как тот первосвященник, не согласившийся с Понтием Пилатом – увидя страшную угрозу во Христе собственной власти. И как бы вдогонку, уже акцентированно, я – ему – продолжал:
        - Это фарисейство, чистой воды. В вашей интерпретации происходит полная подмена внешними признаками веры её истинного и глубокого смысла и предназначения. Даже Некрасов умалял и говорил, чтобы словам было тесно, а мыслям – просторно…Восемь местоимений – это же ничто!. Это мизер. Перебивается девятерной игрой, без прикупа.
        А этот - как услышал вообще. Опять за своё. А те – как бандерлоги – слушают его, как питона Каа. И подлетает ко мне один со страшным лицом. Говорит – тише, тише. Ты, мол, знаешь, кто это? А тот, речь толкать перестал, и у кого-то спрашивает, на меня показывает. А который, со страшным лицом – продолжает:
        - Да, тебя в психушку надо, - де, - это ж сын самого…
        Ого-го.
        - Нет,- отвечаю, - не знаю. Откуда же я знаю его, если я только приехал!
        А этот опять:
        - Сиди тут тихо и не высовывайся! А то и машину вызовут сразу, и увезут тебя куда надо.
        А после, когда все разошлись, стали они через этот зал, кто на конкурс приехал, в туалет ходить. Как к себе домой. Туалет там, оказывается, один на всё общежитие. И на беду – рядом с нами. А койки – перегородкой от этого места закрыты, чтоб друг дружке не мешать. Как в вагонах поездов дальнего следования сделано. А те, кто ближе к тамбуру – наши родные братья и сёстры, значит.
        Ну и вот, терпим мы с женой пока всё. Живём под крышей. Жена и произведение своё на конкурс отдала, и ждёт. Мы – в этом зале. Туалет – через зал…Приходят две какие-то девицы. Даже дверь в туалет не закрывают. Сидят там, курят. Мне надоело, пошёл я узнавать в администрации, можно ли нам в комнату перебраться. Мне тот, со страшным лицом, посоветовал обратиться к директору. А директор – женщина в очках. И в летах уже. Вежливая такая, отвечает:
        - Конечно, конечно, перебирайтесь же сразу. У нас здесь, кто очень сильно хочет, тот и получает комнату. И смотрит на меня. Я на неё:
        - Так и сразу, можно?
        - Конечно! Но только, кто очень сильно хочет.
        Я её не понял, уставился на неё, и опять объясняю:
        - Да, мы сильно хотим. Можно? – и смотрю на неё. Она на меня.
        - Так куда можно вселяться? – я – ей. И уже за вещами собрался, чтоб порадовать жену. А женщина в очках, опять за своё:
        - Ну, не знаю, что вам и ответить. Мы вообще-то ждём прибытие основной массы конкурсантов. Так что временно, пока не можем предложить вам ни что иное. Вы подождите ещё несколько дней. Ладно, - и смотрит на меня.
        Я ушёл от неё. До меня дошло. Пришёл, жены нет. Ушла она на конкурс, результат узнавать. А тут, какая-та баба стала ко мне лезть. Я её послал, а она всё лезет, да лезет, пьяная что ли. Думаю, надо ж как-то отпраздновать провал. Ну, я её на койку и завалил. А у нас на койке – только пружины. И нет никаких матрацев. Вот эти пружины и начали петь. В такт. Закончил я – и послал её, куда подальше. Мол, получила своё – и вали отсюда. Не до тебя вообще. Да так категорично сказал, что убежала она куда-то жаловаться. Ну, и приходят тогда два амбала каких-то. Я на койке этой скрипучей лежу. Другой, ведь, нету. Один мне говорит:
        - Пошли в туалет, разберёмся!
        Я ему отвечаю:
        - Пошли, только, поссать дадите? – сильно я, значит, переживал свой провал с директором этой богадельни.
        - Дадим, дадим, - дружно говорят они в ответ, а сами перчатки одевают и что-то в них кладут. И бьют кулак о кулак.
        Мы вышли за эту нашу перегородку. Я первый, они за мной. Я уже терпеть больше не смог, и вприпрыжку до одного из унитазов добежал, и начал, было, делать своё дело, поверив тем на слово – как они за мной по пятам – и слово своё далеко оставили позади. И раз только – мне кто-то из них по лицу съездить успел, да смазал. А другой – мне в пах метит. А у меня одна нога как соскользнёт с того унитаза, когда я от первого удара уворачивался, да и провалилась, и застряла в нём, так что и не выбраться из дыры этой вовсе. Так я и отмахивался от этих двух амбалов, идиотов несчастных, стоя, как в капкане. Пока какие-то люди мне на выручку не пришли. Потому что туалет только один был этот. Одному я фингал под глазом присветил, а второму челюсть немного подправил. Как они стали орать, что это не они на меня, а я на них напал. Я с трудом к этому моменту ногу из унитаза уже высвободил. Рукавом, значит, кровь с губы утёр. Плюнул, и молча вышел. А тут этот – со страшным лицом – опять – забирай, говорит, свои причиндалы, и убирайся восвояси (если б ещё знать – куда?). И жену свою забирай. Пока живы. И по большому секрету говорит - потому что баба та – родная сестра питона Каа. А про дела твои с ней они ещё  не знают. Одного из них - она подружка. А как узнают, что будет…
        Двух своих друзей, питон Каа, попросил, чтобы проучили меня за моё невежество…
        Я быстро нашёл жену. Она сказала, что в великой милости ей отказали. В комиссии пришли в ужас от того, как она пишет. Так же, как и я - как Бог на душу положил. Мы с ней одинаковы. Ей в универе объяснили, что запятые и тире можно ставить там, где только возможно. В комиссии же удивлялись, где и у кого она вообще раньше училась. А главное, как с таким багажом сумела попасть, да ещё и закончить такой довольно престижный университет. Который своим качеством обучения и уровнем образования, даваемыми студентам, отвечал всем международным нормам и стандартам – и не только на филологическом факультете, а и на остальных тоже. Спели они ей эту песню на память. С ней она и улетела из этой обители порока. А вместе с ней – я.