Остров любви или рабы главы 5, 6, 7 завершение

Глава V
"МАЧО"
"Возможность распоряжаться жизнью других людей порождает прямо-таки невероятное чувство всемогущества".
Мой юный друг шел первым, и я, ей Богу, завидовал сейчас этому мальчику. Ну и фигурка у Нее, я вам доложу! Пусть Она нас избивала, мучила, – а этого у Нее не отнять. Но нас двоих Она, видать, в старики записала, а вот перед мальчиком, напротив, не прочь была покрасоваться: шла совсем нагишом – и не стеснялась ни капельки. И правильно – чего на нас внимание обращать! Стесняются, когда есть уродство какое-то, а тут, слава Богу, все на месте. Что-что, а уж показать себя всякая женщина любит. Это в их природе. Да и в нашей – тоже, ибо, если бы не было спроса, не было бы и предложения. Так что, если есть что показать ... – тут как раз такой случай. Мальчик прямо млел на ходу, когда Она перед его носом вертелась. Он, может, в жизни своей не видел голой женщины. А у такой красотки не грех и в ногах поваляться. Даже и в прямом смысле. Она же нас на полном серьезе пленниками или даже рабами считает. По всем статьям оно так и выходит. Только зачем Ей это, непонятно. Насиловать будет, что ли, всех по очереди? Так это, по-моему, не самое страшное. А, может, у них тут целая шайка? Таких же... Тогда, скорее всего, это террористы, а не просто бандиты: говорят, у них там теперь, в основном, женщины. И отличаются они особой жестокостью – почище мужчин. Но тогда наши дела плохи. Террористы эти ведь даже своих не щадят. К примеру, японская группа "Красная армия" – так ведь это они своих же выбрасывали связанными на лютый мороз, языки отрезали... А одной, когда узнали, что она беременная, привязали к животу доску – и скакали на ней. Что уж говорить про чужих – когда со своими так!..
Я размышлял, настраивая мысли на ритм движения, как вдруг веревка на шее натянулась так, что едва не сбила меня с ног. Это, оказывается, мальчик повалился на колени – то ли просто споткнулся, то ли нервы не выдержали... такого зрелища. Тут Она круто развернулась (теперь Ее никто от меня не заслонял, так что видна Она была вся, снизу доверху, сзади и спереди – сразу во всех плоскостях и проекциях, – отчего в горле все пересохло... представляю теперь, каково было необъезженному мальчику!), приблизилась и стала совсем рядом – так, что взгляд мой, отклоняемый натяжением веревки книзу, поневоле упирался в самый низ Ее живота. Ну и ну! А на спине моей – рюкзачище, на шее - петля, руки – за спиной... С ума сойти!
А Она как хлестанет ему петлей: то ли в лицо, то ли в живот – мне в моей позиции не эти, а совсем другие детали видны... Он, ойкнув, повалился в траву и, главное, меня за собой потянул, ну а я уже и отца его. И лицом – бац! – прямо в голый зад мальчишки, а старикан, соответственно, – в мой... И никто из нас подняться не может, только давим друг друга и веревочной петлей душим. Так и ворочаемся, как черви в дерьме. Если не хуже...
Тут наша Властительница совсем разъярилась – террористка и только! Орет чего-то и кнутом своим безо всякого удержу того, кто случайно наверху оказался – а это нашему старшому так не повезло! – хлещет. И чувствую, как содрогается он при каждом ударе и мокрым своим лицом по моему заду елозит. Да ведь и мне не намного лучше, скоро совсем задохнусь...
Но что же Она делает?! Разве ж так нас поднимешь? Но, наконец, чую, сменила гнев на "милость": избивать кончила и, кажется, ухватила старикана за уши. Он только крякнул от боли – и от земли оторвался. Немного полегчало. Но потом Она и за меня взялась. Ох, и несладко же, когда Она за волосы или за уши тянет: и крутит и ноготками впивается... Но, вроде, и эта процедура почти закончилась: двое уже на ногах стоят. Паренек, правда, еще на коленях, хотя уже и не на четырех точках опоры. Она к нему повернулась и ласково, как ни в чем ни бывало, говорит чего-то. А сама так и вертится перед ним... Что я, баб не знаю, что ли? Вот тут я ему снова позавидовал, хотя и дураку ясно, что завидовать особенно нечего. Однако смотрю: руки ему и в самом деле освободила. Неужели отпустит на волю? А что? Они же примерно ровесники, а Она, хоть и террористка, а сердце, небось, тоже имеет. Как никак, женщина...
Ну, не тут-то было! Потянула опять за веревку – и он на четвереньки. Я – за ним. Снова носом в то же самое место уткнулся. Она – за веревку, паренек – через веревку – за Нее, я – за паренька, а старикан уже – за меня, соответственно. Такая у нас репка выходит... Не сладкая, прямо скажу. Передо мной – одна опора, и если я голову на этой опоре не удержу, то, возможно, конец мне: если петля не задавит, так Хозяйка прибьет. А морда вся в мыле: то и дело норовит соскользнуть... Ползу – и уже не соображаю ничего. А ведь совсем недавно сам хотел у Нее рабом быть – так мне, во всяком случае, казалось, такой вот бред сексуальный... Но нет, видимо, умереть слаще...
Как сквозь сон слышу, что кто-то смеется, даже заходится от смеха. Ну, кто же еще, если не Она. Всем остальным, сами понимаете, не до смеха, хотя у нас тоже есть своя маленькая радость в этой новой жизни; впрочем, не такая уже и маленькая: не каждому смертному при жизни такое зрелище выпадает. Однако и на это зрелище никаких сил не хватает: сейчас свалюсь – и конец...
Опять затормозили. Пот – ручьями, в висках грохот стоит сумасшедший. А мальчик вдруг, как заводной, задергался: видно, всерьез взялась за него наша красавица. Я головой к нему поплотнее прижался, чтобы хоть дыхание перевести. Хоть бы еще пару минут!..
Но вот Она его поднимает на ноги. А за ним – и меня. И старикана. Все. Встали... Поехали... Ну, так еще терпимо. Одно, можно сказать, удовольствие: все же не на карачках ползать...
Наконец, вижу, куда-то притопали. Ого, да у Нее тут целая вилла! Но разглядывать это произведение искусства нам долго не пришлось. Без особых церемоний завела Она своих гостей в какой-то подвал с окошечком, украшенным, как и положено, железной решеткой, скинула веревку, даже ноги освободила, только руки оставила связанными. И то, хоть какое-то облегчение. Удалилась... Ух! Теперь можно и посидеть... до очередной встречи.
Но, оказывается, и это не так просто со связанными сзади руками. Кое-как все же расселись на полу, спиной к спине. Надо передохнуть, собраться с мыслями. Однако, не то что говорить, но и думать невозможно, когда тряпка в глотке сидит, дыхание сбивает. И какие тут могут быть мысли! Два часа назад были нормальными людьми, а теперь невольники у какой-то сумасбродной девчонки, которая неизвестно чего может в любой момент выкинуть. Хозяйка! Королева! Властительница! Богиня! Дьяволица... что еще думать? Избитые, по земле размазанные... Во рту всякая гадость накопилась, и даже сплюнуть нельзя, все в себя глотаешь. Сижу, глаза закрыл, уже ничего не думаю. Будь что будет...
Слышу, старикан рядом шуршит. Что это ему не сидится? Схлопотал ведь не меньше нашего. Не будь тряпки во рту, я бы ему сказал! Он ворочался, ворочался, а потом свалился набок и затих. Уснул, возможно.
Но теперь уже и мне не спится. Смотрю по сторонам, новое жилище изучаю. Немного света падает все же из окошечка сверху, так что не совсем темно. Старикан расположился ко мне задом... Вот это да! Вот почему он успокоится не мог! Зад у него весь в красных и синих рубцах с запекшейся кровью – вздулся, будто пчелы искусали. Как это Она сумела его так отделать? Вот дает девушка! Никакой жалости ни к молодым, ни к старикам. Мне пока что повезло, что посередке находился. Суровая у нас Хозяйка!
Тут я незаметно перешел на разные приятные мысли о Ней. Так вся и стоит перед глазами! И целиком, и частями. Как же красиво Она загорела! И ясно, причем, что не на центральном пляже. Только сосочки розовато-коричневые – как у младенца. Но чего же она от нас хочет? Есть два варианта: либо Она – террористка, и мы тогда вроде заложников, либо насильница, сексуальная маньячка – и тогда вообще много интересного предстоит... Хотя последнее вряд ли. Ведь при таких внешних данных, любой мужик у Ее ног будет. Или это-то Ей и надоело, и теперь Она ищет более острых ощущений?
Правда, может быть и еще вариант: Она почему-либо презирает мужчин, ненавидит их и мстит им за свое что-то. Хотя и это тоже сомнительно. Ведь чувствую я, что Она не совсем безразлична к нашему брату, иначе бы не раздевалась перед нами, не вертелась так. И нас вот тоже раздела, да не как-нибудь, а ниже пояса. Или Она сама этого не понимает? Считает, что ненавидит мужчин – потому, мол, их избивает, а на самом деле избивает и мучает потому, что находит в этом сладострастное наслаждение?
Тут мысли мои перебил наш старикан. Подполз ко мне, мычит чего-то... Что он задумал? Глазами куда-то за спину показывает. Нет, не понимаю. Тогда он привстал на колени, спиной ко мне развернулся, связанными руками, точнее, только пальцами, шевелит. Тут только до меня дошло: развязать просит, вот оно что! Конечно, можно попытать счастья, а вот что потом будет? Ведь прикончит нас Хозяйка. Хотя... нас все же трое вполне здоровых мужчин. Как только Она войдет, сразу же на Нее набросимся – мигом про свое каратэ забудет. И кимоно не поможет! А уж без кимоно – тем более... Ха-ха!..
Я завелся. Где это видано, чтобы баба свою силу над мужиками показывала! Просто нагнала страху... А я тоже хорош! Расслабился, слюну пускаю. Я ведь тоже когда-то нарвался на такую, ну, не такую, но в том же духе, с характером. Послабее, конечно, физически, но еще вопрос насчет того, как духовно. Ну, в общем, и подсел из-за нее, если разобраться.. Она, сопротивлялась, ломалась всячески, ни на какие уговоры не шла. Но я-то парень здоровый и однажды, потеряв всякое терпение, совершил над ней, как говорится, насилие. Она, естественно, визжала, царапалась, даже кусалась... Но не не тут-то было! Отгрохал я ее по всей программе! Потом почувствовал, что уже совсем сдалась, заставил минет принять. Почти что просто из принципа: мол, знай свое место, раз ты уж мужиком не родилась. Боялся, правда, что откусит. Но я в раж вошел, разобрало меня по-черному. На колени поставил: «Соси, сука!». Ну, она и отсосала, не подавилась. Классная баба была в смысле секса. По формам сильно нашу теперешнюю Хозяйку напоминает: грудь и задница, и все такое. Даже трудно было сдержатся: не успеешь начать – уже кончить хочется!
А насчет характера... После того, как это случилось, я здорово струхнул. Если в полицию заявит – хана! Знаю я, как в иных местах с нашим братом, насильником, обходятся. Я, в панике, до того дошел, что даже удавить ее хотел, чтоб все шито-крыто. Но в последний момент одумался: живой человек все-таки, хоть и баба. Когда пришел в себя, спросил только: «Не заложишь?». Она кивнула только: нет, мол. И я почему-то сразу поверил ей. Взгляд был такой... жесткий, или даже железный взгляд, металлический. Я тогда не сообразил сразу, что «железность» этому взгляду ненависть придавала. Баба с характером, в общем. Казалось бы, как еще сильнее отомстить, чем посадить за изнасилование? Но, с другой стороны, дело это иногда труднодоказуемое, особенно если тет-на-тет происходит, да и позору от самого этого процесса наберешься. Так что она решила своими средствами меня проучить. Стали они за мной охотится, ее друзья то есть. Раз подкараулили, сзади напали, но только голову проломили и одно ребро сломали, а до места этого самого, до которого они по ее требованию добраться хотели, так и не добрались, хотя били ногами и все туда целили. Другой раз, поняв уже, в чем дело, я осторожнее был и во-время их подметил, так что они и сами еле ноги уволокли: я ведь, когда разъярюсь, то двум-трем, даже самым здоровым мужикам, запросто кости наломаю.
А на третий раз так оно и вышло: одного из нападавших сразу на тот свет отправил, остальные разбежались. Судили меня, но я, юридически выражаясь, находился в состоянии необходимой обороны. Так что только пару лет впаяли, и после еще несколько лет – под надзором полиции. С тоски пришлось рыбалкой заняться. А в тюряге, между прочим, достоверно узнал, что мне бы, как насильнику, грозило.И я почти что из любопытства, хотя пристрастия к мужикам не имею, несколько раз одного педика все же раком поставил. И, странное дело, я ведь никогда бы не подумал, что у меня на мужика встанет, но то ли с голодухи, то ли сама атмосфера такая... В общем-то я не пристрастился к этому делу, просто хотелось хотя бы на чужом опыте понять, что меня бы в таком случае ожидало. И, между прочим, говорят, что петухи эти к своему положению быстро привыкают. А куда денешься? Тут выбор небольшой: или смерть или жопа – и они, само собой, выбирают второе. Недаром их опущенными называют, потому что опускаться ниже уже некуда. А, может, и организм перестраивается, психологически привыкает к рабскому своему положению, а физиологически – даже получает от этого удовольствие. Недаром ученые говорят, что от рождения в каждом из нас заложено и мужское, и женское начала – все дело в пропорциях, а сам центр удовольствия находится, фактически в одном и том же месте – что у мужчины, что у женщины. Вот мужик и вспоминает про свое женское начало – ради спасения не только тела, но и души. Бабы почему-то не чувствуют унижения, когда их раком ставят, а мужик в этом отношении натура более чувствительная. И пока я мужик, а не баба и не педераст какой-то, я не дам кому-то своим задом распоряжаться. Кстати, может, и в нашей Хозяйке того самого мужского начала слишком много. Правда, только изнутри, в глубине натуры, так как по внешности Ее ничего подобного не скажешь: все женское, даже девичье, у Нее на виду, особенно глазки невинные и ямочки на щечках...
Ну, вот, представил Ее внешность – и сразу размечтался. Воображение взыграло. Ведь я только несколько месяцев назад как освободился, с женщинами вел себя очень осторожно, но при мысли о Ней я готов был всякую осторожность отбросить. Мне кажется, что Она больше психикой нас взяла, чем силой. Мужик не подготовлен к встрече даже с равной по силе бабой, а уж если она чуть-чуть его превосходит – тем более. Вдобавок, кто бы он ни был, он еще в какой мере, по физиологичекой природе – еще и джентльмен, то есть чуть-чуть с женщиной в подавки играет. Но тут у нас ситуация исключительная, такая, что не до джетльменства. Да я себя уважать перестану, если с какой-то девкой не справлюсь. Тем более, что нас – трое.
Но это уж точно: надо освобождаться. Мало ли чего Ей еще в голову взбредет! Да вдобавок и сообщников (или сообщниц) своих приведет, тогда поздно будет. Конечно, мы ослаблены и психически, и физически. Но и у нас есть козырь – внезапность нападения. Она уверовала в свое превосходство и в наше ничтожество и, по крайней мере, потеряла бдительность. Тут-то мы Ее и повяжем, и тут-то и начнется самое интересное. Я, конечно, пойду первым: пусть учатся. Она нам столько зла учинила, что любой пакости заслуживает. Или вот что: буду я джентльменом – не в отношении этой сучки, конечно, а в отношении своих товарищей. Они тоже, как видно, не терпят до тела Ее добраться. У мальчишки, гляжу, почти совсем не опускается, да и старикану нашему полезно напряжение снять – тоже, я вижу, с физиологией у него все в порядке. Так что уважу я их возраст, уступлю право «первой ночи». Но уж после доберусь до Ее девичьего тела! Она, судя по Ее поведению, истинного мужского достоинства еще не испробовала, а, может, и вообще девственница. Так что после моих друзей Ее только разберет – и тут я в самый необходимый момент! И сзади, и спереди, и со всех концов, и в любые отверстия...Распнем Ее на цепях, на крючьях, на ошейниках собачьих, на которых Она нас распинала и...
И вдруг – раз! – распахнулась дверь, и мы даже не успели отодвинуться друг от друга – так что Она сразу вычислила, чем мы тут занимаемся. И началось "справедливое" возмездие за грехи наши! С какой-то необычайно страшной силой схватила меня за волосы, подняла с пола и затылком – хрясь! – о кирпичную стену. Лежу на полу, сквозь мечущиеся в глазах искры и круги вижу, как Она совершает примерно то же и с остальными жертвами. После такого краткого вступления произносит целую тронную речь: мы, мол, отныне Ее рабы стопроцентные и должны до упаду вкалывать и служить Ей, – а за это Она, по доброте душевной, будет нас кормить (изредка) и избивать (почаще) – чтобы мы, как я понял, боялись Ее пуще смерти.
И в доказательство своих слов Она стальной своей ручкой сжимала мошонку каждого из нас по очереди – до тех пор, пока жертва с утробным мычанием не обрушивалась на землю. Не будь этих заткнутых в горло кляпов, мы орали бы не слабее стада диких слонов, – и, может быть, хоть от этого чуть полегче бы стало. Так мало Ей этого: переждав немного, чтобы мы пришли в себя, Она повторила эту пытку еще по разу. А ручки – как тиски столярные, даром что маленькие... И откуда в Ней что берется?! А мы еще думали с Ней втроем управиться! – это все равно, что против танка с кирпичом идти. Сейчас бы, наверное, нас уже и в живых не было...
И удалилась спокойненько. А мы, как повалились, скрючившись, в разных углах камеры, так больше даже и смотреть друг на друга не хотели. Что говорить, что смотреть?! Поняли, наконец, в какие ручки мы попали. Никакого просвета... Сейчас только бы отдышаться, ничего больше не надо – только покоя. Даже вечного...
Но Она-то нас в покое не оставила. Заявилась, Красавица, в одном халатике, и видно, что под ним – ничего лишнего. Подошла к мальчишке и что-то шепчет ему на ушко, нежно... Точно: неравнодушна Она к нему. Даже кляп вытащила и уже про любовь что-то слышно...
Вдруг Она как влепит ему, прямо по губам... И кровь полилась черной струей... вот тебе и любовь! Или он сказал не то, что надо? Потом, слышу, внушает ему, что он всего лишь раб Ее – ну, это и так давно уже ясно. Взяла за волосы, прижала лицом к полу. И тут – вот это недотрога! – так прямо и спрашивает его, не хочет ли он с Ней переспать. И даже халатик свой распахнула, под которым, точно, ничего, кроме ее голого тела, нету. И груди белые торчком – этот факт прежде всего в глаза бросается. Спрашивает, между тем, вполне конкретно: где, мол, они эту приятную операцию проделать могут – может, здесь прямо? Ну, что я вам говорил?
А паренек тем временем совсем очумел. "Да-да, – шепчет, – прямо здесь". И тут началась истерика! Сначала – бац! бац! – ему по щекам, без каратэ без всякого – и не кричит, а визжит, как баба обычная, только текст другой, пострашнее:
– Сейчас я тебя, быка вонючего, кастрирую!
Он еще сильнее вопит: – Не надо!
Вылетела Она из подвала и через минуту влетела с кусачками и каким-то еще инструментом, я не разглядел сначала, только блеснуло что-то. Парень со страху благим матом орет. И у меня мороз по коже: неужели в самом деле кастрирует?! Впрочем, чего удивительного? Разве знакома Ей жалость?..
Не понял я, с чего это Она вдруг круто повернулась к нашему старикану, подскочила к нему и – готов: лежит без памяти. Сейчас, думаю, до меня доберется... Нет, обошлось пока. А Она опять к мальчику вернулась. Он затих, не дышит. Я боюсь туда смотреть, но отвернуться – еще страшнее. Она ему рот раскрыла и туда что-то вставила. Потом – кусачки в рот – и вытащила оттуда язык, – я и не знал, что он такой длинный у человека, – и хвать скальпелем! Мне стало дурно, хотя я раньше никогда крови не боялся. Ну и чудовище же Она!
Что там Она еще делала – не знаю, но вдруг приближается ко мне со всеми своими инструментами, вынимает кляп из моего трясущегося рта и нежным своим голоском интересуется: не страшно, мол? А язык мой, хотя и целый, и свободный даже, совсем мне не подчиняется. Объял меня смертный ужас. Трясусь и ничего поделать с собой не могу. Самое ужасное как раз то, что передо мной не "нормальный" убийца, а девчоночка обычная: и личико Ее хорошенькое вижу, и две грудки под халатиком... Перед мужчиной не спасовал бы, особенно когда терять нечего: без рук, так хоть бы зубами ему в глотку вцепился. А тут – и руки, и ноги как ватные. Только в страшном сне бывает такое. Но это не сон, к несчастью: только что на моих глазах девчоночка эта творила такое, на что не каждый палач способен.
Спокойненько вышла и возвратилась почти сразу же. На ходу перчатки резиновые натягивает. И тут оцепенение мое прошло, страшно захотелось жить. Как побитый щенок, я пополз к Ее ногам, забыв про все на свете. Никакого стыда или унижения я уже не чувствовал, и только одно стучало в голове: жить, жить, жить... Слезы, про существование которых я уже давно позабыл, сначала по капле, а затем и целым потоком покатились вдруг на ту Ее ножку, которая светилась у моих глаз – такая гладенькая и загоре... И тут, от сокрушительного удара этой ножкой я опрокинулся набок, кровяным фонтаном из хрустнувшего носа – я это как-то успел заметить – оросив взметнувшийся краешек Ее халатика и, корчась, почувствовал под собой теплую, уютную влагу. Я сознавал, что валяюсь в луже крови, но мне уже было все равно. Так хорошо было умирать!..
Но откуда-то ударил в нос резкий запах мочи. И когда голова моя, в судорожных поисках последнего теплого приюта, переместилась в эту лужу, я вдруг отчетливо понял, что это не кровь, а моя собственная моча. И по этой моче меня таскали лицом, как нагадившего котенка...
А потом, пока я лежал, не смея шевельнуться, в своей собственной луже, Она перешла к старикану и не спеша издевалась над ним, сжимая в одной руке скальпель, а другой – звонко хлестая его по щекам и что-то добродушно приговаривая. И переполнявший меня необратимый ужас выходил через мочевой пузыри наружу, и лужа подо мной все увеличивалась и увеличивалась...
Но, пребывая почти в полном сознании, я отчетливо увидел, как старик вдруг плюнул своей мучительнице прямо в лицо! – и через долю секунды беззвучно повалился на пол от невидимого страшного удара. Я услыхал лишь, как что-то с металлическим звуком треснуло в его черепе. Опять все замутилось в моей голове, но, уже не отличая сон от яви, я бесстрастно наблюдал, как Она, истерически визжа, уродовала, ломала, кромсала давно уже бездыханное тело... Из этого состояния я очнулся, когда Она вновь, на сей раз в облегающем Ее плотную фигурку элегантном тренировочном костюмчике, вошла в подвал – и дикая, совершенно нереальная смесь сексуального желания и смертельного ужаса овладела всем моим существом...
Развязав мне руки, Она велела вынести труп старика из подвала, при этом была вся какая-то деловитая и сосредоточенная. Может быть, в глубине своей души Она раскаивалась в содеянном – убийство все-таки! – или же просто испугалась возможных последствий и хочет замести следы?
Я с громадным трудом взвалил труп на плечи и, обливаясь потом, протащил его метров 200-300 от ограды, а затем, суетливо и тупо выполняя команды, вырыл яму, сбросил в нее труп и засыпал землей. "Хорошо ему теперь!" – вот все, что я успел подумать...
На обратном пути я двигался как робот, продолжая механически исполнять команды: "Быстрее!", "Стоять!". "Пошел!"... Она шла чуть позади, отдавая команды тоже как-то безразлично, без обычного вдохновения.
И вдруг, другим голосом:
– Стоять! Лицом ко мне!
Я выполнил приказание и оказался менее, чем в полуметре от обтянутого спортивным костюмом жаркого девичьего тела. А на мне – и вовсе ничего. Ух!..
– Смотри мне в глаза! Боишься? Ты чего задумал? А-а... Вот оно что! Изнасиловать меня хочешь? Я маленькая, а ты вон какой здоровый!
От удара коленом в пах я согнулся и присел на корточки, поневоле прикрывая больное место руками.
– Ну-ка, вставай! Нечего притворяться! Я тебя еще не била по-настоящему. Стоять смирно!
А меня от боли страха неудержимо гнуло книзу. Нервы совершенно сдали, и из глаз лились беспомощные слезы.
– Ах ты, слюнтяй! Не хочешь стоять смирно? Тогда становись на карачки!
Я встал, как Она велела – и тут же гибкий прут остро врезался в мой зад. И так еще раз десять... Помахивая прутом, Она погнала меня по тропке, минут через пять развернула назад. Бежать приходилось в хорошем темпе, и я очень скоро совсем выдохся, то и дело спотыкаясь, ушибаясь лицом о неровности почвы и обильно орошая ее потом и кровью. Ноги и руки совершенно не слушались... Вряд ли Она меня пожалела, просто весь мой темп упал почти до нуля, и мне дозволено было идти дальше на двух ногах.
И вот мы вышли к бухте, где вчера только оставили лодку. Только вчера! А ведь, кажется, прошла уже вечность... Раб! Раб!..
Она заставила меня перетащить лодку в укромное место и уничтожить следы нашего вчерашнего прибытия. Все! Никаких следов... Мы и сами скоро исчезнем навеки, и никто об этом не узнает – так, как это случилось уже с одним из нас...
А потом... а потом я снова ползал по земле, щипал травку, изображая, к Ее великому восторгу, какую-то скотину – скорее всего, лошадку, потому что вскоре после "кормежки", усевшись верхом, Она погнала меня по тропке. Никаких сил уже не было, я опять разбил лицо о камни и больше уже не мог подняться, как Она меня ни "подбадривала". Зад мой превратился, наверное, в кровавое месиво, и Она, поняв тщету своих усилий, поставила меня на ноги. Ребенок? Просто жестокий ребенок, лишенный всякого эмоционального сочувствия, и мы для Нее – просто игрушки?!
Я снова в подвале, со связанными руками и ногами. На заду не удержаться – и я валюсь набок. Она приходит и уходит, говорит что-то ласковое мальчику, у которого отрезала язык, и он чего-то мычит в ответ. Она подходит ко мне со скальпелем в руках и подносит его к моей промежности. И улыбается.
Глава VI
"ПОДРУЖКА"
"Пусть будут пролиты моря крови, но восторжествует справедливость".
Когда за Ней захлопнулась дверь, я ощутила такой ужас, будто меня бросили в колодец со змеями. Сначала я закрыла глаза и стояла неподвижно, боясь их открыть, боясь пошевельнуться и что-то увидеть или услышать. Очнувшись от первого потрясения, я расслышала порывистое сопение и хрипение и с ужасом разглядела в полумраке жуткие фигуры полулюдей-полуживотных. Один из них так и остался стоять на четвереньках, задирая голову, как пес в ожидании команды, при моем малейшем движении. Другой неподвижно стоял, держась за стену. Вид этих обнаженных существ был одновременно и жалок, и страшен. Судя по всему, воля их была окончательно подавлена, и они уже не осознавали себя людьми. И от жалости к ним, причудливо смешанной со страхом, я как можно мягче произнесла:
– Не бойтесь меня! Садитесь, не стойте.
Но они как будто не слышали или же даже не понимали.
– Садитесь, – повторила я. – Я вас не буду обижать.
Они оставались неподвижными.
Я приблизилась к тому, который стоял на четвереньках и неуверенно протянула руку. Он весь напружинился в ожидании удара. Я осторожно положила руку на его голову. Рука завибрировала.
– Не бойся, не бойся! – с трудом преодолевая отвращение и страх, приговаривала я. – Теперь садись.
Я мягко придавила его голову книзу. Голова подалась, но как только я убрала руку, вернулась в прежнее положение.
Попробовать со вторым? Но я стеснялась подойти к этому, некогда, видно, здоровенному, а теперь какому-то обмякшему – несмотря на очень впечатлительную мускулатуру – голому мужчине, совершенно неподвижно застывшему у грязно-серой стены подвала. А, впрочем, сообразила я, какая им разница – стоять у грязной стены или лежать на еще более грязном и холодном полу, стоять на двух или же на четырех конечностях, украшенных металлическими цепями? Единственное спасение в их положении – ничего не видеть и не слышать... Ничего и никого, кроме своей Госпожи.
Но и мое положение, кажется, было не лучше. Не ждет ли и меня подобная судьба? Я содрогнулась при мысли о том, что могу стать не только рабыней, но и ... самкой при этих самцах, у которых, при всем ужасе их положения постоянно возникали чересчур очевидные признаки желания. И от этого никуда было не уйти...
Я так устала, что если бы не рабы (как тяжело выговорить это слово по отношению к живым, конкретным, сегодняшним людям!), то улеглась бы тут же на полу, желая забыться хоть на несколько часов от этого кошмара. Но как они отнесутся ко мне? По принадлежности моей к женскому полу, рабы пока видят во мне как бы вторую Хозяйку, но ведь очень скоро они все же сообразят, что и я такая же невольница – и тогда... Что я смогу сделать против этих двух самцов?
В конце концов, не выдержав больше, я улеглась на какую-то тряпку, прижавшись для безопасности спиной к стене – смешная уловка в случае серьезной угрозы. Полуприкрыв глаза, сквозь ресницы я старалась не терять из виду своих соседей. Некоторое время они оставались в прежнем положении, хотя я чувствовала, что и они следят за мной. Но вот они зашевелились, и это мне теперь показалось так же удивительно, как если бы вдруг задвигались статуи. Несмотря на страшную разбитость, меня разобрало любопытство: заговорят ли они между собой, проявят ли хоть какое-то человеческое качество? Увы, я не заметила между ними вообще никаких признаков общения. Каждый был сам по себе, как будто другого и не было. Так ведут себя не животные даже, а насекомые: слепо сталкиваются, переползают друг через друга – и ползут себе дальше. Но ведь остался у них какой-то разум: хоть и своеобразно, но среагировали они на мое присутствие. Или они не доверяют мне, или же в том мире, где они сейчас существуют, нет никакой необходимости во взаимном общении, которое бы мучительно напоминало им о прошлой "человечьей" жизни, – а им, лишенным будущего и лишь погруженным в страшное настоящее, уже ничего не надо... кроме естественных надобностей. Тот, который стоял у стены, подошел к параше и безразлично справил малую нужду. Потом вернулся на свое место и разместился на голом полу. Потом те же действия повторил и второй раб. Вот и все дела. Наступила тишина. Я и не заметила, как тоже уснула...
***
...и проснулась лишь только тогда, когда в солнечном проеме растворившейся с веселым грохотом двери увидела Ее ангельское Высочество, сияющее и одухотворенное очередной дьявольской идеей. Рабы, учуявшие Ее приближение каким-то таинственным животным инстинктом, уже стояли так, как будто они и не ложились вовсе, не просто по-солдатски вытянувшись, а как-то до неправдоподобия гадко изогнувшись. Даже смотреть на них было больно. Неестественно задранные подбородки, трясущиеся от напряжения и страха руки и ноги... И особенно бросались в глаза их мужские знаки отличия, так постыдно и глупо поникшие на фоне Ее женского великолепия. Она приблизилась к одному из рабов и добродушно потрепала его по щеке. Ах, великодушная Властительница!.. И вдруг он свалился, корчась в непонятных стороннему взгляду муках. Я не сумела заметить никакого подозрительного движения с Ее стороны. Чем и как Она его ударила? И что это: высочайший профессионализм или, действительно, была в Ней какая-то дьявольская сила, недоступная человеческому уму и взгляду? Она тем временем, будто ничего и не произошло, медленно двинулась ко второму, царственно миновала его и так же, не спеша, повернула назад. Он заколотился как в эпилептическом припадке, закручиваясь винтом и только чудом не падая на пол... И вдруг, на жутком фоне этой пляски смерти, во всем своем безобразном и странном величии в нем заговорило мужское желание. Раба трясло все сильнее и сильнее, на последнем пределе возможного...
Какие только чувства не охватили меня! Смущение, омерзение, стыд, страх... Но Госпожа, казалось, ничего не заметила. И хотя, без сомнения, была в Ее поведении великолепная игра, но также несомненно было и то, что Ей было абсолютно безразлично, кого ударить, даже убить – или возбудить... какая разница? Ей важно было, чтобы Ее одновременно и боялись, и желали. Прихоть ли это женская? Нет, скорее хитрая, хотя и общеизвестная политика кнута и пряника, желания и страха. Или, точнее, желания-страха, внешне полярного, а, по сути, такого неразрывного чувства.
Подойдя к извивающемуся на полу, подобно дождевому червю, первому рабу, Она страшным рывком за волосы поставила его на ноги; но когда он мучительно пытался выпрямиться, судорога сводила его тело, почти перегибая пополам. Она, точно так же, как и в первый раз, но без никаких последствий, добродушно потрепав его по щеке, царственно удалилась из подвала. Вот и все. Поистине, невозможно было предугадать Ее намерений и действий. Это был гениальный расчет на полную непредсказуемость с целью вызвать у рабов сумасшедшее напряжение и непрерывный, безудержный страх, без которого в рабах в любой момент может проснуться что-то человеческое, такое, что пересилит унизительный – в данном случае – инстинкт самосохранения и толкнет их на крайний шаг... Но сейчас, при виде этих изуродованных физически и морально существ, невозможно было представить их способными на какой-то протест или хотя бы жест сопротивления.
А Она заявилась снова, хлопотливо неся перед собой большую кастрюлю с мисками. Как настоящая заботливая хозяйка, аккуратно разложила по мискам что-то вроде каши и поставила миски на пол. Рядом с моей миской, как человеку – еще и ложку: рабы пожрут и так. Как только Она вышла, рабы набросились на кашу, черпая ее заскорузлыми ладонями, обжигаясь и отдуваясь, жменями запихивая кашу в черные провалы ртов. Жевали они как-то странно, и я было решила, что это от голода, превратившего их в жадных животных.
Желая отгородиться от рабов незримой завесой человеческого достоинства, я, напротив, ела подчеркнуто аккуратно и, как ни странно, даже с удовольствием – то ли сильно проголодалась, то ли каша, несмотря на свой внешний вид, была действительно хороша.
Хозяйка явилась в очередной раз с чайником и кружками, разлила всем чай, почти настоящий и даже с чайным ароматом. Видимо, она все же думала о здоровье своих подопечных, хотя бы и из своих соображений. Или в Ней просыпалась женщина, которой не совсем безразлично, что подумают о Ее угощении гости? И вот так Она заходила еще пару раз, сама убирала посуду (все же хлопотно Ей с нами!), а потом повела рабов на работу.
Ну, а я долгий остаток дня провела в одиночестве, разрываясь между жалостью к рабам и страхом за свою судьбу. В моем положении я не могла им не сочувствовать – и в то же время не могла и преодолеть естественного к ним отвращения. Если все мужчины таковы и так быстро теряют свой человеческий облик, то, значит, есть и правда в Ее соображениях. Такие невероятные издевательства, конечно, недопустимы, но ведь это – эксперимент, то есть наука, требующая некоторых частных жертв во имя всеобщего счастья. А разве это неправда, что мы, женщины, действительно, и благороднее, и тоньше, и заслуживаем лучшей доли, чем быть, по сути, наложницами мужчин, превосходящих нас только грубой силой? Она же решила вернуться к исторической справедливости, действуя их же методом, то есть силой, только по необходимости перегибая палку в обратную сторону, так как мужчины добровольно свою власть не отдадут. Что представляют собой мужчины, я уже видела... Насилие (сегодня) – во имя справедливости (завтра). Да, выходит так.
Такие размышления несколько утешили меня и скрасили муки одиночества. Они давали возможность по-новому взглянуть на привычные вещи и, прежде всего, на свою личную жизнь. Теперь я уже с нетерпением ждала, когда же появятся рабы – и я попытаюсь взглянуть на них глазами нашей Хозяйки. И еще, мне просто интересно было, почему они молчат – неужели совсем разучились говорить?
По сползавшему из небольшого зарешеченного окошка лучику света я определила, что было уже довольно поздно когда, наконец, возвратились, в сопровождении Хозяйки, рабы. Не знаю, чем они там занимались, но вид у них был, мягко говоря, неважный. И, когда, не произнеся ни слова, Хозяйка вышла, рабы со звуком, напоминающим вздох облегчения, рухнули на пол. Вдруг один из них заметил меня и, испуганно подскочив, промычал что-то своему товарищу (это было первое – при мне – их общение друг с другом) – и через секунду они уже стояли передо мной навытяжку. Взгляд мой невольно притягивался к их обнаженному уродству, и я чувствовала себя то ли тоже голой, то ли, наоборот, чересчур одетой, – но какой-то несвободной от своей сексуальной самоидентификации. Проще говоря, я остро ощущала свой пол, хотя даже себе не посмела бы признаться, что эти стоящие по стойке "смирно" уроды способны возбудить во мне нездоровые желания и мысли. Пусть бы они хоть сели или легли, но не торчали перед глазами... И я им крикнула чего-то злое, а они в ответ испуганно замычали, тыча черными пальцами в черные пропасти своих ртов. Сначала я подумала, что у них просто нет зубов, но нет: зубы, а точнее, какая-то часть их все же была на месте. Зато внутри этих черных дыр, откуда-то из гортани торчали безобразные розовые отрубки... и я поняла, чьих рук это дело. Мне стало по-настоящему страшно. Еще днем я готова была уже кое в чем с ней согласиться, но такое изуверство – это уже чересчур.
Она ни перед чем не останавливается, совершенно не знает жалости. И это при Ее-то внешности! Она даже не фанатик, а истинный дьявол в ангельском обличии. Невозможно представить эту порхающую в голубеньком платьице девочку-школьницу способной обидеть даже муху. Воплощенная женственность, точнее, девственность, непорочность. Или красота обладает такой силой внушения, что мы ее путаем с добротой, подсознательно приписываем совершенству формы совершенство содержания? Не в этом ли величайшая уловка Дьявола? Что, если Она и есть настоящий Дьявол, которому ведь ничего не стоит перевоплотиться во что угодно? Но если Дьявол – это слишком, то, может, Она просто нечистая сила, ведьма или оборотень? Что же тогда Она от меня хочет?!
Я отодвинулась от рабов, не решаясь больше проявлять к ним своего сочувствия. Они, бедняги, стояли на подкашивающихся ногах, а я не смела даже взглянуть на них: вдруг Она за нами наблюдает – от Нее всего можно ожидать... Но нет, сегодня Она добрая: покормила и меня, и рабов, и за весь вечер никого не ударила. Какая-то Она сегодня задумчивая. Задумала что-то?
Однако утром все повторилось по прежней схеме: и кормежка, и избиение. Теперь больше досталось другому рабу. Мне, впрочем, показалось, что Ее изощренная фантазия дает сбой. Ну, ударить особым образом, ну, за волосы или за уши потаскать... С другой стороны, это, видимо, для Нее и не главное, а главное – просто держать рабов в постоянном напряжении своей непредсказуемостью, время от времени приглушая их бдительность демонстрацией своей мнимой человечности. И, надо сказать, Ее внешность и манеры срабатывали безотказно, мгновенно заставляя проникаться надеждой и забывать все предыдущие страшные уроки. Если раб, введенный в заблуждение Ее приветливой улыбкой, задумчивым, добродушным или даже безразличным (все же лучше, чем злым) выражением лица, хоть на секунду расслаблялся, следовала моментальная расплата. Она улавливала это расслабление каким-то шестым чувством, сродни тому, который позволял Ей наносить свой почти что потусторонний удар. Взрывную силу своих мышц Она, возможно, передавала с помощью мысли, концентрируя внутреннее напряжение в заданной болевой точке. Дьявол! Дьявол!.. Но если даже и нет, то все же человек ли это коварнейшее создание? Она отрабатывала на живых образцах свои смертоносные приемы, расчетливо не доводя – до поры, до времени – их до конца. Как бы то ни было, высочайшее мастерство Ее было несомненным – так же, как и высочайшее коварство. Возможно, я просто не замечала малозаметных для непосвященного взгляда тонкостей, – а в это время рабы хватались за ту или другую часть тела, перегибались в самых неожиданных позах, падали навзничь, задыхаясь и корчась в непостижимых муках...
Минуло еще несколько дней. Я терялась в догадках относительно своего будущего. Перемена в моей судьбе должна непременно наступить – не забыла же Она про меня! – но какая? Если Она по-прежнему прочит меня в свои помощницы, то смогу ли я принять Ее условия? Пребывая в неизвестности, я, кажется, готова была согласиться на все. Мне, конечно, по-прежнему было жалко рабов, но я уже не раз ловила себя на безудержном желании ударить, выместить на них свои чувства – настолько омерзительны были их животные проявления, их вонь и тупость... Если бы Она в такой момент повторила бы мне свои предложения, я бы с радостью согласилась. А там – видно будет... Ведь мне совсем не обязательно превращаться в палача, а Ей нужна и просто помощь по дому, хозяйству... Но Она молчала, а я не могла заговорить первой.
Вчера Она нас не кормила и вообще не показывалась весь день. А вечером пришла, необычно возбужденная, прямо порхающая от переполнявшей Ее радости, и, по-моему, это не было игрой. Но рабам, однако, досталось не меньше, а даже больше обычного – не думаю, что им было легче оттого, что все это совершалось Ею не в раздражении, а в сплошной эйфории, на подъеме. У Нее было подлинное вдохновение, и чего только Она не придумывала! А мне уж было показалось, что фантазия Ее иссякла. Не тут-то было! Рабы только попискивали и похрюкивали, повизгивали и похрипывали, то разлетаясь по углам, то непрестанно содрогаясь всем телом, то застывая в самых немыслимых позах... И не было предела их страданиям, хотя и непонятно было, как после всего этого они могли еще оставаться живыми.
На следующий Она снова не появлялась. Я умирала от голода, а у рабов был день отдыха: они спали, как убитые...
Резко, как всегда, распахнулась дверь. Рабы взвились и вытянулись по струнке. Не обращая на них внимания, Она схватила меня за руку и вывела на двор. Еще на пороге Она, дружески подтолкнув меня плечом, произнесла: – Смотри!
Щурясь от яркого солнечного света, я сначала ничего не увидела, и лишь через минуту разглядела посреди двора стоящего на четвереньках совершенно голого мужчину, который рвал зубами и руками большой кусок сырого мяса. Это был, понятно, Ее новый раб. Наверное, Она добыла его только на днях и была вовсю занята его "воспитанием". Вот почему Ей в эти дни было не до нас! Но если этот человек был еще пару дней назад свободным гражданином, то быстро же его Она "приручила"!
Она тут же подтвердила мою догадку.
– Голос! – приказала Она.
И он, напряженно подавая челюсть вперед, смешно и громко залаял.
– Стойку! – и он застыл в некоем подобии собачьей стойки.
Боже мой, что я увидела! Лицо почти не просматривалось, вместо него был один огромный вздутый синяк. Оба глаза заплыли, губы распухли до крайнего уродства, челюсть кривилась в одну сторону, нос – в другую... Невозможно было, конечно, по лицу угадать его возраст, но тело, несомненно, принадлежало молодому человеку. Бесчисленные синяки и ушибы на теле все же не испортили его стройной, ладной фигуры. И вот с этого красивого мужского тела, с самого стыдного места, слегка покачиваясь, провисал к земле тонкий веревочный шнур. Я уже почти привыкла к виду обнаженных рабов, но почему-то именно этот обрывок буквально потряс меня. В нем было что-то крайне неприличное, противоестественное. Кровь бросилась мне в лицо, я пыталась не смотреть, но мой взор притягивало туда, как магнитом.
– Тебе понравилось мясо, раб?
– Да, Госпожа, – с трудом разжимая вздутые, слипшиеся от крови губы, заученно прохрипел он. Оттого, что он произносил обычные человеческие слова, становилось еще страшнее. Я ведь уже начинала привыкать к гнусной мысли, что раб – существо неполноценное, по крайней мере, неговорящее. А этот стоящий навытяжку перед двумя молодыми девушками, совершенно голый и избитый до полусмерти человек, значит, еще не был рабом. Я испытывала смешанное чувство жалости, страха ... и любви. Да, я не знала его лица, но откуда-то возникло странное ощущение, что я его люблю, люблю давно... Защемило сердце, кровь опять обожгла лицо, и подламывались колени от внезапно напавшей слабости... А он ведь, наверное, даже и не знал еще ничего обо мне, и если еще кого-то видел и слышал, то только Ее одну на всем белом свете...
А Она, желая продемонстрировать передо мной свое могущество, не догадываясь даже о существовании "соперницы" и приписывая только своим личным заслугам произведенный на меня драматический эффект, продолжала свою жестокую забаву. Пленник приседал, скакал то на одной, то на другой ноге, падал то на живот, то на спину, ползал по-пластунски, делал мостик... Особенно больно было смотреть, когда ему приходилось бегать на четвереньках по периметру двора, подхватывая зубами с земли бросаемые Ею предметы, лая по-собачьи и волоча за собой символ своего унижения – проклятую веревку...
Хрипели и свистели легкие, пот градом катился с загорелого, тренированного тела, красиво – несмотря ни на что – переливались мышцы – и жалко белел на темном фоне его узкий и такой теперь нелепый зад... А Она, совершенно по-детски восторгаясь, подпрыгивала от радости, хлопала в ладоши и, суровым голосом произнеся несколько слов очередной команды, тут же вновь заходилась искренним, безудержным смехом. Настоящий ребенок, наблюдавший выступление клоуна на цирковой арене. Впрочем, для Нее, кажется, так оно и было. Жалость была Ей совершенно недоступна. Ведь бывает, что у человека нет чувства юмора – нет и нет... И никакими словами его не рассмешишь. А тут наоборот: "юмора" было предостаточно...
В завершение "представления", когда мученик, отставляя ногу, должен был, по Ее замыслу, исполнить "ласточку", Властительница рывком за волосы поставила его вновь на четвереньки, запрыгнула на спину и рванув еще раз за волосы, лихо скомандовала: "Пошел!"
Сделав пару шагов, он больше не мог сдвинуться с места, странным образом раскачиваясь взад и вперед и удерживаясь еще как-то от падения, означавшего для него, возможно, и конец всех страданий. Он содрогался в удушье. Спина изгибалась дугой и сотрясалась от конвульсий. А Она звонко и весело шлепала его ладошкой по ягодицам, пришпоривала полненькими ножками и все подгоняла: "Пошел! Пошел!". Продвинувшись еще на шаг, он все же повалился лицом на землю, придавив Ей, видимо, одну из этих замечательных ножек. Она с перекосившимся от злобы лицом спрыгнула с его спины, потрясая пострадавшей конечностью, а потом, наступив ею на шею жертвы, с неженской силой и яростью стала за волосы тянуть его голову назад. Он захрипел, прогибаясь дугой. Еще немного – и Она сломала бы ему шейные позвонки, но такой исход был бы, конечно, Ей не совсем желателен.
Убрав ногу с шеи несчастного, но не отпуская волос, Она отработанным движением подняла его, непрерывно стонавшего от боли, на ноги, но от слабости он тут же повалился на колени. Тогда Она опять повторила свои действия и держала за волосы, пока он не пришел в себя. Видно было, что и Ей нелегко приходится при его весе и росте. Зато весело...
Почувствовав, что он уже сам держится на ногах, Она отпустила руку, удовлетворенно вздохнула и обратилась ко мне:
– Ну, как, видела? Здорово?
Я ничего не могла ответить и только невнятно кивнула головой.
– Ничего страшного, привыкнешь, – продолжала Она. – Мне ведь тоже пришлось что-то в себе ломать. Надо только раз и навсегда усвоить, что они – не люди. А пока ты мне поможешь кое в чем, – не могу же я одна разрываться на части. Прежде, чем заводить новых рабов, надо еще много дел переделать.
И тут мужчина, который при нашем разговоре продолжал стоять навытяжку, тихо ойкнул и инстинктивно прикрылся руками, только сейчас, видимо, разглядев рядом с уже признанной Хозяйкой еще одну девушку и от этого вдруг остро ощутив свою наготу. Хозяйка мгновенно отреагировала на такую нормальную человеческую реакцию, коротким движением превратив одну его руку в безвольную плеть. Но он, потеряв голову, пытался удержать на прежнем месте другую, уцелевшую руку. Она, поняв причину его смущения, зловеще усмехнулась и, приподняв конец веревки, вручила его мне.
– На, отведи его на место, в подвал.
Снова кровь бросилась мне в лицо, и я не могла сдвинуться с места.
– Бери, бери, – подбодрила Она меня. – Веди раба на место.
Я почти в беспамятстве ухватилась за веревку и сделала несколько неверных шагов.
– Куда пошла, дурочка? Надо в другую сторону.
И я двинулась куда велела Хозяйка, ничего не соображая и только автоматически подчиняясь Ее указаниям. Но что-то мешало мне, и я не сразу поняла, что это усилилось сопротивление на другом конце привязи. Я обернулась. Пленник, все так же прикрываясь одной рукой, пытался остановиться, притормозить, только бы не идти в страшную неизвестность. И снова, все еще в прежнем полубезумном состоянии, я двинулась вперед, упрямо сжимая в кулаке соединяющую нас веревку. Он охнул, мелко пробежал еще несколько шагов и снова застыл на месте. Обезумев, я все быстрее убегала от несущихся вслед за мной стонов, с несвойственной мне силой преодолевая возрастающее сопротивление моей непроизвольной жертвы. И только услышав позади себя глухой стук падения обессилевшего тела, я, наконец, что-то поняла и обернулась. Мужчина лежал не шевелясь и неестественно изогнувшись вперед тем местом, к которому была прикреплена веревка. И тут же, наклонившись над телом страдальца, уже стояла наша Повелительница. Я так и не сообразила, то ли это он сам не выдержал невольно причиненной мной жестокой боли, то ли это Она успела применить один из своих молниеносных приемов.
Приложив руку к сердцу лежащего человека (я даже про себя не могла применить к нему уже привычное слово "раб"), Хозяйка спокойно произнесла: – Живой... Притворяется, негодяй!
– Нет, не притворяется! – вскричала я, сама поразившись собственной смелости. – Он же и вправду еле держался на ногах.
– Может, и вправду, – неожиданно согласилась Она. – Но вообще-то ты этим тварям поменьше доверяй. По крайней мере, так надо для дела. Никакой "женской слабости", никаких уступок ни им, ни себе. Беспощадность к недочеловекам – вот мой девиз. Он должен стать и твоим девизом.
– Конечно можно было бы дать ему отлежаться и придти в себя, – продолжала Она, – но это было бы отступлением от моих принципов. Я бы сейчас быстро привела его в чувство! Но теперь я хочу, чтобы ты сама попробовала. Для практики. Хочешь оживить его?
Я кивнула, еще не поняв, что от меня требуется.
– Тогда переворачивай его на спину.
Сделав первый шаг, я вдруг остановилась, вспомнив кощунственную привязь и ощутив, как свою, чужую обнаженность и боль.
– Ну, что же ты, боишься?
– Не могу...
– Чего тут уметь? Можно все по науке сделать, но у меня своя методика. Садись ему на живот, помассажируй сердце, а потом, чтобы быстрее очухался, надавай по щекам, надави за ушами...
– Нет, нет, – бормотала я, не в силах представить себя усевшейся на живот голого полуживого человека, мужчины.
– Ну что, долго будешь тянуть? Если я сама им займусь, тебе это больше не понравится. Я ведь с ним церемониться не буду...
Угроза подействовала. Как ни страшило меня прикосновение к обнаженному телу, но гораздо страшней были бы Ее издевательства. И еще... жгучая ревность охватила меня при Ее словах. Нет, я не дам Ей касаться его тела!
Сотворив громадное усилие над собой, прикрывая глаза, чтобы не видеть ужасной веревки, я перекатила его на спину. Теперь самое трудное... Я переступила одной ногой через безвольно распростертое тело и, как можно дальше подобрав под себя платье, словно на жаровню, осторожно присела на мягкий и потный живот.
Двумя руками я ритмично сдавливала грудную клетку, лишь понаслышке зная, как это делается, и только догадываясь, что давить надо в такт с едва прослушивавшимся пульсом.
Несмотря на мою неопытность, массаж стал оказывать свое действие, и через несколько минут дыхание и пульс почти пришли в норму.
– Молодец! Теперь он просто спит – буди его! Дави за ушами!
И тут я опять сломалась, никак не могла заставить себя прикоснуться к его обезображенному лицу, причинить ему боль...
– Я вижу, от тебя мало толку. Ну-ка, слезай!
Что я наделала! Почему не могла справиться с собой? Почему я такая слабая?!
Согнав меня, Она по-кошачьи легко запрыгнула на мое место. Но легкость была лишь кажущейся, так как голова и ноги мученика при Ее посадке буквально взлетели кверху. Скорее всего, так и было задумано. Он отворачивал лицо от ударов, но в себя не приходил. Тогда Она стала больно и грубо тереть и давить его уши до тех пор, пока он не застонал и раскрыл глаза. Было заметно, как тяжело и страшно для него это пробуждение. Поставив его на колени, а потом и на ноги, Она заставила его несколько раз присесть, подпрыгнуть, повращать головой. На его счастье пока Она этим ограничилась и, подобрав привязь, быстрым шагом, не оборачиваясь, пошла к подвалу. Веревка натянулась, и он мелкой трусцой покорно засеменил за Ней.
Ее безразличие показалось мне не менее жутким, и я пыталась осознать овладевшее мной, доселе почти неизвестное чувство. Неужели, действительно, одной жалости достаточно, чтобы разбудить в женщине любовь? Возможно, сыграло свою роль и то, что убитый Ею несколько дней назад парень хотя и нравился мне, но совсем по-другому, так как был он, в сущности, весьма груб, самоуверен, снисходителен с людьми и особенно с женщинами. Я не сомневаюсь, что он и меня не любил – и в какой-то мере я отвечала ему тем же. Боясь себе самой в этом признаться, после его гибели я даже почувствовала какую-то легкость и радость освобождения.
А тут передо мной – полная беззащитность, которая буквально взывала к спасению, к помощи. И, как ни стыдно в этом признаться, на меня подействовала мужская обнаженность, такая бессильная, трепещущая, щекочущая... До этого несколько дней и ночей подряд я провела в вынужденной компании с двумя обнаженными мужчинами, но в их поведении не было ничего человеческого, они уже и для меня были рабами, их гениталии хотя и смущали меня, но не будили женской чувственности. Хотя... тут тоже не так все просто. Даже не возбуждая меня, их откровенно мужское естество по контрасту выявляло мою женскую принадлежность и, вызывая омерзение, тем самым заставляло искать и создавать некий мужской идеал. И вот он явился во плоти, обнаженностью своей вызывая остроту желания, а поверженностью и болью – жалость и любовь... И все это еще усиливалось присутствием девушки громадной физической привлекательности, Соперницы, беспредельно распоряжающейся его телом. Какую же ревность и ненависть вызвала Она у меня, бесцеремонно завладев его животом, хранившим еще немного моего тепла!
Вскоре Она возвратилась и заговорила со мной, на мое счастье настолько увлеченная своими заботами, что совершенно не замечала моего состояния.
– Пойдем со мной, приготовим что-нибудь для наших (наших!) рабов. Но сначала сами поедим. Ты ведь голодная?
Она еще спрашивает! Но я сдержанно кивнула головой, ощутив теперь настоящий, почти невыносимый голод. Впечатлений было так много, что мысли о еде на время отошли на задний план. Но при Ее словах у меня заныло в желудке так, что я забыла и о своей любви, и своей ненависти.
Мы, как две добрых подружки, оживленно возились на кухне. Она тоже проголодалась, и у обеих нас не хватало терпения приготовить что-то основательное. Поэтому мы ели приготовленную нами на скорую руку огромную яичницу с колбасой и запивали ее крепким кофе. Настроение сразу стало совсем другим.
Так приятно было сидеть в чистой, уютной комнатке, попивая кофе из крохотных цветных кружечек и дружески разглагольствуя на разные женские темы, где у нас, оказывается, было столько общего! Как будто сто лет я не была уже в нормальной человеческой квартире. И как будто не было этих нескольких чудовищных дней и ночей...
Я блаженствовала и забыла даже о самом существовании рабов. Зато Она не забыла.
– Что ж, поболтали, теперь пора делом заняться. Что-нибудь приготовим для наших животных.
В первую минуту я подумала, что речь идет о собаках (впрочем, оказалось, что о них тоже). Но вдруг вспомнила... хотя, конечно, помнила о них все время...
Так прошло несколько дней. Мы по-настоящему подружились с Ней, и каждый вечер проводили вместе в беседах, сближающих нас и отгораживающих от ужасного голых и грязных рабов. Вернее, тот мир мир существовал как бы сам по себе, я помогала Ей в кормежке рабочей силы, иногда выводила рабов на рабочие места, но в основном она это делала сама не то, чтобы не доверяя мне, а потому, что у Нее была своя, особая система работы с ними и, кроме того, Она находилась в постоянном творческом поиске, изыскивая новые методы физического и психического воздействия на своих «питомцев».Правда, я догадывалась, что иногда за Ее возвышенными словами кроется банальная женская физиология, проявляющаяся в совершенно нечеловеческом садизме... но мне было так хорошо с Ней, что я старалась об этом не думать и даже почти позабыла и о своем парне-боксере, и о том новом рабе.
И Она однажды поведала мне свою великую тайну об отце, о том, что Она видела в далеком детстве и о том воздействии, которое этот случай оказал на Нее. Я была потрясена, уткнулась в Ее плечо, оказашееся таким мягким и уютным, и раплакалась. Она утешала меня, положила на свою подушку, укрыла одеялом и осторожно, не прикасаясь ко мне, прилегла рядом.Она прижимала меня к себе как ребенка, как младшую сестру... Я плакала, но Ее глаза всегда оставались сухими. Обнимая друг дружку, мы по-сестрински целовались, но со временем у нас появилось еще что-то, невыразимое словами. Тайна, которую Она выдала, незримо присутствала во мне своей запретной интимностью, приятной щекоткой отзывалась внизу живота. Однажды, когда она прикрыла это место своей теплой рукой, я уже к этому готова и все же вскрикнула от Ее жгучего прикосновения, как от острой боли. Но мы уже больше не стеснялись друга. То, чего обе давно мы ждали, свершилось. Она, спеша поскорей прикоснуться к моему горячему лону, торопливо стягивала с меня трусики. Я ждала того же, помогая Ей, изгибаясь дугой и одновременно ловя губами розовато-коричневые стрелочки Ее сосков.
Потом мы обе барахтались в огромной ванне, голенькие стояли под душем, не уставая разглядывать друг друга, восторгаясь каждым изгибом наших тел, произнося слова любви и счастья, языком слизывая каждую стекающую с тела каплю; стоя на коленках, добирались до лобка, языком и пальцами проникали вовнутрь, пытаясь растянуть наслаждение, но, не выдержав сладкой пытки и даже не смыв мыльной пены, наперегонки, звонко шлепая по спннам, игриво щипая друг друга за груди, бежали к кровати, повторяя и обновляя позиции, которых, казалось, не было и в самой Камасутре...
Мы почти не спали, иногда лишь впадая в забытье, завершающееся очередным оргазмом. Ниченго подобного раньше я не испытывала. Грубое вторжение полового члена, которым всякий раз завершался акт с моим боксером, был для меня слишком болезненной и, можно сказать, слишком прямолинейной процедурой. Всунул, вынул... Дернулся, кончил...Возможно я, не имея опыта, не умела еще им руководить, он же, будучи сильным мужчиной, стремился лишь удовлетворить себя. Я знала, что бывают и другие мужчины, но у них бывают и другие проблемы, не считая уже опасности случайного зачатия. Здесь же не было никаких проблем, ибо мы с малейшего представления понимали друг друга.
Назавтра я ходила как в полусне, Она же выглядела так, как будто и не было этой бессонной ночи, так же гоняла рабов и даже, как мне показалось, еще с большим подъемом и фантазией. На нового раба было страшно смотреть, он постоянно падал навзничь и, казалось, что ему не суждено уже встать, но Она находила какие-то запредельные меры воздействия –- и он снова поднимался, совершал по Ее команде какие-то жуткие телодвижения – и снова падал... И жалость к нему соперничала в моей душе с любовью к Ней. А потом была еще одна ночь, потом еще и еще... И так же, как не было предела Ее фантазии в работе с рабами, так же неистощима была Она и в постели со мной. Я все время ходила сонная и поневоле завидовала Ее неутомляемости. Никакого секрета Она, впрочем, из этого не делала, обладая способностью засыпать по желанию, практически в любое время суток, и для полного отдыха Ей хватало двух-трех раз по 15-20 минут.
Я заметила, что Она щадила меня, отстранив чуть ли десять дней от работы с рабами, и когда Она поручила мне повести рабов на строительство дороги, где меня ожидало очередное потрясение. Кровавое месиво, в которое Она превратило лицо нового раба, почти сошло, и я обнаружила перед собой мужчину, которого часто видела в своих девичьих мечтах. Оставшиеся от диких побоев черные и синие пятна на лице раба придавали ему особый шарм, почти светскую изысканность, а припухшие губы – изощренную чувствительность. Отличную его фигуру я заметила еще раньше, но теперь не было свисащей с его члена ужасной веревки, и острое чувство жалости сменилось екающим чувством зарождащеся любви. Я сумасшедшая! Ведь еще вчера ночью я лежала в Ее объятиях, и не было никого на свете прекраснее Ее. Я бессовестная предательница! Но потом понемногу я осознала, что это именно Ее любовь сделала меня такой, ибо она заполнила всю мою душу и тело и превратила в сплошной огонь желания. Желание! Оно охватило меня своими клешнями и присосками, и я готова была хоть сейчас отдаться Ему, голому и грязному, среди голых и грязных рабов.
И я видела, что, в отличие от других рабов, которые находились в почти в постоянном и, наверное, очень болезненном возбуждении, у Него никогда не стояло, и, странное дело, это обстоятельство еще больше разогревало мое желание: Он не был грубым самцом, готовым заткнуть своим деревянным, бездушным сучком первую же дырку в заборе. А я уж сумею возбудить, Он будет желать меня и только меня. И вдруг я вспомнила о Ней! Избитый, Он не мог видеть Ее, но я понимала, что моя нормальная женская привлекательность не идет ни в какое сравнение с Ее сатанинской красотой. Он непременно Ее пожелает! И когда Она явилась, я следила за каждым их движениями, Ее и Его. И, слава Богу, он у Него не стоял! У меня немного отошло на душе. Да и Она никак не выделяла его и я, сумасшедшая, радовалась, что Она избивала его наравне с прочими рабами. До чего же может довести любовь!
И снова была безумная ночь, когда я забывала о всем и обо всех. Но утром, вспоминая, я уже думала только о нем. Внизу живота, в лоне, что-то зудело и трепетало, волнами расходясь по всему телу и вопреки, казалось бы, прямому смыслу, чем больше мы с Ней удовлетворяли друг друга, тем больше мне хотелось, и тем больше мое хотение было направлено к новому рабу. В лесбийской любви, при всех невыразимых прелестях, я ощущала какую-то искусственность, не хватало одной только детали, но зато какой! У меня перед глазами постоянно торчали Его обнаженные гениталии, его сравнительно небольшой (по сравнению с тем единственным, с которым мне пришлось иметь дело) член, чуть-чть изогнутый вправо (вероятно, от ношения брюк, когда Ему приходилось укладывать его в одну из штанин; и я зримо видела этот жест, такой невинный и трогательный и которого он, возможно, навсегда лишен был по Ее милости; и я вновь ненавидела Ее – тут же молилась за Нее, Той, без которой наша встреча была бы невозможной), с конусообразной головкой и со зрачком, который, печально поникнув, чуть искоса и затаенно поглядывал на меня.
На какие только ухищрения я не шла, изыскивая способ остаться с олицетворением моей мечты наедине, но такая возможность предоставилась мне только на четвертый или на пятый день. Она убывала в город по каким-то своим делам, впервые доверив мне полный присмотр за рабами. Предварительна Она, конечно, представила меня им и велела им исполнять малейшие мои требования и желания. Рабы стояли вдоль стены, вытягивая до полной невозможности шеи и, казалось, собираясь взлететь на небеса. Продемонстрировав несколько приемов и ударов в своем стиле, как всегда, неожиданных и болезненных, Она потребовала, чтобы я их повторила. Конечно, у меня почти ничего не получалось. «Затверди раз и навсегла, что рабы – не люди», - напомнила Она и, действительно, это придало мне уверенности, и удары стали получаться немного лучше. Правда, я очень широко и неловко размахивалась, и от ударов моих было очень мало толку, но рабы все равно сильно пугались, глядя как я воинственно и угрожающе машу руками. Я вошла в азарт и носилась перед рабами, нанося им свои суматошные, но фактически безболезненные удары. В душе я все же чувствовала некоторую неловкость и беспокойство (ведь даже если это уже и не люди, то ведь и зверям присуще ощущение боли), но оправдывала себя тем, что благодаря моему участию зверское избиение превратилось просто в некоторую игру без болезненных последствий. Неожиданно для себя я вдруг поняла более глубокую и, очевидно, истинную причину неуместной эйфории: страх, тщательно скрываемый даже перед самой собой. Ведь на время Ее отсутствия мне предстояло остаться наедине с группой нелюдей, от которых можно было ожидать чего угодно, короче, надо было, чтобы они меня боялись, а не я их, и надо было внушить это не только им, но и себе. И еще было одно, в чем я сама не хотела признаться: хотя меня внешне и отталкивал уродливый вид бессмысленно болтающихся мужских гениталий, но в то же время, краем глаза, мне было волнительно наблюдать, как они меняли не только свои размеры, но даже и форму в зависимости от угрозы или реального удара, чуть ли не в два-три раза съеживаясь, или, наоборот, возрастая при одном моем приближении и по ходу моих «боевых действий». И я почти уверена, что подобные ощущения испытывала, как женщина, и Она, иначе бы не заставляла их ходить обнаженными без прямой необходимости. И я видела также, что Она была все же довольна моими успехами, всячески подбадривая и даже входя в комическую роль некоей благодетельницы, милостиво сокращавшей град моих смешных ударов.
Оставшись, наконец, одна, я ощутила необыкновенное чувство свободы. Несмотря на то, что я, казалось бы, испытала с Ней не только ни с чем несравнимое, острейшее блаженство, но и порывы неописуемого счастья, однако одновременно я находилась под домокловым мечом Ее властных и непредсказумых капризов. И теперь я свободна! Два дня и две ночи я могу делать то, что захочу. Опьяненная свободой, я сначала даже забыла о своем главном желании, но как только вспомнила, оно охватило меня неудержимо. Как на крыльях, влетела я в подвал, забыв обо всех предосторожностях. Рабы дружно подскочили с пола и вытянулись по струнке вдоль стены. Для вида я дала им несколько оплеух и, пройдя вдоль строя и краем вгляда отметив их мгновенно вздыбившиеся «орудия», направилась прямо к Нему. И тут я буквально онемела. Он стоял передо мной, как Апполон, точнее – в своей недвижимости, – как статуя Аполлона, но без привычного нашему взгляду, фальшивого фигового листка. Самая прекрасная часть Его плоти, его головка, слегка нависая над маленьким упругим мешочком, из которого явственно проступали два округлых крошечных яичка, на этот раз была была совершенно обнажена и посинела от холода. Мне захотелось сразу же взять его своей теплой ручкой, отогреть, защитить, запрятать под тонкой, свернувшеся валиком, кожицей. Рука моя неудержимо потянулась туда и уже прикоснулась обжигающей прохлады его плоти, но во-время отдернулась, когда я увидела животный страх на его лице. «Не бойся, мой любимый! – произнесла я одними губами. – И не стыдись меня. Ведь скоро мы будем вместе». Он не мог это услышать, но что-то изменилось в Его облике. Мне показалось, что Он впервые заметил меня. Я заметила, что Его взгляд стал осмысленней и как-будто невольно прошелся по моему лицу, скользнул вниз, на мои коленки, под мое короткое платьице, под которым я – следуя Ее примеру – уже давно ничего не носила. Мое тело подало знак Его телу, и – о, Боже! – он у Него вздрогнул, зашевелился, медленно распрямляясь, разбухая и наливаясь кровью. Вне себя от волнения, я уже не сводила с него взгляда. «Успокойся! - приказала я себе. – Ведь через каких-нибудь полчаса (Он) он будет полностью твой. Ты будешь делать (с Ним) с ним, что захочешь. И Он (он) будет любить тебя».
Опомнишись, я отыскала ключи, разомкнула замок от цепи, присоединявшей Его ко вбитому в стену железному кольцу и показала глазами на дверь. Цепь, противно грохоча по каменному полу, потянулась за Ним..


Глава VII
"КОМИССАР"
"Женщины такого типа (еще в большей степени, чем мужчины) могут совершать великие подвиги, но могут играть и зловещую роль в истории. Они не останавливаются ни перед чем. Чувства справедливости и человечности они без остатка приносят в жертву всецело захватившему их делу".
Черт возьми, странные дела стали твориться в нашем городе! Уже столько человек пропало за последнее время! Сначала, по нашим данным, – только мужчины, а теперь уже и несколько молоденьких девушек, причем, как на подбор, хорошеньких. Такая непонятная странность... Родители обратились в полицию, но мы первое время активного поиска не вели: мало ли куда молодежь может податься... Взяли, конечно, под контроль, не увязывая пока все в одну цепочку. И, действительно, в отношении девушек, по крайней мере, мы оказались правы. Ничего, собственно, страшного: где-то гостили или отдыхали, или что-то в том же роде. И хотя некоторые неясности оставались, но раз все на месте – то и слава Богу. А с мужчинами хуже: до сих пор ни один из них не объявился. Родственники и друзья не на шутку забеспокоились. Тогда решено было объявить розыск. Конечно, потребовала некоторого времени и предварительная проверка. Опросили и всех благополучно вернувшихся девушек, никакой связи между своим временным отсутствием и исчезновением мужчин не подтвердивших. Но, естественно, поползли разные слухи...
И надо же случиться, что в это же время произошло еще одно неприятное событие. Городок наш, ничем чрезвычайным обычно не избалованный, был буквально потрясен, когда нашли убитым прямо у себя в доме одного из самых известных у нас людей. Труп уже пролежал 3-4 дня, пока его не обнаружил кто-то из соседей. При теплой погоде он успел сильно разложиться, что значительно затрудняло восстановление картины преступления. На фоне предыдущих событий ситуация выглядела уже тревожно. С другой стороны, если все эти случаи действительно связаны между собой, то их взаимосвязь может кое-что подсказать следствию. Возможно, тут орудует целая шайка, и последнее убийство указывает на то, что мотивом преступления – покойник был достаточно богатым человеком – мог быть грабеж. Действительно, осмотр места происшествия показал, что кто-то рылся в личных вещах и в письменном столе убитого. Ключ от домашнего сейфа мы обнаружили, но зато сам сейф оказался пустым. А деньги в нем, несомненно, должны были быть. Я навел кое-какие справки о личной жизни погибшего. Жена его умерла несколько лет назад, а сам он с тех пор жил с единственной дочерью 18-19 лет. Некоторое время назад дочь куда-то уехала, но отец, видимо, знал Ее местонахождение, ибо никуда по поводу Ее отсутствия не обращался. Несколько дней назад кое-кто из Ее знакомых встречал Ее в городе. Но ведь примерно тогда же был убит и Ее отец. Меня этот факт, естественно, насторожил: не связана ли Она с какой-то шайкой?
Соответствующее расследование показало, что все знакомые, бывшие соученики, дальние родственники (близких, кроме отца, у Нее не было) характеризовали Ее только положительно. Весьма способная во всех отношениях, очень хороша собой, прекрасная спортсменка. Вдобавок, неплохо владеет приемами каратэ. Ходившие по городу слухи о том, что Она однажды чуть не искалечила своего тренера, а потом будто бы избила до полусмерти известного в городе хулигана, в нашем расследовании получили реальное подтверждение. Оба пострадавших по причинам престижа и мужской гордости позаботились о том, чтобы эти факты максимально замять. Их понять нетрудно... Но красивая и милая девушка, в совершенстве владеющая самыми жестокими приемами рукопашного боя – в этом было уже что-то пугающее, получившее в свете последних событий особо зловещую окраску. Экспертиза показала, что смерть Ее отца наступила от удара твердым предметом в область виска. В этом месте видна лишь небольшая припухлость, но шрама или ссадины, обычно остающихся после сильного удара, например, металлическим или деревянным предметом, не было. Скорее всего, удар нанесен каким-то тяжелым, но не чересчур жестким предметом – допустим, мешочком со свинцовой дробью, – либо же это был произведенный с большой силой резкий удар какой-либо частью тела нападающего. Каратэ вертелось у меня в голове, хотя я сам пытался отделаться от этой нехорошей мысли. Эксперты подтвердили, однако, что хотя однозначного ответа быть не может, так как этот вид спорта обладает огромным многообразием как самих ударов, так и ударных плоскостей, но такое предположение не лишено оснований. Например, удар мог быть нанесен ребром ладони, пяткой ноги, кулаком или даже кончиками натренированных пальцев. Так что же, Она – отцеубийца?! Или же преступление совершил кто-то из Ее приятелей-каратистов?
Хорошо, но в каких же отношениях Она сама состояла со своим отцом? Те, кто знал их обоих, утверждали, что отец в Ней души не чаял, потакал Ей во всем... Что же, это один надежнейших способов воспитать эгоистичный, самовлюбленный характер. Она же... Трудно сказать, но во всяком случае внешне Ее отношение к отцу выглядело довольно почтительным. Надо также отметить, что характер отца был весьма деспотичным и даже жестоким, но по отношению к дочери он эти свойства своего характера никогда не проявлял.
Теперь предстояло выяснить Ее местонахождение, уточнить время и место Ее пребывания в городе, чем Она тут занималась, причины отъезда фактически сразу после убийства. Со слов соседей Она может быть на одном из ближайших островов. Слово "остров" еще более насторожило меня, указав, что я, возможно, на верном пути. Дело в том, что родственники всех исчезнувших мужчин тоже говорили, что те собирались либо на отдых, либо на рыбалку на какой-то небольшой и уютный островок...
Это уже что-то... Теперь надо выяснить, на каком острове может находиться упомянутая вилла, несомненно зафиксированная финансовыми органами. Действительно, найти виллу по документам оказалось несложно. И хотя дело с этой виллой было достаточно запутанным – там фигурировали совершенно различные оценки ее площади и стоимости, – но меня это пока мало интересовало. Теперь просто следовало как можно раньше побывать на этом острове. Там – разгадка всего. Можно направить туда наряд полиции, но до тех пор, пока у нас есть только предположения, такими преждевременными действиями мы только навредим расследованию. Так что лучше для начала провести просто разведывательную акцию. Конечно, отправляться туда одному рискованно, поэтому я решил прихватить с собой пару надежных, крепких ребят, прошедших огонь и воду и ничего не боящихся.
У городских властей я получил более или менее подробный план острова и тщательно его изучил. Если верить плану, то самой удобной пристанью была тихая бухточка на восточном берегу, прикрытая невысокими скалами. Но как раз туда и не следовало причаливать, ибо там нас могла подстерегать засада – преступники ведь тоже не дурные. Лучше всего добраться к острову на веслах и под покровом темноты причалить к густым зарослям примерно в полумиле от бухты.
Добираться туда пришлось более двух часов. Зато было уже достаточно темно, чтобы нас не заметили. Кое-как пробившись сквозь заросли и надежно припрятав лодку, мы устроились на ночлег.
Утром, перекусив, решили осмотреть для начала окрестности самой бухточки, которая, видимо, служила для обитателей острова основным причалом – если они только не особенно осторожничали.
Хотя это было совсем рядом, но, будучи все время начеку и продвигаясь вдоль берега, мы пропутешествовали целый час.
Бухта выглядела совершенно пустынной. Убедившись, что это действительно так, мы занялись более детальным осмотром. Нам почти сразу же повезло: мы обнаружили небольшую пещеру с четырьмя укрытыми в ней, сложенными аккуратной горкой лодками. Из этого почти наверняка следовало, что лодками давно не пользовались, хотя владельцы – живые или мертвые – должны быть где-то здесь. Лодки были, судя по всему, рыбацкие, правда снасти были только в одной из них. Запасов пищи поблизости тоже не оказалось, не было также и никаких следов рыбы, наконец, мы нашли в кустах несколько обрывков материи – похоже, что от брюк.
Так что все было почти ясно. Рыбаки захвачены некими злоумышленниками и либо уже убиты, либо содержатся у них в качестве заложников. Тогда – дело серьезное. Для того, чтобы разгромить шайку, надо более или менее точно установить ее расположение, численность, вооруженность... Возможно, что у них здесь не одно укрытие, но прежде всего надо изучить виллу, могущую быть резиденцией их главаря, а то и всей банды. Решили, что я двинусь туда, стараясь остаться незамеченным, а ребята посидят здесь в засаде, контролируя подступы к бухте. Их дело сейчас только наблюдать, ни во что не ввязываясь и не выдавая своего присутствия. Находиться все время в зоне обоюдной видимости, подстраховывая друг друга. Я предупредил своих молодцов, что основной злоумышленник, по всей видимости – молодая девушка, так что если уж с Ней доведется встретиться, они, зная массу опасных приемов, все же вели себя, так сказать, поделикатнее. Контрольный срок моего возвращения сегодня в девять вечера, в случае чего, крайний срок – в девять утра. Сверив часы и пожелав друг другу успеха, мы расстались.
К вилле я вышел примерно через полчаса. Вид у нее был вполне обитаемый, вокруг даже была начата прокладка достаточно приличной дороги, но сейчас не было слышно ни звука. Проведя в засаде пару часов, я никакого движения не заметил и решил рискнуть, проникнув на внутреннюю территорию виллы через довольно высокий забор, – но к этому мне не привыкать. Через несколько секунд я благополучно приземлился внутри двора... и тут натренированная рука моя, раньше чем я успел что-то увидеть или услышать, мгновенно метнулась к кобуре. И только потом услышал я глухое рычание: рядом со мной скалила клыки здоровенная овчарка, а чуть поодаль готовилась к прыжку и другая. Черт! Этот вариант вполне можно было предусмотреть, но меня ввела в заблуждение полная тишина за оградой, – что указывало, в частности, на неплохую подготовку собак. Я замер. Собаки тоже никуда не торопились, лишь низко рычали, да время от времени настороженно пошевеливали ушами. Но сколько времени может продлиться такое состояние? Я поневоле сделал какое-то движение – и тотчас одна из собак бросилась мне на грудь. Конечно, я был готов к этому – и ударом ноги отбил первое нападение. Но тут же прыгнула и вторая овчарка. Оружие, однако, было уже в моей правой руке... Одна из собак свалилась сразу, другая ползла ко мне, оставляя за собой кровавую полосу; в невинных собачьих ее глазах была не злоба, а звериная боль и тоска. Я выстрелил в третий раз...
Да, неудачное начало. Зато теперь отступать некуда. С пистолетом в руках я вошел в дом. Никого... И все же в доме явно ощущался женский уют. Мило, аккуратно, ничего не навалено, да и ничего лишнего. На полках довольно много книг. Одна, раскрытая – на столе: У. Поффер "Дрессировка диких и домашних животных". Ясно. Впрочем, не совсем ясно: почему животных, а не конкретно – собак? Ладно, это детали. Так... На кровати еще одна книжка, еще интереснее: "Сочинения маркиза де Сада". Ого, вот чем увлекается добродетельная девочка! Вот какая-то тетрадь, на ней – авторучка. Ну что ж, я теперь не джентльмен, а сыщик при исполнении... Что-то вроде дневника, в котором очень часто повторяется местоимение "Я". А вот и другое часто повторяющееся слово – "рабы". Жутко интересно! Ладно, надеюсь еще будет время взглянуть повнимательней...
В другой комнате, на небольшом диванчике лежал небрежно брошенный, но вполне аккуратно сработанный тонкий кожаный бич. Присмотревшись, я обнаружил на нем бурые пятна. Кровь?! Неужели Она избивала своих собак до крови? Недаром они такие злые ... были.
Да, весьма любопытно будет встретиться с обладательницей всех этих шедевров. Оригинальный ребенок! Папина дочка... Ага, вот почему, наверное. Ее нет дома... Как это я забыл! Сегодня же как раз похороны Ее отца. Я же сам предупреждал об этом всех родственников убитого, которых удалось установить. И, кроме того, они все приглашены еще на беседу... Думаю, к тому времени я уже буду знать больше, чем они.
Еще раз обойдя все строение, я обнаружил незамеченное прежде маленькое решетчатой оконце, ведущее в какое-то полуподвальное помещение. Где же может быть вход в него? Сориентировавшись, я снова вошел в дом. Так... Вот несколько ступенек вниз. Дверь добротно обшита железом. Что там, за этой дверью, слишком солидной для обычной кладовой? Может быть, винный погреб? Ну, это, конечно, смешно. Я попытался заглянуть в оконце снаружи – и мне показалось, что оттуда на меня тоже смотрели чьи-то глаза... Мороз прошел по коже...
Услыхав скрип отворяющихся ворот, я заскочил в дом и бросился к окну. Сначала раздались легкие шаги, а потом в окне промелькнула аккуратная девичья головка. Больше никого не было видно. Запрятав оружие на место, я спокойно уселся в кресло. Через минуту застыла на пороге миловидная девчушка.
– Ага! Вот и хозяйка заявилась. Не ожидала гостей? Ты меня извини, что я тут без разрешения расположился. Работа такая...
Она промолчала.
– Ну, проходи, проходи. Раз ты хозяйка, будь как дома.
– Я не Хозяйка, – выдавила она.
– Не хозяйка?! Тогда кто же ты?
– Я Ее подружка. А Ее теперь здесь нет.
– Где же Она?
– Не знаю, кажется в городе. А вы кто?
– Извини, я не представился. Ну, как тебе сказать... Буду с тобой откровенным. В городе произошли некоторые неприятные события, и мне приходится их расследовать. Короче, я сыщик, точнее, комиссар полиции.
Она заметно побледнела.
– Что же ты испугалась? Надеюсь, такой хорошенькой девушке нечего бояться комиссаров полиции. Неужели ты замешана в каких-то темных историях?
– Н-н-нет...
– Ну, и отлично. Теперь мне бы хотелось с тобой кое о чем поговорить. Ты не против?
– А как вы сюда попали?
– Во-первых, давай договоримся: по долгу службы спрашивать буду я, но так как ты этого правила, возможно, еще не знала, то чисто по-джентельменски удовлетворю твое любопытство: все очень просто – я перелез через забор.
– А собаки?
– С ними тоже вышла неприятная история, то есть мне пришлось их застрелить. Они мне мешали, а я этого не люблю, понимаешь? – я не люблю, когда мне мешают. А вот когда помогают – люблю. Ты меня понимаешь?
– Так вы убили собак?! А я думала, где это они...
– Да, я их убил. Такова была жестокая необходимость. Правда, собаки – частная собственность, и мне придется отчитываться перед Хозяйкой, – но это уже наше с Ней дело.
– Она вам этого не простит...
– Она такая серьезная?
– Серьезней, чем вы думаете.
– Что ж, тогда поговорим о Ней. Чем Она тут занимается – одна в диком лесу? Возможно, я несколько утрирую...
– Ну... отдыхает, книжки читает, загорает...
– А кто, кроме тебя, бывает у Нее в гостях?
– Никто... кажется.
– Ты никого не видела – ни мужчин, ни женщин?
Она вся задрожала, готовая расплакаться.
– Запомни еще одно, девочка: мне надо говорить только правду. Мы еще вернемся к этому вопросу, так что подумай. А пока еще один вопрос: ты знаешь об убийстве Ее отца? Только правду! Быстро!
– Да.
– Она сама тебе говорила?
– Да.
– Она сильно переживала?
– Нет.
– Была довольна?
– Да... кажется.
– Ты здесь, на острове, давно живешь?
– Пару месяцев.
– И не скучаешь?
– Нет.
– Хорошо. Не забудь, что надо отвечать быстро, не задумываясь. И только правду... Твоя подружка увлекается дрессировкой животных?
– Я не знаю. Нет, кажется, собак только.
– А для чего тогда у Нее эта книга? И вот этот хлыст? Быстро!
Она расплакалась.
– Я не знаю. Я ничего не знаю! Что вы ко мне пристали? Спрашивайте у Нее...
– Нет, кое-что и ты знаешь. Но боишься... Тогда еще вопрос: в подвале, где окошко с решеткой, есть люди? Там кто-то прячется?
– Нет, нет! – почти в истерике закричала она.
– У тебя есть от него ключи? Идем, ты мне его откроешь.
Я поднялся и дружески обнял ее за плечи.
– Успокойся, мы во всем разберемся. Давай ключи.
Внезапно она сбросила мою руку и попыталась провести болевой прием. Я легко освободился от неумелого захвата и грубо толкнул ее на пол.
– Ах, вот ты как! Кто тебя научил этим штучкам! Твоя любимая подружка? Живо подымайся и забудь про эти фокусы. Я не против, когда девушка владеет приемами самозащиты, но применять их против меня не советую. Ключи!
– У меня их нет. Они у Нее.
– Сомневаюсь... Неужели Она таскает их с собой? Уж разве что Она там прячет что-то очень важное... Там люди? Быстро!
– Да.
– Что они там делают? Кто они такие?
– Рабы.
– Кто?! Что ты сказала?
– Ну, рабы.
– Чьи рабы? Твоей подружки?
– Да.
– Прекрасно! Значит, рабы – это те, кто случайно оказался на вашем острове? И Она со своей бандой захватывает их в плен?
– Не с бандой. Сама!
– Сама? С помощью каратэ?
– Да.
– И много у вас этих ... рабов?
– Девять штук. Нет, восемь...
– Штук или человек?
– Ну, человек.
– А почему ты сначала сказала "девять", а потом – "восемь"?
– Он не раб потому что.
– Подожди, о ком речь? Кто это "он"?
– Один человек.
– Но он тоже был захвачен в рабство?
– Да.
– Тогда почему он не раб, как все?
– Он... мой парень.
– И он тоже живет в подвале? Или с вами в доме?
– Не знаю...
– То есть, как это не знаешь? Ты должна знать про него больше, чем про всех остальных. Он сейчас с ними, в подвале?
– Нет.
– Где он?
– За оградой, у леса.
– Что он там делает? Ждет тебя?
– Да.
– Идем, я хочу с ним поговорить
– Нет!
– Что значит "нет"?
– Нет, с ним нельзя разговаривать!
– Девочка, ты, как видно, еще не поняла, что здесь все решаю я: что делать и что не делать. С кем мне говорить и с кем не говорить. И остальное – тоже. Понятно?
– Да.
– Тогда идем.
– Нет, нельзя. Вам нельзя его видеть.
– Он, что, плохо себя чувствует?
– Да.
– Он болен?
– Да.
– Но если ты с ним гуляешь, значит, он не так уже болен, чтобы с ним нельзя было общаться другим людям. Ты же с ним разговариваешь?
– Нет. Он – немой.
– Немой?! Это любопытно. По моим сведениям, никто из исчезнувших людей немым не был. Или он здесь онемел?
– Да.
– И другие рабы тоже?
– Да.
– Что ж, это так естественно: рабам не о чем друг с другом разговаривать, рабы должны работать. Так?
– Так.
– И все же ему придется со мной разговориться! – я крепко ухватил ее за руку.
Почти всю дорогу мы шли молча. Пусть она немного придет в себя, а я пока обдумаю ситуацию. Сейчас многое должно проясниться...
В двух-трех сотнях метров от виллы я разглядел стоящего у электрического столба человека. Что-то странное было в его облике. Как мне показалось сначала, он был в одних белых трусах и почему- то стоял совершенно неподвижно, никак не реагируя на наше появление. Приблизившись, я заметил на его шее металлическую цепь, которой он был прикреплен к столбу; на ногах тоже была цепь, да еще с громоздкими металлическими замками. От неожиданности я остановился. До сих пор разговор о рабах не воспринимался мной слишком серьезно, мне казалось, что если это и не шутка, то какая-то своеобразная игра, скорее всего сексуальной направленности. Чего в наш век не бывает? Но чтобы вот так вот...
– Он, что, по-настоящему – раб?
– Конечно, – убежденно ответила она. – Только для меня он не раб. Он мне нравится, и я гуляю с ним, когда Ее нет на острове.
– Ты ему тоже нравишься?
– Кажется, да. Не знаю... ведь он совсем не разговаривает.
– А в чем это он одет?
Она смутилась.
– Рабам не положено никакой одежды. Но он стесняется, и я надеваю на него полотенце. Как набедренная повязка...
– Остальных рабов тоже выводят погулять?
– Нет, их только на работу.
– И они добровольно согласились на такие издевательства?!
– Нет, конечно. Но ведь Она захватила их в рабство и приучила повиноваться.
– Как же Она их приучила? По книжкам – как животных?
– Я не знаю, может, и по книжкам. Но Она их просто очень сильно избивает, и они Ее боятся.
– А тебя они тоже боятся?
– Да, ведь я – женщина. Только они меня боятся не так, как Ее.
– Ты их тоже избиваешь?
– Я? Нет. Только, если Она прикажет.
Мы подошли еще ближе. Вот это да! Лицо и тело человека хранили на себе следы бесчисленных побоев. Резко выделялись на коже синевато-красные рубцы, какие-то темные пятна, которые, как я быстро понял, были ни чем иным, как запекшейся, неотмытой кровью... Тут я вспомнил про кожаную плеть... Нет, такого я еще не видел и не слышал!
Человек у столба (раб!) стоял не двигаясь, но глаза его затравленно следили за нами.
– Как вас зовут? – спросил я как можно мягче.
Он молчал, и мне пришлось повторить свой вопрос – и с тем же успехом.
– Вы меня не слышите?
– Нет, он слышит, он только немой. У него нет языка.
– То есть, как это нет?
– Она отрезала. Рабу не надо разговаривать.
Я не нашел, что сказать. Без языка! Отрезала!.. Раб у какой-то девчонки! В наше время!
– Так ты говоришь, что он живет в подвале с другими рабами?
– Да.
– И ты его вывела погулять?
– Да, пока нет Хозяйки.
– А ключи?
– Какие ключи?
– Ты соврала? Ты говорила, что у тебя нет ключей.
Она растерялась.
– Да, то есть, нет... У меня вообще-то их нету, но я знаю, где Она их прячет.
– Что ж, отведи раба на его место в подвале, а заодно я взгляну и на остальных.
– Не надо...
– Почему не надо?
– Я боюсь, если Она узнает...
– Девочка, запомни: Она – величайшая преступница, и как только Она появится – я Ее арестую.
– А я? Что со мной?
– Ты – соучастница, – отрезал я.
– И меня тоже будут судить?
– Скорее всего, да. Но если ты мне поможешь, то я буду добиваться того, чтобы тебя не посадили в тюрьму. А теперь ты мне откроешь подвал и поможешь освободить всех ваших рабов. Идем. Только развяжи сначала своего ... парня.
Она сняла цепь со столба.
– Освободи ему ноги.
– Не могу. У меня – правда! – нету ключей от этих замков.
– Как же он сможет идти?
– Он может передвигаться в кандалах, только не быстро. Он уже привык.
– Ты так и намерена вести его на цепи?
– А как?
– Пусть сам идет.
– Я его всегда на цепи вожу – ведь она все равно будет ему мешать.
– Хм, своеобразная логика... Ладно, идем как знаешь.
Когда мы добрались до подвала, она попросила:
– Отвернитесь, пожалуйста.
– Зачем? – удивился я.
– Ключ у меня... там... запрятан.
– А-а... я сразу не сообразил. Вот женские штучки! Доставай быстрее. Я уже отвернулся. Готово?
– Нет еще. Сейчас.
Я почувствовал что-то в ее голосе. Тут бы мне и обернуться... Так нет же, деликатность проклятая! И в тот же момент что-то тяжелое обрушилось на мою голову. "Старый осел!" – успел я подумать, проваливаясь в душную бездну.
Очнулся я в сырой, вонючей камере. Куда это меня занесло?
Сознание медленно возвращало предыдущие события. Вспомнил! Рука рванулась к кобуре... Пусто, конечно! Ах, мерзавка! Но и я хорош, доверился этому зверенышу!..
Но что теперь делать? Я огляделся. На гадком голом полу, лежа или прислонясь к стене, разместились несколько совершенно голых мужчин. На ногах у всех были цепи с замками, гремящие при малейшем движении. Все они молчали, только некоторые изредка издавали странные мычащие звуки. На задах, спинах, животах, на лицах – следы жестоких побоев. Рабы!!! Вот они, во всей очевидности! Неужели и меня превратят в такое же?!.. Нет, милые девочки, со мной у вас номер не пройдет! Какая удача, что я не связан! Видимо, у этой... у подружки не оказалось под рукой веревки, а идти ее искать, а потом лишний раз возвращаться в гадкий подвал не было охоты. Решила, видно, дожидаться Хозяйки. Так что нельзя терять ни минуты. С Хозяйкой, ясное дело, справиться будет не так просто.
Я изо всех сил уперся в двери. Туда-сюда... нет, бесполезно. А окно? Металлические прутья на вид не очень внушительные. Ухватившись за них, я подтянулся кверху, подергал... шевелятся немного. Теперь требуется опора. Перебирая ногами по стене, задрал их к самой решетке. Напрягшись, сделал несколько мощных рывков. Пошло... Зашаталась, кажется, вся деревянная обойма. Значит, прутья сидят не очень глубоко. Еще разок! Чуть не сорвал спину... Я спрыгнул на пол. Рабы все проснулись и в испуге уставились на меня.
– Что, братцы? Хочется на волю? Кто пойдет со мной?
В ответ раздалось несколько неопределенных звуков. Да... Плохи с ними дела. Что ж, извините, а мне вот очень нужно на волю. Прямо необходимо! Немного передохнув, я продолжил свое занятие. Вот-вот решетка должна податься!.. Не успел подумать, как раздался жуткий треск, и я вместе с решеткой полетел на пол, еле-еле успев сгруппироваться, чтобы не сломать себе позвоночник. Ударился, конечно, неплохо, но и не страшно... Ни минуты не мешкая, даже и не оглянувшись на прощание, я выбрался наружу. Осторожно обошел вокруг дома и, ничего не обнаружив подозрительного, отворил дверь гостиной. Пусто... Теперь в спальню. Вот она! Какая милая картинка! Прехорошенькая девчонка, подобрав пухленькие, высоко открытые ножки, уткнулась личиком в подушку. Мерно поднималась и опускалась ее грудь. А рядом, у кругленьких коленок – мой собственный пистолет. Вот это уже ни к чему! Опасная игрушка для такой кошечки...
Я присел на краешек кровати и потрепал ее по щечке.
– Вставай, милая! Приехали...
Она испуганно присела, не позабыв одернуть платьице. Потрясла головкой, сбрасывая наваждение. Наваждение не проходило, и она, ойкнув, задрожала своим хорошеньким тельцем.
– Мне бы следовало, девочка, душу из тебя вытрясти. Но пока я этого делать не буду, дав тебе еще один шанс. Если хочешь жить, отвечай на мои вопросы – и не дай Бог соврать! Ясно?
– Да.
– Она приезжала в город пять дней назад?
– Да.
– Зачем?
– По каким-то своим делам.
– Например?
– Разные дела... Например, за продуктами.
– За чем еще?
– За рабами, кажется.
– Что, прямо в городе?!
– Нет. Там Она только знакомится с ребятами, и они договариваются приехать сюда на пикник. Берут с собой продукты, теплую одежду и все такое.
– Ты с Ней ездила?
– Да. Раза два... только
– И тоже знакомилась?
– Да. Но ведь они сами приставали, чтобы познакомиться.
– Еще бы! А потом?..
– Потом мы приезжали сюда, и Она с ними расправлялась.
– Сразу со всеми?
– Как когда. Их же немного, обычно это два парня. Для Нее это ерунда.
– И они не оказывали сопротивления?
– Они ничего не успевают, потому что не ожидают ничего такого. А если бы и ожидали – все равно... Она так может ударить, что и не заметишь даже... Она и с тремя может справиться, даже с самыми здоровыми, но тогда Она должна будет в полную силу драться и может убить, а нам нужны ведь живые рабы.
– Все правильно... А ты бы так хотела, как Она?
– Конечно! Нет, то есть... Все равно у меня так не получится.
– А со мной все же получилось?
– Я...я... Так вы же отвернулись. И я ведь не рукой.
– Это я понял. А чем же, интересно?
– Я случайно увидала у стены молоток. И сразу подумала... А до того совсем даже не хотела.
– Зачем же тебе это вдруг понадобилось?
– Вы же сами сказали, будто я соучастница и что меня тоже будут судить. Я испугалась. И потом... сама не понимаю, но почему-то мне захотелось испытать себя. Как Она чтобы... А когда вы упали, я еще больше испугалась. Я только открыла дверь, и мой парень ... раб который... затащил вас в подвал. А как вы оттуда выбрались?
– Как обычно: через стенку прошел.
– Вы шутите, да?
– Да нет. Это вы все шутите: и с рабами, и с молотками... А я человек серьезный. Но давай дальше. Как давно ты Ее знаешь и как ты с Ней познакомилась?
– Здесь, на острове. Месяца два назад я приплыла сюда на лодке со своим парнем. Отдохнуть...
– Это тот самый раб, которого ты водишь на цепи?
– Нет, того она еще тогда убила.
– Убила?! Как?
– Она сначала предложила ему честно драться. А он думал, что Она шутит и не бил Ее. Он же был боксер. Известный... Но он же не ожидал... А потом Она убила его ногой.
– И сразу насмерть?
– Да.
– И как же после этого ты с Ней дружишь?
– Я Ее сначала ненавидела и все время плакала. А Она меня не трогала. Только когда я Ее не послушалась, заперла меня в клетку с голыми рабами. Я чуть не умерла со страху. А когда выпустила, через несколько дней, мы с Ней долго обо всем говорили.
– О чем же?
– О мужчинах, в основном. У Нее целая теория. Что мир должен принадлежать женщинам, а мужчины – это рабы по природе. Только по ошибке истории мужчины стали как бы главнее. И Она эту несправедливость должна исправить.
– Как? С помощью каратэ?
– Да, в основном. Мужчины все лентяи и пьяницы, а женщины от природы более способные, только им не дают развиваться. И они намного лучше и легче осваивают каратэ.
И когда они им овладеют в совершенстве, они превратят всех мужчин в рабов. Нет, не всех, а которых отберут. А остальных уничтожат...
– Бред какой-то...
– И совсем не бред. Она уже многих девушек учит. И даже как против полиции бороться... И потом они будут учить других.
Тут меня осенило: – Девушки приезжали сюда заниматься каратэ?
– Ну да. Она с ними занималась и еще читала лекции, очень интересные. И в город ездит, чтобы вербовать новых девушек.
– А Она не боится, что они проболтаются раньше времени?
– Нет, они ведь все давали клятву. И они ненавидят мужчин.
– Но ведь ты проболталась. Почему?
– Наверное, так получилось И я ведь не ненавижу мужчин, я случайно сюда попала. И еще потому, что Она издевается над моим парнем, сильно его избивает. Она сама хочет с ним быть, только сама себе не признается. Вот и отводит свою душу...
– Ты просто ревнуешь
– Не знаю, может быть... Но иногда я Ее ненавижу, а иногда просто влюблена. Ведь Она бывает такая веселая и интересная! Она поет и танцует, знает много стихов...
– И в то же время вырезает языки живым людям!
– Но ведь это уже не люди! И... теперь Она вырезала уже не только языки. Она уже несколько раз кастрировала их. Но этого я не могу видеть, вместе с ними отключаюсь. Они же без наркоза... Не все даже выживают. А Ей хоть бы что! Еще веселей становится... А вообще, про все забываешь, когда видишь Ее в хорошем настроении.
И, кроме того, я Ее очень уважаю за огромную силу воли. Она ведь очень много тренируется, много читает. Хотя, знаете, мне все же кажется, что Она неравнодушна к мужчинам. Она очень... это самое...
– Сексуальна?
– Да, наверное. Но Она внушила себе, что их ненавидит – и не дает себе никакого послабления.
– Понятно... Ответь еще на один вопрос. Как, по-твоему, кто убил Ее отца? Она сама? Быстро!
– Да.
– Зачем?
– Она его ненавидела больше всех. И Она просила у него денег...
– А он Ей не давал?
– Нет, обычно давал. Но в этот раз Она просила очень много, почти все его деньги.
– Для чего?
– Она ведь хочет создать тренировочные центры во многих городах. Надо нанимать помещения... И еще другие дела. Она про все даже мне не говорит.
– Так Она его убила и забрала деньги?
– Прямо Она мне этого не говорила, но сказала, что рассчиталась с отцом за все и теперь сможет осуществить свои планы. Я тогда еще подумала, что Она убила его из-за денег. А потом узнала, что он действительно убит.
– Понятно. Так когда Она должна вернуться на остров?
– Сегодня вечером или завтра утром.
– Хорошо. Теперь скажи, есть ли тут у вас какое-нибудь помещение типа кладовой, которое хорошо закрывается?
– Есть кладовая.
– А ключ?
– Есть.
– Дай мне.
– Так надо. Спасибо... А теперь, ты меня извини, но я вынужден запереть тебя в кладовой на некоторое время.
– За что?!
– Ты меня еще спрашиваешь за что? Но не бойся, в данном случае это мне нужно лишь для того, чтобы ты мне не мешала.
– Я вам не буду мешать.
– Один раз я уже тебе поверил...
– Я больше не буду.
– Так говорят маленькие дети. А мы с тобой взрослые люди, которые должны отвечать за свои поступки. В крайнем случае, ты посидишь там до утра, не больше. Я тебе обещаю. Там есть на чем сидеть или лежать?
– Старый диван, кажется.
– Вот и отлично! Спи себе на здоровье. Но не дай Бог, если ты попытаешься оттуда сбежать! Это твой последний шанс в моих глазах – и первая твоя маленькая помощь мне, которая зачтется в твою пользу. Запомни: не мешать!
Я отвел ее в кладовую и, заперев на ключ, поспешил к бухте, где, наверное, заждались меня мои ребята. Надо продумать наши дальнейшие действия и организовать надлежащую засаду. Смешно, кажется, говорить о засаде на какую-то девчонку, но Она уже показала себя противником достаточно опасным, так что лишний раз рисковать не стоило.
Было полдесятого вечера, когда я возвратился в бухту. Раздвинув кусты, я увидел обоих своих помощников сидящими зачем-то на самом виду в самом открытом месте песчаной отмели, что было весьма неосторожным с их стороны. Но поза у них была очень странная: они сидели, одинаково вытянув ноги, прижавшись друг к другу спинами – и почему-то совершенно неподвижно. Холодок пробежал по спине, и я, подавая знак, легонько свистнул. Никакой реакции...Предчувствуя недоброе, с пистолетом в руках я подбежал к ним. То, что предстало моим глазам, было ужасно. Ребята сидели, привязанные спина к спине. Оба глаза на обезображенном лице одного из них были безучастно устремлены к морю, а у другого один глаз был закрыт, а второй, огромный и красный, почти вываливался из глазницы. Оба парня были в рубахах, но ниже пояса на них ничего не было. Тут я только разглядел самое страшное: у них отсутствовали половые органы, и под этими местами на песке загустели две симметричные темно-красные лужицы...
Почувствовав из-за кустов посторонний взгляд, я дико оглянулся, поводя стволом вдоль зарослей. Послышался слабый треск сучьев, и я выстрелил, ориентируясь на звук. Треск повторился. Я пальнул чуть пониже, потом еще дважды: левее и правее. Сухо щелкнул затвор... Патроны кончились!
Справа, где кустарник опускался к самой воде, раздался вкрадчивый шелест волны. Я увидел Ее. Капельки воды медленно катились с обнаженного русалочьего тела, и не мигая смотрели в пустоту холодные голубые глаза.
– Семь! – шевельнулись Её губы. – Ты сделал сегодня семь выстрелов. Патроны кончились, раб!
1985 г., Ленинград