Иверень

Роман



Иверень - ощепок, черепок, осколок клином, отломочек. (Вл.Даль, т.2,стр.6)


Нам в избытке свобода дана,
Мы подвижны, вольны и крылаты,
Но за все воздается сполна
И различны лишь виды расплаты.

И. Губерман.

Глава 1.

            Сашка не спал. Да и какой сон, когда сегодня истекали третьи сутки с того мартовского морозного утра, как повязали его менты и поместили в этой душной камере районного    УВД, оштукатуренной « под шубу», чтоб не оставляли сидельцы на казенных стенах душераздирающих надписей.
           От жестких деревянных нар ломило бока, самопальная рыжая ондатровая шапка, подложенная под голову, потеряла форму и воняла кислятиной, а тут еще вспомнилось, как проснувшись в камере в первое утро, он сразу почувствовал  дискомфорт, неудобство какое-то, но сначала не понял отчего. Сашка повернулся на спину и… стала ясна причина дискомфорта . Он обгадился! По большому! Ужас! Такого за тридцать лет его жизни еще не было.
           А ты погоди морщиться брезгливо, читатель! Никто ведь не знает, что с тобой будет в аналогичных обстоятельствах. Кто-то начинает сдавать всех подряд, другой оговорит невиновного, третий отца родного не пощадит! У кого-то и «крыша поедет.» А тут… делов-то . Во сне тем более. Организм так сработал. Защитный рефлекс. Дежурный сержант утром повел в туалет, там  Сашка быстренько себя в порядок привел: трусы с содержимым выкинул, (благо густо было) холодная вода в умывальнике была… Никто и не заметил. Вы первые узнали. И забудем этот… пассаж.
           Кстати, по поводу сегодняшней бессонной ночи. Тут причина бессонницы понятна: прошло трое суток с момента задержания, а поскольку доказательств вины Александра Николаевича (Сашки, то есть)  у ментов не было, его должны были сегодня выпустить на волю. А это вам… ну, что зря объяснять. А вообще инстинкт самосохранения у Сашки срабатывал четко. Как только на него обрушивался  серьезный форс-мажор, (на нынешнем языке – стрем) он сразу хотел спать. Да, да, не предпринимать что-то срочно, не бежать куда-то сломя голову, не рвать последние волосы на теле, а… тупо спать. Сутками. Если есть возможность. А в голове тем  временем потихоньку, сам собой зрел план выхода из кризиса.
          Первый такой случай произошел, когда Сашке было восемнадцать лет и был он курсантом  военного училища. Заканчивалась учеба на первом курсе, наступали майские праздники и он  вместе с другими курсантами взвода готовился к увольнению в город. Для служивого человека это всегда радостное событие! Нет нарядов вне очереди за какие-то провинности, нет «хвостов» в учебе, в праздничный караул идет (вот «повезло» ребятам) второй взвод, а не их первый. Что еще надо для счастья? Впереди гарнизонный Дом офицеров, девушки с глазами-маслинами, цветущие каштаны и акации, поскрипывающие хромовые сапоги, желтый кант на курсантских погонах…
           - Курсант Глебов! – раздался совсем рядом зычный голос дежурного по роте. – Я! – автоматически сработало у Сашки. – К старшине в каптерку! – Есть!
            Сашка отложил парадный китель, к которому пришивал свежий подворотничок и по длинному коридору с квадратными колоннами направился к каптерке,  лихорадочно соображая, зачем он мог понадобиться старшине.
          Вся рота готовилась к праздничному увольнению в город и только курсанты второго взвода  укладывались спать: перед караулом обязателен  «тихий час».
           В каптерке кроме старшины был еще и командир роты майор Неустроев.
           Сашка, вытянувшись, доложил о прибытии. Круглолицый майор, с заметно выпирающим из- под портупеи брюшком, подчеркивая торжественность момента, глядя Сашке прямо в глаза, отчеканил: - Курсант Глебов! В связи с болезнью курсанта второго взвода, вы назначаетесь сегодня в караул на пост номер один! Приказ ясен? – Так точно!- Ошалело выпалил Сашка, хотя ни хрена ему не было ясно, за что ему завернули такую поганку и какая сволочь рекомендовала его на пост «номер один».
            А майор, все также глядя в глаза, уже менее официальным, но все- таки вполне командирским голосом сказал: - рекомендовал вас на пост номер один  зам. комвзвода ст. сержант Вахно. Учитесь вы хорошо, в нарушителях дисциплины не значитесь, а значит, достойны охранять Знамя училища. Вопросы есть?
             Какие вопросы могут быть у курсанта первого курса к командиру роты? Что такое субординация, Сашка усвоил уже твердо. Собственно, это определение существовало еще в царской армии и звучало так: « Я начальник - ты дурак, ты начальник – я дурак.»
             -Выполняйте! – Есть!
               Сашка шел по коридору в обратном направлении, а  в голове крутилось: какого рожна? Во втором взводе что, достойных не было, чтоб у Знамени стоять? Чушь какая-то! Накрылось все! Они ж с ребятами и вина уже в складчину купили. А как же? Праздник ведь!
              А дальше было так. Ребята – Толька Куколкин, Саня Горланов, Вовка Серегин поматерились чуток, налили в умывальнике Сашке его законный стакан вина и отправился он в караул.
               Первый раз отстоял он свои два часа с 21-го до 23-х.  А вот второй раз  заступил с 3-х до 5-ти утра. Самое хреновое время! Под утро спать так хочется! Алкоголь вышел давно, но свое дело, похоже, сделал: притомился Сашка, присел на сейф, который возле Знамени стоял, да заснул, автомат на колени положив…
                Проснулся оттого, что кто-то окликал его громко. – Я! –закричал Сашка и проснулся. Перед ним стоял Проверяющий с его- Сашкиным - автоматом в руках и разводящий с часовым свободной смены. 
                -Головка от … - презрительно сказал Проверяющий и приказал идти вперед. Под дулом автомата, как особо опасного преступника, Сашку привели в караулку и поместили в крохотную комнатенку, в которой стояли двухэтажные нары. Там под замком и провел Сашка оставшиеся часы в карауле.
                Вот тогда и узнал он об удивительном свойстве своего организма: чем круче ситуация, тем дольше и крепче спишь. Спящему на нарах Сашке принесли завтрак и, тупо съев его, он тут же опять отрубился. Затем был обед и опять мертвый сон. По окончании караула, придя в казарму, он опять спал.
                Так прошли праздники. Его вызывали к ротному, комбату, заставляли писать объяснительные… Но все это было сквозь сон.
                Кто-то, не служивший в армии, спросит с изумлением: - А в чем стрем-то? Ничего ведь не пропало, ну, уснул пацан, с кем не бывает?
                Значит так, для несведущих. Если у воинского подразделения по какой-то причине: захватил враг, уничтожил пожар, украл кто-то – пропадает Знамя, воинское подразделение  р-а-с-ф-о-р-м-и-р-о-в-ы-в-а-ю-т! Командиров – под суд. Вопросы есть? Вот именно…
                А по окончании праздников вызвали Сашку на ковер к начальнику училища Герою Советского Союза генерал-майору Василию Ивановичу Зайцеву. Убеленный сединами (банальное, бесчисленное количество раз ранее встречаемое словосочетание, но ведь очень точное и в данной ситуации лучше не скажешь.) боевой генерал посмотрел на вытянувшегося в струнку курсанта, который и бриться-то еще не начал, а сейчас стоял перед ним с испуганными глазами по стойке «смирно», как и полагается, из под фуражки предательски сбегали капли пота, а голос вибрировал от волнения, которое не скрыть никакими силами и тихо спросил: - Ну, как же так, курсант? Ведь Знамя училища!.. – И, не дожидаясь ответа (да и что тут ответить?) повернул слегка голову к командиру батальона, стоящему чуть в сторонке – А ведь учится-то хорошо? – Так точно! Товарищ генерал! Без троек! – И проступков за ним не было до этого? – Никак нет, товарищ генерал!- Генерал кивнул удовлетворенно головой и спросил с надеждой Сашку: - ведь больше такого не повторится, курсант? – Никак нет, товарищ генерал! – Иди, курсант. Прощаю. – Есть!
                Целый месяц Сашку в караул не посылали, разве что в наряд на кухню, а в середине июня  поставили охранять артиллерийский склад. Под утро разводящий со сменой обнаружил Сашку мирно спящего в кустиках с автоматом в обнимку. Поскольку проверяющего в этот раз не было, инцидент «замяли».
                …Впоследствии не раз Жизнь стучала Сашку по башке, испытывала на прочность,  вшивость и т.д. И всякий раз организм срабатывал четко: спать,  решение придет позже.
               
                Глава 2.   
               
     Но сегодня было  не до сна. Сашка достал из мятой пачки сигарету «Прима» и, чиркнув спичкой, закурил. Вообще-то он не курил дешевого табака, но, оказывается, курить сигареты с фильтром в камере нельзя. Из фильтра,  оплавив его, можно сделать острую заточку и вскрыть себе вены. Если есть такое желание, конечно. Дурдом  здесь в том, что когда его посадили в эту камеру, двое парней, уже находившихся в ней, после короткого знакомства первым делом показали ему хитро спрятанные в расщелине досок пару бритвенных лезвий, десятка два спичек, огрызок карандаша и обрывок бумаги. Так что вскрыть вены можно было легко и красиво, а не пилить их долго и нудно тупым стеклянным фильтром. Перед этим, кстати, маляву можно было написать на волю, какие все суки и один я хороший человек, зазря пропавший.
     Ладно, взять-то вы меня взяли, но нет ничего за мной криминального, потому что Закон я предпочитаю не нарушать, даже когда очень хочется. А потому посадить вам меня не удастся.
    
     Кстати, взяли Сашку красиво, хоть кино снимай.
     … В то утро мать сказала:- пойдем, сходим на кладбище, сын. Пасха нынче ранняя, надо могилку  бабушкину в порядок привести, лед у калиточки сколоть, снег почистить. Заодно посмотрим, надо ль, как снег сойдет, оградку да крест на могилке покрасить.- Отец кивнул одобрительно:- сходите, сходите. Топор возьми, Сашок. За стиральной машиной стоит. – Сам отец дойти до кладбища уже не мог: «шпора» на левой пятке замучила донельзя, а главное, сердце прихватывало постоянно. Нитроглицерин штук по пять за раз проглатывал. Стряхнет на ладонь из колбочки стеклянной, кинет крохотные таблеточки под язык, постоит пару минут, пока они не рассасутся, дальше пойдет. Метров через пятьдесят опять глотает. Куда ему идти?
     Воткнул Сашка ноги в валенки просторные, телогрейку стеганую темно-синюю, неношеную почти, набросил, на голову шапку ондатровую рыжую водрузил.
     -Я готов, мама. Пошли, что ли.
     - Сейчас, сын. Пшенца вот насыплю чуток. Птичкам поклевать. Голодно им.
     Мать всегда на кладбище что-то съестное прихватывала: хлеба краюху, баранки лежалые, конфеты-карамельки, пшена иль манки. Откуда это идет? От язычества, скорее. Не от православия же. Тыщу с лишним лет оно на Руси, а язычество до сих пор в нас сидит. Человек природу любит. Рощи шумные, горы величавые спокойные, поля да луга заливные, травы в пояс. Не может он без этого. А языческие боги из земли да воды вышли. Из лесов шелковистых. Из избы рубленой смоляной. Вот и задабривает мать, не задумываясь об этом, богов языческих.
     - В церковь-то  ходишь, мама?
     - А как же, сынок. Православные мы… Вчера вот на заутренней была. Свечки поставила. За упокой души бабушки твоей – Клавдии, да деда Семена. И  за здравие, конечно. Всех нас. Да на храм два рубля опустила в ящик. Как положено все.
     Идут мать с сыном по селу. Село длинное, снегом, начинающим чернеть под весенним солнцем, заваленное. Март на дворе. А зима не отпускает пока. Уж первые грачи смоляные прилетели, долбят клювами точеными землю мерзлую. Есть хотят. На помойки летите. Умная тварь завсегда жратву на помойке ищет. И находит.
     Дымком по селу пахнет: топятся печи русские. Не у всех газ-то подведен. А вот запахов вкусных мясистых не доносится – пост на дворе. Не все его соблюдают, конешное дело. Молодежь особливо. Но всегда в доме есть бабка древняя иль тетка замшелая, которые лба не перекрестив, за стол не сядут. Шастают они мышью серой по дому, по полу деревянному, масляной краской выкрашенному, из доски пятидесятки  крепко сшитому.
     Ширь-ширь, ширь-ширь. – Шуршат широкими юбками бабки, да ворчат иль на зятя шустрого, на внука непоседливого, а то и сына с подернутыми сединой висками. Глазки темные, паутинкой морщин затянутые, косятся в гневе православном на охальника.
     -Опять яишню на сале затеял… Креста на тебе нет! А в Святую Пасху чем разговляться будешь? Капустой квашеной? Побоялся бы Бога-то!
     -Да ить мне на работу идти, бабка! А я не макароны продуваю. Я в кузне работаю. Сечешь? И чего я с той капусты наработаю? С нее только «голубков пускать». Ты-то в церкви отстояла, пришла домой да спать завалилась. Хрен ли тебе… А мне пахать да пахать, а вечером еще жена, внучка твоя, приставать будет. А как ты думаешь? Ты ее вон, на диету посади, глядишь, приставать меньше будет. А, бабка? – и подмигнул озорно.
     Смеется мужик, одним махом уговорит скворчащую яишню с салом, рыгнет смачно, да работать пойдет – деньгу заколачивать, бабке на Пасху подарок какой-ни-то купить, да стол накрыть праздничный, чтоб не стыдно перед людями было.
     -Ворчи, бабка. Помрешь, без тебя скушно будет. Привыкли к тебе, к шастанью твоему да ворчанью, к иконам твоим, золотом да серебром в переднем углу отливающим, к лампадке мерцающей. Ведь помрешь когда – пропью к шутам добро все это. А на кой они мне?
     …Идут мать с сыном на кладбище. На матери пальтецо драповое повыцветшее, с воротничком норковым облезшим. Навстречу нет-нет народ попадается.
     - Здравствуйте, Антонина Семеновна! Никак, в церкву с сыночком?
     - На кладбище, – мать отвечает. – То ль растает снег к Пасхе, то ль нет? Почистить надо в оградке-то. Лед сколоть. Вот с сыном …- А нотка горделивая проскакивает: вот он сын-то! Своя кровинушка!
     -Ой, надо б тоже сходить. Все дела … Ну, да есть время, успеем.
     И успеют ведь. Непременно в каждой семье денек выберут, да на кладбище сходят. Чтоб все как у людей было: и оградка подкрашенная, и могилки подровненные, памятник скромный с фотографией овальной чтоб чисто вымыт был.
     А уж на Пасху понесут… И веночки из цветочков искусственных, а кто и живые цветы: тюльпаны, гвоздики; яйца, луковой шелухой крашеные, да постным маслицем, чтоб блестючие были, протертые; пасху жирную с цукатами, орехами и изюмом, куски кулича сдобного. И все это накануне батюшкой в церкви освященное. А в сумке незатейливой бутылочка заветная, да пару стопочек лежит, колбаска нарезанная, да огурчики соленые.
     Помянуть надо усопших. А уходя и им на могилке стопарик оставить, да хлебушком сверху накрыть. А как же? Это все напраслину попы наговаривают, что нельзя на кладбище водку пить, да еду крошить. Ну, да пущай. Им свое талдычить, а мы как привыкли – со стопочкой да огурчиком.
     Подходят мать с сыном к кладбищу. Беды не чуют. А какая на кладбище беда может быть? Большое кладбище, просторное. А с другой стороны, уютное даже. Могилки в основном за оградками, ухоженные, обязательно иль крест, иль памятник с фотографией; скамеечки да столики в оградке. А над могилками березы высоченные, ветвями, сейчас голыми еще, вразнобой машут. На верхушках гнезда грачиные прошлогодние чернеют.
     А уж скоро совсем покроются березки сережками нарядными да листочками изумрудными, в гнездах птенцы прожорливые загалдят; народ, одетый празднично, семьями к могилкам повалит. Ждите, усопшие, ждите родственничков! Не забыли они вас! Обязательно придут. А ежели не смог кто – не обижайтесь, может, сам приболел иль живет теперь далече. Так он свечку все одно за упокой души вашей поставил в церкви, да помянул, разговляясь.
     Спите, родные. Спите. Легко вам: вы уже там, а мы еще здесь. Нам еще предстоит только. Самое тяжелое – ждать. Опять же жилплощадь менять… Ладно.
     А мать с сыном тем временем к кладбищу подошли.
     - Хорошее у нас кладбище, да, сынок? – говорила, чуть задыхаясь от ходьбы, мать, шагая за сыном, протаптывающим сквозь сугроб тропинку отцовскими валенками. Справедливости ради надо сказать, что тропинка все-таки явственно проглядывала, вчерашняя метель чуток загладила проход средь могил, но сегодня пробивало ветки берез мартовское солнце, стоял легкий морозец и настроение было… соответственное, скажем уклончиво. А мать, не дождавшись от сына ответа, продолжала: - здесь всегда хорошо, и зимой и летом. Осенью так вообще красиво очень. Листья кружатся в воздухе, шелестят под ногами грустно. Напоминают, что лето не вечно. Весной вот грязновато, ну, да здесь быстро подсыхает – почва песчаная.
     Сашка шел молча, понимая, что мать и не ждет от него ответа. Просто так легче идти по кладбищу, разговаривая тихонько. Вроде как с родными говоришь, знакомыми. А на сельском кладбище, почитай, все знакомые. Одни больше, другие меньше. А уж мать-то Сашкина – Антонина Семеновна, чуть не полвека в здешней сельской больнице медсестрой отработала. Так что на какую могилку не глянь – почти наверняка ее бывший пациент. Лечи не лечи – конец один. Сроки разные.
     Вот и оградка знакомая, незатейливая. Из уголка да прутка металлического сваренная. Внутри три могилки в рядок: ближе к калитке Сашкина бабушка, (мамина мама) чуть дальше, через проходик узкий дядя и тетя отца Сашки. Там какая история была: полюбили два брата двух сестер. Первая пара: родители отца Сашки, совсем молодыми смерть приняли – его, контуженного в Первую мировую, служившего на железной дороге, сбил поезд, она через неделю от сердечного приступа померла. Не выдержала, значит, разлуки. Сиротами отец Сашкин остался и его две младшие сестренки. Отцу двенадцать лет было.
Так и получилось, что растить сирот стала другая пара, у которой своих трое было. И ведь вырастила! Все более- менее людьми стали. Но умерли  не сказать, что пожилыми: пятидесяти трех  да четырех лет. Тоже друг за дружкой. И бабке Сашкиной пятьдесят три было. Сговорились, что ли? Чего не жилось-то? Война кончилась, дети выросли, карточки отменили. Живи – не хочу. Нет вот…
     -К Пасхе навряд успеем, а как солнышко пригреет, непременно покрасим оградку, заодно и крест бабушкин. Пооблупились, однако. Как думаешь, сынок?
     -Сделаем. – кивает Сашка, но не совсем уверенно: чего раньше времени загадывать?
     А вот в оградку-то и не войти. Мало того, что снег весенний спрессовался плотно, так внизу еще и лед набежал. Известное дело – март. Днем пригреет – ночью морозцем схватит.
     Не мешкая, Сашка топориком (батя знал, что говорил) стал вырубать калитку из ледяного плена. Осколки стеклянные брызгали весело во все стороны и сын обеспокоенно сказал матери: - отойди подальше, мама. В глаз бы не попало.
     -И то. – Согласилась мать и, отойдя в сторонку, поглядела в сторону шоссе, проходившего метрах в ста пятидесяти от кладбища. Сейчас, когда деревья и кусты были еще голые, проезжающие по нему автомобили хорошо были видны на фоне искрящегося ноздреватого  снега.
     - А вон милицейский «Жигуленок»  полетел куда-то. – сказала мать спокойно, безразлично даже, как бы констатируя этот рядовой, безусловно, факт. Кого-кого, а ментов в каждом районном  городке хватает с избытком и почему-то всегда, въезжая  в любой, самый затрапезный российский городок, первым делом видишь стражей порядка. Скорее всего, это будут гаишники, спрятавшиеся за кустом иль бугорком, но все одно стражи.
     Забегая вперед, скажу, что в восьмидесятые годы, когда Сашка наладил отдыхать в Прибалтике (какая-никакая, а в те годы заграница) и объехал ее на машине вдоль и поперек: тут тебе Таллинн и его окрестности, Вильнюс и Каунас, Друскиники и Тракай, Рига и Юрмала – как-то, сидя дома, в Москве, на Шаболовке, потягивая из бокала «Хванчкару», задумался. Он только что вернулся от друзей из Таллинна и с удовольствием вспоминал поездку. Но что-то свербило у него в мозгу, причем это было не в первый раз, но в какой-то конкретный вопрос никак не выливалось. Ну, вот что-то не так было в этой самой Прибалтике. Причем во всей. Не хватало чего-то. Или кого-то.
     Стоп. Ментов. Ни разу, в какой бы из республик он не был, ни одного мента он не встречал. Ни на въезде, ни на выезде. Ни гаишника, ни пэтээсника. Хоть форма у них такая же как в России иль другая? Ответа не было.
     А вот в России все в порядке с этим. Бдят. Несут службу нелегкую. Что-то в голосе матери треснуло подозрительно и Сашка поднял голову. Милицейская «канарейка» уже удалялась в сторону села, откуда только что пришли мать с сыном.
     И  что теперь? Да  мало ли куда менты полетели? Сашка – то причем?
     Калиточка железная решетчатая освободилась меж тем ото льда, Сашка распахнул ее с натугой и мать вошла в ограду.
     -Здравствуй, мама. Здравствуйте, родные. – поклонилась она, крестясь, заснеженным холмикам.
     Сашка смотрел на мать, а в голове мелькало: чего она здоровается-то? Ведь «здороваться», значит, здоровья желать! А у этих бедолаг, которые под холмиками, какое к шутам здоровье? Оно если и было, то давно совсем. В пятьдесят три года от здоровья не помирают! Вона, недобрали – то сколько. В России все так – не успевают свое добрать. А еще и на чужое зарятся. А, может, оттого и не добирают, что все по сторонам  зыркают? За кем «канарейка» по шоссе обледеневшему полетела? За соседом? Иль за тобой? Вся жизнь на нервах. А от них все болезни. Оттого и не добираем свое.
     Сашка, намахавшись топориком, перекурить решил. Достал из кармана телогрейки «Яву», спичкой чиркнул, затянулся глубоко. Хорошо! Но тревожно что-то. Мать тем временем от снега лавочку очистила, да на краешек, варежки теплые подложив, присела. Тихо на кладбище. Как и должно быть. Докуривает сигарету Сашка. В одной руке топор, в другой окурок дымится.
     Хруст-хруст. – Идет кто-то по тропке узенькой. В тишине шаги издалека слышно. Посмотрели мать с сыном друг на друга и тут же взгляд, тревоги полный на тропинку перевели. Двое идут, ноги в казенных ботинках в следы, оставленные Сашкой да матерью ставят. Чтоб снега не зачерпнуть. Пальто одинаковые, строгого покроя, черные, рукава реглан. Шапки ондатровые, фабричной мягкой выделки, простому смертному такие хрен купить где. Руки без перчаток, чтоб, если что, «макарова» без промедления  выхватить можно было.
     -Мама, ты не волнуйся только. Это за мной. Не волнуйся. Ничего такого я не натворил.- Голос у Сашки осип слегка, на мать и не смотрит.
     А у той лицо задеревенело враз, тельце сжалось в испуге, губы белые. Молчит мать.
     Двое подходят уже. На казенных щеках от морозца легкого румянец выскочил. Молодые ребята. Целеустремленные.
     У Сашки топор в руке. Сигарета до фильтра дотлела. Застыли мать с сыном. Про топор Сашка и забыл вовсе. А те двое издалека увидели лезвие, на солнце мартовском блеснувшее. – Эх! Выдернуть бы сейчас руки из кармана с «макаровым», зажатым крепко, да… - Та-та –та! – из двух стволов. А потом приказ по МВД: За задержание особо опасного преступника… наградить… присвоить…»
     -Хер вам. – Сашка топорик в снег отбросил.
     - Александр Николаевич? – передний спрашивает. Второй – то из за спины выглядывает: тропинка узкая и в сугроб ему шагать совсем не хочется – снег холодный потом в ботинках  противно тает. А должности у них одинаковые, так какого рожна ему в сугробе стоять?
     -Он самый. – Сашка отвечает. Спокойно держится, молодцом. В сон вот только клонить начало… Помните? Форс-мажором крутым запахло! Ты погоди, погоди спать-то, Сашка, может, и обойдется еще? Сам говоришь, что не натворил ничего. А с другой стороны, не за всяким менты на «канарейках» разъезжают, да по сугробам на кладбище шастают. Темнишь ты что-то , Сашок.
     - Поговорить бы надо, Александр Николаевич. – продолжает передний. Второму  за спиной молчать приходится. Он бы и вставил свои пять копеек, но из- за спины неудобно беседовать. Сугробы эти… Вот так и теряется инициатива. А потом гадаем: почему у одного карьера в рост пошла, а другой сидит второй десяток лет в лейтенантах. Сугробов не надо бояться!
     -Давайте, поговорим, – соглашается Сашка, - а тема-то какая? – и глаз прищурил.
     - Не здесь, Александр Николаевич будем тему обозначать, - а улыбка с лица уже съезжать начала. Да  и кого она в заблуждение введет –ментовская улыбка. – Проехать с нами надо. В отдел.
      «Канарейку» уже и мать и сын сквозь стволы деревьев заметили. Не случайно у матери голос «треснул», когда она ее на шоссе увидела. Им обоим уже ясно было, что менты побывали у них дома и отец направил их сюда. А что ему – больному человеку, сочинять надо было? Да и неизвестно, что там ему менты наплели. Тем более, в штатском.
     -Я пошел, мама. – Одними губами, по- прежнему не глядя на мать, произнес Сашка и шагнул за ограду. Менты расступились и он оказался на тропке посередине, между ними,  как и положено. Через пару минут «канарейка» мчалась в районный УВД. Да и ехать-то было, километра три.
     А мать сидела на лавочке в оградке, обессилев в раз…
     Это уже потом, в камере, и то на вторые сутки, Сашка думал озабоченно: а как мама-то дошла? Сердце не прихватило? Случись чего, так и найдут… в оградке. Эх, надо было ментам сказать тогда, чтоб довезли мать до дома…
     Надо было. Надо было. Все задним умом крепки. Натворят, а родители загибайся от инфаркта. И не вспомнил Сашка про мать, пока везли его. Да мало таких случаев? И напьется, бывало, да домой не придет. А мать думай! Сходи с ума. А когда из училища военного сбежал? Явился, как снег на голову. Чуть с ума не посходили. А потом два года армии, посылки, переводы. Хоть письма писал регулярно. Ну, а уж после армии институт. Историком стал. Пять лет в школе отработал, завучем по воспитательной работе был. Женился, сын народился. Живи да радуйся. И радовались с отцом. Машину помогли купить. «Жигули». Тогда, в семидесятые-то, круче и некуда. Одиннадцатая модель. Беленькая. Отец все прикуривателю удивлялся: - это ж надо, нажал и через пару секунд прикуривай! Охренеть, до чего техника дошла! Магнитола на него меньшее впечатление произвела.
     И вдруг…  Бац! Опять все в тартарары. С женой развелся, из школы ушел. Занялся антиквариатом. Мотается по городам разным да деревням, иконы скупает. И вот теперь…
     А теперь стоп. Не все сразу, господа. Хорошенького понемножку. И так эвон сразу сколько узнали. А то все «Сашка» да «Сашка». А его пять лет, пока в школе работал, Александром  Николаевичем звали. И никак иначе. Ученики, правда, когда на шухере у входа в туалет стояли, при его появлении кричали: - Шуба! Историк идет! -  Ну, в общем-то, ничего обидного. У директора школы кличка «Утюг» была…
     А Сашка ( давайте его так и дальше называть. Во- первых, короче так. А потом, он же сейчас никаких официальных должностей не занимает. Хотя постой, он сейчас инженером на почтовом ящике работает. Ну, это фигня все. Это чтоб его за тунеядку не посадили. В те времена это запросто. Эпоха застоя. Ну, вот пусть менты его по имени-отчеству и кличут.) уже в кабинете следователя сидит. Показания дает. Иль не дает.
    

                Глава  3


Следователь, который на кладбище впереди шел, Бобров его фамилия, не спеша расположился за столом, бумаги разложил, папочку серенькую достал, ручку- самописку приготовил, телефон, сбоку стоящий, потрогал зачем-то, трубку снял, убедился, что гудок есть и только после всего этого уперся взглядом в Сашку.
     - Три дня назад, 18-го марта, в деревне Крупенино были, Александр Николаевич?
     Оп-па! Вот откуда ветер дует! Да был, конечно, два раза был. И что? Да ничего взять-то не удалось у этого дяди Феди! И еще туда поеду, надо только продумать все как надо, там такое в углу висит… Да что вы, менты понимаете! Теперь вот только надо тактику правильную избрать. Раз менты знают о моем визите, значит,  кто-то им настучал. Скорее всего, сам дядя Федя и «стукнул». А вот зачем ему это? Я что его, обидел как-то? Вроде нет. Откуда стрем-то весь?
     И опять скажем «Стоп!» ребята. Начался допрос. Что за процедура такая? Многим ли из вас приходилось на допросе потеть? Пальчики, дрожащие предательски, под столом прятать? С чем можно сравнить это действо, чтоб до каждого дошло, знакомо было? А давайте с покупателем и продавцом. Уж в роли покупателя был каждый. Был-то был, а сколько раз дурили вас, фуфло подсовывали, обвешивали, сдачу не давали, хамили, грубили, обзывали… Вспомнили? А все отчего это? Оттого, что никакой тактики у вас при походе в магазин не было, как себя вести, вы даже и не думали. Вы считали так: у меня есть трояк и я хочу купить бутылку водки. Какие трудности? Но вы не учитываете того, что вам противостоит профессионал, который этих трояков за рабочий день видит столько! И если у вас цель – купить товар получше, то у него задача совершенно обратная – всучить вам фуфло. Но, чтоб вы при этом еще и «спасибо» сказали, а он вам приятно улыбаться будет. Хотя последнее не обязательно вовсе. И так схаваете.
     И вот вы со своим трояком в магазине.
     -У вас, извините, водочка настоящая, мил человек? Не поддельная? Боюсь вот, а то…
     -Обижаете, любезный, – оскорбленно продавец отвечает. У нас тут все настоящее. Не сомневайтесь даже. Да вот, берите хоть эту, - и достает из ящика ее, родимую, - вот, гляди: с винтом золотым, акцизной марочкой. А самое главное, - тут он к тебе наклоняется аж,- вот главный признак заводского изделия, видишь, от клея на внутренней стороне четыре полосочки осталось? – тут он сует тебе в рыло тую бутылку, а ты без очков не то что полосочки, бутылку вместе с продавцом как в тумане видишь. Но киваешь с умной рожей: - вижу, дескать, не слепой.
     Вот это ему, продавцу – прощелыге, и надо было. Чтоб ты умную рожу изобразил. А где ты видел, чтоб умных любили? Которые в очках да еще в шляпе. А вот попробуй изобрази из себя хама, наглеца эдакого, да прямо с порога заяви продавцу: -не вздумай, дескать, паленую подсунуть. Я тебе ее знаешь, куда запихаю? – Все, достанет он тебе бутылочку пусть даже Касимовского розлива, но заводскую! А не азербайджанского  из соседнего подвала. И не будет «гнать дуру» про те  четыре полосочки от клея, заводских  якобы, а на самом деле малярным валиком на этикетку накатанную, да акцизную марочку, в подпольной типографии напечатанную.
     Знаете, господа, рассуждаю я тут с вами не спеша эдак, всякие разности рассказываю, а на душе тревожно: а вдруг вы спросите сейчас – где динамика, сэр? Развитие событий? В каком- нибудь учебнике истории за столько страниц,что мы сейчас прочитали, века прошли, народу поумирало уйма, да по новой родилось, а у нас мужик на кладбище сходил, да вот в ментовку попал.
     Давайте , господа договоримся сразу, что называется, «на пороге». Спешить мы не будем. Вы для чего чтением занялись? Скорее всего, отдохнуть чтоб, чего-то новенького узнать, забыться от забот повседневных и пр.и пр. И зачем тогда меня гнать? Мы ж подгоняем эту жизнь, как только соображать что-то начинаем. В детском садике младшая группа с завистью смотрит на старшую, которая в школу пойдет. –А мы когда же? Скорее бы. Ладно. Вот уже первый раз в первый класс. Здоровенный дылда-одиннадцатиклассник тебя на загривок посадил и в школу отнес, а ты думаешь: когда же и я таким мотылем стану? Школу проскочили. Институт. Курсы повышения. Женились- развелись. Три раза. Ладно, один. И все давай-давай. Скорей! И что? Пенсия уже? А теперь куда гоним? Не гоним уже? Сами дни помчались как угорелые? Вот. А потому читай не спеша, отдыхай.
     А сейчас надо вспомнить, что следователь спросил Сашку о том, был ли он 18 марта в деревне Крупенино.
     -Был – коротко ответил Сашка.
     Главное,  не спешить, понять, что они знают о Сашке, его делах, связях.
     - Что же вы там делали, Александр Николаевич?
      - Водку пил.
     Хрен я тебе  лишнее скажу, какой вопрос, такой и ответ будет.
     -И с кем же вы ее пили, и по какому поводу, кстати?
     - С дядей Федей, по поводу праздника.
     - Это какого же праздника, - искренне удивился следователь, - 8 Марта прошло, до Пасхи далеко еще?
     - 18 марта весь прогрессивный мир отмечает День Парижской Коммуны, гражданин следователь. Или товарищ? Я же могу называть вас товарищем? Я ж не преступник пока.
     Следователь поморщился. – Давайте избегать все-таки слова «товарищ», Александр Николаевич. Тем более, что ваше правовое положение в любую минуту может измениться. Я, кстати, забыл совсем, что по образованию вы историк и по части исторических дат можете дать мне фору. Но, поверьте, у меня есть другие преимущества. Если хотите – козыри. И я их в нужную минуту на стол выложу.
     Так, - подумал Сашка, - значит, все серьезно.
     А следователь передышки не давал.
     - А дядя Федя, он что, ваш родственник, Александр Николаевич? Что вы в такой большой международный праздник решили навестить его?
     А вот теперь стоп. Мысли Сашкины заметались судорожно. Ни хрена этот дядя Федя никакой не родственник, он и рожу-то его с трудом вспоминает, все-таки выпито было немало. Аккуратнее надо с бухаловом этим, такие серьезные дела по пьяни не делаются. А, что он, знал, насколько серьезным этот визит будет? Что там доска такая в углу будет? И дядя Федя этот… жучило тот еще. На кривой не объедешь.
     - Так я жду ответа, Александр Николаевич. Повторяю вопрос: вы родственник  гражданину Федору Тимофеевичу Комарову, 1927 года рождения, урожденного д. Крупенино N-ского района Московской области.
     А Сашке что-то спать резко захотелось. Организм к такому напрягу был явно не готов.
     -Гражданин следователь, что-то… поплохело мне. Можно в камеру? Передых нужен.
      Видно, в Сашкиных глазах что-то было такое, что следователь не стал возражать, а вызвал конвоира и отправил Сашку в камеру, где он моментально заснул.         

      
             

         
                Глава  4
               
    
   
     Я точно знаю, что пришла пора обстоятельно познакомиться с нашим героем. Потому что пока картинка складывается совершенно пестрая и маловразумительная. То он курсант военного училища, то историк. А в промежутке служба в армии и учеба в институте. Вроде как женатый, но вот уже и холостой, с мамой живет и добычей антиквариата занимается…
     Давайте по порядку. Родился на Дальнем Востоке, в Хабаровском крае. Сейчас спросите: а поближе не мог? – Не мог. Вернее, не могли его папа и мама родить поближе, поскольку их обоих послала Родина на войну с империалистической Японией, которую папа и мама быстренько, с минимальными потерями, триумфально выиграли. В числе других солдат и командиров, конечно. Папа потом был назначен инспектором концлагерей, где содержались пленные японцы, а мама в одном из лагерей работала медсестрой, потому как пленные японцы периодически болели, а временами сотнями помирали во время эпидемии тифа. Вот в концлагере родители Сашкины и познакомились, а вскоре и поженились. А в 1947-м году народился у них Сашка.
     Поскольку и мама и папа были людьми государственными и обязаны были работать, из Ярославской губернии вызвали Сашкину бабушку - мамину маму, чтобы она сидела и ухаживала за внуком. Она и ухаживала. Как могла. Была она неграмотной, но Сашка был еще совсем маленький и ни читать, ни писать тоже не умел и поэтому всеобщая с бабкой неграмотность им не мешала. Тем более, что колыбельные бабушка пела замечательно.
     И все было хорошо и вполне комфортно, пока маленький Шурик не заболел. Врач прописал малышу какое-то лекарство и наказал давать его по три капли на столовую ложку воды. Но бабка не поняла что-то и накапала целую столовую ложку одного лекарства, без воды. Шурик хоть и морщился, но выпил ложку до дна.
     А через несколько минут закатил глаза, изо рта пошла пена и… В доме был телефон, поскольку отца частенько вызывали на службу даже ночью, и бабка сумела дозвониться до зятя. Отец примчался на служебной машине, шофером у него оказался почему-то японец из военнопленных, а, поскольку была зима и дороги уже здорово переметало, они застряли на каком-то участке и машина заглохла. Отец, вытащив пистолет, приставил его к голове водителя и кричал, что если тот сейчас же  не заведет двигатель, он пристрелит его. Двигатель с перепугу завелся, отец толкал машину и они доехали-таки до больницы. Мама уже почему-то была там.
     Шурику был уже почти год, но мама до сих пор кормила его грудью. Это, как говорили потом врачи и решило исход сильного отравления лекарством. Материнское молоко вылечило Сашку.
     Вот так. «Пейте дети молоко – будете здоровы!» Добавим – материнское.
        В 1949-м отца комиссовали по болезни: схватил малярию, и родители поехали к родственникам в Подмосковье. Помните, в оградке на кладбище рядом с могилой бабушки пара супружеская лежит? Это как раз те самые, кто отца после скоропостижной смерти родителей воспитывал, да на  ноги поднимал. « Два брата женились на двух сестрах»
     А куда еще отцу было ехать, если он школу закончил в 1941-м году и выпускной вечер у него был в ночь с 21-го на 22-е июня? А потом г. Энгельс Саратовской области, артиллерийское училище и фронт. Ранения, контузии, плен, побег, освобождение, реабилитация. Всего шесть слов, а вы знаете, сколько всего за ними стоит? Я немного знаю. Ладно.
     Подмосковное село, которым в тот недобрый день мать с сыном на кладбище шли и было тем местом, куда в 1949-м году приехал Сашка с родителями. Или родители с Сашкой. Здесь ходил в детский сад, закончил вечернюю школу, одновременно работая на текстильном комбинате, где отец работал начальником крупного цеха, а потом и заместителем директора комбината. Здесь Сашка впервые полюбил, да не кого-то, а свою учительницу немецкого языка, замужнюю женщину, в которую, если честно, была влюблена практически вся мужская половина вечерней школы. И она ответила Сашке взаимностью! Из- за нее он и в военное училище пошел. А когда закончилась эта история, бросил его.
     Кстати, не дает мне покоя один вопрос: что считать Сашке малой Родиной? Отец родился и вырос на Владимирщине, мама из Ярославской губернии. Сашка родился, как мы знаем, на Дальнем Востоке, который не помнил вообще. Хоть бы что-то в детской голове осталось. Нет, ничегошеньки, видать, совсем мал еще был. Вырос в подмосковном селе. Но признавать его за малую Родину не хотел. Мало того, не любил он это фабричное село.
     Хотя работать слесарем ему очень нравилось. Сейчас расскажу. Когда закончил Сашка восемь классов, встал вопрос, где заканчивать среднюю школу. В райцентре была школа от Академии наук и ребята, знающие и любящие математику, пошли учиться туда. Сашка был гуманитарием и за все время обучения в школе самостоятельно решил всего одну задачку по геометрии. Что-то там из Пифагора. И решил он пойти в вечернюю школу, поскольку как раз в тот год вышел Указ о том, что в ней надо учиться 10 классов, а в дневной 11-цать. Дураков нет. Для парня это лишняя попытка поступления в институт.
     Стоп. Вот ведь штука какая. Отец его, как приехали они сюда, так и работал до пенсии на текстильном комбинате. Какую-никакую карьеру сделал. Сашка после восьмого класса стал учеником слесаря. Пардон, сначала отец его хронометражистом  в крутильный цех устроил. Ну, это вообще работа отстойная. Ходи в белом халате по цеху с секундомером в руках и снимай с работниц хронометраж, а потом нормировщик на основании твоих данных бац! – и повышает им план. И они смотрят на тебя как на врага народа. А там, на текстильном комбинате, полно девчонок молоденьких да хорошеньких, отец, работая замдиректора, жаловался, что в цехах вентиляция часто выходит из строя от застрявших презервативов. И как тут работать на такой гадской работе, когда на тебя девчата как солдат на вошь смотрят?
     И это в то время, когда его одноклассники пошли работать слесарями, электриками. Сначала, конечно, учениками, но потом, как и положено сдавали на разряд и становились настоящим рабочим классом. Комбинезоны их были промаслены, на головах красовались такие же промасленные, захватанные рабочими руками береты, ходили пацаны по шумным ткацким цехам гордо – знай, мол, наших, а девчонки приветливо улыбались им и шушукались вслед.
     А тут никакой романтики! И смотрят на тебя как на врага народа. А мама сказала: - слесарем - никогда! Чтоб в квартире мазутом, металлом, тавотом и еще какой-то гадостью воняло? Нет.
     Хорошо, нет так нет. Пойду сам к главному механику. Сашка знал, что главный механик комбината Константин Артемович Ботяков приходится им дальним родственником и это обстоятельство придавало уверенность в успехе мероприятия.
     Наивный пацан! Отец Сашки – заместитель директора комбината, как-то, перед очередным совещанием у директора, отозвал в сторону Константина Артемовича и чуть не на ухо ему нашептал: если вдруг придет мой проситься в слесаря, что хочешь придумай, но к себе не бери. – Понял. – Пожал плечами механик, не задавая лишних вопросов, – раз просит человек, значит, так надо.
     Так все и вышло.      
     - Мест нет, Сашка,. – пробурчал Ботяков, уткнувшись в бумаги, - ты бы осенью пришел… А сейчас…
      -Ну, учеником ведь, Константин Артемыч!
      -Да уж ясный пень – не бригадиром, - хохотнул механик.
     -Вам смешно, а тут… - Сашка чуть не плакал.
     -Все, Сашка, не мешай работать. Привет отцу. Хотя… -  Сашка встрепенулся и с надеждой посмотрел на Ботякова.- Если помрет кто… вдруг. Всякое бывает.
      Разговор этот был в субботу, (тогда еще шестидневная рабочая неделя была) а в воскресенье, ближе к обеду, Сашка сел на велосипед и поехал на плотину купаться. На дворе был июнь, стояла жаркая погода и где, как не на речке, проводить время пацанам.
     Кстати, плотину эту строили под руководством Сашкиного отца. Текла на этом месте тихая речушка с  прозрачной водой, вытекавшая из леса, в ней и искупаться-то нельзя было: мель да коряги. А сейчас это широкое водохранилище ( по местным масштабам, конечно) и отец самолично запускал туда мальков карпа и карася, так что теперь и рыбалка тут была отменная.
     Сашка по петляющей посреди пшеничного поля тропинке подкатил к речке и стал было раздеваться, чтоб нырнуть поскорее в прохладную воду, как заметил в воде какие-то странные фигуры, а на берегу взволнованный отчего-то народ.
     -Да это же водолазы!- догадался Сашка. До этого ему доводилось видеть водолазов только в кино.
     Он подошел к берегу и спросил у Сережки Шепарева, с любопытством наблюдающим за происходящим: - это чего они, Серега?
     -Да мужик утоп, - весело отвечал Серега, оглянувшись на Сашку, - вроде слесарь из РМО… Лелька Кошенков…
     На следующий день, как только главный механик вошел в свой кабинет, Сашка влетел следом, а еще через день Приказом был зачислен в ремонтно-механический отдел (РМО) учеником слесаря в бригаду, обслуживающую Технический отдел. Ботяков оказался верен своему слову.
     Замечу сразу, что это была  бригада, воплощающая в жизнь то, что придумали и разработали инженеры технического отдела. То есть умные ребята-инженеры придумали  какое-то усовершенствование к станку ткацкому, иль сновальной машине, а может, крутильной… Да мало ли. Готовят чертежи подробные, тех. совет рассматривает это дело и если одобрит, то чертежи направляются в бригаду слесарей техотдела. И они воплощают идеи инженеров в жизнь. Здорово? Тут надо уметь и чертежи читать, давать задания фрезеровщику, токарям, что-то и в кузнице изготовить. Одним словом, интересная творческая работа.
     - Ну, что же, Сашка. Вот твой верстак. Тиски. Твое рабочее место. Инструмент наживай. Потому как без хорошего инструмента ты не слесарь. На первых порах кое-что, самое необходимое, в инструменталке у Димки Лаптева получишь, а в основном сам добывай.
     Бригадир Петр Иванович Трубочкин, кряжистый старообрядец, в кисти рук намертво въелась металлическая пыль, с лицом суровым, как у святого старца на древней иконе, движениями точными и размеренными, был немногословен. Закончив краткий монолог, он шагнул к тискам, намертво зажал в них трехмиллиметровый кусок листового железа и протянул Сашке остро отточенное зубило и молоток.
     -Показывай, чему вас в школе учили.
     В сельской школе у мальчишек были, конечно, и уроки слесарного дела, столярного, сварочного даже, но все это казалось тогда несерьезным, да и навыков-то не было. А без опыта на что ты способен…
     Сашка взял инструмент и посмотрел на бригадира, остальных членов бригады: Мишку Шестакова и Костю Захарова по прозвищу Шанай. Потом уже, через много лет, закончив институт, Сашка лазил по разным словарям и пытался выяснить, что же означает загадочное «Шанай»? Ни у Даля, ни в других словарях ничего похожего не было. Ладно.
     А мужики – опытные слесаря, хоть и смотрели на Сашку испытующе,  ни насмешки, ни вражды в их взгляде не было. Наоборот, подбадривающе глядели они на Сашку.
     А он уже шагнул к верстаку. Удары получались у него слабые и железо не поддавалось, лишь мелкие заусенцы отскакивали в стороны.  Боялся Сашка промахнуться по кончику зубила да вдарить по руке. Должно, больно будет.
     Петр Иванович решительно отстранил его, взял молоток за самый конец рукояти, размахнулся широко и на выдохе ударил. Раз, другой, третий… Через минуту кусок железа развалился ровно надвое.
     -Понял? – строго спросил Петр Иванович.
     -Понял. – Ответил Сашка, зажал крепко один из кусков в тиски, взял крепко в правую руку зубило, (левша он был) молоток почти за кончик рукояти и… вдарил со всей дури.
     В следующую секунду молоток летел в одну сторону, зубило в другую, а Сашка увидел, как на костяшке указательного пальца правой руки обнажилась кость и бесстыдно белела на фоне черно-серых тисков и ржавого куска металла. Крови пока не было. Но тут почему-то закружилась голова и Сашку качнуло.
     -В медпункт его. – Скомандовал бригадир.
     Медсестра обработала Сашке рану, наложила повязку, вкатила противостолбнячный укол,  и вскоре Сашка опять стоял у верстака.
     -Чего теперь делать-то, Петр Иванович? – растерянно спросил он.
     - Бери зубило, молоток и учись работать…
     А шрамик от того удара в форме полумесяца остался у Сашки на всю жизнь.
     Скоро научился Сашка и чертежи читать, пользоваться штангель и кронциркулями, в кузне молотобойцем, если надо, кувалдой махать, в общем, вписался в бригаду.
     По ткацким цехам проходил теперь с гордо поднятой головой: -знай, мол, наших! Рабочий класс идет! – молоденькие ткачихи игриво подмигивали ему –жених-то завидный, сынок замдиректора! И от этого по телу пробегала приятная дрожь. Но щипать мимоходом за упругие попки еще не научился и с завистью смотрел, как делали это взрослые уже мужики.
     Ну, ничего, всему свое время.

    
    
                Глава 5
 
    
     Утром в цех,  вечером в школу. Рабочий день у Сашки, как у малолетки, еще не полный был, потому хватало времени поспать часок после обеда, уроки сделать, а уж потом до девяти вечера в школе. Тяжело? Наверное, но он как-то этой тяжести не замечал. За то интересно все как! На работе Геннадий Станиславович – инженер техотдела, принесет новую разработку, вместе с ним читает Сашка чертежи, что неясно, тот подскажет, объяснит: вот это надо токарям отдать, вот здесь фрезой выбрать, а вот эти две штуковины сварить надо аккуратно, а потом швы зачистить в ноль. Понял, Сашка?- А Сашка уже на разряд сдал и стал настоящим рабочим. В цех входил, как в дом родной. Минут на десять-пятнадцать пораньше придет, мужики уже на лавочке широкой, вдоль батареи парового отопления расположенной, засаленной комбинезонами донельзя, сидят, папироски смолят, и если накануне, не дай Бог, футбольный матч был, да еще «Спартак» с «Динамо» играло, ор такой будет стоять… Хоть святых выноси. Кстати, по поводу святых. Среди мужиков как православные были, так и старообрядцы. Комбинат стоял на левом берегу небольшой речушки, а на правом берегу, через мосток, да полем чуток, деревенька старообрядческая стояла. Особняком от основного села. Кладбище тоже свое, старообрядческое. Дома в деревне все добротные, с крытыми дворами, в которых скотина разная располагалась. Народ не бедно жил. На комбинате зарплаты были хорошие, да свое подсобное хозяйство, с чего плохо жить? А кержаки (старообрядцы, то есть) не курили, да и спиртным зря не баловались. Выпьют, конечное дело, мимо рта не пронесут, но на другой день ни-ни, никакой похмелки!
     Еще интересная деталь. Ведь старообрядец бороду не бреет, не положено ему по вере, в отличии от православного. Крестится двумя перстами. Ну, это отдельная тема. Сейчас о бородах. Так вот, старообрядцы, работавшие на комбинате, бород не носили. Запрещено техникой безопасности. На ткацком производстве челноки кругом шныряют, батан стучит, шестеренки да ремни приводные вертятся, тут не зевай, мигом затащит да порвет. Оттого и безбородые тут старообрядцы ходили.
     А вот выпить не отказывались. В цехе трое кержаков было: бригадир Сашкин, Петр Иванович и двое токарей –братьев – Ефим да Кузьма Ширяевы. Серьезные все мужики. Настоящий рабочий класс. Такие в трудную минуту не подведут. Но и пошутить да подначить друг дружку любили, а как без этого.
     Сашка тоже у них… шутить научился. Как-то летом, в августе, по моему, 1962 года, в Тушино парад авиационный был. Сашка с ребятами – Славкой Ходаковским да Толькой Федосеевым туда и поехали. Электрички стали уже ходить с автоматическими дверями. И вот едут они, без билетов, конечно: копеечку-то хочется сберечь на мороженое да сувениры какие, а тут ревизоры – дядьки строгие! Как подхватилась наша троица в тамбур, Славка дверь пытается отжать да на ходу с электрички спрыгнуть. Тут ревизоры в тамбур врываются, не меньше пацанов перепуганные и ну Славку от двери оттаскивать – Вы что, етит твою… под колеса захотели? Ума совсем нет? –Дяденьки, простите, у нас билетов нету, не высаживайте… Посмотрели ревизоры: - Езжайте уж, засранцы, да не вздумайте больше бегать так, билеты лучше купите.
     На тушинский аэродром трамваи переполненные идут, народ на подножках висит гроздьями да сзади цепляется, того и гляди под колеса сорвется кто. На стадионе трибуны заполняются потихоньку,  сувенирами разными торговля вовсю идет, ребята уже всю грудь значками разноцветными залепили, мороженые, пирожки едят, а Сашка сигару гаванскую купил. Курить-то он начал уже с год как. А куда денешься? На работу придешь, мужики смолят, окромя старообрядцев, конечно. В школе на переменке в коридор выйдешь, а на площадке лестничной дым коромыслом стоит, учителя вместе с учениками дымят вовсю. Поначалу Сашка у отца «беломор» таскал, а потом, чего уж там, в открытую курить начал. Рабочий класс, как- никак. А от сигары даже не зажженной аромат такой идет, ни с какой сигаретой вонючей не сравнить. А стоила она тогда копейки: братская Куба задарма нам их поставляла.
     Но вот народ зашумел, хлопать начал, на правительственных трибунах движение началось. –А это кто там маленький такой, лысый совсем?  - Хрущев это, ай не видишь? – А рядом? Неужто Гагарин? И Титов тут же! Мать честная! Живьем таких людей сельским пацанам увидеть, да это… Эх!
     А потом самолеты такое вытворять начали, замучался народ головами крутить. Тут тебе все фигуры высшего пилотажа: виражи с разным уровнем крена, перевороты, мертвые петли, штопор, хаммерхед, переворот Иммельмана и пр. Потом, впервые, по моему, вертикальный взлет истребителя показали.
     Славка Ходаковский после этого парада авиацией бредил просто. Школу закончил, поступил в Ейское авиационное училище. Парень спортивный, крепкий был, физрук в школе доверял ему даже уроки физкультуры в младших классах вести, потому как один он на всю школу был.
     …За месяц до окончания второго курса во время учебных полетов Славкин истребитель рухнул на землю. Катапультироваться Славка не успел. Иль не захотел. Не знаю. Привезли Славку в цинковом запечатанном гробу, только фуражка его курсантская с голубой окантовкой к крышке приколочена. Сашка и другие ребята несли гроб на руках до самого кладбища. Девятнадцать лет Славке было.
     Парад закончился. На этот раз в кассах Курского вокзала пацаны взяли билеты и ехали спокойно. Толька Федосеев, увидев у Сашки в нагрудном кармане торчащую сигару, с видом знатока предупредил: - Не вздумай сильно затягиваться, глаза до коленок повиснут. Она же крепкая до невозможности.
     На следующий день, в понедельник, шагал Сашка в родной уже теперь цех. Вышел на пяток минут пораньше. – Сейчас, не доходя до двери в цех, сигару закурю, войду, попыхивая, а там, как всегда, мужики сидят, футбол обсуждают. Ух ты, скажут! Какую штуковину куришь, прям как американец в кино.
     В мастерской, как и предполагал Сашка, стоял гвалт. Громче всех кричал кузнец Володька Пойров, по кличке Вакула.
     - Куда вашему «Спартаку» до «Динамо»? Яшину-то забить кишка у вас тонка! – Накануне «Спартак» всухую проиграл «Динамо» и теперь Вакула торжествовал.- Вона, еще один болельщик спартаковский идет. – Увидел он Сашку.
     План возник в ту же секунду.
     -Да ладно тебе, Вакула, – миролюбиво произнес Сашка. – Никто ж твое «Динамо» и не хает, а уж тем более Яшина. На вот лучше, затянись заморским табачком. С самой Кубы!
Прямо от Фиделя.
     Вакула, обескураженный мирным поведением заядлого спартаковского болельщика Сашки, протянул с готовностью руку за сигарой.
     - А чего, давай. Что за табак такой?
     - Да с твоим «Памиром» не сравнить, конечно, трава травой, ты поглубже затягивайся, чтоб вкус табака почувствовать.
     И Сашка протянул Вакуле сигару, опоясанную золотым ободком.
     Вакула крутанул ее в огромных, пропитанных горячим металлом руках, понюхал, смешно поелозив носом и сунул в рот.
     -Поглубже, поглубже затягивайся, – наклонился к нему Сашка, весь дрожа от предвкушения.
     Огонек сигары из темно-красного превратился в яркий, даже побелел чуток, температура там была  почти как в горне. Мужики притихли и смотрели, как завороженные на кончик сигары.
     А смотреть-то надо было уже на Вакулу, который выдернув сигару изо рта, смял ее с силой в руке, только искры посыпались на пол. Глаза у него были как у больного базедовой болезнью, лицо ежесекундно меняло оттенки от темно-красного до цвета зеленой патины,  рот беззвучно открывался, а свободная от сигары рука шарила вокруг в поисках чего-то тяжелого.
     -Беги, Сашка, убьет ведь Вакула!
     Долго потом Сашка избегал ходить в кузню…
    
    
     А сейчас вот о чем хотелось поговорить. Привык уже Сашка к ребятам, к месту своему рабочему, инструментом хорошим постепенно разжился, как советовал бригадир, доверять ему более менее серьезные чертежи стали, инженеры чуть ли не как с ровней разговаривали… Но все одно чужаком был Сашка в рабочем коллективе. Трудно сказать, что там чувствовали рабочие по отношению к Сашке. Хотя на вид все было очень даже… как надо . Но вот понимал Сашка, что здесь он человек временный. Одноклассники его – Витька Белов, Женька Жиляев, Генка Иванушкин  работали, с первого дня понимая, что почти наверняка и на пенсию уйдут  именно отсюда. Кстати, эти ребята в свою компанию Сашку так и не приняли. Нет, внешне он был вроде как свой парень, и в школе, и за грибами в лес, на речке купаться, в пристенок даже играть. Но… не свой. Сашка это всегда чувствовал. Однажды, помнится, пришел в клуб на танцы, а накануне батя первые часы Сашке подарил. Марки «Россия», водонепроницаемые с противоударным устройством. Тридцать пять рублей стоили. Нет, тридцать два. Стоит Сашка в предбанничке с ребятами, курит. А сам на часы то и дело поглядывает, вроде как опаздывает куда. А Колька  Бабушкин по кличке Чекулец интересуется:- никак часы новые купил, а, Сашка? – Отец подарил,- с готовностью отвечал Сашка, - с противоударным устройством! –Ну, да? – заинтересовался Чекулец,- прям с противоударным? А дай поближе поглядеть. Да сними ты их, чего с ними будет. – Сашка и снял, и Чекульцу в руки отдал. Тот посмотрел заинтересованно так, прочитал на задней крышке надпись: «влагонепроницаемые с противоударным устройством». – смотри- ка, не обманул. Сейчас проверим качество. – Тут Чекулец размахнулся да как вдарит часы об бетонный пол, осколки так и брызнули в стороны.
     И чего тут Сашка мог сделать? Чекулец этот был из бедной совсем семьи, там детей было… человек десять, если не больше. Жили они в избушке крохотной, глиной обмазанной, как помещались там, не знал никто. А пацаны в семье все здоровенные с виду да угрюмые. В деда пошли, тот в лесу дерево срубит, бывало, да на плече тащит домой без передыха. На дровишки. Примерно такое Ленин на субботнике с целой бригадой энтузиастов нес. Кольке-то Бабушкину, который качество часов проверил, кличка «Чекулец» от деда и перешла, когда тот помер.
Что интересно, ребята, которые вокруг стояли, ни слова в защиту Сашки и часов не сказали. Я ж говорю, чужой он был для них.
     А Сашка понимал, что как только закончит школу, уйдет он с комбината сразу же, вот только не решил куда поступать будет: то ли на юриста,  на журналиста может, в педагогический тоже неплохо, на историка хоть. Что-то с гуманитарными науками связанное, в этом вот сомнения не было.
     А что же другие ребята, которые его окружали, ни о чем таком не думали? Они что, тупее его были? Да вот уж не сказал бы. Тот же Генка Иванушкин, который всю жизнь потом будет электриком работать, совсем неглупый парень . Да глупый электриком и не проработает долго, там же 380 подходит где… Угольки останутся.
А мать Генкина, тетя Рая, однажды и вовсе заявила Сашке и еще кто-то тогда рядом стоял: вам до моего Генки сто верст говном плыть – Многовато. Иванушкиных, кстати, тоже немало ребят было: Женька, уже знакомый нам Генка, Витька и Валерка. И все в рабочий класс пошли. Женька с Генкой в футбол еще здорово играли, за команду комбината на первенство района выступали. Хорошие все пацаны: не пьяницы, не курили даже, Женька один, по моему, самый старший, дымил, да и бухал не в меру. Всех этих ребят, родившихся здесь, в селе, вполне устраивала эта рабочая жизнь. И их можно понять, поскольку никчемной она ну никак не была. Наоборот, комбинат тогда и на спорт деньги выделял, футбольную команду экипировал и помогал всячески, стадион сельский содержал как мог, плотину на реке сделал. Недалеко от нее , в лесу, пионерский лагерь комбинатовский был, дома строились, квартиры рабочим и служащим выделяли, путевки на юг бесплатные давали, детский сад и школа работали, в клубе фильмы крутили и кружки всякие функционировали. Чего еще надо для полноценной жизни? Почему же Сашка не связывал свою жизнь не только с комбинатом, но и вообще с этим селом?
      Как мы все-таки определяем свое место в жизни? Предназначение наше… конкретно мое, твое – какое? Как в том анекдоте, когда мужик предстал перед Богом и спрашивает Его: скажи, Господь, какое же Предназначение мое на земле было? – А Господь отвечает: - А помнишь, сорок лет назад ехал ты в поезде и в вагоне-ресторане попросили тебя передать коробок спичек? Вот оно и было…
     С другой стороны, согласитесь, ведь не каждый человек о своем предназначении задумывается. Да что там – таких единицы будут. И хорошо очень. Это ж представить страшно, если каждый будет о таких серьезных делах задумываться. Мало того, еще и предпринимать что-то для этого…
    
    
    

                Глава 6.

          К сожалению, не могу я сейчас перейти  непосредственно к истории с этим дядей Федей. Ведь до сих пор неясно, как и когда Сашка стал заниматься антиквариатом, ведь это вам не в палатке всякой хренью торговать, неясно и что сподвигло его, до сих пор еще простого сельского парня, пусть даже и учителя, (подумаешь, редкость какая!) на такое экзотическое занятие как добыча антиквариата. Чем до этого занимался? Ну, хоть в общих чертах.
     Сейчас разберемся. Школу вечернюю он закончил, в военное училище поступил, но потом, со второго уже курса, сбежал. Там, вроде бы, любовь была замешана. Все так. Причем любовь, господа, такая… как в книжках да кино. Да что там, Сашка ее через всю жизнь пронес. Но об этом потом. Будет пока в камере сидеть, время у нас будет, расскажем и об этом.
     Потом Сашка в армии служил. Попытка поступить в институт у него была, но не удалось. Сдавал вступительные в МГУ, историко-архивный, педагогический, наконец, но нигде не прошел по конкурсу. Хоть одного балла, да не хватало. Отслужил в танковых войсках два года и уже с ходу поступил в педагогический на исторический факультет. Как у отслужившего в армии у него были теперь льготы и он шел вне конкурса. Закончил, стал работать в школе. Женился на втором уже курсе. А чего ждать, уже 22 года стукнуло. Сын родился. Все шло своим чередом. Как у многих, у большинства даже. Ничего выдающегося. Мало того, ничего и не предвещало никаких таких изменений в его жизни.
     А она, жизнь, потихоньку, ненавязчиво даже, заставляла решать какие-то, вдруг, ни с того, ни с сего встретившиеся, задачи. Закончил Сашка институт и распределили его в… милицию. Вот это да, скажет кто. Как же так? Где история и где милиция? А рядышком. Исторический факультет любого института или университета был прежде всего факультетом идеологическим, а его выпускники – проводниками политики партии и правительства. А идеология тогда была одна – коммунистическая. А какие люди, по вашему, должны были работать в милиции? Правильно – идеологически выдержанные, преданные идеям коммунистической партии. Кстати, несколько ребят тогда в КГБ завербовали, потом многие на партийной работе оказались… Вот такие тогда историки были.
     Сразу скажу, что Сашка от других таких же историков ничем не отличался: - партия наш рулевой, идеи Ленина верны, коммунизм победит. И никак иначе. Толстый жирный дядя Сэм с сигарой во рту – главный враг советского человека.
     А направили Сашку в детскую комнату милиции. Инспектором ДКМ в звании лейтенанта. Полковник на Петровке 38 руку тряс – поздравлял с назначением. На следующий день Сашка пришел в отдел кадров местного ОВД. Кадровик майор Бодров глянул на направление недоуменно, пожал плечами и равнодушно сказал: - У меня все вакансии в ДКМ заняты.
     На следующий день Сашка опять был на Петровке 38, пышущий оптимизмом полковник тут же пообещал исправить недоразумение и наказать виновных.
     На следующий день Сашка получил направление в ДКМ города районного подчинения, до которого ему добираться в один конец было минимум два часа. – Я что, похож на идиота?- возмутился Сашка, - четыре часа в день на дорогу тратить?.
     - Пишите заявление, что отказываетесь. – снова пожал плечами кадровик.
     Так рухнула Сашкина ментовская карьера, не успев начаться.
     Но работать было где-то надо и он направился в  ГОРОНО города. Зав. РОНО посмотрела Сашкины документы и сказала, что историков в городе хватает, но есть место в спецшколе для малолетних бандитов, которая располагается в глухом лесу. Ехать лесом надо было не менее двух часов. Зато за вредность полагается двадцатипяти процентная надбавка.
     Приплыли. Тогда Сашка вспомнил, что его двоюродный дядя много лет возит на персональной «Волге» первого секретаря города, а первый секретарь города в те коммунистические времена был тем же, кем сейчас является мэр, а может и выше. Короче, главнее его в городе и районе не было никого. Сашка пришел в горкомовский гараж и объяснил дядьке ситуацию, на что дядька обозвал его по свойски дураком на букву «М» и сказал, что идти в гараж надо было сразу, потому что без «мохнатой руки» Сашка никому не нужен. На следующий день после звонка из горкома Сашка был принят на работу в школу на должность заместителя директора по воспитательной работе с зарплатой 220 рублей. Для непосвященных объясняю, что работать на этой должности могли учителя со стажем не менее двух лет и обязательно члены партии. Ни того, ни другого у Сашки не было, но был дядька шофер и т.д.
     С тех пор всю оставшуюся жизнь Сашка при решении каких-то вопросов всегда искал такого «шофера» и только если его не было, готовил нужную сумму.
     Итак, стал Сашка работать в школе. Вообще, иерархия в школе следующая: во главе стоит директор, который имеет двух заместителей. В больших школах – больше. Заведующий учебной частью (завуч) и организатор по внеклассной работе, иногда его называли завуч по воспитательной работе, что неправильно, поскольку слово «завуч» уже расшифровывается как заведующий учебой. Каждый администратор, кроме своих руководящих функций, должен еще и вести  уроки, но не более 12-ти уроков в неделю. Меньше можно, больше – нельзя. Иначе это будет сказываться на качестве руководства.
     Кстати, не обижайтесь, но пока Сашка в школе работать будет, я его Александром Николаевичем звать буду. Ну, не серьезно это: учитель истории, а тем более замдиректора - Сашка. Полная хрень. Тут все должно соответствовать: имя- отчество – раз, костюм с галстуком два, рубашка с чистым, безусловно, воротником и с не лохматыми манжетами – три, сияющая обувь четыре, аккуратная прическа пять. И, конечно – портфель. Какой учитель без портфеля? К тому же руководитель? Да, красивый кожаный портфель. Кстати, в те годы это совсем недорого было. Позже «дипломаты» пошли. Вроде все перечислил. Нет, еще строгий вид. А как? Саш… Александр Николаевич молодой совсем, а уже руководитель. Коллектив учителей у него в подчинении. В тех вопросах, которые в его компетенции, конечно. Про учеников и говорить не приходится. Тут, кстати, у Александра Николаевича было все в порядке. С дисциплиной на уроках он справлялся, а это уже залог успеха. Ну, а знания совсем свежие были, студенческая скамья не остыла еще. Хотя к каждому уроку, конечно, готовиться приходилось. Во- первых, учитель обязан составлять план урока, где отражается его цель, время и вопросы для повторения пройденного, план изложения нового материала и его закрепление. Все это до минуты должно быть расписано в специальной тетради, которую в любую минуту могут проверить или завуч или директор. Конечно, что греха таить, Александру Николаевичу попроще было, все-таки сам начальник. А вот рядовой учитель мог здорово схлопотать за нарушение этого и других каких-то правил. Вы спросите, как можно наказать и так вечно замотанного учителя? Элементарно.
     Я не знаю, как сейчас, а в те годы директор обязан был в конце каждой четверти подсчитывать процент успеваемости в школе. Стопроцентная успеваемость, конечно, недостижимый показатель, но 90 с чем-то ты показать обязан. И вот названивает в конце четверти директор своему приятелю – директору другой школы: - Привет, Андрей Сергеевич, как жизнь молодая? – После ничего не значащих вопросов о рыбалке в выходные, здоровье жены и детей следует и тот, ради которого этот звонок  прозвучал: - Подсчитал уже процентик-то, Андрей Сергеевич? Ну, как какой, не прикидывайся, послезавтра отчет в РОНО сдавать уже, будь он неладен. Сколько? 93 и семь? Молодец. Ну, бывай. До встречи.
     После этого вызывается завуч и следует, причем с ничего хорошего не сулящими нотками, вопрос: - что там у нас с процентом успеваемости, Алевтина Ивановна, подсчитали уже? – И ждет с надеждой. Завуч открывает папку, с которой пришла, понимает ведь, что сейчас волнует шефа и рапортует с удовлетворением: - В прошлой четверти, Юрий Петрович, у нас было 92 и четыре десятых процента. Сейчас подтянулись, пока получается 92 и8.
     -Алевтина Ивановна! – разводит руки директор, - какие 92 и восемь? У Андрея Сергеевича 93 и 7! Вы хотите, чтоб мне шею на совещании намылили? А то и в приказе отметили? Чтоб в горкоме я бледный вид имел? Как хотите, но 94 и один чтоб был. И не спорьте…
     - Юрий Петрович, но, послушайте, у меня у одной Зинаиды Семеновны три двоечника! А это резко ухудшает показатели! И она категорически отказывается ставить тройки этим балбесам и хулиганам из 8-го «А». Там один Артемов чего стоит!
     Знал директор про Артемова. А что с ним сделаешь-то? Уж и на учете в детской комнате милиции состоит, Александр Николаевич с ним работает персонально, а что толку? Мальчик из неблагополучной семьи, отец алкоголик, мать на фабрике в смену работает, да кроме этого охламона еще двое младших. Живут в крошечной комнатке в коммуналке, да и живут ли? Какая, на хрен, это жизнь!
     Но сейчас не об этом. Директору эта принципиальность Зинаиды Семеновны – учительницы английского языка, была не нужна. Да и какое она право имеет?
     В скобках замечу, что вообще отчество ее было «Срульевна», но разве можно в нашей школе хоть один день отработать с таким отчеством?
     А сейчас Зинаида Семеновна была срочно вызвана « на ковер».
     -Что же вы нам, Зинаида Семеновна, показатели портите? – елейным таким голоском, не предвещавшим  ничего хорошего, начал директор, - только не надо – тут он выставил вперед ладонь, как бы отгораживаясь от стенаний Зинаиды Семеновны,- про Генку Артемова и других таких же. Не надо. – Поставил он точку. – У вас, англичан (Зинаида Семеновна преподавала английский язык) класс разделен пополам, а значит, вы имеете возможность в два раза больше работать с каждым учеником персонально, чем любой другой учитель. А что получается? А получается совершенно неудовлетворительная картина. Известно, что даже лошадь можно научить курить. Неужели нельзя заставить троих охламонов выучить несколько английских слов?
     -Да я… - попыталась вставить в свою защиту хоть что-то Зинаида Семеновна.
     - Молчать. – Тихим совсем голосом пресек ее начинающий «заводиться», но тем не менее сдерживающий себя директор. – Сейчас вы, Зинаида Семеновна, принесете мне тетрадь, где расписан план дополнительной работы с каждым из этих двоечников. А также отчет о том, сколько раз в неделю вы занимались с ними дополнительно. И когда я увижу, что вся эта гигантская дополнительная работа ничего не дала, тогда я позволю вам поставить этим ученикам итоговые двойки. Молчать. Если я не увижу всего этого, прошу вас, - повернулся директор к молчащей заведующей учебной частью, (она, по большому счету, должна было проследить, чтобы вся эта дополнительная работа учителем была проведена, а также давно уже, еще в середине четверти, забить тревогу по поводу большого количества двоек. А поскольку ничего этого сделано не было, ей сейчас приходилось сидеть и молчать) – снять с Зинаиды Семеновны ( директору так и хотелось по мальчишески сказать сейчас «Срульевны») полставки и оставить ее на одной. Можете идти, Зинаида Семеновна. Вы тоже, Алевтина Ивановна.
     Проведя в течение дня аналогичную работу еще с парочкой нерадивых, но пытающихся быть принципиальными учителей, процент успеваемости вырос до 94 и трех десятых процентов. Таким образом сосед директор был триумфально «умыт».
     У Александра Николаевича всей этой отчетности было тоже… выше крыши. Да что говорить, это был главный бич в его работе. Бумажки, бумажки и бумажки. Посетил классный час у учителя, отрази это в отчете. Провел мероприятие  под названием «А ну-ка, парни,» и тем более «…,девушки», опять отрази в документе. Заседания пионерской дружины, комитета комсомола, родительского комитета, открытые мероприятия и куча других дел лежали на заместителе директора по воспитательной работе. А различные совещания в РОНО, горкоме комсомола и горкоме партии? А рейды по микрорайону в неблагополучные семьи?
     Поначалу Александр Николаевич, по молодости своей, взялся за дело горячо. Переживал за каждое мероприятие, любой промах иль недочет выводил его из себя и только молодость позволяла не носить в нагрудном кармане пиджака флакон с валидолом или, что еще хуже, нитроглицерином.
     Но постепенно он огляделся и понял, что нельзя все пропускать через себя, что чаще всего надо имитировать бурную деятельность, а не вести ее на самом деле, что вместо какого-то второстепенного совещания можно съездить на рыбалку иль сходить в кинотеатр, в общем провести время более продуктивно и интересно и на качестве работы это совершенно не скажется, а вот нервы и вообще физическое состояние чуток окрепнут.
      Скорешился он с физруком, Владимиром Петровичем Епишкиным, и после работы они частенько сидели у него в закутке возле спортзала за чашкой сухого вина. Ну, а вскоре обзавелся и любовницей. А как же? Работать в школе, в женском коллективе и не иметь любовницы? Не смешите меня. Не бывает такого. Ну, почти не бывает.
     Итак, любовницей Александра Николаевича стала секретарша директора – Люська. Этакая длинноногая дылда с раскачивающейся, будто ходила она по палубе корабля, походкой.
А вообще это неважно, ее характеристика. Главное, чтоб под рукой была. Выбора-то особого не было. Коллектив в основном состоял из училок… в лучшем случае дам бальзаковского возраста. А то и гораздо старше.
     У физрука Епишкина любовницей была завхоз Татьяна, а у второго физрука, совместителя Валерки Демидова – литераторша Галина Петровна. Иногда они вечерком, когда школа пустела, оставались этой тесной компанией, дамы готовили закусь, мужики обсуждали что-то, по их мнению, важное, потом бухали, но всегда очень в меру и расходились по закуткам каждый со своей пассией.
Потом снова сходились ненадолго и раскрасневшиеся дамы с блестящими довольными глазами дорезали из оставшейся еще колбасы и сыра бутерброды, мужчины тихо беседовали, закурив сигареты и через час, сначала женщины, потом, с интервалом, мужчины, приоткрыв входную  дверь и оглядевшись, исчезали в темноте.
     Так незаметно пролетели четыре года. И опять вопрос. А видел ли себя Александр Николаевич в ближайшие годы все также работающим в школе? Собирался ли делать дальнейшую карьеру? Начало-то неплохое получилось: со студенческой скамьи сразу в замдиректора. А не пора ли и самому директором стать?
     Эх, знать бы нам всем, (я имею ввиду и тебя, читатель) что нас ждет впереди… Но это известное и вечное причитание, дальше обычно вспоминается соломка, сено душистое, которое неплохо бы подстелить под зад. По этой поговорке получается, что каждому надо с собой носить по охапке этой самой соломы. Случиться-то всяко-разно может каждую, ну если не секунду, то минуту точно.
     Тут вопрос другой. А готов ли ты стать директором? С одной стороны, раз заместителем можешь работать уже четыре года, так и директором почему не попробовать? Нет, так не пойдет: тут или делать карьеру или…
     И вот однажды ведет Александр Николаевич урок истории в любимом 10-м «А» и вдруг распахивается дверь и в класс буквально влетает взволнованный чем-то директор, подходит к Александру Николаевичу и на ухо тихонько говорит ему, что его срочно вызывает Первый секретарь горкома! Это тот самый, которого возит двоюродный дядька Александра Николаевича. А до конца урока остается еще минут двадцать пять и Александр Николаевич отвечает директору, что доведет урок до конца и только потом пойдет в горком. В самом деле, что такого происходит? Ну да, вызывает первый секретарь и что? Сидит и нервно пальцами по столу тарабанит, ждет, когда изволит явиться организатор по внеклассной работе? Полноте, господа, стоит у него эта встреча меж десятка других дел, время точное не обозначено, чего с места-то срываться? И вообще, в армии есть поговорка: не спеши выполнить команду, поскольку может последовать команда «отставить!»
     Через час Александр Николаевич стоял в приемной первого секретаря, симпатичная вполне секретарша, скользнув по нему оценивающим взглядом снизу доверху, доложила шефу о прибытии заместителя директора по воспитательной работе и тот вошел в просторный кабинет.
     Первый секретарь, которого так близко Александр Николаевич видел впервые, не поленился встать, сделал несколько шагов навстречу и пожал ему руку. Был он высокого роста, где-то метр восемьдесят точно, а может и чуть выше, худощав и строен, на висках совсем чуть-чуть серебрилась благородная седина. Все в нем было безупречно: дорогой, явно импортный, скорее всего английский костюм, который ну никак не купишь в Мосторге и даже в ГУМе его не «выбросят» в продажу, изящные черные туфли, скорее всего тоже из этого оплота империализма… да что перечислять, ведь никто бы меня не понял, если бы я сейчас написал, что белая или голубая рубашка на нем была советского производства, ворот на ней был явно не свежим, а галстук давно не стиранным и засаленным. Фу, гадость какая! Нет, это был Первый (подчеркиваю для непонятливых) секретарь, который был вхож к высокому московскому и областному начальству, запросто решал судьбы больших и маленьких людей в городе и районе. Он был самый главный и самый первый в этом маленьком городе. И районе. А старая поговорка, как известно, гласит: лучше быть первым на деревне, чем вторым в городе. Он, Виктор Григорьевич Шалимов, всегда был первым. Директором крупного совхоза. Не заместителем, заметьте. Председателем исполкома. И вот теперь главным лицом города – первым секретарем горкома.
     Настроение у Виктора Григорьевича было сегодня замечательное. Он был очень доволен собой. Наконец-то ему удалось пристроить свою любовницу Татьяну Васильевну Никитину на работу к себе в горком. Как только освободилась вакансия… ну, что значит «освободилась» - он приложил достаточно усилий для этого, ведь надо всегда делать так, чтобы не было лишних кривотолков, а, главное, недовольных. Недовольный человек очень опасен: он начинает писать кляузы в разные инстанции, жалобы вышестоящим начальникам и те вынуждены реагировать. А вот этого не надо. А Танюшка его теперь возглавляет в горкоме отдел народного образования. Как бывший педагог со стажем имеет на это все основания и неважно, что преподавала она домоводство, а если еще конкретнее – швейное дело, поскольку по образованию была портнихой. Но в трудовой книжке ясно написано, что она десять лет отработала преподавателем домоводства. Теперь Танечка будет всегда под боком и Виктор Григорьевич уже распорядился провести срочный ремонт у себя в кабинете, а вернее в той его части, которая называется комнатой отдыха. Не надо теперь искать место для встреч, а то приходилось даже в машине… Да, да, буквально как мальчишка. Потом у его верного водителя Виктора была даже как-то  неприятность с женой. Он, как всегда по утрам, заезжает на ферму за молоком для шефа, а в тот раз забыл тару. И как на грех, накануне Виктор Григорьевич отпустил его пораньше, так как у него было свидание с Татьяной. Как получилось, что она забыла на заднем сидении свои трусики, он до сих пор понять не может. А Зойка, жена Виктора, выбежала вслед за ним, чтобы отдать молочную тару, открыла заднюю дверь машины и увидела… женские трусы. Но Виктор шефа не выдал. Как он там перед женой выкручивался, не признался, но шеф остался вне подозрений. За это он и держит его уже второй десяток лет.
   А сейчас взгляд его острых, чуть усталых глаз скользнул по фигуре нашего героя: по уже начинающему лосниться коричневому кримпленовому костюму и остальным, вовсе не дорогим и совсем не изысканным деталям гардероба Александра Николаевича. Ну, так где первый секретарь и где школьный работник! Что сравнивать-то.
     Между тем, Сашке (В небольшом лирическом отступлении можно вот так по старинке разок- другой назвать Александра Николаевича) было известно от дядьки, что его шеф любил дорогие подарки и… женщин. Вот невидаль, скажет кто-то. А что еще должен любить мужчина в расцвете сил и занимающий высокий пост? Может, на досуге валенки подшивать? Иль бутылочные пробки коллекционировать? (встречаются и такие любители) Все так, но ведь всегда простому человеку ужасно интересно знать что-то такое… про  своего господина. Вот сказал, а? Они ж, которые наверху, слуги народа, а господ всех в 17-годе повывели в расход. Не так разве?
     Ну, вот что чушь всякую друг за дружкой повторять и еще пытаться в нее верить. Для этого разве человек карьеру делает, чтоб низам служить? Вот ходит по кабинету просторному этот первый секретарь и думает, что бы такое хорошее сделать для… того же Александра Николаевича? Как бы его в люди вывести? А то засиделся в организаторах по внеклассной работе. Пора в люди выводить.
     И опять все не так. Смотрит сейчас пристально первый секретарь на своего визави и думает, сможет ли тот встроиться в вертикаль власти, не подведет ли того, кто его двигает, не проворуется ли в первый же год работы и прочая, и прочая. Да, должность, которую он собирается предложить Александру Николаевичу, не Бог весть какая, но это уже советская номенклатура. Пусть и ее низшее звено. Так ведь продвижение будет зависеть от него самого.
     - Как работается, Александр Николаевич? Какие успехи на школьном трудовом фронте?
     Шалимову сейчас совершенно не интересно, какие там успехи и что делается на школьном фронте, все, что ему надо, он узнал уже от заведующей РОНО и, если бы его что-то не устроило, он никогда не вызвал бы Александра Николаевича, а сейчас  ему важно просто послушать человека и понять, насколько тот просекает ситуацию,  может ли адекватно реагировать на неожиданное предложение, на быстроту реакции, услышать нотки безусловного уважения, готовность подчиняться начальнику и т.д. Жизненный и партийный опыт первого секретаря вполне позволял ему сделать нужные выводы даже после первой беседы.
     Александр Николаевич старался отвечать спокойно, хотя было заметно, что он все-таки волнуется и немного робеет перед Первым. Уже ему плюс. Не борзой, все-таки. Речь его была грамотной, толковой. Глаз не прятал. Внешность… вполне себе приятный мужик, несмотря на очевидную молодость -29 лет - на висках приличные залысины уже, нос прямой, на щеках, однако, остатки юношеского румянца, на певца Розенбаума похож очень, но не еврей, еще на этого… артист такой тоже… Проскурин, вот.
     - Мы вот что хотим вам предложить, Александр Николаевич,- тут первый, как и положено, сделал эффектную паузу и закончил фразу. – Стать председателем сельского Совета в том самом селе, в котором вы выросли. Как вам такая перспектива?
     Тут надо бы написать, что «гамма самых разнообразных чувств, в основном благодарных, отразилась на лице…», или « радостью и надеждой засветилось лицо…) На самом деле Александр Николаевич (повидал уже кое-что на свете, все-таки) старался сохранить в эту секунду невозмутимость, но вместе с тем изобразить некую заинтересованность и благодарность: спасибо, дескать, за высокое доверие, постараюсь оправдать… А в голове бился вопрос: что хоть это за работа? Заключается в чем?
     В самом деле, что мог знать Александр Николаевич о деятельности председателя сельского Совета? Да ничего. После школы, как мы знаем, он год в военном училище проучился, потом два года в армии, четыре – в институте, теперь еще четыре в школе. Какой сельский Совет? Земли у него своей не было, дома тоже, чего ему туда обращаться? Да и вообще ему казалось, что всеми вопросами рулит Партия, а что делают Советы и из кого они состоят, было неясно. Он судорожно начал вспоминать, уже как историк, роль Советов в нашем государстве, но тут первый секретарь сказал, улыбаясь:
     - Я думаю, что вам, как историку, знакома и понятна роль Советов в нашем государстве. Другое дело, конечно, самому окунуться в эту работу. Но ведь не Боги горшки… а, Александр Николаевич? Под нашим чутким руководством… Вы, кстати, не коммунист еще?
     - Никак нет. – Почему-то по военному ответил Александр Николаевич - сказались в нужный момент три года в армии. – Думаю вот…
     -Думать тут уже нечего, завтра же подавайте Заявление и вступайте в партию, пока кандидатом, как и положено. А над предложением моим подумайте еще, посоветуйтесь с женой, родителями… Не спешите. В течение недели жду вашего ответа. – встал из-за стола, подал руку Сашке и закончил, как будто решение уже принято и все организационные вопросы позади – поздравляю вас. Жду.
     В полном смятении чувств вышел Сашка из кабинета. – Надо бы стакан водки сейчас, - думал он, – кто такие вопросы без бутылки решает?      
     Вот оно – Сашкино предназначение, скажет кто-то! Поперла масть! Карьеру надо делать! Сегодня ты председатель сельского Совета, а завтра… Верховного! Ну, хорошо – послезавтра. Персональные автомобили, уважение, подобострастные улыбки и… ну, все, что там еще положено. – Кстати, о транспорте персональном, Первый сказал, что, поскольку сельсовет большой ему, возможно, выделят мотоцикл с коляской. Эх, прокачу! Стоп! Тоже мне, Адам Козлевич. У того хоть и рыдван старый, но все-таки автомобиль был, антиквариат, можно сказать, а тут, поманили… мотоциклом с коляской, смех на елке… трах-тах- тах-тах. Тьфу!
     В общем, закрутилось дело. Жена сказала, что расти надо. Не век же трудных подростков воспитывать, да конкурсы «А ну-ка, девушки!» проводить. Приняли Александра Николаевича кандидатом в члены коммунистической партии ( это я для молодежи так подробно пишу, что именно коммунистической. А другой тогда не было.) В школе на заседании партячейки… или как там она называлась, все хвалили Александра Николаевича, говорили, что молодой он, да ранний, (типа того что-то), что поднял воспитательную работу в их школе на недосягаемую высоту, что морально устойчив и идеологически выдержан. И достоин быть кандидатом. Особенно его приятель Епишкин Володька старался и завуч Алевтина Ивановна.
     Теперь ждать надо было. Там еще какие-то бюрократические процедуры надо было пройти. То ли депутатом стать сельского Совета, то ли… В общем, работать и ждать.
    

    
 
                Глава  7
         
 
 
     Шли дни. Александр Николаевич, как и положено, занимался внеклассной работой. Нет, ни о каком энтузиазме, что был в первый год работы, говорить не приходилось, но обязанности свои выполнял. Конечно, когда ждешь чего-нибудь, сознание твое как бы раздваивается, ты еще здесь, в школе, но вместе с тем стараешься как можно больше узнать о предстоящей работе, встречаешься с какими-то людьми, наводишь мосты, а как же? Ведь прежде чем придти в школу, он проучился четыре года в институте, проходил практику, получил какие-то навыки. Вот и сейчас надо, насколько это возможно, подготовиться к предстоящей ответственной работе. Хотя, честно говоря, было… не то, чтобы страшновато, но неуютно как-то. Оклад, кстати, у председателя сельского Совета был так себе, меньше, чем сейчас у Александра Николаевича. Все-таки у него здесь, в школе, 220 рублей выходило. Летом отпуск два месяца. Как получишь отпускные да зарплату, получается в порядке 500 рублей. По тем временам очень даже неплохие деньги. Осенью, зимой и весной у детей каникулы. Конечно, администрация и учителя все равно приходили на работу, но все-таки школа без детей… считай как дом отдыха. Так что работа в школе имела свои плюсы. А вот что будет там… он не знал. А отступать было поздно.
     Сегодняшний день не обещал ничего необычного. С утра Александр Николаевич дал два урока, в 5»Б» и 10»А». Ему нравилось работать в младших классах: эта наивные детишки так смотрели на учителя, тянули руки при опросе, подпрыгивая от нетерпения за партами, отвечали, волнуясь и сбиваясь, что смотреть без доброй улыбки на них было невозможно.
     Александр Николаевич не был строгим учителем. Имеется в виду оценка ответов учащихся. Взять тот же 10»А». Поступать в институт после школы собирались максимум 5-6 ребят. Вот с них он и требовал знаний. Да они и сами задания всегда выполняли. Ну, а зачем история Славке Казимирову, здоровенному малому, вечно криво ухмыляющемуся, страшному лентяю, если он потом, отслужив в армии, работал таксистом, бухал по черному и умер совсем молодым мужиком? Нет, правда, какой смысл тратить нервы и время на ребят, которые не хотят знать вообще ничего. Для них Александр Николаевич периодически проводил так называемые самостоятельные работы, сажая на первые парты и раздавая задания. Те старательно списывали ответы из учебников, а он в это время спрашивал хороших учеников. Эти «самостоятельные» работы Александр Николаевич никогда не проверял, ставя не глядя тройки в журнал. Скажете, непедагогично это? А вы попробуйте честно опросить тех же учеников в 5»Б», если их там 46 человек, а уроков истории всего два в неделю. Замучаетесь спрашивать.
     -Вот-т! – истошно завопит сейчас кто-то, - так и выросло бездуховное поколение, Иваны, не помнящие родства, бандиты 90-х, олигархи 2000-х! Из-за таких вот преподов!
     Ну, неча, неча все в кучу валить. Во-первых, уроки Александр Николаевич вел вполне добросовестно. Никогда, особенно на уроках по отечественной истории, не ограничивался материалами учебника. А уж если проходили тему Великой Отечественной войны, то обязательно рассказывал о своем отце, ветеране войны. И, поверьте, дети очень внимательно и с удовольствием слушали. А однажды, когда изучали времена правления Н.С.Хрущева и его речь на 20-м съезде, где он клеймит позором времена культа личности Сталина, что явилось тогда настоящим шоком для очень многих, Александр Николаевич принес на урок маленькую книжицу. Называлась она «Повесть о пережитом» и написал ее Борис Дьяков. В ней описывались ужасы сталинских лагерей, загубленные судьбы и жизни многих и многих. В общем, та же точно тема, что и в «Одном дне Ивана Денисовича» Солженицина.  Где ее взял наш историк, одному Богу известно, может дал кто, может, в сельской библиотеке, куда захаживал он иногда, где-то на полке завалялась. Неизвестно. Дети слушали внимательно, очень на них большое впечатление произвели некоторые действительно страшные факты.
     Прошло несколько дней и вдруг в кабинете Александра Николаевича раздается звонок. Не забываем, что был он заместителем директора, а потому имел пусть маленький совсем, но кабинетик. Дверь из кабинета выходила прямо в учительскую, так что связь с подчиненными у него была постоянной.
     - Слушаю. Александр Николаевич. – Он никогда не забывал представляться и его бесило, если на другом конце провода кто-то из любой организации, конторы отвечал лениво: - Алё…
     -Здравствуйте, Александр Николаевич, - тут сейчас я должен написать, что в трубке раздался «вкрадчивый мужской голос» или «сухой желчный голос» или… да нормальным бодрым голосом ему сообщили, что беспокоят его из местного управления КГБ и очень просят зайти после обеда в кабинет № 2.
     - Договорились, Александр Николаевич? Так я вас жду, часика в три.
      Никогда еще в своей жизни  он не имел дела с органами КГБ. Надо ли говорить, что сейчас в его голове моментально возникла страшная сумятица, мысли громоздились одна на другую, но прозревания – чем вызван этот звонок, не наступало.
     - Да ладно, не парься, - успокаивал он себя, сейчас не сталинские времена, ГУЛАГа нет давно, да и чего такого я мог натворить?- И тут он вспомнил, что когда-то  уже имел дело с этой конторой. Это было во время службы в армии, в учебке.
     Сашка в тот день был в наряде по роте и вечером, после отбоя, стоял возле тумбочки. Кто служил, знает, что на входе в воинское подразделение всегда должен находиться дневальный. При появлении начальства он должен благим матом орать: -Рота-а! Смирно! Товарищ капитан, за время дежурства происшествий не случилось! – и после того, как тот выслушает рапорт и скажет слово «вольно» дневальный опять орет –Рота, вольно! –Тут есть одна тонкость. Если первым в роту приходит лейтенантик, потом старший лейтенантик, потом капитан, то дневальный так и будет после появления каждого из них кричать «Смирно!», а все находящиеся в роте тут же, чего бы они не делали, застывать, почти как в детской игре, в соответствующей стойке. Но если приходит сразу старший по должности и по званию, например командир роты, то потом при появлении командиров взводов команда уже не подается. Таким образом, входящий офицер знает, что в помещении уже есть старший по званию. Но все это обычно происходит по утрам, в начале рабочего дня.
     А сейчас был уже вечер, уже прошла вечерняя поверка и рота укладывалась спать. Вдруг из каптерки раздался какой-то подозрительный шум, но, поскольку он  был довольно скоротечным, Сашка на него никак не среагировал. А утром рядового Семерова Володьку, паренька с Урала, с распухшей щекой увезли в госпиталь. Оказалось, он решил перед сном позаниматься на спортивных брусьях,  страховки, естественно, не было, он сорвался и выбил себе челюсть. Бывает. Нарушение техники безопасности.
     А через пару недель в роту нагрянула проверка из штаба военного округа, а проще говоря, из Москвы. Командира роты сняли немедленно с работы, та же участь ждала взводного, где служил Семеров, были разжалованы все сержанты взвода, а старший сержант Кирцов, который сломал челюсть рядовому Семерову, отдан под суд и через некоторое время вместо скорого дембеля получил два года дисбата. Оказывается, это Кирцов вызвал в каптерку в тот вечер нескольких ребят, которые решили отметить чей-то день рождения, достали где-то водки и «раздавили» пузырь в умывальнике. Кто-то их вломил и Кирцов - замкомвзвода, в каптерке занялся их воспитанием. Это был высокий спортивный парень, последнего года службы, ( а тогда служили  три года!) он серьезно занимался боксом и поэтому рука у него оказалась тяжелой. Двум собутыльникам Семерова к счастью, удары не нанесли вреда, а вот Вовке не повезло. Уже в госпитале он написал своей невесте, что «жив и почти здоров, но вот сержант сломал ему челюсть и потому находится он сейчас на излечении.» Невеста побежала к родителям Володьки и те накатали «телегу» в Москву. Вот и вся история, казалось бы.
     Но тогда всех, кто хоть что-то мог показать на Кирцова, вызывали в комнату командира роты. Все очень просто: раскручивала дело военная контрразведка или Особый отдел КГБ. Вот и Сашку в один прекрасный день вызвали в кабинет ротного. Поскольку он ничего не видел, а только слышал в какой-то момент неопределенный шум, Сашка на допрос шел спокойно, не чувствуя за собой  греха.
     За столом ротного сидел майор, на васильковых петлицах которого предупреждающе расположились щит и меч, а сам он выглядел совершенно усталым, и  полусонный взгляд его действовал несколько усыпляюще. Он пригласил Сашку сесть, заглянул в раскрытую папку и попросил его рассказать, что он знает по делу старшего сержанта Кирцова. Сашка только собрался выпалить свою заготовку, но майор все также безразлично и устало тормознул его жестом руки:
     - Только не спешите, товарищ курсант, ( бойцы учебных подразделений называются курсантами, как и учащиеся военных училищ) подумайте и говорите правду,- тут он опять предупреждающе поднял кверху ладонь,- ведь мы свой хлеб даром не едим. Вот, например, нам известно, что не так давно вы в письме  своему дальнему родственнику в г. Томск жаловались на тяготы службы. Но это бы ничего, но вы  в том же письме пишите, что  думаете совершить членовредительство какое-нибудь, чтобы вас комиссовали! А это уже воинское преступление. Вам интересно, сколько лет тюрьмы или дисбата за него можно получить? А, курсант? Говорите, говорите теперь. Отвечайте по сути вопроса.
     Сашка чувствовал, как гимнастерка его подмышками пропитывается стекающим потом, во рту стало сухо, а в голове бился вопрос: как же вы узнали о том письме? Ведь Сашка четко помнил, что опустил его в центре города в штатский почтовый ящик с маркой, без обратного адреса. Как они узнали?
     Наивный человек! Маленький наивный человечек! Букашка по сравнению с государством! А КГБ – государственный орган, защищает государство! А не тебя, дурака. Откуда тебе знать, посылая письма в Томск с таинственной цифрой «7», что это абсолютно закрытая и секретная территория, что твой дальний родственник и приятель работал после окончания химического института на оборонку! Всё, что входило и выходило из Томска7 подлежало проверке Органами. И твое письмо, дурачок, тоже. Здесь-то ты подстраховался, а там…
     А вообще думать надо иногда головой, а не другим местом. Кто же делится своими планами членовредительства!.. Не совсем ведь мальчишка уже, двадцать лет стукнуло. И отвечать, если что, придется по полной программе. Да, тяжело в учебке было. Хотя дедовщины как таковой и не было: а какая может быть дедовщина, если в роте все одного призыва – но сержанты свое брали сполна. Когда-то их гоняли в этой учебке, теперь они отыгрывались на других. Кто-то из ребят безропотно служил, а кому-то невмоготу было. Вон Колька Прядеин, уж на что ротный писарь, и в наряды не ходил и другие всякие поблажки, а вдруг взял и… отрубил себе взмахом топора большой палец на ноге. Бац! И комиссовали Кольку. Всё так чистенько обделал, что как ни допрашивали его особисты, твердил одно: делал новый планшет, надо было доску обтесать, топор соскочил и… А как раз накануне новые сапоги получили, так Колька ещё всё на этот факт упирал, дескать, что я- идиот, новые сапоги специально портить. Короче, «шлангом прикинулся» и уехал домой, хоть и без большого пальца. Люди без ноги до ста лет живут, а без пальца-то…
     Сашка уже впервые дни пытался увильнуть от службы. Ну, пусть не совсем, хотя бы от строевой. Устроиться куда-нибудь в хозвзвод, не говоря уж про хлеборезку. Как привезли их в учебку, на другой день повели по врачам. Мало ли что на гражданке врачи понапишут, был случай, в наводчики танка почти слепого назначили. А он на учениях как шарахнет снарядом по вышке, где командование сидит… Хорошо, стреляли вкладными снарядами. ( это когда в ствол танка вкладывают специальную трубу диаметром 27 миллиметра и стреляют маленькой болванкой такого же, естественно калибра.) Но все равно командованию обидно, когда такая болванка на наблюдательный пункт залетает. А Вадим Кочнев, тот самый наводчик, потом возчиком служил, на лошади помои в подсобное хозяйство свиньям возил. Ох, и завидовали ему пацаны!
     А на той самой медкомиссии ребята с Урала научили Сашку перед походом к терапевту накуриться «Беломору», ну, штук пять-шесть подряд в затяжку выкурить, сердце-то  будет стучать как окаянное, его и отправят в госпиталь на проверку. А там уж… может, другие что посоветуют. Так все и вышло. Попал Сашка в военный госпиталь. Лежит – балдеет. Кормёжка классная, медсестрички симпатичные вокруг бегают, а его по разным кабинетам водят. Но всё и дело в том, что в кабинетах этих всякая-разная аппаратура стоит, которую хрен обманешь, а она показала, что сердце у Сашки как у быка-производителя! И вот опять комиссия сидит и заключение читает, что здоров Сашка и годен к строевой службе. И тогда рядовой Сашка просит последнее слово и говорит врачам безжалостным, чтоб обратили внимание на его плоскостопие, с которым он не может достойно нести все тяготы строевой службы. Врачи посмотрели на Сашкины подошвы и сказали, чтобы шёл он… на строевую службу. Он и пошёл. Да, чуть не забыл: он в госпитале по совету каких-то болванов ещё шёлк курил. Вынимал из папиросины часть табака, вставлял туда мелко накрошенную шелковую тряпочку и курил взатяжку. Вонь стояла страшная, кашель слезу выбивал. А делать это надо было перед рентгеном, дескать он покажет затемнение лёгких и тогда точно комиссуют. Да, были специалисты среди ребят.
     Уже потом, в учебке, Сашка вдруг встречает земляка и узнаёт, что он служит в аккумуляторной. А там же соляная кислота! А как раз накануне ему какой-то очередной мудак посоветовал взять конфетку кругленькую, которая драже называется, выковырять оттуда осторожненько варенье, залить концентрированную соляную кислоту и… тупо ждать, когда та проест в желудке дырку и откроется язва желудка. А с ней, язвой, точно комиссуют. Сашке идея понравилась. Была в ней какая-то надежда. Да, всё это проделать надо было обязательно натощак.
     И вот теперь такая удача! Сашка заявляется к земляку, тот, естественно рад встрече, тем более, что провожала его в армию троюродная сестра Сашки Галка Сазонова, причём в качестве невесты. У Галки этой была интересная особенность: один глаз у неё был зелёный, другой серый. Ладно.
     Пришёл, значит, Сашка к родственнику будущему, уселся на лавку, у стены стоящую, закурил. Разговаривают они о том, о сём, а Сашка всё думает, как ему причину найти, чтоб кислоту попросить. Вдруг резко у него левую ляжку зажгло и здорово зачесалось там. Он привстал,  чтоб почесать от души и… наткнулся рукой на голое тело! На новых штанах была здоровенная дырка! Какой-то нехороший человек перед этим поставил на скамейку аккумулятор, на дне которого были остатки пролитой кислоты. Сашка в секунду скинул штаны, побежал к крану с водой и долго лил на здорово покрасневшую задницу воду. Хорошо, конечно, что кислоту вовремя смыли, но что делать со штанами, на которых дырка уже чуть ли не с голову! Кислота-то продолжала работать! Сашка пошел в казарму, к встречным старался поворачиваться тем боком, где штаны были целые, кроме того, постоянно одергивал гимнастерку, хоть как-то частично прикрывающую дырку. В казарме направился в каптерку, наплел что-то каптенармусу, который увлеченно готовил дембельский альбом и не обращал внимания на Сашку, сдернул с вешалки чьи-то штаны, сунул их, скомкав, за пазуху и пошел в туалет переодеваться.
     Операция закончилась благополучно. Никто ничего не заметил. Штанов хватился через две недели младший сержант Ляпкин, но к тому времени Сашка успел уже перешить их, слегка заузив галифе и дважды выстирать в кипятке, отчего хлопчатобумажная ткань поблекла и штанов теперь было не узнать.
     А кислоты Сашка все-таки раздобыл. Сделал все так, как учили, вечером не пошел на ужин, сославшись на плохое самочувствие и проглотил, с большим трудом, правда, тую конфетку. Лег спать, уверенный, что проснется посреди ночи от страшных болей и увезут его, бедолагу, в госпиталь, а там…
     Утром, когда дежурный по роте прокричал команду: - Рота, подъем!- Сашка вскочил, за несколько секунд, как и другие курсанты оделся и встал в строй, готовый бежать на утреннюю зарядку. И только тогда вспомнил, что давно должен быть в госпитале на операционном столе…
     После этого он прекратил попытки членовредительства.

   
                Глава 8    



Александр Николаевич узнал уже, что уютный бревенчатый домик, в котором располагается местное управление КГБ, стоит в тридцати метрах от городской площади, и он сотни раз проходил мимо, совершенно не обращая внимания на вывеску над крыльцом.
      И вот теперь он поднялся на это крыльцо, дернул за ручку двери, но та не открылась и тогда вверху слева он увидел когда-то белую, а теперь посеревшую от пыли и грязи кнопку звонка, нажал на нее как можно решительнее и стал ждать. А дверь тут же открылась и молодой человек в штатском, с аккуратной прической, правильными чертами лица, на котором, как и положено не отражалось ровным счетом ничего, пропустил нашего героя внутрь.
Александр Николаевич, входя, успел подумать, что наверняка все эти гебисты специально отрабатывают мимику, чтобы никто не мог понять, что они думают в тот или иной момент. Он подумал ещё… впрочем, его уже приглашали в кабинет.
     В кабинете за столом сидел, тоже в штатском, мужчина средних лет, что-то чуть за сорок и лицо его зачем-то выражало чуть ли не радость при виде входящего. Это было неожиданно для Александра Николаевича и он, и  без того будучи в паршивом настроении, погрустнел ещё больше.
     - Здравствуйте, здравствуйте, Александр Николаевич, просветитель вы наш, - действительно радостно приветствовал хозяин кабинета вошедшего, -  присаживайтесь, располагайтесь, будьте как… тут он все-таки понял, что его уж слишком заносит и он закончил с небольшой паузой, - у себя в кабинете.
     Александр Николаевич за время этого странного, пусть не по содержанию, но по интонации монологу, успел заметить, что шторы на окне точно такие же, как у него, темно-синего цвета и выпущены на той же текстильной фабрике, что, впрочем, было неудивительно, поскольку городок их был текстильный и купить такие ткани можно было недорого. А так кабинет как кабинет: стол, стул, шкаф, сейф, вешалка, маленький диванчик. Но стол, как успел отметить Александр Николаевич отличался от его стола тем, что на нём практически не было бумаг, тогда как у него он был этими бумагами просто завален.
     - Вы, кстати, какой институт заканчивали? – раздался неожиданный вопрос.
     - МОПИ. – Не захотел удивляться вопросу Александр Николаевич, ведь и идиоту ясно, что тот все о нем знает, - пошли бы вы все. – думал он в эту минуту, - ковыряетесь в душе, что-то роете, подозреваете в чем-то. Пашешь с утра до вечера, уроки, мероприятия. При чем здесь КГБ? Всякую хрень сейчас будет спрашивать, а ты выкручивайся. Нашли… врага народа. Почему-то именно в эту минуту в голове вдруг возник вопрос, который должен был возникнуть много раньше: а откуда вообще стало известно гебистам о той книжке, которую читал Александр Николаевич детям? Что, кто-то из ребят побежал в контору и настучал? Чушь собачья. Но ведь кроме него и учеников в классе никого не было. Подслушивающие устройства? Ну, будет, будет. Да любознательные детишки давно бы их обнаружили и выковыряли. Нет, это было как-то по другому, но как? Впрочем… о чем там говорит этот весельчак?
     А гебешнику так хотелось сейчас после того, как Александр Николаевич произнес «МОПИ» ответить тут же: - Попал в МОПИ- не вопи! А, Александр Николаевич?- Вот бы тот удивился. А потом признаться, что закончил тот же самый факультет несколькими годами раньше. И также ездил на Бауманскую, где институт арендовал школу, так как в основном здании на улице Радио все факультеты не могли уже разместиться. Выбегаешь из метро, берешь левее, мимо старого деревянного Бауманского рынка, где столько всего вкусного, но студенту недоступного, мимо шашлычной, куда захаживали  после получения стипухи и, вот она, с левой стороны  во дворе школа из белого силикатного кирпича. А учились  с обеда, поскольку до обеда здесь была обыкновенная средняя школа. А с утра сидели в Ленинке иль в Историчке, (библиотека им. В.И.Ленина и Историческая библиотека) работали с источниками, обложившись пухлыми томами.
     А ещё хотелось спросить про доцента Черкасову Екатерину Андреевну, бывшую партизанку, которую боялись до невозможности и лекции ее старались записывать слово в слово, поскольку она предупреждала, что спрашивать будет не по учебникам, а по своим лекциям. На одних законах Хаммурапи сколько нервов было потрачено.
     А еще интересно узнать про Юлию Семеновну Крушкол – доцента археологии, славную старушенцию, которая, спрашивая, кто открыл Розеттский камень, тут же, подсказывая, просила не путать с известным грибом шампиньоном. ( Розеттский камень в 1822 году открыл французский историк и лингвист Жан Франсуа Шампольон, благодаря этому открытию удалось расшифровать египетские иероглифы)
     Да, были годы. Но ничего этого чекист так и не спросил, потому что никак не мог допустить могущего возникнуть панибратства. Где был этот историк и где он – сотрудник всемогущей организации, которую он представлял сейчас и карьера сидящего перед ним коллеги зависела от него. Хотя и понимал , конечно, гебешник, что проступка никакого тут не было, что не обязан был знать историк, что книжку эту из библиотек изъяли, поскольку времена хрущевской оттепели прошли и наступили времена Брежневского застоя и он, историк, должен был врубиться в ситуацию, тем более, что его сейчас двигают на советскую работу. И нечего детям знать подробности всякие о советских концлагерях. Раз попали туда, значит, за дело. А народ и партия едины. И Ленин всегда живой. Да что ему объяснять, когда он каждый день ученикам это талдычит? Кстати, а знает ли Александр Николаевич, что этот самый Дьяков Борис Александрович, действительно писатель, Член Союза, был сексотом и «стучал» на своих коллег-писателей? И сидели люди из за его доносов в тех самых лагерях, которые он так живописно описывает. Так что прежде чем читать писателя какого-то, тем более случайно в руки попавшего, надо знать о нем хоть что-то.
     И поэтому он, стерев улыбку с лица, высказал Александру Николаевичу все вышеописанное и сказал на прощание, что пусть даже происшествие незначительное, но досье на него теперь в конторе есть.
     А Александр Николаевич, пока чекист ему выговаривал за потерю бдительности думал о том, что и он, наверное, мог бы служить в этой конторе, поскольку троих ребят после окончания института как раз туда и отправили. С одним из них он встретился недавно на дне рождения однокурсника и с трудом узнал в бывшем здоровяке, гонявшего в институте в футбол, худощавого, изможденного даже служащего этой конторы. На торжество он немного опоздал, а заявившись, тут же позвонил из прихожей, где стоял телефон и доложил кому-то, где находится, продиктовав адрес и телефон. А потом только-только выпили по паре рюмашек, пошли на балкон покурить да молодость вспомнить, но раздался звонок и хозяин торжества позвал приятеля-чекиста к телефону. Тот, прижав трубку плотно к уху, произнес:- Так точно, понял. – А через несколько минут за ним пришла машина и он, извинившись и попрощавшись со всеми, вышел. Александру Николаевичу известно, что в 2000-х годах приятель стал генералом теперь уже ФСБ, но больше с ним никогда не встречался. И все-таки иногда, вспоминая прошлое, он думал, что никогда не завидовал тем, кто служил в каких-то стремных конторах, будь- то даже просто военная служба. Оно конечно, на старости лет те льготы, которыми пользуются эти ветераны спецслужб, совсем не помешали бы, но… что говорить зря. Он вообще понял уже, что подчиняться – не его стезя, он птица свободного полета, осталось только выбрать его маршрут. А все эти конторы-Никанора пошли бы…
     Он вышел от гебешника злой. Домой идти не хотелось. Там жена начнет расспрашивать что, да как, почему не в настроении, перебирай всё это по новой…
Тут он вспомнил, что физрук Володька Епишкин сегодня в школе допоздна и понял, что надо взять сейчас бутылку сухого и посидеть вечерком с приятелем, чтоб успокоиться.
     У Епишкина шел еще последний урок и Александр Николаевич прошел в свой кабинет. Я уже говорил о том, что для того, чтобы попасть к себе, он должен был пересечь всю учительскую. Вот и сейчас, огибая круглый массивный учительский стол, за которым расположилась литераторша Галина Петровна, он почувствовал резкий мускусный запах, исходящий от нее. Затаив дыхание, он поскорее нырнул к себе в кабинет, поскольку не выносил этого уже ставшего знакомым запаха. Александр Николаевич далек был от мысли, что Галина Петровна, вполне симпатичная молодая женщина, замужняя, а кроме того, любовница физрука Валерки Демидова, была… нечистоплотной и редко принимала душ. Нет, конечно. Но видно, сексуальные желания у нее были столь сильны, что этим резким запахом она пыталась привлечь к себе самцов. Известно ведь, что Наполеон, собираясь из похода домой, отправлял гонца к Жозефине, сообщая той, что будет через пару недель и чтобы она все это время не мылась. У каждого свои причуды… А может, природа этого требует.
     Александр Николаевич посмотрел в тетради планы на завтра и отметил про себя, что обязательно надо провести рейд во вверенном ему микрорайоне по неблагополучным семьям, отложенный со вчерашнего дня. А вчера не удалось провести его по причине болезни одного из членов родительского комитета, с кем он и собирался в рейд. По идее, о проведенном рейде надо было докладывать в детскую комнату милиции, но… Обойдутся. Да и отношения со старшим инспектором ДКМ майором Капитоновой Верой Павловной были хорошие, давно отлаженные. -Завтра проведу рейд и доложу Вере Павловне. – подумал Александр Николаевич и собрался было идти к Епишкину, как вдруг увидел, как в учительскую ураганом буквально влетела женщина… да нет, мент в женском обличье и через секунду она стояла перед ним и выговаривала, кривя в гневе рот: -Вы почему, Александр Николаевич, не провели вчера рейд по микрорайону? Вы были обязаны провести его и сегодня доложить нам, в детскую комнату милиции. Это непозволительное разгильдяйство и недисциплинированность! Я вынуждена буду писать на вас рапорт начальству!
     Александр Николаевич смотрел на эту дамочку-мегеру в форме лейтенанта милиции и почти не слышал того, что она  выкрикивала… Иль причитала. Или выговаривала. Вообще-то он «заводился» с пол-оборота, если с ним начинали разговаривать в таком тоне. Смысл её претензий он понял, конечно, но не мог понять, откуда она взялась, эта «красавица». Не совсем чистая кожа лица, ужасно наложенная дешевая косметика, большой широкий нос, во рту бьётся, как обильно смазанный маслом стальной клапан в моторе автомобиля, золотой зуб и очень явственно выделяются клыки. Грудь отсутствует, или это форма её скрывает? Роста маленького, ноги короткие.
     Ему было ясно, откуда этот ор и такая патологическая ненависть к молодому мужчине. Обыкновенная неудовлетворенная баба, каких в любом текстильном городе две трети. Их видно сразу, ещё до того, как они начинают вот так «разговаривать». А по другому у них уже не получается. Ведь целыми днями, а больше даже ночами они думают о мужике. И это нормально. Ненормально то, что шансов найти того, кто нежно обнял бы такую… вот… (бр-р) и лихо опрокинул на кровать иль хотя бы на заднее сидение автомобиля сыскать невозможно. Отсюда, от этих нескончаемых дум, от хронического недосыпа и такой же хронической неудовлетворенности и эта необузданная агрессия. И что, именно он должен её обуздать? Прямо сейчас? Да, пожалуйста.
     А в кабинете стало уже тихо. Всё-таки тема была достаточно узкая и поток брани быстро иссяк.
     - Послушайте, мадам, закройте дверь пожалуйста. – Попросил Александр Николаевич устало. И он действительно устал, ведь был конец рабочего дня, пообедать из за этого дурацкого визита в известную «контору» он не успел, а теперь ещё вот это… - И ведь не представилась даже, кто такая, надо будет спросить у Веры Павловны, как она работает с такими кадрами.
     - Не поняла.- Насторожилась инспектор. (я даже дамочкой постеснялся её сейчас обозвать)
     - А чего же не понятного, любезная. – Уже весело совсем проговорил наш герой, - закройте дверь с той стороны, то есть пойдите вон!...
     И вот теперь, друзья, после этого замечательного посыла начиналась у Александра Николаевича совсем другая жизнь!

      
               
                Глава 9
             

     Да, да жизнь нашего героя действительно начнет меняться, причем главной причиной этого стал визит той самой дамы. Ну, прямо как в известном кино, где даму сыграла актриса известная и уважаемая, узнаваемая и востребованная, но красавицей, извиняюсь, конечно, тоже, как и наша ментовская дама, не являющаяся. Так что определение «роковая красавица» здесь не подходит.
     И вот опять  возникает вопрос: что это, нелепый случай? Ведь пойди тогда, после визита к гебисту Александр Николаевич домой, к жене, и он разминулся бы с этой… ну, право, не хочется уже её вообще никак называть, ладно – стервой, позволю выговориться по отношению к ней последний раз. А если бы не заболел член родительского комитета и рейд состоялся  вовремя?  Этой темы просто не существовало бы. Таким образом, констатирую, что и здесь командиром был его Величество Случай. А не Провидение, Господня воля и пр. Но всё-таки ведёт Александра Николаевича кто-то к какому-то Предназначению? Не знаю, случай ли, Судьба, Господь… А может, сам он, Александр Николаевич к чему-то такому себя толкает. Ладно.
   
     Давайте посмотрим лучше, чем там Сашка в камере занимается. Ха, да он с сокамерником в шашки играет! Нормально устроился. Из горбушек хлеба ребята черные шашки слепили, а из мякоти белые, на досках огрызком карандаша, о котором я поминал уже, доску расчертили и играют себе – проводят досуг. Так жить можно: харчи казенные трижды в день, курево есть, теперь вот и развлекуха. Но… не будем все-таки делать санаторий из ментовской камеры. Насчет кормежки. Утром чай с куском хлеба сладкий. Вечером чай с куском хлеба несладкий. О том, что это в принципе не чай, а помои, я вынужден отметить, чтобы не было иллюзий. После полудня обед из двух блюд: щи и макароны с сарделькой. И так каждый день. Ассортимент не менялся. С голоду не умрешь. Но и рожу не наешь. Насчет досуга. Шашки мент отобрал на другой день. Подкрался к глазку, открыл тихонько, увидел и… А ведь их слепить надо было, да на батарее высушить. Да что говорить.
     А сокамерник Сашке интересный попался. Он с такими людьми ещё в жизни не встречался. Да и откуда? Ведь каждый из нас вращается в своем кругу и вырваться из него, если он тебя не устраивает, совсем нелегко, а чаще всего и невозможно. Это единицам удается. Ведь не секрет, что в ту же Москву приезжают ежедневно тысячи людей. И кому-то действительно удается стать горожанином, влиться достойно в этот безжалостный плавильный котел иль муравейник кишащий, как вам удобней. А сколько спиваются, вам известно? А сколько потом в лагерях гниют, вы знаете? А сколько руки на себя накладывают? Нет такой статистики. Говорят же: где родился, там и пригодился. Многие считают, правда, что это поговорка для слабых.
     А вот  Сашка,  который уже в школе не работает, начинает знакомиться с тем кругом людей, которые раньше не попадались на его пути.
     Павел отсидел на зоне 9 лет. – Девять!- Ужаснулся Сашка, - да мне два года в армии веком показались, а как же можно девять в неволе? – Ко всему привыкаешь. – философски говорил Павел, - будь собой, главное. Не пытайся изображать то, чего в тебе нет. Когда долго в замкнутом круге находишься, тебя все равно раскусят, только хуже будет. Если дешевка ты по натуре, так в дешевках ходить и будешь. Если есть в тебе корень главный, если сильный ты духом, будешь банковать.
     Сашка всё всматривался в лицо сокамерника, пытаясь понять, есть ли в нем отличия какие от простого смертного, всю жизнь на воле проведшего. На его взгляд, кое-какие отличия были. Хотя, может и неправ он, просто это характер у человека такой? Как тут разобрать? Во- первых, не было во взгляде у того живинки элементарной. Молодой ведь мужик-то совсем, лет тридцать с небольшим. Взгляд не то, чтобы потухший, но уж слишком ровный какой-то. Ни на чем не останавливается. Что ни скажи ему, ничему не удивляется. Повидал все уже, нечем удивить. Это у Сашки другая жизнь только началась, а у Павла… -Тяжело так жить. –думал Сашка.
     - Давай я тебе Омара Хайяма почитаю.- как-то предложил Сашке Павел. – слыхал о таком? – Сашка слышал, конечно, о Хайяме, иранском поэте, ученом, мудреце, жившем, если он не ошибался, в начале 11-го века. И знаком был с его знаменитыми рубайями. Но чтобы вот так, в камере, наизусть? Он думал, что Павел прочитает сейчас два-три стиха и на этом дело кончится, а тот улегся поудобнее на нарах, поправив под головой телогрейку и начал читать.
               
     Один не разберет, чем пахнут розы,
      Другой из горьких трав добудет мед,
     Дай хлеба одному – на век запомнит,
     Другому жизнь пожертвуй – не поймет.
       
    Вскоре стало ясно, что читал Павел вовсе не для единственного слушателя, а для себя прежде всего. Этакий тренинг памяти. Хотя и понимал, что вызовет изумление у Сашки, ведь чтение продолжалось уже почти час и количество прочитанных тихим монотонным голосом рубай приближалось, наверное… а шут его знает, к какому числу. Сашке и в голову не пришло их считать. Он и предположить не мог, что это может продолжаться практически бесконечно.

                Что жизнь? Базар… Там друга не ищи.
                Что жизнь? Ушиб… Лекарства не ищи.
                Сам не меняйся. Людям улыбайся.
                Но у людей улыбок – не ищи.

     Павел, прочитав этот стих, приподнялся с нар и улыбнулся Сашке: -Помнишь, я говорил тебе, что главное – быть самим собой? Вот и Хайям говорит об этом же. И не верь никому. А уж ментам тем более. Не признавайся ни в чем. Пусть доказывают, это им надо, а не тебе.
     - Павел, - не утерпел Сашка, - как все-таки можно столько наизусть запомнить? Я хоть и историк, и память в нашей профессии тоже нужна, хотя бы даты запоминать, но чтобы вот столько…
     -Так это ты только Хайяма послушал, а хочешь, я тебе Блока почитаю, Чёрного, Есенина. И ещё много. Понимаешь, Александр, кто-то, попав в трудные, почти невыносимые для жизни условия, падает духом, соответственно и телом, жизнь не мила для него, кругом одни суки, что с такого возьмешь? Пока живешь, делай что-то, ты же человеком родился, тебе же руки даны и голова ещё. Ладно, ты сам большой уже. Я, кстати, на зоне ещё профессию краснодеревщика освоил. «Хозяину» такую мебель изготовил! Он мне фотографии с образцами доставал, а я по ним делал. В Сибири же леса всякого сколько хочешь. А «Хозяин» ухитрился даже карельской березы достать! Вот так, Сашка. Давай поспим лучше. И повернулся на бок.
     Когда Павел оказался в камере и они познакомились, Сашка спросил, естественно, за что его повязали, подумав при этом, что если не захочет, так не ответит,  не насильно же его заставляют. По крайней мере здесь, в камере. Но Павел совершенно неожиданно тут же ответил, что приехал к Армяну маленько покайфовать, ширнуться, то есть. Вот даже оделся соответственно: телогрейка, штаны потрепанные. Когда под сильным кайфом находишься, не соображаешь ничего, а тут не жалко одежонку. Кстати, Саня, не нашел я что-то Армяна, ты-то знаешь его?
     В маленьких городках такие фигуры, как Армян более-менее известны деловым людям, а наш Сашка уже становился таким и он знал, что Армяна  неделю тому назад, когда сам он ещё был на свободе, нашли зарезанным за городом, на обочине возле дороги. Судя по всему, пырнули в бок ножом и выкинули из машины. У наркоманов это запросто. А вообще Армян был единственным сыном директора торга Нины Рубеновны, армянки по национальности, отсюда и кликуха. Одет он был всегда с иголочки и осенью щеголял в длинном лайковом пальто, шикарных туфлях, сам был высок, строен и по восточному красив.
     - Зарезали Армяна. – сказал Сашка, - труп в поле нашли.
     - Да, - покачал головой Павел, - отширялся Армян, надо мне как-то завязывать, пока не поздно.
     Еще он рассказал Сашке, как его повязали. Он зашел в аптеку на Кировской, в маленьком деревянном домике такая, - Знаю. – кивнул Сашка. – протянул аптекарше рецепт на наркотик, та посмотрела, кивнула головой, попросила подождать и ушла в подсобку. А через три минуты в аптеку вошли ребята в штатском и спокойно повязали его. Тут до ментовки-то сорок метров.
     -Не судьба. – Опять покачал головой Павел.
    
     И как раз в тот день, когда оказался Павел в камере, Сашка, как мы помним, ожидавший выхода на волю, дождался - таки, что его позвали на выход.
     - Ура! – Негромко вскрикнул Сашка и стал собирать вещи.
     - Отставить.- Сказал издевательским, как показалось Сашке, голосом старшина и велел идти вперед по коридору. Сашка пожал плечами недоуменно, вышел из камеры и пошел по длинному коридору, стены которого были окрашены мерзкой темно-зеленой краской… -Где берут только такую, это что же, специально на заводе для ментовских целей такой колер подбирают? Ведь в природе такого оттенка зеленого не существует. Каким же садистом надо быть, чтоб такой цвет изобрести? – рассуждал Сашка, но тут старшина скомандовал тихо – Стоять.- И из-за спины Сашки открыл находящуюся слева дверь.- Заходи.
     Войдя, Сашка увидел стол и сидящего за ним довольно пожилого мужчину со слегка красноватым носом и обширной залысиной. Стол был почти пуст и только прямо перед мужчиной лежала какая-то исписанная бумага, в которую он сейчас заглядывал.
     -Что за алкаш такой?- подумал Сашка и сел по привычке уже без приглашения на стул, что стоял с его стороны стола.
     - Встать! – Рявкнул вдруг старшина, стоящий у двери,- перед вами народный судья города!
     - Здрасьте, приплыли, - мелькнуло в голове у Сашки, - раньше хоть «тройки» судили, а теперь вот так: судья и старшина.- сейчас как даст… без права переписки. – Но вслух ничего говорить не стал: чего зря гусей дразнить, встал только быстро.
     Не поднимая головы от бумаги, судья спросил: - 18 марта сего года в деревне Крупенино были?
     -Был – ответил Сашка.
     - Хулиганские действия учиняли?
     -Эвон, куда поехали! – Аж задохнулся Сашка, - это они хулиганку мне пришить хотят. Лихо! И что делать?
     - Гражданин судья, я интеллигентный человек, у меня высшее историческое образование, я четыре года отработал в школе заместителем директора, сейчас работаю инженером на огромном заводе и никогда. – это последнее слово Сашка произнес с сильным нажимом, - понимаете – никогда в подобных действиях замечен не был!
     Он задохнулся даже немного от негодования и подумал, что монолог хороший получился.
     На лице судьи не отразилось ровным счетом ничего. Как будто и не к нему обращались.
     -Всё ясно. – Сухо сказал он, взял лежащий перед ним листок бумаги, встал и зачитал заранее заготовленный текст: « За хулиганские действия, совершенные Глебовым Александром Николаевичом в д. Крупенино 18 марта сего года, народный суд приговорил его к 10 суткам ареста.» - Уведите – кивнул он старшине.   
     А чуть позже, когда Сашка снова был в камере, в неё заглянул следователь и, улыбаясь почти приятельски, сказал Сашке: - Говорят, возмущались вы, Александр Николаевич. Это зря. Нам ведь о многом ещё побеседовать надо, а времени уже не осталось. Вот и вынуждены мы прибегнуть к такой вот форме… немного обидной для вас.
     -Не дрейфь, Саня. – ободрил Павел сокамерника, - обыкновенные ментовские штучки, нет у них ничего на тебя, иначе предъяву уже сделали бы. Теперь главное, не наговаривай на себя и других не вламывай.
     - Ты знаешь что, Павел, - ободрился Сашка, - если тебя отпустят раньше, зайди к матери, скажи, что нормально у меня всё, ещё, мол, немного подержат и выпустят. Она ведь там, -погрустнел Сашка, излихостилась вся.
     -О чем разговор, Саня, сделаю в лучшем виде.
     Тут надо сказать, что даже такие закоренелые, пусть и бывшие зеки, каким, безусловно, был Павел, с достаточным уважением относятся к людям, занимающихся антиквариатом. Ясно ведь, что занятие это интеллектуальное, требующее знаний. Не одну книгу по искусству прочитать надо, чтобы понимать что-то в древнерусской живописи. Или в фарфоре. Монетах. Древних книгах. Мебели. Да сколько всего ещё! И вот сейчас мне хочется уточнить одну деталь. Всё-таки не стоит называть Сашку… антикваром, допустим. По крайней мере, на этом этапе. И он, и его учитель Славка Седов, и другие ребята, которых я тут упоминать буду, были всё-таки скорее  « досочниками».
     Кратенько разберем, откуда взялось название это. Икона, как известно, пишется на специально подготовленной доске. Мы еще будем об этом говорить подробно. Сейчас нам важен принцип. Отсюда название тех, кто собирает иконы, продает их… короче имеет с ними дело. Специально не вдаюсь сейчас в подробности, потому что наш герой еще только подходит к этому занятию, ему там с рейдом по микрорайону ещё разбираться, поэтому оставим Сашку в камере. Тем более что и приятель многоопытный у него появился, подскажет, если что, и сам он уже помаленьку опыта общения с ментами набираться начал.         
      
      А мы сейчас вынуждены вернуться… к рейдам по микрорайону.    Кто-то спросит:  что за рейды такие, с чем их едят? Какую роль они играют в воспитательном процессе? Как влияют на исправление трудных подростков – будущих строителей коммунизма?
     Отвечаю: никак не влияют. У Александра Николаевича есть список тех самых неблагополучных семей, в которых и проживают эти самые «трудные» ребятки. Они совсем необязательно должны проживать в коммуналке или, что ещё гораздо хуже – в казарме, а могут жить в отдельной квартире со всеми отдельными удобствами, но глава семьи от этого не будет меньше пить горькую и гонять свою благоверную. Детки же будут шататься по подворотням, курить всласть, а иногда и пить всякую непотребную бормоту. Наркота для них в те годы была ещё недоступна.
     Кстати, я тут упомянул слово «казарма». Всем известно, что в них обычно проживают военнослужащие. Может и здесь речь идет о детях, чьи родители служат в армии? Нет, это все наследие «проклятого» капиталистического прошлого. Я упоминал уже, что в этой части повествования действие происходит в текстильном городке. Так вот, все эти текстильные фабрики, мануфактуры выросли на берегах небольшой здешней речки еще в 19 веке, когда в России стал развиваться капитализм. Одна мануфактура принадлежала даже французам. Текстильное производство требует большое количество рабочих, которые приезжают в поисках лучшей жизни из деревень, сел, зачастую отдаленных местностей. И тогда владелец предприятия строил для них огромное трех или четырехэтажное здание из обожженного кирпича, добротное, с водопроводом, которого большинство рабочих раньше и не видело, с теплым туалетом, с просторной кухней… на энное количество семей, конечно, но ничего, не баре, все одно удобство. Состояла казарма из небольших комнат, где и проживали рабочие.   Жить можно было. Вопрос только: когда жить-то? Рабочий день тогда длился 12 часов, так что времени оставалось только на то, чтобы чуток погонять жену и лечь спать. Но это опять вопрос времени. Потихоньку рабочие начали бороться за свои права, рабочий день стал сокращаться, зарплата повышаться… но это уже лекция по истории получается.
     А казармы благополучно простояли до конца уже 20 века. И советская власть очень даже рада была этому подарку капиталистов. И что тут творилось уже при советской власти, ни с каким капиталистическим житьем не сравнить. Пьянство, разврат, воровство, бандитизм, что там еще бывает романтического? Вот все там и было. Но временами семейным рабочим из казарм фабрика выделяла отдельную квартиру. И  вы думаете, переехав в квартиру, тот сразу бежал в библиотеку?
     Вот по таким семьям и ходил Александр Николаевич с членами родительского комитета. И что? Народ сразу перевоспитывался, детишки отличниками становились и перевыполняли план по сбору металлолома? Бабушек через дорогу переводили? И опять нет. Всё оставалось на своих местах: Богу Богово, а слесарю слесарево.
    
     Меж тем дни шли своей чередой, происшествия эти: визит в известную «контору» и конфликт с дамой стали забываться, и наш герой жил в… предвкушении одного очень важного события, которое должно было произойти в его семье. Нет, не рождение очередного ребенка, но по эмоциям, нетерпению, желанию отнюдь не меньшему. Ладно, не буду тянуть – они с женой стояли в очереди на получение… автомобиля! Эка невидаль! Скажет кто-то – автомобиль. Это давно уже не роскошь, а средство передвижения. Господа, но ведь только-только началась вторая половина семидесятых! А поэтому роскошь! Я настаиваю на этом. Хотя, как мы увидим позже, Сашка очень быстро превратил эту роскошь действительно в средство передвижения.
     Но немного арифметики. Первая модель «Жигулей» стоила пять с половиной тысяч. 11-я модель – ровно шесть тысяч. Плюс 30 рублей за ремни безопасности. Александр Николаевич получал в месяц 200 рублей чистыми. Жена – 150. Итого – 350 рублей. Допустим, на питание, ужавшись, можно тратить 150 – 170 рублей. То есть половину. Ещё 100 рублей – оплата коммунальных услуг, транспортные расходы, какие-то бытовые, совсем уж необходимые покупки. Допустим, что в месяц наша семья может отложить 100 рублей, в год, соответственно – 1200 рублей. Значит, на машину надо копить почти пять лет! Это значит не ездить в отпуск, не приглашать гостей, ( ходить по гостям как раз можно) из одежды раз в году покупать только пару носков и 1(один) носовой платок. В общем, надо перестать напрочь любить себя и ближних тоже.
     Хорошо, а тогда как вообще эта мысль о покупке машины могла появиться? Откуда она «нарисовалась?» А вот как. Сидят как-то Александр Николаевич с женой дома, ужинают. То да сё, какие-то новости обсуждают и вдруг жена заявляет как бы между прочим: -а Колька-то с Наташкой машину собрались покупать. Уж и на очередь встали. Первую модель «Жигулей».
     Сашка только вилку с котлетой в рот занес, да так там и оставил. Сидит, ошарашенный, переваривает. Не котлету – новость. А жена продолжает, не обращая внимания на реакцию: - Там Наташка с матерью надомную работу взяли, постельное белье шьют, вот с этого дохода и откладывают денежку.
     Колька был родным братом жены Сашкиной, его жену звали Наташка. А были они такими же учителями, как и Александр Николаевич с женой, только эти оба историки, а те физик и математик. Более умные, значит. И в математике подкованные.
     То да се, легли Александр Николаевич с женой в постель. Ни о каком сексе и мысли нет. Все мозговое пространство машиной забито. «Жигулями.» Как это, у Кольки будет, а у них нет? У Кольки, с которым Сашка каждое лето ездил на рыбалку на Оку в Касимовский район, добираясь на перекладных: сначала на электричке до Владимира, потом ночью шел какой-то древний поезд, который все звали почему-то «кукушка» до рабочего поселка Тума, останавливаясь при этом буквально у каждого столба, и Сашка видел, выходя в тамбур покурить, что у этих столбов каждый раз кто-то почти на ходу спрыгивал с поезда обычно с  набитыми мешками за спиной. В Туме надо было ждать автобус до с. Ибердус, куда к Колькиной тетке они и направлялись. Выезжали они в три часа дня, а на место прибывали в восемь утра. Потом, уже на машине, Сашка доезжал туда за 5(пять) часов.
     Сашка понимал одно: он не переживет, если у Кольки машина будет, а у него нет. Мало того, что на рыбалке, будучи более опытным рыболовом, Колька всегда его облавливал, мало того, что когда играли в карты в «козла», Колька выигрывал чаще, мало того, что жена у Кольки была красавица и Сашке нравилась до невозможности, но это, как считал Сашка, был тот случай, когда «видит око, да зуб неймет.» Хотя был как-то момент, когда гуляли они на чьей-то свадьбе и, будучи в очень приличном подпитии, Сашка, выйдя на улицу покурить, увидел вдруг Наташку, стоящую у палисадничка. Тут то и прижал он ее слегка, обнаружив вдруг, что та и не против совсем. Надо было тогда действовать решительно, ведь был поздний вечер уже, Наташка тоже была… слегка расслабленной и наверняка отдалась бы… Что теперь говорить, больше такого момента не было.
     - А сколько у нас на книжке лежит?- лежа на спине и заложив руки за голову, спросил жену Сашка.
     - Пятьсот рублей. – Ответила жена, думающая сейчас о том же.
     - Небогато, – вяло констатировал Сашка и вдруг, приподнявшись, спросил - как ты думаешь, родители нам помогут в этом предприятии?
     - Разговаривать надо. – Справедливо заметила жена.
     - Слушай, - решительно сказал Сашка, - у меня ведь, как ты знаешь, две тетки есть, обе бездетные и далеко не бедные. Одна вообще в Сибири сколько лет проторчала с мужем – нефтяником, другая где-то на границе с Румынией жила. Теперь обе в Подмосковье живут. Как ты сказала: надо разговаривать.
     Через пару недель выяснилось, что Сашкины родители для покупки машины могут дать одну тысячу рублей, родители жены – полторы тысячи, столько же могут дать тетки. Итого: пять тысяч рублей плюс пятьсот на книжке. На первую модель как раз. Но, негоже, сказал Сашка, иметь такую же машину как у Кольки. Мы купим 11-ю модель за шесть тысяч. Плюс тридцать рублей за ремни безопасности.
     А отдавать долги теткам как? Продумано: как педагоги по образованию, они будут летом работать вожатыми в пионерском лагере. Харч бесплатный плюс зарплата. Все полученные отпускные – теткам в счет долга. За три года расплатятся. А если родители помогут – быстрее.
     Да, в алгебре и геометрии, не говоря уж про тригонометрию, Сашка был дуб дубом, а вот в арифметике соображал хорошо. Теперь надо было решить ещё один важный вопрос: водительские права. Хотя, стоп. А главная тема – как получить новую машину, это ж на очереди несколько лет надо стоять! Может, меньше, как повезет. А зачем ждать везения, когда у Сашки есть дядя, который возит Первого секретаря? Он же предупреждал его, что по любому вопросу надо обращаться к нему.
     Через день Сашка стоял на очереди, причем его предупредили, что машина будет примерно через полгода.
     Так надо же быстрее права делать! Группа в ДОСААФ была набрана и занималась уже в течение двух недель. Несмотря на предупреждение, Сашка решил обойтись без дядьки. Он купил бутылку хорошего коньяка и человек в ДОСААФ сказал, что в группе есть один злостный неплательщик, который до сих пор не заплатил за курсы. Они его вычеркивают, и теперь Сашка может заниматься.
     Фу… - Оказывается, если серьезно подойти к решению вопроса, можно добиться поразительных результатов там, где, казалось бы, шансов практически не было. Нечего и говорить, что чем бы он теперь не занимался, все мысли были о предстоящей покупке. Он совсем не думал, что владение автомобилем как-то кардинально может изменить его жизнь. И как увидим, зря. Ему интересно было ходить на занятия, изучать в классе матчасть, Правила дорожного движения, все это позволяло причислять себя к другому, уже более высокому кругу. Тем более, что в группе были в основном представители торговых сетей: две заместительницы директора торга, заведующие магазинами, пара товароведов. Тогдашняя городская элита. Учитель был один: Александр Николаевич.
     Кстати, по поводу «более высшего круга». Вы попробуйте выйти из дома с пятью копейками на автобус и запомните свои ощущения, настроение. Взгляд на окружающих и прочие нюансы. А потом, если сумеете найти, конечно, выйдите с банковской пачкой красных червонцев, я уж не говорю про пачку фиолетовых четвертных и снова посмотрите на себя со стороны и проанализируйте свои ощущения. Это будут два разных человека. А что говорить о человеке, сжатом со всех сторон в автобусе в час пик и человеке в личном автомобиле, смотрящего на светофоре казалось бы равнодушно снизу вверх на задыхающихся в давке пассажиров, а на самом деле кричащего им: - Посмотрите на меня! Вот чего я достиг! Вот ради чего воровал! (спекулировал, залезал в долги, мошенничал, работал на трех работах – выбирайте, что вам больше подходит)
     И не забывайте: это был 1977 год. Кстати, чуть не забыл одну деталь. Почему Сашке надо было обязательно вставать в очередь  на новый автомобиль? Купил себе подержанный за полцены, привел его в порядок и катайся не хочу! Объясняю. Новая 11-я модель «Жигулей», которую собрался покупать Сашка, стоила, как я говорил уже, шесть тысяч рублей. Годовалая, в Южном порту, если была в отличном состоянии девять тысяч. Ясно? И это «Жигули»! А что говорить об автомобиле «Волга»? В магазине она стоила девять с небольшим тысяч. На черном рынке в зависимости от цвета (комплектация была одна) от 25-ти до 40 тысяч. Это были годы всеобщего и полного дефицита! Не было нигде ничего ни хрена. Не было мебели, холодильников, ковров, мотоциклов, телевизоров… Если в магазине «выбрасывали» в продажу немецкий миксер, тебя могли там же удавить в давке. (опять тавтология получилась)
     При средней зарплате 150 рублей фирменные штатовские джинсы стоили 180 рублей. Вот такая получается картинка.
     Вскоре состоялось и первое вождение. Собственно, группа с инструктором вовсю уже каталась, ведь Сашка, как мы помним, влился несколько позже, и вот теперь настал  его черед. Во дворе ДОСААФа он бодренько уселся на водительское сидение серенького «Москвича» и вопросительно посмотрел на сидящего рядом инструктора Петра Ивановича. А тот спросил заинтересованно: -Раньше водил чего-нибудь? – Танк.- Коротко ответил Сашка. – Поехали. – Сказал Петр Иванович. Через несколько дней он признался, что Сашка водит машину лучше, чем кто – либо из группы.
     Перед внутренним экзаменом Петр Иванович собрал всю группу возле автомобиля, открыл капот и указкой показывал сгрудившимся вокруг учащимся детали и механизмы двигателя: - смотрите внимательно, это – воздушный фильтр, это – карбюратор, это – бензонасос, это- радиатор…
     Сашка стоял в стороне и не участвовал в этом ликбезе, смотрел на толпу народа, облепившего «Москвич» и обратил внимание, что две трети из группы были женщины! Тогда это было удивительно. Ну, да, занятия проходили в две смены, утром и вечером, и всем составом группа собралась впервые.
     А Петр Иванович показал наконец все агрегаты, облепившие двигатель и спросил бодро напоследок: - Всем всё ясно? – секунду другую все молчали, потом раздался робкий женский голос: - в принципе ясно, Петр Иванович, вот только вы не сказали, а где мотор-то?...
     С первого раза экзамены на права сдал Сашка и ещё один парень, у которого был «Запорожец». Дамочки пошли на второй и далее круг.


                Глава 10


     Но, как бы там не было, учебный процесс продолжается и Александр Николаевич каждый день ходит на службу. Неожиданно как-то я выразился: «ходит на службу». Это ведь о чиновнике так говорят обычно, это он служит государству и обществу, а учитель… просто ходит на работу в школу. Позвольте не согласиться. Ну, когда мы перестанем говорить эту чушь: чиновник служит государству и обществу. Ну, ни одного слова правды здесь нет. Да, государство выделяет чиновнику – своему представителю, деньги на различные нужды. Не буду сейчас их перечислять, их очень много, этих нужд. А чиновников ещё больше. И чиновник, отвечающий за тот или иной участок, обязательно выделяет деньги на решение возникающих проблем. Но…сначала он точно подсчитывает, сколько он может украсть. Отсюда прежде всего он служит себе. Нету среди них дураков. Даже те из них, которые попадаются на хищениях иль на взятках, все равно не дураки, а просто плохо образованные. Не все из них «Плешку» заканчивали, не у всех хорошие учителя были. Да-с.
     А Александр Николаевич служит обществу, воспитывает для него новое послушное во всем поколение, привыкшее подчиняться, преклоняться перед вождями, кричать «Одобрямс!» и ничего при этом не ворует. Потому что нечего. Разве что кусок мела. А на хрена ему мел? Он даже указку на свои деньги покупает. Вот скажите, космонавт иль летчик какой покупает на свои деньги… скафандр? Ладно, тюбик с питанием. Ларингофон какой-нибудь. Никогда. А почему учитель на свои деньги должен покупать такую необходимую для работы вещь как указку? Почему? А раньше, при проклятом царизме, учителя ходили в красивой униформе и ученики при встрече с ними должны были кланяться и снимать в приветствии головные уборы. Вот. И униформу государство оплачивало. А Александр Николаевич который год ходит в задрипанном, стиранным-перестиранным кримпленовом костюме, из которого уже нитки вылезать стали. А теперь, когда в долгах как в шелках, этот костюм еще придется сколько лет носить. Ладно. За то на машине будет ездить. А в ней хоть в пижаме сиди, да в домашних тапках, все одно обзавидуются.
     Сегодня Александр Николаевич дал уже два урока и собирался сходить на классный час в 9»Б», у них там интересная тема должна быть, литераторша проводит вместе с классным руководителем, разумеется. Что-то по А.С. Пушкину.
     Александр Николаевич поднялся уже из за стола, когда дверь в учительскую открылась и…в неё вошла инспектор РОНО Белова Ираида Николаевна, тоже историк по образованию, за ней одна, вторая, третья, четвертая… было такое впечатление, что весь отдел народного образования явился к Александру Николаевичу.
     Ираида Николаевна пересекла учительскую, вошла в кабинет Александра Николаевича и сказала, немного грассируя: - А мы к вам с проверкой, Александр Николаевич.
     Клянусь вам, друзья, в эту первую минуту неожиданного визита инспекторов РОНО Александру Николаевичу не пришло в голову ну ничегошеньки плохого. Проверка и проверка, мало он их пережил за четыре года работы. Вот и сейчас он пожал плечами и сказал Беловой, подвигая к ней высокую и достаточно тяжелую стопку папок с бумагами, лежащими  на краю стола: - Пожалуйста, Ираида Николаевна, вот здесь все отчеты о проделанной работе, если что-то помимо вас заинтересует, я к вашим услугам.
     Инспектор приблизила свое лицо вплотную к Александру Николаевичу и тихо многозначительно произнесла: - нам не надо отчетов о том, что вы сделали, Александр Николаевич. Нам надо искать то, что вы НЕ сделали! Вы поняли?
     Да, это был конец карьеры. Инспектор детской комнаты милиции, которую Александр Николаевич выставил за дверь, оказалась родной сестрой исполняющей обязанности заведующей РОНО Хреновой Татьяны Александровны. И сестры решили не спускать Александру Николаевичу его нетактичное, а может даже хамское поведение по отношению к молодому сотруднику детской комнаты милиции. Причем до того момента, когда мы увидели инспекторов в кабинете Александра Николаевича, Татьяна Александровна проделала уже большую работу. Она знала о том, что дядя Александра Николаевича является водителем Первого лица города. Она знала и о том, что это лицо двигает сейчас Александра Николаевича на советскую работу, то есть делает ему карьеру. Казалось бы, такой незначительный эпизод, который произошел в школе с ее сестрой, не мог отразиться на карьере Александра Николаевича, но Хренова делает единственно правильный и совершенно обеспечивающий ей победу шаг. Она идет на прием к Первому секретарю и жалуется ему, что заместитель директора по воспитательной работе Глебов Александр Николаевич совершенно охамел и обнаглел. В ответ на замечание инспектора детской комнаты милиции о не проведенном рейде он дерзко заявил ей, что никого не боится, поскольку его покровителем является Первый секретарь ГК КПСС Виктор Григорьевич Шалимов, которого возит его дядя.
     Первый секретарь, не раздумывая, сказал исполняющей обязанности ГОРОНО, чтобы она не только строго наказала по своей линии зарвавшегося Глебова, но и дала основание исключить его из кандидатов в члены КПСС.  И Хренова Татьяна Александровна сказала Первому секретарю, что РОНО проведет тщательную проверку работы выше упомянутого товарища и на основании ее ( а основания мы найдем, заверила она) снимем его с работы.
     Первый секретарь одобрительно кивнул головой и работа началась. 
      И тут я скажу вам, друзья, что в такие моменты всегда надо искать положительные стороны дела. И они обязательно найдутся. Хорошо, что был не 1937 год. А значит,  Александра Николаевича почти наверняка не расстреляют. Он так и не будет работать председателем сельского Совета и никогда не узнает в подробностях его обязанности. Тоже неплохо. И меньше чем через год он перестанет работать в школе не только в должности замдиректора, (это как раз произойдет уже очень скоро) но и учителя истории и перестанет «пудрить» мозги подрастающему поколению о скорой и неизбежной победе коммунизма в отдельно взятой стране. А вот это вообще очень важно не только для детишек, но и для самого Александра Николаевича с его достаточно засранными коммунистами мозгами.
     А машина тем временем крутилась, комиссия ГОРОНО закончила проверку и со всей строгостью отметила, что главным недостатком в работе Александра Николаевича является плохая работа в микрорайоне, постоянные срывы графика рейдов по неблагополучным семьям.
     Потом по результатам проверки собралось партийное бюро школы, на котором обсуждалось личное дело Глебова Александра Николаевича. Бюро ходатайствовало перед горкомом партии исключить данного товарища, который им совсем не товарищ, из кандидатов в члены партии. Особенно рьяно обличали ренегатское поведение Александра Николаевича его приятель Епишкин Владимир Петрович и математик Алевтина Ивановна.
     Затем собралось Бюро уже горкома КПСС, на котором в числе других вопросах решалось дело кандидата в члены КПСС Глебова А.Н. Когда дошла до него очередь, Александр Николаевич встал и выслушал обличительную речь представителя ГОРОНО. Та говорила гневно, что тов. Глебов срывал рейды по микрорайону, тем самым не обеспечивая воспитательную работу с родителями трудных учеников.
     Вопрос об исключении  Глебова из кандидатов в члены КПСС поставили на голосование. И тогда поднялся один из партийных ветеранов, которые обычно присутствуют на таких заседаниях и спросил слегка дребезжащим от старости голосом: - Я всё-таки не понимаю, за что мы исключаем из рядов кандидатов в члены партии этого молодого человека? Судя по личному делу, к нему не было претензий на протяжении четырех лет работы. И вдруг сразу такое суровое наказание.
     И тогда буквально вскочила со своего места представитель ГОРОНО и выкрикнула резко: - Я ж говорю, он рейд по микрорайону не провел!   
      Ветеран пожал недоуменно плечами, а Первый секретарь, которого возил дядя Александра Николаевича, спросил: кто за то, чтобы исключить тов. Глебова из рядов кандидатов в члены КПСС, прошу голосовать. Против? Воздержавшиеся? Единогласно. Тов. Глебов, прошу вас положить на стол удостоверение кандидата в члены КПСС. Можете идти.
     На другой день вышел Приказ по ГОРОНО об освобождении Глебова А. Н. по результатам проверки от должности зам. директора по воспитательной работе.
     Надо было искать работу. В этой школе оставаться Сашка не хотел, хотя директор и предлагал ему часы истории. Сделать это было непросто, поскольку был фактически конец учебного года и ставки, естественно, все были заняты. Но вдруг ему позвонили из РОНО и сказали, что есть вакансия историка в школе рабочей молодежи. Александр Николаевич, не раздумывая, согласился.
     Он же сам, как мы знаем, закончил в своё время именно вечернюю школу, и поэтому ему показалось интересным поработать в той атмосфере, которую он хорошо помнил. А она была замечательной! Какие  диспуты устраивали ребята на уроках истории! Тут надо особо отметить роль старших по возрасту ребят и девчат. Да не так даже: это были уже совсем взрослые, как тогда казалось Сашке и его сверстникам дяди и тети, замужние и женатые, дяди отслужившие уже в армии, а тёти родившие детей, все они относились к учебе очень серьезно и не позволяли младшим коллегам-одноклассникам даже чуть-чуть похулиганить на уроках. А чтоб пьяным придти на урок… Ни-ни. Сами они могли, конечно, позволить с получки выпить перед уроками кружку-другую пивка, да что там, иногда «раздавить» даже пузырек на троих, но это было совсем уж редко и никак не влияло на качество уроков, разве диспуты становились более горячими.
     А однажды намечалась какая-то уж очень трудная итоговая контрольная работа по физике, а перед этим были очередные революционные праздники и некоторые ребята к ней не успели подготовиться. И тогда двое: Толька Лукьянов и Витька Белов решили сорвать урок. Коварно изготовив из проволоки железную вилку, они, используя свои знания по той же физике, сунули  на перемене её в розетку. Короткое замыкание, школа погрузилась во мрак, пока нашли эту розетку, пока изготовили жучок на пробку, прошло пол-урока, контрольная не состоялась.
     Но злоумышленников нашли. Ой, что было! Товарищеский суд в рабочей бригаде, где их поведение гневно обличали коллеги-слесари, срочно изготовленная стенгазета-молния с карикатурами на героев. И напоследок лишение их месячной премии.    
   Химию преподавал Дмитрий Семенович Марков, настоящий русский интеллигент, заядлый шахматист, прекрасно знающий предмет. Он-то его знал, а вот до Сашки донести не мог. Ну, что это за объяснение химического уравнения, которое он только что написал на доске: …а теперь, товарищи, здесь надо уравнять. Это легко. Дважды три равняется шесть, а шесть разделить на два будет три, поэтому здесь пишем три, - и Дмитрий Семенович писал впереди цифру три. – А шесть разделить на три будет два, поэтому здесь пишем цифру два. Понятно?
     Понятно было только, что трижды два – шесть. Ну, и дальнейшее деление. А теперь… Дмитрий Семенович обвел глазами класс и остановился на Сашке – Глебов, выйди к доске и уравняй написанное уравнение.
     Сашка бодро вышел к доске и выдал: - а что тут уравнивать? Трижды два будет шесть, а шесть на два будет три, поэтому впереди пишем три, а шесть на три пишем два, поэтому тут пишем два.
     -Вон из класса! – заревел интеллигентный Дмитрий  Семенович, усмотревший в Сашкином решении насмешку.
     Сашка пожал плечами, сделал обиженное лицо и вышел из класса. Пошел на улицу покурил, но там было холодно и неуютно и он встал в коридоре у окна, прижавшись ногами к батарее парового отопления. Вдруг открылась дверь класса, близорукий Дмитрий Семенович прищурившись, разглядел Сашку и позвал в класс. – Иди, иди заниматься… ну, погорячился я, извини. Ты подходи после уроков, позанимаемся, объясню тебе валентность.
     Нет, химию Сашка знал плохо, поэтому и поступать в институт мог только на гуманитарные профессии.
     А вот историю в ШРМ(школа рабочей молодежи) преподавал Борис Михайлович, славный совершенно дядька, единственный, кстати, владелец собственного автомобиля. Это был горбатый «Запорожец». Сашка вспоминал потом, что когда готовились к выпускному вечеру, вернее ночи, они поехали на нем в Москву за продуктами. Их было четверо, все пассажирские места были заняты и все-таки в машину каким-то образом уместилось огромное количество продуктов и спиртного.
     А однажды ребята, подвыпив после получки, вышли на переменке покурить и кто-то предложил подшутить над Борисом Михайловичем. Идея показалась интересной. Недалеко от школы стоял здоровенный деревянный… ящик, что ли, назову его так, служивший, я извиняюсь, помойкой. Сверху была крышка, а внутри емкость, в которую и ссыпали помои. Наши мужики подошли, дружно подняли этот тяжелый, в общем-то ящик, перенесли его в сторону и накрыли им «Запорожец» Бориса Михайловича. Он пришелся как раз впору. Когда тот вышел после окончания уроков и не увидел машины, то обалдел, конечно. Но еще больше обалдел, когда уборщица тетя Валя Петрова сказала ему: - это охламоны наши шуткуют так, Борис Михайлович. Драндулет ваш в помойке стоит. Вы крышку-то откройте.- Как человек, изучавший в вузе философию, Борис Михайлович не обиделся на «драндулет», дождался, когда выйдут ребята и вскоре, посмеявшись вместе с ними, уехал домой.   
     Так вот, это на его уроках истории и обществоведения разгорались жаркие диспуты. Особенно любили поспорить на какие-то темы ребята старшего возраста. Как я уже поминал, это были в основном женатые молодые мужчины: Виктор Болотин –здоровенный, басовитый мужчина, заядлый охотник, повар по профессии. Валентин Трухачев – помощник мастера, один из главных спорщиков, еше один Виктор – Суманев по прозвищу «Кадык», сержант милиции. Им было совсем неинтересно тупо читать учебник и потом пересказывать его текст. Самому высказать какую-то гипотезу, отстоять ее в споре. А потом сидеть, еле умещаясь за партой и улыбаться довольно.
     А вот немецкий язык преподавала… Нелли Ивановна. – Написал сейчас это предложение и задумался: нет, не готов продолжать. Дело в том, что это и была первая Сашкина любовь! Давайте подождем чуток. Может, будет более подходящая обстановка, момент такой… лирический, хочется об этой любви говорить какими-то особыми словами, вспомнить то состояние молодого юноши, впервые полюбившего, его… всё, переходим к следующей теме.
    
     - Следующая тема нашего урока… - Занудно начал Александр Николаевич и с тоской оглядел класс. В помещении вместе с ним было пять человек. – И это урок? Кому тут рассказывать? Этой Бзовой? Винче? Кошмар какой-то!
     Да, это была другая вечерняя школа. Воистину, нельзя войти дважды в одну реку.
     Прошло две недели, как он начал работать в этой школе. Когда впервые собирался на урок, естественно немного волновался. Как-то встретят его ученики? Какие они: эти девушки, ( а он знал уже, что две трети учеников работали ткачихами на камвольном комбинате) многие из которых приехали из других, порой весьма отдаленных мест…
     Действительность превзошла его ожидания. Когда он после звонка бодро вошел в класс, то увидел, что тот был… пуст. То есть ни одного ученика! Иль ученицы. Александр Николаевич прошел к столу, сел на свое место и открыл классный журнал. 9-ый класс. По списку 27 человек. Боже, что за фамилии такие? Бзовая. Винча. Откуда приехали эти инопланетянки? Это потом он узнал, что приехали они из Молдавии, из глухих в основном сел, в которых не было никакой работы, поэтому закончив сегодня 8 классов, завтра они ехали уже в поезде в Подмосковье на текстильные фабрики, где всегда требовались рабочие руки. Русский язык они знали плохо, и вообще учеба совсем не входила в их планы. Но, поскольку в стране было введено обязательное всеобщее среднее образование, приходилось подчиняться и записываться в вечернюю школу.
     Какие диспуты? Какие пятерки? Пришла на урок, уже за это надо было ставить… все одно больше трояка рука не поднималась вывести в журнале. Это уже потом Александр Николаевич приспособился выставлять итоговые оценки в журнале, почти не отрывая руки. Ставил руку с авторучкой в верхнюю клетку и шел  вниз со скоростью, на которую был способен: 3-3-3-3-3-3-3-3-3-3-3…
     А в тот день минут через пятнадцать после начала урока в класс заглянула директор школы Тотошкина Татьяна Валентиновна.
     Мгновенно оценив ситуацию, она сказала: на первый раз я Вас прощаю, Александр Николаевич, но потом спуску не будет. А вы как думали? Это вам не в дневной школе преподавать. Поднимайтесь, любезный и марш-марш в общежитие, вытаскивайте ваших ученичков на занятия.
     Высокая башня общежития из добротного желтого обожженного кирпича, выпускавшегося на местном кирпичном заводе, свечой торчала неподалеку от школы. С того самого дня наш учитель истории смиренно ходил туда уговаривать девчонок пойти в школу. Но так думала Татьяна Валентиновна. А на самом деле он взбирался на последний этаж, выкуривал неспешно там пару сигарет и также неспешно возвращался в школу. Кто-то все равно, независимо от чьих либо визитов, понимая неизбежность посещения уроков, приходил в класс и 5-6, а иногда и 10(!) человек в нем сидело.
     Вопрос другой: о чем с ними говорить? Какой смысл рассказывать  о каких-то исторических событиях? Готовиться к уроку? Привлекать дополнительную литературу? Если в дневной школе он знал, что по крайней мере 5-6 человек его слушают внимательно и обязательно выучат урок, то здесь из пяти присутствующих ни одному, а вернее, одной не было интересно то, что он рассказывал.
     Постепенно он познакомился с другими учителями: литераторшой – миловидной, сравнительно молодой еще женщиной, математичкой, физичкой… коллектив до его прихода был на 100% женским, всё это были нормальные с виду педагоги, на переменах озабоченно говорили о своих учениках, их успехах(!) и Александр Николаевич изумленно вслушивался и думал: неужели все они блефуют и рассказывают о том, чего и быть не может в этой школе? Какие успехи?
     Но постепенно он понял, что так надо и втянулся в эту игру, рассказывая иногда в учительской, каким активным был сегодня 9-ый класс, как девочки тянули руки, наперегонки желая отвечать тему и теперь коллеги уже с изумлением смотрели на Александра Николаевича, понимая, что он малый не промах и совершенно «врубился» в ситуацию.   
      - А пошли вы… - думал Александр Николаевич, - я ведь тоже в покер играть умею.
     А вскоре ему пришлось показать всё, на что он действительно способен. Однажды директриса вызвала его к себе и ошарашила сообщением, что ему предстоит дать открытый урок  истории по теме… « Работа Л.И. Брежнева «Малая земля» и ее роль в патриотическом воспитании учащихся». Ну… или что-то в этом роде.
     Сначала поясню несведущим читателям, что такое открытый урок. Это означает, что на нем будут присутствовать, в зависимости от цели урока:  а). Преподаватели и администрация школы. б). преподаватели обычно тоже истории других школ. в). Администрация других школ.
     Возможны и другие варианты. Александру Николаевичу выпал вариант «в», причем должны были быть исключительно директора школ. Вы понимаете, чем рисковала директриса, если урок пройдет не на нужной высоте? Я скажу вам ответственно: нет, не понимаете. А чтобы поняли, рассказываю о гениальном произведении Л.И.Брежнева «Малая земля». Я даже не буду залезать сейчас в интернет и читать там что-то об этом. И уж тем более не буду рассказывать краткое содержание. Ведь там в конце концов аж трилогия получилась.
     Сначала напомню, кем был Брежнев. Генеральным секретарем ЦК КПСС. Помните Первого секретаря горкома того маленького городка, в котором происходят описываемые события? Вот он был Первым человеком в этом городке, от которого  зависело буквально все в масштабах этого самого городка. А Брежнев был Первым человеком в СССР – огромной стране и от него зависела судьба всех этих первых секретарей на самых разных уровнях. Поэтому он назывался Генеральным секретарем. Постепенно он стал не только Генсеком, но и Генагрономом, Генинженером, Генвсемчемможно и, конечно же Генполководцем. И уже не важны стали победы Красной армии на Курской дуге, в Сталинградской битве, в битве за Берлин, наконец… Дело в том что полковнику Брежневу, а именно до такого, прямо скажем не значительного звания дослужился наш Генсек, довелось воевать где-то в районе Новороссийска. Этот кусочек земли  и назвали почему-то Малой землей. Там были обыкновенные локальные бои, которые не могли оказать никакого решающего воздействия на исход не только войны, но даже успехов Красной Армии вообще на Южном направлении, но теперь в этой книге «Малая земля» всё представало в ином свете. Именно полковник Брежнев разгромил фашистов на Южном направлении, тем самым вконец обескровив  и в дальнейшем  осталось только добить их опять же под руководством этого настоящего полковника. Никакие маршалы Жуковы, а тем более Тимошенко, Василевский, кто там еще… не «катили» в этом бестселлере.
     Надо отметить, что к тому времени, когда вышла эта книга, Брежнев потихоньку стал уже выживать из ума, в речи его появились «дефекты фикции» и вместо «систематически» у него получалось «сиськи-масиськи». Но все это было даже к лучшему, потому что его приближенные могли творить (при чем во всех смыслах) что угодно, а зашуганный народ  все это молча хавать. Ведь даже автором книги значился Л.И.Брежнев, ставший таким образом еще и Генписателем.
     И вот теперь Александру Николаевичу нужно было по материалам этой книги дать открытый урок. Большего нудизма на букву «м» трудно себе представить. Да, история наша достаточно фальсифицирована, но чтоб вот так… о «великом» полководце Брежневе…
     И урок был дан.  Александр Николаевич провел  его так, что ни один присутствующий на нём директор не высказал ни малейшего замечания, а на последующем совещании директоров Тотошкина Татьяна Валентиновна была удостоина похвалы руководства горкома партии. Вот.
      Тут я отмечу, что Александру Николаевичу, чтобы добиться такого результата, понадобилось быть не столько педагогом, сколько режиссером! Ведь на хорошем уроке не только учитель должен говорить, но как раз его ученики, то есть дети должны активно работать. Тянуть руку, рассказывать о книге, о её авторе, его роли и т.д. Значит,  все эти молдаванки просто обязаны были стать если не Цицеронами, то хотя бы отвечать на уровне учеников нормальной дневной школы с гуманитарным, впрочем, уклоном. Да-с.
     И они отвечали! Ведь могут, если захотят, даже молдаванки отвечать по- русски! А в самом конце урока Александр Николаевич поставил в проигрыватель пластинку с речью Брежнева на данную тему и как только Генсек произнес последние слова, в коридоре зазвенел звонок, возвещающий о конце урока. Получилось настолько эффектно, что один из директоров, проходя мимо Александра Николаевича, подмигнул ему: - Ну, ты, Николаич, даёшь. Проигрыватель со звонком соединил, поди? Переходи ко мне в школу, работой обеспечу.
     А вообще всё это была страшная гнусь! И эта пресловутая «Малая земля», и просто уроки истории иль обществоведения, где чуть не каждый день надо было говорить об успехах социалистического строительства и непременной победе коммунизма. О какой победе, когда за каждым куском вареной колбасы нужно было ехать в Москву, когда надо было записываться на много месяцев вперед в очередь на… да на всё: мебель, ковры, холодильники, автомобили! А ведь шила в мешке не утаишь и с Запада так или иначе доходили слухи о тамошнем уровне жизни. Где-то послушаешь «вражий голос», а то дальнобойщик какой расскажет о «загнивающем» капитализме и угостит привезенной оттуда сигаретой «Мальборо» и вдобавок фирменной жвачкой. Да ещё и прикурить даст от офигительной зажигалки «Ронсон».
     Хорошо ещё, что получил уже Александр Николаевич машину! Вот опять: сейчас, в двухтысячные, я бы написал безусловно, что машину он «купил». Ну, да, заплатил нужную сумму и купил. Точно также я написал бы, если он купил подержанную  машину с рук в Южном порту. (тогда в Москве именно там был рынок подержанных автомобилей) Но ведь сейчас он не просто пошел и купил, а сначала, записавшись, отстоял несколько месяцев в очереди и только получив открытку, где сообщалось о наличии именно его автомобиля, должен был поехать и «получить» его.
     Он выбрал беленькую одиннадцатую модель. Да, собственно, кроме белого был ещё только тёмно-зеленый цвет, причем примерно такого же тона, каким были стены в городской ментовке.
     Получать машину он приехал вместе с дядькой, который возил первого… Впрочем, хватит о нем – о Первом. И обиду на дядьку Александр Николаевич не держал: Татьяна Хренова обыграла их по всем статьям и ничего сделать было нельзя.
     Как профессиональный шофер дядька поднял крышку капота, завел двигатель и несколько минут слушал его работу. Потом попросил Сашку прибавить газку и послушал работу на различных оборотах. Судя по всему, остался доволен. Затем проверили тормоза, ручник. Всё работало как надо. Тогда дядька попросил Сашку проехать немного, чтобы убедиться, что он не забыл, как это делается. Сашка сел за руль и сам удивился, насколько легко управляется машина.
     - Поехали! – махнул он дядьке, который все-таки на всякий случай поехал сзади.
     Потом покупку, конечно же, как следует обмыли и на работу с первого сентября Александр Николаевич стал ездить на машине.
     Да, чуть не забыл. Через несколько дней после покупки Сашка ехал по городу и на выезде из него стоящий у обочины гаишник тормознул его.
     - Как тачка? – спросил лейтенант, оглядывая Сашкин «жигуленок».
     - Нормально, - пожал плечами Сашка, подумав: какого… тебе надо?
     - А я вот темно-зеленую взял, - кивнул  чуть в сторону гаишник и Сашка только теперь приметил тоже новенький «Жигуль» того самого зеленого цвета, стоявший на обочине и совершенно слившийся с грязной листвой городских деревьев. - Я ж в тот же день брал, что и ты. Не помнишь меня, что ли? Ты то со своим дядькой был, который Первого возит. Его ж любой в городе знает.
     Пока Сашка думал, что ответить словоохотливому гаишнику, тот вдруг попросил его открыть капот.
     -Да, пожалуйста. – Пожал плечами Сашка.
     Гаишник внимательно осмотрел подкапотное пространство и сказал озабоченно Сашке:- Давай-ка дуй в гарантийный сервис, дружок. Смотри- ка сюда. – он показал на обратную сторону капота, где виднелись многочисленные темные пятнышки. – Видишь? Это следы аккумуляторной кислоты, которая уже начала разъедать краску. А брызжет она потому, что реле дает большой ток и кислота в аккумуляторе закипает. Пускай меняют реле и подкрашивают под капотом.
     С тем озабоченный Сашка и уехал. Я, может быть, и не стал бы останавливаться на этом малозначительном эпизоде, но именно он помог вскоре Сашке изобличить вора.

                Глава 11


 
     А машину обмывали не только с дядькой, но и в пионерском лагере, который находился в двух километрах от села, где проживал Сашка. И лагерь этот принадлежал текстильному комбинату, на котором когда-то Сашка работал слесарем, его отец начальником цеха и заместителем директора, а теперь жена трудилась воспитателем в общежитии молодых ткачих. Да-да, Александр Николаевич преподавал в городской вечерней школе таким вот ткачихам, а жена их воспитывала. Ну, не их, а таких же как они.
     Я же говорил уже, что для того, чтобы отдать долги, Сашка с женой решили работать летом в пионерском лагере. Но в этом году получилось только у жены, Сашку не взяли из за отсутствия свободных вакансий. Да, желающих поработать  на свежем воздухе, средь чудного хвойного леса, на берегу чистейшей речушки, из него вытекающей, вполне даже хватало. А как чудно можно было проводить здесь вечера, когда уже уложены в кровати надоевшие до смерти детишки! Такие удалые пьянки закатывали ребята! Это прежде всего музыканты Толик Крошкин и Сашка Панин. Оба подрабатывали в лагере уже который год, были, так сказать ветеранами. Ну, а к ним с удовольствием присоединялись воспитатели, другие взрослые сотрудники лагеря. Постепенно, по мере знакомства и количества выпитого, закручивались любовные романы и даже… рушились семьи! А как же?
     Когда Сашка в первый раз приехал на новенькой машине в лагерь, вместе с женой пришли посмотреть на обновку и оба баяниста,  физрук, и даже директор лагеря Екатерина Михайловна Фролова. Вообще-то она для Сашки была просто бывшей одноклассницей Катькой Сенотосенко, он ещё раньше поглядывал на неё, подумывая, а не стоит ли заняться ей какое-то время, но… она всё-таки была не в его вкусе, поскольку обладала крупными габаритами. А он любил девушек тоненьких и стройных. Ну, допускались  уже несколько позже дамочки немножко в теле, но только совсем немножко, этакая изюминка, знаете ли…
     И вот сейчас я начинаю потихоньку развивать очень важную и вместе с тем тонкую тему: отношения Сашки с женщинами. Почему именно сейчас, а не раньше? Ну, это же очевидно. Кем был Сашка до недавнего времени? Одним из многих ничем ни примечательных пешеходов. Чтобы на него обратила внимание достойная девушка и тем более молодая избалованная вниманием поклонников особа, ему надо было хоть как-то выделиться из толпы. А как? Джинсы «Левис» за 180 рублей он себе позволить не мог на учительскую зарплату, а поношенный кримпленовый костюм никого обмануть не мог. Модными итальянскими туфлями? Да где бы их взять в те времена? Это ж надо неделю в ГУМ мотаться в надежде на то, что «выкинут» что-то приличное, а не изделия фабрики «Скороход».
     Может, хорошая прическа, выполненная искусным мастером, отличала его от других таких же… молодых специалистов, назовем его так, хотя он был уже педагог с некоторым стажем. И тоже нет, поскольку стригся он у разных мастеров и не обращал особого внимания на качество их работы.
     - Так он же обыкновенный сельский лох! – воскликнет искушенный читатель, - все же приметы совпадают!
     По большому счету, как бы не было обидно за героя, на тот момент это было именно так. Будем самокритичны. Но… вскоре мы увидим, как быстро под воздействием внешних обстоятельств может меняться человек. Мы поймем, как, казалось бы, ничем не связанные между собой  события соединяются в единую скрученную нить, как одно случайное знакомство в корне меняет жизнь человека.
     Итак, Сашка приехал в пионерский лагерь на новеньких «Жигулях». – Да знаем мы уже об этом! – воскликнет кто-то, - нам что теперь, кинуться всем пыль с них вытирать?
     Не надо ничего вытирать. Среди тех, кто подошел сейчас к новенькому автомобилю, был Валерка Самоходкин с молодой женой Софьей, тоже работающей, как и наши друзья-баянисты, в музыкальной школе. Они сегодня приехали в гости к ребятам и вечером ожидалась приличная… тусовка, выразимся современным слогом, да-с. Так что до кучи можно было обмыть и Сашкину машину.
     Валерка Самоходкин был чем-то похож на нашего героя. Тоже всю жизнь себя искал. В свои тридцать с небольшим успел поработать уже и строителем, милиционером, тем же баянистом в музыкальной школе, а сейчас устроился водителем в таксопарк. Ищущий человек. Женат он был уже третий раз и в этот раз на обаятельной Софье, которой едва исполнилось двадцать.
     Сашка сегодня хорошенько «проставился» и посидели они веселой компанией почти до утра. Все-таки хорошо гулять с ребятами, среди которых есть музыканты. А сегодня их было даже слишком. Был и баян, и гитара, а Софья с Валеркой даже спели что-то дуэтом и у них это очень красиво звучало. При чем Софья все чаще и чаще посматривала вовсю блестящими красивыми серыми глазами на Сашку. И он не оставил это без внимания. А вот то, что баянист Панин, тоже Сашка, вовсю уже ухаживал за его женой, Сашка в упор не замечал. Как, впрочем, не замечал и Самоходкин возникающего обоюдного интереса его жены и Сашки.
    
     Но давайте  сначала. Кем вообще для Сашки были женщины в его жизни? Как менялось его отношение к ним по мере взросления, мужания, возрастающего жизненного опыта, других каких-то факторов? Как и где набирался он опыта сексуальной жизни?  Много вопросов. Если не разберем их, портрет нашего героя будет не то, чтобы неполный, а будет это эскиз, небрежный набросок…
     Итак, детство. Детский садик. Чудное время, надо сказать. За ребятенком смотрят многочисленные нянечки, воспитательницы, трижды в день (или четырежды?) кормят чуть не с ложки, игрушками заваливают, книжки читают, на прогулки водят, нос подтирают. Так рядовые люди не живут, только падишахи разве.
     И вот там то, от такой хорошей и сытной жизни и стал впервые проявляться интерес Сашки к женскому полу. Проще говоря, к девочкам. Помнится, жарким летом соорудили для детишек душевую кабину прямо на улице, среди многоцветных клумб. Наверху, как и положено по законам физики, огромный черный бак с водой, которая на жарком солнышке интенсивно нагревается. Сначала в душе полоскались девчонки, естественно. А мальчишки только в том случае, если для них оставалась вода. Но не это  было главным, а то, что в одной из досок, из которых и были сделаны стенки душевой, выпал сучок и образовалась вполне симпатичная, интригующая мальчиков дырочка, через которую можно было наблюдать за визжащими от удовольствия, крутящимися под душем девчонками. Вот тогда впервые поняли наши мальчишки, что строение тела девчонок несколько отличается от строения их тела. Для многих, особенно для тех, у кого, как у Сашки не было сестер, это было открытием.
     Тогда же, подсматривая в дырочку, мальчишки с удивлением обнаруживали, что их писюн как то подозрительно набухал и не умещался в трусиках, отчего наступал определенный дискомфорт. Слов таких мальчишки, конечно, не знали, как не знали и того, от чего набухает мужская плоть. Некоторые, особо впечатлительные, бежали показывать писюн воспитательнице, которая, улыбаясь таинственно и глядя заинтересованно на вынутый из трусиков писюн, успокаивала дитё и говорила, что всё у него в порядке, а нечего в дырочки подглядывать.
     А потом Сашка пошел в первый класс. Но не надо думать, что он стал более просвещенным в вопросах сексуальной жизни. Мама и папа совсем не уделяли этому никакого внимания, пуская дело на самотек. Никаких «энциклопедий сексуальной жизни» тогда и в помине не было, взрослых книжек в библиотеке таким малышам не давали еще, поэтому взять информацию было негде.
     Но иногда везло, как в том случае, когда мама взяла Сашку с собой в баню. Вообще- то он ходил в баню по четвергам с отцом, но в тот раз отца послали в командировку и мама сказала: - пойдешь сегодня в баню со мной, сынок.
     В баню, так в баню. Это сообщение вовсе не возбудило мальчишку, а, наоборот, огорчило. Дело в том, что с отцом после бани они обязательно заходили в «американку», такое сельское питейное заведение типа рюмочной, где можно было «пропустить» после бани стаканчик водки, закусить бутербродиком с севрюжкой иль черной(!) икрой, купить сынишке петуха на палочке иль ещё какую сладость и с чувством выполненного долга и вполне хорошим настроением идти домой.
Уже потом, спустя много десятилетий, Сашка хотел узнать, что это было за заведение такое со странным для подмосковного села названием, но старики поумирали, самого заведения не было и в помине, так и осталось это для него тайной.
     В одной книжице об истории района Сашка прочитал, что в августе 1911-го года в селе сельским старостой был созван сход, на котором обсуждался вопрос об открытии в селе трактира с продажей крепких напитков. Было собрано нужное количество подписей и в 1912-м году в селе появился винный трактир.
     Может, это было то, что от него осталось?
     Ладно, пора в баню идти. Такого количества голых женщин на один квадратный метр Сашке никогда больше в жизни видеть не доводилось! А они еще озоровали, которые помоложе и кричали, смеясь : -Ой, Тося-то с мужиком в женскую баню пришла! Смотри, Сашка, не фулюгань!
     Сашка и смотрел. И пришел к выводу, что мама у него самая красивая. Он так ей и сказал, когда они домой пришли: - Мама, у тебя фигура самая хорошая. И сиси аккуратные, а не как у некоторых теть висят до пупа, и ноги красивые, да всё. – Мама рассмеялась довольно, но покраснела слегка.
     Может, это мама виновата в том, что всю жизнь Сашка был ужасно привередливым и если у его избранницы что-то не так оказывалось с фигурой иль даже с какой-то её частью, Сашка резко порывал с ней? Так было. И не раз. Чего только стоил случай с Наташкой Радаевой! Тогда он работал экскурсоводом, водил экскурсии в Московский Кремль и здорово влюбился в одну экскурсоводшу – Наташку. Всё у неё было в порядке с фигуркой, она писала стихи и даже была опубликована в журнале «Юность» как-то, в квартире на двери спальной сама сделала красивый витраж… В общем, роман разгорался и, по идее, должен был закончиться ЗАГСом, поскольку оба в то время были свободны от брачных уз. Однажды Наташка с подружкой уехала в отпуск на юг и Сашка спустя несколько дней сорвался вслед за ней, зная только, что поехала она в Бердянск. Не найдя её там, он узнает случайно, что девчонки подались в Анапу и он на «Ракете» летит туда. Там случайно, идя вечером по улице и всматриваясь в прохожих, он видит её сквозь стеклянную стену кинотеатра и…
     А потом было море, пляж, интересная компания ребят, среди которых был музыкант из Пятигорска, филолог с мамой-экстрасенсом из Риги. Играли в карты, пили пиво, купались. Но однажды… всё уже произошло и Наташка голышком сидела в его комнатке ровно напротив, потягивая домашнее сухое вино, которое недорого продавала хозяйка дома, сдающая Сашке угол. Сашка закурил, сделал с удовольствием глубокую затяжку и вдруг: - А что это? – спросил, показывая на чуть вздувшуюся вену на вполне стройной смуглой ножке Наташки. Та смутилась и, прикрыв это место ладошкой, сказала: - Да вот венка вздулась…
     Как будто в комнате выключили свет. Любви как не было, а это короткое предложение «Да вот венка вздулась» преследовало его всю жизнь.
     В тот же день он дал денег проводнику (был конец августа и билетов в кассе не было, конечно) и уехал в Москву. Никогда больше с Наташкой никаких контактов не было, а какое-то время спустя она вышла замуж за Володьку Боброва, отца троих детей, работающего тоже в Бюро экскурсий и бросившего семью ради неё.
     Но всё это было гораздо позже, а сейчас родители Сашки купили первый в их коммуналке телевизор. Он был с линзой для увеличения крохотного экрана и вечерами все соседи собирались в кучу вокруг него. Сидели плотно, иначе ничего не увидишь и Сашка любил прижаться в полумраке  к соседке Нюше – молодой незамужней ещё женщине, которая, впрочем, так и не вышла никогда замуж, померев, судя по всему, старой девой. Но тогда была она в самом соку и Сашке приятно было прижаться к упругому телу, а иногда он позволял себе даже запустить руку ей за пазуху. Нюша сопела тихонько и руку не убирала: дескать, что с ребенка возьмешь.
     А ещё дважды Сашке довелось участвовать в групповом… но, но! И не думайте даже! Чтоб и мыслей таких никогда не было! Итак, в групповом изучении… девчачьей анатомии.
     Короче, дело было так. Однажды он с мальчишками гулял по берегу небольшой речушки, протекающей вдоль их села. Речушка мелкая, летом зарастающая травой, рыбы в ней не было, потому как комбинат, стоящий на её берегу, периодически спускал в воду всякую дрянь. Только в одном месте русло речушки расширялось вдруг и образовывало небольшой глубокий омут с возвратным течением  и довольно высоким правым берегом. Здесь сельские мальчишки, да и взрослые мужики  обычно купались, а пацаны постарше делали из дерна высокий трамплин для прыжков в воду. Мальчишки выстраивались друг другу в затылок, разбегались и кто «ласточкой», а кто незатейливым солдатиком падали в воду. Иной раз даже радуга возникала от кучи брызг. Сельчане называли это место «Старая мельница». Так и говорили: - пойдём на «старую мельницу» купаться. Сашка с пацанами сколько раз внимательно обшаривали берег в том месте, но никаких следов мельницы, которая наверняка была здесь когда-то, не осталось. Ещё бы: половодье  обычно было сильное и вешние воды давно смыли все следы деятельности человека в том месте.
     В тот раз с мальчишками увязалась соседка по двору Томка Кочергина. Ну, не гнать же её, решили мальчишки и двинулись вдоль берега реки, загребая пыль босыми ногами. День был жаркий, в небе пели жаворонки, стрижи и ласточки проносились высоко в небе и, конечно, первым делом решили искупаться. Пацаны были в одних трусиках, Томка в легком ситцевом цветастом сарафанчике и трусиках под ним. До бюстгальтера она ещё не доросла.
     Подбежали к берегу и кто-то из пацанов крикнул вдруг: - давай голышом купаться! Все, включая Томку, по этой команде поскидывали с себя всё и бултыхнулись в воду. Купались долго, пока зубы не стали стучать, а кожа не покрылась гусиными «мурашками». Потом уселись на берегу, обняв коленки и согреваясь на солнышке. Томка тоже сидела с пацанами в рядок и не спешила одеваться. И тут кто-то из мальчишек, от волнения заикаясь чуть-чуть, попросил: -Томка, а дай посмотреть, как там у тебя устроено… - Все поняли сразу, о чем попросил мальчишка и разом у всех пересохло во рту. Томка, не глядя ни на кого, сказала просто: - смотрите, жалко, что ли, - и добавила – аккуратней только.
     … С того дня прошло почти пятьдесят лет и совсем недавно Сашка встретил одного из тех пацанов – Витьку Иванушкина, высокого, красивого и сейчас даже мужчину. Они были рады видеть друг друга живыми и почти здоровыми, перекинулись, как и бывает в таких случаях, ничего не значащими фразами, и расходились уже, пожав на прощание друг другу руки, как Витька, подмигнув озорно, спросил вдруг: - Николаевич, а помнишь тогда… на «старой мельнице»?
     Потом был ещё аналогичный случай, но уже с еврейской девочкой Динкой Чесноковой, дочкой зубного техника.
     Все эти случаи вносили, безусловно, разнообразие в и без того  насыщенную жизнь мальчишки, но техническая сторона этого волнующего каждого пацана процесса оставалась тайной.
     Сашке было уже лет двенадцать и однажды он с мальчишками лежал на травке возле футбольного поля, они болтали о чем-то своем, мальчишеском, и тут к ним присоединился Венька Бурмистров – мальчишка постарше, с намечавшимися уже усиками и сразу завел разговор о девчонках. Тема была интересная. Но поддержать её они не могли, так как до сих пор опыта в общении с противоположным полом у них не было. Сашка, впрочем, влюбился уже один раз и очень сильно, даже аппетит потерял, но это было аж три года назад и быстро кончилось. Тогда к ним в класс пришла новенькая – Тамарка Уткина, вполне симпатичная девочка с толстенной темно-русой косой. Сашка тут же влюбился, переживал сильно, что не может запросто подойти к ней и объясниться как-то, но… всё рассосалось после одного случая. На базе их класса в школе создали хор и Тамарка тоже в нем пела. Однажды Сашка пришел на репетицию хора и сидел потихоньку в зале, наблюдая, конечно, за объектом своего поклонения, но вдруг он с ужасом заметил, что из носа Тамарки интимно свисает зеленая… неудобно говорить даже. В ту же минуту любовь и кончилась.
     И вот теперь Венька рассказывал что-то увлеченно о девочке, с которой встречается, но, видя, что пацанам не больно-то и интересно, спросил: - а кто-нибудь знает из вас, как дети получаются? Ну, как происходит всё это?
     Тут пацаны приутихли, конечно, потому что никто из них сказать что-либо по этому поводу не мог. Не нести же дурь какую про капусту да аистов, которых в их краях и не видел никто. А больше сказать было нечего, несмотря на некоторое, как мы знаем, знание девчачьей анатомии.
     -Эх, вы, шелупонь! – презрительно ухмыльнулся Венька. – Это вот как происходит. Ночью, когда вы спите, отец ваш залезает на мать и…
     Сашка в ту же секунду живо представил себе, как довольно грузный уже батя залезает на хрупкую тоненькую маму и…
     Что наступает после этого «И» Сашка тогда так и не узнал, потому что вскочил и заорал на Веньку, сжав кулачки: - Что «И»? Куда залезает? Иди отсюда! Тебя звали сюда? – На глазах его были слезы и было в нем столько решительности, что Венька встал, отряхнулся и пошел прочь, приговаривая: - Недоделки юные. Так и помрёте, не зная, как дети делаются…
     Это он «загнул», что называется, но в одном был прав: старших надо слушать. Дослушал бы тогда Сашка Веньку и получил бы, глядишь, от первого прямого и самого что ни на есть плотного контакта с особой женского пола действительно наслаждение, а не боль и кровь, как вышло на самом деле.
     Ведь он наступил всё-таки – этот так долго ожидаемый миг, когда рушится стена запрета, незнания, этого долгого табу, которое можешь нарушить только ты сам, которое рухнет благодаря только твоим усилиям!
У Сашки этот миг наступил во время службы в армии, когда было ему уже 19-ть… да нет, уже 20 лет.
     Как? Воскликнет давно уже искушенный читатель и тем более читательница. Этот симпатичный, с румянцем во всю щёку, стройный юноша до сих пор девственник? А мы (тут я имею ввиду читательниц) истекаем соком, маемся длинными ночами в постелях со смятой простыней и заплаканной наволочкой, а он… И вообще вопрос возникает: а как он до этого времени обходился-то? Ведь вредно это для организма! Или мы не понимаем чего?
     Насчёт вреда не знаю. А обходился как и все в таких случаях: самоудовлетворением. И пусть вас не корёжит, каждый знает, что это такое и каждый поступает именно так. Причем особи и женского и мужского пола. И потом, это же не мы с вами придумали, а природа, чтобы не копилась скрытая энергия в вас, (в нас) а выходила на волю, а то и до беды недолго.
     Сашка служил тогда в учебном полку в славном городе Владимире. Есть такой, если кто не слышал, на среднерусской равнине. Когда-то, до татаро-монгол ещё, Русь вообще Владимирской звали. Старинный город, ничего не скажешь. Но об его старине мы поговорим ещё, позже чуток, а сейчас Сашке вовсе не до красот Золотых ворот и прочих прелестей. Учебка в армии – не фунт изюма. Тут сержанты и старшины «имеют» курсантов (помните, я говорил уже, что в учебке солдат курсантом называется) так, что небо с овчинку кажется. Какие девчонки? Добраться бы вечером до кровати с железной, туго натянутой сеткой, упасть и забыться до утра.
     Но бывают и исключения. Что Сашка имеет навыки в солдатской службе, первым  понял старшина роты, когда по прибытии в часть новобранцев повели в баню. Сашка помылся, как и все, скинув перед этим на ближайшие годы гражданскую одежду, а когда вышел в предбанник, здесь стоял шум и гам: молодняк получал свое первое военное обмундирование. Но для Сашки-то оно вовсе не было первым, как мы знаем. Он-то до этого год в военном училище отучился. А это вам не хуже учебки: те же непрерывные строевые занятия, кроссы по пересечённой местности, гимнастика, изучение матчасти и прочее.
     Сашка получил нижнее, уже зимнее,  бельё, ( стоял октябрь) кирзовые сапоги, (в училище таких не было, там выдавали повседневные яловые и парадные хромовые) портянки, гимнастерку, штаны-галифе и ремень. Ещё пилотку. Всё остальное: шинель, шапку, парадную форму они получат уже в роте.
     Потом он присел на край длинной лавки, оделся не спеша, ловко накрутил портянку и натянул сапог. Он не заметил, что случайно все это видел краем глаза старшина, который вместе с каптерщиком выдавал одежду. После того как Сашка оделся и собрался было на выход, чтобы успеть до построения покурить, старшина окликнул его.
     -Я? – удивился Сашка, думая, что старшина подзывает кого-то другого и даже оглянулся на всякий случай.
     - Ты, ты. – подтвердил старшина и добавил – подойди ко мне.
     - Есть! – сработала Сашкина военная выучка, он отчеканил первые три шага строевым, еще два походным и остановился возле старшины.
     -Значит, я не ошибся, - старшина внимательно смотрел на Сашку, - откуда военные навыки? Кадет?
     Кадетами в армии называли выпускников суворовских училищ.
     -Никак нет, товарищ старшина! Закончил один курс и один месяц военного училища.
     - Заметно. – Согласился старшина и добавил – вечером зайди ко мне в каптерку.
     Так Сашка стал временами получать кое-какие послабления по службе. Нельзя сказать, что он в учебке валял дурака, но иногда получалось передохнуть от армейских тягот. Как-то его взяли поработать писарем в финансовую часть полка и тогда Сашка вообще не подчинялся ротному распорядку, ходил в столовую обедать не с ротой строевым шагом, а в развалочку один, как «белый человек».
Но это длилось всего два месяца, а потом опять как все… Иногда замкомвзвода давал ему поручения выполнить какую-то писарскую работу по оформлению наглядной агитации, планшетов, а как-то Сашка сделал для него так называемую «гармошку» - специальным образом склеенные и сложенные в гармошку листы бумаги, на которых написаны красивым шрифтом все необходимые сведения о личном составе взвода. Когда это изделие увидел командир взвода, Сашка сделал и для него.
     Но настоящей синекурой было время, когда Сашку направили с подачи старшины на кухню помощником хлебореза! Кто служил в армии знает, что означает «попасть в хлеборезку». Ты царь и Бог! У тебя есть всегда свежий хлеб, вожделенное сливочное масло, которое выдается простому смертному солдату по крохотному брусочку в день, а здесь ты можешь есть его кусками с первым блюдом, со вторым и… с компотом, если захочешь. И, наконец, у тебя в распоряжении сахар и ты делаешь чай и компот такими сладкими, что в кружке стоит алюминиевая ложка.
     Но с такого питания встанет не только ложка. У солдата, как и у любого нормального мужика, с хорошего питания встаёт… самое главное. Повторяю – главное в жизни мужчины.
     А тут ещё в этот день пришли повара и принесли в хлеборезку огромную дымящуюся кастрюлю отварной говядины, попросив у хлебореза взамен хлеба, масла и сахара. Когда бартерный обмен состоялся, хлеборез повернулся к Сашке и решительно произнес: а сейчас мы с тобой под такой закусь бухнем чуток, а, дружок? Вообще-то хлеборез был солдатом третьего года службы ( да, друзья, тогда служили ещё полноценных три года, а не куцый год, после которого никогда не получится настоящего солдата.) и бухать с салагой-первогодком ему было бы… не по чину, скажем так, но он знал, что Сашка был в военном училище и это меняло ситуацию. Пусть он по годам был моложе, но по солдатскому опыту стоял почти вровень со старослужащими. Ключевое слово – «почти».
     Короче, принес хлеборез две солдатские кружки по 330 грамм каждая, а Сашка сервировал стол: нарезал красиво острым ножом
куски говядины, поставил свежую горчицу, перчик, соль, отрезал широкие ломти хлеба.
     Хлеборез разлил поровну бутылку «Столичной», которую достал откуда-то из только ему известных закромов и поднял кружку: - За мой скорый дембель, солдат! – чокнулся с протянутой навстречу кружкой Сашки и лихо опрокинул водку в рот.
     Сашка так пить не умел. Сладенький портвейн он мог ещё выпить крупными глотками, но вот водку… Он противно цедил её сквозь зубы долго и нудно. Смотреть на это было нельзя. И не надо.
Хлеборез уже вовсю закусывал и ему было наплевать, как там Сашка пьет водку. Как умеет, так и пьёт. Мимо рта не пронесёт.
     Молча закусили, проглатывая здоровенные куски дымящегося мяса, щедро намазанного горчицей, отчего у обоих на глазах выступали слезы. Откусывали большие куски ноздрястого хлеба. Молодые здоровые мужики. Что для них при такой закуси бутылка водки на двоих?
     Неожиданно хлеборез сказал: - А теперь пойдем-ка в город, дружок. Там у меня девчонки есть знакомые. Как ты, хочешь девочку сейчас? – и похлопал дружески Сашку по плечу.
     Не сознаваться же было Сашке, что он до сих пор не знает, что это такое. (Мы с вами не будем уточнять, мы ж в курсе дела.) А то получается, что водку наравне пить умеет, а с девочками…
     -Тут недалече, - говорил хлеборез, перелезая через забор. – ты не боись, маршрут проверенный, мин нет. К отбою будем на месте.
     Действительно, вскоре они остановились перед небольшим аккуратным деревянным домишкой, окна которого украшали резные ставни, такие же резные наличники, и хлеборез, не размышляя, постучал в окно. Был он по- солдатски решителен, да и время подгоняло. Через секунду занавеска в окне дрогнула и в него выглянуло круглое, вполне симпатичное девичье личико со вздернутым легкомысленным, как и положено в таких случаях, носиком . Личико радостно вскинуло бровки и тут же скрылось, а минут через 5-7 (надо же себя в порядок привести) на крыльцо вышла девушка, подбежала к хлеборезу и капризно сказала: - Сколько времени не был, противный!- а сама уже обнимала парня, привстав на цыпочки.
     - Я не один, видишь, - зашептал ей на ухо парень, - давай-ка за подружкой быстро, времени в обрез. И не рассуждать! – шутливо приказал он, видя, что та хочет что-то сказать.
     - Разве за Машкой сбегать? – прошептала на ухо девчонка. Но Сашка слышал все, конечно, поскольку стоял совсем рядом, - она дома сейчас. Я от неё недавно.
     -Давай.- Легонько хлопнул по упругой попке хлеборез и девчонка скрылась за угол дома.
     Да, события развивались в атакующем стиле, причем Сашка был сейчас пассивным наблюдателем, а хлеборез  на острие атаки.
     - Сейчас все будет, – подмигнул он Сашке, - моя девочка шустрая. Ты только вот что, - зашептал он, - мы в сарай на сеновал пойдем, а ты бери свою и дуй вон-н в ту сторону, - указал он рукой где-то на юго-восток. (Сашка в военном училище изучал все-таки военную топографию и кое-что в голове  осталось) Там, в конце переулка, начинается огромный вишневый сад. Веди ее туда и ничего не бойся.
     И  в этот момент Сашка осознал, что сейчас из- за угла этого симпатичного домика с резными ставнями и наличниками, с аккуратным палисадничком по фасаду, с уже распустившимися шапками георгинов, пахучих флоксов выйдет та, которая, возможно, сделает его  мужчиной. Он почему-то был совершенно уверен, что «Это» обязательно произойдет, может, оттого, что рядом стоял опытный в этих делах хлеборез, а может теплый тихий вечер и выпитая водка придавали уверенности… Главное,  было ясно: не надо сегодня говорить какие-то лишние слова, шутить нервно, ходить петухом вокруг девчонки, надо взять её под локоть крепко и вести в сад.
     И вот он увидел её. Крепенькая, немного коротконогая, в разрезе её глаз выглядывал чуточку восток, (недаром монголы здесь, в стольном городе Владимире, пошустрили) с короткой стрижкой, в легком ситцевом платьице,  на узкие плечи накинута шерстяная кофточка: до ночи оставалось совсем немного.
     Девчонки подошли к ребятам и вновь прибывшая смело, как показалось Сашке, протянула ему руку и поздоровалась, блеснув золотым зубом:
     -Мэри.
     Голос неожиданно оказался приятным, чуточку с хрипотцей, может даже от волнения. А вот «Мэри»  и золотой зуб слегка покоробили Сашку, но сейчас ему уже было наплевать на все, его мускулистое тренированное тело солдата было готово к действию, детали не имели значения, и он с готовностью пожал протянутую руку:
     -Сашка.
     А хлеборез не давал передышки и, приобняв свою девушку за талию, пошел уже вглубь двора, махнув Сашке рукой: - Через час встречаемся здесь.
     И тот взял крепко Мэри за руку и повел девушку в вишневый сад.

     …Прекрасен вишневый сад в тихий августовский вечер! Всмотритесь в него. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, лишь самый краешек его алеет вдали, перекликаясь с цветом ещё не поспевшей вишни. Исчезли длинные курчавые тени от старых вишневых деревьев и скоро уже выйдет над садом месяц, раздвинутся клочковатые облака, плывущие на север и загорится сад в серебряном свете. А под переплетенными ветвями, гнущимися от обилия ягод, царит таинственный полумрак, корни вишен пьют из глубины земли живительную влагу, чтоб наливались начинающие уже темнеть алые ягоды.
     Редкая птица крикнет спросонья в густой кроне. А чего зря орать, зачем внимание к себе привлекать. И только глупые бесцеремонные летучие мыши скользят бесшумно в наступающем мраке, лакомятся бесчисленными насекомыми да пугают зашедших в сад по делу молодых людей.
     А сад в ночи кажется огромным, нет ему ни конца, ни края. Что там твой украинский Днепр, он, как и любая река, течет в крутых берегах, ограничивающих его в размерах, а русский вишневый сад безбрежен и его границы постоянно ширятся. Упадут на землю сорванные ветром ягоды и вырастут из них новые деревья и расширит сад свои границы. 
     Если же нарушит кто  порядок, то зашумит под напором ветра вишневый сад, набегут тучи лохматые и злые и побьют градом неслухов, а заодно и урожай весь.
     И тогда главное, чтоб не спилили сдуру этот прекрасный сад, как в известном произведении  Чехова Антона Павловича.
     Но сегодня тихо. Лишь легкий ветерок прогуляется по листве и заглушит она легким шуршанием шаги молодой (чуть не сказал «влюбленной») парочки.
     Сашка не повел Мэри в глубину сада. Пройдя от силы метров тридцать, он положил девушке руку на плечо, надавил на него слегка, чтобы девушка села. Мэри поняла, безропотно присела на теплую еще землю, и тогда Сашка резко опрокинул её, одновременно расстегивая брюки.
     Но Мэри внезапно издала громкий стон боли и, выворачиваясь из под Сашкиной руки, быстро села, поводя плечами.
     -Что такое, Мэри?
     - Там, что-то, острое…
Сашка быстро провел рукой по земле, где только что лежала девушка и обнаружил маленький, но острый пенек от спиленной  вишни. Точно на него и упала спиной Мэри.            
     - Да что ж такое, - с досадой сказал Сашка, перекладывая Мэри чуть левее, - в этой стране даже пеньки впиваются не туда, куда надо и… с этими словами вошел в девушку.
     Но и на этом неприятности не закончились. Старших все-таки надо слушаться! Ведь прав был Венька Бурмистров: залезает папка на мамку! Только не захотел дослушать Сашка, что потом надо действовать очень нежно, плавно, вслушиваясь в партнершу, не спешить ни в какую хлеборезку. А Сашка вонзил что есть силы набухшую со страшной силой плоть в тело Мэри и… почувствовал резкую боль. Хорошо еще, что девушка, пока шли они в вишневый сад, успела  истечь соком, а то бы Сашке пришлось совсем худо. Но и так было не «комильфо».
     Но, что это? Буквально через несколько секунд Сашка понял, что все уже кончилось. Он не знал, что с солдатами чаще всего так и бывает. Хорошо, что у Мэри был кое-какой опыт и она тихо и ласково прошептала: - ты полежи так немного, отдохни, солдатик. Время еще есть. А силы у тебя скоро опять появятся. – И она оказалась права! Был еще раз, потом Сашка даже покурил, не вставая с… земли и снова ощутил себя героем! 
     Это был прекрасный вечер! Божественный вечер! Очаровательный вечер! Они шли, обнявшись и временами, подкравшись, налетал на них ночной ветерок и целовал их! А вокруг засыпала природа, вся фауна и флора и на душе у ребят было так чудно, легко, необъятно, что хотелось…
     - Сашка!- раздался в темноте громкий шепот хлебореза, - мы же опоздать можем на вечернюю поверку! На губу захотел? Бежим быстрее!      
     А теперь я просто обязан зафиксировать свершившийся факт: наш герой стал мужчиной. И что это меняет, спросит кто-то? Он другим человеком стал? По- другому думает, поступает? В лице его что-то изменилось? Нет. В этом деле может больше, чем где либо, важен опыт, производственные, так сказать, навыки. А для этого нужны женщины, женщины и еще раз женщины. А чтобы они были, нужны еще два, как минимум, фактора.
      Выше я упоминал уже одного коллегу Александра Николаевича – Валерку Демидова, физрука. Это был действительно красивый мужчина, от которого женщины сходили с ума. Чтоб вы хоть немножко его представили, скажу, что похож он был на артиста Вячеслава Тихонова. Каково? Но не в этом дело. Как-то, потягивая в очередной раз сухое вино в бытовке возле спортзала, в разговоре (а он был, конечно же, о женщинах) Валерка самоуверенно сказал: - Для того, чтобы овладеть любой женщиной, мне нужно наличие двух факторов – время и место. И любая будет моей. И Сашка ему верил. Хотя на ум ему почему-то первой после этих слов Демида пришла такая мысль: - и жена Первого секретаря горкома? Ну, уж это… Ладно.
     Рассмотрим кратенько оба фактора. Первый фактор – Время. Его действительно надо найти, особенно женатому человеку. Вспомните классику: - где опять шлялся, сволочь, до полуночи? – Варианты ответов: на рыбалке, в бильярдной, на совещании, в автосервисе… Масса других. Но это с его стороны. А есть еще и она. А у нее муж, дети, работа. И опять варианты: салон красоты, была у подруги и заболтались, и те же симпозиумы, коллоквиумы и пр.
     Итак, выяснили, что первый фактор безусловно необходим. Теперь второй – Место. Значение этого фактора вообще трудно переоценить. Сейчас, в 2000-х тысячные, можно даже снять номер в гостинице на ночь. И тебя поселят хоть с кем, лишь бы ей было восемнадцать. А в Советском Союзе это исключалось. Так где оно, заветное место? Вишневый сад не всегда подходит! Варианты: пустующая в данный нужный момент квартира или комната друга. Хороший вариант. В 80-е годы Сашка снимал дачу в знаменитой Жуковке, соседом был вполне обаятельный спортивный 50-ти летний профессор Алексей Иванович. Так Сашка несколько раз давал ему ключи от квартиры на Шаболовке, где жил тогда, для встреч профессора с аспирантками.
     Другой вариант: квартира твоей дамы, куда она приглашает тебя в отсутствие мужа. Чаще всего муж бывает на рыбалке. Боже! Сколько по этому варианту анекдотов. Но, когда именно с тобой происходит что-то подобное, становится совсем не до смеха.
     Была у Сашки как-то подружка Иринка Плаксина, жила в Строгино в башне на 12 –м этаже. Муж – мастер спорта по волейболу, детина двухметрового роста. Увлекался зимней рыбалкой. Вообще представить такого «мотыля» склонившимся над крохотной лункой с коротеньким зимним удильником в руке, тот еще пейзаж.    
     И вот Сашка с Иринкой приезжают к ней, выпивают энное количество спиртного  для пущей расслабленности и располагаются в спальной, как и положено. У Иринки напротив кровати большое зеркало стояло: очень она любила за процессом наблюдать. А процесс пошел уже. Один раз, другой на подходе. Время самое, что ни на есть романтическое: чуть за полночь. Муж на рыбалке.
     Звонок в дверь. Пауза. Опять звонят и на этот раз более требовательно. Сашка служил в армии и знает, с какой скоростью должен одеваться солдат по боевой тревоге. Сейчас он этот норматив перевыполнил и сидел уже в кресле с журналом мод в руках, понимая где-то, что его, если это муж, все равно не правильно поймут и, скорее всего, из окна выкинут. Иринка тоже натянула какую-то одежку и подкрадывается к дверному глазку, чтоб оценить ситуацию. Женщина она была решительная и Сашка понимал, что в случае появления за дверью мужа ему предложат прыгать и отползать, так что мода должна его интересовать сейчас в последнюю очередь.
     Когда сердце у обоих делало стуки уже через два раза на третий, за дверью раздалось удивительно- нежное меццо-сопрано соседки: -Ирочка, моя кошечка сходила у вас на балконе, ты уж извини нас, пожалуйста…
     Больше Сашка в этой квартире не был, поняв раз и навсегда, что именно в такие моменты становятся импотентами.
     Итак, вопрос места становится самым уязвимым. Но только не для нас! А новенькие «Жигули» одиннадцатой модели это что, не отдельная квартира? Ладно, комната. Но все равно отдельная. Да еще мобильная! С автономным отоплением и освещением. С музыкальным центром. Ладно, с советской магнитолой «Урал». Вполне приличной, кстати.
     Так что, погнали, ребята! Все так, но и здесь нужно быть всегда готовым дать отпор. Удрать вовремя, в конце концов, когда жизни угрожает опасность.
     Вот был случай как раз с Сашкой. Помните, в пионерском лагере Валерка Самоходкин с молодой женой Софьей вместе с другими Сашкину машину обмывали? Прямо после этого у Сашки такой роман с той Сонькой начался! Дым столбом. И наличие машины здесь сыграло решающую роль. Место было, а времени у обоих навалом. У Сашки жена в пионерлагере работает, а Сонька на своего мужа вообще «забила». Рулила им как хотела. Ну, если он её одну отдыхать на море отпустил, это вам говорит что-нибудь? Двадцатиоднолетнюю раскрасавицу с музыкальным образованием отправить одну на пляж? Это все равно, что на том самом пляже оставить на видном месте кошелек, набитый деньгами, а самому уйти на полдня в волейбол играть.  Ладно Самоходкин, тот же Сашка уже весь изревновался, понимая, что она под жарким Сочинским солнцем одна лежать не будет. А в тени тем более. Но это чуть позже произойдет, а сейчас Сонька с Сашкой здесь, на месте неплохо время проводили.
     Как-то в чудесный жаркий августовский денек сажает Сашка Соньку в машину, а сам затоварился уже: купил бутылочку хорошего армянского коньячку, фрукты, коробку конфет шоколадных. Как положено всё. А местечко, где они расположатся, он приметил как раз на днях. На опушке леса стоят приметные три сосны, от них ведет в глубину проторенная дорожка, по которой вполне проезжает автомобиль и там, метрах в пятидесяти от края леса, симпатичная полянка…
     Приехали, расположились, выпили, закусили-закурили и голышком в машине распластались. А вокруг птички поют, кузнечики прыгают, зайчики за кустиками прячутся, а рядом за другими кустиками злые нехорошие ребята схоронились.
     Они что придумали, негодяи. Поперек этой дорожки, что вглубь леса ведет, полосочку желтого песка насыпали и периодически проверяли, нет ли на ней следа протектора. Если след обнаруживался, это на 100 процентов гарантировало, что на полянке расположилась желающая уединиться парочка. Причем это на те же 100 процентов будет не супружеская пара, которым не хрен делать тайком в лесу, а заниматься этим надо в собственной постели. Дело за небольшим: надо подкрасться незаметно к машине, изолировать мужчину, связав ему руки-ноги, женщину насиловать по очереди, все ценное потом забрать. Да, да, никаких сантиментов, все по взрослому.
     Сашка с Сонькой только – только закончили и сидели голышком каждый на своем месте: он на водительском, она на пассажирском. Сашка стал надевать трусы и когда он продел уже одну ногу в прореху, сидящая рядом Сонька заорала дико: -Сашка-а-а! - и одновременно нажала на кнопку, блокируя все двери. А с её стороны парень, в руках которого блеснуло лезвие ножа, уже протягивал руку, чтобы рывком открыть дверь. Сашка, приготовившись продеть другую ногу в оставшуюся прореху, бросил это дело и увидел краем глаза, что в замке зажигания торчат ключи. Новые «Жигули» даже в 20-ти градусный мороз заводятся с пол- оборота, а сейчас они взревели в долю секунды. Водитель Сашка был уже опытный, он дал задний ход, развернул машину и помчался к опушке леса. В зеркало заднего вида он заметил троих парней, бегущих за машиной. Через секунды он был на опушке, надел быстро трусы и развернул машину. – Куда? – завопила было Сонька, а он уже мчался навстречу троице. –Передавлю гадов! – Орал он в раскрытое окно. Те еле успели отскочить и растворились в лесу.
     Отвезя Соньку домой, он поехал в горкомовский гараж и рассказал дядьке о приключении. Тут же был шофер председателя исполкома Колька Филимонов- лучший друг дядьки. Они дружно переглянулись, слушая все еще дрожащий от пережитого голос Сашки и хором спросили: - Это где три сосны стоят? – Да. – подтвердил тот. – Забудь то место, дружок. Тебе страшно повезло, хорошо, что они запоздали на секунду, а у твоей подруги оказалась такая хорошая реакция. У нас тут почище было. Один шофер из горкома комсомола поехал с молодой женой как раз в то место, он с ней ютился пока вместе с родителями в комнате в коммунальной квартире. Ну, и решили на природе порезвиться, дело то молодое.
Как раз у трех сосен и свернули в лесок. Его те хлопцы к дереву привязали, а её на глазах у него насиловали, как он не кричал, что это жена его законная, те смеялись только и говорили, что с законной сюда не ездят…
     С тех пор, если Сашке приходилось с дамочкой в лес сворачивать, он всегда машину на ход ставил и ключи из зажигания не вынимал никогда. 
    
     Рассказал я вам сейчас эти истории и подумал, а не зря ли  это сделал? Репутацию главного героя «подмочил» ведь. Но не у всех, мне кажется. Кто-то подумал, свои «подвиги» вспомнив: наш человек. Кто наоборот, разведясь недавно (иль давно даже) с мужем-гулякой, возненавидел сейчас Сашку также, как и бывшего мужа. И как тут быть? – На всех не потрафишь. – Философски говаривала баба Паша - соседка по коммуналке, в которой Сашка жил еще пацаном.   
     Давайте я сейчас вопрос ребром поставлю: надо ли жене прощать измены мужа? Отвечаю: - надо. И неважно, есть дети или нет. Прощать и всё. Идем дальше. Надо ли мужу прощать измены жены? Отвечаю: надо. Если не убил сразу. Тут вообще ситуация несколько другая и я советую женщинам ни в коем случае не попадаться и никогда не признаваться. Мы, мужики, доверчивые. Даже если вы мужа триппером «наградили», он поверит в конце концов, что вы его сами случайно в тазике поймали, в котором в салоне красоты педикюр делали. Убеждайте только настойчивей, глядя в глаза прям. И обойдется.
     А ведь у Сашки это только начало было. Куролесил как мог. А давайте попробуем понять его. Только в 20 (двадцать!) лет он стал мужчиной! А что было потом? Ведь вы и не знаете. Пришел он из армии зимой, аккурат перед Новым годом. Справил его, конечно, со счастливыми  родителями. У них ведь одна радость: единственный сын. А потом засел за учебники. Подзабыл ведь школьный материал, а летом в институт приемные экзамены сдавать. А он ведь даже в армии занимался. Записался на заочные подготовительные курсы и отсылал выполненные задания. Да, он ведь сейчас еще и на завод устроился работать: не сидеть ведь на шее у родителей. Работу, правда, не пыльную нашел: на почтовом ящике, который тогда микромодули выпускал, в лабораторию по анализу брака. Ничего сложного, быстро обучился.
Ходил по цеху в белом халате и такой же шапочке-пилотке и… анализировал брак.
     Но я к чему это всё? Не до баб ему было. Можете не верить, конечно. Ну, уже летом… когда совсем уж природа шепчет, было у него несколько раз, но всё несерьезно как-то. Какие-то девочки из общаги… А когда знакомиться с  приличными?
     Вот, кстати, моментик нарисовался. Что значит серьезно-несерьезно? Он же от встречи с Мэри, которая на самом деле, как мы все поняли, просто Машей была, разве ждал чего-нибудь серьезного? А кто знает, представилась бы Машей, так бы и… Хотя, вряд ли. Но мне известна одна легкомысленная, как мне кажется, черта Сашки. Он почти на всех, с кем встречался, готов был жениться. Прямо, как в песне у Андрея Миронова: «-женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки?» Ну, не кретин? Даже потом уже, когда и деньги неплохие зарабатывал, и опыт жизненный накопил в смысле женщин, все равно, чуть что – женюсь, и все.
     Так, собственно, с первой женой и получилось. Еще во время вступительных экзаменов познакомился с девчонкой, она в коридоре стояла и даты всякие исторические повторяла, губами интенсивно шевеля. Девчонка как девчонка, блондинистая такая, стройная, с короткой стрижечкой, аккуратный прямой носик, настоящая русачка. Познакомились и разошлись. Сашка в институт поступил и погнали их сразу на уборку картофеля, как и всех студентов в те годы. И вот садится он в электричку подмосковную аккурат перед поездкой и видит ту самую девушку, с которой на приемных экзаменах познакомился. Что да как, привет-привет, откуда и куда. – Да вот, - Сашка говорит, - на картошку завтра едем всем курсом, надо вещички собирать. – Какую картошку? – девушка спрашивает, - ты что же, в институт поступил, что ли? – Конечно, - Сашка отвечает. – У тебя же на один балл меньше, чем у меня было, как же ты по конкурсу прошел? – А я же после армии, вне конкурса иду, - объясняет ей Сашка, а она все равно обиделась. Сама же она, как оказалось, ехала сейчас из ГИМа (Государственный исторический музей, который  находится по адресу: Красная площадь дом 1), куда поступила работать секретарем для того, чтобы исторический стаж шел. Очень ей хотелось историком стать. Потому что она, как и Сашка, точных наук не знала ни хрена, а человеком стать хотелось.
     И опять они разошлись. Но когда с картошки приехал, вспомнил зачем-то про неё и в музее отыскал. Да там и искать нечего, если она секретарем самого директора музея работала. И пошло-поехало. Встречались-гуляли-целовались. С родителями с той и другой стороны  познакомились. Сашка даже не влюбился, а как-то быстро свыкся с мыслью, что надо жениться. И мама говорила, что надо, а то загуляет совсем. Надо, так надо. Свадьбу назначили на сентябрь, а летом он поехал  трудиться  бригадиром студенческого строительного отряда. Строили плотину в Дмитровском районе Подмосковья в рыбном хозяйстве. С ними еще ребята с литфака работали. У Сашки в бригаде дочка Константина Симонова (помните: « -Жди меня и я вернусь, только очень жди…) работала – Маша. Симпатичная такая девушка. Однажды они ехали на слет студенческих отрядов в кузове грузовика и Маша, затянутая в фирменные (это в то время!) джинсы, уселась на коленки к Сашке. Очень его это взволновало, потому как попа там была очень даже… А вообще она вскоре замуж вышла за своего однокурсника Леху Фофлина, но как сложилась их семейная жизнь, неизвестно. Ребята говорили, что Симонов купил им однокомнатную кооперативную квартиру. А однажды, жарким июльским полднем, когда часть Сашкиной бригады укладывала дёрн на покатое тело плотины, другая часть выполняла бетонные работы, на дороге, идущей вдоль плотины, остановилась светлая «Волга», из которой вышел высокий стройный еще мужчина и направился к работающим. Сашка его сразу узнал и пошел навстречу. Это был отец Маши Константин Симонов. Он протянул Сашке руку и, заметно грассируя, сказал весело: -Привет ударникам труда! Не подскажете мне, где тут моя Маша трудится? – А вон-н, на бетономешалке, сейчас я её позову. – Но Маша уже увидела отца и бежала к ним… Работали они тогда весь световой день. А он летом, если кто внимание обращал, с пяти утра до десяти вечера. Может, я и утрирую, но чуток если, на самом деле недалек от истины. Сашкина бригада в отряде лучшая была и когда в конце августа им зарплату вручали и подарки разные, то Сашка как лучший бригадир получил аж 250 рублей да еще подарок: пластмассовый приемник  в виде останкинской телебашни. Вот радость-то! Это потом, когда уже совсем взрослым стал, а не наивным дурачком-студентом, он понял, что дурили их страшным образом, что получить, если по справедливости, он должен был минимум тысячи полторы-две, а им кинули подачку, и главный навар получили командир, комиссар, завхоз и другие комсомольские вожаки.
     А Сашка на эти деньги обручальные кольца купил и еще что-то, теперь уж и не помнит что. Все равно основные расходы на свадьбу несли родители с той и другой стороны. На свадьбе человек сто гуляло. Кто такие, зачем – Сашке не интересно было. Спиртного на свадьбе он не пил, поскольку предстояла первая брачная ночь. Без шуток: несмотря на то, что встречались они почти год, она оставалась девственницей. – Только после свадьбы! – было объявлено Сашке. И вот теперь сидел он, окруженный многочисленными гостями и обильной жратвой и ждал обреченно своего женихового счастья. А никто его насильно не тянул. Сам выбирал. Так и стали жить. Грех на жену клеветать: она нормальной второй половиной была. Все, что положено, исполняла, ребенка родила, по дому хозяйничала, даже заочно тот же институт закончила и тоже историком стала.
     Устраивала ли она Сашку как женщина? Это вопрос. Но ведь тут какое дело: Сашку-то тоже опытным ёб… мужем не назовешь. Считай, чуть ли не с владимирской Мэри да на жену. Нельзя так, ребята. А где полигамия мужчин? Полигамия в переводе с греческого – многобрачие. А тут ей и не пахло. Маху Сашка дал. И стал наверстывать, когда машину купил. Он даже не ожидал от себя такого. Переспал со всеми подругами жены. Стыдно признаться, даже с её родной тетей. В Новый год, прямо на снегу. И это только подруги и родственницы, (там еще одна была, двоюродного брата жена) а сколько еще просто случайных баб, простите за прямоту? Кто их считал? В разнос пошел Сашка. И жена помаленьку ситуацию просекать стала. Шила в мешке не утаишь. Платки носовые пропадать стали. Только свежий даст ему, он опять просит. Хорошо, возьми новый, но старый-то в стирку кинь. Говорит, потерял. Ладно, бывает. Но когда через день…
     А в машине ведь водопровода нет. А после «этого» надо как-то себя в порядок приводить. Вот платки и пошли в дело. Тогда, при развитом социализме, одноразовых еще не было.
     Другие какие-то мелкие проколы были. Тот же запах чужого парфюма. Иль трусы наизнанку одеты. Да мало ли. От женщины трудно утаить, если она настороже.
     А теперь вот этот роман с Сонькой, Валеркиной женой. Вот шалава так шалава! Всё ей по фигу было! Я уже говорил, что она одна на юг смоталась, а Валерка ей бабки туда отсылал, потому как ей на разгульную жизнь не хватало. Ладно. Но они ж с Сашкой чего учудили: Сонька сказала мужу, что вернется с юга 25 августа. На самом деле она приехала 18-го и они с Сашкой рванули на машине на Валдай! В свою очередь, Сашка отпросился у жены на рыбалку, на Валдае ведь озера сплошные, набитые рыбой. И вот ведь чудило: вместо того, чтобы тщательно уложить в багажник рыболовные снасти, накопать червей побольше, одежку рыболовную собрать, ну и прочие причиндалы, он кинул с понтом донку одну в багажник, сапоги резиновые и погнал. Лодку, правда, надувную взял, чтобы с Сонькой по Селигеру рассекать.
     Славно они тогда погуляли! Сонька прилетела красивая, со свежим южным загаром, веселая, задорная, любовью от неё не то что пахло, она сама и была Любовь! Смотрите на меня! Любуйтесь мной! Носите на руках! Я вся ваша! Ну как таких баб не любить! В такие вот часы и минуты! Они ведь пройдут скоро и останется супружеская верность, выросшие и забывшие тебя дети, грязные посуда и белье… И что вы на старости лет вспоминать будете? Как книжки вечерами читали? Да даже и этого не было. У телевизора сидели, чушь всякую смотрели да слушали. А жизнь прошла на фиг! Уже и потенции нет и климакс наступил. Это трындец называется.
     Для начала Сашка и Сонька остановились на ночлег в гостинице Великого Новгорода. Но ведь и это тогда невозможно сделать было, если вы не законные муж и жена! Не поселят вас в одном номере. А Сашка подошел к окошечку, а там особа молодая, вся из себя сидит и пилочкой себе ногти обрабатывает.
     - Есть ли свободный номер? – Сашка интересуется, - мы с женой остановиться у вас хотим на ночь, путешествуем, так сказать.
     - Не вопрос. – особа отвечает, продолжая пилить ноготь, - пожалуйте паспорта, заполните бланки и…
     Сашка протянул в окошечко свой паспорт и замер в ожидании.
     -А где супруги документ?- логично спрашивает дама.
     -Ой, я сейчас до машины добегу быстренько, возьму у жены.
     Подбежав к машине, Сашка спросил сквозь открытое окно: - Сонька, паспорт давай, я сейчас попробую уладить вопрос с размещением. – А я и не взяла его, - легкомысленно отвечала Сонька, - а на фига он ?
     - А-а! – махнул рукой Сашка и побежал назад. – Вы знаете, моя коза его забыла, - сказал он в окошко, - и чего делать теперь?
     Особа в окошке, так и не перестав пилить, прищурив один глаз, посмотрела с хитринкой на Сашку и вздохнула: - Ладно, веди сюда свою… жену.
     Так они поселились в одном номере. Надо ли говорить, что Сашка вылезал из него только затем, чтобы купить пожрать чего-то и выпить. И любовь, любовь, любовь…
     А потом приехали  на Селигер. Очень удивились, что отдыхающих на берегу было столько, что машину пришлось буквально втиснуть на стоянку. Возле машин стояли палатки, столики и раскладные стульчики, женщины варили обед, дети играли на берегу, пахло сырой не провяленной рыбой и готовящейся на кострах иль даже на портативных газовых плитах пищей, повсюду средь озера чернели лодки рыбаков, стоящие на якорях и время от времени кто-то из них резко бросал руку вверх, подсекая крупного леща.
     Но у Сашки и была-то всего одна донка. Да он и её не собирался забрасывать. Какая рыба? Он свою поймал и любил её днями и ночами. Откуда здоровье бралось! Но пару раз они всё-таки с Сонькой поплавали по озеру. Сашка достал из багажника «резинку»,накачал её как следует «лягушкой», приладил весла и погнали они с Сонькой, рассекая волну, не забыв взять шампанское и фрукты.
     А потом, выпив шампанского, Сонька пела, не забываем, что она преподавала в музыкальной школе вокал и теперь её серебристый голос звенел над озерной гладью:
          В лунном сиянье снег серебрится,
          Вдоль по дороге троечка мчится.
          Динь-динь – динь, динь-динь –динь
          Колокольчик звенит,
          Этот звон, этот звук много мне говорит…
     Что-то исполняли в два голоса, (надо признаться, Сашка во время учебы в военном училище пел в хоре и они даже заняли первое место на смотре в Киевском военном округе.) Сашка вторым, естественно и опять получалось совсем не плохо, а очень даже красиво. И рыбаки, сидя в лодках, не видели уж своих поплавков, а каждый задумался о чем-то своем, расслабился и… -Да черт бы побрал этих подлещиков костлявых белоглазых и уж тем более ершей сопливых! Запытали червей стаскивать, сажать не успеваю! Сесть бы сейчас вот также с такой красавицей загорелой да уплыть вон-н туда, за поворот. И, поверьте, ребята, не оплошаю, ох, не оплошаю! А жена на берегу пущай сама уху эту хлебает, обрыдла до невозможности! Да-да, и уха и жена…      
     Но все хорошее кончается, пришло время возвращаться. Сашка понимал, конечно, что жена не совсем поверила, что рыба вся протухла, завелся в ней опарыш и её пришлось выкинуть, но доказать-то ничего нельзя! Правда, через несколько дней сказала, пряча глаза: - Интересное совпадение получилось, ты с рыбалки возвратился… без единой рыбки, и в этот же день Сонька с юга вернулась. Да-с.
     Именно тогда образовалась первая серьезная трещина в их отношениях. До полного разрыва оставался еще год.


                Глава 12
    
     Но хватит о Соньке, тут как-то на заправке Валерка, её муж, увидел Сашку и направился решительно к нему. У Сашки сердечко екнуло: а вдруг о Соньке знает? Но, поскольку тот шел без монтировки и с вполне миролюбивой физиономией, Сашка понял, что тот ничего не подозревает. Поздоровались и Валерка сказал, что есть серьезный разговор.
     Кто же против серьезного разговора, тем более если в ходе него не бьют морду. А вообще неважно себя чувствуешь, когда с человеком разговариваешь, которому рога наставил. Со временем, если контакты продолжаются, привыкаешь, конечно, но по началу кошки скребут. Совесть-то есть, все-таки.
     А Валерка продолжает: - давай в стороночку отъедем, Саня, вон, на берегу озера посидим, покурим, да обсудим вопросик интересный.
     -Почему не обсудить? – подумал Сашка. А напротив заправки, через дорогу, действительно озеро рукотворное было. Его когда-то, еще в 19 –м веке местные крестьяне выкопали в целях борьбы с пожарами. Сейчас берега его, поросшие деревцами и кустарниками, были вполне симпатичны, а кое-где даже лавочки стояли для культурного отдыха.
     Вот они на такую лавочку и присели, закурили.
     - Саня, слушай сюда и по возможности не перебивай. А то у меня через час заказ хороший, волка ведь ноги кормят, сам понимаешь. Но учти, в конце разговора ты должен ответ дать: да или нет.
     Сашка чуть кивнул головой и ничего не сказал: а чего говорить, когда ничего еще не сказано.
     - Значит так, насколько мне известно, вы с женой чуток в долги залезли с машиной этой, - кивнул головой Валерка чуть в сторону, где на обочине стояли Сашкины «Жигули». – Сашка чуть повел плечами неопределенно, - так вот, у тебя может появиться возможность погасить эти долги за совсем короткий период.- Валерка сейчас пытался заглянуть в Сашкины глаза, чтобы понять его реакцию на сказанное, но тот чертил что-то на земле подобранной палочкой и молчал, как и договаривались. С языка рвалось, конечно, что-то типа: - сберкассу будем брать? – но зачем забегать вперед, тем более, что и такого предложения исключать было нельзя, ведь они с Валеркой были почти незнакомы.
     - Нет, сберкассу брать не надо, - прочитал мысли Валерка, - есть серьезный человек, которому нужен водитель со своей машиной. Даже не так. Нужен напарник. Другой вопрос, что полноценным напарником там сразу стать нельзя. Сначала многому научиться надо. Тут главное вот что. – Валерка сделал многозначительную паузу, - учительство придется бросить, Саня. Да и… давай говорить напрямки – карьеры на ниве образования у тебя уже не получится. Сломали тебе карьеру. Значит, всю оставшуюся жизнь по урокам бегать. Больше уроков – больше денег. Меньше здоровья. Перспектива так себе. Согласен?
     И опять Сашка не ответил, отделывался пока неопределенным пожиманием плеч и некоторой мимикой лицевых мышц, про себя подумав, правда, что Валерке вербовщиком бы работать где-нибудь, в КГБ, например.
     - Ладно, Саня, не буду тянуть кота за хвост. Человек этот, с которым тебя свести хочу, занимается антиквариатом. Тебе, как историку, это слово знакомо должно быть. А если точнее, иконами. У них там тоже своя специализация существует. Один филателист, который марками интересуется, букинист – книгами, нумизмат – марками, который орденами и медалями…
     - Медалист. – Пошутил Сашка. Конечно, у него, как и у любого нормального человека в такие минуты проносятся в голове какие-то мысли об услышанном , варианты ответа, обрывочные сведения о предмете разговора и пр. Это нормально. Если ты не тупой совсем. Сейчас надо слушать, впитывать, а выводы и решения потом будут.
     - Нет, Саня, это фалерист называется. А еще мне нравится название чуваков, которые сахарные пакетики собирают – глюкофилисты. Как тебе?
     Сашка улыбнулся. – Прикольно. А ты-то когда все эти названия выучил?
     - Да все просто, я с этим человеком чуток помотался по окрестностям, у нас здесь, кстати, места благодатные для этих людей: войны-то в этих краях не было, вся старина, которую на помойки не выбросили, цела еще.
     -А что, и такое бывает? – спросил Сашка.
     - Так только такое и бывает. Ты у себя в селе церковь видел?
     - Да там склад сейчас какой-то, чуть ли не цемент хранят. – пожал плечами Сашка.
     -Вот. И так везде. Церкви порушить, иконы сжечь иль кормушки из них для свиней сделать, и всех делов. А то, что иконы эти денег больших стоят, большинству и неизвестно даже. Ты вот, человек с высшим историческим образованием, что- нибудь знаешь об этом? – Валерка уперся взглядом в Сашку.
     -Да вообще ничего. – вынужден был сознаться Сашка.
     -Вот так, а что говорить о тете Клаве из рабочее –крестьянской семьи?  Да что там, в иконах этих разобраться, - Валерка обреченно махнул рукой, - не всякий и с высшим образованием разобраться может.
     По нему сейчас видно было, что он-то как раз пытался понять что-то в живописи древнерусских мастеров, но явно не преуспел. Оттого и досада в голосе.
     - Ладно, Валера, ты вот что скажи. Я ведь действительно с этим не знаком никак. Ты назови порядок цен. Я вот знаю, например, что имея полторы ставки учителя истории, я с моим небольшим пока стажем могу получать 170 рублей в месяц. Минус подоходный – 150 чистыми. Там какой расклад?
     -Там расклад такой, что ты про эти свои копейки и не рассказывай никому – засмеют. Один пример. Мы как-то поехали с этим человеком по наколке одной. Там у бабульки «Жорик» был, на чердаке пылился. Петрович его за копейки у нее вырулил. Я не знаю, за сколько он его купцам сдал. Но мне он тут же две месячных зарплаты отстегнул. Как тебе?
     - Да, - подумал Сашка, - тут сначала жаргон надо изучить, а потом уж иконы: «по наколке», «Жорик», «вырулил», «купцам». Спросить, что ли, Валерку, о каком «Жорике» речь идет? Что за купцы такие? В конце концов, за спрос не бьют в нос.
     Сашка не любил, когда в таких ситуациях кто-то делал умную рожу, ни черта не понимая сути разговора. Ты спроси лучше, придурок, как раз за умного и сойдешь. Этому он всегда и своих учеников учил. И сейчас спросил Валерку: - ты особо-то не увлекайся, Валера. Что за «Жорик»? «Купец?» Я ведь понять хочу, о чем мне говорят.
     -Извини, Саня, увлекся. Если честно, я и сам-то не так давно смысл этих слов понял. Короче, «Жорик» - это икона «Чудо Георгия о змие», там изображено, как Георгий-победоносец убивает змия, который должен был сожрать принцессу. Но обломился. Если такую икону еще и живописец толковый писал, она больших денег может стоить…
     - Ну, сколько больших-то? – не утерпел Сашка.
     - И пятьсот рублей, и тысяча пятьсот, и пять тысяч пятьсот… По разному, Саня.
     -А почему? И как это узнать?
     - Хм, а это уже целая наука, друг любезный. Я вот съездил несколько раз с тем человеком, он мне объяснял, конечно, что да как, но, если честно, я ни хрена не понял. Не дано, видно. – вздохнул Валерка.
     Сказать, что Сашку все это не заинтересовало, значит однозначно соврать. Еще как заинтересовало. Перспектива учить истории молдаванок его не прельщала никак. О какой-то карьере в этом сраном городке можно забыть. И что теперь, так и бегать всю оставшуюся жизнь по урокам и говорить этим дебилам, что коммунизм победит? Причем непременно и в ближайшем будущем.
     - Ладно, Валерка, последний вопрос и разбегаемся. Кто такие купцы?
     -Это совсем просто, Саня. Вот ты мне скажи. Появилась у тебя вдруг икона какая. Бабка померла и тебе оставила. Так и бывает чаще всего. Она-то ей дорожила, молилась на неё, лампадку перед ней зажигала, мыла, дура неграмотная, к празднику, а теперь она тебе досталась. А тебе бухнуть не на что. Вот говори: ты куда с ней пойдешь?
     Ну…- замялся Сашка.
     Вот тебе и гну. – обрезал Валерка.- Ладно, покрутишься по городу, кто-нибудь тебя все равно на нужного человека выведет, который ее купит. А сколько она стоит, ты знаешь?
     Ну…
     - Вот все так и мычат. Никто ж в этом деле не понимает ничего. Вот почему воры могут годами квартиры обчищать и не попадаться? Потому что у них испокон веку скупщики краденого есть. Купил у вора по дешевке, перелицевал, перешил, перекрасил и в комок сдал. Все шито- крыто. А на икону кто позарился, тот сдуру начинает с ней по кому ни попадя бегать, боясь продешевить. А чего бояться? Все равно задарма отдашь. Ты ж в ней понимаешь, как мусульманин в свином холодце. Вот так и бегает этот горемыка с иконой, пока на ментов не нарвется. Так что здесь, Саня, два важных момента: знать, сколько хотя бы примерно та или иная икона стоит и кому ее сдать. Вот с таким человеком я тебя и хочу познакомить.
     - а чего сам-то, Валера? – не сдавался Сашка, - раз дело такое выгодное? И еще один вопросик возникает: а чего тот мужик сам машину не купит? Ездил бы спокойно, занимался этим делом.
     - Петрович-то? – вдруг засмеялся Валерка, - не-е-т, он сам рулить не будет, он у нас барин, ему коньячку надо принять, покушать хорошо, а то и загудеть по черному. Ну, да сам увидишь, когда познакомишься. А со мной все просто, Саня. Машины-то своей нет. А такси казенное, на нем на несколько дней, если что, не уедешь. И план надо каждый день сдавать. Так мы найдем тебя?
     - Найдете. – Сказал Сашка и пошел к машине.

     Время на раздумье у него было. Сейчас он ехал не спеша, курил и думал, что он вообще знает об иконах. Получалось, что ничего. Да и как можно знать то, к чему и не прикасался никогда? Хотя, стоп, прикасался все-таки. Когда он с родителями приехал в эти края с Дальнего востока, то они какое-то время… может год, а то и два, Сашка в точности не помнил этого, поскольку был мал, снимали комнату в доме у старообрядцев. Это, кстати потом, много лет спустя, когда хоронили одного из сыновей этой семьи – Петра, рано умершего от инфаркта, он узнал, что они старообрядцы, поскольку зарыли его на старообрядческом кладбище за речкой. А тогда жить в этой большой семье ему очень нравилось. В большом, вытянутом в глубь участка доме был всегда порядок, хозяйка тетя Клаша (именно так, не «Глаша», а «Клаша» звали её все вокруг, а вообще она по паспорту была Клавдией) была приветливой, вполне симпатичной женщиной, с уважением относившейся к жильцам и почти каждый день угощавшей маленького Сашку чем-нибудь вкусненьким: то испеченными хрустящими румяными пирожками, засахаренными плюшками, сдобным печеньем, антоновкой из их большого, как казалось тогда Сашке, сада, а когда забивали они в этом саду, сзади дома, подросшего бычка, то все лакомились свежатинкой. У тети Клаши было трое сыновей: старший – Володя, работал в городе на рынке мясником, причем до самой старости, так что почти все городские жители с ним уважительно раскланивались, уже упоминавшийся Петр – помощником мастера на ткацком производстве, а вот младший Борис выбился в люди – стал инженером и работал потом на почтовом ящике.  Отец ихний погиб в войну и мать растила сыновей одна. Какое-то время жил в доме мужик один- дядя Ваня, как звал его Сашка, круглолицый, коренастый, грудь его, когда по утрам, фыркая, умывался он в закутке, была густо усеяна мелкими завитками рыжих волос. Но однажды он пропал и больше его Сашка не видел.
     Так вот в просторной горнице этого дома, как вспоминал сейчас Сашка, на специальной подставке стояли в ряд иконы. Они казались мальчику несколько таинственными, на них было изображено много разного народа и были они очень красивы. Иконы висели и в углу, но там до них было высоко, а эти совсем рядом, до них можно было дотронуться рукой. Сашка иногда и подходил, всматривался в крохотные совсем фигурки, проводил осторожно рукой по темной доске и ощущал прохладу дерева. Всё. Больше ничего не помнил.
     Итак, познаний в этом деле  ноль. Он не помнил даже, в институте хоть что-то о них говорили? Ну, хоть чуть-чуть. Нет, не помнил такого. Прогулял, может. А с другой стороны, о каких иконах речь, если кругом именно в это время, конец 60-х –начало 70-х вовсю рушили церкви, рубили топорами церковную утварь. Но и это мимо него прошло. Значит он, самый что ни на есть обыкновенный обыватель, мещанин, которого не интересует то, что интересно людям продвинутым. А он со своими засранными коммунистической властью мозгами только и способен был все эти годы, что на праздничные демонстрации детишек водить, принимать их в пионеры, затем в комсомол и вбивать им в головы,
 как вбили ему, что у них самый справедливый общественный строй, что дядя Сэм – обожравшийся свиных эскалопов пузан и мы все равно его победим. И как можно после этого считать себя цивилизованным человеком? Но в чем он-то виноват, с другой стороны? Вокруг него были точно такие же ребята. И где взять других? Какие они?

     На следующий день вечером он вышел из дома, чтобы дойти до родителей, которые жили буквально в нескольких десятках метров от него и увидел быстро приближающееся желтое такси. Сашка понял, что это к нему. – Вот и хорошо, - подумал он, - нечего такие вопросы откладывать. Или-или…
     Машина остановилась, чуть взвизгнув тормозами, одновременно открылись обе передние двери и из них вышли Валерка со стороны водителя и  незнакомый Сашке солидный молодой мужчина, с весьма заметно выпирающим животиком, в синих потертых фирменных джинсах, светло-серой водолазке, шикарных штиблетах, блеснувших на руке часах, (как потом оказалось, тоже фирменном «Ориенте»)
     - Так значит, вот какие они, эти другие люди. – весело подумал Сашка, - не самый плохой вариант. Считайте, 1:0 в вашу пользу.
     - Вячеслав. – Представился пузан чуть сипловатым голосом и протянул руку для приветствия. Глаза его тем временем внимательно изучали Сашку, как будто можно при первом же визуальном знакомстве сделать какие-то выводы. Кстати, как впоследствии выяснилось, прозвище или кликуха, как кому удобнее, у Вячеслава оказалось соответствующее – Пузатый. Еще меж своих его обычно окликали «Петрович.» Несмотря на то, что был он ровесником Сашки, а значит, на момент их знакомства ему было всего тридцатник, виски его слегка уже засеребрились и Сашка обратил на это внимание: - А и не легкий совсем хлебушек у вас, Вячеслав. Под глазами опять же мешки. Да и животик для возраста неподходящий. Иль увлекаетесь пороками чрезмерно.- Голос у Вячеслава оказался негромкий, неспешный, как я сказал уже, чуть сипловатый.
     Это потом, набравшись кое-какого жизненного опыта, узнав этих людей, которые предпочитали не иметь дело с государством, а надеялись на себя, попросту говоря «деловых» людей, он заметил, что все они предпочитают говорить тихо, размеренно, тебя выслушают, но никогда не скажут сразу своего мнения, что, несмотря на то, что в разговоре они могут согласно кивать, на самом деле окажется, что тебя или не слышали совсем, а если и слышали, то не собирались следовать твоему совету. Перебирать своих знакомых в этой среде не было принято, хвастать победами над женщинами тоже, слова здесь были на вес если не золота, то и не алюминия, конечно. Серебро – вот соответствующий их роду деятельности металл.
     Впоследствии оказалось, что это, пожалуй, так и есть. Та же икона в серебряном окладе всегда была желанным гостем в доме этих людей. А если оклад был украшен еще и разноцветной перегородчатой эмалью, сканью, филигранью, то такое изделие долго не выпускалось из рук, потому что знаток понимал, сколько труда и мастерства здесь вложено, что благодарить надо провидение, сохранившее это чудо!
А под таким окладом, если аккуратно снять его, вытащив из доски крохотные гвоздики, оказывалась зачастую и прекрасная миниатюрная живопись, написанная искусным древнерусским художником!
     И опять все это созерцалось молча, ведь подразумевалось, что все присутствующие знали толк в этом, так зачем слова? А если был тот, который не понимал в этой красоте, значит, он случайный здесь человек и обучать его никто не собирался, как, впрочем, и принимать в свой круг.
     Это уже позже, в 90-е, можно было легко отличить людей одного круга от другого. Подошел ты со своим знакомым к кому-то и тот тут же троекратно облобызался с ним, символически, конечно, прикоснувшись чуть щеками, но, тем не менее, эта процедура была между «деловыми» обязательной. Человеку же не своего круга подадут только руку. Да, с улыбкой, вполне приветливо, усадят даже за стол, напоят и накормят, но… он все равно чужой.
     От бандитов и воров это пришло, а подхвачено было всеми, кто «крутил» чем нибудь: от мелких фарцовщиков до крупных чиновников, от наперсточника до банкира. Удобно очень: обнял трижды и обозначил тем признание имярека своим. Пожал крепко руку и дал понять, что человек этот не может рассчитывать на дружбу и признание, а тем паче доверие. Хотя… доверять у нас уже даже себе перестали.
  А Вячеслав предложил Сашке: - давай погуляем немного, обсудим кое- что, прикинем, что да как. Как, кстати, у тебя со временем?
     - Уже неплохо, - проскочило у Сашки в голове, - все-таки не бесцеремонное приглашение, а вежливость проявил по отношению ко мне, - нормально, - ответил он, - вы бы отпустили такси, кто знает, сколько мы времени гулять будем.- сказать «ты» почему-то не получилось, хотя к нему именно так и обратился Вячеслав.
     - Александр! – вскинул чуть кверху обе руки Вячеслав, (потом-то Сашка привык, что Петрович в разговоре всегда пусть немного, но помогал себе руками убеждать оппонента, а это в его занятии было главным) – никаких выканий! Сразу говорю, если ты соглашаешься на мое предложение, то работаем по всем вопросам на паритете. Только так. На «ты».
     Они немного прошли улицей, вдоль которой стояли пятиэтажные коробки домов, миновали сараи и узкой тропинкой вышли к речке, о которой я рассказывал раньше, дальше по узким лавам перешли на другой берег и вышли к школе, где когда-то учился Сашка.
     Остановившись, закурили оба. Вячеслав, ухмыльнувшись и показывая пальцем на школу, спросил: - так как детишки, Александр, не надоели? Так и будешь им про светлое будущее рассказывать?
     Сашка вдруг решил подыграть и весело сказал: -Какие детишки, Вячеслав? Я ж в вечерней школе сейчас работаю. Там, слава Богу, вполне взрослые, хотя и страшно тупые, девицы учатся. Вот я с ними коммунизм и строю.
     - А ни с кем ещё… поплотнее так, не построил… отношений? – подмигнул Вячеслав.
     - Пока с одной только. – неожиданно признался Сашка, - пришлось за четверть пятерку поставить.
     -Хм, - удивился Вячеслав и похвалил неожиданно – хоть какая польза от учителя истории: приятное девушке сделал. Ладно, Александр, это все лирика. Валерка тебе рассказал уже кое-что обо мне и моём занятии, так что суть вопроса ты знаешь. Давай так : ты спрашиваешь – я отвечаю. Времени у нас –час. Ликбез, так сказать.
     Они шли не спеша вдоль забора школы и Сашка вспомнил вдруг, что этот забор много лет назад, когда он еще был мальчишкой, строил вместе с другими мужиками его отец. Денег в семье всегда не хватало и каждый уважающий себя мужчина  был рад подкалымить на стороне.
     - Надо же,- подумал Сашка, - сколько лет прошло, а забор все стоит, - и спросил Вячеслава в лоб: - в твоей… деятельности криминал есть?
     - В корень зришь, - опять одобрил Вячеслав, - объясняю. Наше дело, Александр, доски «выкручивать». Что это означает? Ты заходишь в чей-то дом, видишь икону в углу, понимаешь, что на ней можно заработать и теперь надо у хозяина её выкрутить. То есть купить по выгодной для тебя цене. Где тут криминал? Ты можешь с таким же успехом сказать хозяину, что хотел бы купить у него… - тут Вячеслав замялся на секунду, - да хоть что-то из мебели: буфет, трюмо, шифоньер…
     - Двенадцать стульев, - продолжил Сашка.
      Вячеслав засмеялся, оценив шутку и предложил: - тогда уж давай лучше на Корейко выходить, у тебя нет на примете?
     - У меня даже Балабанова нет, - усмехнулся Сашка и спросил: - а ведь мебель иногда действительно дорогая бывает, а?
     - Ещё какая! – подтвердил Вячеслав, - но тут вот какое дело. Мы, досочники, мотаемся в основном по глухим деревням, селам, маленьким северным городкам, ну и… Встретить в деревне гарнитур из карельской березы – это вряд ли. Опять же, допустим наткнулся ты на какой-нибудь резной буфет старинной работы. Его же надо грузить на грузовик, везти… куда его везти? Домой? И где ставить? А он к тому же реставрации требует, опять грузить и везти. А за реставрацию хороший мастер берет страшенные деньги. Ну и… В общем, не связываемся мы с мебелью. Досочник должен заниматься досками.
     -Вячеслав, а откуда это прозвище ваше произошло? И давно ли?
     -Я точно не знаю, Александр, но думаю, что после выхода книги Солоухина «Чёрные доски», то есть в начале семидесятых. Вот, кстати, ты меня опередил этим вопросом. Я тебе так и так хотел порекомендовать эту книгу. Для всех, кто занимается иконами, она настольной является. Да и вообще народ по деревням кинулся именно после её выхода. Так что давай в библиотеку и изучай. Понятно теперь, откуда прозвище наше? Да и… звучит оно нормально. А как иначе? Иконник?  Не годится. Ты погоди, с мысли сбил меня с этими мебелями. Я тебя вот о чем спросить хотел. Вот приехал ты в деревню и хочешь в чей-то дом войти. Это не так трудно, кстати. В деревнях наших до сих пор двери почти нигде не закрывают. Войти- то ты вошел, а потом что? Вот скажи, как действовать будешь? Ты же для хозяев совершенно незнакомый человек. А, Александр?
     Ну… - замялся Сашка, - спрошу их, нет ли на продажу иконы какой ненужной, если скажут, что есть, денег предложу…
     -Стоп, Саня! – обрадовался Вячеслав, - надо бы хуже действовать, но хуже некуда. Считай, что тебя уже из дому выгнали. А если и не выгнали, то сам уйдешь,  потому как обсуждать с тобой уже ничего не будут. Потому как именно в этом доме хозяева фанатами веры оказались, к тому же уже воры к ним пытались забраться за иконами этими. В третьих, они зажиточные и деньги твои не нужны им, в четвертых грех это страшный – иконы продавать, в пятых…
     Сашка слушал с интересом. Не приходилось ему бывать в таких ситуациях, когда надо что-то, как Вячеслав говорит, выкрутить из чужого дома. Внезапно он поймал себя на мысли, что в нем просыпается некий азарт: как все-таки надо действовать в таких ситуациях?  Ведь они самые разные могут быть. А, значит, и действовать надо по- разному, творчески к делу подходить. А на оценку ситуации у тебя секунды, чуть слово не то сказал и выгнали тебя из дома, и не пустят никогда…
     Это уже потом, когда пришел опыт, он понял, что в этом деле кураж должен быть! Именно на кураже, с горящими глазами, делая стойку, как хорошо обученный сеттер, напрягши волю в кулак как разведчик в тылу врага, включив весь свой интеллект, знания, артистизм  ты играешь свою роль как на важнейшей премьере в своей жизни  и тогда ты выиграешь! А как же! Проиграть ведь нельзя: это теперь твой хлеб!
     Но сейчас Сашке нужен был учитель. Как когда-то бригадир слесарей старообрядец Петр Иванович Трубочкин учил его правильно держать зубило и молоток, так и Вячеслав научит его премудростям своего занятия. А заниматься эти делом Сашка уже очень хотел! Здесь есть перспектива, здесь все зависит от тебя, здесь нет лицемерного коллектива, который сегодня голосует за тебя, а завтра предаст с потрохами.
     Вот опять, если прикинуть, не каждый ведь согласится пускаться в эту авантюру. Ну, нечего, нечего, далеко не каждый. Мало того, таких вообще единицы. И слава Богу. Но тут, если подумать более широко,  можно сделать вывод, что способностью принимать решения обладают единицы, а остальные, как бы им это не было обидно – покорная толпа. И вот эти единицы манипулируют толпой по своему усмотрению в зависимости от задач, которые перед ними стоят.
     Но не надо сейчас дуться тому, кто причислил себя к обидному большинству. Дело в том, что оно, это самое большинство, проживает  жизнь достаточно спокойно, почти без стрессов и доживает в большинстве своем до преклонных годков, успев понянчить внуков, а иногда и правнуков. Так кто кому должен завидовать? Вы сейчас напрягитесь и вспомните из истории, которую в школе изучали, жизнь каких-то выдающихся людей, которые всю жизнь только и делали, что принимали решения, играющие важнейшую роль не только в их судьбе, но и судьбе народов, и как они эту жизнь закончили. Тут и напрягаться-то особо не надо. Александр (заметьте, тезка нашего героя) Македонский. Будучи пацаном совсем, создал величайшую державу, огромную империю, завоевав могущественную Персию, но… в 32 года в Вавилоне умер. Империю тут же раздербанили его полководцы – диадохи  и стали воевать между собой. И стоило огород городить? Сидел бы дома, глядишь и дожил бы до правнуков. Но он не для этого родился. Он жил, чтобы войти не то что в века- в тысячелетия, практически в вечность. А после него – хоть потоп.
     Другой пример. Жанна д’Арк. Тут вообще дурдом сплошной. Англичане французов в столетней войне били как хотели, те уж совсем отчаялись скинуть иго англицкое, но тут появляется 19-ти летняя девчушка, заказывает себе костюмчик дизайнерский из лат и прочих железок, достает меч-кладенец и начинает мочить англичан почем зря. Откуда такие способности? Прыть такая? Францией правит полудурок Карл Шестой, за власть передрались арманьяки и бургундцы, а победы одерживает 19-ти летняя девственница. И какова её судьба? А сожгли ни за что, по злому навету на костре Орлеанскую деву. Не расстреляли как военачальника , не повесили как государственного преступника, а заживо сожгли девчонку, которой жить бы да детей рожать, лишившись этой самой никому ненужной девственности. Ужасная судьба, страшная смерть, но ведь она сама явилась к сильным мира сего и предложила свои услуги, зная и чувствуя как раз за собой эту силу, способную помочь родине! А то, что её предали, говорит как раз о несовершенстве мира, о подлости людей.
     Третий пример. (Бог троицу любит) Наполеон Бонапарт. Этот пожил подольше, конечно. Но и навертел покруче. Всю Европу практически подмял и Москву сжег. Это как? А ведь был простым артиллеристом, ну и делал бы спокойно военную карьеру. Потом на пенсию лет в 45-ть, детишки, внуки… Нет, он всю жизнь себе нервы трепал, жене Жозефине и всем окрестным правителям, включая Россию. И умер в одиночестве на необитаемом острове, то ли отравленный мышьяком, то ли просто от смертельной тоски.
     Вот вам навскидку три судьбы великих неординарных людей из разных эпох и стран. Ни один нормальной смертью от старости не помер.
     Кто-то мне возразит сейчас: - А наш великий писатель Лев Толстой? Дожил до 82-х, детишек настрогал дюжину, книг написал аж 96 томов ( умом тронуться можно от такого количества) и умер от старости. А вот и нет. От дурости он умер, а не от старости. Уйти из дома в 82 года в конце октября, когда и праздник Покрова прошел уже, белые мухи кружатся, мотаться со своим врачом Маковецким по поездам разным, не имея определенной цели, это нормально? Он, что, мальчик какой?  Как итог: воспаление легких и смерть на неизвестной до сего дня станции Астапово Липецкой области.
     И где тут нормальная смерть от старости?      
   
      Наш герой тоже склонен был к авантюрам, это ж ясно даже на этот момент, когда он, казалось бы, ни в чем себя еще не проявил. А тенденция ( простите за умное слово) уже проявлялась. На текстильном производстве работать не остался, в отличие от других ребят? Нет. В вечерней школе в учительницу влюбился? Факт. Но тут не это главное, в неё, как я говорил уже, вся мужская половина школы была влюблена, до того хороша она была и обаятельна. А главное здесь то, что взаимностью она именно Сашке ответила, а, значит, увидела в нем что-то, что отличало его от прочих. Никак я, кстати, про любовь эту не расскажу, надо выбрать момент…
     Не буду больше  перечислять какие-то факты из Сашкиной жизни, и так ясно, что человек ищет себя, что недоволен он своим, так сказать, статус кво. А какой к шутам статус, если карьеру ему поломали и на обочину выкинули? Да, можно запить и смириться, а можно искать и найти. Даже если для этого жизнь понадобится. Хотя это, по моему, уже фигня полная.   
     - Так что криминала в нашем деле нет, Саня.- продолжал тем временем Вячеслав, - тут, главное, вот ещё что. Бывает, видишь  икону и понимаешь, что продав её, ты можешь сразу купить машину, жить безбедно на югах где-нибудь целый год, в общем, кучу денег можешь за один раз снять. Но как ни бьёшься, не отдают тебе её. Ни за какие деньги. И что делать? – Вячеслав посмотрел внимательно на Сашку и тут же ответил – Забыть. Уйти и забыть. И никому о ней не рассказывать. Потому что тот, другой, может по твоей наколке и на преступление пойти. А ты доказывай потом, что не верблюд. Вот так, Саня. Настоящий досочник, разбирающийся в древней живописи, тем и отличается от случайного в этом деле человека, что никогда не пойдет на преступление. Кто за иконы сидит? Лохи, которые слышали что-то про высокую стоимость икон, но сами в них не петрят ничего. Крадет такой у бабульки доску и начинает бегать с ней, продать желая. А её не покупает никто, потому что тоже в ней не понимает ничего и сам недавно топором такую же изрубил. Но нашел, наконец, наш ворюга того, кто готов купить доску. Но он же просит за нее чуть не состояние, а она стоит… три бутылки водки.
     -И такие бывают? – Изумился Сашка.
     -Ещё как бывают, Саня. Но об этом чуть позже. Ворюга же опять ищет покупателя и, наконец, закономерно натыкается на мента. Финита. В смысле – зона. А досочника просто так не посадишь. Нет такой статьи. А стрем есть. Парадокс? Вовсе нет. Просто стоит только произнести «икона» и тот же мент тут же настораживается: а нет ли здесь преступления? И опять все из за тех, кто не понимает в этом деле ничего, а пытается на этом если не разбогатеть, то заработать хотя бы. А как ты заработаешь на том, в чем не понимаешь, Саня? Давай мы сейчас пойдем с тобой и скажем, что мы… каменщики, например и сложим дом кому-нибудь. И что из этого получится? Этими же кирпичами нам бошку и разобьют. Или еще проще. Ты мне дай сейчас руль своей машины и поедем по городу кататься. Далеко мы уедем? Тоже понятно. А икону теперь кто не увидит, сразу кричит: - Рублев это! Не замай! Она миллионы стоит! И какой-нибудь мелкий воришка, который до этого курей у соседей таскал, теперь лезет к ним сдуру за иконами. А бабка бедная дома оказывается, да шум поднимает, а воришка этот с перепугу и тюкает её по голове… Вот тебе убийство. Вот тебе шум на всю округу. Его вяжут и он сознается, что хотел украсть бесценные иконы. А на самом деле там фуфло висит никому не нужное. Но дело- то сделано! То в одном районе, то в другом подобное происходит, постепенно каждый начинает думать, что у него в углу состояние висит. Вот такие дела, Александр. Это я к тому, чтобы ты не думал, что здесь все медом намазано. А то уж совсем навешаю тебе лапши, что тут деньги сами на тебя сыплются, а потом это не так окажется, ты и лапки кверху, а?      
     И ещё  дело в том, что у ментов нет специалистов по иконам, некому её оценить и вяжут эти козлы тебя с досками и орут, что ты национальное достояние распродаешь. А у тебя рядовые иконы, нехорошо, наверное, так говорить, но простой… ширпотреб. А как же? Большинство-то икон и писалось для простого народа, поэтому и висят в углах в большинстве своем доски, не стоящие больших денег, но, заработать на них можно. Курочка помалу клюет, а сыта бывает…
     Было видно, что говоря все это, Вячеслав вспоминает случаи, связанные именно с ним, доводилось, конечно, бывать в неприятных ситуациях, вот и нервничал он сейчас.
     - А на самом деле ты кому продаешь? Кто такие «купцы?» - показал некую осведомленность Сашка, - коллекционеры?
     - Коллекционируют, Саня, в основном те, кто имеет в этой жизни постоянный доход. Взять художника какого-то. Его картины спросом стали пользоваться, бабки он за них хорошие получает, вот он и начинает древнерусской живописью интересоваться, чтоб вложить денежки. А куда их в нашей стране вложить можно, чтоб не пропали во время очередной реформы? А он – художник, понимает, что икона год от года только дороже будет становиться и на старости лет у него состояние образуется Опять же, даже если не богат, берет он мольберт, краски и катит на север пейзажи рисовать. Как будто тут ему пейзажей мало. Все дело в том, что на севере хорошие иконы еще остались, вот он и выкручивает их, а если стрем какой, говорит, что художник и очень его как профессионала древнерусская живопись интересует, потому и скупил в округе все доски за копейки.
     Или писателя возьми. Сегодня он пишет, его публикуют, неплохие бабки платят, а завтра он исписался, что называется, а кушать по прежнему хочется. И не где-нибудь, а в ресторане ЦДЛ. И он тоже думает, куда свои гонорары удачно вложить можно. И тоже, допустим, решает  древнюю русскую живопись скупать. Не обязательно, конечно, он может и наклейки от спичечных коробков собирать иль в букинистическом магазине пропадать, а может иконы коллекционировать.
     Страшно Сашке интересно все это узнавать. В какой-то другой мир попал. Он уже понимает, что в этом мире ему никто два раза в месяц зарплату на блюдечке не принесет, что его благополучие зависит от того, как будет крутиться, иначе говоря «как потопаешь, так и полопаешь». Но за то драйв какой! Уже сейчас, слушая Вячеслава, Сашка чувствовал, как кровь стучала в висках, набирая обороты, как возникло уже желание попробовать себя в этом интересном деле…
     - Давай вот как поступим, Александр.- Вячеслав остановился и взял Сашку под локоть, - сейчас мы идем назад, там уже Валерка должен подъехать, а завтра мы встречаемся… когда тебе удобно?
     Сашка быстренько вспомнил расписание своих уроков на завтра и сказал: - только в середине дня. Часа два у меня есть. С утра и вечером у меня уроки.
     -Добро. Подъезжай на привокзальную площадь, я тебя ровно в час дня буду ждать. Договорились?



                Глава 13

    
     Сашка жил эти  дни как в тумане. Ума хватало, конечно, не распространяться на эту тему, советоваться он ни с кем не собирался, да и с кем? Ни родителям, ни жене, с которой отношения становились все более и более натянутыми, ничего не рассказывал. Это потом, гораздо позже выяснилось, что жена знала о его планах практически все. Там такая цепочка получилась. Еще в пионерском лагере, помните, за ней стал потихоньку, ненавязчиво так, ухаживать один из музыкантов Сашка Панин, который был женат на родной сестре… той самой Соньки! Так вот, если коротко, Валерка, Сонькин муж, рассказывал ей о планах Сашки, просто так рассказывал, поделиться чтоб, Сонька передавала сведения сестре, а та – мужу. А уж муж, Панин то есть, выкладывал все Сашкиной жене. В маленьком городке скрыть что-либо трудно…
     Кстати, в сельской библиотеке, куда Сашка уже успел заглянуть, книги Солоухина «Чёрные доски» не оказалось и теперь надо было выбрать время и  доехать до городской. У них с женой дома была небольшая библиотека, но там были Джек Лондон, Бальзак, Голсуорси, Стендаль, Диккенс, из наших Есенин, Лермонтов, еще несколько авторов, в том числе и Мельников- Печерский, «В лесах» и «На горах» которого Сашка, занимаясь уже плотно досками, будет не раз перечитывать.
     А вообще Сашку очень занимал сейчас вопрос, как получилось, что в православной стране, где, несмотря на гонения, в каждом доме висели иконы, никто ровным счетом ничего в них не понимает? Мужчины все как один разбирались в футболе, хоккее, лыжных гонках, биатлоне, баскетболе даже. Женщины в фигурном катании, ( даже его мама, смотря какие-то соревнования фигуристов, в азарте кричала: - кто же так «тодос» исполняет, Господи?) в спортивной и художественной гимнастике… ещё в чем-то. Я уже не говорю, что каждый второй мужчина был рыболов иль охотник, женщины поголовно шили и вязали, плюс ко всему и стряпали. Ребята к тому же гоняли голубей, ходили в секции бокса и борьбы, в общем, народу было чем заняться. Но на Пасху-то в церкви было не протолкнуться! Оно, конечно, и церквей-то действующих осталось мало, но были все-таки. И шел народ, и тайком крестился, венчался даже, и покойников отпевал. А мимо икон спокойно проходил. Что там нарисовано, когда она писана, хороший мастер аль плохой? Неведомо то. А ведь детишек и в Третьяковскую галерею на экскурсии возили, и в Пушкинский музей, но там они почему-то глазели на то, как царь-злодей убивает своего сына, а вот мимо икон в соответствующем отделе пробегали бегом. Вот « Апофеоз войны» Верещагина привлекал их, а «Троица» Рублева нет. Спроси любого из них, на какую икону их бабуська любимая молится, перед кем поклоны бьет, ни один не ответит. Да и бабуська сама зачастую не знает.
     И тут Сашка подумал, что виновата-то, пожалуй, церковь. Да, сейчас у неё трудные времена. Сашка, как историк, выписывал даже журнал «Наука и религия», который раз за разом, месяц за месяцем, день за днем не оставлял от религиозного мировоззрения камня на камне. Но Сашка просто обязан был в силу своей профессии быть в курсе последних научных разработок в вопросе… как сказать тут? – религии или антирелигии? В общем, вы поняли.
     Но ведь у церкви были и другие времена. Когда она не была отделена от государства, когда детишки заканчивали церковно-приходские школы, когда Закон Божий был обязательным предметом, когда… рубли были кожаные, а полтинники деревянные. Да-с. Почему церковь упорно, до сегодняшних дней, позиционирует икону только как атрибут религиозного поклонения? Вот только так и хоть ты лоб расшиби! Мало того, она прямо заявляет, что её не волнует художественная ценность иконы. Что если она рассыплется в прах от неправильного хранения, значит, так Богу угодно.
     Но давайте вспомним, что иконы в старые времена писались в монастырях, что растирались натуральные краски, добываемые из природы, что в Истории остались великие имена Даниила Черного, Прохора с Городца, Андрея Рублева, наконец. Зачем-то они – монахи, люди глубоко верующие, шлифовали свое мастерство, становились даже в глазах современников великими художниками во-первых и только во-вторых монахами. А нынче церковь говорит, что нет разницы, на какую икону молиться: старинной работы искусного мастера иль на бумажную фотографию.
     А почему, простите, вы о Боге так плохо думаете? А вот вы хлебали бы супчик черепаховый… ладно, гороховый алюминиевой ложкой, а вовсе не серебряной. И из облупленной фаянсовой тарелки с обглоданными краями. Нет, вы норовите серебряную ложку взять да на фарфоре Гарднеровской иль Кузнецовской работы вкушать. Ладно, на приличной Ликино-Дулевской тарелке. Да на резной стул усесться, да за такой же стол.
     А почему тогда перед обедом вы лоб крестите перед бумажной иконой? Вы и не крестите его? Отучили вас коммунисты, а новая власть не приучила? И никто вам красоту иконы не показал?
     А вы представьте себе…
     Стоит на горе монастырь древний, белокаменный. Стены мощные, высокие, с бойницами узкими, чтоб не всякая вражья стрела иль пуля в защитника летела. И всё одно политы стены эти обильно потом да кровушкой людской. Не только монашеской, но и посадских людей, которые в годину лихую укрывались за монастырскими стенами от ворога. Да ведь и сами монастыри часто возводились как форпост на рубежах наиболее опасных. Не всегда, конечно, иные монастыри в глубине лесов запрятаны от мирских глаз, но все одно монахи на защиту страны вставали. Вспомним Александра Пересвета и Родиона Ослябю. Этих все знают, конечно. А сколько их всего погибло на полях брани и монастырских стенах? Одному Богу и известно.
     Но вот и ворога нет поблизости, а монахи все одно до свету встают – молятся. Работают. Кто по хозяйству большому монастырскому, а кто иконы пишет. Вот он, молодой монашек перед нами. Стройный, нос прямой, русые волосы по плечам широким струятся, бородка ещё юношеская совсем, кожа чистая белая, щеки лишь алым румянцем пылают - русак  настоящий. Взял его Мастер-иконописец в помощники. Смену себе готовит. Не сразу он доверит ученику кисть беличью иль колонковую. Сначала пущай доски для иконы выбирает да подготавливает. Леса на Руси всегда много было, породы деревьев самые разные, но для иконы брали липу: она мягкая, её резать легко, да и трескается меньше, чем другие породы. Опять же  легкая, а частенько иконы для иконостаса больших размеров писались. Слабость её в том, что жучок в ней  легко заводился, а это означало гибель иконы со временем. Потому богатые люди заказывали часто икону на кипарисе: его жучок не брал, да плюс к тому это дерево имело свой тонкий запах. Но, главное, молодой монашек подбирал доску без сучков, ведь со временем доска высохнет и… вместо лика на иконе может появиться дырка. В страшном сне такое не приснится.
     Если надо, доски склеивались между собой, но часто доска монолитная была. Сзади врезали шпонку поперечную, чтоб доску не выгибало. Но это позже. Опытный досочник мог определить возраст доски по той же шпонке: поначалу она была не врезной, а накладной и крепилась к доске или медными гвоздиками, или деревянными шипами. Опять же возраст иконы  можно определить по лузге. На лицевой стороне иконы вырезали небольшое углубление почти по всей площади, где потом помещалось главное изображение. Это был ковчег. По краям оставлялись поля, на которых писались различные святые. Так вот скос между полями и ковчегом и называется лузгой. В древности он был глубоким и крутым, а позже – небольшим и покатым. Вот и скажите, может не специалист об этом знать? А досочник обязан. Помните, в «Покровских воротах»: - что-то понесло тебя со штихелями.» Так он специалист был, потому и толк в инструменте знал.
     Лицевую сторону иконы монах обстругивал специальным зубчатым рубанком, чтоб хорошо держался грунт. Вы сейчас покупаете тюбик клея, а в инструкции написано, что поверхность для лучшего сцепления надо зачистить шкуркой. То же самое, в общем.
     Но это все только начало. Теперь на доску наклеивали ткань – паволоку. Она могла занимать всю площадь доски или только её часть, там, где стыкуются доски. Для чего? Когда доска рассыхается, ткань предохраняет грунт и живопись от неминуемого разрыва.
     Теперь очередь наносить грунт или, как его обычно называют, левкас, который изготавливался из мела на рыбьем клее и был обычно белым, чтобы не давать ненужных оттенков краске.
     Подумаешь, наука какая! – скажет кто-то. И будет неправ. Да, наука. Левкас наносился в три слоя. Каждый слой имел свой состав. После каждого нанесения надо было просушивать доску при определённой температуре, зачищать и пропитывать льняным маслом. Причём белый как снег мел растирали в пух и смешивали с процеженным раствором или рыбьего осетрового клея, или сваренного из кож животных. Всё-таки хоть и было в те времена осетрины навалом, но не всегда она была под рукой, а вот животину какую-то забивали постоянно.
     Вы уж меня простите, господа, но я все-таки отниму у вас пару минут на то, чтобы вы узнали рекомендации специалиста по приготовлению этого самого клея. Вдруг пригодится. Итак: « Когда хочешь изготовить клей, то поступай так. Возьми кожи, продубленные в извести и положи их в теплую воду, чтобы они хорошо размокли; потом вымой их, очисти с них мясо и дрянь, какая есть, положи их в медный сосуд, наполненный чистой водой и начинай варить. Но смотри, когда они начнут вариться и сгущаться, процеди воду сквозь волосяное сито или полотно: иначе они подгорят. Потом налей вторую и третью воду и процеживай её, пока кожи разжидятся совершенно. Если же не найдешь продубленных кож, то возьми и невыделанные, с ног и ушей белёных или такие, кои ни к чему не годны лишь бы купить их подешевле, и какие бы они не были, воловьи, овечьи, толстые иль тонкие, и выделывай их вот так. Возьми негашеную известь, насыпь её в кадку и, налив воды, мешай её; потом положи туда кожи оставь их на неделю, пока вылезет из них вся шерсть; после сего вынь их, вымой, вычисти хорошенько, высуши и, когда хочешь, делай клей, как указано выше. Если же ты спешишь и у тебя нет негашеной извести, то положи в воду и невыделанные кожи, чтобы они размокли, потом немного повари их, и, вынув, счисти с них жир и мясо, наконец топориком сделай на них частые нарубки, дабы они скорее сварились, но не разрубай их на отдельные кусочки, дабы тебе удобнее было процеживать воду. Так варятся кожи и делается клей. Когда же хочешь высушить его, то вскипяти его на огне, горящем не жарко, пока он ссядется. Но знай, что клей вздувается и сбегает. Посему будь тут, где он кипит, и когда вздуется, сними его с огня и погрузи дно кастрюли в холодную воду, которую надобно держать наготове, тогда он спадет. Потом опять ставь его на огонь несколько раз, пока ссядется. После этого дай ему остыть, а сам натяни нитку на дугообразный обруч и ею разрежь клей на мелкие куски, разложи их на доске и оставь на два или три дня, пока окрепнут…»
     Кстати, запоминать все это не обязательно, достаточно открыть древнюю книгу под названием « Ерминия или Наставление в живописном искусстве, составленная иеромонахом и живописцем Дионисием Фурноаграфиотом.»
     Кто любит фуа гра, тот фамилию этого византийца запомнит. Он там ещё предостерегает, что готовить клей надобно в холодное время года, ибо во время жары он протухает и использовать его для приготовления левкаса нельзя, так как краски и золото пузырятся и облетают.
 Ну, и заканчивая тему подготовки доски, скажу, что шлифовали левкас хвощём, а гладкость проверяли так: насыпали мелкий порошок угля и сметали птичьим пером. На неровностях порошок оставался и шлифование надо было продолжать.
     Я пожалею тебя и не стану рассказывать, как изготовить кисти из куньих хвостов, как приготовить угли для рисовки, и так ясно уже, насколько трудоемким был процесс только подготовки доски для рисования.
  Теперь, если вам придется вдруг икону в руки взять, подумайте и представьте, сколько там труда, а ещё художник и не приступал к работе, это ж только подмастерье работал.         
    
     И вот… сколько долгих лет прошло. Доверили монашку краски готовить. Вот охры тёплые, золотистые, а вот густые: земляные, вишнёво-коричневые, зовутся – багор – объясняет учитель. – а вот зеленые, как на старом медном котле и светлые, подобно зелени весной. Редкие и драгоценные краски – холодная, небесного цвета лазорь…
     А теперь что: надобно каменным пестом в каменной же чаше растирать глины и твердые камешки. Одни из них привезены аж из дальних стран, другие нарыты по берегам местных рек. Как можно мельче все это надо растолочь, растереть, потому и называются краски «творёными».
     Научился наш юноша и наклеивать на доску, левкасом покрытую, листки раскованного тоньше самой тонкой бумаги золота. Ему известно уже: золото надо клеить чесноком. Натер густо нужное место и наноси золотой листик, а другие рядом, чтоб заходили друг на друга краями, а потом всё это сверкает, светится ровным золотым светом.
     Ничего не забыл, все правильно сделал? А как же, не извольте беспокоиться, перед этим нанес он угольным карандашом рисунок иконы, прочертил его тонкой иглою, счистил тот уголь грецкою губкой, а если вдруг замарал где икону, то тщательно её вычистил.
     Но вот, наконец, как положено перед началом всякого дела, звучит: « Прииде и вселися в ны…»
     И перед нами не юноша уже, но премудрый муж, искусный мастер. Художник! Затаив дыхание, начинает он работать. Сначала «знаменит» - наносит жидкой темной краской, где и как расположиться изображению. Пришло время и уже смотрят лики, пишутся одежды, появляются четкие буквы киноварных надписей.
     Пишет художник икону темперными красками, где связующим веществом служит желток куриного яйца, разбавленный квасом. Краски накладывает постепенно, слой за слоем, причем соблюдает определенный порядок: сначала покрывает «доличное»: палаты, деревья, цветы, горки, одежды. Чтобы придать предметам желаемый объем, пользуется он «оживками», так называются белые линии и кавычки, наносимые поверх охрения. В личном письме – это «движки», которыми выделяют выпуклые части лица и обнаженных частей тела.
А вот ещё важный в живописи момент : пробела. Есть пробел краской, пробел в перо, пробел в «щетинку», пробел инакопью.
     «Личное», то есть писать лик, выполняли самые опытные мастера. Последовательно, один за другим, выполнялось наложение санкиря, охрение, плавь, отборка, перемалевка, румянец, движки, подбивка, оплавка.
     Да, господа, не возмущайтесь, я специально написал, сделав умное выражение лица, все эти профессиональные определения, используемые в иконописи. Конечно, использовав материалы «умной» книги. До переезда на постоянное место жительства за город я с семьёй двенадцать лет прожил в Измайлово. Так вот там, если что случалось с моей машиной, я обращался к Сергеичу, работающему в ЖЭКе и подрабатывающему ремонтом машин. Мужик он дотошный, но если что не ясно, он всегда говорил: - а давай-ка поглядим в умную книгу!
     Вот и мы с вами поглядели, потому как нам, не иконописцам, постичь в раз все эти премудрости невозможно. Но теперь хотя бы знаем – что почем!
     Ну, вот, и закончили икону. Осталось олифой покрыть…
     Стоп. Не дали. Враг к стенам монастыря подошел, встал вокруг лагерем, пожёг все окрестные села да деревни. Кто успел, все под защиту монастырских стен кинулись. И торговцы здесь, и крестьяне, и прочий люд.
     Долго осада продолжалась, не чаяли уж и в живых остаться, больно силен ворог был, и однажды ночью явилась Богоматерь во сне некой благочестивой женщине и повелела ей сказать всем, находящимся в обители, чтобы взяли икону с её изображением и обошли вокруг монастыря.
     Наутро торжественная процессия с чудотворным образом двинулась по стенам монастырской ограды с упованием на милость Пресвятой Девы. Увидев этот великий ход и святыни над головами людей, враги в смятении и страхе отступили от обители.
     Теперь можно и икону закончить. Олифой-то не успели покрыть.
-Ну, это просто, - скажет кто-то, - олифы на строительном рынке завались. Всех сортов. – Такого сорта там нет. – Это я вам говорю. Ту олифу варили всё лето во дворе в теплое солнечное время. Кипело льняное масло, сыпали в него мел, цедили, студили. Опять варили. Разливали в горшки, хорошо закупоривали и ставили в горячие печи. Томили не менее полугода и за это время масло отстаивалось, становилось чистым, прозрачным. Олифа закрепляла краски на грунте и придавала иконе золотистый колорит.
     И вот сегодня одел Мастер по такому торжественному случаю чистое льняное бельё. Сотворил молитву, как и всегда, перед началом работы. Взял кисть и обильно умащил иконную поверхность густой олифой, отчего засверкала она вдруг как многоцветные камни.
     Теперь можно и полюбоваться ей! Трудов сколько, да премудростей при её изготовлении да написании! Уму непостижимо. А мы-то думали…
     Но что это? Смотрим мы на икону и видим необычность изображения. Совсем не так, как на картине: предметы не уменьшаются по мере удаления от зрителя, а наоборот – увеличиваются. А это называется «обратная перспектива» и в иконописи она появилась не случайно. Дело в том, что любой живописец, рисуя картину, представляет её с точки зрения смотрящего человека, и тогда все предметы по законам материального мира уменьшаются при удалении, а параллельные линии сходятся у горизонта. Но иконописцы не считаются с законами линейной перспективы. Наоборот, если древний изограф изображает, например, стол, то та сторона, которая обращена к зрителю, будет короче той, что удалена от него. Это объясняется тем, что древние мастера писали иконы как бы с точки зрения изображаемого: Христа, Богоматери, святого. Это не мы на них, это они смотрят на нас из своего горнего мира, и человек перед их взором – лишь малая частица вселенной. В соответствии с этим «взором из мира иконы» то, что ближе к образу, пишется крупнее; то, что отстоит дальше, - пишется мельче.
     Разная величина фигур определяется их значимостью. Чем выше божественная сущность представленного образа, тем крупнее он на иконе. Интересно и то, что древние изографы совмещали несколько сцен, происходящих в разное время и в разных местах. Так, например, в сюжетах « Рождества Христова» мы видим Деву Марию и Младенца в яслях, над которым склонились животные. Здесь же представлены и пастухи, узнавшие о рождении Богомладенца, и волхвы, идущие за Вифлеемской звездой, и поклонение новорожденному Иисусу, и сидящий в глубоком раздумье Иосиф.
     Лики святых, изображаемых на иконах, - плоски, необъемны. Это было одним из главных правил, которых следовало придерживаться: иконописец должен представить святого не в какой-то определенный, заданный момент, а изобразить его таким, каким он бывает «всегда». У зрителя должно возникать ощущение того, что он стоит перед источником света. И как не видно теней на солнечном диске, так нет теней и на ликах святых, ибо они и есть тот живой свет, к которому тянутся верующие.
     Образ света создается и при помощи золота, которое украшает иконы.
     Русские мастера играют красками как драгоценными камнями, оттого русская иконопись нарядна, радостна для глаз. Часто цвет несет  в себе определенную символику. Так, красная одежда Богоматери возвеличивает её Богоматеринство, голубая прославляет Её Вечное Девство. Зеленый цвет указывает на гармонию Божественного бытия.
     Церковная живопись рассматривалась на расстоянии, и поэтому живописцу было важно, чтобы святых узнавали издалека.По темно-вишневому плащу узнавали Богоматерь, по светло-малиновому – апостола Павла, по охристому – апостола Петра, по ярко-красному плащу – мучеников Георгия и Дмитрия, по огненно-красному фону – Илью Пророка, который живым поднялся в небесный эмир.
     И всё-таки, и всё-таки, и всё-таки. У иконы была одна цель – проповедь христианской веры, но не словом, а образом; она должна была пробуждать благоговейные чувства, создавать молитвенное настроение.
     Всё правильно. Об этом и многом другом говорилось и на Стоглавом соборе  в Москве в 1551 году, созванном царем Иваном Грозным и святителем Макарием. Собор трижды возвращался к вопросу об иконах. Так вот, в главе 43-ей сказано, что церковные служители должны проявлять заботу об иконах. Ибо икона – это «книга для неграмотных». Вот здесь стоп. Это сказали иерархи церкви. Решения Стоглавого собора действуют до сих пор. Итак, поразмышляем об этом выражении Стоглавого собора: «книга для неграмотных».
     Все мы были когда-то неграмотны. Все мы вертели в детстве книжки с картинками, где 90% площади занимали именно они, а 10% - подписи к ним. Но нас долго и упорно учили и мы стали понимать, что нарисовано на этих картинках, а потом, через какое-то время и вовсе научились читать. Всё элементарно, не так ли? Но почему, скажите, никто и никогда не учил детишек хотя бы элементарным знаниям церковной живописи? Да что детишки, когда сами служители церкви не отличат хорошую живопись на иконе от никудышной.
     А ведь на Стоглавом соборе говорилось и о том, что сам царь должен жаловать хороших и наказывать плохих мастеров, а иконопись почиталась как дело общецерковное и государственное. Получается, что церковь понимает, что есть хорошие иконы и есть плохие. А Собор подчеркнул ещё, что к старым иконам должно быть бережное отношение, что следовать надо древним образцам.
А как им следовать, если их не осталось совсем…
     А вот тут стоп. Остались, но благодаря таким вот Вячеславам и Сашке, который начинает учиться премудростям древней иконописи.
     Сашка как раз с Вячеславом встретился и они подъезжали к его дому. Это оказался так называемый «финский» домик на две семьи с двумя соответственно входами с противоположных сторон. Аккуратный, оштукатуренный и выкрашенный солнечной желтой краской, которая от времени уже вылиняла, а кое-где на углах облетела даже и штукатурка, обнажив рёбра … Крыша, покрытая начинающим уже зеленеть шифером и палисадником возле дома, в котором буйным цветом цвели ярко-желтые золотые шары, фиолетовые георгины и пахучие флоксы.
     Небольшой «предбанник», кухня метров десяти площадью и две комнаты, одна из которых детская. – Тамарка на работе, дочка в саду, - говорил Вячеслав, поднимаясь по ступеням с облезшей краской и открывая ключом дверь, - так что мешать нам никто не будет.
     Сашка незаметно оглядывался вокруг и видел такую же, как и везде, мебель из древплиты, достаточно потрепанный диван, на кухне тоже ничего примечательного, за исключением нового монументального холодильника «ЗИЛ», выделяющегося своими габаритами от прочих предметов. Икон на стенах тоже не было видно.
     - А ты думал, я как барин живу? – ухмыльнулся Вячеслав, - у меня главный принцип, Саня, вкусно и сытно поесть. Поэтому продукты в доме только с рынка. Одеться по фирме. Жену и дочку тоже не забывать. А на каком диване лежать, задрав ноги, неважно совсем, да и меньше надо это делать, а то зубы на полку положишь. Сейчас я чайку заварю и мы с тобой делом займемся.
     А вот теперь, господа, позвольте мне пропустить довольно-таки большую часть разговора Сашки и его учителя. Да, да. Сегодня наш Александр Николаевич, по профессии учитель, сам стал учеником. Но я, если честно, сам уже  провел с вами некоторый ликбез и вы теперь знаете основы иконописи. Я рассказал, как готовится доска, вплоть до наклеивания паволоки и нанесения левкаса, как растираются краски и варится олифа. Всё это сейчас и будет рассказывать Вячеслав Сашке, который потихоньку начнет усваивать и узнавать это чудо – икону. Просто мне проще так было: вы же не будете переспрашивать, трогать чего не надо, крутить головой, закуривать то и дело. Правда ведь, что для вас практически все открытием было? А никто из вас в угол не побежал смотреть, что там за икона висит до сих пор, от бабки оставшаяся? Не висит? И вы даже не помните, чтоб висела когда-то? Тогда быстренько к зеркалу, к борсетке за паспортом, убедиться чтоб, что вы не мусульманин, не буддист, не коммунист, в конце концов, в третьем поколении. Убедились? Нормально всё? Православный вы? Тогда в чем это заключается? Молитвы знаете? Ни одной? «Спаси на небеси?» Да… В церкви когда последний раз были? Никогда не были? Когда-то… один раз, случайно, мимо проходил. Понятно. Тогда ставлю диагноз: вы православный атеист. Таких в России большинство. Они только не сознаются в этом. Не то, чтобы другим, себе даже. А попроси перекреститься, он ещё и левой рукой это сделает. О молитве я говорил уже, и близко ни одной не знает, из праздников церковных знает Пасху, потому как куличи в каждой булочной продаются в это время, да яйца даже его жена красит пищевыми красителями. Ну, ещё, разве Рождество Христово.
      Сашка именно такой и был. Я это точно знаю. Он до сих пор некрещеный ещё. Он это позже сделает, когда ему уже за тридцать будет. Тут вот в чём вопрос: а его вина в этом есть? А другие такие же чем виноваты? Сашка, он послевоенный ребенок, сами знаете, как судьба их кидала. Мама до сих пор с умилением вспоминала, как он крохотный совсем, едва ходить научившийся, топал по шпалам  в славном городе Хабаровске с медным трофейным чайником в руке. Тот чайник едва не с него был, малыша на сторону перевешивал. А родился Сашка вообще в г. Комсомольске-на-Амуре, который тогда только-только комсомольцы возводили. В смысле зеки и пленные японцы. Я ж говорил, что отец его инспектором по концлагерям работал. Тоже вспоминал как-то: - идём мы с тобой, Сашка, по тайге, кругом пни торчат, трактора грохочут, машины многоосные, лесом груженые, по просеке свежей в сизом дыму двигаются с трудом большим, а мы идем с тобой и видим, как японец прямо на наших глазах большущую змеюку поймал, башку у неё оттяпал в секунду, она ещё хвостом шевелит вовсю, а он тем же ножом от неё аккуратные маленькие стейки такие отрезает и сырыми в рот кладет. И кричит ещё нам по русски : официр, официр! Пробуй, витамины! – А что им было делать, если они от тифа сотнями мерли? Трупы штабелями складывали. Кормили их совсем плохо.
     Опять же, какие церкви могли быть в Комсомольске – на - Амуре? Не было их. А когда в Россию приехали, в смысле в Подмосковье, жили сначала у старообрядцев, как я рассказывал уже, а какое-то время у дядьки отца. Так вот дядька тот в бывшем поповском доме жил аккурат напротив церкви. Только она уже не работала, потому и оказался дядька в том доме. Интересно, попа и его семью выслали куда иль… неизвестно. И в доме ничего о бывшем владельце не напоминало. И никто из родни лба не крестил. Не было такой темы. И в чем тут вина Сашки? Он и помнит-то только два памятника мраморных огромных возле неработающей церкви очевидно над могилами священнослужителей, здесь похороненных. Потом в коммуналке жили и сейчас Сашка задним числом вспоминал, что в соседской комнате у Кожухиных стоял аж угольник застекленный с иконами. Но никогда никакого внимания Сашка на него не обращал. Потом школа, пионеры, комсомольцы. Армия, институт. Журнал «Наука и религия». Ну, это я уже повторяться начинаю.
     Сейчас Сашка с Петровичем ( да, именно так  с этого дня просил себя называть Вячеслав. По имени его называли люди посторонние, а в своем кругу запросто – Петрович) накурили почище, чем батюшка в церкви ладаном, сидели они рядком, раскрасневшиеся: Петрович от азарта, Сашка от волнения, столько на него сразу свалилось.
     Сашка узнал уже все то, что вы узнали чуть раньше и теперь Петрович объяснял ему  как можно популярней, как нужно отличать хорошую живопись от плохой.
     На столе перед ними лежали две небольших иконы, обе с изображением Николая Чудотворца, сюжетом, наиболее распространенным в домах у православных.
     - Смотри сюда, Саня, - указывал Петрович на шрифт в верхней части иконы, - ты же, как учитель, можешь отличить хороший почерк от плохого, верно? – Сашка кивнул согласно, - теперь смотри на эту икону. Почерк небрежный, буквы разные по высоте и толщине, пляшут как могут. Не пытайся на такой доске искать паволоку иль качественный левкас. Их нету. Кое-как грунт нанесут и малюют. Тут дело какое, в деревнях люд был бедный, а иконы в доме надо было иметь. Как без них? Вот и ходили по деревням маляры-артельщики, расписывали они горницы крестьянские, стены, потолки, но могли по просьбе хозяев и икону написать. Им какая разница? Причем не соображающему в живописи человеку такая, прости Господи, икона, может понравиться: на ней обычно нарядные персонажи в богатых нарядах гуляют средь пышных деревьев и цветов. Но это не наш вариант, это я тебя в курс дела ввожу. У нас же, смотри, какой цвет преобладает на иконе?
     - Красноватый вроде, - сказал Сашка, вглядываясь в икону, - с черными линиями.
     - Вот именно. Потому и называется «краснушка». И как ты думаешь, где писался такой вот примитив? Да, бралась чаще всего охра, дающая такой вот красно-коричневый цвет, рисовались фигуры святых, Спаса, Богоматери и прорисовывались черными контурами. Шедевр готов. Дома деревенской бедноты набиты такими, с позволения сказать, иконами. Ну, и ладно, казалось бы. Но сколько развелось идиотов, которые шастают сейчас с такими досками и пытаются на этом что-то заработать, создавая только лишний ажиотаж и стрем. Их таскают в милицию, составляют протоколы, в которых пишут, что национальное достояние уходит к нашим врагам. Да, я же не сказал, где их писали, эти шедевры. Так вот, Саня, не поверишь, на Владимирщине, которая своими досками испокон веку славилась. Я тебе больше скажу, в знаменитом Палехе писали это фуфло, в Суздале, Вязниках. Там что получилось? В 16-17- х веках стала активно заселяться Сибирь. Переселенцы наводнили города, деревни, обустраивались помаленьку. А лоб-то перекрестить не на что! И владимирцы наладили иконный промысел. Спрос рождает предложение. И пошли возы с иконами в Сибирь. Писалась такая икона на счет раз-два-три. Упрощенная иконография, такая же простая композиция за счет опущения деталей, обобщенной линией силуэтов фигур, локальностью колорита из трех цветов: красноватая охра, белила и сажа. В общем-то доброе дело делалось, прости, Господи, за тавтологию. А теперь нам аукается. Но это одна сторона медали, Саня, есть другая, о которой никто нам не скажет. И эта сторона нам еще аукнется. Я вот что думаю: народ, воспитанный на таком вот суррогате, потом свое нутро необразованное покажет. Все впереди. Сейчас-то органы несогласных с властью сразу за жабры возьмут. Но, погоди, времена изменятся, не может быть, чтобы не изменились, и тогда начнут бузить.
     - Ладно, это я к тому ещё, чтобы ты не думал, что в каждом доме, куда ты зайдешь, шедевры висят. Совсем наоборот. Богатые иконы были в богатых домах. Дворянство, купечество, духовенство. Но!.. Революция-то всё изменила, Саня. Усадьбы дворян разграблены, купцы разбежались кто куда, если успели, духовенство к стенке ставили, а добро их по крестьянским избам разошлось. Кто что успел, тот и унес. Потому в занюханной избе можно встретить шедевр, не побоюсь этого слова. Редко, но можно.
Рядом с такими вот краснушками и чернушками – икону с прекрасной живописью. А ширпотреб изготавливали, везли, потом  или сами  продавали по деревням, иль оптом отдавали офеням и те уже толкали их неграмотным во всех смыслах крестьянам. Даже простому горожанину такое фуфло было почти невозможно продать, все-таки в городе народ более ушлый, чем в глухой деревне. А уж к какому-нибудь даже мелкому купчишке с таким товаром и подходить нельзя – побьет. Бывает, – тут Петрович скривился натужно, - что и «деревня» имеет вид приличный, не все ж такая безнадега, но все-таки никакой ценности такая доска не имеет. Ни коммерческой, ни тем более исторической. И ты должен знать это, а то будет тебе какой-нибудь мент тыкать в нос такую доску и кричать, что ты национальное достояние распродаешь. Это все равно, что вон та тумбочка под телевизором, - указал перед собой Петрович, - её можно подкрашивать лаком, ухаживать, пыль сдувая, но она  не стоит ничего, потому что это дешевый ширпотреб. Так и здесь. А попы будут говорить, что грех так про иконы говорить. Что молиться перед любым изображением можно, в общем, с двух сторон на нашего брата нападают.
     Ладно. Теперь давай вот на эту доску посмотрим. Начнем с тех же букв. Что скажешь? – Петрович с улыбкой смотрел на Сашку.
     - Петрович, я ведь историк по образованию. И чтоб ты знал, изучал в институте и старославянский язык, и древнерусский. И вот такие тексты, написанные такими буквами, имеется ввиду, я чуть не бегло читал.
     - Вот! – уже знакомо всплеснул руками Петрович, - я ж говорю, с тобой легче будет, чем с другими – неграмотными. Тот же Самоходкин, сколько не учи его, ни хрена не понимает ничего. А уж я ему толковал… значит, видишь отличие?
     - Ещё бы, - хмыкнул Сашка, - обижаешь, начальник.
     - Ладно, Саня. Мы не будем на этом останавливаться, нам еще много чего сегодня пройти надо. Я тебе кратенько совсем скажу, почему тут на иконе еще Спас изображен и Богоматерь. Дело в том, что Николай Мирликийский, а был еще и другой – Синайский, так вот наш Николай на первом Никейском соборе в 325 году вступил в спор со священником Арием и ударил его дланью по щеке. Короче, вмазал тому, почем зря. Я тут тоже одному… дланью.- Петрович явно вспомнил сейчас какое-то недавно произошедшее событие, но быстро переключился, - ну, его сана и лишили. И тогда Спас и Богоматерь явились Николе, вернули ему омофор, восстановив его священничество. Вот, гляди, Александр, видишь, слева и справа от головы Николая, в медальонах изображен Спас, протягивающий ему Евангелие и Богоматерь с омофором в руках. И вот теперь посмотри, Александр, сколько от иконы света исходит, ведь фон вокруг Николая золотой, плащ его красный, в медальонах весь, тоже золотом отделанный, лик с пробелами прописан, каждый волос в бороде и на голове прорисован, на руки обрати внимание, каждый пальчик, осеняющий тебя крестом, выписан. Смотри, смотри, Саня, это хороший художник писал, судя по письму, это северная школа, и, на всякий случай, семнашка, ясно?
     -Семнадцатый век? – решил все-таки уточнить Сашка.
     - Он самый, - кивнул Петрович.
     - Петрович… замялся несколько Сашка, но все-таки продолжил, - ну, а сколько такой Никола стоить может? Пойми, для меня это вопрос сейчас основной. В этом я вообще ничего…
     -А тебе на сегодняшний день и не надо это. Ты не глупый парень, Саня, ты понимаешь, сколько тебе узнать надо, чтобы соображать в этом?
     - Петрович, - оборвал его Сашка, - я не собираюсь всю жизнь какие-то элементарные вопросы изучать и не в искусствоведы готовлюсь. Зная век, качество живописи, я уже могу назначать цену иконы, правильно?
     - Шустришь, Саня. Молодец. Но если бы все было так просто. А знаешь, сколько еще разных факторов на цену влияет?
     - Ну… - протянул Сашка.
     - Вот тебе и «ну». А вот скажи, икона, которая перед нами, - Николай Чудотворец, дорогой сюжет?
     - Наверное. – Нерешительно протянул Сашка.
     - Один из самых дешевых, – отрезал Петрович, - почти в каждом доме Николай висел. Да, в основном «деревня», ширпотреб, но даже если и хороший Никола, то его много, понимаешь? Отсюда и цена. Но, опять… если он школьной живописи, да пятнашка, то… и цена соответствующая.
     -Да, - покачал головой Сашка, - премудростей здесь хватает.
     -А вот я тебя еще спрошу. Никола – сюжет распространенный, мы уже выяснили, потому и цены в основном небольшой. А вот икона «Усекновение главы Иоанна Предтечи» более редкая. Значит, какой вывод можно сделать?
     -Вывод один: за «Усекновение» дадут больше.- довольный собой, сказал Сашка.
     - Молодец. – Сказал Петрович, - все в точности наоборот. С «Усекновением» ты вообще набегаешься, прежде чем кто-то его возьмет, даже если он хорошего письма, понял?
     - Нет. – Признался Сашка.
     - Траурный сюжет, – снисходительно пояснил Петрович, ты представь себе коллекционера, который просыпается и первое, что видит на стене напротив, отрубленную голову на блюде в луже крови. А ему как раз завтракать идти. И какой аппетит будет? Короче, траурные сюжеты не катят, понял? Возьми даже «Успение Богородицы». Сюжет знаменитый, народу на иконе бывает много, художники хорошие писали, а все одно она хуже пойдет, чем, допустим, «Рождество Христово», хотя оно может быть и чуть более низкого качества. Но это «Рождество», появление жизни, а не её конец! Понимаешь нюанс?
     Сашка кивнул. – Понятно, Петрович, что здесь этих нюансов… Практика нужна.
     -Всё будет, Александр! А я ради чего на тебя время трачу? Ты ещё вот что, не вздумай за какие-то приличные более- менее деньги без меня что-нибудь покупать. Попадешь на бабки – твоя печаль. А то были случаи уже, послушает такой как ты вводную лекцию, да бежит скорее бабки делать, ну и попадает за всю масть. Другое дело, бесплатно если удастся что-то взять или за пузырь водки, тогда не страшно, неси – разберемся. Понял?
     Петрович как мысли Сашкины читал, поскольку он в голове уже перебирал своих знакомых, у которых могут быть в доме иконы. Пока он остановился только на двоюродной тетке, живущей в своем доме в соседней деревне. Её можно было навестить хоть сегодня вечером, тем более, что давно не был.
     - Да, Александр, - продолжал Петрович, закуривая очередную сигарету,- и не рассчитывай на быстрый успех. Всякое, конечно, бывает, новичкам даже на рыбалке везет, но не всегда и только один раз обычно. И запомни раз и навсегда: главное не взять товар, а знать, кому сбыть его. А этого у тебя пока нет. Кроме меня, разве. – усмехнулся он. – но, поскольку ты пока не понимаешь почти ничего, я ж тебя обязательно обую, правильно? – и Петрович довольно засмеялся.
     Потом, кстати, Сашку всегда смущало, когда Петрович один уходил к какому-то купцу, оставив его в машине и возвращался уже без товара, но с деньгами. –Ты извини, Саня, но у нас с ним уговор, что я всегда буду один. Как ты понимаешь, ты не первый у меня помощник, и если я каждого буду сводить с купцом, то его в конце концов по моей вине и повяжут. Согласен?
     Сашка был согласен, конечно, но не до конца понимал, за что же можно вязать купца, если криминала здесь не было, как уверял Петрович. И он все-таки спросил его об этом.
     - Ладно, Александр, слушай сюда, - вздохнул Петрович, - все одно объяснить тебе надо, хотя, думаю, несколько преждевременно. Ну, да ладно. Я тебе уже про Солоухина говорил, правильно? Не читал еще «Черные доски»?
     - Да когда, Петрович, дернулся в нашу библиотеку, там нет, в городской на руках все экземпляры оказались, я там встал на очередь…
     - Вот именно, на очередь! – обрадовался даже Петрович. – Солоухин, конечно, тем же музейщикам большую подлянку сделал этой книгой. С неё весь этот кипеж и начался. Так, глядишь, кто бы и знал про эти иконы, а теперь каждый норовит на них заработать. Доступно любому, кто не ленивый. Раньше музейщики лазили спокойно по деревням, забирали все самое ценное, а теперь приезжай в самую заброшенную деревню, а там уже побывал наш брат. Вот так, Саня.
     - А вообще-то когда все это началось? Ну, интерес к иконам?
     - Ну, это давно. – махнул рукой Петрович, - ладно, придется рассказать вкратце. Кто-то еще в прошлом, 19-м веке, обнаружил случайно, скорее всего ухаживая за принадлежащей ему иконой, что из под слоя живописи проглядывает еще что-то. Что такое? Белый порошок, ткань… Никто из людей, не имеющих отношения к живописи, знать не знал, как икона пишется! И тот человек сумел добраться до древнего слоя. И вот что оказалось. Я тебе уже рассказывал, что икону после того, как художник заканчивал работу, обязательно покрывали олифой. Новая икона отливала золотом, олифа предохраняла живопись от влаги, перепада температур, но… И вот здесь мы узнаем главное, до чего на протяжении многих  веков почему-то никто додуматься не мог! Загадка! Десятки тысяч написанных икон по всей России! Огромные иконостасы в церквях и соборах! В каждом доме по несколько икон. А в богатых домах свои домашние молельные! И никому на протяжении веков не пришло в голову с помощью какой-то кислоты вскрыть икону! Хотя на его глазах икона, бывшая до этого нарядной, постепенно тускнела, живопись мрачнела, одежды, лики уже едва проглядывали и, наконец, почти исчезали. Что это? Оказалось, это свойство олифы – с годами темнеть. И что тогда делали с потемневшей иконой? Она ведь теперь, по их понятиям, никудышная была. Церковь запрещала прямо уничтожать икону. Но вот пустить её по воде – не грех. И плыли бесценные сокровища по полноводным рекам, ведь обычно перед Пасхой в доме прибирались, обновляли иногда, по возможности, конечно, старые иконы. А Пасха, как мы знаем, бывает весной и часто совпадает с половодьем, вот и уносили бурлящие потоки труды русских мастеров! Вот так, Саня! Где ещё, в какой стране было такое? А ещё дозволялось выносить икону на перекресток дорог и там оставлять. Ладно. Ты еще не раз столкнешься, Саня, если будешь заниматься досками, а я уже вижу, что будешь, с еще одним варварством. Брала бабка потемневшую икону и ну тереть ее мылом, мочалкой, пока не отмоет добела. И смывает бабка всю живопись подчистую! Была икона и нет её! Мы такую доску так и зовем – «замытая.» Вот когда она «заваренная», тогда другое дело.
     Тут Петрович встал и вышел в другую комнату. Через минуту он входил, держа бережно в руках довольно большую икону. Когда он положил её на стол, Сашка увидел, что вся поверхность её совершенно темная, хотя сквозь этот сумрак и пробивались смутные очертания каких-то фигур.   
     - Ну вот, Александр, - торжественно даже сказал Петрович, - перед тобой одна из знаменитых черных досок. Сейчас мы её с тобой вскрывать будем. Добираться до сути.
     Пока Петрович доставал из стоящей рядом тумбочки какие-то баночки, пузырьки, кисточки, утюжок зачем-то чугунный, Сашка смотрел задумчиво на доску. – Сколько ей веков? Кто и когда писал эту икону?  А может же быть такое, что писал её его пра, пра, пра…сколько раз неизвестно этих «пра». Или не писал, то хотя бы доску эту готовил. Сейчас Петрович поколдует и скажет, что ей… пятьсот лет. Кажется, это так давно, а на самом деле не очень. Если учесть, что Земле сколько-то миллиардов лет, то что такое пятьсот? Арифметическая погрешность! А мы тут что-то мним о себе, без нас, дескать… Да кто тех же коммунистов, которые  заправляют сейчас, вспомнит через пятьсот лет? –Да, - скажет ученик в той уже школе, - были такие злые дяди, которые навешали лапши о коммунизме, под это дело поуничтожали лучшую часть своего народа, а с остальной делали что хотели: гнобили в концлагерях, использовали бесплатно на всевозможных работах, а сами разъезжали на черных «Волгах» и ели черную икру ложками…
     - Ну, что ж, Александр, начнем, помолясь, – сказал Петрович и перекрестился быстро, – ты- то веришь в Бога? Или…
     - Не получается, Петрович, - смутился Сашка, -столько лет мозги засирали коммунизмом, что никак. Хочется, а никак. Со временем, может.
     -А ты не гони. Чего надо, само придет. Если очень хотеть, конечно. Ладно, смотри сюда, - он взял в руки икону и осторожно повернул её тыльной стороной к себе. Сашка увидел две врезные  шпонки и вспомнил, что такие стали делать с 14-го века. Но между четырнадцатым веком и двадцатым лежат, слава Богу, целых 6 веков. Поточнее бы надо как-то определить век.
     А Петрович тем временем внимательно рассматривал шпонки на тыльной стороне иконы. – Вот смотри сюда, Саня, - провел он ладонью по шпонке, - видишь, она выполнена практически заподлицо с доской, - Сашка кивнул согласно, - но вместе с тем шпонка достаточно широкая. Именно такие широкие шпонки стали изготавливать в 17-м веке, чтобы усилить сопротивляемость выгибу доски. Давай пока остановимся на том, что доска ориентировочно 17-го века. А теперь посмотрим, что у нас с живописью, - и Петрович повернул доску лицевой стороной, взял ватный тампон, окунул его слегка в растительное масло и провел по темной доске.
     О, чудо! По мере того, как Петрович покрывал всю доску маслом, на ней стали проявляться одежды, лик Богоматери, предстоящие святые.
     - Это Владимирская, Саня, – довольно прошептал  Петрович, - это ж самая что ни на есть любимая Богоматерь, ну вот для меня главней и нету! А вот Казанскую не люблю, – неожиданно отрезал он, - ты посмотри на эту пяточку младенца, Саня – восторгался иконой Петрович, - да за неё одну можно все отдать! Посмотри, Саня, на печаль эту материнскую, она ж знает, какие испытания ждут её сыночка. Этот тип Богоматери называется «Умиление». Но об этом потом. Давай посмотрим, соответствует ли живопись возрасту доски. По всему видать, что доска 17-го века, а живопись? А живопись, мил человек, явно конца 19-го. Да, неплохая, но с возрастом доски не совпадает. А куда старая живопись подевалась? А будем надеяться, что она здесь, Саня, - перешел на шепот Петрович,- нам с тобой не спугнуть её сейчас, потихоньку, с уголочка…
     -Так где здесь, Петрович? – тоже прошептал Сашка, - я не понял что-то.
     - Все оказалось просто, Саня. Олифа темнела, живопись меркла, а доска оставалась годной для письма. И приглашали художника, который прямо по старой живописи писал новую икону. И опять покрывал олифой, которая опять темнела… так бывало и до трех, и до пяти слоев. Понимаешь теперь? Тут всякие варианты могут встретиться: художник мог написать прямо по старой живописи, а мог снова грунт положить. А мог старую сдуру и соскоблить! Другой вариант. Может новая живопись оказаться лучше старой? Вполне. И тогда надо смотреть специалисту как можно тщательней, какой век оставить.
     - Так мы сейчас в глубину веков полезем, Петрович? – С придыханием, чувствуя свою причастность к тайне, спросил Сашка.
     - Полезем, Саня, но совсем чуть-чуть. Слушай внимательно. Вскрывать икону – дело опытного реставратора, профессионала. Я таковым не являюсь.Я их покупаю и продаю. Это мой маленький бизнес. Но мне надо посмотреть, а что там – внутри? Я должен знать, хотя бы примерно, какую цену мне объявить за доску. Не вскрою я её сейчас, а там семнашка чудной работы, а как иначе об этом узнать? Я ж не лох, меня  уважать перестанут, если буду не профессионально к делу подходить. Поэтому мы сейчас с тобой вскроем малюсенький кусочек где-нибудь на одеждах и посмотрим, что там покажется. А дальше пусть новый хозяин решает, как ему быть с этой доской. Он может даже её в таком виде оставить. Дескать видите, там, внутри, тайна, но пусть она там и останется. Всё, Саня, начали.
     Петрович взял фланелевую тряпочку, вырезал из нее маленький квадратик примерно 5 на 5, окунул его, взяв пинцетом за уголок в какую-то жидкость и положил на самый низ доски, где, по идее, должна быть одежда Богоматери. Дальше он положил на фланельку стеклышко и придавил сверху маленьким чугунным утюжком.
     -Всё, Саня, ждем несколько минут.
     -Петрович, а что это за жидкость? Она едучая, как я понимаю?
     - Вообще-то тебе такие вещи знать рано, Саня. Но уж раз ты здесь… Это диметилформамид – иначе амид муравьиной кислоты. Но я тебя предупреждаю - не суйся с ним к иконам. Я тоже делаю неправильно, что этим занимаюсь. Но, как видишь, если и наношу вред иконе, то минимальный. И делаю это не часто. Давай лучше покурим пока.
     Уже позже, через несколько лет, Сашка узнал у реставраторов, что они не пользуются формамидом, поскольку тот медленно улетучивается и продолжает работать и тогда, когда выполнил уже свою функцию по размягчению и удалению покрытия или записей. Через кракелюры и микротрещины в левкасе он нарушает его структуру и связь с красочным слоем, а иногда и с доской. Итог его работы печален – тонкие детали и нюансы живописи исчезают навсегда. Кроме того, формамид вызывает рак крови, тяжелую депрессию, склонность к суициду. Так что Петрович, даже не зная этого, правильно остерегался и предупреждал Сашку.
     Но вот прошли минуты ожидания, Петрович снял утюжок со стекла, само стекло и пинцетом осторожно потянул за край фланельки. Та с трудом подалась, отлипая от разбухшей олифы. Сняв фланельку, Петрович взял скальпель и осторожно, легкими движениями подчистил остатки олифы.
     - Вот она – семнашка! – торжествующе сказал он, - что и требовалось доказать. Посмотри туда, в окошечко , повнимательнее. Видишь, микротрещинки  по краске разбежались? Это от старости как раз, кракелюры они называются.  Сейчас маслицем протрем окошечко и вокруг, чтобы действие кислоты остановить и… всё. На этом наше исследование прекращается. Ну, как, день сегодня не зря прошел, Саня? Теперь давай, дуй к ученикам своим, мозги коммунизмом засирай. Взрослый человек, а как дитя – лепишь непонятное. Какой коммунизм? Где равноправие? Пора кончать эту мутату, Саня, тогда потомки, глядишь, тебя и простят.
     - Петрович, а что это ты так против коммунистов настроен? Тебе лично они что плохого сделали?
     Сашка и не знал, что затронул больную струну. Петрович посмотрел странно как-то на него и сказал: - это разговор не на одну минуту, Саня. У нас будет время на эту тему поговорить. Ты около площади дом большой знаешь, где конторы всякие находятся? Он ещё в глубину двора вытянут.
     - Знаю, недавно туда заходил, мне справка нужна была…
     - Этот дом и много чего в городе моим предкам принадлежало. Купцы они были, богатые и уважаемые люди. Дед в костюме ходил: брюки, пиджак, жилет обязательно, серебряная цепочка через грудь, на ней часы золотые в кармашке. Зимой шуба с бобровым воротником. Вечерами в купеческий клуб: карты, бильярд, обеды… расстреляли коммуняки деда, Саня. Только за то, что он не был таким же голодранцем.
     - Ладно, до встречи, Петрович, – протянул руку Сашка, - ты еще расскажешь об этом, я думаю.
     Вечером у Сашки было два урока в вечерней школе, но в семь он должен был уже освободиться и вдруг на ум пришла неожиданная мысль: - а не заехать ли к Ленушке – двоюродной тетке, которая жила недалеко совсем, в своем доме и её муж – Витька Макляй, которого все звали почему-то Макаром, был вроде бы старообрядец. Правда, что-то не помнил Сашка, чтобы в доме стояли иконы, но мало ли, он много чего до этой поры не замечал.
     Два урока пролетели незаметно, наш Александр Николаевич  наставил, как всегда кучу троек своим молдаванкам и поехал к тетке.  По дороге вспомнил недавнюю историю со своими ученицами и улыбался довольно. А дело было так. Он пришел на урок и занял место за своим столом. До начала урока было еще несколько минут и Александр Николаевич открыл журнал, чтобы посмотреть, кого надо опросить в ближайшее время. Он взял коротенькую деревянную линейку, лежащую всегда у него на столе и собирался было уже приложить её к странице журнала там, где была первая фамилия, чтобы вести её потихоньку вниз, как вдруг заметил, что на линейке карандашом корявым почерком написано какое-то слово. «Насынкур» - прочитал он по слогам, медленно шевеля губами. В одну секунду он вспомнил, что означает это слово в переводе с молдавского. Такой удачи не бывает, - подумал он и, не поднимая головы, исподлобья посмотрел в класс. Там уже сидело пять молдавских девчонок и сейчас все они уставились в его сторону, явно ожидая реакции. – А я знаю, знаю, засранки, что это означает! Больше по молдавски не знаю ничего, ну, ни единого словечка, а именно это слово знаю! И сейчас вам будет весело вместе со мной!
     А вышло вот что. Одна из его теток на протяжении нескольких лет жила с мужем в Молдавии, причем на самой границе с Румынией, в городе Кагуле. Места там были красивые, вокруг много фруктов, хорошая рыбалка и однажды гостил у них почти месяц тот самый дядька, который возил первого секретаря, который… дальше вы знаете. И вот этот самый дядька и привез это единственное словечко из тех мест и означало оно не больше, не меньше как «поцелуй меня в задницу.» Почему он решил расширить свой лексикон именно этим словом, останется тайной навсегда, но надо сказать, что иногда дядька с успехом пользовался им в наших подмосковных краях. Всем известно хамство наших продавцов. Ругаться с ними бесполезно, потому что проиграешь в любом случае. Ведь товар у него – продавца, может и не отпустить, а чаще отпустит, но все равно нахамит, просто так, на всякий случай. И вот в этих-то случаях дядька, вопреки всему, в ответ на откровенное хамство, с милейшей улыбкой, забирая товар, прощался с продавцом: - насынкур, насынкур,- и кланялся при этом. – На здоровье, на здоровье. – говорил опешивший продавец, не подозревая даже, что советует ему этот улыбчивый придурковатый покупатель, - заходи еще…
     И вот теперь это веселое словечко было перед ним. Александр Николаевич медленно встал, оглядел класс. Задерживая взгляд на каждой ученице, подошел к окну, за которым виднелись его беленькие «Жигули», постоял так некоторое время, вслушиваясь в тишину за спиной и спросил неожиданно громко, не оглядываясь : - Ну, и кого из вас мне в задницу поцеловать?
     Лица молдаванок надо было видеть. После этого случая его стали не просто уважать, а смотрели почти с любовью и обожанием, мало того, с опаской: никто ведь не знал, сколько еще слов он знает по- молдавски.
    
                Глава 14.


    
      Сашка ехал к тетке и чувствовал, что его охватывает азарт. Причём какой-то неведомый ему до сей поры. Тело временами охватывала дрожь, во рту пересохло и он нервно облизывал губы. Он не был охотником, к рыбалке тесть его приучил, но Сашка не мог часами, как тот, сидеть и тупо ждать, когда клюнет плотвичка величиной с ладонь. Несколько раз с братом жены он ездил с палаткой рыбачить на Оку, там рыба была посерьезней, но все равно, отсидев часа два, максимум три на утренней зорьке, они с Колькой завтракали, отдыхали, ходили в село за продуктами. То есть не сидели фанатично с утра до ночи на берегу. В игре в карты Сашка был азартен, но опять в меру, по крайней мере не как его отец, который, оставшись трижды к ряду в «дураках», бросал с ожесточением карты и переставал играть. А ведь игрок был опытный: Сашка помнил, что когда был совсем маленьким, отец уходил даже на ночь «расписать пулечку» с аптекарем Александром Абрамовичем и директором школы Борисом Александровичем Шемякиным.
     Сейчас азарт был другой. Ну, что такое плотва или даже лещ? Только рыба. Проиграть в преферанс несколько рублей? Или выиграть даже? Тоже не то чувство. Конечно, заложить бы усадьбу дворянскую, да… что говорить зря. Но здесь как раз можно было ожидать что угодно. Вон, у Петровича, была темная доска 19-го века, несколько движений и это уже икона 17 века, представляющая коллекционный интерес. Стоящая приличных денег. Жаль, неизвестно каких. Ничего, все впереди. Так, подожди, а как тетку про иконы спросить? Зачем тебе, скажет? А я что? Как в этих случаях ведут себя эти досочники? Так это всё-таки тетка. Она в дом по любому пустит, а к незнакомым как войти? Да ещё про иконы спросить. Непросто все…
     Дом у тетки был большой, по фасаду аж восемь окон. Таких в этой деревне и не было больше. Муж – Макар, работал в соседнем городе на каком-то секретном подземном заводе, получал неплохие деньги, потому жила тетка небедно. Долгое время у них не было детей, Ленушка уже отчаялась совсем, но вдруг, когда было ей где-то 35-ть, «выстрелила» подряд два раза – мальчик и девочка. Лешка и Галинка.
     Как уже понятно, звали её Елена, если полным именем, но вся родня и соседи даже кликали Ленушкой, так, почитай, до самой смерти. В селе как прилипнет имя иль прозвище, так до конца самого. Ты можешь обижаться иль, наоборот, гордиться прозвищем, никого это не колышет. Назвали, значит так подходит человеку. Еще когда девчонкой Ленушка жила с родителями в бывшем поповском доме, (я рассказывал) соседом у них был небольшой смугловатый мужичонка с быстрой нервной походкой, такими же манерами, которого все звали Ваня-Человек. Сашка знал его, поскольку тоже какое-то время они жили в этом доме. Уже потом, когда Сашка работал на комбинате, он встречал этого Ивана, работающего в отделе снабжения, и не раз слышал, как кто-то кричал: - Ты Ваню-Человека не видел?- Я думаю, что и фамилию-то его не знал никто, кадровик разве.
     Дом Ленушки стоял в глубине участка, и пока Сашка парковал «Жигуль»,  высокие ворота распахнулись чуть, в проем выглянула тетка и прокричала: – Заходи, Сашка, мы ужинаем как раз.
     Поел Сашка с удовольствием, потому как, засидевшись днем у Петровича, остался без обеда. Тетка дважды наливала ему в стопку ядреного самогона, и Сашка не отказался, ехать до дома тут было совсем рядом, даже не надо было выезжать на трассу, можно проехать по каменке селом. Тряско, конечно, за то безопасно. За ужином поговорили уже и о погоде, родителях, детях, урожае в огороде, покурили с Макаром дважды, пора было и честь знать, а Сашка все думал, как спросить об иконах, которых, кстати, совсем и не видно. Тут как раз Макар встал и пошел кинуть корм поросенку и Сашка понял, что подходящий момент настал.
     - Ленушка, - озабоченным немного голосом произнес Сашка, - я тут решил иконы собирать, ну, по возможности, конечно. Все-таки я историк по образованию. Хочу вот диссертацию писать по древней живописи. В музей пойду работать…
     Сашка говорил сейчас и с удивлением вслушивался в свои слова. Он совсем не собирался все это говорить, а оно все как-то само получалось. Конечно, самогон тут сыграл свою роль, но, с другой стороны, что такое пару стопок для молодого мужчины под хороший закусь? – Значит, талант у меня какой-то есть – лапшу вешать, – подумал Сашка.
     А Ленушка, простая, куда ни кинь, русская баба, хоть и работала в бухгалтерии, услышав про иконы, всплеснула руками.
     - Где ты раньше-то был, Сашка? Свекровь, царствие ей небесное, года три назад, аккурат незадолго до смерти, отдала все иконы заезжему молодцу. Тот говорил, что отреставрирует их, будут как новые, а то некоторые почти черные были. Их только если маслицем постным протрешь перед Пасхой, уборка когда, они и заблестят, а потом опять темнеют. Так этот молодец цельный багажник их набил, не мы одни такие умные были, соседи тоже поотдавали, так до сих пор и реставрирует. И окромя еще ходили ребятки ушлые, да уж отдавать нечего. Не осталось ничего. А вообще-то, - перешла она почему-то на шепот,- здесь же у нас половина села старообрядцы, а половина православные, никониане, то есть, так вот у старообрядцев-то иконы уж больно хорошие. Мои-то тоже старой веры, да вот все одно оплошали, свекровь-то очень потом переживала, там красивые иконы были.
     Так Ленушка за пару минут выдала Сашке всю эту неутешительную информацию. И, признаться, здорово озадачила его. Значит, давно уже шастают по окрестностям деловые ребятки и собирают, кто как может, иконы и другую утварь. И в каждом доме знают об этом интересе. И тут не прикинешься шлангом, что вот мол… А что тут скрывать? Говори, как тот мужик, что на реставрацию. Можно даже с собой этого формамида взять да почистить с краешку какую-нибудь малоценную икону. Эффект наверняка произведет, а это главное. А там забирай под это дело…
     - Погоди-ка, Сашка, - всплеснула руками Ленушка, - кажись, в сенях какая-то иконка осталась, тот молодец не взял её, пойдем, я тебя провожу, да и отдам, пока моего нет.
     Они пошли к выходу и Ленушка, выйдя в маленькие сени, вернулась быстро, заворачивая небольшую доску в газету. – На, держи, она от пожаров навроде защищает. Привет матушке с отцом передавай, пускай в гости заходят, всегда рады им.
     Она буквально вытолкнула Сашку на улицу и прикрыла за ним ворота.
     Выехав из села, он вскоре остановился в поле, ровно посередине меж двух деревень, достал икону и развернул газету. На него смотрела Богоматерь с младенцем на руках. Но изображение Её почему-то было заключено в восьмиконечную звезду, образованную двумя четырехугольниками – зеленым и красным. Был вокруг еще какой-то народ, куст зеленый… Сашка посмотрел на шрифт вверху иконы и прочитал: «Пресвятая Богородица Неопалимая Купина». Буквы все-таки не очень хорошо выписаны, - всматривался он в икону, пытаясь понять, какого она все-таки качества. Настораживало то, что тот ухарь её не взял, значит…- ладно, завтра отвезу её Петровичу, тогда и увидим, что почем.
     А азарт у него не проходил. Он проезжал мимо небольших деревенских домов и теперь смотрел на них как на потенциальных поставщиков церковной старины. – Здесь Мишка Кац с братом живет, - думал он, минуя просторный пятистенок под железной крышей,  добротными воротами, красивыми резными ставнями на окнах. Мишка был на два года старше Сашки, здорово играл в футбол за команду комбината, брат Григорий таксист, а отец их – Савелий вроде,  был когда-то председателем колхоза. Когда Сашка был еще пацаном, он не раз видел, как тот проносился мимо в двуколке с мягкими рессорами на красавце коне Дорогобуже.
     - Что я, в самом деле, - спохватился Сашка, - они ж – Кацы, евреи, откуда у них иконы. А еще он поймал сейчас себя на мысли, что впервые подумал о них с точки зрения веры, принадлежности к другой национальности. Никогда ни в школе, ни на работе, ни дома родители и когда-то соседи по коммуналке  не делали акцента на такой детали. Кацы и Кацы – без разницы. А вот дом Вовки Чугая, они с Мишкой дружбаны, а сестра Вовкина – Ольга, училась в одном классе с Сашкой. – Вот у них могут быть доски, - думал Сашка, - но как-то надо искать причину зайти в дом.
     Он уже въехал в свое село и проезжал как раз мимо дома Шаненковых, в котором они жили, когда  только-только приехали с Дальнего Востока. – Вот там иконы точно есть и в дом его должны пустить по старой памяти. Все братья – и Владимир, и Петр, и Борис всегда приветливо с ним здоровались и он понимал, что они как бы не совсем для него чужие люди, ведь это важное дело – приютить семью, когда она оказалась на новом месте. Тетя Клаша померла уже, у братьев были семьи, дети и, забегая вперед, скажу, что Сашка так никогда к ним с этим вопросом не ходил и вообще в доме больше не был. Духу не хватило.
     А еще Сашка ощутил сейчас возникшее вдруг чувство тревоги. Откуда оно взялось? Его не было раньше, когда он был за рулем своей машины. Небольшое чувство превосходства над другими мелькало, чего врать, иногда чувство гордости даже. Тревога… случалась, но обычно тогда, когда в машине было что-то не так: или звук какой-то посторонний навязчивый доставал, а обнаружить его источник не удавалось, или в двигателе шелестело что-то, наверное клапана надо опять регулировать… но сегодня тревога была другая. Она была… тревожнее той, другой тревоги. И Сашка понял: источник её лежал сейчас в багажнике. Да, да, посмотрев в поле икону, Сашка почему-то решил положить её в багажник да ещё прикрыть старой курткой, валявшейся в багажнике на случай поломки машины. Он стал думать сейчас, почему он так сделал, ведь он не украл, не обманул, не совершил в любом случае чего-то противозаконного, так откуда этот страх? Да, да, он понял, это был именно страх, который потом будет всегда преследовать его, когда в машине будут доски. Пусть они сто раз куплены законным путем и даже расписка от хозяйки имеется,(было и такое) все равно страх будет наполнять все Сашкино существо. Так он трус, получается? Получается так. Но до какой степени? Сумеет он страх в нужный момент перебороть? Победить? Вопрос… А с чего он вообще взялся – этот страх?
     Уже позже, когда он начнет колесить по отдаленным областям с Петровичем, Сашка поймет, что тот тоже боится. Получался парадокс: человек занимается тем, что приносит ему не душевный дискомфорт даже, а гораздо худшее – постоянное чувство тревоги, непокоя, перерастающее даже в фобию! И как быть? Бороться. Сашке потом приходилось бороться не только с собственным страхом, но и страхом Петровича. Тот раскинется удобно на переднем сиденье и может ехать так, не выходя из машины до очередных позывов мочевого пузыря.
     - Петрович, - призывал его Сашка к действию где-нибудь в глубине Владимирской иль даже Нижегородской области, - смотри, какая деревенька симпатичная, давай пройдемся по домам, может, вырулим чего, едем-то уже без остановки сколько…
     - Сань, - отнекивался Петрович,- ты же знаешь, тут облазили все давно, только время потеряем.
     - А куда оно нам, время-то? Мы его на дорогу только и тратим, все, я встаю и иду в эту избу…
     Сашка даже предпочитал, чтобы Петрович в дороге бухал, тогда он был более раскован. Что естественно – коньяк, который он предпочитал, делал его смелее. Беда была одна: Петрович, как и другие русские люди, не мог уже остановиться. После таких поездок он обычно звонил сестре, работавшей врачом и та увозила его в ЦРБ, где он под капельницей приходил в себя.
     И всё-таки Сашка не раз ещё копался в себе, анализируя, откуда берется этот страх, который очень мешает тому, кто выбрал занятие иль деятельность, не связанную с ежемесячным получением зарплаты. Позже, в 80-е он крутился в Кремле, подрабатывая фотографом. Когда гебешники вытурили его оттуда, ушел на Васильевский спуск, куда тогда прибывали ежеминутно туристические автобусы. И опять, хотя все было предусмотрено и  ментам шла пусть небольшая, но вполне обеспечивающая безопасность отстежка, страх мешал работать в полную силу. Сашка завидовал тому же Юрке Кульчицкому, который бомбил в наглую БММТ «Спутник», не являясь официальным фотографом, но работающему так, как будто за ним стоят надежные тылы. По самым скромным прикидкам, Кульчицкий в день зарабатывал… не менее тысячи рублей. Это чистыми. Потому что он держал лаборантов, арендуя на Профсоюзной огромный подвал, где и жил заодно, это отстежки экскурсоводам, которые вели свои группы именно к нему, и ментам, хотя тем доставалось совсем мало.
     Однажды Сашка был у него в этом подвале, они перекусили бутербродами, выпили кофе и Сашка сказал Юрке: - Хочу фотографом выездным устроиться, чтоб официально работать. Надоело от всех шарахаться и бояться. Как ты думаешь, Юр?
   - Т-ты с-с ума сс-ошел? – спросил Юрка. Он иногда здорово заикался, но даже это не мешало ему уговаривать туристов фотографироваться, - вв тюю-рьму хочешь? – Дальше он популярно объяснил Сашке, почему нельзя быть штатным фотографом. В те времена на все существовали расценки. Если колбаса стоила 2р.20коп., ты не мог её продавать за 2руб. 25коп за килограмм. В этом случае тебя без лишних разговоров сажали в тюрьму. И так везде, в том числе и в фотографии. В СССР существовал список запрещенных промыслов, куда относилось, например, ювелирное дело. Ты не мог заниматься ювелиркой, не имея патента, например.
Фотография не относилась к запрещенным промыслам и поэтому в свободное от работы время ты мог этим подрабатывать, назначая за свои услуги любые, какие только в голову придут, расценки. Стоила фотография размером 18 на 24 с виньеткой по госрасценке 70 коп., а ты за нее брал с туриста 1руб. 70коп. и ничего тебе за это никто сделать не мог. Даже всемогущий ОБХСС. Да хоть трояк! Лишь бы клиент соглашался. Но если ты работал фотографом, то… шаг в сторону – срок!
     Вот все это Юрка и объяснил популярно Сашке. Сам он, кстати, через пару лет все-таки сел, но не за фотографию, а за валюту. 9 лет – немалый срок. Но тогда с валютчиками не церемонились.
     Работая на Васильевском спуске, Сашке ежедневно приходилось видеть, как себя ведут иностранные туристы. Наметанным глазом он видел, когда еще только автобус выныривал из- под москворецкого моста и начинал, урча, по булыжной мостовой взбираться на спуск, ближе к Спасской башне, что в нем сидят иностранцы, даже если на боках автобуса не было написано «Интурист». Настолько внешне отличались они от наших тульских, рязанских, липецких, воронежских, горьковских, (нынче Нижегородских) и прочих бедолаг, ползущих обреченно в горку в сторону Красной площади, одетых в одинаковые черно-темно-серые пальто, полушубки, куртки, черные скособоченные ботинки, уродливые кроличьи, собачьи, вязаные шапки. Им надо было отмучиться поскорее от навязанной им экскурсии и бежать в Гум, Цум, в многочисленные магазины на Пятницкой улице и вскоре их Львовский автобус превращался в благоухающий гастроном на колесах, а разрумянившиеся, набегавшиеся, ошалевшие от очередей «туристы», разомлевшие от тепла, посапывали в откинутых креслах.
     Фирмачи были полной противоположностью. Да не обижаются на меня мои сограждане, но разница, поверьте, как в анекдоте:
«Идет сенбернар по улице, бело-рыже-палевый, огромный, в красивом ошейнике, не спеша идет, с чувством собственного достоинства, а навстречу занюханная дворняжка бежит, петляя, в урны заглядывая. – Ты кто? – Сенбернара спрашивает, а тот отвечает басом: - я сенбернар! – Ух ты, - завертелась на месте собачка, - а я вот… просто поссать вышла.»  Да-с.
     Так вот, фирмачи выходили неспешно из автобуса, как раз одетые в те самые бело-рыже палевые тона, что резко контрастировало с черными советскими «польтами». Увешаны они были дорогостоящей аппаратурой, как наши рулонами с туалетной бумагой. Идет такая бабулька лет под 80-т, шуба на ней соболья… слов нет, а аппаратура на кооперативную московскую квартиру тянет. Кроме шуток. Однажды знакомый водила такого автобуса окликнул Сашку возле гостиницы Россия, он зашел в автобус, а тот показывает кофр с аппаратурой и говорит: -Саня, посмотри, тебе не надо это? Вторую неделю валяется, фирмач какой-то забыл, сколько ты мне за него дашь? – Сашка глянул, отдал тут же водиле пятьсот рублей и перепродал своему же лаборанту японскую аппаратуру за 2500. Можно было и себе оставить, но изготавливать туристам ширпотреб можно было, снимая практически любой камерой, чуть ли не «Сменой». А тут две штуки чистого навара за два часа хлопот. Если это можно назвать хлопотами. Учителем Сашка год работал бы за эти деньги. Ладно.
     Так вот, выходили эти фирмачи из автобуса и обязательно, если автобус ихний был – капиталистический, из него инвалид на коляске выкатывался. Там для него специальный пандус был. Все предусматривали проклятые капиталисты. Кто поздоровее, помогут ему, конечно. И все это с улыбками, непринужденно, а если дело летом, то взберутся на Красную площадь, минуя Покровский собор, и ну фотографировать друг друга, да какой-нибудь из них, чтобы ракурс необычный выбрать, разляжется прямо на брусчатке и щелкает затвором. И никто им неинтересен. Отдыхают они. Насрать им на всех.
     Наш не так. Он из автобуса выйдет, закурит в кулак обязательно, до Красной площади дойдет, незаметно в толпе бычок выбросит и элегантно так ботинком шаркнет, растирая об камень. А потом щелкает клювом по сторонам, думая, чтоб кончилась вся эта мутота поскорей, да раздавить с мужиками пузырь в автобусе, а то здесь ментов этих, да в штатском, поди…повяжут ещё, прости, Господи.
     Боится наш мужик. Причем всего сразу. В генах у него это. Никто его по пустыням сорок лет не водил, чтоб рабство с потом вышло. Его, наоборот, пятьдесят слишком лет коммунисты гнобят, до этого его предки в крепостных веками ходили, еще до этого монголы копьями ширяли да саблями рубили, а еще до этого… тоже, поди, ничего хорошего не было. И сидит в генах страх этот, не дает Сашке сегодня спокойно крутиться. На зарплату жить не хочется, вот и приходится бояться, но выходить как-то из положения.
     Хорошо, у Петровича предок купцом был, богато жил, на серебре ел, а Петрович все одно стремается. Ах, ну да, деда-то расстреляли таки. Опять в генах страх застрял.
     Это я тут как-то про воробышков прочитал. Их же в Китае в пятидесятые годы миллиардами убивали, чтоб они рис не кушали. Шли тогда по улицам колонны грузовиков, груженных воробьями. И вот в наши уже дни ученые орнитологи наблюдают, как воробьи, в Казахстане живущие, долетают до китайской границы и как будто в стену утыкаются. И назад поворачивают. Это ж какое уже поколение воробьев с генами страха рождается, если живут они от года до двух максимум?
     А мы, русские, ничем воробьев не хуже. От забастовок и демонстраций нас коммунисты отучили, и теперь любая власть делает с нами что хочет. Мы только стращаем периодически, когда сильнее власть прижимать начнет: -Страшен русский бунт! Русский долго запрягает, да потом быстро скачет!- А никто уже никуда не скачет. Кому надо, давно на Запад ускакали, да и сейчас потихоньку, не афишируя, просачиваются. Некому бунтовать! Зря власть боится.
     И Сашка, скорее всего, зря боится её. Смелее надо быть! Выбиваться из серой массы. Не бояться принимать решений! Не слушать баб! И так далее.



                Глава 15.


     А дома в  отношениях с женой назревал… да развод, скорее всего, чего уж там. Бабы, они неопределенности не любят, как не любят и неудачников. Она, может, будет ходить и молчать, но ты для нее уже никакой не начальник, и встречает она тебя стряпней, чтоб подозрения не вызывать, а сама уже давно на сторону поглядывает. Та история с Сонькой совсем не забылась, хотя любовь у Сашки давно к ней прошла. Были, конечно, другие… любовницы, но как-то все мимолетно, без страстей. Ну их… страсти любовные.
     Но, если честно, о разводе Сашка как-то не задумывался. Живут и живут, не хуже и не намного лучше других, хотя и машину купили, комнату двадцатиметровую получили с помощью отца сашкиного, чего надо-то?
      Облом в карьере Сашки жену не устраивал, вот что. Нет у него теперь перспективы! И, наоборот, у супруги кое-что наметилось, она вроде как в гору пошла. Дело в том, что отработав в пионерском лагере две смены, она показала себя с хорошей стороны и её заметили. Намедни вызвали в фабком и сказали, что на следующий год хотят назначить её директором лагеря. А это, извините, совсем другие расклады! Это финансы, это продукты! Это с долгами за машину можно будет рассчитаться за год. Она, значит, будет на долги зарабатывать, а он на машине с ****ями кататься?
     Кроме всего прочего, ухаживал за ней вовсю баянист этот и потихоньку, потихоньку приучал к себе. Такой тихий, ласковый, полная противоположность взрывному Сашке. И приучил ведь!
     Вот и сошлись в один пучок все проблемы. И пучок этот надо было разрубать. Пусть не сегодня, но надо. А если у женщины эта мысля в голове застряла, её никакими клещами оттуда не вытянуть. Это мужик может на попятную пойти, а женщина нет. И тут бесполезно уговаривать, плакаться, не дай Бог, обещать, что исправишься и, чтоб ты ещё на баб… да никогда, да отрежь ты мне на хрен, если уж так… Стоп. Не надо этого. Поздно, она тебя ненавидит с каждым днем все больше, она плачет, себя жалея, но от своего уже не отступит. А ты живи пока, по инерции, чему быть, того не миновать.
     Из школы надо было уходить. Обрыдло до невозможности. Это тупое очковтирательство, директриса, требующая наполняемости классов. А где её взять, если не хотят они наполняться, ходить из под палки, все одно ничего им в этой жизни не светит, окромя грохочущих станков и пенсии в пятьдесят лет, когда оглохшие и полуслепые они не смогут уже работать в полную силу. Особенно нервировали Александра Николаевича уроки обществоведения, где вообще было сплошное вранье. Один Моральный Кодекс строителя коммунизма чего стоил.
      Я, например, охотно верю политологу Федору Бурлацкому, который говорит, что этот пресловутый Кодекс они с журналистом Елизаром Кусковым сочинили в 1961-м году за полтора часа, будучи сильно с похмелья. Там как все получилось. Позвонил глава государства Н.С. Хрущев своему помощнику Пономареву и попросил сочинить дня за три моральный кодекс. Пономарев, как и положено, спускает приказ вниз – своим подчиненным, а те и сочиняют, но не за три дня, а за полтора часа. Причем Бурлацкий вспоминает, что один из них говорил слово «свобода», другой – «мир», третий –«солидарность». Так рождался текст. Далее Бурлацкий предложил включить в кодекс что-то из Заповедей Моисея, что-то из Христа. И тогда все это должно лечь на общественное сознание.
     - «Братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами.
     - Нетерпимость к врагам коммунизма, делу мира и свободы народов.
     - Бла-бла –бла. Бла-бла бла.
     Ура, товарищи!
     Ребята с похмелюги сочинили, покуражились чуток, а теперь  всю эту хрень учитель истории и обществоведения Александр Николаевич должен вдалбливать в головы своих учеников. А чего его вдалбливать, если тот ученик в баню приходит и первое, что видит, так это Моральный Кодекс в рамочке под стеклом на запотевшей стене. 
    И таких моментов в учебнике обществоведения навалом. И слава Богу, что у основной массы учеников ничего этого в голове не остается, потому как не надо им, а тот же Александр Николаевич никогда и не настаивал. Получи свой трояк за свою же пустую голову и живи дальше.
     Был у него еще в той школе, где он работал замдиректора, случай смешной. Как раз экзамен по истории и обществоведению. Оценка в аттестат шла по каждому предмету отдельно. Соответственно и вопросов на экзамене было два. И был в этом классе паренек один – Сережка Рыбаков. На голове шапка черных как смоль волос, высокий, походка стремительная, глаза угольками светятся и смотрят, чего бы такого сотворить… непотребного. Вороватый парень был Сережка, хулиган к тому же, потому второгодник и состоящий где надо на учете.
     И вот наш Александр Николаевич, который был председателем экзаменационной комиссии, сверяет списки прибывших на экзамен учеников. С утра до обеда сдает одна половина класса, с обеда другая. И выясняет тут  председатель, что Рыбаков Сережка вместо того, чтобы прийти после обеда, сидит уже здесь с утра. Тогда объясняет Александр Николаевич Сережке, что должен тот покинуть класс и прийти после обеда со своей половиной класса. А Сережка набычился и молчит как рыба об лед. Тогда вторично Александр Николаевич просит Сережку по - хорошему покинуть класс. И опять Сережка сверкает глазами затравленно, но сидит на месте. И тут встает с места Славка Казимиров и говорит, что от лица всех товарищей просит оставить Рыбакова Сережку в классе и разрешить ему сдать экзамен с утра, так как у него очень уважительная причина.
     Тогда Александр Николаевич просит озвучить эту самую причину.  И Славка, улыбаясь во весь рот, сообщает членам экзаменационной комиссии, что после обеда Сережка Рыбаков женится, для чего идет в ЗАГС к 12-ти часам со своей невестой.
    И члены экзаменационной комиссии, посовещавшись кратко, решают оставить Сережку Рыбакова в классе. Александр Николаевич не стал тянуть и немедленно вызвал Сергея тянуть билет. По первому вопросу достался ему вопрос из Гражданской войны, а по второму как раз что-то из того самого Морального Кодекса.
     Александр Николаевич знал, что вряд ли удастся вытянуть что-то из Сереги даже на троечку. А потому подошел к нему и чуток показал, как шел Деникин на Петроград и чем все это кончилось. На втором вопросе решил не останавливаться, потому как бесполезно. Все равно кривая как-то должна была вывезти. Серега вышел к доске, прочитал, запинаясь, вопрос и стал монотонно бубнить что-то под нос и выводил на карте такие замысловатые вензеля, что если бы Деникин действительно так двигался, то никогда бы большевикам с ним не справиться.
     - Ладно, Сергей, будем считать, что ты справился с первым вопросом. Переходи ко второму,- попросил Александр Николаевич и тут же спохватился, – а, впрочем, ответь- ка нам на один вопрос и можешь идти в ЗАГС, мы ж тоже люди, понимаем твое состояние. Скажи, Сережа, какую должность занимает в правительстве Александр Николаевич Косыгин? ( Косыгин был долгое время Председателем Совета министров, то есть премьером.)
     Сережка не стал долго думать, а твердо ответил, глядя прямо на членов комиссии: - Я не знаю, кем точно работает Александр Николаевич Косыгин в советском правительстве, но я знаю, что он неплохо устроился.
     Финиш. Звучит вальс Мендельсона.

         
    
                Глава 16

      
         
     А вот вальс Мендельсона с Нелькой  так и не прозвучал. Сейчас, по происшествии многих уже лет ясно, что только так и должно было быть, что должна у человека быть в жизни одна настоящая, настоящая, большая пребольшая любовь! И она не должна заканчиваться браком. Может и не к месту, но как тут не вспомнить: «хорошее дело браком не назовут…)
     И ещё. Она обязательно должна закончиться драмой. Не обязательно, как у Шекспира,  но… драмой непременно. Потому что не может вся та сумасшедшая гамма чувств, которая на протяжении какого-то времени (у всех по- разному) переполняет человека, не дает ему дышать, заставляет страдать так, что, кажется, будто непременно иль остановится сердце, иль в глазах помутнеет до кромешности, иль просто свихнешься от любви своей; а она мешает думать о чем-то другом, заставляет делать не только глупости, но и идти на преступления,(!) просто так исчезнуть, раствориться без следа в твоих мозгах.
     Но, давайте по порядку. Началось это, когда Сашке было… лет 5-6. Да, пожалуй, не позже. В это время он с родителями жил  в коммунальной квартире в большом деревянном двухэтажном доме, только что построенном для рабочих и служащих текстильной фабрики в самом центре села. И дом этот тогда, в детстве, действительно казался большим: целых два подъезда да ещё два этажа. Большим казался и двор, всегда полный народа, особенно в летнее время. Одной из границ двора был длинный ряд дощатых сараев для каждой семьи. В этих сараюшках, убогих, по большому счету, обшитых горбылем, вырыты погреба, сделаны полати, на которых хранился сельскохозяйственный инвентарь, сено для кроликов, какие-то старые вещи, которые периодически выкидывались из дома и хранились здесь до поры. Каждая семья в этой сараюшке умудрялась держать по десятку и более кур, кроликов и даже гусей. Сашка помнил хорошо, что когда огромному гусаку отрубили голову на выщербленном, с волнующими темными пятнами от пролитой крови, довольно большого диаметра пне, специально для этого стоящего у одного из сараев, то гусак ухитрился вырваться и летал, безголовый, по двору, орошая все подряд своей кровью, пока ни лишился сил.
      Старым вещам тоже находилось применение: с периодичностью примерно раз в месяц во двор въезжала дребезжащая телега, запряженная понурой клячей и красноносый дядька старьевщик кричал на весь двор: - а ну, выноси старье, получай игрушки и другие безделушки, и  грузил на телегу старую, никуда уже не годную одежду, а взамен давал знаменитые «уди-уди», мячики на резинках и что-то еще, что забылось уже.
      В бетонных и кирпичных погребах каждая семья хранила драгоценные запасы: в деревянных ларях лежала картошка, морковь, свекла; в небольших ящиках, переложенные газетами, лежали осторожно снятые с яблонь яблоки. Упавшие на землю не годились, так как быстро загнивали. И, конечно, в подполах стояли разнокалиберные бочки: с капустой, огурцами, грибами. Несколько дней по осени во дворе стоял терпкий запах можжевельника. В доме на печи ( газа еще не было) раскалялись камни, нагревалась вода, лежали приготовленные ветки можжевельника. Во дворе стояли приготовленные бочки самых разных размеров. Горячий камень опускался на дно бочки, где уже лежал можжевельник, заливался горячей водой и тут же накрывался приготовленной старой телогрейкой иль еще какой-то большой плотной тряпкой. Так дезинфицировалась тара перед использованием.
     А потом всю зиму ныряли в погребок и потихоньку вычерпывали его запасы. А не будь их, трудно пришлось бы семье в те тяжелые пятидесятые годы. Фабрика выделяла работникам землю под огороды, так что овощи всегда были свои. Сашка помнил какие-то невероятные урожаи земляники, излишки  которой мама ведрами сдавала в магазин и на вырученные деньги покупала сахарный песок, чтоб варить варенье и компоты. Самое интересное в том, что и грядочки эти под земляникой были… с гулькин нос, а урожаи вон какие! Сейчас Сашка с женой сажает у себя на участке землянику, ухаживает все лето, поливает  в засушливый период, а собирают по небольшой мисочке раз в три дня.
     Что еще осталось в памяти от тех далеких дней, так это их атмосфера. Все были буквально заряжены оптимизмом! В поход за грибами иль ягодами – чуть не с песней. Мужчины в углу двора стучат костяшками домино с шутками-прибаутками. Директор школы Борис Александрович, любитель курительной трубки, стучит костяшками в азарте, пыхтит трубкой, а она гаснет что-то постоянно. Заглянул с досадой и обнаружил, что какая-то меткая птичка, сидящая на ветке дерева, росшего возле доминошного стола, попала точно в жерло трубки. Опять веселый смех. Летом детвора играла в лапту, а более взрослая молодежь – в волейбол. Причем были поставлены столбы, натянута сетка, расчерчены границы площадки. Жизнь буквально кипела! А вместе с тем Сашка помнит, как соседи Кожухины, приехавшие сюда с рязанщины, периодически хлебали тюрю. Это когда в тарелку иль миску наливается вода, крошится довольно крупными кусками хлеб, режется лук и все это поливается нерафинированным пахучим подсолнечным маслом и уксусом. Вот такая незамысловатая еда. Невозможно сейчас сказать, готовилось это блюдо из за финансовых трудностей, или сказалась привычка к нему в  военные годы. И все-таки, думаю, скорее привычка, потому как все работали на фабрике и работники получали совсем неплохие зарплаты.
     А вообще о той коммунальной жизни у Сашки остались самые хорошие воспоминания. Ведь замечательно, очень дружно они жили и даже когда с годами разъехались по отдельным квартирам, встречаясь на улице, как-то особо, как с близкими людьми, раскланивались друг с другом.
     Частенько длинными зимними вечерами все жители коммуналки, включая детей, усаживались поудобнее на кухне и играли, перебирая рукой в полотняном мешочке и вынимая по очереди пузатые бочонки, в лото. У каждого наготове в руках были иль пуговицы, или монетки мелкие, которые служили фишками для закрытия выкрикиваемых цифр. Только и слышалось: «Дед!» - И все знали, что это означает цифру 90. – Сейчас посмотрим – сколько ему лет, - 56. – далее следовал комментарий – молодой ишо! – И так с шутками, с прибаутками целый вечер. Выиграть, как и проиграть много было нельзя, поскольку ставки были копеечные, зато вечер проходил весело.
     У соседей подрастала девочка по имени Алла. «Алка» в просторечьи. Девочка была крупной и росла как в сказке: не по дням, а по часам. Её быстро растущий организм требовал витаминов, а где их было взять длинными морозными русскими зимами в те трудные послевоенные годы?
     На коммунальной кухне стояла печь вполне приличных размеров: три семьи все-таки жили. Так вот периодически из ближайшего карьера приносилась глина и печь ею обмазывалась. Когда глина высыхала, её белили меловым раствором. То есть применялись только экологически чистые и натуральные компоненты. Алка это поняла быстро и съедала аппетитно хрустящую глину очень быстро. И печь опять обмазывали и белили. Но если раньше соседи это делали по очереди, то теперь это легло на плечи алкиной бабушки Паши. А что тут поделаешь? Другие-то глину не ели.
     Это уже потом Сашка узнал, что в глине содержатся антисептические вещества, задерживающие токсичные микробы, вирусы. Глина нормализует обмен веществ. В ней содержатся соли кадмия и кобальта, калия, меди, железа. Глина укрепляет волосы и ногти. Так что не стоит удивляться, что Алка выросла эдакой здоровенной теткой. Еще бы: сожрать столько печек!
     А еще Сашка  вспоминал философское отношение  бабушки Паши к жизни. Стоило пожаловаться ей на какие-то мелкие ребячьи неурядицы, она отвечала решительно, взмахнув маленькой, иссеченной крупными морщинами ручкой: - Да насрать, Сашка! Пройдет все! – И действительно проходило. А на вопрос о её возрасте всегда, сколько помнил Сашка, отвечала: -осьмой десяток идет…
     Этот загадочный «осьмой десяток» шел у неё лет двадцать минимум.
     Помнил Сашка день, когда узнали о смерти Сталина. Он прибежал из школы, что-то крикнул с порога, но осекся, увидев в темном коридорчике сидевшую на их сундуке бабу Пашу, всхлипывающую и вытирающую льющиеся слезы. Плакали, наверное, почти все. Да еще с причитаниями, дескать на кого Он их оставил.
     Видать, не переделать наш народ. Так и будет он плакать всегда по своим правителям, какими бы кровопийцами и ворюгами они не были. Откуда эта рабская психология? От татаро-монгол? От крепостничества?  Неведомо то.
     Да Сашка тогда над этим и не задумывался. Вся жизнь была впереди. В следующем, 1954 году повела его мама в первый класс. Школа находилась за речкой, двухэтажное здание её из белого силикатного кирпича находилось в глубине большого сада, состоящего из яблонь, вишен, грядок с овощами.
     Был  пригожий день, это хорошо отложилось в памяти, как и положено, в руках у Сашки горел разноцветьем тяжелый букет георгинов, впереди, сзади шли такие же взбудораженные школьники, младшие с мамами и папами, старшеклассники группками по 2-3 человека.
     И вдруг мама, когда до школы оставалось не более полусотни метров, остановилась и сказала Сашке, протягивая ему спичечный коробок: - На, сынок, иди и брось это в бурьян, да подальше постарайся.
     Сашка, не спрашивая ни о чем, подбежал к большому, разросшемуся к осени массиву крапивы, чертополоха и, размахнувшись, запулил коробок в глубь высокой непроходимой травы.
     Уже вечером, вернувшись из школы, Сашка вспомнил о странной просьбе и спросил маму: - А что было в том коробке?
     Ответ совершенно озадачил его: - там твоя пуповина, сынок. Это примета такая, на счастье, чтоб жизнь хорошая у тебя была…
     Никогда и ни от кого Сашка не слышал больше о такой примете и только в наши дни, вспомнив этот эпизод из детства, забил поиск в интернете и ответ был таков: такая примета существовала только у японцев. Делалось это для того, чтобы как можно дольше не разрывалась связь между матерью и ребенком.
     Но ведь мама-то сашкина работала медсестрой в концлагере для военнопленных японцев! Да, она знала счет в пределах десяти по-японски, несколько десятков слов, но чтобы понять смысл такой приметы? Вряд ли. Но ведь мог быть японец, который сносно мог говорить по-русски и научить беременную медсестру такой примете. А мама, в свою очередь, запомнила эту примету и сохранила пуповину.
     В любом случае интересно…
     А тогда, в школьном дворе, их окликнула мамина знакомая, пожилая уже, с лицом, сплошь иссеченным глубокими морщинами, фельдшерица Нина Васильевна Рогачева и спросила у Сашки, затягиваясь длинной беломориной: -Ну что, Сатя Фо, отличником будешь?- она всегда его окликала именно так и Сашка уже привык к этому. Так его называли всего несколько человек, а пошло это буквально с первых дней, когда они только-только приехали с Дальнего Востока. А вот откуда взялось это полу-китайское, полу-японское имя, Сашка не знал. Вроде бы так его звали пленные японцы, когда он с отцом заходил на территорию концлагеря или же гулял по тайге, где пленные валили лес. Другого внятного объяснения не было, но когда они приехали сюда и его спрашивали, «как тебя, маленький, зовут?», он, прячась за маму, отвечал всегда уверенно: - Сатя Фо,- после чего у спрашивающего вытягивалось в недоумении лицо или отваливалась челюсть.
     На выходе из двора, на небольшом пригорочке, возле палисадника, протянувшегося вдоль фасада дома, стояла лавочка, на которой всегда кто-нибудь сидел. С неё было видно, кто выходит со двора и, наоборот – кто заходит во двор, а, поскольку совсем рядом была проходная фабрики, то сидеть на лавочке было и вовсе весело. Частенько сиживала там и Сашкина мама в компании соседок иль жены своего брата – учительницы литературы и немецкого языка Тамары Леонидовны. Сашка любил играть рядом, слышать мамин голос, её смех. Хоть и выбросил он свою пуповину, но все ещё связан был невидимыми нитями с матерью. Хотя это, наверное, на всю жизнь.
     Иногда мимо, из школы, размахивая портфелем, иль ещё по каким-то делам, проходила быстрой легкой походкой темноволосая девчушка, а потом уже и почти девушка из соседнего с Сашкой подъезда. Звали её редким именем Нелли. Она была очень красива, а такой походки, напоминающей движения грациозных животных – ланей, оленей, косуль, больше ни у кого в округе не было. Когда она проходила мимо, казалось, что её подошвы не касаются земли, что вот ещё несколько шажков, ещё чуточку быстрее и… она запарит в воздухе, но в это время Нелька уже скрывалась из вида.
     И тогда кто-то, хитро прищурившись, обязательно спрашивал маленького Сашку: - А скажи-ка, кто из девочек тебе нравится?  - А тот отвечал всегда одинаково – Нелька… - и опускал в смущении глаза с длиннющими ресницами.
     Она жила с матерью на втором этаже соседнего подъезда, причем занимали они все левое крыло и квартира у них была отдельная, а не коммунальная. Дело в том, что её мать, Соколова Евдокия Федоровна, крупная женщина со строгими манерами, всегда в очках в золотой оправе, была председателем фабкома. Они были приезжие, но откуда они и почему здесь, Сашка никогда не пытался узнать. Да и какая разница, главное, он действительно с малых лет был влюблен в эту девчонку. Ей, наверное, кто-то сказал об этом и она иногда кричала Сашке, пробегая мимо: - привет, Сатя Фо! – И тогда Сашка, смущаясь, здорово краснел.
     А потом она пропала, по крайней мере Сашка потерял её из виду. Она и так-то никогда не играла во дворе и никто не мог похвастаться, что догнал её в салочки, иль обыграл в скакалках, ещё какой-то ребячьей игре, а тут она пропала вообще, хотя Сашка встречал иногда её мать, медленно идущую по улице, или выходящую из подъезда. А всё было очень просто: Нелли была старше Сашки на восемь лет и, поступив в институт, уехала из села на время обучения. Наверняка она приезжала периодически, но у мальчишек столько важных дел, что Сашка легко забыл о ней, как будто её никогда и не было. Ведь было всё это в шутку, по-детски.
     Он даже влюбился  в пионерском лагере, куда его отправила мама после окончания седьмого класса, в девчонку из детдома Алку Петрунину. Она-то как раз была яркой блондинкой и тоже, несмотря на это, очень красива. Сашка вообще любил только красивых женщин и не понимал, как можно любить других. Так вот Алка была самой красивой из всех детдомовских девчат. Но, конечно же, у неё был поклонник, тоже детдомовец, Васька Агеев. Он перешел уже в десятый класс, над верхней губой пробились узкой полоской черные усики, сам он был высоким широкоплечим юношей и, учитывая, что детдомовские ребята умели за себя постоять, Сашка страдал по-тихому, никому не рассказывая о своих чувствах. Но Алка как-то все равно догадалась и иногда бросала на Сашку заинтересованный взгляд, чем еще больше разжигала Сашкину любовь.
     Вообще-то мама, провожая его в лагерь, говорила: - Там распорядок дня, свежий воздух, кругом хвойный лес, речка, хорошее питание. Ты обязательно поправишься, загоришь, наберешься сил и…
     Сашка, настрадавшись от неразделенной любви, пришел после окончания смены совершенно исхудавший, с темными мешками под глазами и еще долго отходил, пытаясь забыть Алку. А мама сказала огорченно: - Чтобы я тебя ещё в лагерь! Да никогда! Лучше по двору носись с ребятами. –А отец добавлял: - собак гоняй.
     Кстати, любимый пес у Сашки был и звали его Заливай. Это был крупный кобель рыжей масти, породы русская гончая. Принадлежал он дяде Леше Брунчикову – заядлому охотнику, держащему несколько охотничьих собак. Вообще в селе было много охотников. В Подмосковье в послевоенные годы водилось достаточно разного крупного зверья: лоси, кабаны. Из пушных были белка, куница, лиса, заяц. Заходили и волки, но это было редкостью, хотя Сашка слышал однажды, что охотники ходили обкладывать зашедшую стаю флажками. Охотились и на птицу: тетерев, изредка глухарь, вальдшнеп, утка, куропатка. К охоте относились серьезно, браконьеров в своих рядах не держали, лютой зимой подкармливали оголодавшее зверье, платили исправно членские взносы в общество охотников и покупали лицензии, когда это требовалось. У Сашки в глазах и через многие годы стояла чуть согнутая фигура старейшего охотника села – Михаила Харлампыча Шепарева, возвращавшегося зимним вечером с охоты. Шел он устало, а за ним по наезженной дороге скользили на крепкой бечеве короткие широкие охотничьи лыжи, на которых очень удобно было маневрировать в густом лесу. Сбоку, высунув язык, бежала трудяга-лайка, благодаря которой на поясе у Харлампыча висели сейчас десятка полтора белок и особый трофей – куница. Его жена – Анна Кузьминична, щеголяла по селу в длинной беличьей шубе, сам же он в морозы надевал волчью доху.
     А Заливай частенько сидел у крыльца соседнего подъезда, где жила многочисленная семья Брунчиковых –( по старшинству: Ася, Сашка, Вовка, Лена, Таня) и Сашка, пробегая утром мимо, обязательно прихватывал кусок сахара, давая его с ладошки Заливаю. Сахар был колотый, растворялся в пасти собаки не сразу и Заливай истекал слюной, гоняя его промеж огромных клыков.
     Так собака и Сашка привязались друг к другу и, с позволения хозяина, Сашка иногда гулял с Заливаем вдоль речки. Но вскоре обнаружилась одна проблема. Заливай был профессиональным охотником и у него главным инстинктом был охотничий. Поэтому, завидев острыми глазами крадущуюся иль просто гуляющую и ничего не подозревающую кошку, он тут же атаковал. Чаще всего кошка успевала взлететь на находящийся поблизости телеграфный столб. Тогда Заливай усаживался внизу и сидел, истекая слюной, задрав голову вверх. Ни на какие уговоры Сашки внимания не обращал. Это был крупный пес и даже сдвинуть его с места Сашке было не под силу. Столб был гладким и кошке не удавалось долго усидеть наверху. В конце концов она сваливалась вниз, но тут её ждали клыки Заливая…
     Эта дружба продолжалась несколько лет. А потом Заливай постарел и не мог уже выполнять свои охотничьи обязанности также хорошо, как раньше. Охотник не будет просто так кормить собаку, так как ей на смену уже подросли честолюбивые крепкие щенки. Возле речки был карьер, где зимой пацаны делали трамплин и ломали на нем нещадно лыжи. Но это зимой, а сейчас была осень и дядя Леша отвел Заливая в карьер и двумя выстрелами застрелил собаку.
     Сашка не плакал, когда узнал об этом, но переживал какое-то время. Все-таки это была не его собака и их прогулки не были каждодневными, да и кормил его хозяин, а Сашка просто баловал пса.
     А потом, как известно, Сашка после восьмого класса пошел учиться в вечернюю школу. И вот тут-то Нелька снова появилась в его жизни. Только звали её теперь Нелли Ивановна и преподавала она им немецкий язык. А ещё была в школе завучем. Как это могло произойти, Сашка не понимал: ведь только что он был влюблен в красавицу-девчушку из соседнего подъезда, и вдруг она оказалась  взрослой уже женщиной в очках с золотой оправой, как когда-то у её мамы. Впрочем, почему когда-то, мама её  и сейчас выходила гулять с внуком во двор в таких же очках.  Да, у Нельки был чудный мальчуган, а её мужа звали Лев и работал он переводчиком в Москве. Зимой и летом он ходил в коричневом берете, отчего похож был на французов, которых Сашка видел в кино. Уже через много лет Сашка пытался также изящно носить берет, но тот не шел к его лицу и он бросил эту затею.
     Но тогда все это воспринялось как-то спокойно, как само собой разумеющееся. Девушка выросла, вышла замуж, родила, так было со всеми вокруг, а в детстве мало ли, что бывает. Иногда на уроках Нелли Ивановна с улыбкой говорила: - А на этот вопрос нам ответит… - тут она обводила класс глазами и заканчивала – Сатя Фо! –  Когда одноклассники услышали это в первый раз, то стали в недоумении крутить головами, пытаясь понять, кто такой или даже такая «Сатя Фо» и очень удивились, обнаружив, что это Сашка; потом они уже привычно улыбались, посмеивались даже, в конце концов смирившись с этой их маленькой тайной, потому как Сашка ни в какую не «кололся» о происхождении странного имени и, наверное, фамилии, а Нелли Ивановна в ответ на просьбу расшифровать загадочного «Сатю» только улыбалась. И все-таки Сашка смущался всего этого и однажды подошел к Нелле Ивановне и сказал: - Пожалуйста, не называйте меня Сатя Фо. – Та улыбнулась и сказала: - Хорошо, Саша. – И после маленькой паузы – Ну, а если вне школы, можно тебя так назвать иногда? – Сашка пожал плечами – Да, пожалуйста.
     Кстати, в том, что немецкий язык преподает Нелли Ивановна, таился ещё один напряг для Сашки. Ему было неловко перед ней, если при ответе заданного урока он начинал запинаться или, что ещё хуже, не знал, как ответить. Поэтому немецкий язык он учил с особым старанием, зубрил новые слова, учил плюсквамперфекты и прочие премудрости грамматики и это ему здорово впоследствии помогло во время учебы в военном училище и потом в институте.
     Спрашивала его Нелли Ивановна на каждом уроке, пятерку заслужить было очень трудно и однажды на переменке Сашка подошел к ней и взмолился: - Нелли Ивановна, у меня же кроме немецкого вон сколько предметов, а я на него трачу больше всего времени. Ну, пожалуйста, спрашивайте меня хотя бы через урок.
     Нелька улыбнулась и сказала тихо: - А знаешь, как мне нравился тот малыш с кудряшками за ушами, который признавался в любви к девочке Нельке…
     Сашка не нашелся, что ответить на это, покраснел густо и отошел.
     Так прошел год и Сашка перешел в десятый класс. Зимой ему исполнилось 17 лет. И вот именно зимой все и началось. Думается мне, что любовь где-то сидела в Сашке и ждала своего часа. И дождалась: был Сашка мальчишкой, а стал юношей.
     Но это нормально: физиология – это объективная реальность. Никому ещё не удавалось обмануть природу. Хотел он этого, иль не хотел, но у Сашки на щеках появился легкий светленький пушок, и он тут же стал завидовать однокласснику и приятелю Витьке Карасеву – брюнету, у которого вдруг выросли самые настоящие усы, которые он вдобавок ещё как-то стильно подбривал, подражая какому-то артисту. Дома Сашка  брал зеркало и, когда родителей не было, подолгу разглядывал свое лицо, пытался даже нарисовать маминой краской для бровей тонкую полоску усиков, но получалось уж очень очевидно, и он тут же намоченной ваткой стёр эту полоску. На носу он обнаружил веснушки и решил, что это вообще несовместимо с внешностью мужчины, после чего взял опять- таки мамину мазь от веснушек и стал на ночь втирать её в кожу вокруг носа. Мама вскоре заметила, что мазь стала убывать очень быстро и спросила Сашку, не мажется ли он, случайно, на что тот отвечал решительным отказом. Все понимающая мама не стала настаивать, а Сашка тем временем уничтожил веснушки почти полностью. Но это было зимой, а весной они полезли со страшной силой и маме пришлось заказать баночку мази гораздо большего объема.
     Кроме всего прочего, Сашке стало казаться, что походка его какая-то… неуклюжая, что ли, в общем такая, что не может понравиться встречным девушкам. И он стал следить за ней, но что делать конкретно, чтоб её изменить, так и не понял.
     В общем, трудностей заметно прибавилось, а времени в сутках по прежнему было 24 часа. А ведь он работал и в бригаде никто не делал скидку на то, что он еще и ученик, и должен находить время учить когда-то уроки, а  вечером хотелось еще и сходить в кино. А какое еще развлечение в те времена можно было найти зимой в селе? Впрочем, в клубе работали различные кружки и однажды Сашка, поддавшись уговорам ребят, записался в секцию бокса. Тренером у них был совершенно рыжий, буквально покрытый веснушками мужчина лет тридцати, живший в селе в своем доме не далеко от речки. Сашка не раз встречал его, бегущим за околицу с гантелями в руках, с голым мускулистым торсом, в любую погоду. Это было здорово, конечно, но последователей у боксера не находилось.
     И вот теперь тренер посмотрел скептически на новичка и попросил его надеть перчатки. Ребята помогли Сашке, завязав их, и  он стоял посреди клубной сцены почти как настоящий боксер. «Почти», потому что  не успел еще переодеться и стоял в зеленых брюках-дудочках по тогдашней моде, которые с великим трудом, чуть ли не с мылом, натягивал на пояс и белой майке с лямками. Затем тренер попросил Витьку Белова быть спарринг-партнером Сашки. Слово «партнер» несколько расслабило Сашку, но Витька, приблизившись, ударил, не раздумывая, его в торец и Сашка упал. Он даже не успел принять боксерскую стойку, которую не раз видел в кино. Из его прямого, достаточно большого носа, потекла обильно кровь. Он лежал и думал, что , очевидно, главным здесь было не понятное слово  «партнёр, а загадочное «спарринг».Когда он пришел в себя более-менее, рыжий тренер сказал, что ему лучше записаться в секцию шахмат, потому что с таким шнобелем боксеров не бывает. - Впрочем, - добавил он, - можно потерпеть какое-то время, пока удары соперников не сделают его нос более приемлемой для бокса формы.  Он не знал, что Сашка уже брал уроки игры в шахматы у своего одноклассника Сашки Маркова, освоил даже «детский мат», но дальше дело не пошло и он бросил это занятие. Идея же тренера о насильственном изменении формы носа он не воспринял всерьёз, понимая, что у боксеров так шутят. Больше ни в какие спортивные кружки он никогда не записывался.
     Оставалось кино. Когда в клубе показывали новую картину, то набивалось столько народа, что сидели даже по бокам сцены, а то и стояли в проходах. Народ был дисциплинированный, но почти всегда находился беспредельщик, который, согнувшись в три погибели, прикуривал в пригоршне ладоней папиросу, а потом осторожно выпускал дым, стараясь выдыхать вниз, под сиденья. Но, почти всегда дядя Ваня, отрывающий на входе корешки билетов, замечал в свете проектора дым, по законам природы поднимающийся кверху и вычислял нарушителя порядка. Был дядя Ваня глухой как пень, поскольку отработал на фабрике ткачом средь грохочущих станков с пятнадцати лет и до пенсии, но зрение у него сохранилось хорошее. Как ни сопротивлялся нарушитель, жилистый дядя Ваня стаскивал того  с фанерного, чуть вогнутого сиденья и с позором выводил из зала, даже если для этого приходилось прерывать показ фильма.
      И вот однажды, после второго урока, когда  прозвенел звонок на следующий урок, Сашку, уже собирающемуся войти в класс, окликнула Нелли Ивановна. –Сатя Фо, ты сегодня в кино не собираешься? – Спросила она, - говорят, какой-то американский фильм привезли, - и, не дожидаясь ответа, лукаво улыбаясь, добавила, - занял бы местечко, а то у меня последний урок в девятом классе.
     - Конечно, Нелли Ивановна, займу обязательно. – Тут же среагировал Сашка, хотя за секунду до этого он совсем не собирался в клуб. Мало того, еле высидев урок, он удрал из школы, и, отстояв очередь к кассе, пробился в числе первых в зал и занял место в первом ряду. То и дело кто-то из входящих в зал покушался на свободное место, но Сашка мужественно отбивался от наглецов. Наконец, буквально за секунды до начала сеанса, в зал вбежала Нелька и заняла свое законное, с трудом отбитое от посягателей место.
     Сначала, как всегда, киномеханик показал киножурнал «Новости дня» полугодовой давности, который, тем не менее, все смотрели с обреченным, но привычным интересом, и только потом начался фильм.
     Сейчас, конечно, Сашка не помнил даже его название и  сожалел об этом, потому что с удовольствием просмотрел бы его на кассете, дискете, на любом современном носителе. А вдруг там, в глубине его мозга, вновь возникло бы все то, что появилось  тогда, в самом начале сеанса?
     Взгляд Сашки был устремлен на экран, он внимательно следил за тем, что там происходило и в какой-то момент положил правую руку на подлокотник. Нелька сидела именно с той стороны и он, словно запнувшись, понял, что его ладонь легла на её руку! Дыхание сразу пропало, так же, как пропало и изображение на экране. Нет, там по прежнему кто-то двигался и даже громко говорил что-то, но это уже никак не воспринималось. А Нелька руку… не убрала. Сашка боялся шелохнуться, шевельнуть той, правой рукой, было вообще нельзя, потому что вдруг Нелька уберет свою? Он пытался скосить глаза, но это ничего не дало: лицо Нельки не попало в его поле зрения. Сердце его вряд ли билось, потому что рука, лежащая на руке Нельки, стала совсем холодной. Он подумал, что это лучше, чем если бы она противно вспотела.
     А события на экране, очевидно, развивались как-то, потому что народ в зале вдруг засмеялся громко, и Сашка сначала воспринял это как личное оскорбление, но потом понял, что это хорошо даже, поскольку означает, что никто не догадывается, что происходит в его душе, и не видит, что его рука лежит на руке Нельки! И тут он с ужасом подумал, что фильм когда-нибудь кончится, и как тогда он будет жить? Ведь Нельки уже не будет в его руке, её не будет даже рядом и что же он будет делать? От таких мыслей рука, наверное, стала совсем холодной и он почувствовал, как Нелька слегка повернула голову и поглядела в его сторону. Но руку по прежнему не убирала.
     И тут кино кончилось. Сашка узнал об этом, потому что какой-то идиот зажег в зале свет, все встали,  загалдели о чем-то, не понимая, что делать этого нельзя! Но тут Нелька кошачьим движением высвободила свою руку и шепнула Сашке:- пошли домой.
     А дом-то был в ста метрах! Идти до него несколько секунд! Как они в тот вечер шли до дома, он не помнил. Был ли вокруг народ иль они шли одни, говорили о чем-то иль молчали эти сто метров, прощались или просто она зашла в свой подъезд и пропала за дверью, как пришел домой и ужинал ли, спрашивала о чем-то мама или он лег спать, не увидев её. Он не узнал этого никогда. Да это и не нужно совсем! Главное в его жизни – Нелькина рука в его руке! Он любит и она это знает! А она? Не убрала же руку! Значит, совсем не случайным было это её «Сатя Фо.»
     Вот теперь, после этого кино, он почувствовал, что живет! Что жизнь – это ужасно здорово! Но, только… зачем столько страданий? И что, так теперь с ними и жить? Просыпаясь, тут же думать о ней. Идти на работу, разговаривать с родителями, ребятами, отвечать на чьи-то вопросы и думать… только о Нельке. Причем она не появлялась в глазах, словно в каком-то тумане, а всегда пробегала мимо своей удивительно легкой походкой и тут же скрывалась в дали.
     В школе они оба вели себя, как и раньше, словно ничего между ними не произошло. Нелька также спрашивала его на каждом уроке, а он добросовестно учил немецкий и отвечал всегда почти без запинки, в кино они пока больше не встречались, словом, никакого повода для сплетен не давали. Да и как можно? Она завуч школы, жена и мать маленького сынишки. И вдруг роман с учеником. Да ещё несовершеннолетним? Ведь Сашке только 17 лет! А почему «вдруг»? Ведь Сашка любил её с… не смейтесь, пожалуйста,  с четырех лет, с тех самых времен, как они поселились в этом доме у фабрики. Тогда он как раз и не скрывал этого. Но теперь кто помнит это? Разве мама? Она, конечно, заметила состояние сына, но, ни словом об этом не обмолвилась, даже когда узнала, в кого влюблен её сын. Ни разу не затронул эту тему и отец и только потом, через несколько лет, когда все это кончилось, Сашка отслужил уже в армии и все было, как казалось, забыто, он сказал: - Сашка, там у тебя в письменном столе лежат письма Нельки. Ты бы… сжег их. Не подумай, никто не читал их, просто, пока ты служил, увидел нечаянно. А теперь надо поставить точку, сын.
     Но все это будет гораздо позже, а сейчас Сашка вечерами  встречался с Нелькой, провожая её до дома. Звучит, конечно, смешно совсем, если учесть, что она жила в одном подъезде, а он в другом. Но, если во дворе никого не было, они садились под густые деревья за столик, за которым днем сидели доминошники и тихо говорили. Собственно, даже если кто и видел их в те вечера, то что здесь особенного? Они выросли в этом дворе, а сейчас она его учительница и они обсуждают… Да пошли вы все! Что хотят, то и обсуждают эти два влюбленных человека! К тому же, где вы видели, чтобы такие люди что-то обсуждали вслух? Они больше молчат, а говорит все вокруг них: птицы, щебечущие на своем языке, деревья, качающиеся в такт ветру, облака, сливающиеся друг с другом, звезды, мерцающие в ночи и много всего другого. На земле всяк о чем-то говорит, а влюбленные молчат о своем, очень, очень важном.
     А муж Нельки был сейчас в командировке где-то за границей. Если помните, он был переводчиком. А вышла Нелька за него примерно также, как через несколько лет женился Сашка: просто пришло время. А еще потому, что ухаживал Левка уж очень красиво: цветы, кино, театр, кафе-мороженое, ресторан даже, несколько раз нес на руках… Что тут можно возразить? Оба они были такие молодые! Всего-то по двадцать лет. Сашка ни сейчас, ни потом не спрашивал Нельку про мужа, и она ничего на эту тему не говорила. Когда двое любят друг друга, не надо говорить о третьем. Никогда.
    
   
                Глава 17.



 Незаметно наступило время выпускных экзаменов, а Сашка еще не решил даже, в какой институт он будет поступать. А тут еще эта мысль постоянно свербила в голове: он обязательно женится на Нельке, но как же он будет содержать семью? Если институт, то это пять лет учебы, хорошо – четыре, но это все равно много, не на Нелькину же зарплату учительницы жить. Если же не институт, то его заберут в армию на три года! Три бесконечных года. ( Тогда служили именно столько, а  моряки – четыре.) Что же делать? Этот вопрос не давал покоя ни днем, ни ночью.
     И вот однажды стоял Сашка с приятелем Витькой Карасевым около клуба и вдруг подошел к ним директор школы, где они учились, Сергей Иванович Давыдушкин. Преподавал он математику, был всегда чрезвычайно со всеми любезен и вообще приятным без всяких кавычек человеком. Увлекался охотой и держал собак, кроме того, состоял в шахматном клубе.
     Поздоровавшись с приятелями, Сергей Иванович, как всегда с улыбкой, спросил: - ребята, а куда вы после школы поступать будете?
     Из уст директора школы этот вопрос прозвучал более, чем естественно и своевременно, ведь вот-вот начнутся экзамены. Но как раз на него ребята толком ответить не смогли, так как оба пока не приняли какого-то окончательного решения. И тогда Сергей Иванович решительно сказал: - Слушайте сюда оба. В школу пришла разнарядка из военкомата. Они приглашают приехать к ним и вам расскажут, в какое военное училище можно подать документы, условия приема, время обучения и все, что вас еще может заинтересовать. Как вы на это смотрите? - Друзья посмотрели друг на друга и почти хором ответили: - положительно, а что для этого надо?
     Весь вечер Сашка думал над предложением директора. Ведь это выход! И как ему это в голову не пришло! Одно дело три года в армии без всякой перспективы и совсем другое – военное училище! Три года, если училище среднее и ты офицер! Ты можешь прокормить семью! А Нелька к тому же учительница и всегда сможет найти работу, куда бы его после окончания училища не послали. Все сходится!
     Ну, и… форма, конечно. Как может девушке иль молодой женщине не нравиться форма офицера? Хромовые сапоги, галифе, хрустящая кожаная портупея… Это завистники пусть повторяют: «как одену портупею, все тупею и тупею.» На самом деле офицер должен постоянно принимать решения, зачастую от них зависит жизнь солдат, да и мирных жителей, а, значит, он обязан быть умнее многих штатских товарищей! Ты – командир! И этим все сказано. Только вот… в какие войска пойти? Тут, конечно, выбор большой, но он совсем ничего в этом не понимает. Отец войну прошел артиллеристом и много чего рассказывал сынишке о войне. Артиллерия, особенно в начале войны, была еще на конной тяге и осенью, когда дороги раскисали, тащить тяжелые гаубицы по грязи было настоящим адом. А временами налетала авиация противника и тогда падали, где их застала бомбежка, что называется, мордой в грязь. И кто-то после окончания налета не вставал…
     Нет, артиллерия Сашку почему-то не привлекала. Авиация? Это он отверг сразу, хотя назвать причины этого не мог. Ну, не видел он себя воздушным асом . Вон, Славка Ходаковский мечтал о небе и учится сейчас, а я… нет, это не для меня.
     Надо ехать в военкомат и там уже принимать решение. Но, сначала сказать Нельке. Как она отнесется к таким планам?
     Нелька сказала просто: - Ты мужчина. Тебе и принимать решение.
     Что ж, она права, тут не сделаешь ссылку на возраст, что, мол, когда тебе всего семнадцать… Да он и не пытался этого делать. Он вообще с ней не говорил о возрасте. Это не имело никакого значения! Кто кого старше, младше, все это сплошные условности, есть женщина, которую он любит, будет любить всегда, до самой смерти и… хватит об этом.
     Родители планы поступления в военное училище одобрили и Сашка вместе с Карасем поехали в военкомат. Витька захотел стать артиллеристом, а Сашка решил ехать в Харьков в танковое училище. Теперь надо было проходить медкомиссии, собирать документы и… сдавать выпускные экзамены.
      Сашка сдал экзамены без троек, но в аттестате все-таки один трояк оказался – по тригонометрии. Дело в том, что экзамен по ней не сдавался, а по итогам года у Сашки выходила «тройка» и математик ни в какую не соглашался на «четыре». Ну, да, никудышные отношения были у Сашки с точными науками, я и раньше говорил об этом. Ну, а на экзамене он просто списал, что тут неясного.
     За то отрывок из  его сочинения как лучшего среди выпускников, зачитали на торжественном вечере при вручении аттестатов. Вот.
     А теперь надо было готовиться к выпускному вечеру. Тут надо учесть, что школа была «рабочей молодежи», а, значит, и гулять надо было так, как умеет гулять рабочий класс!
     За продуктами и водкой поехали в Москву на горбатом «Запорожце» историка Бориса Михайловича. Уже интересно. За рулем сам Борис Михайлович и заготовители: Валька Степанова, Галя Журавлева – вполне взрослые замужние дамы, какими они тогда казались Сашке и… Сашка. Зачем он затесался в эту кампанию, он сам не знал. Может, просто покататься на машине захотелось. Самое интересное то, что все продукты и спиртное на тридцать с лишним человек уместились в этом спичечном коробке на колесах.
     Отец купил ему на выпускной вечер первый в его жизни костюм. Вообще-то, Сашка и сам мог это сделать, ведь он уже два года как зарабатывал деньги, но в их семье так поступать было не принято, главой семьи был отец и покупками, особенно крупными, распоряжался он. А покупка костюма, без сомнения, к таковым относилась. Костюм был просто черным и… черным. А что еще в те времена, о которых идет речь, можно сказать о костюме? Наверное, это была шерсть с лавсаном. Однобортный. С тремя пуговицами на пиджаке. Пиджак прямой, не приталенный. С одной шлицей. Брюки с защипами. С отворотами. А, может, без них. Все.
Нет, сделано в СССР. На какой-то фабрике. Вот и бирка картонная, стремная на вид, в петлю пиджака продета. Знака качества нет.
     А теперь давайте для сравнения хоть что-то напишем о костюме от… Brioni. А почему нет? Да, тогда мы имен таких не знали, костюмов тоже. Но сейчас-то знаем! А купить,к сожалению, может такое не каждый. Но давайте к этому стремиться! Поверьте: овчинка выделки стоит. Итак, костюм от Brioni  это:
     - ткань высочайшего качества.
     - над костюмом трудятся профессиональные портные под руководством дизайнера.
     - Два месяца(!) портные отпаривают костюм 180(!) раз до тех пор, пока шерсть не ляжет таким образом, что вещь будет смотреться на клиенте безупречно.
     - Над одним костюмом трудятся 45(!) портных, обрабатывая швы вручную.
     - В костюме от  Brioni найдутся даже отверстия в кармане для миниатюрных пробирок с водой, чтобы бутоньерка, сделанная из живого цветка, не завяла посреди торжественного мероприятия.
     - Единственная операция, которая проводится машинным способом, является вышивка лейбла Brioni.
     Вот как-то так. Знали вы про все эти заморочки? Нет? Ну, так я вас просветил.
     Но в свои 17 лет Сашка с румянцем во все щеки, с шикарным коком на голове, стройный русак среднего роста (1,75) при весе 69 кг. смотрелся отлично в черном  костюме с лавсаном за 40 рублей. (а может, чуть больше)  а еще на нем была надета тоже новая, наглаженная мамой белая рубашка с расстегнутым на одну пуговицу воротом и черные чешские (!) туфли с рантом по бокам. Никакого дурацкого галстука за 5 рублей на нем не было, предупреждаю сразу.
     Собственно, как проходил выпускной вечер, Сашка  помнил плохо. Как-то не отложилось в голове. Был длинный накрытый белыми скатертями стол, уставленный закусками и спиртным, в основном водкой и какими-то винами. Были шумные датые выпускники и такие же преподаватели. Пили и поднимали тосты за всех подряд: директора школы Сергея Ивановича, завуча  (Нелли Ивановна, если помните) учителей-предметников и даже совместителей, уборщицу тетю Валю Петрову, за «Запорожец» историка Бориса Михайловича. Играла музыка, пели хором ученики и учителя, дым стоял коромыслом. В общем, обыкновенный выпускной, только в ШРМ. Школе рабочей молодежи.
     Была светлая теплая июньская ночь и под утро Сашка, Нелька, Валька Степанова и еще кто-то двое или трое вышли на улицу и расположились возле аккуратного деревянного столика во дворе со скамеечками по его периметру. В руках одного из ребят оказалось спиртное, вино или водка, сейчас не помнит никто и Сашка, неожиданно для всех, торжественным голосом сказал:- Нелли Ивановна, я хочу выпить за вас из вашей туфельки! Пожалуйста…
     Нелька, смеясь, сняла с ноги малюсенькую совсем, кремовую туфельку и протянула Сашке. – Держи. – Сашка налил осторожно, немного приподняв носик туфли и,  стараясь не расплескать, выпил несколькими глотками содержимое.
     -Ура! Ура! Ура! – сказали, вполголоса почему-то, окружающие, смутно понимая, что это не было просто пьяным жестом их товарища, а чем-то… вполне сокровенным, интимным даже, а на них в этот момент эти двое и внимания не обращали, да просто забыли про них.
     Вот этот момент Сашка помнил потом всю жизнь, может быть потому, что больше не из чьей туфельки не пил никогда в жизни.
     А ты, читатель, если случай подвернется, конечно, проверь свои чувства – выпей из туфельки своей любимой. Но если вдруг появятся у тебя какие-то сомнения, а гигиенично ли это, а каково ей потом будет в мокрой туфельке прохладным утром, еще какие-то мысли, мешающие тебе сделать, это значит, что ты вовсе не любишь свою девушку иль даму даже, а так… волочишься по привычке и изображаешь влюбленного Дон Жуана.
     А потом они всем классом пошли по окраине села к реке, уже рассвело совсем, воздух был влажным и прохладным, и Сашка накинул на Нелькины плечи свой пиджак. И ему, и Нельке было абсолютно неинтересно сейчас, что могут подумать о них ребята, учителя – коллеги Нельки. Они понимали другое – что такое утро бывает у влюбленных не часто, а может, оно единственное, что им очень хотелось, чтобы так продолжалось всю жизнь, и совсем непонятно, почему Там - Наверху, не могут сделать исключения и подарить им вечную жизнь вдвоем, чтобы вот так идти и идти в эту влажную розовую даль навстречу восходящему солнышку, а все в тебе дрожит и вибрирует, как верхние ноты в соловьиной песне, что раздаются здесь, на берегах этой речки в тихие прозрачные вечера.
     Некоторые, наиболее проницательные, одноклассники, в основном старшего возраста, имеющие уже свой , иногда достаточно богатый жизненный опыт, догадывались об отношениях Сашки и Нелли Ивановны. Шила в мешке не утаишь. А Валька Степанова, почти ровесница Нельки, была её подругой и знала вообще все.
Но тут рот был на замке, это точно. И с другой стороны, а что значит «всё?» Всего-то и не было! Были встречи, несколько робких поцелуев, пиджак на Нелькиных плечах, тихие беседы, преданные любящие глаза Сашки и… всё. Да пусть даже муж –Левка - что-то узнает об этих встречах, измены в том смысле, как это понимают, не было!
     А, может, неправильно люди понимают это слово – измена? Ну и что, что встретил он (она) кого-то? И провели они бурный сумасшедший вечер! Ночь даже. И скрипел диван, ходуном ходил автомобиль, шелестело в стогу сено, темнела примятая трава, поскрипывал письменный стол, звенели в серванте бокалы… Измены не было! Они все забыли на следующий день! И еще больше любили свою законную вторую половину. Было с вами такое? Просто встретились самец и самка. Встретились в тот момент, когда оба были готовы к тому самому акту, о котором мечтали с утра. У неё – овуляция – пик сексуальной активности, а он готов к экуляции. И не к одной. И она, будучи самкой, увидела в нем могучего производителя-самца, который продолжит её род, их здоровые потомки будут… но, что это? Он достал презерватив. Ну и пусть. Отступать поздно. Все правильно. Фантазия – она далеко заведет. Надо просто удовлетворить друг друга. И, повторяю в сотый раз - никакой измены!
     Совсем другое Сашка и Нелька. Они же не видят никого больше вокруг!  И для них ЭТО не главное. Да за полгода, что они встречаются, никто из них даже намека не сделал, что хорошо бы… Да как вы подумать могли! Хорошо, Сашка вообще не знает, что это такое. Теоретически только. И с помощью мастурбации, простите. А Нелька? Что тут спрашивать: замужняя женщина с ребенком. Без всяких восклицательных знаков. Но и она не намекнула даже об ЭТОМ Сашке ни разу. А уж с овуляцией за эти полгода у нее было все в порядке. Раз шесть.
     А я вот что вам скажу. Их обоих как раз и устраивала стерильная чистота их любви. Глаза, походка, улыбка, слова, жесты, еще что-то, простым смертным недоступное, для них было знаками любви. И Нелька, как более опытная в этой жизни, понимала это и не предпринимала попыток сделать Сашку мужчиной. Помните «Покровские ворота?» - «Высокие… высокие отношения.» Там это звучало с иронией, здесь было… высокими отношениями. Поэтому, если и возникали у вас какие-то нехорошие мысли прежде всего о Нельке – отбросьте их, смотрите и завидуйте, как надо любить. Любить без похоти, без интриг, без какой-то дикой ревности, пошлых сцен. Да, другой на месте Сашки, будучи так влюблен, ревновал бы Нельку к её собственному мужу, например. Так бывает часто. Но у Сашки даже мысли ни разу не возникло об их супружеских отношениях, не было дурацких видений их постельной жизни и прочих интимностей. Нелька была для него невинна и даже то, что у неё был ребенок, он легко объяснил бы непорочным зачатием…
     Другое дело, что сейчас никто не мог сказать – как долго может продолжаться такое состояние невесомости. Но хорошо бы каждому предоставлялась возможность испытать это и вспоминать об этой любви всю жизнь.


     Весь следующий день и ночь  Сашка отсыпался, как и все остальные, участвующие в ночном гулянии. А потом надо было выходить на работу.
     Бригада поздравила Сашку с окончанием школы, и Петр Иванович – бессменный бригадир, сказал озабоченно: - проставиться бы надо, Сашок. Аттестат обмыть требуется. А как же?
     Сашка сгонял в магазин, взял две бутылки водки, пару банок каких-то консервов, полбуханки хлеба. Сам в обеденный перерыв пить не стал, пригубил только, буквально смочив язык, лицо его при этом заметно перекосилось, как будто он откусил сдуру здоровенный кусок лимона.
     У Петра Ивановича была одна особенность. Он выпивал залпом стакан водки и моментально хмелел. Буквально не вязал лыка. Если это случалось на работе, ( а это, хоть и редко совсем, но бывало в честь каких-то, ну совсем выдающихся событий, каким, к примеру было и получение Сашкой аттестата зрелости.) то он садился на засаленную комбинезонами почти черную скамеечку, стоящую у стеночки и мгновенно засыпал, уронив голову на грудь. Ровно через полчаса просыпался и, если нужно было опять выпить, то мог уже принять сколько угодно… ну, или чуть меньше и практически не хмелел. Вот такое свойство организма.
      Но, Бог с ним, с бригадиром, у Сашки на ближайший месяц были планы такие: вечерами, по возможности, по прежнему встречи с Нелькой, днем работа, все остальное время… ждать встречи с Нелькой. Он жил только этими встречами, а когда Нельки не было рядом, она была… в его голове, сердце, везде. У них был еще целый месяц до того, как он уедет в Харьков поступать в военное училище. Но ведь месяц – это же ужасно много! И это так здорово!
     Вот и сегодня они встретились вечером за школой, где редко можно было кого увидеть, разве какую бабуську, бредущую с бидончиком на ключик за водой. Здесь, под горочкой, возле сельского стадиона, бил ключик с ледяной водой, которая не без оснований считалась абсолютно чистой и даже лечебной. Скорее всего, так и было, поскольку врачами доказано, что вообще пить сырую воду очень полезно для организма, а уж чистую ключевую сам Бог велел. Плюс эффект плацебо.
     А Нелька, чмокнув Сашку в щеку, сказала озабоченно: - пошли, у меня есть новость, которую надо срочно обсудить.- Они дошли до маленького леса, пересекая по диагонали вытоптанный бутсами футболистов стадион и остановились на опушке.
     - Сашка, я на весь июль ухожу работать в пионерский лагерь воспитателем, вторая смена начинается уже через три дня. – На одном дыхании выпалила Нелька, заглядывая в Сашкины глаза.
     Сказать, что у него в ту же секунду внутри все рухнуло… его просто сразило пулеметной очередью из крупнокалиберного пулемета; в него попал прямой наводкой 152мм гаубичный снаряд и прошил насквозь, не разорвавшись, вырвав сердце, легкие, потому что дыхание остановилось, а сердце не билось, поскольку его не было. Дар речи Сашка потерял напрочь. Он понимал, что надо что-то сказать, но рот не открывался, челюсти были сжаты напрочь стальной струбциной.
     Нелька увидела, что она натворила своим заявлением и быстро стала исправлять ситуацию, держа Сашку за руки: - Сатя Фо, любимый, я придумала уже как нам быть. Поверь, это лучше даже, чем если бы я была здесь, дома. Там, в лагере, нам никто не будет мешать. Дети в десять ложатся спать. Понятно, что еще час надо за ними смотреть, чтобы они действительно уснули. Но уже в одиннадцать мы сможем быть вместе! И два, а то и три часа наши! Ты слышишь меня, Сашка? Но поспать-то хоть сколько нам надо?
     Вы все равно не понимаете, друзья, что это значит: видеть вот сейчас это любимое, самое лучшее лицо на свете, эти светящиеся любовью глаза, эти ниточки темных бровей, аккуратный прямой носик, (чуть не забыл, на нем и сейчас сидели очень красивые очки в золотой оправе.) и еле-еле  заметную, едва проглядывающую полосочку темных усиков, которые ничуть Нельку не портили.
     Сашку медленно отпускало и через пару минут он, облизнув сухие губы, смог спросить: - Нелька, что это было?
     - Это было экстренное сообщение ТАСС, во второй части которого говорилось, что мы с тобой каждый вечер сможем видеться, Сашка!- смеялась Нелька, - а в первой части что-то про пионеров, которым надо набираться  сил в их пионерском лагере.
     Потом они еще долго гуляли, держась за руки, по тропинке, петляющей сквозь Маленький лес и выходящий через пару километров к деревушке, расположившейся между ним и большим старым лесом.
     Кстати, «Маленький лес» - это название, к которому местные жители давно привыкли. Лет двадцать или тридцать назад здесь стояли огромные сосны, ели, осины и березы –все, что характерно для подмосковного леса. Но случился страшный пожар, прошел все пожирающий верховик, еле отстояли деревянные корпуса сельской больницы, которую строил для своих рабочих еще фабрикант, и вот потихоньку-потихоньку стал на месте пожарища вырастать молодой лес. Сейчас некоторые сосенки вытянулись уже на три, а то и четыре метра, буйно росла трава, в том числе и белоус, который особенно нравился Сашке за то, что в конце лета, начале осени в нем всегда можно было увидеть такие желанные крепыши – белые грибы. А грибником заядлым Сашка был с детства. Но об этом, если будет время, как-нибудь в другой раз. Так вот, в селе обычно так и говорили: -пойдем гулять в Маленький лес? – ( или «за грибами в Маленький лес) или еще что-то.
     Он проводил Нельку… вот опять я за свое: ну, куда проводил, если он и сам той же дорогой шел домой! Но ведь должен он свою любимую проводить до дома? Конечно. Теперь буду писать так: - он довел Нельку до подъезда, дождался, пока она не скроется за массивной деревянной дверью и быстрой походкой ушел, через секунду скрывшись в темноте. И это будет правдой, потому что лампочки над входной дверью его подъезда, соседнего, как мы знаем, с Нелькиным, быстро перегорали, а ввинчивать новые никто не торопился. И это было на руку Сашке, потому что влюбленному вовсе не нужно лишнее освещение, если на душе легко, весело, а впереди встречи с любимой. Снова и снова. Целый месяц.
    

                Глава 18    



И вот Нелька уехала и, уже на следующий день, волнуясь, быстрыми шагами Сашка шагал в лагерь. Впрочем – день, это не совсем то время суток, о котором я должен был упомянуть. Поздний вечер – вот как правильно нужно говорить и впредь тоже, говоря о шагающем на свидание Сашке. Они с Нелькой договорились, что она будет стараться освобождаться от работы к одиннадцати часам. Плюс-минус пятнадцать минут. Всё будет зависеть от активности детишек, которые вовсе не знали и даже не догадывались о том, что их воспитательница спешит на свидание! И слава Богу, что не знали. Сашка вспоминал в эти дни, что когда он был в лагере, среди ребят молнией разнёсся слух, что воспитательница Галина Викторовна как-то ночью встречалась с человеком из села Сашкой Рассохиным и этот… в общем, он взгромоздился на неё в кустах, а она стала стонать громко, а потом… жаль, плохо видно было из-за деревьев и кустов, да и трава вымахала высокая… Но теперь все, кто знал об этом, мечтали хоть одним глазком… 
     Это был тот самый пионерский лагерь, в котором он был одну смену после седьмого класса, когда влюбился в девчонку из детского дома. Он буквально позавчера рассказал об этом Нельке и, конечно, она, шутя, упрекнула его в измене, а потом оба посмеялись. Было и было. Было и прошло. «Всё пройдёт – пройдёт и это…» Эта мысль в тот вечер пронзила вдруг Сашку: он помнил хорошо, что тогда он испытывал те же чувства, что и теперь, разница только в том, что там они не были разделены и быстро угасли, а здесь сложилось по другому. Но и там он испытывал все муки ада, терял сон и аппетит, был неуравновешенным и… экзальтированным даже. Впрочем, последнее слово ему тогда не было знакомо, хотя, может, оно и встречалось в какой-то из книг, которые он успел прочитать. А читал он много. Своей библиотеки у них не было, конечно, (какая библиотека в комнатке коммунальной квартиры?) но в сельской библиотеке он был завсегдатаем. Весь Джек Лондон, Жюль Верн, Мериме, Диккенс, Алексей и Лев Толстые, Лермонтов…
     Кстати, в одну из этих чудных ночей у них зашел разговор о поэзии. Они говорили о Блоке, Есенине, Маяковском и Нелька убеждала Сашку, что он совсем не знает лирическую сторону поэзии Маяковского, что это большевики сделали его официальным поэтом революции, и Пастернак сказал по этому поводу, что это было второй смертью поэта.
     И Нелька процитировала:
     Я хочу
               Быть понят моей страной,
     А не буду понят, -
                что ж,
     по родной стране
                пройду стороной,
     как проходит
                косой дождь.

     - Он был очень одинок, - говорила Нелька, - тема одиночества у него, как и у Лермонтова, очень важна в его творчестве. Вот послушай. – И она вновь цитировала поэта, открывая его для Сашки заново:
     Скрипка издёргалась, упрашивая,
     И вдруг разревелась так по детски,
     Что барабан не выдержал…
     «… знаете что, скрипка?
     Мы ужасно похожи:
     Я вот тоже ору –
     А доказать ничего не умею!
     Знаете что, скрипка?
     Давайте – будем жить вместе! А?»
     - Это, Сашка, он написал ещё в 1914 году в стихотворении  «Скрипка и немножко нервно.» - продолжала просвещать Сашку Нелька.
     -Конечно, - говорил ей Сашка, - хорошо тебе столько знать с твоим филологическим образованием, а нам долбили о революционном поэте, а тут вот что оказывается…
     - Оказывается, оказывается. – улыбалась Нелька, - вот ты сам подумай, разве настоящий поэт может представлять себя только каким-то дурацким глашатаем революции, каким его сделала официальная власть? Чушь собачья! Он же задумывался о предназначении поэта и писал:
     «Послушайте! Ведь если  звезды зажигают –
     Значит – это кому-нибудь нужно?»
     Ты запомни эти строки. Они ко многому в жизни могут подойти.
     Говорили и о Лермонтове. Тут Сашка знал несколько больше, поскольку любил читать его лирику, но Нелька опять прочитала стихотворение, неизвестное Сашке и он удивлялся, как сам не наткнулся на него, настолько созвучно оно было его мятущейся юношеской душе.
     - Это мое любимое, Сашка. Вот, послушай:
     И скучно и грустно, и некому руку подать
          В минуту душевной невзгоды…
Желанья… Что пользы напрасно и вечно желать?..
          А годы проходят – все лучшие годы!

     Любить… Но кого же?.. На время – не стоит труда,
          А вечно любить невозможно,
     В себя ли заглянешь? – Там прошлого нет и следа:
          И радость, и муки, и все там ничтожно…

     Что страсти? – Ведь рано иль поздно их сладкий недуг
          Исчезнет при слове рассудка;
     И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
          Такая пустая и глупая шутка…

     Они сидели рядышком в дальнем углу лагеря в затерянной среди огромных елей беседке, хвойные лапы шептали что-то в такт Лермонтовских строк, ворочалась наверху какая-то большая птица, месяц выглянул на минутку из- за верхушки ели и опять скрылся за другим деревом. И было действительно грустно, и печально от этих строк, а учитывая, что написаны они были в 1840-м – за год до гибели поэта, было понятно, что он сам предрекал свою смерть.
     А Сашке бы подумать, что душа Нельки тоже мечется, что совсем не случайна эта её платоническая любовь к юноше, что муж, делающий карьеру где-то заграницей, давно не близок ей ни душой, ни… А эти строки Лермонтова были ключом к разгадке их отношений, но Сашка так этого и не понял. Может быть оттого, что больше прислушивался к себе, думал о своих чувствах?

     … Когда он учился в пятом классе, теперь он, конечно, не помнит, по какой причине это было затеяно, их  классный руководитель, учительница биологии Тамара   Алексеевна, написала на каждого ученика характеристику. Сашка не помнил все эпитеты, характеризующие его личность, но одна строка  запомнилась на всю жизнь: « Один сын у родителей – эгоист.»
     Он пытался расшифровать это умозаключение классной дамы и понять, обязательно ли один сын у родителей должен быть эгоистом или это именно он такой урод? И какие такие черты его характера говорят о том, что можно вот так безапелляционно заявлять об его эгоизме? Опять же надо было определиться: обидеться на это определение или гордиться? Гордиться не получалось и тогда Сашка решил обидеться. Но в чем должна выражаться обида, опять не было ясно. Не идти же высказывать её Тамаре Алексеевне. А с другой стороны, было интересно, как бы она обосновала своё умозаключение. В общем, не пошел и так до сих пор не знает, чем он ей до такой степени не понравился, что она обзываться начала.
     Он сходил даже специально в библиотеку, взял словарь, нашел определение «эгоизма» и прочитал: «эгоист – это когда индивидуум ставит свои интересы выше интересов других.» Тут было над чем подумать, но прежде надо было вспомнить какие-то конкретные факты, прямо указывающие на принадлежность его к этому определению. Фактов не было. Наоборот, именно в пятом классе они с ребятами организовали тимуровскую команду и помогали в селе некоторым бабушкам, живущим совсем одиноко. Кто шел в магазин за продуктами, которые надо было бабуське  купить, кто-то за водой на колодец, а Сашка, например, еще с одним мальчишкой утепляли дерном завалинку, чтобы зимой бабушка не замерзла. А это было совсем не просто. Нужно было вырезать лопатой аккуратные квадраты земли с плотной, немного пожухлой уже травой и укладывать их ровными рядами на завалинку. Бабушка их очень потом благодарила и угощала чаем с крыжовничьим вареньем. И где тут эгоизм?
    Сашка мог еще вспомнить металлолом, макулатуру, но не был уверен, что сбор этих нужных, безусловно, материалов характеризовал его как альтруиста. Это слово он тоже прочитал в словаре и оно означало некую активность, связанную с бескорыстной заботой о благополучии других. Бабушка сюда точно подходила. Но там еще было добавлено: «или ради общего блага.» А вот тут уже и металлолом с макулатурой вполне вписывались в концепцию альтруизма, поскольку способствовали образованию рабочих мест, развитию промышленности и… Бог знает до чего тут можно договориться.
     Так все-таки где скрывается этот пресловутый эгоизм? Это какой же надо быть проницательной училкой, чтобы написать про ученика - почти отличника, тимуровца, а вскоре и комсомольца такой пасквиль! В общем, даже когда прошли годы и Сашка был уже сам учителем, изредка встречая бывшую классную руководительницу на улице, старался обойти её и не здороваться. 
И еще было до сих пор непонятно, на хрена была нужна та характеристика в пятом классе.
     Польза тут прослеживалась только одна: Сашка, листая словари и другую литературу по данной теме, знал теперь больше любого пятиклассника… да что там, старшеклассника даже, что одна из разновидностей эгоизма – гедонизм – это этическое учение, согласно которому удовольствие является высшим благом. Он  запомнил и имя основоположника гедонизма – Аристиппа, жившего аж в пятом веке до нашей эры. Он тогда задумался даже, что бы такое придумать тоже, чтобы тебя по происшествии 2500 тысяч лет вспоминали потомки? Но это надо здорово научиться думать, а такие классные руководители как у него только мешают сосредоточиться.

     Но все это шутки, а Сашка действительно знал о Нельке очень мало. А она о себе предпочитала не рассказывать. Уже потом, когда всё закончилось, Сашка понял, что это он бросился в омут любви (простите за банальность, но боюсь сбиться с мысли) безоглядно, а Нелька все-таки контролировала себя, хотя и поддалась обаянию его юношеской непосредственности, непорочности, если хотите. Неопытный в делах любви Сашка не пытался  разгадать даже загадку Нелькиной любви к нему, а она если и была, то все-таки не такая безоглядная как у него.
     И опять много позже, несколько десятилетий спустя, он снова и снова по полочкам раскладывал их отношения и делал какие-то выводы. Зачем? И вообще, почему возвращался к этому… этим… этой любви?  Думается, потому, что этот небольшой период был настолько светел, чист, романтичен, что, возвращаясь к нему вновь и вновь, он черпал оттуда, как из волшебной чаши с живой водой, желание жить, любить, просто идти дальше по жизни.  Такой билет бывает только однажды и в один конец.
     Так вот, анализируя, он думал о том, что Нельку наверняка привлекало отсутствие у него «багажа». Да, он признался, что был увлечен Алкой Петруниной, но это было и всё. Какой же это багаж? Так, на дне авоськи коробок спичек. Нелька нравилась многим в школе, но это были уже взрослые ребята, почти её ровесники, отслужившие в армии и даже женатые. Сашка слышал иногда их разговоры, в которых упоминалось её имя. Тут он отмечал, кстати, что никогда никто не говорил про Нельку какие-то грязные слова.  Но она-то выбрала Сашку – неопытного юношу!   Ладно, отметим этот пункт.
     Ему показалось, что её привлекла и его готовность ради неё пойти в военное училище, куда он и не собирался вовсе. До этого он хотел поступать в институт, или на журналистику, на юридический, на худой конец на исторический факультет. Но в любом случае парень был амбициозен, ведь не собирался он зарабатывать на хлеб слесарным делом, понимая, что тогда Нелька не сумеет составить ему пару. Да дело даже не в ней, мы же знаем, что и сам Сашка никогда не связывал свою жизнь с рабочей профессией.
     Чем же ещё мог привлечь взрослую женщину Сашка? Скажем прямо – привлекательностью. Я ж говорил уже: стройный юноша, русоволосый, тогда, в 17 лет, ни малейших намеков на образовавшуюся- таки с годами лысину, прямой тонкий нос, темные брови, и главное – здоровый румянец во все щеки. И что тут не могло устроить даже очень взыскательную женщину? Плюс никаких дефектов речи, достаточная начитанность. Некоторая наивность в суждениях… но это, скорее достоинство, чем недостаток. Здоровый, так необходимый в жизни цинизм придет позже, когда в нем возникнет необходимость.
     Но был же муж – Лёвка, который даже берет носил как французы. Видел однажды Сашка его без него, там лысина была уже настолько обширная, что из- под берета начинала поблескивать.  И потом, что мы знаем об их отношениях, может, они характерами напрочь не сошлись, может, он гулял напропалую, может… Да все может быть, что тут гадать.
     Ещё. Чувство влюбленности, наполняющее Сашку, вызывало и у Нельки ответное чувство, а это означало, что обоих переполняли прямо таки киношные страсти: таинство встреч, поцелуи при луне, тысячи ласковых признаний, сюрпризы…
     А они не заставили себя ждать. Дело в том, что из –за границы вернулся Левка – приехал в отпуск. Неизвестно, привез ли какие подарки, Нелька, как всегда, впрочем, ничего о муже не говорила, поэтому Сашке было все равно: за границей он или здесь. А она сегодня целые сутки была дома, ей предоставили выходной и вечером они с Сашкой встречались на опушке, чтобы отправиться гулять по лесу. В 21.00. Сашка был на месте, в руках у него был свернутый в рулон плащ, поскольку вечер был хотя и теплый очень, но пасмурный. А вообще с погодой влюбленным повезло: июль был жаркий и даже ночью было совсем не холодно в  рубашке без пиджака.
     Нелька пришла, слегка запыхавшись и вид у неё был взволнованный. – Представляешь, - опередила она Сашку, который раскрыл уже было рот, чтобы спросить, что случилось, - собралась я уходить и вдруг Левка говорит: - Отчего бы нам вместе не прогуляться,  так хочется подышать лесным воздухом, соскучился по лесным запахам. – Чего я только не придумывала, чтоб его дома оставить, уперся, что пойдет и все! Представляешь?
     Честно говоря, Сашка плохо представлял, что можно было придумать в данной непростой ситуации, чтобы оставить мужа дома, но раз Нелька пришла одна, значит, нашла такие аргументы, что Левка остался. Но стало почему-то тревожно.
     Но потом они углубились в лес, вышли на знакомую им тропинку, вьющуюся меж переплетенных корней деревьев и забыли о Левке. Стемнело, и Сашка предложил Нельке отдохнуть. Он расстелил на земле свой плащ и Нелька, не возражая, села, обняв руками колени. Сашка присел рядом. Ещё когда  стелил свой плащ, он заметил, что руки его от волнения дрожали.
     Да, сегодня он решился на то, чего трусливо избегал все эти месяцы. Ну да, он боялся Этого и прежде всего потому, что не знал, а как будут складываться отношения с Нелькой потом – когда Это произойдет? Вдруг она станет такой родной, близкой совсем, самой, самой… и он просто не сможет куда-то отпустить её! И как тогда? А если… она откажет? Скажет тихо: - не надо, Сашка. – И тогда как быть? Продолжать вопреки её словам?
     Но был еще вопрос, который покажется большинству вообще глупым: а как все Это происходит? Но ведь стыдно показать себя неопытным, дело-то обыденное, этим ежечасно в мире занимаются сотни миллионов! Представить невозможно. А тут он со своими страхами. И что – это у всех так?
     Состояние у него было такое, как тогда в кино, когда впервые он почувствовал её руку под своей рукой. Тогда он не знал, что происходит на экране, теперь говорил о чем-то, но плохо понимал о чем.
     Нелька видела его состояние, понимала, к чему все идет и потому говорила с Сашкой особенно ласково, тихим журчащим голосом, зная, что он не слышит,  о чем её слова, но для него важна интонация, её спокойствие, ободряющая улыбка.
     И он решился. Осторожным движением он опрокинул Нельку на предусмотрительно расстеленный плащ, откинул вверх её юбку и быстрым движением засунул руку в трусики. В ту же секунду он почувствовал жесткие кудряшки волос и сердце его забилось так гулко, что казалось, слышно было на весь лес.
     - Сейчас, я сейчас, Нелька – билось в мозгу у Сашки, он расстегивал дрожащими руками свои брюки и…
     Совсем рядом с ними раздался оглушительный в ночном лесу лай собаки, и она пронеслась так близко, что было слышно её хриплое дыхание. И тут же, чуть дальше, кто-то закричал: - Ищи, Верный, ищи!
     Это был… голос Левки.
     Они оба вскочили, поправляя на себе одежду и всматриваясь в ночь. Но и собака, и человек  были уже далеко.
     - Это пес сторожа лагеря, - прошептала Нелька, - почему он здесь с Левкой, не понимаю. Это счастье, что он не учуял нас.
     Их счастье объяснялось очень просто: сторож лагеря обожал острую пищу, перчил, солил и мазал горчицей все, что тащил в полубеззубый рот. А, поскольку кормил своего пса остатками со стола, то такой едой напрочь отбил у него все обоняние. Знаменитые собачьи рецепторы перестали у того работать. Вот он и пронесся на рысях мимо влюбленных. А вместе с ним и заграничный кинолог Левка.
     Кому-то должно было повезти…
     - Иди домой, Сашка, тебе нельзя идти в сторону лагеря.- шепотом говорила Нелька, - иди, а я придумаю что-нибудь. Ты не беспокойся. Только очень постарайся, чтобы Левка не увидел тебя…
     Остаток ночи Сашка не спал, конечно и, придя на работу, отпросился у Петра Ивановича, сославшись на недомогание.
     Тот посмотрел на осунувшееся лицо подопечного с темными мешками под глазами, сказал озабоченно: -Иди, иди, посмотри в зеркало, на кого похож. Отлежись маленько.
     Спать, конечно, хотелось страшно и хотя бы пару часиков надо было просто обязательно, но сначала Сашка решил зайти в магазин за сигаретами. Он поднялся в длинную горку, идущую от комбината и, свернув направо, к магазину, услышал, что его громко и настойчиво кто-то окликает. Причем женским голосом:
     -Сашка, подожди, стой!
     Он обернулся и увидел бывшую одноклассницу Вальку Степанову, быстро едущую на велосипеде прямо на него.
     - Задавишь, Степанова. – схватился за руль Сашка, отклоняясь в сторону.
     - Надо бы тебя, - сказала Валька, - слушай сюда быстро, - и, не давая ему опомниться, продолжала, - ночью вас искал Левка, это ты знаешь уже. Он, когда Нелька ушла из дома, вскоре двинулся вслед за ней, но, когда пришел в лагерь, ему сказали, что она еще не приходила. Он пошел назад, надеясь встретить её по дороге, дошел до дома, но Нельки не было. Тогда он опять пошел в лагерь и снова ему сказали, что Нельки не видели. Он ждал еще час уже в лагере, но так и не дождался и тогда попросил у сторожа собаку и пошел в лес искать Нельку…
   - Степанова, подожди, не тарахти, - прервал её Сашка, - ты чего это мне какие-то байки рассказываешь? Левка, Нелька, собачка, лагерь. Ты про Нелли Ивановну, что ли? Так я не видел её с выпускного вечера. Ты сама-то здорова, Степанова?- озабоченно спросил Сашка, который мог забыть что угодно на этом свете, но их тайну с Нелькой не выдал бы и под пытками. Об их отношениях не должен знать никто! Догадываться? Да на здоровье, но от них информации не будет.
     - Слушай сюда. – теперь совсем строго отрезала Валька, - если ты забыл, то я напомню, что мы с Нелькой подруги. Как ты думаешь, к кому она должна обратиться в трудную минуту? А эта минута пришла, чудило. Меня чуть свет разбудил стук в окно, я думала, стекла разлетятся, а это пионер от Нельки письмо привез, на велосипеде примчался. Нелька пишет, что когда пришла в лагерь, Левка был там и налетел на неё буквально с допросом, где она пропадала. Так вот, Нелька наговорила ему, что по дороге в лагерь встретила меня и мы гуляли, причем так долго потому, что не виделись с выпускного, то да се, бабьи новости, ему не понять…   
Пионер тут же уехал, я еле успела прочитать письмо, как в окно снова постучали. Это был Левка. Я ему такого наговорила, что он ушел совершенно ошарашенный. Как говорю, тебе не стыдно, ну, погуляли мы с твоей женой, получилось так, чего же на уши всех ставить? Разве можно ревновать так? Да она… Так и ушел, беретом пот утирая.
     До Сашки дошло, конечно, что его Нелька вне опасности, что только благодаря изворотливой женской натуре ей удалось избежать страшного скандала, который мог кончиться… об этом теперь никто не узнает: ни действующие лица, ни свидетель Степанова.
     - Спасибо тебе, Валька, - сказал Сашка, не глядя той в глаза, - а она ничего не просила мне передать?
     - В конце приписка, чтобы ты был завтра на вашем месте в одиннадцать часов. Понял?
     Потом Сашка спал. Он проспал до вечера и встал посвежевший и страшно голодный. Мама, заглядывая ему в глаза, вздохнула тяжело и сказала: - Хоть бы уж скорее уехал ты, сын. А то совсем изведешься.- Всё-то она видела и понимала, его мама. Бывало, иногда и сорвется – накричит на сына, но ведь только когда он «заслужит» это. Потом подуется на него с полчаса и простит, конечно. Нет, это так здорово, что на свете есть мама! Отец тоже родной и совсем, совсем близкий, и его так интересно слушать, когда рассказывает о войне, о боях, о плене, о побеге из него; да много чего интересного, но он более строгий, на вид, по крайней мере, хотя Сашка и догадывается, что строгость эта по отношению к нему напускная и все-таки… это отец. За то потом всю жизнь Сашка будет вспоминать, как ходил с отцом за грибами, как он скажет, бывало, проходя как бы невзначай мимо: - а ну, Сашка, подыми-ка у той вон елки лапы, нет ли там интересного чего? И там обязательно будет стоять  белый гриб, а то и парочка, да такие красавцы, что и рвать жалко! А однажды на велосипедах поехали она по грибы и на опушке леса, возле маленькой лесной речушки увидели вдруг, что все вокруг розовое. Это высыпали разом  мохнатенькие волнушки. Их было так много, что они с отцом, аккуратно срезая грибы и уложив их пластами в корзины, съездили домой, высыпали урожай маме для обработки и снова поехали за ними. Ведь тогда грибы заготавливали бочками. Зима длинная и к весне все подъедали. Когда было совсем тяжело, мама доставала из бочки соленые грибы, промывала их как следует и жарила с картошкой. Съедали за милую душу!
     А еще в той же лесной речушке отец с мужиками водил бредень и есть даже фотография, где он одной рукой держится за кол, к которому привязана сетка бредня, а в другой держит небольшую щуку, которую только что поймал рукой. А потом разводили костер и варили уху, и ничего вкуснее Сашка в жизни не ел.
     А потом речушки той не стало, потому как начали осушать болота, спрямлять русла этих речушек, которые, как артерии, снабжали водой окрестные леса и поля; и начались лесные пожары, и горят до сих пор торфяники, и не розовеют на опушке волнушки, а страной по прежнему правят другие уже  идиоты, рвущие кровяные артерии, еще чудом оставшиеся.
     На следующий день Сашка утром вышел на работу и бригадир, придирчиво оглядев его, кивнул одобрительно: - Ну, вот, совсем другое дело, что значит выспался человек. А то как истаскавшийся кобелек выглядел.
     А рука Сашкина вновь и вновь оказывалась в трусиках Нельки, натыкаясь на упругие завитки волос. Он уже дважды попал молотком по пальцу, вставил в патрон сверлильного станка метчик вместо сверла и назвал Костю Шаная Левкой, на что тот погрозил Сашке пальцем и сказал: - О работе надо думать, Сашок, о работе. – и погрозил указательным пальцем, глядя укоризненно из под очков.
     - О какой работе, мужики! – Хотелось крикнуть Сашке. – ведь четыре дна всего осталось!  Четыре дня. И я, скорее всего, никогда уже не встану за свой верстак, не пройду утром мимо этих монументальных токарных станков довоенного еще выпуска, пахнущих горячей стальной стружкой и стоящих здесь вечность, не поздороваюсь с Кузьмой Ширяевым – высоким строгим старообрядцем, хозяином одного из этих станков, не поднимусь на второй этаж в инструменталку к Димке Лаптеву поклянчить такое необходимое сверло на 5,8 мм. с победитовым наконечником.
     А чуть поодаль от цеха стояла небольшая кузня, где Сашка от души махал не раз молотом под строгие команды кузнеца. Тот большими щипцами выхватывал раскаленную добела заготовку из горна и клал её на наковальню. Маленьким молоточком он указывал молотобойцу, куда наносить удар молотом и с какой силой, и тот плющил металл, пока он не чернел, остывая. И так до тех пор, пока из- под рук кузнеца не выходила нужная деталь станка иль какого-то агрегата. А потом уже Сашка – слесарь второго разряда, приступал к обработке этой детали. Сначала грубая обработка на наждаке, затем драчёвым напильником, личным, постоянные замеры детали кронциркулем, а затем и штангельциркулем… впрочем, и меня что-то понесло со штихелями.
     На самом деле Сашку волновала сейчас  предстоящая встреча с Нелькой – первая после той, драматической во всех отношениях, встречи, а из событий той злополучной ночи – его неудачная попытка. Наверное, был он все-таки эгоистом, опытная классная руководительница разглядела в нем эти черты, прятавшиеся за коллективными тимуровскими начинаниями и сбором макулатуры. Да, он здорово волновался за Нельку, но ведь кончилось все благополучно и нет смысла заново все это перебирать. Классическое любовное приключение – не более того. А вот то, что ему уезжать скоро, а любовь их так и осталась без финальной точки, это его не устраивало никак. Может, не побывай его рука в трусиках Нельки, не испытывал бы он сейчас тех… не мук даже, а несбывшихся ожиданий, ведь то, что должно было последовать тогда, когда он уже почти снял… Нет, так себя можно довести до… внезапной поллюции.
      Вечером Сашка знакомым маршрутом вновь спешил к любимой. И давайте не будем  осуждать  его за мысли, устремления, фантазии, мечты. Семнадцать лет человеку, а столько испытаний. Да куда легче в кузнице молотом махать, чем пережить все это за короткий период. Но, ничего, у него ещё есть время исправить ситуацию.
     Вот и знакомая беседка, но знакомой фигурки Нельки в ней пока нет. Наверное, опять эти бесенята-пионеры никак не уляжутся, а Нелька, как человек ответственный, не уйдет от них до тех пор, пока они не уснут.
     Но, вот и она. Нелька, как всегда, буквально впорхнула в беседку, Сашка бросился ей навстречу, обнял и крепко поцеловал в чуть влажные губы.
     - Всё хорошо, Нелька? Какая же ты умница!
     - Будешь умницей, - улыбнулась Нелька, - спасибо Валюшке, без неё бы мне крышка.
     - А где сейчас Лёвка, - спросил Сашка, - он не может…
     - Не может, не может. Он успокоился, вроде и уехал с друзьями на неделю в отпуск. Они будут на байдарках спускаться по какой-то уральской реке, ловить рыбу, а мы сможем спокойно провести оставшиеся дни, вот. – И Нелька чмокнула Сашку в щёку.
     - Тогда пошли, пошли отсюда. – Сашка взял Нельку за руку и увлёк за собой на выход, почувствовав вдруг небольшое сопротивление, больше похожее на раздумье – идти или остаться здесь, но Сашка не оставлял выбора и Нелька сдалась.
     Он был несколько возбужден прошедшими уже событиями и ожиданием предстоящего опять испытания на взрослость, да вдобавок и скорого уже отъезда, а потому говорил, не переставая: - Нелька, пожалуйста, в ночь отъезда я приду не в 11-ть, как всегда, а в 12-ть, будет вечеринка с друзьями, проводы, но, чтобы ни было, я удеру и в полночь обязательно буду… Пусть полчаса, но я должен увидеть тебя перед тем, как уехать…
     - Да не волнуйся, конечно, я буду ждать, Сашка. А ты еще вот что запомни. Как приедешь в училище, сразу же напиши и укажи точный обратный адрес. Но сам пиши на адрес Вальки Степановой, - и Нелька продиктовала ему, - запомнил? Несложно совсем…
     - Как здорово ты придумала, Нелька, - обрадовался Сашка, - а я голову сломал, думая, как же нам быть, куда мне писать… Ну, лучше не придумать просто!
     Что за вечер чудный сегодня: Левка уехал и не может помешать их оставшимся свиданиям, Нелька так здорово разрешила этот, казалось, неразрешимый вопрос с их перепиской. Да, конечно, если бы они жили в городе, проблемы не было: пиши на почтамт «до востребования», но в селе это невозможно, хотя и здесь почта есть. Но просто здесь тайное сразу станет явным и тогда… не поможет уже никакая Валька.
     Они шли по знакомой совсем тропинке, зная, где она повернет внезапно налево, где толстые еловые корни, похожие на переплетенных змей, выползали прямо на тропу и мешали проходу, где упавшая под напором ветра старая береза преграждала путь и её надо было обогнуть справа. Но, вот… та самая крохотная полянка, поросшая лесным разнотравьем, не полянка даже, а так – пятачок, где они лежали с Нелькой… да ничего и не лежали! Только-только тогда и тут собака эта…
     Сашка решительно остановился, выпустил Нелькину руку и одним движением раскинул свой плащ на траве. Очень это ловко у него получилось и он остался доволен собой. Но вместе с тем он чувствовал, что зубы его начинают выбивать нервную дрожь и решил обойтись без долгих прелюдий. Откуда ему было знать, что в этом деле прелюдии совершенно необходимы, особенно для неё – любимой, что зачастую именно они являются залогом мужского успеха, что здесь так важны ласковые руки мужчины, успокаивающий, но вместе с тем чуть тревожный шепот, его чуть влажные иль даже пересохшие – а что тут сделаешь! – губы; движения должны быть плавными, а руки… руки просто обязаны быть в тех точках, которые сейчас наиболее важны для неё.
     А Сашка знакомым уже движением опрокинул только-только севшую на плащ Нельку и решительно  вонзил руку в трусики!
     - Сейчас. Я сейчас, Нелька. – Другая рука судорожно расправлялась с ремнем и…
     - Мне нельзя, Сашка… – Рваным осколком вонзилось в мозг и он рывков вырвал руку из трусиков Нельки.
     И всё-таки он был мужчиной. Когда примерно через час они расставались, он как ни в чем ни бывало чмокнул Нельку в щеку и ушел, почти не спотыкаясь, хотя глаза его в ночной темноте сегодня видели особенно плохо.   
      
     … Итак, поезд на Харьков отправлялся завтра, в 10.40 утра с Курского вокзала. А сегодня вечером придут ребята, чтобы проводить Сашку. Мама целый день стряпает, не отходя от плиты, отец, отпросившийся с работы, ходит нервно по квартире, не зная, чем заняться.
     Кстати, они на днях переехали в новую двухкомнатную квартиру в только что построенном кирпичном доме. Квартира на третьем этаже, из её окон виден даже краешек того дома, в котором… осталась жить Нелька. До него всего-то метров восемьдесят. А все равно как –то грустно. Ладно.
     А этот дом строился странным таким методом, который назывался «самострой». Это такая хрень, когда в строительстве участвуют будущие жильцы. В свободное от работы время они приходят на стройку и убирают скопившийся мусор, подают наверх кирпич, раствор, отделочные материалы и прочее. Каждая семья должна отработать определенное количество часов, а если не отработает, то… что за это будет, Сашка не знал, но тоже ходил несколько раз на стройку вместе с отцом. Отец говорил, что в доме должны были быть даже балконы, но, по его словам, их благополучно пропили, то есть не их, а деньги, которые на них  должны были выделены. Но это такие мелочи, на которые никто не обратил внимания, потому что главным была квартира как факт.
     Квартира была самой рядовой, со смежными комнатами и шестиметровой кухней. Газ пока еще только обещали подвести, а пока в кухне стояла печка, которую нужно было топить, чтобы что-то приготовить. Ванной тоже не было, но вскоре отец, работавший уже заместителем директора комбината, привез ванную, колонку и рабочие установили все это в крохотном санузле так, что на унитазе теперь можно было разместиться только боком. Но это тоже мелочи, потому как ванная важнее. А то, что колонка дровяная, даже лучше, потому что зимой её натопят и в малюсеньком помещении становится жарко, как бывало в бане, куда теперь они с отцом ходить перестали. А зачем баня, когда есть ванная? Хотя сосед снизу, Кузьма Александрович, даже когда они тоже поставили ванну, все равно в баню ходить не перестал. Потому что там была чудная парилка, которую никакой ванной не заменишь. Придя из бани он, раскрасневшийся, с тазиком подмышкой, из которого торчал мокрый еще веник, усаживался на лавочку напротив подъезда, доставал кисет, брал щедрую понюшку табака, ловким движением большого пальца  заправлял табак поочередно в каждую ноздрю, застывал на время и… чихал проникновенно. Эту картинку можно было наблюдать еще многие десятилетия. Потому что когда Кузьме Александровичу исполнилось уже 90, он по прежнему ходил в баню, усаживался на лавочку, доставал кисет и…
     Проводы получились так себе, хотя ребята, выпившие водочки и хорошо закусившие, громко и весело обсуждали что-то важное, Сашкин отец спорил с ними, мама поддерживала на столе рабочий порядок, а сам Сашка… только и ждал, когда висящие на стене часы пробьют одиннадцать и он уйдет прощаться с Нелькой.
     Ушел он по английски, справедливо полагая, что обижаться на него не будут, а мама сумеет объяснить ребятам, что иначе было нельзя.
     Ночь была, как и все ночи этого, прошедшего уже месяца, чудесной. Да, с погодой им определенно повезло. Много лет спустя Сашка с удивлением наблюдал в июле холодные ночи и вспоминал, как они с Нелькой гуляли, легко одетые и не мерзли совсем. Бывали в июле и сильные грозы, даже затяжные дожди, но в то лето этого не было и в помине. Позже он замечал, что в июле полно злой  мошкары и не менее свирепых комаров, но, как ни напрягался, не помнил, чтобы они отмахивались от надоедливых насекомых. Такое впечатление, что встречались они в фешенебельном гостиничном номере с кондиционером, с засетченными стеклопакетами и вышколенными лакеями, доставлявшими по их требованию деликатесы в номер, а не на берегу крохотной лесной речушки с заиленным дном, поющими ночью лягушками и огромными ненасытными комарихами.
     А все было просто: плохое забывается и остается чистое, светлое, любимое. Срабатывает все тот же инстинкт самосохранения, когда память безжалостно расправляется с негативом во избежание совершенно ненужного инсульта, а  сердце бьется  в нормальном режиме, снабжая мозг кислородом.
     Сейчас Сашка простится с Нелькой и уедет завтра в Харьков, чтобы стать офицером, который сможет содержать свою семью, быть настоящим кормильцем. Да, это нелегкий хлеб, это прежде всего субординация, это жизнь на колесах, это неустроенный быт, это комнатка в общежитии, но их любовь выдержит все эти невзгоды, они пройдут их…
     До знакомой беседки оставалось два десятка шагов и Сашка вдруг услышал голоса. Кто мог разговаривать в Их беседке? Стоп, один из голосов Нелькин, он узнает его из тысячи других. А второй? Чей-то мужской незнакомый голос…
     Сашка под прикрытием огромных еловых лап приблизился к беседке и заглянул в неё. Он узнал этого человека, но почему тот был здесь, непонятно. Это Борис Коршунов – мужчина лет под тридцать, со светлой, слегка вьющейся шапкой волос, Сашка иногда видел его в их дворе, играющем в волейбол, и Борис совсем неплохо играл. Судя по интонациям, уверенный в себе человек, может даже самоуверенный, поскольку говорил излишне резко и запальчиво. Вот и сейчас Сашка расслышал из-за шума елей его голос:
     - Нелька, зачем тебе этот мальчишка, что за глупости ты затеяла! Ты же знаешь, как давно я люблю тебя! Я готов бросить хоть завтра семью и быть с тобой! Если бы не этот Левка, повстречавшийся тебе в институте, я никогда бы отдал тебя!.. Сколько уже лет я с ума схожу, тоскуя по тебе!
     Вот оно в чем дело, - думал совершенно ошарашенный происходящим Сашка, - тут любовные признания, воспоминания былых встреч, но как же… я? Ведь он не мог оказаться случайно, именно в это время, когда я должен прийти на последнее свидание, здесь, в этой беседке! Значит, Нелька назначила ему это время! Но, что это? Измена? Как это можно понять?
     И Сашка вошел в беседку. Не глядя в сторону Бориса, он сказал охрипшим, как оказалось, голосом:- Нелька, как же так, мне через несколько часов уезжать, нам надо проститься с тобой. Что здесь происходит? Почему этот  человек здесь?
     Ответ был безжалостен.
     -Пожалуйста, Саша, оставь нас вдвоем. У нас серьезный разговор и нам надо его закончить. Подожди там, у ворот. – И она кивнула головой в сторону лагерных ворот, где, в свете фонаря, как заметил еще раньше Сашка, стоял велосипед, теперь ясно, кому принадлежащий.
     Ослушаться он не мог и вышел из беседки. Стоять рядом с ней было неприлично и Сашка вышел за ворота лагеря, присел на гладкий пенек, торчащий совсем недалеко от забора и закурил.   
      Описывать все его мысли, страдания за эти минуты не представляется возможным. Кроме того, зачем повторяться? Я рекомендую всем, кто хочет окунуться в океан любовных страданий, обратиться к «Страданиям молодого Вертера.» Иоганна Гёте. Там есть все: Лотта – наша Нелька, Альберт – Левка, Вертер – Сашка, сумасшедший Генрих – Борис. Да, все это с различными интерпретациями, но тем интереснее и, если хотите, забавнее.
     Но Сашка не находил сложившуюся ситуацию забавной. Время неумолимо шло, уже брезжил рассвет, а в беседке все еще слышались голоса. Казалось, ещё чуть и он может наделать непоправимых глупостей. Вот он уже встал, сжимая кулаки… но тут из беседки вышел Борис, сел на велосипед и, не глядя в сторону Сашки, скрылся за деревьями.
     Из беседки показалась Нелька и быстрыми шагами пошла вглубь лагеря. Сашка бросился к ней…
     - А, ты ещё здесь. – Удивилась Нелька, не глядя на него, – я думала, ты ушел уже, у тебя же поезд вроде… Я хочу спать, Саша. Ты… прости меня.
     Она  повернулась и ушла.




                Глава 19.



… Как он шел тогда домой, как собирался в дорогу, ничего этого в памяти не осталось. И, все-таки, хватило ума не показать своего состояния родителям и проститься с ними, и хорошо, что ребята разошлись давно, да и у него времени осталось только на то, чтобы взять вещи и пойти на автобус, который довезет его до станции. Полтора часа и он будет на Курском вокзале, откуда отправится его поезд до Харькова.
     Он ехал поступать в военное училище, не понимая, зачем он это делает. Ведь изначально было задумано, что звание офицера через три года даст ему возможность содержать семью. Но какую, к чертям, семью, если и любимой женщины-то теперь не было! Или была? А тогда что это вообще было – в  прощальную ночь? Ведь Нелька не оставила ему никаких шансов! Если допустить на секунду, что этот Борис случайно приперся в их беседку, то Нелька выпроводила бы его еще до прихода Сашки. Хорошо, пусть не получилось и он в наглую остался. Но тогда после его - Сашкиного появления в беседке, когда стало ясно, что у них свидание, она должна была просто выгнать непрошеного гостя. Или, все-таки, прошеного? А что, если это она ему назначила свидание именно на это время? Но зачем? И вообще, откуда он взялся вдруг – этот Борис? Она же замужняя женщина! Ах, да, но с ним тогда тоже…
     Сашка не мог найти ответа ни на один поставленный вопрос. Его жизненного опыта явно не хватало, чтобы набросать какие-то, пусть даже самые невозможные варианты и потом их расставлять по полочкам.
     Но вот и Харьков, наконец. За свою короткую еще жизнь ему нечасто приходилось бывать в каких-то крупных городах. Помнится,  в летние каникулы после восьмого класса они всей семьей гостили у маминой сестры в Ростове-на-Дону. У него там оказались двоюродные брат и сестра. Нет, об их существовании Сашка знал, конечно, но воочию никогда не видел. И вот теперь познакомился. Брат Вовка был старше него на три года и выглядел совсем взрослым юношей. Ростом  он был выше сантиметров на десять, а весом больше на все двадцать кг. Был к тому же перворазрядником по боксу и потому ходить с ним вечером в городской парк было не страшно. К тому же, кто не слышал поговорку: «Одесса –мама, Ростов – папа.» Наверное, не случайно она родилась.
     Сестра Люська была всего на год старше него и была… девчонка как девчонка. Поскольку она была сестрой, то интереса для Сашки не представляла. Это раньше, он читал где-то, в дворянских семьях допускались браки между кузиной и кузином, (ударение на втором слоге) но сейчас это считалось инцестом и было запрещено. Дворян можно было понять: сидели сиднем в своих, зачастую отдаленных от больших городов имениях, подходящих женихов иль, наоборот, невест поблизости не наблюдалось, а тут скучающая кузина приехала погостить, вот и случилось…
     А Люська была ничего так девчонка, достаточно высокая и грудь уже сформировалась. Жили они в большой квартире в центре Ростова и Сашка как-то через небольшое окно, выходящее из ванной комнаты в кухню, заглянул украдкой в ванную, когда там сестричка принимала душ. Было… волнительно очень и гораздо интереснее, чем в детском саду много лет назад.
     А по утрам со двора, напоминающего огромный колодец, раздавался голос молочниц, привезших свежее молоко, творог, сметану и яйца. Они бесцеремонно будили жильцов и никто не возникал, так как понимал, что Ростов – город южный и когда взойдет солнце, начнется пекло и молочным продуктам придет трындец.
    А жара стояла страшная. Утром, позавтракав, Сашка с родителями шел на донской пляж. Это легко сказать – шел, а на самом деле надо было дойти до Дона, это было утром еще не трудно, поскольку солнце не успело разойтись, потом они, как и другие, садились на небольшой пароходик, который доставлял желающих на другой – пологий берег, где и был пляж. Известно, что у равнинных рек один берег крутой, другой – пологий. Причем они чередуются время от времени,  и, поскольку город расположился на крутом берегу, то пляж был на пологом, который весной, в половодье, затапливало.
     Сашка помнил еще, что почти всегда, когда они подходили к берегу, в воде, у пристани, белели раздутыми животами огромные сомы, сазаны, судаки, оглушенные двигателями ракет или даже порубленные винтами. Таких огромных рыб он никогда раньше не видел, в их речушке водились в небольшом количестве только усатые пескари размером с… указательный палец.
     Накупавшись до одури и подкоптившись на солнце, они возвращались домой. И вот здесь их ждало еще одно испытание: дорога от Дона в город шла в гору, причем подъем был крутой и продолжительный. Преодолев его, они покрывались липким потом и все их купание шло к чертям. Придя домой, все по очереди залезали в ванную смывать пыль и пот.
     Зато через неделю приехавшие москвичи ( тут никого не интересовало, из самой Москвы были родственники или из Подмосковья, говор у них был московский – «акающий», значит и являлись они москвичами. Кстати, когда Сашка, после месячного отдыха в Ростове приехал домой, то ребята во дворе заметили, что говорить он стал с южнорусским говорком.) отличались от коренного населения густым коричневым загаром, а те же Вовка и Люська ходили белокожие, как только что выписанный больной после длительного пребывания в стационаре.
     А еще Григорий Георгиевич, муж тетки, работавший каким-то начальником и имевший персональный уазик, привозил из колхозных садов огромные корзины с вишней, жерделами и все объедались фруктами, а мама наварила два ведра варенья.
     А сейчас поезд пришел в Харьков, Сашка вышел на привокзальную площадь и почувствовал, что проголодался. Он знал, что училище находится на Холодной Горе и спросил прохожего, как туда добраться. Оказалось, что нужно проехать на трамвае несколько остановок, но можно  дойти пешком, если не торопишься. Сашка не торопился, потому как будущее его представлялось сейчас не очень внятным и потому пройтись и подумать о смысле жизни, а заодно и поесть, было в самый раз. Он шел и искал глазами вывески с надписью типа «Столовая» или «Кафе», «Пельменная», быть может, но ничего такого не попадалось. Он совсем уже отчаялся и спросил у проходящей молодой женщины, где можно перекусить, а то он не видит что- то таких заведений в их городе. Та тут же заголосила на всю улицу южнорусским говорком: - Та ты що, хлопчик, не бачишь, что их вона скильки? Воны «Iдальня», и дальше, глянь – еще «Iдальня»…      
     Так он узнал, что «Iдальня» – это и есть самое распространенное заведение  общепита в братской Украинской республике.
     Плотно перекусив, он вышел на улицу, с удовольствием закурил и пошел не спеша в направлении, указанным ранее местным жителем. Теперь Сашка с интересом разглядывал вывески на домах и выяснил, что «Перукарня», это вовсе не пекарня, как можно подумать, а совсем даже «Парикмахерская», а «Ремонт годильников» означает «Ремонт часов.»
     А еще вокруг были каштаны, акации, пирамидальные тополя и все это говорило Сашке, что он приехал в чужой  южный город, да еще с малопонятным языком.
     В училище уже кипела абитуриентская жизнь. Курсанты были на каникулах и в казармах, на ухоженных аллеях сновали броуновским движением непривычные для этих стен гражданские лица, одетые кто во что горазд. До начала экзаменов оставалась еще неделя и щеголеватые сержанты, а то и просто рядовые водили строем одетых в штатское ребят на самоподготовку в учебный корпус, располагавшийся через дорогу.
     Надо сказать, что эти сержанты, ефрейторы и рядовые срочной службы тоже поступали в военное училище и имели при зачислении определенные льготы. К тому же они уже сейчас были главной опорой для офицеров – будущих командиров взводов. Им – срочникам, достаточно было сдать все на «трояки» и их вне конкурса зачисляли в училище.
     Отделением, в которое был зачислен Сашка, командовал  Борис Мёдов – коренастый круглолицый ефрейтор, строгий вид которого не располагал к шуткам, нарушениям дисциплины и прочим штатским безобразиям. Поймав нарушителя, ефрейтор ставил его в положение «смирно» и, выпучив глаза, выговаривал тому все, что положено было по Уставу, не принимая во внимание, что никакого Устава эти ребята ещё в глаза не видели. Борис был настоящий ефрейтор.
     Учитывая подавленное состояние Сашки, он «под раздачу» пока ни разу не попал. Собственно, ему было абсолютно наплевать, что происходит вокруг. Ребята на самоподготовке усердно занимались, повторяя алгебраические задачки, теоремы по геометрии, физические законы и даже правила по русскому языку, но Сашке всё это в голову не лезло. Там билась, как свободолюбивый воробей в клетке, одна единственная мысль: почему Нелька так поступила?
     Кстати, насчет воробья. Когда Сашка был мальчишкой, отец однажды принес синичку, залетевшую к нему в кабинет и с большим трудом, но все-таки пойманную. Отец тогда работал уже начальником самого крупного на комбинате фасонного цеха. Сашка обрадовался подарку и синичка долго жила у них, весело посвистывая по утрам, пока не умерла естественной смертью. Ведь никто не знал, в каком возрасте она попала к ним.
     Сашка убрал тогда опустевшую клетку в сарай, скучал по питомице, но уже через месяц отец поймал теперь уже воробья. Чем птичкам нравился кабинет отца, трудно сказать, может, многочисленные мошки, вившиеся в потоке теплого воздуха, выходившего из открытой форточки, привлекали пернатых.
     Воробей, конечно, был менее желанной птичкой, нежели синица или краснопузый щёголь снегирь, о котором давно мечтал Сашка, но тогда он  и ему обрадовался. Он вообще любил всякую живность и с удовольствием ухаживал за кроликами, которых они с отцом держали в сарае. Это, впрочем, не мешало ему любить крольчатину, приготовленную мамой в духовке с картошечкой, морковкой и нарезанным кольцами подрумяненным лучком.      
     Уже на утро Сашка обнаружил воробья, лежащего в клетке бездыханно кверху лапками. Потом ему кто-то из знатоков орнитологии сказал, что воробьи в клетках не живут. Они без воли никак.
     Позже, повзрослев чуток, Сашка поймет, что его натура совсем не терпит подчинения, причем нельзя сказать, что был он по природе своей анархистом иль конченым свободолюбцем, но… подчиняться он не любил. А это до каких высот надо дорасти, чтоб ты только командиром был и выше по званию уже никого бы не было! Но и генерал кому-то подчиняется. И маршал даже. Нет, противно все это было его организму.
     Но сейчас у Сашки не было сил сопротивляться чему-то. Ефрейтор командовал построение и он становился в строй. Подъем – и он вставал быстро, понимая, что это дома мама могла пройти мимо дивана, на котором спал Сашка, раз двадцать и все эти двадцать раз ровным спокойным голосом повторять:- Сашок, пора вставать. – Пока его это не начинало уже если не бесить, то портить настроение точно.
     Но ефрейтор Медов – не мама и команду «Подъем» дает один раз.
     Все эти дни, что он был в училище, Сашку не покидала мысль, что он где-то уже видел этого служаку-ефрейтора. Он понимал, что это глупо, что их пути не могли где-то пересечься, поскольку тот был на два с лишним года старше Сашки, но ощущение дежа-вю Сашку не покидало.
     Наконец ему это надоело и он подошел к Борису.
     - Послушай, Борис,- начал Сашка, но ефрейтор тут же, встав по стойке «смирно», одернул его – Почему обращаетесь не по Уставу, товарищ… - а вот тут он осекся, соображая, как ему обозвать Сашку, ведь тот не был еще военнослужащим, но тут же нашелся – товарищ кандидат. Привыкайте к дисциплине.
     Да,  я должен отметить, что поступающих в военное училище называли, по крайней мере в те времена, кандидатами, а не абитуриентами, как поступающих в вузы.
     Сашке пришлось напрячься сейчас, чтобы не послать ефрейтора, куда следует, но это… вряд ли закончилось бы для него хорошо, к тому же сработал инстинкт самосохранения.
     - Разрешите обратиться, товарищ ефрейтор! – Исправился Сашка и добавил – по личному вопросу.
     - Обращайтесь. – разрешил ефрейтор.
     - Товарищ ефрейтор! Меня все эти дни, что вы командуете нами, преследует мысль, что я вашу ро… - тут Сашка осекся виновато, как бы понимая, что его понесло несколько не туда, и он сам не знает, как это вырвалось. Ефрейтор хотел уже возмущенно сказать что-то, но Сашка продолжил как можно настойчивее – виноват, что я вас раньше где-то видел. Такое может быть, товарищ ефрейтор?
     - Такое вполне может быть, - начал  с каким-то загадочным подтекстом ефрейтор, причем с таким видом, что он давно ждал этого вопроса - учитывая, - тут он сделал паузу, - что мы с вами, товарищ кандидат в курсанты… - последовала еще более длительная пауза и торжественное окончание фразы – выросли в одном селе! Понятно?
     Сашка все вспомнил. Недалеко от старого здания сельсовета стояла обмазанная глиной и побеленная известью пополам с мелом избушка, на углах которой обреченно выглядывала дранка, крыша была покрыта позеленевшей уже и местами треснувшей черепицей, а вместо забора даже по фасаду был прибит кое-где к кривым прожилинам полусгнивший горбыль.
 В избушке жила согнутая в три погибели  бабка и её внук Борис. Других обитателей не было, да они и не могли бы там поместиться. Таких убогих домиков в селе было два: там, где жил одноклассник Сашки Чекулец и этот, где жил Борис. Почему у парня не было родителей, Сашка не знал. Он иногда натыкался на этого мальчишку в коридорах школы, но, поскольку тот   был на два класса старше, контактов между ними никогда не было. Встречалось Сашке это лицо и на улице, в клубе, да мало ли где; в селе все друг у друга на глазах. Но сказать что-то еще об этом парне Сашка не мог.
     В общем, все встало на свои места. Но вот что странно: у Сашки ни на секунду не возникло желания вскричать что-то типа: - Земеля! Как я рад! – и хлопнуть со всей дури того по плечу. Иль обнять крепко.  У ефрейтора, судя по всему, тоже.
     И потом, когда Сашка стал уже курсантом, а Борька младшим сержантом и командиром отделения в их взводе, они так и не подружились. Слишком разными они были – служака Медов и пофигист Сашка.
     В отличие от Сашки, военная служба для Бориса была написана у него на роду. Всем своим видом он показывал, что всегда готов выполнить приказ командира, несмотря даже на то, что он мог быть абсурден, нелеп и просто вреден. Приказы не обсуждаются – вот что для Бориса было свято!
     Но и сам он, став пусть маленьким пока, но уже командиром, требовал того же от подчиненных.
     А для Сашки другая воинская аксиома была нормой: -Не спеши выполнить приказ – поскольку может последовать команда «Отставить!»
     Вот и сравните двух военных людей, служащих в одном взводе, а заодно подумайте, какой тип командира важнее и полезнее для армии. Я, например, как гражданский человек, сказал бы, что второй и попробовал обосновать это. Дескать, отдал приказ кто-то в горячке боя иль в трусливом запале, а ты подождал чуток и, глядишь, все само собой и устаканилось, иль соседи в атаку пошли, иль тяжелая артиллерия вражеский окоп накрыла. А могет быть, соколы наши налетели и разбомбили вражьи доты вместе со строчащими непрерывно страшными пулеметами. И бойцы твои живы, и матерям похоронка не пришла, и жена дождалась  мужа. А война все равно кончилась. Все войны кончаются, даже столетние, так на хрена жизни людские губить, ведь она у каждого одна и каждому так хочется пожить, да полюбоваться землей родной, просторами, да наглядеться на баб красивых, да и попробовать их на зубок; да детишек вверх подбрасывать, а потом, когда подрастут, учить их уму-разуму! 
     А Борис иль такой как он вскинет руку к козырьку, крикнет «Есть!», глаза выпучив и погонит солдат своих умирать за Родину, за… очередного урода, захотевшего прославиться. А ты накрой сначала артиллерийским залпом, да не одним, вражеские позиции, а потом продублируй авиацией, а уж затем подымай людей в атаку. Да отступи тут же, если противнику не нанесен тяжкий урон и он строчит из пулеметов вовсю. Опять долби его снарядами и так до тех пор, пока не будешь уверен, что большинство твоих бойцов не вернутся благополучно из боя.
     А иначе на хрена ты учился в военном училище, изучал науки всякие, типа военной топографии, баллистики, тактики и прочие премудрости.
     А еще лучше, ребята, чтобы решались вопросы мирно – дипломатами, которые тоже должны не обтирать штаны в МГИМО, подъезжая туда на Бентлях и меринах, а учиться соответственным их профессии наукам.
     …Но, к сожалению, и в мирное время можно попасть под автоматную очередь, когда ты её совсем не ожидаешь. Полковник Борис Медов в 1989 году шел утром на службу по Новому Арбату, когда из проходящей мимо автомашины раздалась автоматная очередь и прошила Борьку наискосок туловища. Говорят, в то смутное время Борис работал референтом начальника главного политуправления армии и занимался вопросами жилищного строительства для офицеров. Зная, что был он всегда службистом и человеком, не склонным к компромиссам, можно было догадаться, что перешел он дорогу кому-то, кто стремился к большим деньгам министерства обороны.
     Похоронили полковника, которому и было-то всего 44 года, на сельском кладбище рядом с его бабкой. Грохотал над свежевырытой могилой салют, приехавший полковник говорил, что преступников непременно найдут, но стоящий у открытой могилы Сашка понимал, что все это пустые слова, а Борьке надо было научиться все-таки быть более гибким в разных жизненных ситуациях.
     Но все это произойдет аж через четверть века и впереди у них была главная, коренная часть жизни. Это я к тому, что если взять какое-то слово, то впереди у него будет приставка, затем пойдут корень, суффикс и окончание. Так вот, эти предстоящие им двадцать пять лет и были их корнем, когда они должны были решить основные жизненные вопросы: семья, карьера, жилище. И тот же Борис решил уже все эти вопросы: полковничья папаха и вполне возможное генеральское звание, хорошая квартира в центре Москвы, жена и взрослый сын как само собой разумеющееся. Казалось, все самое интересное уже позади и… так оно, в общем, и оказалось, поскольку будущее оборвалось.
     У Сашки все было не так, но мы об этом узнаем в свое время, а когда он стал курсантом, то остался доволен тем, что его земляк стал командиром второго отделения, а не первого, где числился Сашка.
      В классе учебного корпуса, где они готовились к экзаменам, Сашка садился в уголок за последний стол и писал Нельке письма. Три уже отправил. Писал на адрес Вальки Степановой, как и договаривались. Только теперь он не знал, будут ли их вообще читать или сразу бросать в печку.
     Он задавал Нельке только один вопрос: почему она так поступила? «- Я люблю тебя, Нелька. И как жить дальше, не знаю. Твои глаза, руки, походка, голос да все- все, что связано с тобой, и есть моя жизнь. Не понимаю, зачем я здесь – вдали от тебя, раз случилась эта безумная история в последний вечер перед отъездом. Как вообще это могло произойти? Чем дальше отодвигается та кошмарная ночь, тем яснее для меня, что это был сон. Да, ужасный сон в ночь перед… отъездом. А иначе и быть не могло: предстоящая разлука с тобой, Нелька, заслонила все остальное, поэтому присниться что-то другое мне и не могло. Скажи, что это так, Нелька. Пожалуйста, скажи. Я же всегда верил и буду верить тебе, чтобы не произошло. Ты самая красивая, самая лучшая женщина в мире. А я никогда и никого не буду любить так, как тебя. И еще я хочу сказать тебе, Нелька, что я вырасту, стану совсем взрослым, ты прости меня, что я неопытный такой. Это пройдет. А любовь моя останется. Напиши мне, Нелька. Если я не получу твоего письма до последнего экзамена, я уеду отсюда, даже если поступлю. Я решил стать военным только из-за тебя, и ты это знаешь. Твой Сашка.

     Начались экзамены. Сашка получил по математике четверку, не понимая, как это могло быть. Ведь в голове у него было что угодно, только не алгебраические задачки и теоремы по геометрии. Значит, сидела  в нем внутренняя дисциплина, которую взращивали  в пионерской организации, комсомоле, в рабочей бригаде, да отец с матерью, в конце концов. Это нам кажется только, что мы анархисты, а коснись нас что-то важное, так мы и ответим хором: - Есть! – Иначе как объяснить, что и следующий экзамен по физике Сашка сдал тоже на «четыре». Теперь надо было написать диктант, за который в любом случае ему поставят тот же трояк и он будет зачислен в училище.
     …Они только что пришли из учебного корпуса и ждали команды строиться на обед, когда в казарму вошел почтальон и стал раздавать письма, выкрикивая фамилии ребят. Сашка недавно получил  письмо от родителей и не ждал, что прозвучит его фамилия. Тем неожиданнее было услышать её. Он подбежал к почтальону и… это было письмо от Нельки.
    Ни слова не говоря, Сашка развернулся и побежал на улицу, забился в густые заросли акаций ещё и ещё, как бы не веря своим глазам,  смотрел на конверт, где знакомым красивым женским почерком был написан его адрес. Вскрыть конверт он боялся. Просидев так минут двадцать, он все же решился.
     «…- Сашка, милый родной Сашка!  Прости меня. Прости. Я придумала и организовала это свидание с Борисом для того, чтобы ты разлюбил меня. Да-да, разлюбил и забыл, что есть на свете такая  женщина. Я думала, что после всего того, что ты увидел и пережил в ту злую ночь, на месте любви ко мне в твоем сердце поселится ненависть. Я пыталась не оставить тебе шансов и сделала это специально в последнюю ночь перед твоим отъездом. Надо сказать, мой план удался. Всё прошло точно по сценарию, мною написанному. Я понимала, что тебе будет больно. Но не знала, насколько будет больно мне.
     Всё это время, что мы встречались с тобой, я думала о том, что не имею права этого делать. Я старше тебя на восемь лет. Мне казалось, что это много, Сашка. И пройдет сколько-то лет и ты разлюбишь меня, найдешь себе совсем молоденькую девушку – красивую, стройную и главное, незамужнюю. А ведь у меня ещё и ребенок. Пойми правильно мои терзания. Ведь вместо одного ребенка у меня стало два, только один из них- старшенький, требует гораздо больше заботы и любви, чем младший. А ведь в нормальных семьях бывает с точностью до наоборот.
     Вот я и решилась. Но, оказалось, что старший  мне стал так близок, что жить без него невмоготу. Я люблю тебя, Сашка. Слышишь? Люблю. Ну- ка, подними голову и улыбнись. Ведь легче стало жить?
     А теперь внимание. 15-го августа я с подругой еду отдыхать на юг – в Феодосию. Мой поезд будет проходить через Харьков где-то к вечеру. Я обязательно пришлю тебе телеграмму накануне, где сообщу точное время прибытия, номера поезда и вагона. А ты обязательно должен придти. Обязательно. Жди. Пиши.
Твоя Нелька.
     Сашка перечитывал письмо бесчисленное количество раз, пока не выучил его наизусть. Но и после этого смотрел и смотрел на почерк любимой, представлял, как она пишет это письмо, как улыбается, как запечатывает конверт, проведя острым язычком по краешку клапана конверта.
     И тогда он, улыбаясь, провел несколько раз языком по краю конверта там, где всё ещё виднелась ровная полоска клея.
     - Вот мы и поцеловались, Нелька. – улыбнулся счастливый Сашка и так, с улыбкой, вошел в казарму.
     - Сашка червонец нашел, ребята! – закричал высокий красивый, немного полноватый парень, с которым за это время уже подружился Сашка. Был он из подмосковного города Рошаль и звали его Толик Куколкин.
     - Ты ошибся, Толик. – ещё шире улыбнулся Сашка, - я стал миллионером.

     А меж тем до встречи с Нелькой оставалось три дня и если раньше Сашка изводил себя мыслями о ней со знаком «минус», то теперь, с противоположным, но всё равно изводил. Да он, собственно, понял уже, что любви без страданий не бывает, но не дошел ещё до мысли, как долго можно страдать и есть ли по этому вопросу какая-то статистика.
     - И как я – дубина, не мог догадаться, что она решила пожертвовать нашей любовью из боязни, что я со временем её разлюблю. И разлюблю из-за того, что она гораздо старше, что я буду ещё совсем молодым, а она… какой, интересно, Нелька станет в 40 лет? Мне будет 32, а ей 40. Так, кому из моих знакомых женщин сейчас 40 лет? – Таких знакомых у Сашки не было. Да и откуда им взяться – сорокалетним, когда тебе 17-ть? - Стоп,- озарило Сашку, - а сколько сейчас маме?- он прикинул быстро и получилось, что маме 43 года. – но это рядом совсем, - размышлял Сашка, - а папе тогда 41, ведь он младше мамы на два года. Вот, кстати, мама тоже старше отца на два года и ничего, не видно совсем. Ну, у них с Нелькой чуток больше разница, и что? Мама вон какая красивая в свои 43, а почему Нелька в 40 должна хуже выглядеть?  Да в неё все мужики их класса были влюблены, и этот… Борис который, от любви к ней страдает всю жизнь. Вот и страдай дальше…
     Камень с сердца упал, конечно, но теперь надо было ждать телеграмму. Два дня проскочили и вот наступил день, когда он увидит Нельку. Другую Нельку, не ту, которая была тогда, в ночь перед отъездом.
      Телеграммы пока не было. Наступило время обеда. Тишина. Сашка стал нервничать, вспоминать, как Нелька писала о том, что поезд будет в Харькове вечером. Но это такое растяжимое понятие – вечер. Мы говорим – в шесть вечера, но и в 11-ть – тоже вечер,  особенно летом. Так расстояние-то аж 5часов. И что делать? Уже половина пятого, а телеграммы все нет. В увольнение никто Сашку не пустит, да он по любому пошел бы по-тихому, что ему сделают за это? Он не военный ещё.
     - Надо идти. – Принял решение Сашка, - даже если поезд будет поздно вечером, он дождется его, а вот если прозевает, то нет ему прощения. И почему нет телеграммы?
     Метрах в тридцати от КПП в заборе был лаз, все про него знали и никто не спешил его заделывать, потому что он все равно возник бы в другом месте: всем ведь ясно, что время от времени тем же курсантам надо сбегать в ближайший магазинчик за спиртным, потому как периодически у того или другого человека, несмотря на то, что он военный, бывает день рождения и надо обязательно угостить друзей.
     Сашка с ребятами, например, к Новому году, когда они уже четыре месяца были курсантами, закупили бутылку коньяка, бутылку ликера «Шартрез» и ещё бутылку какой-то красивой на вид наливки. Они были совсем ещё неопытны в питейном деле и им просто хотелось чего-то вкусненького. Так почему это не будет «Шартрез?» Но самое интересное началось, когда они – Толик Куколкин, Сашка Горланов, Вовка Серегин и наш Сашка пошли за припрятанными в кустах акации бутылками. Они их очень тщательно спрятали, завернув хорошенько в газеты и присыпав землей. На акации, под которой зарыли вкусное спиртное, надломили ветку, чтобы быстрее найти. Пришли, нашли акацию со сломанной веткой, но спиртного под ней не было. Стали рыскать   
 вокруг – безрезультатно. Начинали уже из-за резко портящегося настроения переругиваться, но тут Толик Куколкин закричал шепотом: - Нашел! Все сюда! – В свертке, который нашел Толик, было три бутылки водки. Не одни они были такие умные, тут, наверное, пол-училища под кустами зарывали свои клады и если поискать ещё, то можно было наверняка отмечать Новый год до 8 марта.   
     Ребята с трофейными бутылками водки расположились за огромной черной трубой котельной, которая отапливала столовую. Что ни говори, а, несмотря на отсутствие снега и плюсовую температуру, отмечали они все-таки Новый год, а не 1 мая - День солидарности всех трудящихся. За трубой было тепло. Выпили раз, второй, третий… А много ли надо молодым парням, совершенно не приученным еще к спиртному, да еще такому невкусному как водка? Немного. Проснулись они оттого, что  кто-то упорно пытался их разбудить. Открыв глаза, встряхивая шальными от пития головами,  они услышали, что их очень вежливо, но настойчиво спрашивают, не чужую ли водку они сегодня пили? Ребята честно ответили, что, может и чужую, но кто-то пьет их вкусный «Шартрез» и коньяк, да еще и наливкой запивает и они вынуждены были довольствоваться тем, что нашли. Тогда те ребята, оказавшиеся курсантами второго курса сказали, что раз такое дело, то обиды они не держат и готовы вместе допить эту невкусную водку. Наши хлопцы согласились, что это будет справедливо, да им уже и так хорошо от выпитого и они подняли стаканы за Новый год. 
  А потом они пошли в учебный корпус, где был организован новогодний бал, куда можно было даже пригласить девушку. С ними, то есть с девушками, проблем не было, по субботам и воскресеньям, когда курсантов отпускали в увольнение, девушки гурьбой толпились у ворот КПП. Да, здесь, конечно, были уже «чьи-то» девушки, особенно это касалось старших курсов, но были и просто девчонки, которые хотели познакомиться с курсантом гвардейского училища. Ведь курсант – это спортивный подтянутый молодой человек с безукоризненной выправкой, в красивом мундире, на кителе которого сверкает  алой эмалью гвардейский значок, а на плечах отливает солнцем на погонах ярко-желтый широкий кант. Хромовые сапоги начищены и собраны внизу в небольшую гармошку, как было модно в те годы. Потом, в конце шестидесятых  было модно ходить в «дутых» сапогах, которые или специально шились таким образом и стоили дорого, или заглаживались особым способом горячим утюгом.
     Быть девушкой иль женой военного было тогда… как тут сказать точнее: выгодно? Почетно? Престижно? Надежно? Интересно, быть может? Романтично? Видите, вариантов эпитетов  сколько?  Мы скажем по современному – клёво. А ещё более клево лет через… цать стать женой генерала. А что? Плох тот солдат…
     А возьмем, к примеру, инженера. Учиться аж пять лет, а толку? Да что сравнивать, если даже поговорка ходила со злым пожеланием своей сопернице: -Чтоб тебе выйти замуж за инженера и жить на его зарплату! – Во как! Кошмар. До чего довели гегемоны элиту государства! Бывало-то и инженеры ходили в фирменных мундирах не хуже военных, а ценились не в пример выше! Эх, да что толковать зря!  Всё через зад в этой стране.
    
     Но сейчас Сашка был одет в штатское, Приказ о зачислении в училище его, как и других поступивших ребят, выйдет позднее. Но у штатских свои преимущества: их не сцапает военный патруль. Поэтому Сашка спокойно сел в трамвай и доехал до железнодорожного вокзала. А это вам не какой-нибудь вокзал занюханного городка, а железнодорожный вокзал бывшей столицы Украины города Харькова. Поездов здесь прибывает тьма. Узловая станция.
     Сашка вышел на перрон, закурил и услышал голос диктора, который бесстрастно, как будто для него специально сообщил, что поезд Москва –Феодосия прибывает на первый путь.
    Он успел подумать, что чудеса бывают не только в сказках и пошел туда, где должен был остановиться тепловоз.
     - Начну с первого вагона и пойду в хвост. Если есть Бог, то мы с Нелькой встретимся.
     Поезд подошел медленно-медленно, и тут же невидимый диктор сказала Сашке, что стоять он будет двадцать минут, поскольку происходит смена тепловоза. Он немедленно двинулся вдоль состава, из которого стали выходить сначала проводницы, откинув стальные пороги, а потом и пассажиры, решившие прогуляться или купить что-то у офеней, бегущих вдоль вагонов.
     Первый вагон, второй, третий. Нельки не было. Сашка шел быстро, поскольку вагонов было много, сталкивался с идущими навстречу, оттирал бесцеремонно в сторону двигающихся в попутном направлении, спотыкался, но глаза его все время скользили по окнам вагонов.
     Она оказалась в девятом вагоне. Сашка увидел её лицо в окошке купе, темные тонкие стрелки Нелькиных бровей взметнулись радостно наверх, мелькнул маленький изящный носик, который Сашка так любил целовать, она всплеснула руками и исчезла, но уже через секунды  была на перроне и повисла у него на шее.
     - Почему ты так поздно, Сашка? – шептала Нелька, - я же послала телеграмму…
     - Я не получил её, Нелька. Пошел наобум.
     - Но успел же, успел. Эх, ты, Сатя Фо…
     - Нелька! Нелька!
     - Ты прости меня, прости…
     - Все это в прошлом, Нелька. Мы вместе, и это главное.
     - Граждане провожающие! Поезд Москва-Феодосия отправляется через две минуты с первого пути. Просьба пассажиров занять свои места, а провожающих покинуть вагоны!
     Голос диктора был грозен, сух и безжалостен. Конечно, если бы он – диктор, знал о встрече Сашки с Нелькой, такой важной для них обоих, такой долгожданной, то он задержал бы отправление, тем более, что диктор была женщина, но… она не была в курсе этого замечательного события, она не видела сияющих глаз влюбленных, их сплетенных рук, их полных нежности улыбок…
     - Уже все, Нелька, - шептал Сашка, не понимая совсем, как же он вот сейчас опять останется один, без любимой, наедине со своими мыслями о ней…
     - Я буду писать тебе, Сашка. Каждый день. И ты будешь каждый день получать от меня весточку. Слышишь?
     - Слышу, Нелька. Я тоже каждый день буду писать…
     - Все, влюбленные, пора. – прямо над ухом раздался вполне доброжелательный голос улыбающейся проводницы вагона, - поцелуй на прощанье и…
     Сашка не стал провожать до бесконечности глазами удаляющийся вагон с Нелькой и теперь уверенным, почти военным шагом шагал по перрону. А как же? Он знает, что любим, а уж как он любит Нельку, стоит ли и говорить. Ту кошмарную ночь – забыть! И не вспоминать никогда! Ему всего-то семнадцать лет и впереди целая жизнь, и в этой жизни у него уже есть такое сокровище как Нелька, любимая и единственная до конца жизни…
     Эх, Сашка! В том все и дело, что тебе всего лишь семнадцать. И в этом возрасте совсем ничего не известно про черно-белые полосы…

    

    
                Глава 20.




     А сегодня Сашка до того обнаглел, что, подойдя к училищу, не стал пользоваться лазейкой в заборе, а поперся на КПП, там по счастью в узком дощатом проходе почему-то никого не было, и он беспрепятственно прошел на территорию и дошел до казармы. Его даже еще не хватились, настолько быстро он обернулся.
     - Вот ведь как бывает. – думал Сашка, - всего два часа, а как будто побывал на другом конце планеты и вернулся. Так, наверное, Гагарин себя чувствовал после часа полета.- Тут он провел рукой по волосам и тихо засмеялся – с Гагариным это я лишканул, конечно, скромнее надо быть. Ну, у каждого свой космос.
     А вскоре вышел Приказ об их зачислении в училище и неожиданно Сашка получил трое суток отпуска. Его предоставили всем, кто работал до поступления для того, чтобы рассчитаться на предприятиях как положено.
     Но не ехать же в отпуск в гражданской одежде! Ведь есть уже Приказ о зачислении и даже выдан соответствующий документ. А из отпуска  начали возвращаться курсанты и вновь поступившие брали у них парадные мундиры и ехали как заправские военные домой. У Сашки до сих пор осталась от того краткосрочного отпуска фотография, где он стоит с родителями на фоне темно-изумрудной зелени деревьев. Только он и родители знали, что сразу за деревьями стоял совершенно ужасный общественный туалет, поскольку фотография находилась рядом с городским рынком. Но фотограф сказал, что лучшего фона здесь не найти, а запах по фото не передается.
     И еще было до слез обидно, что Нелька уехала отдыхать и не могла видеть его во всей курсантской красе. Но она писала ему каждый день, и когда он вернулся в училище, его ждала пусть маленькая, но стопка толстых конвертов с её чудными письмами, полными любви.   
               
                Глава    …

               
     А у Сашки началась совсем новая, в корне отличающаяся от прежней, жизнь. Это там, на далекой теперь «гражданке», он был «один сын у родителей – эгоист.» Это там, в уютной квартирке, мама, проходя мимо Сашки, сладко спящего на диване, приговаривала : - Сашка, вставай. – Сашка слышал, конечно, мамин голос, но знал, паршивец, что именно он никогда в его жизни не причинит ему даже малейшего вреда. Наоборот, всю его жизнь голос мамы как-то, незаметно зачастую, помогал в трудные минуты, заставлял идти дальше, а ведь бывало совсем невмоготу, казалось, что и жизнь кончена, но… надо идти дальше, ведь он один сын у родителей, и сердце матери может не выдержать, если с ним что-то случится.
     Повезло Сашке с родителями. И дело совсем не в том даже, что были они людьми уважаемыми на селе, а в том, что старались не лезть с бесцеремонными советами в другую жизнь. Себя уважали и к другим старались относиться так же.
     А вообще, здесь много факторов сразу сошлось. Во-первых, красивая пара. Говорили, что самая красивая в селе. Не знаю, раз в народе говорили так, значит – правда. Дурного слова о них никто не мог сказать. Потому как не было дурных поступков. Профессии уважаемые. Мама с 1949 года, как приехали в это село с Дальнего Востока, до середины аж 90-х годов работала медицинской сестрой в сельской больнице. Кто ж ее не знал, да не уважал? Уж восьмой десяток ей шел, а в самую плохую вену укол делала без промаха. Если соседи за помощью обращались, никогда не отказывала. Сплетен не собирала. О других дурного не говорила. Мужа любила всю жизнь, а после его смерти раз в неделю обязательно навещала могилку. И так на протяжении почти двадцати лет.  Умерла тихо, во сне.
Легла на бочок, ладошки подложив под щечку и не проснулась. Сердце остановилось. Не всякому Господь такую смерть посылает.
     Отец с виду мужчина строгий был. На то он и мужчина. Когда в это село приехали, ему 26 лет было. А уж пережито к этим годкам было столько… Помните, два брата женились на двух сестрах?  Вот к брату отца, дядюшке своему они тогда и приехали. Дядюшка – Александр Александрович, страшно деловой был. Жили они напротив церкви, в бывшем поповском доме. Большой дом, сад с разросшимися яблонями, вишнями. Дядька зимой ходил в длинном кожаном коричневом пальто и красивых бело-коричневых щегольских бурках на ногах. На селе так никто больше не одевался. Работал на текстильном шелковом комбинате в снабжении. Что хошь мог достать, когда требовалось. Уважали Александра Александровича.
     Наш-то Сашка ему однажды хорошую подлянку устроил. Два с половиной годика ему было, когда они сюда, в Подмосковье, приехали. Дите и есть дите. Никто ему не объяснил, что вставными дедушкиными челюстями, в целях гигиены на ночь в стаканчик положенными, играть не следует. А уж случилось если, положи, где взял, а не разбрасывай зубы по дому. Не нашел утром дедушка зубов в стакане. А ему на работу идти, с людями разговаривать, по делам ехать куда… Шуму было много, но с дитя, известное дело, много не возьмешь.
     Потом съехали они от родственников, сняли комнату у старообрядцев Шаненковых, но в гости Сашка в поповский дом ходил часто. Зимой, помнится, идет по мощеной крупным булыжником улице, вот уж и церковь показалась, мороз трещит двадцатиградусный, а навстречу сам Александр Александрович. Глянул Сашке в лицо: - Ах, ты паршивец, щека-то белая совсем, отморозил ведь! –И ну тереть ее кожаной перчаткой. Но осторожно так, не навредить чтоб. А пахнет от деда морозом, кожей, свежестью и… жизнью. Очень энергичный дед был. Когда Сашка вырос, односельчане, помнившие деда, говорили, что он в него пошел. Может быть. Все мы на кого-то похожи.
     Поначалу родителям Сашки трудно было. У мамы хоть профессия была. А отцу заново учиться всему пришлось. Он за свою молодость только и научился, что воевать. В двадцать лет заместителем командира батареи тяжелых гаубиц был. А что такое тяжелая гаубица? А вот: бабахнет такая батарея, и в лесу просека небольшая образуется. 152 мм – это вам не шутки шутковать. Знаменитый танк Т-34 только в конце войны 76мм пушкой обзавелся. А колошматил немцев как хотел. А здесь калибр в два раза больше.
     Отец о войне не очень любил рассказывать. Но ведь сынишка растет, не девчонка, как не рассказать, когда просит. Выпускной вечер в средней школе, которую отец закончил в 1941 году, был назначен в ночь с 21 на 22 июня. Тут надобно отметить, что в те времена среднее образование далеко не у каждого было. А отец рос круглой сиротой. Если бы не дядька – Александр Александрович – ему надо в пояс кланяться, навряд ли школу бы закончил.
     Так вот, в ту ночь отец впервые спиртное попробовал. Пришел под утро, спать лег. В полдень бабушка будит: - вставай, Николай. Война началась. – Кончилась юность.   
     Какое-то время не трогали пацана: лет-то маловато. Потом, с октября 1941 по июнь 1942 –го - курсант артиллерийского училища в г. Энгельс Саратовской области.
     Красная армия всех сильней. Несмотря на то, что гаубицы тяжелые были, артиллерия на конной тяге передвигалась. Это у Германии уже вовсю тягачи пушки таскали, а у нас коняки.
     Отец рассказывал сыну, что за каждым из курсантов закреплен был персональный конь. Я так думаю: кобылы, наверное, тоже. Без разницы. Почему-то именно отцу достался конь с прибабахом. Училище, как и положено, было огорожено забором. Не сказать, чтобы высоким совсем, ну… под два метра, наверное. Оно – училище, в г. Энгельсе совсем недавно оказалось. Тогда же все в срочном порядке переезжало с запада на восток: огромные заводы, учреждения, образовательные заведения. С запада немец со страшной силой пер. Но сейчас не об этом. Об коняке отцовской.
     Конь как конь. Красивый, высокий, статный, молодой. Курсантов учили выездке, коней чистили, мыли, купали, в общем делали, что положено. Но вот первый выезд за территорию училища. Впереди командир – на лихом коне, как и положено. Как потом оказалось, не самом лихом.
     Выполнили задание, возвращаются назад в училище. Вот уж и забор показался. И тут отцовский конь выходит самовольно из конного строя и начинает набирать скорость. Отец натягивает поводья, вонзает в бока шпоры – ничего не помогает. Сзади голос командира: - курсант! Назад, в строй! – Как будто отец против.
     Все бесполезно. Удила закушены, с конских губ клочья пены, бешеный галоп, отчаянный прыжок и забор преодолен! Все живы. Отцу трое суток гауптвахты. Коню хоть бы хны. Поначалу думали, случайно все произошло. Но нет, и в следующий раз, и через раз произошло то же самое. Закрепили за отцом другого коня. Анархистам в артиллерии не место.
     А в июне 1942-го получил отец звание лейтенанта и отправлен на  фронт в должности заместителя командира батареи по строевой части. А полных лет ему было 19…  Хлебнул много чего. Осколочное ранение в ногу в январе 1943-го под Новороссийском. На сантиметр повыше и коленная чашечка разлетелась бы вдребезги. А это – ампутация. Инвалид. Всю оставшуюся жизнь ходи по врачам и подтверждай инвалидность. А они смотрят подозрительно на пустую брючину: а не выросла ли нога-то по новой? А не снять ли с тебя инвалидность? И сделать с этим никто ничего не может. Страна такая.
     Но молодому лейтенанту везло. С ранением почти четыре месяца в госпитале пролежал. Потом на курсы командиров батарей  попал. А как же? Техника в войска новая стала поступать. На фронте бои с переменным успехом. После окончания курсов был назначен командиром огневого взвода в батарею Резерва Главного Командования 3-го Украинского фронта. Стал знакомиться с личным составом. Народ разный был. Из рабочих, в основном. Все-таки артиллерийское орудие рабочих навыков требует. Это вам не пехота.
      Были ребята и… другие. Знакомится лейтенант с очередным бойцом.
     - Откуда родом, боец?
     - Одессит.
     - Профессия до войны?
     - Вор.
Пауза. Недоуменный взгляд.
     -Я спрашиваю об основной профессии.
     - Я и отвечаю – вор. Других профессий не имею.
     Отчаянный парень был. И смышленый. С его профессией другим и нельзя быть, наверное. Недолго продержишься.
      …Стояла зима. Тылы где-то задерживались. Еда закончилась. Батарея перебивалась с хлеба на воду. В одно прекрасное утро встал лейтенант, в животе урчит с голодухи, вспомнил, что тылы так и не подошли, попил из стоявшей в углу бадейки водички мутноватой и тут ординарец входит. В руках у него котелок с дымящимся варевом, пахнущим до невозможности вкусно.
     - Это вам, командир.
     Заглянул лейтенант в котелок, а там в жирном наваристом бульоне огромный кусок разварившейся говядины плавает… Да не плавает даже, а занимает все свободное пространство. От стенки до стенки.
     Как командир лейтенант должен был спросить: - откуда, дескать? Но ему было всего двадцать, очень хотелось есть, а не задавать ненужные вопросы.. А ближе к полудню пришли на батарею старики – муж с женой. Не сказать, чтоб уж совсем старые, но в возрасте уже.
     - Сынок, - лейтенанту говорят, - странная случилась нынче причуда у нас. Бычок пропал. Коровенка стоит в хлеву, а ейного сыночка след пропал. Причем совсем пропал. С концами. Следы кругом одни человечьи, а бычьих вовсе нет. Как такое могет быть? Непременно на снегу бычьи следы остаться должны, ежели его самого в хлеву нету. На руках такую скотиняку не унесешь. И не кровиночки вокруг. Нечистая сила!
     Молчит лейтенант. Сообразил уже, чьих рук дело. Но понять не может, как  дело сделано. Как-то спровадил гостей. Вызывает одессита. Тот отпираться не стал.
     -Моя работа, лейтенант. Взял две пары сапог и пошел на дело. Я энтого бычка еще намедни приметил, когда мимо хутора на позиции шли. А вчера понял, что без жратвы ребята вояки аховые. Взял я потихоньку две пары сапог да и пошел. Обул того бычка в сапоги да за веревочку на позицию и привел. Для обчества старался, командир…
     И что прикажете молодому лейтенанту делать? Писать рапорт начальству? Штрафбат одесситу обеспечен. А это почти стопроцентная смерть.
     К вечеру войска пошли в наступление, батарея тяжелых гаубиц обеспечила поддержку огнем, а потом надо было менять позицию. Война…
     Потом были бои за Кавказ.   
     Стояли как-то… в долине. Красота такая вокруг – умирать не надо. А противник наоборот думает. Разведка донесла, что какая-то необычная страшенная атака готовится. Знали, что Румынская дивизия там стоит. Румыны на стороне Германии воевали. Сзади батареи грузинская конница стояла. Если что, дескать, батарею защитим. Такие орлы! Тут тебе и бурки развевающиеся, и папахи, и шпоры острые, и сабельки как бритва. –Чик! – И покатилась вражья башка, глазками удивленно лупая.
     А к обеду все и началось. Румынская дивизия в психическую атаку пошла. Впереди, как водится, знаменосцы, барабанщики дробь бьют, рукава гимнастерок по локоть засучены, автоматы с коротким прикладом на изготовке.
     Картинка не для слабонервных. Тут сзади батареи шум послышался. Оглянулись артиллеристы, а грузины с молодецким криком на коней попрыгали и… не вынимая шашек, в момент в тыл и ускакали. Одна пыль осталась. Джигиты.
     А румыны все ближе. А у нас артиллерия тяжелая. –И-эх! – Нету другого выхода, как стрелять прямой наводкой. Это из 152 мм гаубиц! Они вовсе не для этого предназначены. Им танки вражеские подавай! Доты бетонные! Что-нибудь эдакое массивно-тяжеленькое!
     - Взвод! – строгим, сильным, не допускающим возражений голосом командовал лейтенант. – Осколочно- фугасной гранатой! Прямой наводкой! Огонь!
     Для справки. У ОФГ осколки разлетаются по фронту на 70 метров, в глубину до 30 метров. Площадь поражения одного(!) снаряда 2100 кв. метра. И где взять столько румын? Конечно, впиваясь в тело врага, площадь становится в разы меньше, ну, так скорострельность одной гаубицы 3-4 выстрела в минуту, а их в дивизионной артиллерии аж целая дюжина!
     Вскоре все было кончено. А через два дня пришлось сменить позицию батареи, так как побитые трупы румын стали разлагаться и дышать стало невозможно.

    
     22 февраля 1944 года, во время наступления дивизии на Кривой Рог  Сашкин отец  попал в плен.
     Из автобиографии: « …В плену находился в лагерях г. Ченстохов (Польша) и Кайзер-Штайн-брук (Австрия) – лагерь 17»а», позже работал на табачном складе грузчиком и возил телеги с табаком в г. Хайнбург на Дунае. В апреле 1945 года, когда приблизился фронт, бежал с этапа и перешел на сторону наших войск. Проходил госпроверку в запасном полку ст. Алкино Башкирской АССР. В ноябре 1945 года мне было восстановлено воинское  звание и я был направлен для дальнейшего прохождения службы в г. Комсомольск-на-Амуре, где служил при лагере для военнопленных японцев №18 МВД СССР, старшим инспектором 2-го отдела Управления лагеря, а после репатриации японцев был переведен в лагерь №16 г. Хабаровск. Оттуда в марте 1949 года демобилизован и приехал в Подмосковье по месту жительства дяди Глебова Александра Александровича…»

    
     Про плен отец Сашке тоже рассказывал. Не было там его вины. А вы встречали когда-нибудь идиота, который в плен сдается, в то время как его родной 3-ий Украинский в наступление идет? Да и салагой отец уже не был. Повоевал, ранен, награжден.
     Тут надо сказать, что дивизионная гаубичная артиллерия мобильна, конечно, но… не так чтобы очень. Одна гаубица 4,5 тонны весит. А тяга конная. А дороги наши? Можно и не упоминать. Короче, быстро смыться не получается. Кто-то из высших командиров в чем-то промахнулся, да ведь и немцы воевать умели и прорвались на одном участке, аккурат выйдя на артиллеристов.
     Отец замершему от волнения, слушающему с широко открытыми глазами Сашке рассказывал, что последнее, что он видел, набегающую пехоту врага. До этого он подорвал нескольких двумя гранатами, но больше их не было. В отчаянии сорвал он с груди бинокль и бросил в гущу немцев. Те залегли, но в ту же секунду ударил кто-то шустрый сзади со страшной силой по голове и потерял лейтенант сознание.
     Очнулся через какое-то время от близкого рокота моторов и покачивания. Огляделся осторожно. Немцы привязали его металлическими тросами к лобовой броне танка, который шел в атаку, стараясь вырваться к своим. Поглядев вдаль, отец увидел такие распятые фигурки его друзей на других танках. Отцу, еще некоторым ребятам повезло, что их танки не подбили. Остались пацаны живы.
     А потом лагеря в Польше и Австрии. Почему немцы не расстреляли сразу? Так ведь год-то 1944-ый! Не те уж фашисты пошли. И рабсила нужна. И сотнями тысяч в плен уже не брали. Тут даже такой интересный момент. Отец несколько раз после войны встречался с ребятами, вместе с ним бежавшими из плена. Это был дядя Костя Кашин – московский инженер и врач Шарабурин из Ленинграда. Так вот, Шарабурин был ярчайшим представителем славного еврейского народа и остался тем не менее жив. Говорю же – времена другие.
     А бежал отец дважды. Первый раз неудачно. Фронт еще далеко был. Поймали. Офицер молча бил его дубовой вешалкой по голове, пока отец не упал, залив пол кровью. Шрамы от вешалки на всю жизнь остались. Потом немцы вытащили обмягшее тело на улицу, где хлестал холодный ливень и привязали к столбу. Рядом на цепь посадили злющую овчарку, которая рвалась к беспомощному парню при малейшем его шевелении.
     И все-таки остался жив. Второй раз бежали втроем в апреле, когда вовсю уже, хоть и вдалеке, гремели наши пушки. Что-что, а звук наших пушек отец не мог ни с чем перепутать. Ночью шли, а днем закапывались в каком-нибудь перелесочке и выжидали. Было голодно. Но вот уже не пушки, а совсем рядом зазвучали наши автоматы. Их звук тоже отличался от немецких: солдата не проведешь. Потрепанный взвод немцем протопал совсем рядом, едва не по головам зарывшихся в песок беглецов, и вот показались бойцы со звездочками на пилотках.
     - Ура! Наши! – вскочили из своих укрытий ребята и чудом остались живы. Крайний солдат, совсем не ждавший появления обсыпанных песком непонятных фигур, вздрогнул от неожиданности и полоснул по ним очередь. И опять повезло. Никого не задело.
     А потом проверка соответствующими органами в Башкирии, но, поскольку все трое бежавших из плена товарищей говорили правду, не путались в показаниях, им восстановили звания и направили на службу.
     Хотя… должен заметить, в нашей стране говорить правду – еще совсем не значит быть на свободе.

     И теперь уж скоро, совсем скоро молодой по прежнему лейтенант познакомится с замечательной девушкой-медсестрой Тоней и появится на свет Сашка, о котором эта книга. Но я обязательно должен написать о родителях. Иначе мы никогда не поймем до конца характер и поступки героя. Вот часто говорят: - его (её) воспитывали в элитной школе. Сашка всегда знал и говорил, что любое дите воспитывается в семье. Ни один педагог не перевоспитает ребенка, если в семье он никому не нужен. Ни один. Скажете, бывают исключения? Наверное. Они в жизни всегда присутствуют. Но есть и правила. И по ним мама с папой воспитывают родную кровь.
    
     Военной карьеры у Сашкиного отца не получилось. Плен поломал все. Да он никогда и не говорил, что мечтал о ней. Но зато отхватил себе такую жену, с которой прожил до самого конца.
     Сашкина мама была модница. Очень следила за собой. Всегда, несмотря на трудные послевоенные годы, в аккуратном платьице, часто новой шляпке, изящных туфельках. Танцевать очень любила. Всю жизнь лихо спиртное пила. Отхлебнет из рюмки иль бокала (в зависимости от содержимого, с воробьиный глоток и уверяет соседа, что совсем уже пьяная. Хорошо, если к концу застолья рюмку ту допьет. А ей не надо было допинга: она жизнь любила без пьяных иль других прикрас.
     Отличная хозяйка, любящая жена и мать, красивая женщина – все при ней.
     Строги ли были с сыном? Строги. Но и при этом любовь перевешивала. За успехами в школе следили, конечно. За дисциплиной опять же.
     Был случай. Историю в 7 классе вела директриса школы Дина Никитична. У Сашки с историей всегда полный порядок был. И вот однажды гуляют они с пацанами на переменке, подходит к ним эта директриса и говорит: -сейчас у вас мой урок, а в коридоре надо срочно повесить к празднику два транспаранта, - и, поколебавшись секунду, показывает пальчиком на троечника Витьку Белова и двоечника Мишку Малахова, - тебя и тебя я освобождаю от урока, подойдете к завхозу и под его руководством повесите транспаранты.
     И где тут справедливость? Этим охламонам историю надо изучать, чтоб в курсе событий быть, а их с урока отпускают. А отличник Сашка, который чуть не на каждом уроке пятерку получает, должен в классе торчать. Он и остался с ребятами, справедливо рассудив, что уж если им можно урок пропустить, то ему сам Бог велел.
     Дина Никитична рассудила по - другому. На следующее утро, когда Сашка с отцом уже позавтракали и одевались в прихожей, в дверь раздался звонок.
     -Кого с утра нелегкая несет? – недовольно пробурчал отец. Накануне он был в плохом настроении: никак не удавалось пустить новые японские станки, месячный план был под угрозой.
     На пороге стояла директриса. Прихожая была маленькая и отцу с сыном пришлось отступить на тройку шагов в глубь коридора, пропуская незваную утреннюю гостью. Мама стояла дальше, вопросительно смотря на Дину Никитичну. А та уже говорила:
     - Николай Николаевич! Вчера ваш сын прогулял урок истории, решив почему-то, что раз я освободила двух троечников от урока для помощи завхозу в оформлении школы, то он тем более может пропустить урок.
     - А, действительно, почему троечникам можно, а отличнику нельзя? Так ведь троечник и в двоечника превратится, не дай Бог.- спросил с легкой усмешкой отец. Ему не нравился этот визит. Могла бы вполне обойтись разговором с сыном, хотя бы в своем директорском кабинете. Сашка бы понял все. – У Вас все? Извините, Дина Никитична,  опаздываю на службу. Я приму меры.
     Директриса, вспыхнув, ушла.
     Тут надобно сделать небольшое отступление. Несколько дней назад Сашке купили обновки: шикарную темно-синюю зимнюю куртку с роскошным шалевым, отливающим камышом цигейковым воротником. Это было что-то! Не то, что на одноклассниках, ни на ком из взрослых Сашка не видел такой куртки! Но это не все. До этого зимним головным убором у него была цигейковая островерхая папаха. Ничего особенного. Теперь же к новой куртке была приобретена настоящая, тоже цигейковая «москвичка». В таких, только каракулевых, члены Политбюро на мавзолее стояли по великим праздникам.
     И все это великолепие почему-то очень вкусно пахло!
     За ту минуту, что отец разговаривал с директрисой, Сашка успел накинуть и куртку, и «москвичку» и готов был ужом прошмыгнуть в дверь, но… Отец, коротко размахнувшись, сильно ударил Сашку раскрытой ладонью в ухо. Хорошо, что на вешалке было много всякой зимней одежды, с амортизирующей  удар, но на секунду сознание Сашка потерял.
     А отец уже вытряхивал его из новой куртки, «москвичка» полетела по прихожей, на Сашку напялили старую засаленную телогрейку и драную заячью шапку, пинком, как котенка, выставив за дверь.
     - Две недели так будешь ходить. – послышалось вслед. 
     Все это действо заняло считанные минуты. Да что там – секунды. Надо сказать, отец не был драчуном. Попал Сашка, что называется, под горячую руку. Этот случай оказался единственным. Но запомнился на всю жизнь. А Дину Никитичну Сашка ненавидел еще долго.
     Тут хотелось бы вот еще что сказать о Сашкином отце. Несмотря на то, что приезде сюда начал он с простых рабочих и варился в этом соку, он совершенно не умел ругаться матом. Слова эти знал, конечно, кто ж их не знает. А не к лицу ему был мат.
     Сашка пришел к нему однажды в кабинет, просто так пришел – навестить отца, на комбинате Сашка давно не работал, сидят они – курят, и вдруг дверь распахивается и вваливаются двое разгоряченных спором рабочих.
     - Николаич, рассуди нас! Иначе я его сейчас бить буду! - Кричит один и добавляет матом несколько слов.
      Другой не отстает и тоже с матерком  отстаивает свою линию.
     Отец моментально понял суть вопроса и командным голосом приказал подчиненным замолчать, добавив при этом, чтоб быть ближе к народу, пару матерных слов.
     Оба рабочих изумленно глянули на него и завопили: -Мы Вас и так поймем, Николай Николаевич, только не ругайтесь матом никогда! Не идет это Вам.
     Засмеялся отец, в нескольких словах объяснил ребятам, как правильно поступить в этом вопросе, пожал обоим руки и проводил до двери. Очень те довольные пошли.
     Большим авторитетом отец у рабочих пользовался. Когда сдало здоровье и в пятьдесят с небольшим получил первую группу инвалидности, уйдя на пенсию по состоянию здоровья, несколько раз на квартиру приходили делегации ткачих, поммастеров и слезно просили вернуться.
     - Не идут дела в цехе без Вас, Николай Николаевич. План не выполняем, зарплаты упали. Может, вернетесь, а уж мы вас беречь будем. Мы для вас!..
     Не мог отец вернуться. А за цех переживал, конечно. Бывало, когда работал еще, встанет в пять, гладко побреется, позавтракает и на проходную комбината. Вообще-то ему как начальнику цеха на работу к восьми, но к шести на смену идут его рабочие: ткачихи, слесаря, поммастера, уборщицы. Да мало ли в большом цехе профессий. А вдруг у кого какой вопрос есть? Проблема внезапно возникла? Обязательно выслушает и постарается решить. Как такого не уважать?
     Повезло Сашке с родителями. И все одно вопрос возникает: а чего он-то другой совсем? Вроде как и не их сын? А с лица похож. И на мать, и на отца. Но не клон ведь. Просто человек дальше хотел идти, большего добиться. И потом, совсем Сашке не хотелось повторять путь родителей. У каждого свой путь. А уж куда приведет он – другой вопрос.


    
                Глава 21.



Вернемся к суровым училищным будням. Сашке тяжеловато они давались. И дело тут вовсе не в резко возросших физических нагрузках, армейском питании, строгом распорядке и прочего. Оказалось, что Сашка категорически не любит подчиняться. А как  без этого? В этом вся армия: приказ начальника – закон для подчиненного. В военное время за невыполнение приказа – расстрел. Да и в мирное дисбат можно схватить. И это правильно, наверное. Иначе анархия получается. Дина Никитична (помните?) и та возмутилась, когда Сашка самовольно стал помогать ребятам и прогулял урок, а что уж про армию говорить…
     Ну, ума у Сашки хватало все-таки, чтобы не быть мальчиком для битья. В армии с этим быстро решается. Был во взводе такой курсант – Красносельский. Курсант как курсант, лопоухий только очень. И худой как глист. Ну, и вообще… неприятный какой- то парень. Очень скоро все поняли, что именно на нем можно злость сорвать. Просто проходишь мимо и бьешь Красносельского по уху. Нет, не в ухо, а по уху. Почувствуйте разницу. Тому не то, чтобы больно – обидно. Он и мычит гундяво и протяжно в ответ: - ну, чего ты? – И это все.  Любой другой тебе немедленно в ответ заехал бы в торец, но… тут другой случай. Тебе же – идиоту - приятно.
     Вы тоже с такими безобидными людьми сталкивались. Они есть везде: во взводе, роте, классе, курсе, селе, в деревне – обязательно найдется свой безобидный дурачок, на котором можно сорвать злость. И совсем необязательно для этого бить его в ухо. В православной Руси такие  блаженными звались и почитались особо. Покровский собор в Москве возьмите, в народе прозванный  собором Василия Блаженного, где и похоронен этот почитаемый москвичами Василий  в специально возведенном приделе.
     У каждого царя иль короля обязательно шут в ногах сидел. Зачастую он только всю правду в глаза тому и резал. Что с него взять – с дурачка-то?
     Но изменились времена. Из православной Русь в люмпенскую превратилась. Голубую кровь вывели, осталась черная – завистливая и злая. И на дурачках стали злобу вымещать. Удобно очень: сдачи не даст. Ладно.
     Давайте лучше посмотрим, как вообще проходит жизнь курсанта, какие люди его окружают, кто его товарищи, командиры…
     С командиров и начнем. Сашкиным взводом командовал капитан Волос. Соседним – старший лейтенант Смык. Замкомвзвода у Сашки был ст. сержант Вахно. Соседнего – сверхсрочник старшина Музыка.
     Как вам фамилии? Вопросы к национальности командиров будут? Правильно: все они украинцы. Училище-то находится в Харькове! А город Харьков – украинский город. А хочешь командиров с фамилиями Иванов, Петров и Сидоров – учись в городе Тамбове. Или Саратове. В Москве, наконец.
     Тут вопрос в другом. А мешало ли это засилье украинцев русскому Сашке и его товарищам? Кстати, первый взвод, в котором числился Сашка, сформирован был только из москвичей и подмосковных ребят. И вот что интересно. Ни Сашка, ни другие ребята как-то по этому вопросу не парились. Ну да, москвичи. И что теперь? А в других взводах большинство украинцев. И никакой не то чтобы вражды – косых взглядов не было! Национального вопроса не существовало в принципе! По крайней мере  Сашка такого не помнит.
     Так что эту тему развивать не будем, потому как темы нет. А есть бравые командиры взводов! Это были настоящие офицеры, с идеальной выправкой! Когда их капитан Волос шел на плацу строевым шагом, все понимали, что это идет профессиональный военный. То же и с другими командирами.
     Старший лейтенант Смык – темноволосый стройный красавец, выбивал из пистолета Макарова пятиконечную звезду. Запросто. Да, это результат долгих тренировок, но каков эффект?
     Но это младшие офицеры, а которые повыше рангом? Пожалуйста. Начальник учебного отдела училища полковник Трифонов, чье лицо наискось пересекал боевой шрам от вражеского осколка, запросто бегал наравне с курсантами на лыжах десять километров. Еще и фору кое-кому даст.
     Так что командиры в училище были настоящие профи. Это уже потом, когда Сашка будет служить в кадрированной дивизии, он столкнется с совсем другими офицерами, которых и называть-то офицером стыдно.
     Тут надо пояснить неискушенному читателю, что такое вообще «кадрированная мотострелковая дивизия». Возьмем для примера танковый батальон, в котором служил впоследствии Сашка. Известно, что экипаж танка состоял в то время из четырех человек: командир танка, механик-водитель, наводчик и заряжающий. Так вот, в кадрированном танковом батальоне были только механики-водители танков, за каждым из которых был закреплен персонально танк. А вот в случае войны, когда объявляется мобилизация, с гражданки призываются остальные действующие лица, и батальон моментально распухает раза в четыре, а то и в пять и становится боевой единицей. То же происходит и с другими подразделениями: пехотой, связистами, артиллеристами и прочими.
     Но вот пока дивизия кадрированная, в нее посылают служить бывших студентов, которым после окончания института было присвоено звание лейтенанта. Вы представляете себе такого офицера?  И не надо этого делать, потому как результат будет ужасным.
     Сашка помнит один случай. Их полк был построен на плацу. Ждали появления командира полка. Начальник штаба, волнуясь, ходил вдоль строя. И вот вдали показалась подтянутая фигура полковника.
     - По-о-л-к-к! См-ир-но-о! Равнение на-прав-во! – И, переходя на строевой шаг, тянет что есть силы мысок сапога подполковник, сказывается профессиональная строевая подготовка, чеканит шаг, летит навстречу командиру полка!
     А тот не хуже: тоже не в развалку идет, папаха каракулевая не шелохнется, нога прямая, мысок оттянут! Кадровые офицеры идут навстречу друг другу! Любо дорого посмотреть! Отсюда, со строевого плаца и начинается армия! Ее внешняя красота и внутренняя строжайшая дисциплина. Приказ начальника – закон для подчиненного!
     - Товарищ гвардии полковник! Полк для утреннего развода построен! Начальник штаба подполковник Кобзев.
     - Здравствуйте, товарищи!
     И вот вдруг наступает тишина. Ровно на три секунды. Это несколько сотен человек одновременно втягивают в себя воздух, чтобы одномоментно разом выдохнуть:
     - Здра- жла тов- рищ- гвардии полковник!
     И эхо испуганно плеснулось далеко за забор воинской части…
      И вдруг… откуда-то из-за угла штаба полка… вывернулась нелепая фигура молодого лейтенантика в топорщейся шинели, шапке, сидящей на ушах, в плохо чищеных сапогах. Ну, да Бог с ними – сапогами, но этот лейтенантик быстрым шагом подошел к командиру части, бравому полковнику, совершенно опешевшему и протянул ему руку:
     - Здрасьте. – сказал лейтенантик полковнику. – Я, извините, опоздал чуток… Будильник, знаете ли…
     Полк застыл в ожидании. – Это же армия, чучело ушастое, – думал почти каждый, - ты ж на строевом плацу!.. Идиот!
     Неважно, что было потом. Это не для гражданских ушей. Им все равно не понять. Это - для сравнения: что такое кадровый строевой офицер и так называемый офицер из запаса.
    
     Но это было потом. А здесь, в училище, готовили строевых офицеров. Поэтому строевая подготовка, физическая – были на первом месте. Особенно в первые месяцы обучения. Сделать из гражданского увальня подтянутого молодцеватого курсанта – задача номер один.
     Но никто не отменял и занятий в учебном корпусе. Помимо военных дисциплин: топография, тактика, устройство танка и многих других, еще и гражданские науки – электротехника, высшая математика, теоретическая механика, иностранный язык, история и прочая, прочая… Скучно не было. Было трудно. А если учесть «любовь» Сашки к точным наукам, то порой было невмоготу. Ну, не хотела его бестолковка решать проблемы интегрирования и дифференцирования! Ну, не помещался в его мозгу сопромат и теоретическая механика!
     И все бы ничего, но он ведь будущий танкист. Командир. Он должен уметь рассчитать траекторию полета снаряда, например. А сделать это без знания математики той же невозможно. И как быть?
     Вопросы, вопросы… Кроме того, учеба должна приносить все-таки удовлетворение, положительные эмоции, наконец. А вот их-то и не было. И копился негатив, и копился…
     А тут еще армейские нравы. Про Красносельского я уже рассказывал. Но были, например, еще такие «шутки». Какому-нибудь курсанту делали «велосипедик». Просто так, для потехи. Человек спит крепко, а ему между пальцев ног вставляют ватку и поджигают. От боли он начинает сучить ногами и это похоже на то, как крутят педали велосипеда.  В результате ожог, конечно, зато смеху сколько!
     Или становится известно, что ночью будет учебная тревога. И вот кого-нибудь зашивают в постели. Буквально. То есть одеяло по периметру пришивается к матрацу. А человек внутри опять же спит.
     Утром команда: - рота, подъем! Тревога! – Все вскочили, одеваются, а человек не может выбраться из постели. Он намертво зашит! Смешно!
     Это только некоторые шутки. Были и такие, о которых и рассказывать неприлично. Все это оставляло в душе Сашки непреходящий осадок.
     Был у них в роте такой курсант – Толик Грущенко. То ли из Сочи, то ли из Гагр. Судя по всему, взяли его в училище потому, что он виртуозно играл на баяне и аккордеоне и здорово пел. Настолько здорово, что когда он, покраснев от натуги, запевал и становился лицом как задница у макаки в период овуляции, то взвод не было слышно, но был слышен только голос Грущенко.
Это бы ничего, но был он еще просто мудак. Мог, например, на спор пукнуть ( пардон, читатель, это суровые армейские будни) почти бесчисленное количество раз. Как ему это удавалось, никто понять не мог. Но проигрывали все, кто рискнул поспорить.
     А еще его любимой шуткой было «пустить голубка» на занятиях в классе. Сидел он за последним столом, у окна. Идет урок военной топографии, например. Серьезный предмет. Ведет урок подполковник. Курсанты слушают, конспектируют, отвечают на вопросы. И вдруг, начиная с последних столов, ребята начинают зажимать носы. По классу распространяется страшная вонь. Здесь все отравляющие вещества сразу: иприт, зарин, заман… Какие там еще? Вонь доходит до преподавателя. Тот тут же реагирует: - курсант Грущенко! Вон из класса!
     Никогда в жизни более вонючего «пука» Сашка не встречал. Тебя покоробило, читатель? Извини, но я обязан рассказать тебе о нравах в армии, и тогда ты поймешь, что служба или учеба в училище совсем не намазана медом.

     А еще был случай со старшиной роты. Раз в неделю рота, согласно графика, мылась в бане. Баня находилась в городе, километрах в двух от училища. И вот старшина роты Билык командует построение и ведет роту на помывку. Но не просто ведет строем, а командует: - Рота, бегом, марш! Рота бежит. Старшина бежит рядом. И это бы все ничего. Но вот ребята помылись, раскрасневшиеся, напаренные выходят на улицу, старшина командует построение и… командует бодро: - Рота, бегом, марш!
     Вы видели когда-нибудь, что бывает, когда по пыльной обочине дороги бежит одновременно сто человек? Что мылись ребята, что не мылись – без разницы. В училище прибегали все взмыленные, потные и грязные. А старшина потом садился на трамвай и ехал в баню. Он парился отдельно от роты. И совсем «не парился» по поводу грязных ребят.
     А зря. Те же ребята помогали старшине Билыку, не очень способному в математике, преодолевать трудности точных наук, а он не хотел понять трудности курсантов.
     И тогда во взводе москвичей созрел план мести. Он был по военному жесток.
     Периодически в роте объявлялись учебные тревоги. Обычно происходило это под утро, часиков в пять. Бывает, и раньше. Не суть. А суть в том, что командиры взводов обычно «по секрету» сообщали об этом курсантам. Частенько при объявлении тревоги присутствовали проверяющие и никому не хотелось ударить в грязь лицом.
     Что же требовалось от курсанта? Первое – быстро одеться. Буквально за секунды. Второе – добежать до каптерки, где получить у старшины скатку, противогаз, вещмешок. Потом в оружейной комнате взять из пирамиды свой автомат. И бегом на выход. Как-то так.
     Ключевые слова в предыдущем абзаце – « получить у старшины…»
     То есть старшина должен был пусть на несколько секунд, но быть раньше всех в каптерке. Вот здесь и ждала его беда…
     В один прекрасный вечер стало известно об очередной учебной тревоге. Прошла вечерняя поверка, все легли спать. В том числе и старшина. Ведь он тоже был курсант и тоже ходил на занятия. А кроме того, на нем лежала масса обязанностей. Он очень уставал и хотел спать не меньше других.
     И вот рота уснула. Но что это? Чья-то фигура подкралась к кровати старшины и… взяла стоящие у табурета сапоги, накрытые сверху портянками. Да, да, когда надо было одеться сверх быстро, курсанты накрывали сапоги портянками и, вскочив по тревоге, надев галифе, совали ноги в сапоги вместе с портянкой. Наматывать ее было некогда, это можно было сделать потом, перед марш-броском, которым обычно заканчивалась «тревога».
     Итак, неизвестный курсант похитил сапоги у старшины и… пошел с ними в туалет. А дальше было вот что: по одному, крадучись, в туалет заходил курсанты первого взвода и… мочились в сапог старшины. Скажу больше – не только мочились.
     И вот сапоги старшины вновь, как ни в чем ни бывало, стоят на своем месте, аккуратно накрытые чистыми портяночками. А ровно в четыре утра дежурный по роте истошно завопил:
     - Рота! Подъем! Тревога!
     Старшина Билык вскочил с кровати одним из первых, в секунду натянул хлопчатобумажное галифе и, схватив первый сапог, сунул туда ногу…
     Часть содержимого брызнула в лицо старшины, обдав его и окружающих жуткой вонью. Но этого было мало – Билык от вони совсем плохо стал соображать и схватил второй сапог. Результат был таким же.
     … Вечером, после поверки, когда рота стала ложиться спать, старшина сказал: - первый взвод, зайдите ко мне в каптерку.
     А накануне ребятам раздали зимнее нижнее белье. И вот курсанты первого взвода, как один, щеголяя ослепительно белыми кальсонами и такими же рубахами, дружно ввалились в тесную каптерку.
     Старшина сидел за столом. Взвод стеной стоял над ним. Молчание. Затем вопрос:
     - Ваша работа?
     Голос из задних рядов:
     - Догадайся с трех раз.
     Взвод дружно улыбнулся. Старшина хмурился.
     - Ваши претензии?
     - В баню – можно и бегом. Но из бани – только шагом, а еще лучше – на трамвае.
     Так была решена проблема помывки. Кардинально. Раз и навсегда.
    
     Думаю, что описывая курсантскую жизнь, надо обязательно сказать о кормежке. Очень важная статья. Конечно, питание курсанта отличалось от питания простого солдата. Нормы были другие.
     Сравним солдатскую и курсантскую столовые. Солдаты сидят обычно по десять человек за длинным столом. Накрывает на столы специальный наряд по кухне. Посередине стола ставится большая кастрюля с едой и один из солдат разливает содержимое по мискам.
Такой солдат называется – разводящий. Также называется и большой половник.
     Другой солдат делит сливочное масло, которое аппетитно желтеет на тарелочке. Солдату положено 10 граммов в сутки. Много это или мало? А вы вот прямо сейчас пойдите на кухню, отрежьте маленький квадратик масла и взвесьте его на весах, которые должны у вас быть на кухне, чтобы готовить вкусную еду. Тогда и поймете, сколько это – десять граммов. И вот один нарезает аккуратно этот лоснящийся брусок на десять как можно более ровных кусочков, а за ним ревностно следят девять пар голодных глаз. Затем один из солдат отворачивается или закрывает глаза, а деливший масло спрашивает: - кому? – Солдат отвечает и крохотный кусочек находит своего хозяина. И так разыгрываются все кусочки.
     Много позже, когда Сашка служил в кадрированной дивизии и был уже сержантом, случилась одна история, связанная как раз со сливочным маслом.
     Сашка был назначен дежурным по кухне. Это означает, что в его подчинении были солдаты, которых он распределял по различным службам кухни. В посудомойку – двое, в овощерезку – трое, в столовую – четверо и т.д.
     И тут выяснилось, что именно на сегодня в дивизии объявлен День донора! А это означало, что после массовой сдачи крови всех доноров ожидал усиленный калориями, можно сказать -  праздничный обед!
     А это наваристый, почти домашний борщ! Огромная говяжья котлета с гарниром. Салат. Компот. И кроме всего этого – здоровенный кусок сливочного масла! Сколько граммов? А хрен его знает, говорю же – здоровенный!
     Ох, и пришлось же побегать Сашкиным ребятишкам из кухонного наряда! Дело-то ответственное, можно сказать – политическое! Всех надо накормить, вовремя накрыть столы, да сделать их как можно праздничнее. Пришлось побегать всем, в том числе и Сашке, конечно.
     Старшина – зав. столовой, самолично отпускал Сашке огромные бруски сливочного масла. которые равномерно распределялись по столам. Хватить должно было всем. Масло – продукт особый.
     И вот столы накрыты. И тут к Сашке подходит солдатик из наряда и шепчет ему на ухо, что масло расставлено по всем столам, но огромный брусок весом… а Бог его знает каким весом, но, повторяю – огромный кусок! Остался лишним!
     Сашка бросился проверять столы. Все правильно, столы накрыты как надо. Просчитался старшина – выдал лишний брусок масла. Отдавать его назад было нельзя: такое счастье выпадает раз в жизни. Да и солдаты не поймут своего командира. Масло было спрятано.
      А потом, когда все были накормлены, в столовой и кухне наведен порядок, начальство разошлось по домам и казармам, обедать сел наряд по кухне. Да, был все тот же вкусный наваристый борщ, и котлеты, и гарниры, и компот. Но не это было главным в том обеде. Масло. Сливочное масло. Его можно было есть столько, сколько захочешь. В это не верилось. Этого не могло быть. Но огромный его брусок желтел посередине стола и каждый отрезал от него толстенные куски и не намазывал, а просто клал на хлеб сантиметровым слоем.
     Масло ели с борщом. С котлетой. С гарниром. И, наконец – с компотом. Валерка Старцев – маленький жадный удмурт, наелся до такой степени, что еда уже лилась из носа. Тогда он побежал на двор, очистил желудок и приступил к обеду по новой.
     Позже ребята говорили, что на свою законную пайку в десять граммов они не могли смотреть где-то с неделю, отдавая ее соседу по столу. Потом все стабильнулось.
       
     Конечно, таких безобразных сцен в училище быть не могло. Начнем с того, что курсанты сидели за небольшими столиками по четыре человека. Стол был накрыт белой скатертью, перед каждым лежали приборы, в центре стола приправы: перец, соль, горчица. Обслуживали курсантов официантки! Понимаете – о-ф-и-ц-и-а-н-т-к-и ! Как в кабаках! А ведь многие из этих ребят в ресторанах никогда и не были еще!
     Почувствуйте разницу. Здесь питалась будущая элита армии – ее полковники и генералы. Не хватало только, чтобы они кусочки масла делили меж собой.
     Или перец. Вот, кстати. За одним столом с Сашкой сидел Вовка Серегин – высокий сероглазый атлет. Вечерами, когда курсанты уже ложились спать, Вовка в закутке возле каптерки тягал штангу, гантели, качал пресс, отжимался от пола и пр. У него действительно была фигура атлета: широкие плечи и почти осиная талия.
     Но сейчас не об этом. Всякий обед Вовка начинал с того, что усевшись за стол, первым делом смотрел, доверху ли наполнена красным перцем перечница. Убедившись, что она полна, он, ничтоже сумняшеся, отвинчивал крышку и высыпал содержимое в свою тарелку. И совсем неважно, что в этот раз было на первое: борщ, харчо или рассольник – в любом случае все принимало ярко-красный цвет. Как следует размешав, Вовка с явным удовольствием приступал к обеду. Человеку неподготовленному к такому зрелищу могло и поплохеть вдруг! Но Сашка и другие ребята за их столом к этому быстро привыкли.
     И не дай Бог официантки забудут наполнить перечницу! Хотя и они быстро привыкли к необычному любителю перца. И ладно бы Серегин был откуда-нибудь с юга, где обычно любят острые приправы, так нет – родился и вырос в подмосковном Подольске. Бывает такое…
     С Вовкой связана еще одна история, которую хочу рассказать. Ребята заканчивали уже первый курс, началась летняя сессия. И кроме всего прочего, надо было сдавать кросс на три километра по пересеченной местности. Причем было объявлено, что те, кто не уложится в норматив, останутся тренироваться и сдавать будут тогда, когда остальные уже уедут в отпуск.
     Такая перспектива Сашку не устраивала. При чем здесь он? А при том, что он терпеть не мог этот лошадиный бег по пересеченной местности. Еще на один километр у него дыхалки и сил хватало, но вот на три…
     Надо было что-то делать. И вот наступил этот день. Накануне своими сомнениями в способности уложиться в норматив Сашка поделился с Серегиным, для которого пробежать кросс было, все равно что съесть с диким количеством красного перца тарелку харчо.
     Вовка ответил так: - Слушай сюда, Саня. Ты бежишь за мной. Главное – ни о чем не думай. Смотришь на мои ноги и бежишь. Все очень просто, понял?
     - Понял, – ответил Сашка, - что может быть проще?
     И вот наступил день сдачи этого экзамена. Рано утром, пока солнышко еще на начало припекать, взвод на военных грузовиках прибыл на исходные позиции. Бежать надо было в тяжеленных яловых сапогах, обязательно подпоясанным ремнем и в головном уборе. Пилотке в данном случае. Таковы правила.
     Старт дан. Впереди, как и положено, бежали замкомвзвода сержант Вахно и его приятель командир отделения мл. сержант Колеганов. Тут, справедливости ради, надо отметить, что сержант Вахно тоже был атлетический малый. Кроме всего прочего, он серьезно занимался фехтованием и имел даже звание кандидата в мастера спорта. А это вам не шутки.
     Серегин вначале держался где-то в середине бегущих. Но Сашке это было не интересно. Ему было сказано, чтобы он смотрел только на ноги Вовки. Он бежал и смотрел.
     Ноги как ноги. Только длинные очень. Конечно, с такими ногами чего не бегать. А у Сашки еще и небольшое плоскостопие было. Но сейчас главное – ноги Серегина. А они начали потихоньку ускоряться. Сашкины ноги сделали тоже самое.
     Вот они обогнали курсантов, бегущих впереди и теперь в лидерах было четверо: Вахно, Колеганов, Серегин и Сашка. Но ненадолго. Вскоре Серегин стал первым, а Сашка вторым. Он не хотел этого, просто ему было сказано смотреть за ногами Вовки. Он тупо смотрел. И бежал. Куда бежал, зачем – он уже не понимал.
А ноги Серегина все ускорялись. Ускорялся и Сашка. Только он не знал этого. Он уже ничего не знал. Он даже забыл, что сдает экзамен. Когда до финиша оставалось метров двести, ноги Вовки замелькали совсем быстро и послышался откуда-то сверху – с небес, наверное. – чей-то голос – держись, Саня! Последний рывок! – Ноги Вовки вдруг стали исчезать из поля зрения. Этого Сашка допустить не мог и его ноги тоже побежали быстрее.
     Все. Финиш. Ноги Серегина исчезли. Сашка упал в траву. Очнулся он от того, что кто-то совал ему в нос ватку, обильно смоченную нашатырем.
     - А, это фельдшер, – догадался Сашка, - интересно, прибежал я на финиш или нет? И где Вовкины ноги?
        Когда командир взвода капитан Волос объявлял результаты кросса, выяснилось, что курсанты Серегин и Глебов выполнили норматив 1-го разряда. Это было высоко. Дальше следовало звание кандидата в мастера спорта…
     Много позже, в конце 80-х, встречаясь иногда с полковником Медовым в мастерской у знакомого скульптора, Сашка узнал от него, что Серегин вроде как погиб в какой-то горячей точке планеты. Правда это или нет – Сашка не знает. Но Вовку жаль. А Медова – я говорил вроде, вскоре расстреляли в центре Москвы.

     А теперь давайте, господа, заканчивать эту затянувшуюся историю. Нет, нет, не сразу и не так резко, конечно, но… заканчивать, все-таки. Да – первая любовь. Да – военное училище, которое нужно закончить, стать офицером, чтобы можно было содержать семью…
     Какую семью, впрочем? Нелькину? Ну, да, у нее была семья: муж Левка, сынишка и сама Нелька. Она, кстати, хоть раз говорила Сашке, что готова развестись с Левкой и выйти замуж за Сашку? Не было этого! Напридумывал семнадцатилетний пацан Бог знает что и пошел зачем-то в военные, хотя ему это на фиг не нужно.
     Стоп, стоп. Это я зря так, конечно. Намерения у Сашки самые серьезные были. Но, с другой стороны, мне точно известно, что Нелька ему обещаний развестись с мужем не давала. В любви признавалась – это правда. А развестись не обещала. Интересная ситуация получается: ты учись, парень, три года – а там посмотрим. А чего тогда смотреть-то? Поздно будет смотреть – тогда уже служить придется. Двадцать пять лет. А потом на пенсию. Вот этот момент у Сашки никак в голове не укладывался: служить 25-ть (!) лет. Это ж с ума сойти! Тут год тянется как жизнь, а двадцать пять? Бесконечность получается. Он не мог понять, что тогда надо жизнь посвятить военной службе. То есть поставить знак равенства: Жизнь – военная служба.
     Нет, не умещалось это в голове. И тут, читатель, я ловлю себя на мысли, что мне-то как раз жаль обрывать Сашкину учебу в  училище. Поди плохо ему там? Хорошая кормежка, заботливые командиры, распорядок дня, физическая подготовка, бесплатное медицинское обслуживание – как расстаться с такой безмятежной жизнью?
     Очень просто. Все к этому идет. Еще один момент не смог учесть Сашка. Любовь имеет свойство постепенно… потихоньку… проходить! Как? Даже такая как у Сашки к Нельке? Даже такая. Тем более, что разлука длиной в год – это большой срок. Особенно для семнадцатилетнего пацана.
     Да, письма Нельке он писал регулярно. Еще тогда, когда он был гражданским человеком ( О, Боже! Как давно это было!) они договорились, что письма он будет посылать на адрес Нелькиной подруги – Вальки Степановой, а та уж передаст их конечному адресату. Все так и происходило.
     А Нелькиных писем у Сашки скопилась уже приличная стопка, и он их периодически перечитывал. Но вот что он вдруг однажды заметил. Если раньше в письмах преобладали чувства, эмоции, признания в любви, то теперь они стали… как бы дежурными сообщениями. « …А погоды стоят солнечные… Здоровье мое хорошее… Намедни были на учениях…» - и так далее.
     Наверное, так и должно быть, нельзя же бесконечно мусолить тему любви. Просто жизнь шла своим чередом. Но мы-то с тобой, читатель, знаем, что не будет Сашка военным, что совсем по другому сложится его жизнь. И совсем не просто. И я – автор, не зря назвал этот роман «Иверень» - что значит осколочек, обломок от чего-либо. Да, откололся от чего-то цельного маленький осколочек и пытается себя найти на этой земле. А все мы – не такие ли осколочки? Просто один осколочек уляжется поудобнее и вот уж кажется ему, что он на месте, что лучше и не пристроиться ему, что так-то вот самое оно… Да, слесарем в РМО – и что? Да и распрекрасно. Вот уже 5-ый разряд получил. Еще чуть-чуть – и шестой – бригадирский. А это уже потолок. Ради этого и стучал молотком по железякам разным всю жизнь. И дети есть, и квартирка двухкомнатная со смежными, правда, комнатами и пятиметровой кухонькой, зато своя – приватизированная. Сарайчик с подполом. А в ем соленья разные, картошечка с моркошечкой да со свеколочкой в ларе деревянном лежат – экологически чистые. Да-с. Как-то вот так.
     А с другой стороны, какой же это обломочек? Это уже нечто цельное, наверное. То есть сначала это был осколочек, а потом полежал на боку удобненько так, оброс жирком и стал этаким целым.
     Но Сашка был другим. Слишком много у него было острых углов, чтобы этот осколок мог удобно улечься. Не получалось никак. Разве ж на остром краю удобно полежишь?


     Но вот наступили долгожданные каникулы. Курсанты поехали в отпуск. В парадных мундирах, начищенных до зеркального блеска хромовых сапогах, с гвардейскими значками на груди, возмужавшие, повзрослевшие, с приобретенной уже военной выправкой.
     А что вы хотите? Сашка с ребятами уже дважды участвовал в параде и ходил «в коробке» по брусчатке Харьковской площади. Да, это не Красная площадь. Но, чтоб вы знали, центральная площадь в Харькове является самой большой то ли в Советском Союзе, то ли в Европе. Кому интересно, можете выяснить в интернете.
     А вы знаете, сколько труда надо затратить, чтобы пройти стройными рядами, чеканя шаг, вздернув что есть силы подбородок кверху, под ритмичные удары барабана и аплодисменты зрителей?
     Месяцы адских тренировок. Рано утром, когда страшно хочется спать, тебя выводят на плац и начинают гонять беспощадно, пока коробка не пройдет как надо. И так изо дня в день, до парада.
     За то потом… Вот коробка пока еще вольным шагом приближается к трибунам. За несколько десятков метров раздается громкий голос, который все напряженно ждут. И вот откуда-то из середины коробки раздается волнующее:
     -И-и-и - Раз!
     И коробка в одну секунду переходит на строевой шаг. Одновременный удар о мостовую ста с лишним сапог. Сто ударов как один. На груди автоматы Калашникова с коротким прикладом. Именно такие полагаются танкистам.
     В Харькове, кроме танкового училища, были еще два летных – ХВАТУ-1 и ХВАТУ-2, аббревиатура которых переводится так: Харьковское высшее авиационно-техническое училище.
     Между ними и танкистами всегда существовало соперничество. Когда где-либо встречались танкисты с летчиками, то первые кричали: - Фанера, привет! – На что летчики отвечали: - Привет маслопузым!
     Иногда возле Дома офицеров, куда и те,  и другие ходили по выходным на танцы, случались стычки, проще говоря – драки, в которых побеждали все-таки танкисты. Что ни говори, летчик – более интеллигентная военная профессия, а в драке интеллигентность только мешает.
     И на параде танкисты ходили лучше летчиков. Но тут дело вот в чем. Танкисты шли, как я уже говорил, с автоматами Калашникова на груди. Обе руки во время прохождения лежали на автомате: одна держалась за ствол с цевьем, другая лежала на короткой ручке приклада. Чтобы автоматы смотрелись на груди ровно, достаточно было правильно отрегулировать длину ремня.
     Летчики шли с карабинами, которые держали вертикально за низ приклада. Чуть прижал или, наоборот, отпустил руку от живота, и длинный карабин со штыком на конце ушел из ленточки ровного строя. Да, с карабином идти не в пример тяжелее. Но это трудности летчиков.
     Ладно. Мы отвлеклись немного. Приехал Сашка в отпуск. Мама напекла пирогов, наготовила всяких вкусностей, накрыла праздничный стол и они славно посидели, выпив, между прочим, бутылку водки на двоих. Почему на двоих? Потому что мужчин в семье было двое -  отец и Сашка. Мама пила какое-то слабенькое сухое вино, причем пятидесяти грамм ей хватило на весь праздничный ужин. Но совсем не это было главным для Сашки. Почти забытая семейная атмосфера. Целый год он мечтал о ней, видел во сне не раз и отца, и мать – таких близких и родных. И таких далеких . Страшно было подумать даже, что отныне он будет видеть их, только приезжая в отпуск, что эта квартира, в которой он рос, станет совсем чужой. Все-таки правильно, наверное, дразнили его в детстве «маменькин сынок». Насколько это плохо – вот вопрос…
     Под хорошую домашнюю закуску Сашка почти и не захмелел. Разрумянился только. Щеки так и пылали.
     Но… пора. Сашка встал из- за стола и…
     - Ты к Нельке собрался, сынок? – спросила вдруг мама и голос ее почему-то дрожал.
     - Конечно, мама, - улыбнулся Сашка, - мы ведь столько не виделись.
     Тут надо сказать, что родители Сашки знали о его любви. Знали уже тогда, когда Сашка вечерами бегал в пионерский лагерь на свидания. Да раньше даже – когда он только начинал встречаться с Нелькой. И никогда! Ни словом, ни взглядом – не пытались отговорить или как-то помешать этим встречам. Переживали за сына, скорее всего – не спали ночами. Но ни одного слова осуждения не было. Он сам должен был решать такие вопросы.
     Почему он пошел в училище, они тоже знали. И опять – ни одного слова «за» или «против».
     Сашка понимал, что стоит для них это невмешательство и ценил эту позицию. Честно говоря, он не ожидал такого от своих родителей. А они оказались по настоящему мудрыми и умными.
     - Сядь, сын, - вмешался теперь отец, глядя Сашке прямо в глаза, - так получается, что тебе некуда идти. Ни Нельки, ни ее семьи в селе нет. И, по моему, никто не знает, куда они уехали. Месяца два уже, как бесследно пропали.
     Это был сильный удар. Да, собственно, за свою короткую еще жизнь Сашка таких ударов не получал. Это уже потом выяснится, что он в общем-то умеет его держать. А их в его жизни было… Не каждый выдержит столько. Но ведь не случайно он состоял из острых углов – удары не могли долго держаться на этих углах.
     Но сейчас был первый. В этот и  последующие дни Сашка встречался со всеми, кто мог пролить свет на нахождение Нельки. В первую очередь побывал у Вальки Степановой. И тут обнаружилось вот что. Нелька оставила у Валентины три письма и попросила Вальку посылать их с интервалами в три недели. Плюс-минус несколько дней. Но и Вальке ничего про предстоящий отъезд не сказала. Письма эти Сашка получил уже, последнее незадолго до отъезда в отпуск. Ничто в них его не насторожило.
     Был Сашка и у директора школы Сергея Ивановича Давыдушкина, но и тот ничего проясняющего ситуацию не сказал. Да, Нелли Ивановна взяла расчет. Уволилась в связи с семейными обстоятельствами. Куда уехала – неизвестно. Впрочем… Сергей Иванович сказал, что она обмолвилась как-то, что Левку, ее мужа, собираются послать переводчиком куда-то в Центральную Африку, вроде как прозвучало название государства Мали.
     Все. Круг замкнулся. До Мали Сашке было не добраться. Даже на танке.
     … Прошло несколько десятилетий. Следы Нельки затерялись навсегда. Как будто ее и не было никогда. У Сашки не осталось даже фотографии. Была когда-то единственная фотография с надписью: «Лучшему мальчишке на свете.» Куда она в конце концов делась – неизвестно.
     Так закончилась эта история, а нам надо идти дальше.
    

     P.S. И все-таки думается мне, что отъезд Нельки как-то связан с Сашкой. Может даже – напрямую связан. Объясняю. Если это не так, то зачем Нельке нужно было оставлять эти три конверта для Сашки? С наказом посылать их с определенными интервалами. Значит, думала она о Сашке?
     А вспомним ту ужасную историю в последнюю ночь перед отъездом Сашки в училище. Как мы знаем уже, Нелька организовала все это с одной единственной целью: чтобы Сашка разлюбил ее и вся эта история кончилась.
     Не вышло. И вот уже прошел незаметно год учебы в училище. И Нелька знает, что Сашка учится там из-за нее. Но ведь еще один год и отступать будет поздно! Как тогда смотреть Сашке в глаза?
     И Нелька уезжает. Навсегда. В неизвестность.
     … Каникулы закончились, и Сашка уехал в училище. Но уже в конце сентября заявился домой в затрапезном штатском костюме. Он ушел из училища.
     Через несколько дней он устроился работать на конденсаторный завод опрессовщиком. А еще через тройку месяцев зарабатывал уже 250-300 рублей, что являлось тогда очень хорошим заработком. Но не это было главным. Сашка поступил на курсы подготовки в институт и просиживал почти все свободное время за учебниками по истории, литературе, немецкому языку. Он готовился поступать на исторический факультет какого-либо вуза. Какого – он еще не решил. У него было время подумать.
     И опять он не услышал ни одного слова упрека от родителей. Они были верны себе.
     А мы идем дальше: ведь жизнь только начинается!




               
                Глава 22.



     Но  ведь сказать легко: - «Жизнь только начинается,» а чтобы это было действительно так, надо решительно порвать с прошлой жизнью.- Ха! - скажет кто-то, - да легко! Много ли я потеряю?
     Много не много, а стабильность потеряете. Худо – бедно, а 150-200 рублей государство Александру Николаевичу платило и на эти деньги вполне можно было жить в те времена. Да, по кабакам не походишь, но докторскую колбасу и говяжьи сардельки можно есть хоть через день. Понемногу и если купить сумеешь. Фирменные американские джинсы известных марок «Wrangler», «Lee» или «Levis» за 180 рублей не купишь, конечно, но полушерстяные  брючки фабрики «Большевичка» рублей эдак за тридцать раз в год купить можно. Про кожаное пальто или часы марки «Ориент» можно забыть, ( а лучше не знать даже, что такое существует), но можно обойтись болониевым плащом и часами марки «Россия».
     Ну, да, все можно. А жизнь-то идет. И есть, оказывается, другой круг людей, которые не оденут на себя советский «фуфел», а покупают одежду в «Березке» на чеки, пусть даже и «один к двум.» И вот по этой-то одежке они друг друга и узнают. Да, «по одежке встречают…»
     Стоп. Но у Сашки ведь есть икона «Неопалимая купина,» которую отдала ему Ленушка. Надо срочно показать ее Петровичу! А может это именно тот случай, когда икона целое состояние стоит. Хотя… тот заезжий «реставратор» ее не взял в свое время. Побрезговал, значит. Козел. Обобрал людей и свалил с концами. Ладно, поехали к Петровичу, там все выяснится.
     - О, Александр, шустришь! – довольно потер руки Петрович, когда Сашка вызвал его из дома и тот сел к нему в машину. Идти в дом с иконой Сашка почему-то не захотел.
     - Давай глянем, что ты там выкрутил. А, «Неопалуха». Ясненько. Сколько отдал за нее?
     -Э-э…- засомневался Сашка, не ожидая такого вопроса.
     - Ладно, можешь не говорить. Но, учти, пока ты в живописи не разбираешься и цену доски определить не можешь, ни в коем случае не плати большие деньги. От десяти рублей до полтинника – максимум. Тогда есть гарантия, что на «бабки» не попадешь  – обрезал Петрович, - а здесь расклад такой: Богоматерь «Неопалимая купина.» 19-ый век, скорее всего конец его. Неплохая «деревня». Написана по сильверу. Сохранность… более-менее. Ну и, наконец – цена. Примерная, плюс-минус двадцать рублей. 150 рублей, я думаю, можем получить. Как тебе, Александр?
     Тут надо сказать, что Петрович, когда представлялся кому-либо, обычно, протягивая руку, произносил солидно: - Вячеслав. – И никогда – Слава. Других, из своего круга, разумеется, называл Иван, Николай, Валентин и т.д. Но, за глаза говорил по- другому, конечно: - «продал доску Медведю», «купил у Сани-козла», «поехали к Иванам». Со временем Сашка стал понимать, что «Медведь» - это вполне себе серьезный досочник по имени Валентин, которому можно предлагать даже и дорогие доски, «Саня-козел» - это вовсе не оскорбительно, а чтобы сразу было понятно, о ком речь: очень обаятельный парень примерно 26-ти – 28 лет, похожий на голливудского актера Пола Хогана, который сыграл ловца крокодилов в фильме «Крокодил Данди». Кстати, недавно стало известно, что он разводится с женой Линдой, девичья фамилия которой (вы будете смеяться) Козловски. Это с ней он играл в знаменитом фильме, а потом прожил с ней в совместном браке 23 года.
     Но это лирическое отступление, а вот наш Саня Козел (мне это точно известно) возил с собой в бардачке шприц и бециллин. Дело в том, что бабник он был страшный и периодически подхватывал триппер. Так вот уколы он себе делал сам, чтобы не платить врачам и медсестрам, да и вообще меньше «светиться» по интимным вопросам.
     Что касается «Иванов» с ударением на первом слоге, это были родные братья Серегины – старший Иван и младший Николай. С ними мы не раз еще будем встречаться. Впрочем, зачем долго ждать? Прямо сейчас и пойдем. Точнее – поедем.
     - Ну, что, Александр, поехали к купцам? Первую денежку получишь за доску. Не помешает ведь? – Улыбался заманчиво Петрович.
     - Подожди, Вячеслав. – Сашке хотелось выяснить кое-что, связанное с иконой, - ты вот назвал икону Неопалухой. Я и сам сумел прочитать древнеславянскую вязь: - Образ Пресвятой Богородицы Неопалимая купина. Правильно прочитал? А что тут изображено? Лучи какие-то, народ вокруг, кто лежа, кто стоя изображен…
     - Ох, Александр! – Покачал  сокрушенно головой Петрович, - лучше бы ты что-нибудь другое выкрутил. Дело в том, что если я тебе сейчас буду рассказывать все об этой иконе, час-то точно понадобится, а толку от этого будет… ноль. Да, ты узнаешь иконографию этой иконы, одну из самых сложных, кстати. Но в живописи разбираться лучше не станешь. А это для тебя сейчас главное. А не знание сюжета доски. Будешь книжки умные читать, потихоньку и образуешься. Понял?
     -Да я согласен, Петрович, но хоть кратенько, а? Интересно ведь.
     - Ладно, что с тобой сделаешь, слушай сюда. – Петрович при этом аккуратно держал икону перед собой, - как видишь, в центре доски располагается изображение Богоматери с Младенцем, которая держит в руках символические атрибуты, связанные с ветхозаветными пророчествами: Гору из пророчества Даниила, Лестницу Иакова, Врата Иезекииля. Изображение заключено в восьмиконечную звезду, образованную двумя четырехугольниками – зеленым и красным ( соответственно цвет купины и цвет объявшего ее пламени.) Короче, Александр, Богоматерь изображена здесь через один из ее ветхозаветных прообразов – Неопалимую купину, т.е. несгораемый куст, в котором Бог явился Моисею. Именно тогда  Бог сказал Моисею о его предназначении – вывести народ израильский из египетского рабства. Тогда же он отдал пророку Десять Заповедей.
     Ну, вот как-то так, Александр. Тут еще полно всяких нюансов, но на первый раз, я считаю, хватит. Бесплатный ликбез окончен, поехали к Иванам за деньгами.
     - А далеко ехать-то? – спросил Сашка, - а то у меня со временем не очень.
     - Заводи, сейчас увидишь. Я тебе скомандую, где повернуть, а где встать.
     Сашка завел машину и тронулся с места, но не успел проехать и пятидесяти метров, как Петрович дал команду повернуть направо. Повернули и, проехав еще метров семьдесят, максимум сто, остановились.
     - Приехали, Александр. – весело сказал Петрович недоумевающему Сашке, - ты думал, к купцам полдня ехать надо? Нет, чик – и приехали. Сиди в машине и жди. Впрочем, прежде отгони машину вон-н туда, за угол. И стой там. Нечего у дома светиться.
     Петрович ушел. Сашка, отъезжая, успел бросить взгляд на дом, около которого они остановились. Дом как дом, пятистенок, большим и просторным его никак не назовешь, крыша покрыта не железом даже – шифером, кое-где позеленевшим уже. Из таких домов, чуть лучше иль чуть хуже и состоят обычно улочки небольших провинциальных городков. Встречаются дома и двухэтажные. Обычно первый этаж кирпичный, второй – деревянный. Построены они еще до революции 1917 года, но еще вполне себе добротные, а если хозяева «крепкие» и следят за домом, то переживут эти дома, когда-то принадлежавшие или купечеству, или разбогатевшим рабочим, еще не одно поколение владельцев.
     Позже, занимаясь поиском досок, Сашка почти наверняка знал, что в таких домах можно увидеть очень даже неплохие иконы, встречался и старинный фарфор, фаянс, столовое серебро… Да мало ли… Тут главное, чтоб до тебя такие же ребятишки не побывали.
     Но здесь был не тот случай. Потом-то Сашка многократно бывал в этом доме, познакомился с родителями «Иванов», естественно, с самими братьями и даже с престарелой бабушкой, которая, впрочем, вскоре умерла.
     Но все это будет позже, когда его уже признают за своего и будут пускать как в этот дом, так и во многие другие, куда сейчас ему хода не было.
     И это смущало Сашку. Сейчас он сидел и думал: а вдруг Петрович обманывает его и икона на самом деле стоит гораздо больше? Но как узнать правду?  - Да никак. – Сказал себе Сашка. – Если будешь как чудак на букву «М» сидеть и переживать, что тебя непременно обманут, тогда лучше не начинать всю эту «бодягу». Да, сейчас ты ученик и почти ничего… да почему «почти»? Ничегошеньки не понимаешь в деле, которым хочешь заниматься. Но ты и молотком по зубилу когда-то попасть не мог. Вот она, - тут Сашка глянул на шрамик в виде полумесяца на правой руке, - отметина на всю жизнь. Но в итоге-то научился работать. Конечно, разбираться в древнерусской живописи, во множестве ее нюансов, это не молотком махать и даже не кувалдой в кузне. Но ведь здесь и ставки другие. А поэтому – терпеть и ждать. А вот, кстати, и Петрович уже. И доски в руках нет. Пакет только какой-то.
     Вячеслав сел в машину, слегка запыхавшись: трудовой мозоль на животе сбивал дыхание – и  заговорил бодро: - Ну, Александр, с почином. Там Колян дома из братьев и он вот что тебе предлагает: взять за доску фирменными джинсами. Вот, гляди – настоящий «Левис.» На черном рынке такой 180, а то и 200 рублей стоит. За доску вообще-то, как я и говорил, Колян больше 150-ти не дает. но я ему объяснил, что это твоя первая доска, он тогда и предложил джинсы. Смотри, Александр, я не настаиваю, но, поверь, сделка выгодная. И еще учти, ради опять-таки твоего почина я своих комиссионных не беру. На, посмотри пока штанишки.
      Сашка развернул пакет. Да, таких штанов он не только не носил никогда, он в руках-то их держал впервые. Да что говорить,  и в мыслях никогда не было, что он такие будет носить. Да, машина за 6000 рублей была, а штанов за 180-ть не мог себе позволить. Такие вот советские парадоксы.
     Да их всегда хватало. Потом, в конце 90-х – начале 2000-х вам не приходилось видеть, как из занюханной блочной пятиэтажки выходит бычара с массивной «голдой» на шее и садится в 600-ый мерин, стоящий на обочине тротуара и весь обляпанный за ночь грязью. Да что пятиэтажки – из 8-ми метровой комнаты в коммуналке не хотите?  А тогда этот «мерин» стоял как раз как отдельная квартира. И таких примеров сколько хотите.
     В общем, не стал Сашка долго раздумывать. Спросил только: - а если малы иль велики окажутся? Что делать тогда?
     Петрович уже привычно всплеснул рукой: - да мы сейчас опять ко мне заскочим, там и померяешь, если что – все рядом.
     Джинсы в самый раз оказались. У Сашки вообще фигура стандартная была: свой родной 50-ый размер он носил практически всю жизнь. Но это будет потом ясно – через много-много лет… А их еще прожить надо.
     Сейчас же Петрович дал Сашке совет, как сделать джинсы еще красивее.
     - Александр, приедешь домой, замочи штаны в горячей воде. В ванной. Посмотришь, какая вода станет. Синяя-синяя. А джинсы благородно слегка вылиняют. Вот, как у меня – видишь?
     Сашка сделал как надо. Был октябрь и наступали холодные деньки, а совсем недавно, перед самым разводом с женой, Сашка выпросил у тестя, теперь бывшего, темно- желтого цвета кожаное пальто.  То ли тесть его когда-то с фронта привез как немецкий трофей, то ли еще где взял, но таких пальто Сашке больше не встречалось. Кожа была дубоватая несколько, но смотрелось оно офигительно солидно. Было оно еще и с широким поясом и достаточно теплой подкладкой.
     И вот теперь Сашка носил фирменные джинсы и не менее фирменное кожаное пальто. Плюс белые «Жигули», да румянец во все щеки… От красивых девушек и молодых дам отбоя не было. Да Сашка и не отбивался особо.
     Да, чуть не забыл. О том, что он развелся с женой, я как-то забыл сказать. Ну, ладно. Не забыл, допустим. Не очень-то и хотелось. Да, про любовь с Нелькой рассказал подробно. А вот про развод не хочется. Что про него нового расскажешь? Кто разводился, знает, что интересного тут не-то, что мало, а и нет совсем. А кто не успел еще развестись, так и живи себе спокойно – о детях думай и внуках.
     Короче, жил теперь Сашка опять с родителями. А жена в городе между тем двухкомнатную квартиру получила. Сашка там одно время тоже прописан был, а иначе кто бы ей двушку дал? Но потом они бартерную сделку совершили. Сашка выписывался из квартиры к родителям, не претендуя на квартиру жены, а себе за это оставлял
машину. Все довольны.
     И хватит об этом. Из школы Сашка ушел чуть позже. Как только они с Петровичем сумели заработать первые приличные деньги, так Сашка и подал на расчет. Тянуть было нельзя: Петрович мог найти и другого человечка, а Сашка уже не хотел жить по прежнему. Рубить концы, так рубить! Ему это было уже не впервой.
               


                Глава 23.

      
        И началась у него совсем другая жизнь! Он стал сам себе хозяином. Хочу – встаю рано утром, хочу – нет. Могу хоть целый день на диване проваляться с книжкой в руках. С тем же Солоухиным, с его Записками начинающего коллекционера «Черные доски». Ничего не скажешь, книга для начинающего досочника весьма ценная. Хотя переоценивать ее значение тоже не стоит. Солоухин вовсе не дурак был: описал, как он по родным с детства местам покрутился, где его каждая собака знала. Да к тому же, он уже известным писателем к этому времени стал. А то бы пустил его Илья Глазунов к себе в мастерскую, да стал бы показывать, как доски вскрывать нужно.
     Правда или нет, но тот же Петрович рассказывал Сашке, что кто-то из них: то ли Глазунов, то ли Солоухин, а может, оба сразу – брали грузовик, загружали его ящиками с апельсинами и ехали по деревням. По бартеру доски брали: за хорошую доску могли и ящик золотых, ароматных до невозможности, дефицитных в ту пору фруктов отвалить!
     А доска могла целое состояние стоить! Нет, что ни говори, а дело это досочное невероятно азартное. Здесь еще обязательно кураж должен был присутствовать. Да-да, и тогда почти наверняка получится. Ведь главное в этом деле – «вырулить» так нужную тебе икону! И пусть тебя, интеллигентный читатель, не коробит при употреблении таких жаргонных словечек, как «вырулить», «выкрутить», «Неопалуха», «Жорик», «Мамка» и так далее. Это, что называется – бизнес, и ничего личного.
     Кроме того, Сашка вообще атеистом был и даже некрещеным ходил. Петрович тоже при виде церкви не тянулся лоб перекрестить. Так что в противоречие со своими внутренними принципами эти ребята не вступали. Да, икона была для них прежде всего товаром, за который можно было получить деньги.
     Но и здесь не все так просто. Тот же Петрович объяснял Сашке: - Пойми, Александр, мы делаем действительно доброе дело. Пусть тебе те же менты или еще кто твердят тупо: вы продаете русское достояние на Запад! Вы лишаете русский народ важных атрибутов православной культуры! Для вас главное – нажива! Чья бы мычала… А кто взорвал по России тысячи и тысячи храмов, превратив их в вонючие склады, свинарники и курятники? Кто вагонами уничтожал иконы, сжигая их? Кто обдирал золотые и серебряные ризы со старинных бесценных икон, а сами иконы рубили в щепки? Кто, в конце концов, взорвал Храм Христа Спасителя – символ победы русского народа над Наполеоном?
     И эта власть будет говорить нам о том, что для нас нет ничего святого? А вот скажи, Александр, я тебя чему учу, если тебе удастся, к примеру, вырулить доску, почерневшую от времени?
     - Ну, как… - соображал быстро Сашка, - ни в коем случае не вскрывать ее. В крайнем случае, протереть осторожно растительным маслицем…
     - А лучше и этого не делать, потому как все равно ты мало что в живописи еще понимаешь. И чего ее протирать? Бери как есть, заверни аккуратно и вези… ко мне. А мы разберемся. У нас, Александр. как у врачей, главный принцип – не навреди! Мы спасаем то немногое, что еще осталось. Поверь, Александр, еще 20-30 лет и икон на Руси практически не останется. Я имею ввиду в домах. Старое поколение, которое верило в Бога, вымрет, а новое безбожное или, с лучшем случае, закинет ненужные доски на чердак, или растопит ими мангал для шашлыков. И все – не останется и следов от древнерусской живописи!
     - Ну, это ты утрируешь, конечно, Петрович, – возражал Сашка, - а музеи? Там ведь богатейшие собрания икон. Причем с ними работают реставраторы, содержатся они в оптимальных для сохранения живописи условиях, фонды постоянно пополняются…
     - Все правильно, Александр, - подхватил Петрович, - но и тут есть нюансы. Не каждая икона имеет музейную ценность. Это факт. А потому и нечего нас упрекать, что мы распродаем за рубеж музейные ценности. Хотя… попадаются и такие доски, конечно. Но тогда пусть государство озаботится этой проблемой и покупает у владельцев икон, которые хотят их продать, доски по достойной цене. Надо просто понять, что пока существует спрос на товар, будет и его предложение. И никакие карательные меры тут не помогут. А для нас с тобой, Александр, главное – не переступать Закон. Помнишь?
     - Конечно, Петрович, - улыбнулся Сашка, - ворованное не брать, самому не воровать, никакого насилия над владельцем иконы иль другого антиквариата, за валюту не продавать, с «фирмой» дело не иметь. Вроде все.
     -Вот именно, - довольно улыбнулся Петрович, - я сразу, как познакомился с тобой, понял, что ты понятливый малый. Далеко пойдешь.- Тут Петрович сделал паузу и добавил, - а, может и не пойдешь. Как масть сложится.

     Таких разговоров будет еще много во время дальних и не очень поездок наших охотников за досками.
     Итак, после нескольких поездок с Петровичем Сашка заработал некоторое количество денег, которые, останься он работать учителем, он получил бы в течение… полугода, скажем так. Но здесь обнаружилась одна интересная деталь. Эти деньги очень легко и быстро уходили. Вот, вроде бы, их был полный лопатник, но… куда они подевались? Тех, школьных денег, если бы их было столько же, хватило на гораздо больший срок.
     А все очень просто. И скоро Сашка усвоит этот закон: легкие деньги как приходят, так легко и уходят. Не у всех, наверное. Но у Сашки уходили очень быстро. Еще бы! Тот же Петрович был опытным провокатором. – Ну что, Александр, - говорил он после того обычно, как они получали деньги за сбытый товар, - заедем на рынок, купим что-нибудь вкусненького? – Как тут было отказаться? И они заезжали или на Центральный рынок на Цветном бульваре, или на Ленинградский, бывали и на Бауманском, да мало что ли в столице рынков? Объединяло их одно: когда ты входил  внутрь, на тебя обрушивалась такая лавина запахов, многочисленного вида всяких вкусностей, что устоять не было никаких возможностей. И ты в разгар зимы покупал огромную дыню по такой же огромной цене, парные свиные эскалопы и говяжью вырезку, домашний нежнейший творог и сметанку… Что там еще?
     И вот знаете, господа, о чем я сейчас подумал? А ведь ничего такого необычного на рынке-то и не было. Это просто в сравнении с магазинами того времени, в которых продукты как таковые вообще отсутствовали, рынок казался верхом изобилия. Сейчас, когда я пишу эти строки, в каком-нибудь «Ашане», не говоря о «Перекрестке» и тем более «Азбуке вкуса», можно купить продуктов в гораздо большим ассортименте, чем в семидесятые годы на рынке.
     Ну да, согласен, сейчас и мясо не то, антибиотиками накаченное, и куры да кролики на  комбикорме выращенные, и фрукты да овощи химией напичканные. Все так.
     Но ведь до революции народ русский вообще голодал! Так ведь нам в школе рассказывали? Да наш Александр Николаевич, Сашка то есть, эту «дуру» сколько лет ученикам гнал, пока вот теперь Петровича не встретил.
     А я сейчас не поленился и взял с книжной полки Иван Сергеевича Шмелева, автора замечательной книги «Лето Господне». В ней он так ярко показывает православную еще Россию конца 19-го века, рассказывает, как отмечали церковные праздники, чего ели-пили.
     И знаете, наткнулся я  на описание постного ( подчеркиваю – постного!) рынка в Москве. То есть мясных и молочных продуктов на нем не было, поскольку наступал православный пост, который тогда большинством православного опять- таки населения соблюдался, хотя, справедливости ради, надо отметить, что были и тогда русские люди, игнорирующие пост. И я понял, что дальше искать не надо. Если бы сейчас все это можно было купить, я бы лично постился круглый год. Вот послушайте.
     «… Народу гуще. Несут вязки сухих грибов, баранки, мешки с горохом. везут на салазках редьку и кислую капусту.
     …Архангельская клюква!
     И синяя морошка, и черника – на постные пироги и кисели. А вот брусника, в ней яблочки.
     - Вот он, горох, гляди… хоро-ший горох, мытый.
     Розовый, желтый, в санях, мешками. Горошники – народ веселый, свои, ростовцы. – Серячок почем положишь? – Почем почемкаю – потом и потомкаешь! – Белые мешки, с зеленым, - для ветчины, на Пасху. «В Англию торгуем… с тебя дешевше.»
     А вот капуста. Широкие кади на санях, кислый и вонький дух. Золотится от солнышка, сочнеет.
     А вот и огурцами потянуло, крепким и свежим духом, укропным, хренным.
     А вот вороха морковки – на пироги с лучком, и лук, и репа, и свекла кроваво-сахарная, как арбуз.
     А вон – соленье: антоновка, морошка, крыжовник, румяная брусничка с белью, слива в кадках… Квас всякий – хлебный, кислощейный, солодовый, бражный, давний – с имбирем…
     - Сбитню кому, горячего сби-тню, угощу?...
     Пьем сбитень, обжигает.
     - По-стные блинки, с лучком! Грещ-щневые – луковые блинки!
      Противни киселей – ломоть копейка. Трещат баранки. Сайки, баранки, сушки… калужские, боровские, жиздринские, - сахарные, розовые, горчичные, с анисом – с тмином, с сольцой и маком… переславские бублики, витушки, подковки, «жавороночки»… хлеб лимонный, маковый, с шафраном, ситный весовой с изюмцем, пеклеванный…
     … Мы видим нашего Мурашу, борода в лопату, в мучной поддевке. на шее ожерелка из баранок.
     - Во, пост-то!.. – весело кричит Мураша. – Пошла бараночка, семой возок гоню!
     - Ешь, Москва, не жалко!..
     А вот и медовый ряд. Пахнет церковно, воском. « Малиновый, золотистый. – показывает Горкин. – энтот называется печатный, энтот – стеклый, спускной… а который темный – с гречишки, а то господский светлый, липнячок-подсед. Мы пробуем от всех сортов. На бороде Антона липко, с усов стекает, губы у меня залипли.
     А вот – варенье. А там – стопками ледяных тарелок – великопостный сахар, похожий на лед зеленый, и розовый, и красный, и лимонный. А вон чернослив моченый,россыпи шепталы, изюмов, и мушмала, и винная ягода на вязках, и бурачки абрикоса с листиком, сахарная кунжутка, обсахаренная малинка и рябинка,синий изюм кувшинный, самонастояще постный, бруски помадки с елочками в желе, масляная халва. калужское тесто кулебякой, белевская пастила… и пряники, пряники – нет конца.
     А вот и масло. На солнце бутыли – золотые: маковое, горчишное, орешное. подсолнечное…
     Я слышу всякие имена, всякие города России.
     - А вот лесная наша говядинка. грыб пошел!
     - Лопаснинские, белей снегу, чище хрусталю! Грыбной елараш, винегретные… Похлебный грыб сборный, ест протопоп соборный! рыжики соленые – смоленые, монастырские, закусочные… Боровички можайские! Архиерейские грузди, нет сопливей!.. Лопаснинские отборные, в медовом уксусу, дамская прихоть, с мушиную головку. на зуб неловко, мельчей мелких!..
     Горы гриба сушеного, всех сортов. Завалены грибами сани, кули, корзины…

     Ну, вот как-то так, читатель. Помните: - «слышу всякие города России.» А что сейчас делается? На любой рынок приходите в любом крупном городе России – увидите только азербайджанские лица, от которых услышите только про славный город Баку. Это до чего Россию довели? Я, читатель, живу возле старинного города со звонким именем Звенигород. На окраине его, на горе, на самой верхотуре расположился стариннейший монастырь – Саввино – Сторожевский, основанный в конце 14-го века. Сам патриарх частенько бывает в нем. Да и городок Звенигород до недавних пор был маленький, уютный, с симпатичными домиками, с узкими улочками. Русский городок. Был – да сплыл. Вовсю идет интенсивная застройка городка многоэтажками, которые заселяются в основном приезжим людом. По выходным в городке пробки как в Москве. Рынок давно убрали, отвели небольшое помещение, где с комфортом расположились все те же азербайджанцы.
     Кто стоит у власти? Зачем все это делается? Или – ничего личного, только бизнес?
       
     Ладно. Отвлеклись мы чуток. Так вот, легкие деньги у Сашки уходили очень быстро. Уже и часы «Ориент» были куплены, и вторые джинсы… да что перечислять, просто надо было соответствовать своему новому положению. С серьезными людьми ведь приходилось теперь дело иметь.
     Да, пока Сашка был не вхож еще в некоторые дома, куда они с Петровичем сдавали доски. Но чаще всего это было  потому, что эти «купцы» сами не хотели лишних знакомств. Есть проверенный временем Петрович, зачем им его напарник? Сегодня он один, завтра – другой.
     Этот бизнес был слишком серьезен, чтобы легкомысленно к нему относиться. И Сашка постепенно стал понимать это.
     И все-таки с некоторыми «купцами» Петрович его познакомил. Это прежде всего были «Иваны», как называл их для краткости Вячеслав: братья Иван и Николай. Именно им сдал свою первую доску Сашка и получил за нее джинсы. Ну, точнее, сдал Петрович.
     Кто же были эти ребята? Интересный вопрос. Родом они были отсюда – из этого маленького городка, где родились и выросли. Но сейчас оба жили в Москве, навещая меж тем довольно часто родителей. Впрочем, позже Сашка понял, что не только любовь к родителям заставляла «Иванов» часто бывать в родительском доме, а опять-таки досочные дела. Итак, младший, Николай,одно время жил на съемной квартире в районе Открытого шоссе,  старший Иван – в общежитии института на проспекте Вернадского.
     Пройдут годы, Сашка давно будет вхож в дома обоих братьев, но так и не поинтересуется, в каких институтах они учились. Прозвучало как-то, что оба получили экономическое образование. Ну, экономическое так экономическое. И что из этого? Не принято в этих кругах было задавать вопросы, не относящиеся к делу. А раз не принято, то их и не задавали.
     По мере того, как Сашка узнавал братьев, он понял принцип их работы. Такой же частенько применяют менты, изображая доброго и злого следователя.
     Здесь же старший Иван изображал роль прижимистого купца, который, прежде чем купить доску, бесконечно долго мурыжит принесших товар, до предела «утрамбовывает» цену и частенько нервы у тех не выдерживают и они уходят ни с чем. Впрочем, он и на самом деле был человеком прижимистым и расчетливым, так что и играть особо было не надо.
     Так вот, выйдя от Ивана, Петрович звонил другому брату – Николаю и они ехали на встречу с ним. Тот встречал более радушно, угощал кофе и бутербродами, но главное, готов был в конце концов купить товар по более высокой цене. Не намного, но выше, чем давал Иван.
     Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы не понимать, что братья после визита к одному из них кого-либо с товаром, немедленно созванивались, обговаривали конечную цену и тот же Николай встречал продавцов, зная конечную стоимость товара, по которой он мог его купить.
     Так что, Вячеслав был настолько наивным, что не мог догадаться об этом? Да нет, конечно, все он знал. Просто та дельта, на которую в конце концов цена на товар увеличивалась, его вполне устраивала.
     Но и это не все. Уже потом, когда Сашка стал достаточно  опытным досочником, он понял, что большинство купцов были знакомы друг с другом и сообщали о проблемных досках, с которыми носятся от одного из них к другому какие-нибудь ребята. И это могло для них плохо кончиться: купцы сговаривались и опускали цену.
     « Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но дело их не пропало» - это точно про них Ленин сказал. Не знаю, как насчет революционности этих крутых ребят, а дело их (то есть те иконы и другой антиквариат, который прошел через их руки) точно не могло пропасть, поскольку за него в итоге их деятельности приличные «бабки» уже заплачены.
     Да и насчет революционера… Посмотрим определение этого слова в «Современном словаре иностранных слов». Революционер – человек, который производит переворот в какой-либо области знания, в технике, искусстве…
     Все сходится. Валялись на пыльных чердаках выброшенные безграмотными хозяевами иконы, рассыпалось в прах древнерусское искусство, а эти люди первыми обнаружили, что еще не поздно и все это или хотя бы часть можно спасти, да еще заработать на этом очень приличные деньги.
     Давайте же проследим эту цепочку, по которой проходил данный товар. Итак, Сашка с Петровичем садились в машину и ехали по городам и весям «выруливать» или «выкручивать» иконы. Это кому как нравится. Да, я могу сказать не на сленге, а другим языком, более щадящим ваше православное сознание: - они поехали купить иконы у желающих их продать. Нравится? Замечательно. Беда в том, что и Петрович, и купцы, и Сашка в конце концов так не говорили. Но заметим здесь, что к иконе относились бережно, никогда не позволяли себе положить ее на пол (грех это) и даже самую завалящую икону никогда бы не выкинули и не разрубили на части, как это делали вполне себе православные людишки в деревнях и селах. Ладно. 
     Несмотря на то, что именно такие как Петрович и Сашка  тратили больше всего времени и сил на добычу товара, они же чаще всего получали наибольшую прибыль. Как так может быть? Очень просто. Дело в том, что покупали они иконы… да что там – любой антиквариат у простых людей, совершенно не разбирающихся в этом. Да не представляющих даже, что это может стоить каких-то денег. – Что? Вот эта черная доска, на которой не пойми что изображено, может чего-то стоить? На бутылку даете? Не бормотухи, а водки? Да забирайте скорей! А вообще, стоп! Чего застыли? Пойдем на чердак глянем, там еще что-то валялось… И в терраске вроде…
     Без лоха жизнь плоха…
     Да, были, конечно и другие случаи, когда алкоголик дядя Вася, прослышавший что-то о ценности икон, заламывал непомерную цену и приходилось уезжать ни с чем. Но это уже издержки профессии, без которых все равно не обойтись. Надо просто спокойно и мудро к этому относиться.
     Пошли дальше. Сашка и Вячеслав приходят с товаром к условным «Иванам». Эти ребята ( имею ввиду Вячеслава с Сашкой) уже знают, что доска 17-го века, (семнашка) что живопись школьная, ( написана икона в хороших мастерских или в монастыре настоящим мастером) писана по золоту, (а значит, легче подлежит реставрации, если это требуется  и храниться она будет века) доска шашелем не изъедена,  вставки на месте и пр. и пр.
     Но, главное, эти ребята знают, какую цену назначить за данный товар. Итак, купили они эту доску за… пять рублей. -Ух ты! – скажет кто-то. – Задаром. – Не совсем. А расходы на бензин? Ехали-то они из Московской области во Владимирскую, а то и Вологодскую, Ярославскую, Горьковскую и т.д. А питание в придорожных кафе и столовых? А проживание, пусть и в занюханных, но гостиницах провинциальных городков. А амортизация машины! Дороги-то на Руси известно, какого качества.
     Все это входило в стоимость товара. Как считалась чистая прибыль? Очень просто. Вячеслав потратил в поездке… 400 рублей, например. У Сашки свободных денег тогда еще вообще не было. Откуда? Он ведь только начинал эту деятельность.
     И вот ребята возвращались с товаром из поездки. За купленный товар они выручили 1600 рублей. Отнимаем от этой суммы 400 рублей, остается 1200 руб. Теперь делим их пополам. 600 рублей на человека. За недельную поездку. Для сравнения: работая в школе, Сашка заработал бы такие деньги в лучшем случае за полгода. ( не забываем, что эти – более легкие деньги, быстрее уходят.)
     Каков же дальнейший путь иконы? А вот сие для Сашки осталось покрыто мраком. Замечу только, что никогда он даже Петровича об этом не спрашивал, я уж не говорю про купцов, с которыми они имели дело. Да может, Сашка и живой остался потому, что всегда понимал, до какой границы надо знать то или другое дело. Ну, и какие вопросы не надо задавать никогда, ни при каких обстоятельствах.         
     Но порассуждать мы все-таки можем, господа. Тем более, что с той поры много воды утекло. «Иных уж нет, а те далече…»            
      Известно, что чем больше в каком-то деле посредников, тем меньше прибыли каждый из них получает. Так вот Сашка, рассуждая про себя, молча то- есть, предполагал, что купцы, которым они с Петровичем сдают доски, имеют дело уже с фирмой.
     Поясняю, что ударение в слове «фирма» в этом случае делать надо на втором слоге. И означает оно представителей иностранных государств. Причем были это в основном сотрудники посольств, имеющих дипломатическую неприкосновенность. Соответственно, делалось все очень просто. Набиралась большая партия икон, упаковывалась в дипломатический контейнер, который наши спецслужбы не имели право обыскивать, и ехали иконы за рубеж: в Европу и даже Африку.
     Вот оно! – скажет патриотично настроенный читатель. Все-таки это правда: наше искусство уходило за границу! Стыд и позор таким, как Сашка и Петрович! Сажать их не пересажать! Кастрировать и оскоплять! Пардон… это, кажется, одно и тоже. Все одно – к расстрелу! Да, лучше мы эти доски сами сожжем, изрубим на лучину, сделаем поилки для скота, (читай Солоухина «Черные доски») но врагу не отдадим!
     Ну, и так далее. Поздно хватились, посмотрите в передний угол – ни одной иконы давно нет! А вот где-то они стоят. Отреставрированные, ухоженные, нарядные. Хранятся без резких перепадов температур, при определенной влажности, никакой шашель теперь дерево не съест, потому как тщательно следят за этим. Жива древнерусская живопись, господа хорошие. Жива вопреки всему.
     И тут мы отметим еще, что большое количество икон, представляющих именно музейную ценность, осталась в России. Это как раз то, что тогдашние большевистские власти не успели уничтожить или продать таким бизнесменам, как Хаммер, который совершенно легально вывез из страны такие ценности, стоимость которых сегодня исчисляется (не побоюсь этого слова) миллиардами долларов. А Вы тем не менее походите по музеям и лично убедитесь в том, что там есть, на что посмотреть. А ведь в экспозициях представлена лишь малая часть, большинство хранится в запасниках, а другая часть реставрируется.  И работы там еще на многие, многие десятилетия.
     И хватит об этом. «Что с возу упало, то пропало.» А вот еще: «что имеем, не храним, потерявши – плачем.» Слова народные, господа. Из песни слова не выкинешь. Эк меня потянуло на фольклор.
     Да, вот еще интересный момент. Я не раз называю иконы товаром, понимая, что чей-то патриотический слух это может коробить. Да, называю вещи своими именами. Не фарисействую. А вы как хотели? Чтобы художник – хоть в древности, хоть в наши дни, писал несколько месяцев икону, а потом кому-то дарил на память?  А кормить-поить его и его семью кто будет?
     А вы слышали про таких людей как офени?  Кстати, тут ведь интересная история приключилась, приведшая Сашку… в историческую библиотеку. Скоро расскажу.


                Глава 24.
    
      
     Уже несколько раз съездил Сашка в дальние поездки с Петровичем. Насколько дальние? Ну, поколесили по Владимирской области, (так и хочется почему-то сказать «по Владимирской губернии) забирались и в Горьковскую. (теперь, как и прежде – Нижегородская). Были в Ярославской, Вологодской. Велика матушка Россия. Успевай только бензобак наполнять. Хорошо еще, что бензин в ту пору стоил… 8 копеек литр, по- моему. Пей – не хочу. Заправки, правда, через сто километров друг от друга, да и не всегда на них бензин был, но в таких случаях выручали водители грузовиков, которые с удовольствием сливали тебе из бака 76-ой бензин. Надо было поставить только специальную прокладочку на двигатель и спокойно переходить на бензин с низко-октановым числом. Да, машина чуть хуже тянула, но зато проблем с заправкой
не было. Голь на выдумки хитра.
     Но, сейчас не об этом. Сашка понимал, что главное для него – научиться у Петровича всем премудростям этой профессии. Да, профессии. Но, об этом позже. О премудростях. Как войти в дом, прежде всего.
     Да, проще простого. Здесь вариантов сколько угодно. Если дверь в дом открыта, а в деревнях чаще всего так и бывает, то просто заходишь и громко спрашиваешь: - хозяева живы? – или что-то в этом роде. Обычно кто-то откликается. И тут уже смотришь, кто именно. Если видишь, что это мужик с опухшей рожей, то тут же врубаешься в ситуацию и говоришь, что тебе срочно надо похмелиться, а стакана в машине нет. А из горла не получается. И так далее, и так далее. Мужик выпивает халявный стакан и… Тут тоже разные варианты бывают. Может сразу подставить табуретку и снять из угла запыленную доску в серебряном окладе. Ну, или просто неплохую икону,»Праздники», например. А может после этого стакана озвереть внезапно и зарычать: - А, так и вы за иконами приехали?  Тут намедни соседку через два дома обокрали, это не ваша работа? Да я щас!..
     Тут надо много сил приложить, чтобы успокоить дядю и достойно покинуть помещение.
     Бывает, одна хозяйка дома и тут надо с шутками, с прибаутками, да с комплиментами, да с подарками, которые всегда в машине есть. Никакого бухалова ни в коем случае: русская баба и так от него столько настрадалась, а тут еще вы…
     Опять же представляетесь реставраторами, художниками. коллекционерами, киношниками… Осторожненько про деньги говорите… и всегда следите за реакцией. Нюансов бывает предостаточно.
     В общем, это, по большому счету, целое искусство – выкрутить доску. Особенно когда ты вдруг видишь, что висит в углу… «Жорик!» Мать честная! Это же… пару тысяч в кармане! Может, больше. Тут стойку делаешь не хуже обученного породистого сеттера. Промашки быть не должно. Извините, господа. «Жорик» - это «Чудо Георгия о змие.» Мечта любого коллекционера.
     И еще кураж. Вдохновение. Перевоплощение. Система Станиславского. Он говорил: - Не верю! – А вам должны поверить. Иначе не получите желанную доску. Не умеете перевоплощаться? Не знаете, что такое кураж? До свидания. Вы для этой работы не подходите.
     Так вот, за эти несколько поездок Сашка понял, что опыт и умение у Петровича есть, конечно, но… уж слишком прямолинейно и однообразно он действовал. Плюс ко всему был ленив. Развалится на переднем сиденье и рассказывает байки, покуривая не спеша. Музыку слушает. Иногда бухает. Но это редко. Потому как легко уходит в запой. И тогда вплоть до капельницы. Благо сестра родная в больнице врачом работала.
     Помнится, едут они где-то во Владимирской области. Видит Сашка, вдалеке, на возвышенье, красивая деревенька раскинулась. Но до нее пешком надо пройти, потому как дорогу развезло и «Жигулям» не пробраться.
     - Петрович, пошли. Смотри, какая деревня. Это ведь даже хорошо, что не подъехать. Не всякий, значит, досочник туда подскочит. – предлагал Сашка Петровичу, - не спеша дойдем.
     - Саня, но это же в горку идти! Ты глянь только. Тяжело это, а у меня гипертония.
     -Запой у тебя, Петрович. – Заупрямился Сашка, - как хочешь, а я дальше не поеду. Сколько можно? Деревню за деревней мимо проезжаем, ни одной доски еще не вырулили. Бензина пожгли…
     Петрович, судя по всему, понял, что Сашка не на шутку рассердился и пошел на попятную.
     - Ладно, Саня. Идем, сейчас глотну только чуток. – Он достал из внутреннего кармана кожаного пальто плоскую фляжку с коньяком, сделал пару хороших глотков, вытер тыльной стороной ладони рот и открыл дверь машины. – Ну, пошли, чего уж.
        И вот двое, оставив машину на обочине, двинулись вверх по косогору в сторону расположившейся наверху деревни.
     Пусть читатель не удивляется, что к этой и к тысячам таким же деревням и селам в России нельзя подъехать на легковом автомобиле. Помните: дураки и дороги… Так было, есть и будет в этой стране. Справедливости ради надо сказать, что бывают периоды, когда проехать по деревне все-таки можно. Это в разгар зимы, когда земля промерзает минимум на полметра и мощные трактора периодически торят дорогу, убирая снег. И в засушливое лето, когда пересыхают не только кажущиеся вечными «миргородские» лужи, но мелеют, а то и пересыхают маленькие речки и пруды. Но здесь надо держать ухо востро: ты можешь заехать в деревню, расслабиться, а погода вдруг изменится и ночью пройдет сильный ливень. И тогда все: можешь расслабляться дальше – в ближайшее время тебе из деревни все одно не выбраться.
     Сейчас было начало ноября, легкие морозцы уже опустились на землю, слегка сковав ее, но этого еще было явно недостаточно для того, чтобы проехать на легковушке. А потому две странные, издалека бросающиеся в глаза фигуры поднимались медленно вверх, приближаясь к ближайшему переулку. Кто живет или бывает в деревнях и селах, тот знает, что в них обязательно через определенные интервалы специально оставлены между домами небольшие прогалы, которые мы и называем проулками. Это могут быть совсем узкие проулочки для пешеходов, и реже – более широкие, где может пройти и грузовая машина, и трактор, и уж тем более лошадиная подвода. По этим же широким проулкам гонят на пастбища скотину. Это если она еще осталась после всех безобразий, которые власти периодически творят с нашими сельчанами.
     Но сейчас не об этом. Итак, двое в длинных кожаных пальто, ондатровых шапках, синих, слегка вылинявших, джинсах поднимались по косогору вверх. Периодически они останавливались, и тогда один, слегка отдышавшись, доставал из  кармана плоскую фляжку, делал хороший глоток, завинчивал тщательно пробку, и фигуры двигались дальше.
     Но вот, наконец, и первые дома. Дошли. И сразу ребятам свезло: почти супротив переулочка, через который они вошли в деревню, сидели на вросшей в землю лавочке трое пожилых уже женщин и почти в упор разглядывали незваных гостей. У двух из них свисала с губ шелуха от семечек, третья по причине отсутствия передних зубов присоединиться к товаркам не могла, а потому что-то увлеченно им рассказывала, почти, кстати, не шепелявя. Ребята  уже подошли к сидящим и хотели было поздороваться, как вдруг эта самая дама, которая не грызла, привстала с лавочки и закричала во весь голос куда-то в сторону:
     - Клавдея! У тя икон-то ишо не осталось? А то тут опять вот двое нарисовались!
     Ребята так и застыли оба от неожиданности. Заметим, что они не только не успели ничегошеньки ни спросить, ни сказать – отдышаться-то еще не могли. Потом Сашка повернулся в ту сторону, куда кричала беззубая дама и увидел метрах в тридцати еще таких же «отдыхающих» на другой лавочке.
     - Вы так всех встречаете иль выборочно? – Спросил с улыбкой Сашка.
     - Нет, - охотно отвечала все та же тетка, - только которые в кожанках и синих штанах. Эти наверняка за иконами. Вам форму-то выдают, что ли?
     Да, тут было над чем подумать. Но это потом, а сейчас надо было срочно что-то говорить, чтобы их поход не пропал зря.
     - Так что, замучил наш брат? – по- прежнему улыбаясь, спросил Сашка.
     - Замучил, не замучил, а икон-то в деревне почти уж и не осталось. Кто хотел, те распродали давно…
     - А кто не хотел? – подхватил Сашка.
     - А кто не хотел, тот и сейчас вам не продаст. – Злорадно уже отвечала словоохотливая тетка. – Впрочем, чего зря языком чесать, идите вон-н в тот дом, шестой отседова, там дед Пантелей живет, у него навроде осталось. А нам некогда тут с вами, мы лавку торговую ждем. Иль думаете, что мы тут просто так прохлаждаемся?
     Продолжать разговор не имело смысла и Сашка тронул за рукав так и не успевшего ничего сказать Петровича: - Пошли к деду Пантелею, Петрович.
     - Пошли, Александр, - согласился Вячеслав, которому уже пора было принимать очередную дозу.
     У деда Пантелея, как и положено в деревне, было открыто. Наши молодцы поднялись по крепким на удивление ступеням крыльца и отворили дверь… В нос ударил резкий спертый запах. Пахло почему-то сырой картошкой, мышами и землей.  Вошли. Прямо перед ними была огромная русская печь с просторной лежанкой наверху, откуда интимно свешивался край облезлого овчинного тулупа. Впрочем, печь была не топлена и в доме было холодно. Слева от печи был проход в переднюю.
     Деда пока видно не было и Петрович толкнул Сашку: - погоди, я сейчас. – Он быстро достал спасительную фляжку и сделал большой глоток, – теперь пошли, - и первый шагнул в горницу.
     Странная картина открылась перед ними. В просторной передней не было практически никакой мебели, зато в левом ее углу лежала рассыпанная гора картофеля, запасенного, очевидно, на зиму, но по каким-то причинам не спущенного в подпол.
     Возле него на полу расположился, раскинув длинные босые ноги, дед с с длинной опять-таки совершенно седой бородой и взлохмаченной седой гривой волос на голове. На вошедших он не обращал никакого внимания и что-то тихо бормотал.
     - Смотри, смотри. – Толкнул Сашка Петровича, - на ноги его посмотри.
     Ногти на ногах деда, судя по их виду, никогда не стриглись и завитками загибались под пальцы. Скорее всего, поэтому дед ходил босиком. Как он выходил на улицу зимой и выходил ли – было неясно. А еще Сашка вспомнил, что у Василия Яна в романе «Батый» упоминается колдун Газук, у которого отросшие ногти напоминали сухие стручки, а между пальцев были вставлены высохшие лягушки. Но наш дед походил скорее на… волхва! – озарило Сашку, - Петрович, это же кудесник! Помнишь:
             


                …Скажи мне, кудесник, любимец Богов,
                Что сбудется в жизни со мною.
                И скоро ль, на радость соседей-врагов
                Могильной засыплюсь землею?

     - Мы в какой век попали, Петрович? – горячо шептал в ухо Вячеслава Сашка, - смотри, на нем же рубаха длинная, шнурком витым перепоясанная, жилетка овчинная… а волосы-то на голове… так и хочется сказать «власы», тоже лентой перетянуты, чтоб на глаза не лезли! Сейчас на улицу выйдем, а там князь Олег с дружиной, в шлемах да кольчугах!
     - Херня все это, Саня, - отвечал тоже шепотом подвыпивший Петрович, - главное, чтоб на улице ментов не было, а ты смотришь не туда вовсе. Ты наверх, в угол посмотри, видишь доску там?
     Сашка посмотрел в передний угол. Действительно, там, высоко, под слоем пыли и паутины, судя по всему, была икона. Но сколько же лет… или веков не убирали эту пыль?
     А дед по прежнему не обращал внимания на шепчущихся ребят и также бормотал что-то сбивчиво и неясно. Сашка постарался прислушаться к его словам и толкнул Петровича, чтобы тот помолчал. Нет, ничего понять было невозможно. И тут Сашка поглядел на Петровича, по прежнему смотрящего на икону в углу комнаты, и решительно сказал:
     - Петрович! Даже и не думай о доске. Ты что, совсем нюх потерял? Не понимаешь, что эти тетки при случае всех досочников к этому деду направляют? Ты сам подумай, сколько человек здесь побывало и ни один не позарился на доску! Ни один! Как же ты, ушлый и опытный досочник, не смог этого сам понять. Пошли отсюда, от деда этого, пока он на нас порчу да беду какую-нибудь не наслал. Да оставь ему… четвертак хоть. Задобрить чтоб. Ты понял меня, Петрович? Пошли, иначе домой пешком возвращаться будешь.
     И Сашка, взглянув напоследок на деда, пошел к выходу. Петрович, встряхнув головой, как бы прогоняя может хмель, может – наваждение, полез в нагрудный карман, достал кожаный лопатник и бережно положил возле деда фиолетовый хрустящий четвертак.
     - Дед, ты уж извини… если что не так. Бухнешь вот… за свое здоровье. А мы пошли.
     Уже в машине Петрович, отхлебнув из фляжки, признался Сашке: - Саня, если бы не ты, я бы точно доску из угла снял. Прямо как затмение нашло. Потерял ориентиры. Неспроста это все… - и замолчал надолго.
     А Сашке тоже не хотелось сейчас ни обсуждать визит к деду, ни то, что бухающий Петрович изрядно уже поднадоел и надо будет по приезду сказать ему, что впредь Сашка во время запоев ездить с ним не будет. Стрем один, а работы никакой. Скорее бы научиться хотя бы в живописи разбираться, да к купцам подходы найти, тогда можно и одному начать работать. Но пока… пока надо терпеть и набираться опыта.
     И все-таки Сашка решил попробовать внести в эту деятельность какой-то… научный подход, что ли. Почему в одних местах встречаются иконы, написанные хорошими мастерами, а в других их почти наверняка не встретишь? Икон в этих местах много, но это обычно дешевые поделки. Когда вообще началось на Руси собирательство древнерусской живописи? Насколько оно было распространено? Вопросы были. И Сашка решил вспомнить, что называется, молодость и поработать в исторической библиотеке, в которой, будучи студентом, провел немало часов, работая с источниками, готовясь к рефератам, зачетам, да просто к семинарам. По большому счету, и лет-то прошло с тех пор совсем немного… всего-то пяток.
     Правильность этого решения, кстати, подтвердилась вскоре после одной поездки, совершенной вместе с Валеркой Самоходкиным – тем самым, помните – мужем Соньки.
     Но об этом чуть позже, а сейчас надо было закончить эту поездку с Петровичем, в которой он так круто забухал. Конечно. Сашке это очень мешало, но он твердо решил, несмотря ни на что, не возвращаться домой без досок. Это у Петровича были какие-то денежные заначки, да ему могли доски и домой принести, поскольку в городе ушлые ребятишки знали, чем он занимается. Те же таксисты, например. А у Сашки была только одна возможность заработать: эти поездки с Петровичем.
     Пару досок они уже взяли, но, поскольку они были куплены у местных художников и совсем недешево, этого было недостаточно. Да, у Петровича в некоторых старинных русских городках типа Мурома, Городца были художники, к которым они периодически заезжали. Но художник – это вовсе не простой обыватель, а человек, разбирающийся в живописи, в том числе и древнерусской. И фуфло от хорошей доски отличит легко. Другое дело, что в московских ценах он, что называется – «не шарил», и поэтому до определенного предела его можно было «трамбовать», но… только до определенного. Именно поэтому маржа Петровича и Сашки здесь была значительно меньше, чем после покупки доски у простого обывателя. Хотя, я уже говорил, что и там бывали случаи, когда приходилось пройтись по минимуму, а то и вовсе отказываться от покупки. Но это все издержки, без которых не обойтись.
     Да и где их не бывает – издержек? Это пока, при социализме, народ, привыкший получать два раза в месяц свои законные аванс и получку, не знает, что такое профессиональные риски, банкротство, «кидалово» и много чего другого. Подождите, немного осталось.
     А в той поездке Петрович все-таки отчудил, да так, что Сашка всю оставшуюся жизнь вспоминал ту историю.      
        …Въезжают они в очередной провинциальный городок. Сейчас бы надо написать, что «все провинциальные городки похожи друг на друга.» Узкие улочки с провалившимся во многих местах асфальтом, жалкие домишки с позеленевшим шифером на крыше, убогими палисадниками перед домом, огороженными полусгнившим штакетником, кое-где старинными массивными деревянными воротами, сделанными на совесть заезжими плотниками еще в начале века. Встречаются, особенно в городках, расположенных по берегам больших и не очень рек, бывших когда-то торговыми центрами, и двухэтажные дома с кирпичным первым этажом и деревянным вторым. Бывает, что живет в них уж которое поколение одной фамилии, когда-то знаменитой в этих местах, но сейчас позабытой. Но чаще всего жильцы совсем уже другие. Потому как прежних иль сослали в недалекие, в общем-то времена, а то и просто расстреляли по приказу «тройки».
     А в центре города горком, райисполком, ОВД, собес, чуть подальше суд и прокуратура. Чуть не забыл про памятник Ленину перед исполкомом. Небольшая площадь, конечно.
     Здесь можно добавить еще несколько каких-то контор, заведений, сберкасс, почту и т.д., но сути это не меняет. Да, городки похожи друг на друга.
     А как иначе? Возьмем какую-то абстрактную семью с тремя, четырьмя, да хоть с пятью детьми. Поставим всех в ряд. То, что детишки эти лицом будут похожи, это понятно.( Если мама, конечно, не увлекалась соседскими и прочими мужчинами) Но они будут похожи и характерами, с небольшими отличиями, и привычками, воспитанием, в конце концов и многим другим. А как же? В одних же условиях росли!
     Так и наши города, деревни, села. Заморили их коммунисты и изничтожили. Весь цвет расстреляли да пересажали, остались люмпены да приезжие из деревень, которые там с голодухи загибались, а потому в городки и перебрались, как только коммунисты паспорта им выдали. Да, да, вы не знали, что у колхозников отбирали паспорта, чтобы они не могли сбежать из родной деревни иль села? За работу им не деньгами платили, а ставили «палочки». Не подумайте плохого чего, так отмечали количество трудодней. И вот наставят бедолаге этих палочек, а потом оказывается, что отоварить их и нечем. Хорошо, если в своем подсобном хозяйстве вырастил что, а нет, так с голоду помирай.
     Это я вам, господа, не сказки рассказываю, моя мама, Царствие ей небесное, так работала у себя в селе в Ярославской области. Был я в тех краях мальчишкой еще, потом с Петровичем за досками туда мотался. Попозже расскажу, что и как.
     А сейчас наши добытчики въезжали в очередной захолустный городок то ли Владимирской, то ли Горьковской (ныне Нижегородской) области.
     Кстати, а знает кто-нибудь, что такое «захолустье»? Нет? Ну, это и понятно: кому интересно такие слова знать. А ведь может так оказаться, что спросите вы человека какого-то, откуда он родом, а он вам и ответит, что сам он из Захолустья. А вы так посмотрите на него и скажете с усмешкой, что, мол, и ежику понятно, что не из столицы чувак, но родился и жил где? В каком-таком населенном пункте? Почему вас это интересует? Ну, так надо же о чем-то говорить, раз в одном купе оказались, ехать-то долго, вот и поддерживаю разговор.
     А человек вам отвечает меж тем, что родился он в Струго-Красненском районе Псковской области в деревне… Захолустье, а расположена она всего-то в 26-ти километрах от Пскова, на берегу речки Ширицы, а до ближайшей ж.д. станции Торошино  семь километров.
     - Гонишь? – спрашиваешь ты попутчика, а тот тебе уже паспорт протягивает: привык, что словам его не верят.
     Неисповедимы пути Господни. Почему не самая, прямо скажем, захолустная деревенька Захолустье стала именем нарицательным, одному Богу известно. Ведь сколько на Руси еще более занюханных и забытых Богом деревень! А этой повезло: всяк ее название знает! Не догадывается, правда, но это его трудности. Ладно.
     И вот колесит Сашка на своих «Жигулях» по незнакомым малолюдным, но вполне, кстати, симпатичным улочкам городка. Чего колесит? Так ведь нашим джентльменам удачи надо, чтобы глаз зацепился за что-то. Иль за кого-то. Кто бы к себе домой привел, а потом еще и наколку дал, где интересненькое что-то есть. А уж они постараются это самое интересненькое взять…
     - Саня, стой! – Скомандовал вдруг Петрович, - вон, похоже, наш клиент. – И показал рукой на мужичка, стоявшего в нерешительности возле магазинчика с надписью «Продукты». Судя по помятой физиономии, неряшливой замызганной одежде, продукт его мог интересовать только один – спиртное.  Самое дешевое, любого качества, хотя бы, для начала… в небольшом количестве даже. Хучь пару глотков. Но денег даже на эти пару глотков не хватало.
     И вот тут в игру вступает Петрович. Сразу говорю: - у мужичка нет никаких шансов. Он – занюханный, замученный похмельем, безденежьем, женой, начальством, соседями, кредиторами, любовницей, в конце концов… Да, да, есть тут одна. Да неважно, как зовут, ей сейчас тоже нелегко, она этого мужичка ждет не дождется, горит же нутро…
     А Петрович уже сделал стойку, поймал кураж, вышел из машины и двинулся к мужичку.
     Как вы думаете, какое в предыдущем предложении ключевое слово? Правильно – кураж.
     Итак, что слово «куражиться» означает: задорить, дурить, вести себя непринужденно, развязно, пускать пыль в глаза… Тут еще много синонимов есть, я привел те, к которым наши ребята имеют отношение. Но, даже расшифровав слово «кураж», я должен все-таки сказать, что это… моментально возникающее в определенных обстоятельствах состояние данного героя. Нет куража – нет дела. Это состояние, безусловно, знакомо артистам. Им без него никак. Так и наши ребята в данной ситуации – актеры. Только им еще сложнее, чем тем, которые играют на сцене иль съемочной площадке под руководством режиссера, который подскажет, поправит, научит. А здесь все сам. На интуиции. Опыте. А если что не так, могут и… Да все, что угодно могут. Башку оторвать.
     Но тут случай не такой сложный.
     - Привет, - протянул руку опешившему мужику улыбающийся во весь рот Петрович, - слушай, ты живешь далеко? – И, не дожидаясь ответа, - выручай, брат, похмелиться надо, а в машине ни стакана, ни закуски, а я так не могу, из горла не лезет, да и зажевать чем-то надо, тем более… - тут Петрович показал мужику горлышко фляжки с коньяком, - коньяк этот, будь он не ладен, чем- нибудь кисленьким его…
     Все это было сказано на одном дыхании моментально впавшему в транс при виде коньяка  мужику, который был готов уже идти за Петровичем с его фляжкой, как крысы за Гамельнским крысоловом, играющим на флейте и утопившим их в реке Везер.
     Для мужика теперь главное было, чтоб этот, невесть откуда взявшийся человек в кожаном пальто, весь из себя такой солидный, совсем не ровня ему, не пропал куда-то! Мужик залез на заднее сиденье машины и сказал осевшим голосом: - Чуток вперед, вон-н до того дома с зеленой крышей и потом направо метров пятьдесят. Как раз к моему дому и подъедем.
     Дома, как и следовало ожидать, никого не было. – Баба на работе, пацан в школе. – Пояснил мужик.
     Это как раз нашим ребятам было понятно: кто-то же должен был работать, чтобы семья хоть как-то могла жить. Этим «кто-то» была, естественно, жена.
     - Я сейчас, ребята. Вы располагайтесь, а я в подпол залезу, яблочка моченого достану. Как раз кисленькое под коньячок, а? Антоновка! Я сейчас, ребята.
     Все складывалось как нельзя лучше. За эти несколько минут можно было оглядеться, понять, есть ли что в доме ценное из антикварных вещей, а там уже действовать согласно развивающейся ситуации.
     Икон, представляющих интерес, в доме не было. Тут не надо было долго гадать, в углу висел Николай Угодник, но это была рядовая «деревня».
     А мужик уже вылез из подпола с глубокой тарелкой, наполненной отборными мочеными яблоками и, поставив ее на стол, смотрел теперь выжидающе на Петровича, от которого зависела в эту минуту его дальнейшая жизнь. Тянуть было нельзя и все это понимали, а потому Петрович достал заветную фляжку и щедро плеснул в стоящие рядышком граненые стаканы янтарной живительной влаги.
     Мужик дрожащей рукой немедленно взял ближний стакан и залпом выпил содержимое.
     - Ух! – одобрительно констатировал он и взял с тарелки яблоко. Петрович в свою очередь сделал два небольших глотка и тоже решил полакомиться яблочком. Взяв яблоко, он вдруг застыл на секунду и уперся взглядом в тарелку, на которой обнажился теперь широкий золотой ободок и фигурки в военной форме царских времен.
     - А ну-ка, ну-ка, что тут такое? – Протянул он, поднимая тарелку над головой, - интересно девки пляшут, это, на всякий случай Гарднер, Александр. А кроме этой тарелки, - обратился Петрович к мужику, - еще есть такие же?
     - Так вон, - чуть не обиделся мужик, - цельный буфет, - я, конешное дело, побил сколько-то, нажрешься бывает, а тут жена… сука, достает. Ну, я и… Шмяк об пол! Чтоб заткнулась.
     - Ты, мужик, выпей еще, сейчас я налью. – Петрович плеснул из фляжки в стакан мужика, - а я пока посмотрю, что там у тебя в буфете.
     - Так гляди, чего же не поглядеть. Эти тарелки и всякая к ним лабуда еще от покойной тещи остались. Та все дрожала над ними. –Старинной работы, - говорила, - по праздникам если из них кушать, и то… - Так и пылятся, пока я все не перебью. – Решительно закончил мужик.
     - Ты вот что, мужик… тебя хоть как зовут-то? Василием? Так вот, газеты иль какая бумага в доме есть? -
     - Дык полно газет-то, в чулане. Сынок, засранец, на макулатуру собирает. А по что они?
     - А по-то. – отрезал Петрович, выработав уже для себя алгоритм работы с данным клиентом, – сейчас ты приносишь пачку газет и мы все вместе аккуратно заворачиваем весь этот сервиз… вернее, то что ты не успел разбить…
     -Так я…- хотел было вставить что-то Василий, но Петрович ему не дал продолжить.
     - А ты получаешь свой четвертак, понял, Василий?
      Пока шел этот диалог, Петрович уже убедился, открыв обшарпанный буфет, что в основном сервиз цел: супницы с крышками, селедочницы, соусник на подставке, вазы для фруктов, салатница с крышкой, другие предметы и, конечно куча тарелок разных диаметров. На всех стояло клеймо: красное изображение двуглавого орла над овальным кольцом с надписью «Фабрика Гарднеръ в Москве» и изображение московского герба внутри кольца.
     Вскоре все было тщательно запаковано, нашелся в сенях и просторный ящик, куда все сложили и положили в багажник.
     Напоследок щедрый Петрович выпил с Василием на посошок и ребята покинули сей гостеприимный дом.
     - Ну, вот как-то так, Александр, - победно посмотрел на напарника Петрович, закуривая сигарету. -  Только что мы с тобой очень неплохую раритетную посуду спасли от этого раздолбая Васи. Ты ж понимаешь, что потихоньку он ее все одно переколотил бы.
     - Петрович, у меня к тебе вопрос, - нетерпеливо сказал Сашка. – как ты просек, что действовать надо именно так: с напором, не рассусоливая, не торгуясь, а почти в приказном порядке? Ведь сработало-то железно!
    - Интуиция, Саня, - снисходительно и немного устало произнес Петрович, - ну и видение ситуации, конечно. Скажи, куда было деваться этому Васе, когда у него в кармане пусто и вряд ли что-то появится, если он не подпишется на наши условия. И он понимает, что через час его опять колотить будет не хуже, чем до встречи с нами. А четвертак – это жизнь! Если им рационально распорядиться. Но… это уже его трудности. Ты бы лучше поинтересовался, сколько мы можем выручить за этот сервиз.
     - Ну, и…
     - Будем смотреть, Александр. Сервиз юбилейный. Ты обратил внимание, что изображено на посуде?
     - По моему, военные сцены какие-то…
     - Именно, Александр. И не какие-то, а к 100 летию Бородинской битвы выпущена эта посуда. Понял?
     - Чего ж не понять. -  Пожал плечами Сашка.
     - Ладно, сейчас я тебе небольшой экскурс в историю фабрики Гарднеръ сделаю. Не против, я надеюсь?
     - Так ликбез для меня – главное, Петрович. Чего спрашивать?
     -Тогда двигай потихоньку, а я рассказывать буду… пока настроение есть. Да по сторонам посматривай, Александр, может, в какие магазинчики заскочим, что-нибудь интересненькое купим, глядишь.
     Тут надобно заметить, что из своих поездок по Российской глуши ребята не раз привозили товары, которых в Москве днем с огнем не сыщешь. А если и найдешь, то переплатишь кучу денег. Вот, например, заезжают они в один поселок лесорубов. Он рядышком с симпатичной крохотной деревушкой расположился, где они сумели приобрести пару икон восемнадцатого века очень неплохого письма.
     Ну, а в поселке в магазинчик заглянули. Да какой там магазинчик – вагончик на колесах, где лесорубы отоваривались. А что этому лесорубу надобно для ощущения полноты жизни? Спиртное, конечно. Хорошая тушенка. Хлеб. И прочие продукты. Хотя… прочих не было. Не подумайте только, что эти самые лесорубы сплошь алкаши и пьяницы. Но как после целого дня, проведенного в лесу на морозе, напахавшись вдоволь, не пропустить стакан водки? Да невозможно это для русского человека!  Это только в фильме «Девчата», который, несмотря на название, все-таки про лесорубов, мы не увидим ни одной бутылки водки! Впрочем, и хрен с ней – с водкой, а фильм хороший, каждый из нас его наизусть знает.
     Так вот, заходят наши путешественники в этот «торговый центр», в котором и повернуться-то негде и видят, что одна половина в нем отведена под продукты, а другая под промышленные товары. И что же находит на одной из вешалок  Петрович? Шикарное темно-вишневое лайковое пальто! Да такое только артистам носить! И –то народным, на крайняк заслуженным. И в столице товар нашел своего достойного покупателя. Петрович продал пальто одному очень известному артисту, Сашка до сих пор любит смотреть фильмы с его участием. Он и сейчас жив, здоров, поэтому фамилию называть не буду. Добавлю только, что он еще и хороший художник.  Иконы он тоже покупал, и в тот раз Петрович ему не только пальто продал, но и те две «восемнашки».
     А Сашка, пока Петрович пальто оформлял, обнаружил на стеллаже средь дешевых советских игрушек обалденных японских роботов! Он таких и не видел никогда. Чего только они не умели! А как сделаны!
     Вот поэтому и заходили наши добытчики в магазинчики потерявшихся на широких российских просторах городков и не обозначенных на картах деревушек. Ведь местные жители не были такими искушенными покупателями, как заезжие ребята, да и зачем лесорубу лайковое пальто в глухом лесу? И сейчас Сашка потихоньку ехал по уютным улочкам городка, посматривая на вывески, а Петрович, закурив не спеша, рассказывал ему про историю создания фабрики Гарднера.
     - В 60-е годы аж 18-го века основана фабрика англичанином Францем Гарднером, – начал свой рассказ Петрович, - и расположилась она в Московской губернии Дмитровского уезда в поселке Вербилки. Но тут важный момент, Саня. Гарднер самолично исколесил сотни и сотни километров в поисках подходящей для производства фарфора глины и нашел ее на Черниговщине, так называемую Глуховскую глину, решив таким образом важнейший для производства фарфора вопрос.
     И дело пошло! Для самой Екатерины Второй были изготовлены четыре орденских сервиза: Андреевский, Владимирский, Георгиевский и Александровский для приема кавалеров этих орденов.
     Выпускалась посуда и попроще. Когда в 1796 году Франц Гарднер умер, фабрикой стали управлять его потомки. После войны 1812 года были выпущены фарфоровые статуэтки, изображавшие жанровые сценки войны, где французы изображались в карикатурном виде.
     А вообще в изделиях первой половины 19 века господствовал ампир: позолота, изящные формы, копирование известных произведений живописи.
     В 1855 году фабрика получила разрешение ставить на свои изделия двуглавого орла Российской империи…
     - Петрович, ты как по написанному шпаришь, - восхитился рассказом напарника Сашка, - откуда такие познания?
     - Все очень просто, молодой человек, - снисходительно усмехнулся Петрович, - это практически и есть лекция, которую я слушал в местном музее на этой самой фабрике. Она у меня практически дословно записана.
     -Как же это ты успевал, Петрович? – не верил Сашка, - как в фильме «Кавказская пленница»: - помедленнее, пожалуйста. Я записываю…
     - Примерно так, Саня. Только надо учесть, что тамошний экскурсовод вела ту экскурсию для меня одного. И чтоб не задавал больше вопросов, сразу объясняю, что за «бабки», которые я отстегнул тогда, делала это с большим удовольствием.
     - Теперь все понял, Петрович. Больше вопросов пока нет.
     - А ты задай. Чего это ты такой нелюбопытный? Вот скажи, эта посуда, которую мы везем сейчас, могла быть выпущена в первой половине 19 века? Отвечай.
     - Э-ээ, - протянул Сашка, - погоди, погоди, сейчас я… нет, не могла, сэр. Потому как на оборотной стороне изображен двуглавый орел, а ты только что сказал, что им разрешили его ставить в 1855г.
     - Способный ученик. – Покивал головой Петрович, - для этого, кстати, мы все это и изучаем. Ведь определить дату какого-то раритета всегда очень важно. Ладно, сейчас заканчивать буду. В конце 19 века производство фарфора начинает затухать. Тут наверняка несколько моментов, Александр. Скорее всего, новые владельцы были никудышными бизнесменами. Ведь одни умирали, фабрика переходила из рук в руки… Вот оно и… Другой момент: именно тогда стали применять переводные картинки -  так называемый деколь и фарфоровые изделия потеряли свою индивидуальность. Короче, в 1892 году фабрику купил Матвей Кузнецов – человек в этом деле не случайный. Еще в первой половине 19 века его предок Яков основал фарфоровую фабрику в Гжели, потом Дулеве. Потомки приобрели Конаковскую фабрику, одним словом, это была уже империя Кузнецовых. И дело пошло. Но изделия, на всякий случай, выпускались под маркой фабрики Гарднеръ. Это было имя! Да и при покупке фабрики бывшие владельцы настояли на сохранении имени отца-основателя.
     - А вот наша посуда, Александр, была выпущена к 100-летию Бородинской битвы, то-есть… - Петрович посмотрел на Сашку.
     - Петрович! – Возмутился тот, - знай меру, а то я тебя начну экзаменовать по датам. Все-таки с историком работаешь!
     - Да это я проверить, ты слушаешь или нет, - рассмеялся Петрович, - ничего я не… Стой. Прижмись вправо, Саня. Видишь, «Книжный магазин» написано? Надо зайти. На этом экскурс в прошлое фарфора закончен.
     Поясняю. В книжных магазинах этих городков, помимо дефицитных промтоваров, не пользующихся спросом у аборигенов, можно было купить и дефицитные книги. По искусству, например. Дефицит-то был во всем! Кроме, может, лаврового листа и огромных соленых, явно переросших, желто-зеленых огурцов. Еще один нюанс. Сашка заметил уже, заходя с Петровичем в магазины, что тот своим наметанным глазом и каким-то особым чутьем моментально обнаруживал дефицитный товар. Пока Сашка лазил по тем же книжным полкам, Петрович безошибочно вытаскивал из никому не нужного хлама раритет. Ну… пусть не раритет, это я громко сказал, конечно, но нужную вполне книгу.
     - И вот посмотри, Александр, на дом, в котором расположился этот книжный магазин. Что ты о нем можешь сказать?
     - Ну, - пожал плечами Сашка, - дом как дом, добротный еще, просторный, пятистенок. Такой долго простоит. Крыша железом крытая. Бревна один к одному. Наличники резные, красивые очень…
     - Молодец. – похвалил Петрович напарника, - тебе бы плотником работать, Саня, а не «досочником»: все увидел, кроме главного. А ведь любишь цитировать Козьму Пруткова, который что говорил? – «Зри в корень.»  Вот скажи, если бы этот дом для книжного магазина строили большевики, стали бы они резными наличниками его украшать? Да никогда. А на хрена им это? В том то и дело, что здесь опять таится трагедия. Когда-то, это могло быть и до Отечественной войны, и после, семья, жившая в этом доме, подверглась репрессиям. То ли расстреляли их, то ли сослали без права переписки, что равносильно расстрелу, но в итоге дом достался совдепам. Наверняка тут раньше еще что-то было, дом переходил от одной конторы к другой, но это не важно. Главное, у нас куда пальцем не ткни – везде пытки да расстрелы. Сосед телегу накатал, тебя к стенке. Безвинного, заметь. Ладно, пошли посмотрим, что там интересного может быть.
     В магазине никого не было, кроме совсем молоденькой продавщицы, девочки совсем, скорее всего она и школу-то закончила только в этом году, поступала в институт, но… не прошла по конкурсу. Русая девчушка с длинной косой, еще не пользующаяся косметикой, да она и не нужна ей совсем, даже овчинная жилетка ей к лицу.
     - Ну, мадемуазель, в следующем году опять в педагогический поступать будем? – ошарашил Петрович вопросом продавщицу, - сколько баллов недобрала?
     - Один… - протянула девушка, - а вы откуда знаете?
     - Петрович довольно переглянулся с Сашкой: дескать – знай наших и засмеялся: - Так у  вас же это на лице  написано, девушка! Что же вы, для того 11 лет учились, чтобы прозябать в этой избе-читальне?
     - Да уж, - улыбнулась девушка, - перспектива не очень.
     - Ладно, красавица, мы посмотрим пока, нет ли у вас чего-то интересного, да дальше поедем, путь у нас не близкий.
     И Петрович направился к книжным полкам, где Сашка листал уже какую-то заинтересовавшую его книгу. Но, пробежав быстро глазами по корешкам, он досадливо махнул рукой и направился к прилавку, где стояла наша продавщица. Сашка, который тоже убедился уже, что ничего интересного из книг на полках нет, хотел было позвать напарника на выход, но от прилавка раздался вдруг… не крик даже, а изумленно - восторженный вопль Петровича:
     - Корней Нилыч! Вы посмотрите, что лежит на прилавке у нашей красавицы! Это же уму непостижимо! Сколько мы с вами ищем, нигде ничего, никаких следов, а тут лежит огромная пачка и никому это не интересно! А какое качество! И формат именно такой, какой нам нужен!
     Так, - насторожился Сашка, - предстоит какой-то стрем. Чего это Петрович такого увидел, интересно, что я Корнеем стал.
     Тут надо сказать, что между ними был договор: если предстоит какое-то действие или разговор, которое может привести к возможным неприятным последствиям, называть друг друга вымышленными именами. Зачем? А вот спросят потом эту милую девчушку, кто тут у нее был, да как друг друга называли, она и скажет… если запомнит, конечно, что одного Корнеем звали, а другого…
     - Иду, иду, Ананий Порфирьевич! Что же вы там такого надыб… пардон, обнаружили, что завопили как боровок под ножом мясника?
     Произнеся эту фразу, Сашка понял уже, что теперь главное – не забыть, как он обозвал Петровича. Надо же было так вывернуть…
Он подошел к прилавку.
     А Петровича уже «несло»: -Вот, полюбуйтесь, Корней Нилыч. Такие замечательные портреты нашего вождя и лежат никому не нужные. А какая бумага! Краски! Фактура! Нет, это везение. И именно в маршальской форме, со всеми регалиями. Сколько, вы говорите, у него орденов? Сорок шесть? И примерно столько же медалей ? Уму непостижимо!
     Да, теперь Сашка видел, из-за чего поднялся этот шум. На прилавке толстой стопкой… да нет – стопой, скорее, лежали портреты дорогого Леонида Ильича Брежнева в шикарной( я не нашел другого слова) маршальской форме. На груди четыре Звезды Героя, орден Победы, навороченные золотые погоны маршала и… сотни полторы орденских планок!   Уже вышла из печати его знаменитая трилогия: «Малая Земля», «Целина», «Возрождение». Уже всем в стране было ясно, что победу в Великой Отечественной войне одержали исключительно благодаря полковнику Брежневу, а все эти Жуковы, Василевские, Рокоссовские и прочие ему и в подметки не годились. Еще не были столь очевидными «сиськи-масиськи», но маразм уже крепчал.
     Да, но все-таки, что же задумал Петрович? На кой ляд ему эти портреты? Их же тут… штук 200. И весят они… до хрена.
     - Так, Корней Нилыч, я думаю,  вы согласитесь со мной – брать надо всю эту стопку. Кстати, а еще нет у вас, девушка, под прилавком, может? Мы все заберем, вы не сомневайтесь.
     - Нет. – Пролепетала бедненькая продавщица, совершенно обалдевшая от натиска этого солидного гражданина со странным именем… а, все равно не запомнить.
     - Тогда еще одна просьба, милейшая. Посмотрите, будьте так добры, ленточку… лучше голубую. Чтоб перевязать стопку с этим пи…, пардон, маршалом, маршалом, конечно.
     Ленточка нашлась и они втроем ворочали тяжеленную стопку, перевязывая ее широкой голубой лентой. После этого продавщица посмотрела по накладным, сколько всего штук было в стопке и объявила цену. Вождь стоил совсем недорого, сущие копейки.
     - Вот здесь все правильно, - тихо заметил Петрович, - медный грош ему цена. – И уже громко – огромное вам спасибо, красавица! Вы не представляете, как вы нам помогли с этими портретами. Успехов вам, женихов хороших! Прощайте, любезная! Корней Нилыч, забирайте нашего маршала и пошли.
     - Вот козел, - подумал Сашка и хотел возразить что-то, но начисто забыл, как он называл Петровича, а потому взял эту тяжелую стопку с вождем и пошел на выход.
     На улице Сашка направился  к машине, но был остановлен резким окриком Петровича: - Ты куда это «намылился», Саня? Ты что, в машину этого пидора хочешь положить? Ты меня-то за кого принимаешь?  Вон где его место, Александр! – Сашка поднял глаза и посмотрел, куда показывал Петрович. Там, буквально в нескольких метрах от машины, стоял ящик для сбора помоев. – В помойку его, Саня! В помойку!
     - Ну, точно посадят с этим мудилой, - подумал Сашка,- и все-таки каков Петрович? В одну секунду, увидев эти портреты на прилавке, придумать всю эту операцию. Только подъехав к книжному магазину, в одну минуту «сфотографировать» глазами окрестности, разглядев даже помойку, это же все высший класс и ему пока до Петровича расти и расти. – между тем он подошел к вонючему ящику и с размаху зашвырнул туда портреты маршала.
     Да, он завидовал, что Петровичу, а не ему пришла в голову эта мысль. Красиво, что тут скажешь.   
   
    
                Глава 25.


     И вот они дома. Конечно, ребята уже помотались по купцам, продавая вырученный товар и если с досками проблем не было, то на фарфор надо было найти человека. Это потом, когда рухнул Союз и везде, в первую очередь в столице, пооткрывались антикварные магазины, с любым, более или менее стоящим товаром проблем не было.  Да что там, при желании можно было реализовать пуговицы с кальсон дедушки. Но это уже скорее на развалах Измайловского вернисажа и на других, более мелких барахолках.
     Вот поэтому «досочники» и не разменивались на какие-то мелкие раритеты, с которыми потом нужно ломать голову по поводу их реализации.
     Но! Конечно, от золотых царских червонцев никто из них не откажется.(тихо только – никому!) Иль серебряных монет. Хороший фарфор и фаянс. Столовое серебро. Старинное оружие, картины, книги, ювелирка, часы…
     Да что там, если честно… Брать можно любую вещь, если уверен на 100 %, что получишь хороший навар. Это твой бизнес. И ты обязан в нем разбираться.
     Но сейчас… отдыхать, отдыхать. Деньги есть, Петрович даже на резину новую «отслюнил», так что можно и  отдохнуть. Кстати, насчет резины. Ведь и ее в то время было не купить просто так. Надо было записываться в очередь и ждать. Месяц, два, полгода. Вот времена, а? И на хрена существовал тот же госплан? Что, так трудно было подсчитать, что в стране выпускается столько-то автомобилей, что в среднем они пробегают столько- то километров в год, что ресурс покрышки примерно 50 тысяч километров, после чего она становится лысой как  лампочка… Зачем сидят в госплане люди и делают из всего дефицит? Хобби такое?
     А я вам отвечу на этот вопрос. Потому что те, от кого зависело наличие любых товаров: от автомобилей до вареной колбасы – сами ни в чем не нуждались. У них-то все это было вовремя и без очереди. В том числе и резина.
     Но не будем об этом – не наша тема. Сашка переплатил, конечно, но новую резину поставил. Тут тоже интересная история произошла. Он только что купил резину, загрузил ее в багажник и ехал домой, чтобы в знакомом автосервисе перебортировать колеса. Стояла зима и было скользко. Сашка тормознул у светофора на красный свет и увидел гаишника, скучным взглядом посматривающего на остановившиеся автомобили. Но вот его глаза остановились на Сашкиных «Жигулях», взгляд скользнул вниз, на колеса и  лицо гаишника исказилось, он энергично замахал полосатым жезлом, показывая Сашке, чтобы тот прижался к обочине.
     Сашка понял, конечно, что так возмутило гаишника.
     - Права, права сюда немедленно! Номера с машины снять! Это преступление – ехать в такой гололед на совершенно лысой резине!
     А у Сашки действительно как раз на передних колесах стояли покрышки, на которых не сохранились даже следы протектора! И как-то ведь ездил! Мастерство не пропьешь!
     Еле успокоил он рьяного гаишника, справедливо в общем-то возмущенного, дал ему трояк, показал новую резину в багажнике и уехал.
     Да, совсем забыл похвастаться: Сашка жил теперь в съемной однокомнатной квартире. Совершенно один. Ну… не совсем один, временами его навещали знакомые девушки, но в принципе – один.
В этом, конечно, были свои преимущества. Все-таки, живя с родителями и занимаясь таким необычным для того времени делом, как добыча и скупка икон (и не только, как мы теперь знаем.) он чувствовал себя достаточно неловко временами. Ведь о нем постепенно узнавали, начали приходить люди и предлагать товар, и наносили они свои визиты и поздно вечером, и даже ночью. А надо было рассмотреть товар, торговаться… Да, пока это было совсем редко, но Сашка надеялся, что вскоре сам станет «купцом». Пусть местного пошиба, но это все равно будет приносить прибыль.
     И еще один момент. Дело, конечно, приходилось иметь в основном с личностями весьма сомнительными. В основном алкоголики. Бывшие зеки. Люмпены. Словом, та еще публика. А что, кто-то мог подумать, что икону Сашке поздно вечером понесет интеллигент, образцовая домохозяйка, студент? Нет, на этом этапе деятельности таковых не было. Это будет потом, когда рухнет Союз, лет эдак через… двенадцать с небольшим.
     Петрович, кстати, подсказал Сашке, как правильно себя вести с посетителями. Главное, никогда не спрашивать о происхождении иконы иль другого товара.- Дескать, а не «темная» ли доска-то? («темная» на языке досочников означала ворованная) А теперь представьте себе такую картину: вам приносят доску какого-то затертого века, стоимостью как… чугунный мост, а вы спрашиваете принесшего – а не ворованная ли икона-то? А тот и отвечает: -да, у бабки двоюродной со стены снял, пока она в церковь ходила. И что, надо теперь эту икону вернуть? Лишиться навара, на который можно… да что хошь можно!
     Никогда. Я имею ввиду, никогда не спрашивайте, где человек взял товар. Пусть это будут его трудности. Принес, потому что вещь ему не нужна. А денег, пусть немного, но хочется. Все. Никакого разговора о криминале. Потом, когда этого этого человека повяжут и следователь будет его пытать, спрашивал ли его Сашка о происхождении иконы, тот по любому ответит, что нет, не спрашивал. Поторговался чуток и взял. А сам я ему не говорил, боялся, что тот откажется брать. Вот и все дела.
     Да, в любом деле есть свои нюансы. Но сейчас отдыхать. Сашке сегодня очень захотелось пшенной каши. Такой, как мама готовила. Кто-то сейчас смеется, наверное? Ну, и вкусы, дескать, у нашего бизнесмена. А вы пробовали ту кашу? Рассыпчатую, ароматную, желтую как суточный цыпленок, с коричневой аппетитной корочкой. Достает ее мама из духовки, где она томилась, открывает крышку чугунной толстостенной утятницы, в  которой каша не пригорает, накладывает Сашке ее – дымящуюся, в тарелку, наливает стакан молока – запивать и…
     Короче, купил Сашка килограмм пшенки, ( ей цена – копейки.) высыпал в кастрюлю, (утятницы у него не было) залил водой и  запихал в духовку. Нет, конечно, посолил слегка и сахарного песочку сыпанул, не совсем же идиот. Сам отправился смотреть телевизор. Как водится, задремал чуток.
     Просыпается… да и не угадали вы, ничего у него не подгорело. Это я специально такую интригу замутил. Нет, достал он кастрюлю, открыл крышку, а там… Спекшаяся, совершенно не аппетитная, серая, как цемент, масса. И никаких аппетитных корочек. Сашка расстроился необыкновенно: уж очень каши хотелось, да и вообще уже хоть чего-нибудь поесть – добавил воды, размешал всю эту мутату ложкой с большим трудом и опять поставил в духовку.
     Минут через сорок вынул, открыл крышку – результат был тот же. Все та же стремная серая масса, есть которую не хотелось. 
     На этом его кулинарные эксперименты закончились. Заметим сразу – не окончательно. Со временем он научился вполне сносно готовить любые практически блюда, за исключением, может быть, выпечки. И пшенную кашу делал великолепную.
     А через несколько дней он заскочил к маме и рассказал эту душераздирающую историю с пшенкой. Мама долго смеялась, а потом сквозь слезы спросила: - и ты крупу даже ни разу не промыл? Так и залил водой? ( Потом-то Сашка не раз убеждался, какая грязная серая(!) вода бывает, когда промываешь пшено) И ни грамма молока? Только вода? Да-а, такую кашу курам только, если. Я ж ее делаю на молоке, сынок! Но, молоко пополам с водой! И обязательно еще при готовке в кашу кладу сливочное масло. Много сливочного масла!
     - Так вот отчего она у тебя такая… лоснящаяся получается? – удивлялся Сашка, слушая мамины поучения.
     - А ты как хотел? «Кашу маслом не испортишь» - это аксиома, сынок.
     Ладно, тут кроме каши, еще одна головная боль обнаружилась. Даже чуть раньше, чем произошла эта история с кашей. Но, дело не в хронологии.
     А в клопах. Да, да, в отвратительных постельных клопах, которых с брезгливым ужасом обнаружил на себе Сашка уже на вторую ночь в съемной квартире.
     Проснулся он часа в три ночи оттого, что тело его горело и чесалось. Как известно, чесотка - самая хорошая болезнь,(чем больше чешешь – тем больше хочется) поэтому Сашка, почесавшись вдоволь, повернулся на другой бок и попытался опять уснуть. Не удалось. Поворочавшись, решил сходить в туалет. Включил бра, откинул одеяло и… О, Господи! Постель была усеяна черными от насосавшейся крови насекомыми, в которых Сашка сразу узнал  клопов. Нет, они не были его знакомыми и удивляться тут нечему. Просто в нашей стране  каждый ее житель  обязан знать всяких тварей в лицо, так как, проживая в скученных коммуналках, он рано или поздно сталкивается с теми или иными паразитами. А уж нашему Сашке пришлось покуралесить по стране, будучи маленьким совсем. Это и бараки в Комсомольске – на  Амуре, и съемные квартиры уже здесь, в Подмосковье, и коммуналка, в которой они жили несколько лет. Да, про дальневосточных клопов он ничего сказать не мог ни хорошего, ни плохого, поскольку был слишком мал, чтобы запомнить такие детали. Но в коммуналке мама, помнится, уже боролась с этими тварями. И, кстати, толку от этого было мало, потому как бороться надо было всем соседям сразу, а не поодиночке.
     Но это все история уже. А как быть сейчас? И тут его взгляд упал на топор, который скучал в углу прихожей. Зачем он вообще там стоял – спросите вы? На всякий случай. Кроме клопов и другие лиходеи встречаются.       
     Сашка сходил - таки в туалет, ( прошу извинить за некоторую интимность этого сообщения, но я уже намекал, что он собирался посетить это заведение,) взял топор, отодвинул диван, на котором спал, от стены и стал «мочить» спрятавшихся за обивкой клопов обухом топора.
     Кем он себя чувствовал в эти минуты? Хочется надеяться, что не полным идиотом, потому как не чувствовал же себя таковым Дон Кихот Ламанчский, сражаясь с ветряными мельницами с помощью копья.
     Да и Сашка, в отличие от знаменитого идальго, через несколько минут понимал уже, что надо придумать какое-то более радикальное средство в борьбе с клопами, чем топор. Гильотина (тот же усовершенствованный французами топор) как радикальное средство хороша, как известно, при головной боли, но вот здесь…
      -Эврика! - Вскричал Сашка. Он вспомнил, что кто-то, когда-то ему рассказывал, как боролись с клопами при помощи… кипятка. Да, клопы не выносят, когда их обливают кипятком и сразу дохнут.
- Интересно, - подумал Сашка, - а что, найдутся такие, кто будет при этой процедуре балдеть и просить добавить пару?
     Короче, нечего долго думать, надо действовать. Через пятнадцать минут наполненный доверху чайник уже кипел и Сашка приступил к экзекуции. Постель он догадался снять и теперь тонкой струйкой, с вполне садистской улыбкой, поливал все швы обивки дивана дымящимся кипятком. Посчитав справедливо, что одного чайника мало, через некоторое время вылил и второй, после чего постелил себе на полу и с чувством выполненного долга уснул.
     А вечером его навестила любимая девушка со славным именем Оля, которая принесла домашние плюшки и пирожки и теперь угощала ими Сашку. Это была плотненькая весьма девушка с… третьим номером бюста, несмотря на то, что ей совсем недавно исполнилось всего-то 18 лет. Русоволосая, почти всегда улыбающаяся, готовая пойти навстречу, она, как оказалась, была уже весьма опытной в вопросах секса, чем удивила поначалу Сашку. Но позже  он понял, что в текстильных городках девушкам не стоит быть упорными в вопросах сохранения девственности, поскольку известно, что «на десять девчонок по статистике девять ребят.» Но это в песне, а на самом деле еще меньше, потому как из этих девяти половина годам к тридцати становилась алкоголиками.
Так чего тут ждать?
     Нет, нет, никаких серьезных планов Сашка при встречах с Олей не строил, хотя Петрович, натолкнувшись на нее во время одного из визитов к Сашке, узнал в ней свою двоюродную племянницу и потом подначивал его, что пора, мол и породниться.
     Но вскоре появилась Иринка – секретарь комсомольской организации одного из цехов на большом заводе, между прочим. Тоже большая любительница секса. Потом Танюшка из музыкальной школы. Затем…
     И вот тут может возникнуть мнение, что наш Сашка был попросту всеяден, неразборчив в знакомствах, что он дорвался до вольной жизни и теперь пустился во все тяжкие, меняя женщин как…
     И опять «Стоп». Меняя, как что? Просится, конечно, всем известное «перчатки». Тогда назовите мне хотя бы одного своего знакомого иль родственника, который часто меняет перчатки. Хорошо, тогда к вам вопрос: вы часто меняете перчатки? Пока не износите до дыр? Иль не потеряете? Понятно. Я сам такой.
     Да что там. На кухне резиновые перчатки, в которых посуду моешь, прохудятся, и то выбрасывать жалко. Смотришь, одна-то перчатка вроде бы и ничего еще… Да и послужили всего две недели.
     Нет, перчатки не подходят. А тогда откуда пошла эта всем известная поговорка? Все очень просто. В начале 19-го века в Англии были сформулированы Правила для «идеального» джентльмена. Согласно им перчатки надо было менять шесть раз в день. Отсюда (а вернее – оттуда) и пошло…
     А теперь попробуйте сказать, что мы – не Европа. Да Сашка сколько себя помнит, столько и знает эту, как оказалось, сугубо английскую поговорку. Спрашивается, у него что, по селу англичане табуном ходили и женщин меняли как… ну, мы теперь знаем как что.
     Но это не все. Оказывается, практически на каждую английскую поговорку есть аналог русской. Я приведу буквально несколько, но их сотни!   
      -Плохой работник с инструментом не в ладу.(анг.)
     - Дело мастера боится. (рус.)
     - Птицу можно узнать по ее песне. (анг.)
     - Видна птица по полету. (рус.)
     - Ему никогда не зажечь Темзы. (анг.)
     - Он пороху не выдумает. (рус.)
     И так далее. И так далее.
     А ведь поговорки и пословицы – это и есть народ! И только он! Так почему, скажите мне, один народ еще двести лет назад решил, что лучшие его представители должны менять перчатки шесть раз в день, а другой народ, применяющий в жизни те же пословицы и поговорки, чаще всего произносит любимую им фразу, которая тоже стала уже пословицей: «Лишь бы не было войны.»
     О каких перчатках может идти речь, если наш мужик не меняет
 носки от бани до бани, а в баню он ходит раз в неделю!
     А вы попробуйте найти в кармане сельского жителя носовой платок. Не удастся. Так обходятся.
     Крестьянину вместо денег трудодни? – Не вопрос, схавают.
     Врачу, проучившемуся 8-10 лет в вузе, зарплату как дворнику?  Получи, и ни в чем себе не отказывай.
     Но лозунг остается прежним: » У России путь особый.»
     Нет, господа, путь у всех один. И конец тоже. Так почему один народ бережет свои традиции, старается прожить эту, единственную и неповторимую жизнь как можно интереснее, борется за свои права, с каждым годом живет богаче и богаче, а другой рушит построенные его предками храмы, сжигает и рубит в щепки написанные опять таки его предками иконы, уничтожает памятники архитектуры и строит на их месте блочные пятиэтажки? На зло врагу буду хлебать тюрю? Хлебайте.
     А Сашка не хочет. «Гнать дуру» про коммунизм наивным детишкам он уже перестал. От этого государства он ни копейки больше не получает, обеспечивает себя сам. Да, перчатки пока часто не меняет, а вот девушек… А кому здесь плохо? Сашке хорошо. А в какие-то моменты ну очень хорошо! Девушкам? А вы их спросите. Стали бы они приходить к Сашке, если бы им плохо было.
     И не надо думать, что Сашка теперь перестанет духовно расти, что главное для него теперь – деньги, ну, и так далее. Ничего подобного. Он на днях в историческую библиотеку собирается, где студентом провел… да кто же считал – сколько времени.
     Но, чу! Звонок в дверь. Кто бы это?
     - Самоходкин! – развел руками Сашка, - сколько лет, сколько зим!
     Да, да, друзья, это был Валера Самоходкин, муж бывшей сашкиной любовницы. И вот что интересно. Сашка совершенно не испытывал какого-то дискомфорта при общении с ним. Нормальный парень, тоже ищущий, да вот никак не обрящущий. Юморной достаточно. Свой, одним словом. И почему-то Сашке казалось, что Валерка был в курсе их отношений с Сонькой. Судя по всему, он знал, с кем связывает свою жизнь. Вернее, ее маленькую частичку. Понимал, конечно, что этот брак ненадолго. Но вот зачем-то ему это было надо. Впрочем, у каждого свои… заморочки.
     - Здравствуй, Александр. – немного официально даже приветствовал гость хозяина жилища, - решил вот нанести визит, узнать, так сказать, как дела, каковы успехи. Все-таки некоторым образом я поспособствовал твоему нынешнему статус кво…
     - Не говори красиво, друг Горацио, – прервал Валеру Сашка, - и не вздумай разуваться. Возьми вот щеточку для обуви, смахни ей грязь, если она есть, вытри ноги о коврик и проходи. Сейчас я кофейку организую, как ты к этому относишься?
     -  Очень даже, - сказал Самоходкин, - но я ненадолго, учти. Я ж на работе.
     - Узнаю делового человека, - улыбнулся Сашка, открывая банку с молотым кофе, отчего по кухне сразу распространился терпкий аромат, - чуешь запах, Валера? Я кофе в ГУМе покупаю, там на одном из выходов (иль, наоборот, входов) из продовольственного отдела есть симпатичный уголок, в котором тебе намелют Арабику или Коста-Рику. Конечно, лучше молоть самому, непосредственно перед варкой, но пока кофемолку не приобрел – дефицит.
     - Гурманом становишься, Александр, - подметил Самоходкин, - вот что делают деньги с человеком! Раньше банку растворимого достанешь – тоже ведь дефицит страшный – и доволен. А теперь тебе свежемолотую Арабику подавай! Видишь как: раз! – и жизнь на другом качественном уровне…
     - Ну, допустим на счет «раз» вряд ли что получится, но, спорить не буду, я тебе, Самоходкин, за это знакомство благодарен. И дело не в деньгах, как ты понимаешь. Глаза мне на многое открыли. Жил с засранными мозгами и конца этому не было видно. Здесь же совсем другие люди…
     - И с ними надо держать ухо востро, Александр. Я думаю, ты это уже понял. Петрович-то, кстати, забухал опять, я слышал? Беда это его.
     - Не говори, Валера. Я уже решил, что больше никаких поездок во время его запоев не будет. – Сашка вспомнил историю с портретами Брежнева, подумал: не рассказать ли ее Самоходкину, но решил, что не надо, –  тем временем кофе в турке поднялось уже трижды, и Сашка разлил его по маленьким чашкам. – Бери сахар, если надо, вот печенье.
     - Спасибо, Александр.- кивнул Самоходкин, сделал осторожно маленький глоток и похвалил – класс! И пеночка какая симпатичная! Давно такого не пил. Так я, собственно, вот по какому делу. На днях возил одного клиента в соседний район, не сказать, чтобы далеко от нас – километров пятьдесят, примерно. Довез до одной деревеньки, там у него то ли бабка, то ли мать, ну и зашел в дом, с понтом попить. Там у них икон… целый угол! Ну, мужик такой стремноватый, как мне показалось, то ли мент, то ли гебешник, я не стал ничего говорить, да и что я скажу, если в стоимости до сих пор не разбираюсь. Короче, ты-то как, Александр, научился чему-то уже?
     Сашка аппетитно отхлебнул кофе, подумал чуток, прищурив глаз и сказал: - не так, чтобы очень, Валера. «Деревню» от «школы» отличу, конечно, но… деревня тоже разная бывает, да и вообще там нюансов…
     - Знаешь, Александр, «попыток не убыток.» Ехать недалеко, денег мы с тобой не будем вбухивать в это дело, а попробовать надо. Все равно напарник твой пока не в форме. Чем мы рискуем? Давай, решайся.
     Чувствовалось, что Самоходкину очень хочется съездить «на дело» и Сашка его понимал: кто раз попробовал, что это такое, того потянет еще и еще. Другое дело, что Валера, как человек разумный и уже имевший дело с опытным досочником, понимал в свою очередь, что сам он ничего стоящего из этой поездки не привезет, потому и пришел к Сашке.
     - Да почему «нет», Валера? Меня и уговаривать не надо. А для чего я занялся этим делом? Только путем проб и ошибок можно достигнуть истины, правильно? Вот и поедем… ошибаться. Говори, когда.
     За эти секунды Сашка уже прикинул, кому он сможет показать товар, если… он у них будет, конечно. Младшему из «Иванов» - Николаю.  Что ни говори, а он показался Сашке… не попроще, нет, а каким-то более своим, что ли. С ним легче было иметь дело, чем с Иваном. Я говорил уже про версию злого и доброго следователя, но вполне может быть, что братья и на самом деле заметно различались по характеру. Но, не суть. Главное, что уже был человек, которому можно показать и продать товар.
     - Давай завтра, Александр. Я же через день работаю, как раз у меня выходной. Часиков в 10 я к тебе подскакиваю, раньше не стоит, я думаю, тут езды-то всего час от силы, и погнали. Только вот что, Александр. Надо подарков каких-то взять на всякий случай: конфет, печенья, сушки-баранки, платок женский недорогой… Сам знаешь, может пригодиться.
     - Беру на себя, Валера, - согласился Сашка, подумав тотчас, что Самоходкин не так прост, раз помнит и такие нюансы их работы. Впрочем, это и хорошо: простофили тут совсем не нужны.
     Валера уехал, вскоре и Сашка вышел из дома, сел в машину, стоящую у подъезда и поехал на заправку: практика показывала, что бензином лучше заправиться под завязку дома, причем кроме полного бака хорошо иметь и полную канистру в багажнике.

     Самоходкин был пунктуален и ровно в десять утра они отъехали от сашкиного дома.
     - Показывай маршрут, штурман. – Весело приказал Сашка, - а уж командиром буду я.
     - Ну, да, - прищурился Валера, - как в присказке? « Командиров нам не надо – командиром буду я?»
     - Именно, - согласился Сашка, - ты же служил в армии, Самоходкин, сам знаешь: для успеха дела должно быть единоначалие…
     - То-есть, ты начальник – я говно. – Включился в игру Валера.
     - Нет, ну зачем так резко? В нашей работе вполне возможны и другие мнения, дискуссии… Так, Валера, хватит ёрничать, говори, по какому азимуту движемся.
     - Юго-восток, Александр. – И Валера назвал район, куда они направлялись.
     - Ясненько. – кивнул Сашка. Это действительно было совсем недалеко, но с Петровичем в этом направлении они почему-то никогда не ездили. У них маршрут пролегал на восток, северо-восток и строго на север.         
     - Да, Валера, - решил поделиться своими мыслями Сашка, - согласись, что этот вопрос – в каком направлении ехать – ключевой. Вот Петрович, опытный досочник, ты сам с ним сколько-то раз съездил за досками, он ведь предпочитает другие направления. Хотя, казалось бы, этот район, куда мы сейчас едем, пограничный с районами, где любит бывать Петрович. Загадка? Что ты думаешь по этому вопросу?
     - Александр, честно говоря, я этим вопросом как-то не интересовался. Знаю точно, почему досочники не ездят в западном направлении от Москвы, тут все ясно…
     - Ну, это и мне известно: где прокатилась война и было все сожжено, там делать нечего. Поэтому Смоленская, Тверская, Псковская, ну, и другие области к западу от Москвы не интересны добытчикам раритетов. Хотя, казалось бы – Псков, Новгород – древнейшие центры православия.
     - Центры древнейшие, Александр, а новейшая история внесла свои коррективы. Возьмем, к примеру, Ржев. Вполне себе древний город, лет на 70 всего моложе Москвы, но он же весь новодел! Там ведь страшные бои были! И так почти везде на западе. Деревни вообще с землей сровняли. Что-то все равно там осталось, конечно, люди ведь бежали, брали с собой самое ценное, в том числе и иконы. Не потому, что они больших денег стоили, а потому, что дороги были верующему человеку. В общем, тут все ясно, Александр, почему восток, а не запад.
     - Да, но почему восток, а не юго-восток, не совсем понятно.
     - Вот мы сейчас приедем в ту деревушку, там и будем смотреть, чего стоит юго-восток.
     Дорога петляла средь красивого смешанного леса, характерного для этих мест и такого богатого в летне-осенний период грибами и ягодами. Но сейчас была поздняя осень, прошли уже первые заморозки и лес стоял неприветливый:  лиственные деревья стояли уже голые, земля укрыта прелыми листьями, птицы улетели на юг.
Временами дорога проходила сквозь небольшие населенные пункты и почти в каждом из них на самом юру торчали безобразные останки разрушенных церквей.
     - Представляешь, Александр, ведь такая картина по всей России! Что же мы за народ такой? А ведь предки наши не дураки были: они церкви на самом высоком месте ставили, чтоб далеко было видно. Идет человек куда-то по своим делам иль едет на лошадке усталой, дорога петляет, как у нас сейчас, сквозь леса и конца ей не видно. Жутко человеку, а тут еще волки завыли в чаще леса. И вдруг… звон колокольный – чистый, ясный, призывный! Давай мол, путник, немного осталось! И воспрял человек, прибавил шаг, чуток прошел, а вот уж и церковь видна.
     - Все так, Валера. Я только добавлю, что когда вешали на колокольню новый колокол, посылали людей послушать – далеко ли слышно. Заботились о путниках! И вот он сначала колокольный звон слышит, а потом и саму церковь видит. А она стоит на пригорке и привечает путника. И ее ведь и с воды видно, и с суши.  Известно, что села да деревни на берегах рек вырастали, не говоря уж про города.
     В Пскове, Новгороде да и во Владимирских землях ( вспомним Покрова на Нерли) церкви беленькие стоят, в основном небольшие. Увидишь такую, и не верится, что она человеком построена. Как будто сама из земли выросла, настолько гармонирует с природой. Как тут человеку не радоваться, увидев такое?
     - А вот в Подмосковье и тем более в Москве церкви ведь другие, Александр. Они больше и разноцветнее, согласись.
     - Да, наверное, дело в том, - Сашка задумался на какое-то время, - что тут народ побогаче, столица – опять же, ей ведь надо к себе народ привлекать: работать, торговать, да и просто жить. Она же росла постоянно. Вот и завлекали, и развлекали, как подарочки были нарядные эти церкви.
     - Сорок сороков Москву звали, - вспомнил Валера, - это ж трудно представить – такое количество храмов!
     - Нет, нет, Валера, здесь ты не прав. В Москве ни в какие времена не было 1600 храмов. А вот престолов – да. К 1917 году в Москве было 1620 престолов. Для примера, к этому же году в соборе Василия Блаженного было 11 престолов. Ну, и вообще число «сорок» означает большое количество, множество чего-либо. Возьми библейские сюжеты: дождь во время всемирного потопа продолжался сорок дней и сорок ночей, Иисус провел в пустыне сорок дней, Моисей водил евреев сорок лет. Да, сороконожку зовут так не потому, что у нее сорок ног, а потому, что много.
     - А вот еще, Александр: лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз. А? О чем это?
     - Да, иди ты, Самоходкин… Лучше скажи, далеко еще?
     - Кстати, нет, –спохватился Валера и стал вглядываться в окрестности. – Вот, метров через триста поворот направо будет, там еще с километр и приедем.
     -Вовремя я тебя спросил, - заметил Сашка.
     - Да уж, заболтались мы с тобой.
     Вскоре они уже подъезжали к средних размеров деревушке, насчитывающей домов… пятьдесят. Как и следовало ожидать, по самой деревне на «Жигулях» было не проехать, поэтому Сашка остановился у крайнего дома.
     - И это в ста километрах от Москвы! – развел он руками, - по деревне – только на вездеходе. Да никакой враг нас никогда не завоюет: он в грязи захлебнется. Как это было уже с теми же фашистами.
     - Успокойся, Александр, теряем время. - Самоходкин был настроен решительно, - забирай подарки и пошли.
     Сашка забрал пакет с подарками, запер машину и они, прижимаясь к палисадникам, двинулись вдоль домов.
     - А теперь надо будет принимать ответственное решение: в какой дом зайти, правильно, Александр?
     На улице, кстати, не было видно ни души. Да и какой интерес вылезать из дома в промозглую осень, в непролазную грязь, если ты, конечно, не «досочник».
     - Стоп, Валера, - Сашка прижал указательный палец к губам, - слышишь, кто-то дрова пилит?
     Звук доносился из- за покосившегося, но тем не менее высокого забора, возле которого как раз и находились ребята. Сашка нашел щелочку и заглянул внутрь. Во дворе старушка пыталась двуручной пилой распилить небольшое бревно. Пилу заедало, она сгибалась, издавая жалобные воющие звуки, но отступать бабушке было некуда, и она вновь и вновь дергала за рукоятку.
     Тут Самоходкин обнаружил, что ворота, как и положено в деревне, были открыты, толкнул от себя створку и ребята вошли во двор. Бабуська выпрямилась, разглядывая гостей, а они, дружно поздоровавшись, молча отобрали пилу у хозяйки и вполне сноровко распилили бревнышко на несколько частей. Тут же, у крылечка, стоял топор и Самоходкин, молодецки ухая, наколол дров.
     - А теперь пошли чай пить, бабушка! – широко улыбнувшись, позвал он хозяйку.
     Пока Валера колол дрова, Сашка разглядывал дом, в котором жила бабушка. Возраст этого строения определить было весьма сложно, но, думается, был дом не моложе века, а может, и чуток постарше. Фундамент больше чем наполовину врос в землю, причем неравномерно и потому дом перекосило. Пожалуй, в нем не было ни одного прямого угла и, соответственно ни одной строго горизонтальной и вертикальной линии.
     - Да, - опасливо подумал Сашка, - главное, чтоб не завалился во время нашего визита.
     Чувство опасности еще более возросло, когда они вошли в дом, сгибаясь чуть ли не в пояс, чтоб пройти в дверь. В доме тоже невозможно было стоять в рост, так как потолок угрожающе провис и покосился.
     - Как же ты живешь-то тут, бабушка? – не выдержал Сашка.
     - Так и живу, - тихо отвечала старушка, - привыкла. Все жду: вот завалится и станет моей домовиной.
     Самоходкин меж тем затопил печь и в доме стало уютнее от потрескивающих дров и запаха дыма.
     Меж тем Сашка, оглядев небольшую переднюю, разглядел в переднем углу небольшую икону Богородицы. По некоторым признакам, которые ему уже были известны, он понял, что икона недорогая и тут у него созрел план.
     На электроплитке  зашумел чайник и скоро хозяйка и гости уселись за стол. Сашка достал из сумки подарки, накинул на узкие плечи бабушки цветастый платок, разложил на столе печенье, баранки, конфеты и разлил по чашкам дымящийся чай.
     - И что за праздник у меня сегодня, юноши? - спросила, улыбаясь, довольная бабуська, - все говорят, что незваный гость хуже татарина, а тут наоборот, вроде бы. Или тут другая поговорка подходит больше: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке»? Чем же все-таки обязана?
     Сейчас, когда она осталась в вязаной кофточке, длинной холщовой юбке, на плечах красовался новый платок, стало ясно, что не так-то уж и много ей лет. Ну, лет семьдесят, может быть. И глаза были живые, с лукавыми искорками, и после выпитой чашки горячего чая на щеках появился небольшой румянец даже…
     - А бревно-то я бы все одно распилила, господа хорошие. – объявила хозяйка, - и расколола б потом на полешки. Не впервой ведь. Но вам спасибо, все одно. Так-то гораздо быстрее получилось.
А теперь рассказывайте, что привело вас в наши края.
     Сашка, увидев вопрос в глазах Самоходкина, сделал ему незаметный знак и быстро заговорил:
     - Да просто повезло вам, э… как все-таки называть вас? Меня зовут Александр, моего товарища – Валерий.
     - Ну, а меня баба Настя.            
     - Так вот, баба Настя, мы тут недалеко снимаем кино. Мой товарищ как раз отвечает за реквизиты. И нам для съемок нужны кое-какие старинные вещи: сундуки, самовары, подсвешники, иконы, ну и прочее…
     Не буду утомлять тебя, читатель, достаточно длинным диалогом ребят с хозяйкой дома, скажу сразу о сути Сашкиного плана.
     Он таков: ребята забирают у хозяйки икону, оставив ей в залог какую-то сумму денег. (небольшую) Затем едут домой, показывают икону Николаю, тот называет ее стоимость и они… не берут деньги, а возвращаются с иконой назад, к бабе Насте. С сожалением говорят ей, что ее икона не подошла, поэтому они ее возвращают, но вот не помогла бы она им пройти по домам ее соседей и посмотреть, нет ли подходящих икон в других домах? И надо очень срочно: день простоя съемочной группы стоит безумных денег! А деньги государственные. Кстати, бабе Насте за ее труды разрешили залог не возвращать.
     Скажете, сложный уж очень план? Да ничуть. Езда недалекая, залог небольшой, бензин дешевый. Время, конечно, придется потратить, но, кто знает, какой результат может быть?
      Как задумано, так и сделано. Бабе Насте расписку даже оставили, где сказано было, что икону они берут на время, а когда возвращают, она отдает назад залог.
     Уже когда ехали назад, остановились, чтобы получше рассмотреть сюжет иконы и качество живописи. С сюжетом, однако, возник вопрос. Да, это была Богородица с Младенцем на правой руке, относилась она к типу Одигитрий, но вот странное дело – внизу иконы была пририсована третья рука! Что это такое? Ни Сашка, ни Валера не знали.
     - Да, - протянул Самоходкин, - специалисты мы с тобой еще те. Даже сюжет не можем определить. Ну, а что ты скажешь в отношении живописи, Александр?
     - Давай по порядку, Валера, - явно обиженно начал Сашка, - ты знаешь, сколько всего существует этих самых Божьих Матерей? Более трехсот, понял? И что ты думаешь, если я несколько раз с Петровичем помотался по городам и весям, то большим специалистом стал? Ты тоже ездил, Самоходкин, вот и скажи мне, а тебе известна такая Божья матерь, как Млекопитательница? А?
     - Первый раз слышу, Александр. – пожал плечами Валера, - молоком питает, что ли?
     - Именно, - подтвердил Сашка, - на этой иконе Младенец припал к груди Матери. У нас этот сюжет очень редок и встречается в основном на иконах 18 века, он был распространен в Византии, ясно? – И тут же задал еще вопрос: - А про Богоматерь Неувядаемый цвет слышал?
     - Тоже нет.
     - Еще бы, - торжествовал Сашка, - а здесь изображение служит иллюстрацией к словам молитвы « Ты еси корень девства и неувядаемый цвет чистоты.»
     - Сдаюсь, Александр. Мне до тебя…
     - Вот и помолчи. – отрезал Сашка, - и по поводу живописи. Явная «деревня», конечно. Тут и красок-то нет никаких. Красное и черное. Как у Золя. Ладно, потерпим до приговора Николая.
    
     Назад доехали быстро и Сашка сразу же направился к дому, где жили родители «Иванов.» Сашка, оставив Самоходкина в машине, пошел в дом.
     - О, Александр! – приветствовал с улыбкой вошедшего Николай. – Как там Петрович? Выздоравливает?
     - Да, я думаю, через денек-другой появится. – Сашка пожал протянутую руку Николая и добавил – теперь хоть какое-то время бухать не будет.
     - Достал? – понимающе покивал головой Николай.
     - А! – махнул рукой Сашка, - Николай, посмотри, пожалуйста, вот, привез…
     - Пойдем в переднюю, - пригласил Николай, - сейчас разберемся.
     Войдя в комнату, Николай развернул бумагу, в которую была упакована доска, мельком глянул на нее и тут же отложил в сторону.
     - М-м-да. – сказал он, - это все?
     - Николай, - как бы оправдываясь, начал Сашка, -  я понимаю, что это «деревня», но, все-таки, чего-то она стоит? И, ты извини уж, я еще не очень опытный в этих делах, что эта за рука снизу? Я подумал, может, редкий сюжет…
     - Сюжет как сюжет, Александр, - Николай, несмотря на разочарование, старался говорить приветливо, - это Богоматерь – Троеручица, Её возникновение связано с именем преподобного Иоанна Дамаскина, жившего в 7-8 –х веках. Его оклеветали перед императором, и тот приказал отрубить ему руку. Дамаскин молился перед иконой Богоматери и, услышав его молитву, она сделала чудо – рука приросла. В знак благодарности Иоанн Дамаскин заказал руку из серебра и прикрепил к иконе.
     Сюжет не редкий, Александр. Но как он тут исполнен… - Николай развел руками. – слов нет.
     - Совсем плохо? – тихо спросил Сашка.
     - Да уж, - решительно произнес Николай, - так что забирай ее и вези взад – где взял. И впредь, Саня, такие доски старайся не брать. Если на замену только. А нам они не нужны.
     - Я понял, Николай.
     Сашка завернул икону в бумагу и положил в сумку.
     - А Николай –то как угадал, мы ведь действительно икону назад повезем, - подумал он, - ну, может в других домах что-то поинтереснее будет.
    
     На следующий день Самоходкин работал и ехать договорились через день.
     У бабы Насти при виде ребят, когда они вновь заявились к ней и выложили на стол ее икону, на лице было такое разочарование и чуть ли не испуг, что Сашка, например, сразу все понял.
     - Баба Настя, не волнуйся, ради Бога! Мы с начальством вопрос утрясли и тебе этот залог в сумме десяти рублей возвращать не надо. Так что и икона твоя на месте, и денежки тоже твои.
     Сашка все правильно просек. Баба Настя и не сомневалась даже, что ребята эти не вернутся. Не они первые шустрили тут в поисках икон. Наобещают с три короба, а потом пропадают с концами. Ну, и ладно. Платок новый подарили, конфетки , баранки да печенье оставили, да еще и червонец дали. Она на него в сельпо маслица купила, да сахара килограмм, мыла пару кусков, еще и сдачу дали.
И вдруг на тебе – заявились. Знать, и вправду кино снимают.
     - Баба Настя, - озабоченно говорил тем временем Сашка, войдя в роль киношника, - твоя икона не подошла для съемок, режиссер просит срочно найти несколько штук таких, где народу побольше нарисовано, ну и… В общем, сейчас чайку попьем, да веди нас по соседям. Мы их не обидим.
     Все так и вышло. Первой заходила в дом баба Настя и с порога чуть ли не кричала: - здравствуйте, хозяева! Гостей вот привела, кино снимают, да  помощь им нужна. Вы не сумлевайтесь, все по честному. – И рассказывала про свою икону, которую взад привезли, да еще червонец оставили.
     Иконы в домах были. В некоторых штук 10-15 в ряд висели. Хозяева, раз такое дело, дозволяли поглядеть и выбрать какие-то для нужного дела. Спрашивали только, как кино называться будет, чтобы поглядеть на свои иконы, если увидеть доведется. Может, по телевизору когда покажут.
     Тут вступал в разговор Самоходкин, который уверял, что непременно покажут, а иконы точно крупным планом.
     Сашка тем временем разглядывал висящие иногда довольно высоко доски и, если надо было, просил табуретку, чтобы залезть повыше.
Но, гляди, не гляди, а кругом висело сплошное фуфло, прости, Господи.
     - И что же такое это? Откуда такой ширпотреб? Тут и взять-то нечего! – расстраивался Сашка. Зашли уже в пятый дом, а взяли только две иконы, и то, чтобы пустыми не уходить.
     В общем, обойдя без малого двадцать домов, забрали пять икон и вернулись на первоначальные рубежи. В некоторые дома только входили и не успевала баба Настя поздороваться, как Сашка, наметанным уже глазом увидев на стене знакомые дешевые поделки, говорил ей: - извиняйся, баба Настя, пошли дальше.
     Баба Настя довольна была донельзя, когда вернулась наконец-то домой. Все-таки она тоже играла сегодня свою роль, причем без всяких репетиций и здорово устала.
     - Ну, желаю вам, хлопчики, чтоб картина получилась интересная и все остальное. Желаю. Давайте уже, путь добрый, а я отдохну малость.
     А Сашка ехал и думал, что теперь он точно будет сидеть в «историчке» и повышать свой искусствоведческий уровень. Да, и нечего тут скромничать: досочник тот же искусствовед, специализирующийся на антиквариате. Именно такие искусствоведы выступают экспертами при определении подлинности экспонатов. ( замечу, забегая вперед, что тогда, в семидесятые годы, доски были конечно же подлинные, но вот потом, в конце 90-х начале 2000 –х годов на том же вернисаже можно было встретить массу подделок )
     А иконы эти Николай взял. Со скрипом, ворча, но все-таки взял, хотя навар, конечно, получился невелик.
     Это уже потом, когда Сашка стал понимать, как уходят за рубеж доски, он не удивлялся, что фуфло предпочитали не брать. По его представлениям, все происходило следующим образом. Фирмачи имели некоторое количество поставщиков икон. Да, да. Иконы уходили за рубеж. Это факт. И вот на протяжении какого-то времени фирмачи набирали нужное количество досок, чтобы отправить контейнер. Не надо только представлять огромный контейнер морфлота, в который могли поместиться иконы Третьяковской галереи, допустим. Нет, это был вполне уютный контейнер, отправляемый по дипломатическим каналам и не подлежащий проверке таможенными и другими службами. Но риск, конечно же, все равно был. И время от времени такие контейнеры наши спецслужбы вскрывали и арестовывали достаточно большие партии икон.
     Так какой смысл было набирать дешевые иконы? Ведь наверняка на разных этапах приходилось «отстегивать» энные суммы таможенной службе и не только ей, а это уменьшало чистый доход представителей этого нелегкого и опасного бизнеса. Да даже если допустить, что «отстежки» не было, какому коллекционеру нужны были дешевые поделки?
     Ладно, Сашке все-таки надо было посидеть над книгами и попытаться выяснить, почему в одних местах были иконы высокого качества, а в других преобладали «фолежные» иконы, то есть убранные фольгой. Да вы присмотритесь к своей, таких икон пруд пруди.
 
    
                Глава 26.


     И вот Сашка снова, после большого перерыва, в Исторической библиотеке, что уютно расположилась в самом центре Москвы в Старосадском переулке. А рядом Маросейка, Покровка, Китай-город – такие знакомые московские названия улиц! Кто-то засмеется сейчас: нашел, дескать, московское название – Китай-город. Там, поди, одни узкоглазые и жили. Ошибаетесь, господа. Отродясь там китайцев не было. А древнее слово «кита» означает вязку жердей, палок, применяемых при постройке укреплений. Вообще «кита» - нечто, связанное в пучок.
     Ну, а Маросейка, что за странное название? Это уж точно импортное. Отнюдь, все очень просто и легко объяснимо. Эта улица – часть старинной улицы Покровка, но вот в 17 веке здесь возникло Малороссийское подворье и соответственно название Малоросейка. Но ведь центр Москвы, господа! Здесь же шаг ступи, и на кабак наткнешься. Иль на шинок. Торговые ряды кругом. Жизнь ключом бьет! И вот просидел мужик цельный вечер в кабаке, приходит домой, а жена гундит: - где был, сволочь? Опять всю получку просадил! – А он ей отвечает с трудом, потому как уставший очень: - где был, где был. На Мало… малоро… мароло… на Маросейке, блин! Так и повелось с той древней поры – улица Маросейка.
     Думал Сашка, что за пять лет, прошедших со студенческой поры, подзабыл он уже уютную атмосферу библиотек, тихий шелест толстых фолиантов, но, нет, он сразу окунулся в знакомый мир, в котором, что ни говори, провел целых четыре года.
     Но сейчас ощущение было несколько другим. Если раньше, набрав толстенных книг, он лихорадочно переписывал нужные главки, разделы, абзацы, строки, понимая, что нужно позарез подготовиться к очередному семинару, коллоквиуму и пр., то теперь он мог не спеша листать нужную книгу, выписывать интересующие его сведения, поглядывать свысока на молоденьких студенток и студентов, у которых на носу доклад, выступление, сессия…   
     Он вспомнил свой первый реферат по истории КПСС. Когда их преподаватель доцент Гордей Маркович Лейн в начале первого курса спросил, кто хотел бы сделать реферат на тему: «Борьба В.И. Ленина с экономистами до написания им работы «Что делать?», Сашка, не задумываясь, поднял руку. А чего ждать? Все равно, рано или поздно, надо будет делать доклад по какой-то теме, так почему не быть первым? А может, это зачтется?
Опыта никакого не было, конечно, но было желание отличиться, по крайней мере – не ударить в грязь лицом. Что ни говори, а он был старше основной массы ребят: те пришли сразу после окончания школы, а за его плечами уже была армия. Им было по семнадцать, а ему – 22. Не случайно, когда в сентябре их направили на уборку картофеля, его назначили старшим над ребятами, а после первого курса он поехал бригадиром в стройотряд. И, надо сказать, его бригада была признана лучшей. И авторитет Сашка в стройотряде заработал.
     Так что опозориться с рефератом было никак нельзя. Сашка проводил в Историчке все свободное время, работая с источниками, выискивая буквально по крупицам нужные сведения. И, в конце концов, он знал свой реферат почти наизусть.
     И вот наступил день, когда он стоял с ним перед аудиторией. Что зря говорить – конечно, волновался. Но выступил достойно. Говорил, почти не заглядывая в конспект. Гордей Маркович поставил ему «5» и похвалил за проделанную работу.
     Но на этом история с этим рефератом не кончается! Пролетели студенческие годы, наступила пора государственных экзаменов. Первый экзамен – история КПСС. Председатель комиссии – Гордей Маркович Лейн. Сашка вытянул билет, подготовился и, когда настал его черед, вышел отвечать. Но рта раскрыть не успел, потому как Гордей Маркович Лейн тормознул его и сказал: - за тот реферат, что вы сделали в начале первого курса, я ставлю вам «автоматом» за госэкзамен «5». Можете идти.
      Совершенно ошалевший Сашка вышел из аудитории и на вопрос уже сдавших ребят: - ну, как? – показал большой палец вверх и  направился в курилку.
    
     Все это было, было, было… А сейчас Сашка был сам себе хозяин и ему были совершенно по фигу вся эта борьба Ленина с экономистами и с кем-либо еще. Сегодня, например, подходя к Историчке, он увидел группу экскурсантов, которым что-то увлеченно рассказывал гид. Сашка подошел и понял, что экскурсовод рассказывает как раз об этих местах, Старосадском переулке, где находится библиотека, храмах и, недолго думая, присоединился к группе.
     Оказывается, это место, где они сейчас стоят, называется Ивановской горкой и это один из семи холмов, на которых расположилась Москва. На подходе к библиотеке стоит храм святых бессребреников Космы и Дамиана Ассийских на Маросейке. А возведен он был аж в 16 веке. В конце же 18 века архитектор Матвей Казаков отстроил современное здание церкви на деньги подполковника Михаила Родионовича Хлебникова. В наши дни в доме Хлебникова располагается Белорусское посольство.
     В этой церкви постоянным прихожанином был поэт Федор Тютчев, приходил сюда молиться и еще один знаменитый Федор – Достоевский.
     А Сашка подумал тогда, а кто из современных подполковников, да полковников даже иль генералов мог бы похвастать, что построил церковь иль еще что-то значительное в Москве. Да… раньше были времена, а теперь мгновения…
     А вот, прямо перед зданием исторической библиотеки – лютеранская кирха. Оказывается, ее построили в начале 19 века на деньги прусского короля Фридриха-Вильгельма Третьего и русского императора Александра Второго. Вскоре после постройки в соборе был установлен орган, на котором в 1843 году играл гастролировавший в России Ференц Лист.
     А вот церковь св. Владимира в Старых Садех. Построена в начале 16 века не кем иным, как Алевизом Новым, автором Архангельского собора Московского Кремля. Кстати, эта церковь, рассказал гид, мелькает в комедии Рязанова «Служебный роман».
     Ну, и Старосадский, 9. Историческая библиотека, куда и направляется Сашка. Первоначально в этом трехэтажном здании из светлого кирпича, построенного в 1901 году по проекту архитектора Бориса Кожевникова, располагалось Московское вспомогательное общество купеческих приказчиков. Внутри дома – высокий зал с полуовальными окнами, кафедрой и старинными дверями.
     С 1938 года здесь – Историческая публичная библиотека, крупнейшее в стране собрание научной литературы, источников и старинных книг. Коллекция состоит из частных библиотек известных дворянских родов. Здесь хранятся собрания Александра Голицына, героя Крымской войны Николая Муравьева-Карсского, покорителя Кавказа Александра Барятынского, выдающегося историка, инициатора создания исторического музея Ивана Забелина, историка и библиофила Михаила Хмырова, купеческих семей Бахрушиных и Щаповых, Александра Черткова.
     Сашка был очень доволен, что не поленился и подошел к группе, что удалось послушать такой интересный материал. Ведь четыре года ходил в Историчку и не задумывался даже об этих местах, о старинных зданиях, храмах. Все бегом, бегом. А как интересно рассказывал экскурсовод! Да и чему удивляться? Ведь самый центр Москвы! Столько веков интереснейшей истории! 
     …Ох, неисповедимы пути Господни! Не знал Сашка и не мог знать, что совсем скоро он сам станет московским гидом и будет водить экскурсии по Кремлю.
      А сейчас его интересовали… офени. Набрал он литературы о них и стал этот вопрос изучать. Почему именно они? Что-то подсказывало ему, что именно здесь он найдет ответ на интересующий его вопрос: почему в одних местах иконы хорошего письма, а в других сплошь дешевые поделки? В конце концов, от понимания этого вопроса зависел успех его бизнеса!
    - Стоп, прошу пардону, господа. Совсем не подумал, что кому-то из вас слово «офеня» до сих пор как-то не попадалось ни в литературе, ни тем более в разговорном языке. Действительно, слово это из нашего лексикона исчезло, хотя сами офени живут и здравствуют. И дело их процветает. Ну, вот, например, такая картинка в… пригородной электричке. –Ой, ой! – воскликнет возмущенно читатель, - кто это сейчас на электричке ездит? У всех свои автомобили и надо быть совсем уж… никаким… чтоб на электричке.
     - Хорошо, - соглашусь я, - но в метро-то вы спускаетесь, - москвич, он обязан на метро ездить, потому как это на сегодняшний день самый быстрый вид транспорта в мегаполисе.
     И вот только вы удобно расположились на сиденье, раскрыли книжку, как:   
     - Прошу вашего внимания, господа! – прорывается сквозь шум метрополитена зычный голос. – Предлагаю вам универсальную отвертку! – и голос тут же объясняет, что отвертка эта может все: отвернуть фигурный шуруп и простой, что она с подсветкой, что ручка у нее защищает от удара током, что… одним словом, если вы ее тотчас не купите, то всю оставшуюся жизнь будете об этом горько сожалеть. И вот достает мужик мятую купюру и покупает эту злосчастную отвертку, а потом, уже через минуту спохватывается и понимает, что откручивать ему этой отверткой совершенно нечего, потому как автомобиля у него нет, оттого и спускается он в душное и, пардон, дурно-пахнущее метро; был, правда, велосипед, но и тот угнали от пивного ларька. Но зато каким заинтересованным взглядом посмотрела на мужика сидящая невдалеке блондинка, подумав наверняка: раз купил мужик отвертку универсальную, значит есть ему, что откручивать. Он, может, оттого и едет в метро, что у него карбюратор разрегулировался, а отвертки не было, чтоб подкрутить. Точно, должна быть у этого мужика машина. И квартира московская. – А мужик уже с нетерпением ждет, когда блондинка направится на выход, чтоб подхватиться и пойти за ней, да помочь нести ей тяжеленную сумку, что стоит у нее в ногах. А там слово за слово… - А блондинка продолжает думать дальше: - Наверное, и деньжата у мужика водятся – на последние не купил бы, поди. Состоятельный, видно, мужик. – Стоп! – Это уже мужик спохватился, - купил-то действительно на последние бабки! А пивка на что теперь выпить? И на шута мне эта отвертка? В носу ей ковырять, что ли? А все блондинка  эта, чтоб её…
     Так что знакомы вы с офенями, господа. Другое дело, что если вы этих торговцев обзовете так, то они, пожалуй, еще и обидятся. А зря.
     И вот читает Сашка в умных книжках, что офеня ( по другому кантюжник, картинщик, коробейник) – мелочной торгаш вразноску и вразвозку по городам, деревням и особенно ярмаркам, с книгами, картинами, галантерейными  и прочими товарами.
     Происхождение этого слова довольно запутано. Сами офени называют себя масыками – свои, наши. Офениться на офенском языке – значит молиться, креститься, поэтому Даль полагает, что слово «офеня» означает крещеный, православный.
     Но насколько массовой была эта офенская торговля? Много ли их было?
     Да еще как много. Если бы это было не так, то стоило бы им придумывать свой – офенский язык?
     Вот представьте, сидят они в кабаке, время заполночь, один другому и говорит, головой взлохмаченной чуть в тарелку не ныряя:
     - Ропа кимать, полумеркать, рыхло закурещать ворыханы.
     Чужак тут не поймет ни словечка, а им все понятно:
     -«Пора спать, полночь. Скоро запоют петухи.»
     Делаем вывод: раз придуман свой, непонятный для окружающих язык, значит, им есть что скрывать.
     Еще момент. Всем знакомо выражение «ботать по фене». В переводе означает говорить на воровском жаргоне. Но все равно первыми были офени, а воры уж позже освоили этот жаргон. Кстати, первые воровские группировки были организованы евреями, поэтому в воровском жаргоне так много слов из иврита.
     Но не будем надолго останавливаться на этом, безусловно интересном моменте. Сашка копал и копал глубже и выяснил, что главное гнездо офеней – Владимирская губерния, особенно Вязниковский уезд, куда входила знаменитая Мстера. Так вот, село Мстера, оказывается – центр офенства! А ведь всем известно, что почти все жители Мстеры, Палеха, села Холуй, занимаются иконописанием. В самой Мстере офеней было немного, они съезжались из близлежащих сел осенью, нагружали целые возы товаром и развозили по всей России. А что же за товар? Так иконы! И сколько же надо было написать тех икон, чтобы нагружать ими целые возы? И какого они были качества?
     Ну, что ж, вот и некоторые цифры, которые обнаружил Сашка. В конце 19 века в Вязниковском уезде производилось в год до 5,5 миллионов (!) образов, куда входило изготовление Холуйской расхожей (крестьянской) иконы в количестве 2,5 – 3 миллионов штук в год.
     Также в год производилось примерно 450 тысяч икон дорогого Палехского письма, более 500 тысяч икон Мстерского письма, сделанных официально по лицензии.
     И до 1,5 миллиона икон старообрядческого толка, изготовляемых во Мстере иконописцами, работающими на старообрядцев и не регистрирующих официально своей деятельности.
     Но каковы масштабы? Сашка был просто ошарашен этими цифрами. А они мотаются с Петровичем, выкручивают по 1-2 иконке… А там счет на миллионы шел! Да, фуфла было более всего, но и хороших досок писали миллионы штук. И это в год! И точно знали, куда какие иконы везти продавать! Это был четко отрегулированный огромный рынок. Раз такое количество товара, то, естественно, что иконописный промысел породил огромную сеть предприимчивых крестьян – офеней – иконщиков.
     И опять-таки не случайно, что именно в Вязниковском уезде решили заняться массово иконописанием и торговлей образами. Дело в том, что земли здесь были тяжелые и для сельского хозяйства малопригодные. Вот и искал местный люд ремесло, которым было выгодно заняться.
  И еще один немаловажный момент. Почти вся торговля офеней была связана так или иначе с нарушением закона, ( не случайно возник тайный язык) однако в серьезные противоречия с системой они, как правило, не вступали, что и позволило им просуществовать несколько веков.
     Офенский промысел пошел резко на убыль, а потом и исчез практически только тогда, когда в России в конце 19 века стали строиться железные дороги, по которым товары можно было доставлять в любое время года в большинство районов страны.
     Ну, а пока картина выглядит примерно так. Осенью офени съезжаются из близлежащих сел в Мстеру, загружают целые возы товаром и разъезжаются по всей России. Некоторые офени в течение зимы приезжают за новым товаром, привозя с собой рыбу, мед, восковые свечи и старину – старинные образа, книги и другие вещи, ценимые старообрядцами.
     Вот что еще интересно. В основной своей массе офени, безусловно, невежественны и ведут антикварную торговлю совершенно наугад. Так, на местах они выменивают товар « с уха на ухо,» то есть по приблизительному расчету. Что же предлагают офени? В основном книги, лубочные картины, ну, и конечно, дешевые иконы, украшенные фольгой. Я уже упоминал такие. Вот как раз их изготавливали и в Мстере, и Палехе, и в Холуе в огромных количествах.
     Постепенно в обществе росло число людей, увлекающихся стариной. Соответственно, возрастает и количество офеней-старинщиков. И вот вся эта старина сбывается офенями в Мстере купцу Мумрикову, который ведет сношения с Москвой.
     Читал все это Сашка и удивлялся. Да они всего лишь жалкие последователи тех самых офеней, которые действовали не в пример масштабнее, знали прекрасно рынок и имели, естественно, гораздо больший оборот.
     Но, не надо думать, что дешевые иконы писались и продавались только в 19 веке. Сашка прочитал в грамоте 1668 года, что «в некоторой веси Суздальского уезда, иже имеется село Холуй, поселяне пишут иконы без всякого разсуждения и страха.»
     Какова же география деятельности офеней-иконщиков? Так вот, исследования говорят, что иконы суздальских офеней можно обнаружить от Финляндии до Дальнего Востока.
     В 1754 году суздальский протоиерей Ананий Федоров писал, что «многия жители Холуя и Палеха отходят со святыми иконами в дальние страны – в Польшу, в Цесарию, ( русское название Священной Римской империи, а затем Австрийской империи) в Словению, в Сербы, Болгары и прочая, и там оныя святые иконы променивали.»
     Тут надобно отметить очень тонкий момент. Говорить, что икона продана, было нельзя. Следует говорить: она выменяна. На что? На что угодно: на другую икону, на какую-то вещь, картину и на… деньги.
     Но, оставим эти маленькие хитрости на совести верующих людей. Им так было удобно, ну и… Господь с ними.
     А вот сейчас важный момент: офени, как пишут источники, заранее выбирали и готовили свой будущий сегмент рынка, ориентируясь на запросы, интересы и покупательную способность той группы населения, куда они отправлялись.
     Понятно? И Сашка тут же представил себе офеню, который собрался реализовывать свой товар в той деревне, районе даже, где они только что были с Самоходкиным. Что из себя представлял тот район? Промышленности никакой, сельское хозяйство на нуле, поскольку земля бедная и урожаев хороших быть не может, народ бежит на заработки кто куда, оставшиеся перебиваются с хлеба на воду. Какой же товар возьмет с собой офеня? Да самый что ни на есть завалящий: фолежные иконы, краснуху и прочая.
     Но ведь не выгодно это офени, казалось бы. Ради сущих копеек мотаться по губерниям. Но тут еще одна хитрость есть. Дело в том, что офеня обязан был выправлять проездные документы на право торговли. Так вот он оформлял законным образом небольшую партию дешевых расхожих икон никонианского благочестия, одобренных Священным Синодом и не вызывающих подозрения у полиции, штук 10 -15, например, а еще брал с собой штук 100 икон старообрядческого толка, никак, естественно, не оформленных. И вот на них-то он и зарабатывал.
     Читал сейчас все это Сашка и сильно завидовал офеням тех времен. А как же? Они могли законным образом оформить свою деятельность! Получить официальные документы на торговлю иконами! Круто! И практически ничем офеня не рисковал, провозя нелегально те же старообрядческие иконы. Сашка не сомневался, что он их оформлял тоже как дешевые и вез вполне законно. Да разве мог рядовой полицейский тех времен отличить фуфло от той же старообрядческой иконы? Да никогда. Как и сейчас.
     Мотается Сашка с Петровичем по дальним городкам и деревням и сопровождает их… постоянный страх. Да, да. И что из того, что они не воруют? Да если тормознут их в каком-нибудь зачуханном городке и обнаружат иконы в машине, то, можно не сомневаться – ребята тут же окажутся в камере. И местный следователь будет орать, что они вывозят национальное достояние, что надо проверить, не они ли обокрали на днях храм в деревне Кудыкино и пр. и пр. И бесполезно доказывать этим ментам, что иконы, которые обнаружены в их машине – среднего письма, написаны в конце 19 века, музейной ценности не представляют и т.д. Кому доказывать?
     Тут как-то, недавно совсем, возвращались они из очередной поездки. Зима, метель, на дорогах гололедица, поздний вечер, не видно не зги. А перед этим они купили у местного художника овальной формы картину какого-то западного мастера конца 18 – начала 19 века. Очень неплохая живопись, крокелюры, как и положено, но… не помещалась она в багажник! Размер не позволял. Закрыли ее, конечно, тряпками, бумагой, перевязали тесьмой как следует, но… стрем-то остался, потому как торчит она наполовину из багажника. А у них в машине еще и икон несколько. И вот едут они не спеша, потому как в такую непогодь спешка не нужна совсем, и замечает Сашка, что им на хвост милицейская «канарейка» села.
     - Петрович, - говорит Сашка, поглядывая в зеркало заднего вида, - менты на хвосте, уже километра три, как сидят.
     - Где? – заволновался Петрович, - что же ты молчишь?
     - Почему молчу? Вот – говорю. Может, тормознем где? С понтом – пописать.
     - Нет! – завопил Петрович, - а вдруг и они тормознут?
     - Ну, - пожал плечами Сашка, -  вместе и пописаем.
     - Саня, - замахал руками Петрович, - тебя менты не прессовали, не держали в камере, а я уже это проходил. Им не докажешь ни хрена, как увидят икону, все равно что бык – красную тряпку. Ты для них уже преступник.
     В общем, так и ехали с ментами на хвосте километров двадцать, пока они не свернули в сторону.
     - Ух, - вздохнул облегченно Петрович, - пронесло, Саня.
     А Сашка понял тогда, что страх будет всегда сопровождать их в этих поездках и к этому надо относиться как к неизбежному злу: кто крутится в этой стране и не живет на зарплату, того будет всегда преследовать страх.
     Ладно, что там еще интересного можно узнать об офенях? А вот: исследователи пишут, что владимирские офени были в основной своей массе зажиточными людьми. Разбогатевший офеня строил просторный новый дом с различными нововведениями, которые наблюдал в своих поездках.
     Одевались офени также отлично от крестьян, особенно это было заметно в городе. ( Вспомним Петровича с Сашкой в кожаных пальто, дорогих фирменных джинсах и ондатровых шапках) Например, холуйский офеня-иконщик покупал светскую дорогую одежду, но высшим шиком считался шелковый азиатский халат. Халат восточный, на вате. Выходивший на прогулку офеня надевал его поверх черных панталон, галстука и жилета с часами и бронзовой цепочкой.
     Но!.. Во время поездок, ради выгоды, офеня менял светский костюм на рясу чернеца-старовера, если надо, отращивал бороду и волосы по требованию «согласия», что позволяло войти в доверие и выгодно обменять свой товар на старинные, даже византийские образа.    
А еще о владимирцах говорили, что они могут считаться лучшими представителями северорусского типа. Они рослы, сильны, красивы. Им присущи серьезность, упрямство, самоуверенность и гордость.
     Вязниковец никогда не согласится, что есть люди лучше владимирцев.
     -Итак, - думал Сашка, -  какие можно сделать основные выводы из прочитанного? Выводы следующие: здесь четко прослеживается вертикаль, по которой шла вся эта деятельность. В самом низу – офени-иконщики, они же – старинщики, хотя некоторые исследователи их разделяют. – Это неправильно, - уверен Сашка, - не может офеня иконщик только продавать дешевые поделки и ни в коем случае, даже при удобных обстоятельствах, не интересоваться старинными иконами. Надо быть идиотом, чтобы так поступать. Какой же профессиональный торговец станет упускать явную выгоду? Да он на своей лошаденке отмахал не одну сотню верст, замерзал, голодал, ночевал в поле, волки за ним гнались, разбойнички ограбить пытались, а он теперь от выгодной сделки откажется? Да ни в жисть! И куда сбыть старину, он знает, конечно: круг их достаточно тесен.
     Далее. Особенно эта категория офеней стала расти во второй половине 19 века, когда «открыли» древнерусскую живопись. Помнишь, читатель? Кто-то по нечаянности обнаружил, что под потемневшей до черноты олифой существует прекрасная живопись, а под ней еще одна, а там еще… 6-7 слоев может быть, пока не доберется исследователь до первого.
     И продавали наши офени дешевые «суздальские письма», выменивая их на старинные иконы, богослужебные книги, предметы старинной утвари. Кто-то из них имел прямой выход на столичных антикваров и сбывал им вырученный товар. Кто-то продавал все это старообрядцам, которые всегда ценили старину.
     Выше офеней- иконщиков стояли иконописцы-старинщики и реставраторы, которые приводили в надлежащий товарный вид покупаемую у офеней старину.
     Еще выше были известные собиратели раритетов, и уж на самом верху – титулованные особы.
     Так, например, посредником между иконным миром и императорским двором выступал в свое время известный знаток русской старины и меценат князь Ширинский-Шихматов, через него мастерская братьев Чириковых поставляла древние иконы для императорской фамилии и многие из этих икон приобретались у офеней.
   Иконники-старинщики скупали у офеней старые иконы возами в надежде, что среди 50-100 икон окажется десяток старых и ценных.
     После расчистки иконы дорого продавали крупным коллекционерам – Харитоненко, Морозову, Рябушинскому и другим.
     Сашку более всего удивляла и восторгала  масштабность деятельности: производили иконы миллионами, сотнями тысяч, продавали и скупали возами. Да им такое и не снилось! Или эти офени им в наследство одно фуфло оставили?
     Но вот что Сашке стало особенно ясно: совсем не случайно их путь лежал во владимирскую область. А как же? Уже было ясно, что офени были зажиточными людьми, да к тому же лучше других рабирались в древнерусской живописи. И что, разбогател офеня, построил себе хоромы, а в передний угол повесил фолежные иконы? Да это как себя надо не уважать! Нет, он купит икону у лучшего иконописца, а то и старинную себе оставит, особо понравившуюся. И так поступали все его друзья-коллеги. Да еще друг перед другом похвалялись, у кого иконы лучше.
     Так что и в Вязниках, Холуе, Мстере, Палехе, Суздале и во многих, многих окрестных селах, деревнях, городках были в основном иконы хорошего письма. Другое дело, что к тому времени, когда Сашка стал заниматься этим промыслом, большевички успели уже истребить огромное количество икон. Да и народ, одурманенный большевистской пропагандой, пожег да порубил на лучины тысячи и тысячи бесценных икон.
     Так что спасать надо оставшееся! Нет, не зря Сашка провел время в Историчке. Ни один Петрович ему все это не рассказал бы. Теперь Сашка понимал, где надо искать  иконы хорошего письма, а где их быть не может…
     Прочесывать надо прежде всего богатые села. Стоп. А ведь село, где вырос Сашка, да и окружающие села и деревни бедными никак не назовешь. И благодарить тут надо прежде всего предприимчивых людей, которые развили в этих местах еще в 19 веке текстильное производство. Да, землица здесь не особо богатая, в основном суглинки, но, если удобрять кормилицу, то вполне можно прокормить и семью, и скотинку. Но это все подсобное хозяйство. А основной доход семья получала, работая на текстильной фабрике.
     Ну, это сейчас, при социализме, - скажет кто-то, - потому как рабочий класс гегемоном стал, а раньше-то его угнетали до невозможности капиталисты проклятые.
     Ну, будет, будет. Сашка в свое время учился в вечерней школе, двухэтажное кирпичное здание которой построил еще в конце 19 века владелец фабрики Заглодин. А мама Сашкина работала медсестрой в больнице, которую для рабочих построил все тот же фабрикант. Причем это был целый комплекс: здесь был роддом, терапевтическое отделение, инфекционное, добротный дом для врачей, физиотерапевтическое отделение и в самой глубине обширной территории – морг. Все было продумано. Была в селе и баня, построенная тем же Заглодиным. И дома сельчан были в основном добротные, крытые железом.
     И еще один момент. Вокруг большого села существовали поселения старообрядцев, а этот народ в бедности жить не любит!
     И Сашка делает вывод: да нечего мотаться по дальним губерниям, здесь надо осваивать территорию! И, конечно же, потихоньку обзаводиться людьми, которые будут поставлять тебе товар.
     И вот этот вопрос очень непростой. Узнают о тебе прежде всего люди с криминальным прошлым. Да, они время от времени будут приносить иконы. Да, «обуть» их легче легкого, потому как в сути вопроса они ничегошеньки не понимают. Все так. Но, почти все, что они тебе принесут, будет с тем или иным криминальным оттенком. Мягко говоря. И как быть? А так, как делают все, кто занимается подобным бизнесом. Никогда не пытаться узнать, где и как добыта икона. Тебе принесли, ты поторговался, заплатил и человек довольный ушел. Я не я, кобыла не моя. Финита.
     А если не можешь работать таким образом – уходи. Потом-то Сашка убедился, что и «Иваны», и Петрович, и многие другие, с кем еще предстоит ему познакомиться, работали по таким правилам, менты время от времени дергали ребят, но ни один из них не пошел по уголовной статье. Судя по всему, между «досочниками» и ментами существовал негласный договор: вы сами не воруете доски и уж тем более не занимаетесь разбоем, а мы вас не сажаем. Да, время от времени теребить будем, потому как вам многое известно бывает и какой-то нужной информацией у вас можно разжиться, но… работайте, ребята. Не нарушая статей Уголовного Кодекса.
     А сейчас Сашка вспомнил еще, что офени для интересов дела отращивали бороду, переодевались в платье староверов и пр.
А ведь он знал такого человека в их городе! Это был его тезка по кличке Шурик-сапоги. Дело в том, что он практически круглый год носил одну и ту же обувь – грубые солдатские кирзовые сапоги. Ну, и одет он был соответственно. На вид – не дать, не взять сельский Ванек. Так и хочется дать ему рубль на опохмелку.
     И вот тут вы здорово ошибаетесь! Это по тем временам был один из самых богатых людей города. Занимался, как и Сашка, досками. Только если Сашка был еще птенец неоперившийся, то Шурик-сапоги был матерый досочник. Он однажды создал себе образ эдакого блаженного и теперь успешно «косил» под него. Мы уже с вами этот образ прорабатывали и знаем, что на Руси к ним с почтением относились. Могли и обидеть, конечно, ну, а кто в наше время от этого гарантирован?
     Зато Шурик в этом образе входил практически в любой дом и гнал там такую дуру, что редко когда уходил без добычи. Ведь люди не любят, когда приходит к ним кто-то весь из себя, в кожаных пальто и ондатровых шапках а он сидит в ж..е. и шансов вылезти из нее никаких нет. А тут свой чувак подскочил, такой же занюханный, но вот… икона ему нужна для любимой бабушки, украл у нее злодей какой-то… как не выручить коллегу, а он еще и на бутылку дает.
     Шурик, кстати, по окрестностям на велосипеде разъезжал. Таком же облезлом, как он сам. Думается, он его специально наждачной бумагой обшкурил, чтоб вид соответствующий придать.
     Но, недавно купил себе новый велосипед с мотором! Конечно, имидж слегка подпортился, но что делать? Оказывается, подвихнул он ногу как-то и крутить педали стало невмоготу. Ну, и потом, велосипед с мотором… это все-таки не автомобиль.
     А на днях средь досочников, да и не только их, разнеслась про Шурика веселая история. Сломалась в этом мопеде какая-то несущественная маленькая деталька. Но, прошу не забывать, в какое время  живем – всеобщий дефицит никто не отменял.
     Деталька-то маленькая, но без нее мопед ехать не хочет. А купить ее можно только в Москве. И вот Шурик приходит на «бан»,  (вокзал, то есть, выражаясь офенским языком) берет такси и едет в столицу за запчастью. А ее в наличии нет. Обещают привезти через два дня. Шурик едет назад. А через два дня опять берет такси и едет за деталькой. А ее опять не подвезли.
     Короче, на такси Шурик промотал в порядке 350 рублей. А новый мопед стоил… где-то рублей 200 с небольшим. Где логика? А нету. Это был вопрос принципа. А денег у Шурика хватило бы и на новую «Волгу» по рыночной цене. Еще бы и остались.
     И тут вопрос: а Сашка смог бы вот также «косить» под дурачка, одеться чуть ли не в лохмотья? Вряд ли. Да он и не пробовал. Ну, не каждому это дано, такое вот перевоплощение. И потом… что-то смущало здесь Сашку и он долгое время не мог понять, что именно. А потом просек. Взять, допустим, актера. Играет он нынче вечером… Плюшкина. И вот подъезжает этот актер на новенькой «шестерке» к театру, костюмчик на нем английский, туфли итальянские , прическа в салоне красоты сделана своим мастером. Зашел в гримуборную, поколдовал там с часик и вышел на сцену… один в один Плюшкин, как его Николай Васильевич описывал.
     Но после спектакля-то актер опять весь из себя! Снова светский денди. То есть это перевоплощение на период работы, не более. А Шурик-сапоги в образе жил постоянно. Никто его другим не видел. В общем, это уже не Станиславский, это… Кащенко, скорее.
      
       

                Глава 27.


      
     Тем временем Петрович «нарисовался». Привел себя в порядок под капельницей. И рвался в бой.
     - Александр! – Почти торжественно объявил он, заявившись к Сашке на съемную квартиру, - есть дело. Я, пока под капельницей лежал, познакомился с земляком твоим – неким Глущенко. Евгением зовут. Знаешь такого?
     - Знаю, - пожал плечами Сашка, - у него прозвище «камбала», потому как один глаз стеклянный. В отделе снабжения на комбинате работает. Еще когда отец замдиректора был…
     - Саня, - перебил Петрович, - не будем углубляться в историю. Твой батя давно не работает уже. А то, что Глущенко из старообрядцев, ты в курсе?
     - Нет, - протянул Сашка, - и что из этого следует?
     - А то, что в соседней деревне проживает его тетка – баба Настя, старообрядка тоже, и у нее есть доски. Живет одна, страдает экземой. Евгений обещал познакомить с теткой. Ты ж знаешь уже, что к старообрядцам в дом попасть проблематично.
     Что верно, то верно. В дом к старообрядцам попасть не то, что проблематично, а практически невозможно, особенно если ты пришел с таким щекотливым вопросом, как покупка икон. Можешь не сомневаться, что будет тебе тут же «от ворот поворот».
     Да что там в дом – не во всякий старообрядческий храм ты можешь войти. От чего это зависит? От «согласия». Например, есть старообрядцы-часовенные на Урале и в Сибири и в храм они чужих не пускают, так как боятся «замирщиться» от новопришедших. Ну, и конечно, банально боятся ограблений. Что справедливо.
     А вот другие «согласия» терпимо относятся к людям, интересующихся верой и приходящим в храм.
 Но тут опять есть нюансы. Придти-то ты можешь, но тебе запрещено: креститься, кланяться, ставить свечи, целовать иконы, брать просфору. Но вместе с тем при входе в храм принято делать двуперстное крестное знамение, иначе хозяева вас не поймут.
     Кстати, а что означает двуперстное знамение? А вот: указательный палец символизирует божественную природу, а средний, преклоненный, человеческую, послушную божественной природу.
     Троеперстие же символизирует Святую Троицу.
      Старообрядцы считают, что изображение Креста тремя перстами в честь Святой Троицы символически неверно, потому что на Кресте распялся и страдал Иисус Христос тварными душой и телом, а не вся Троица божественною природою.
     Ну, и что, казалось бы? А то, что на Поместном соборе 1656 года все крестящиеся двоеперстно были провозглашены еретиками и преданы анафеме, то- есть отлучены от церкви и подвергнуты жесточайшим гонениям.
     Нет, там много чего еще было, окромя крестного знамения, и все это «замутил» патриарх Никон, чтоб, по большому счету, к власти прийти не только духовной, но и светской! То есть, стать выше царя!
     И пошли сжигать раскольничков живьем! Да отымать праведным трудом нажитое. Да ссылать в Тьмутаракань. Беспредельничать, одним словом.
     Ай-ай-ай! Но ведь в конце концов, на Поместном соборе Русской православной церкви 1971 года все дониконовские русские обряды, включая древнее двоеперстие, были признаны православными и анафемы на них принято считать «яко не бывшие.»
     Всё зашибись, короче. Ну, сожгли живьем(!) тысячи людей – говна пирога. Поотнимали у них дома, добро всякое – но ведь через триста лет отменили всю эту мутату. Извините, дескать, ошибочка вышла. Хотя… точно не могу сказать: извинялись эти ребята или нет.
     Ладно. Будем считать, что это их – верующих – внутреннее дело.
А вот Сашка с Петровичем никого в заблуждение не вводили: заявились вместе с Камбалой к его тетке, с подарками, правда – конфеты, пастила, тортик даже «ленинградский» и… бутылка водки. Племянник сказал, что баба Настя от выпивки не откажется. Это обнадеживало. С выпившим человеком дело всегда легче вести. Бывают, бывают исключения, когда человек выпьет и в дурь попрет, но это, все-таки, исключения.
     Так вот, вошли гости к бабе Насте и ни один на передний угол лба не перекрестил. Ни двоеперстием, ни троеперстием. Ну, не поднимается рука. Загадили коммунисты башку историческим материализмом и вышибли Бога из головы напрочь. Даже у старообрядца Глущенко Евгения по прозвищу «камбала».
     А баба Настя скорее была не «баба», а именно «тетя» Евгения, вполне себе приятной наружности полная слегка женщина, круглолицая, сероглазая, не маленькая- не большая…
Это я к тому, что с такой не должно быть больших трудностей.
     Сели за стол, выпили, закусили. Языки у всех развязались, вспомнили общих знакомых, тетка Настя знала хорошо Сашкиных родителей и очень нахваливала их, «камбала» говорил, что работать с Сашкиным отцом, когда тот был замдиректора, было одно удовольствие, в общем, беседа протекала легко и непринужденно.
     Но вот Петрович позвал Сашку покурить на улицу: в доме старообрядцев курить строго запрещалось и Евгений, естественно, был некурящим. Вышли во двор и Сашка вопросительно посмотрел на Петровича, который тут же, как это у него бывало всегда в минуты волнения, отчаянно зажестикулировал:
     - Саня, ты видел доски?  - И, не дожидаясь ответа, горячим шепотом продолжил, - там же Солунский, да еще на коне! Понимаешь?
     Да, Сашка тоже с первых минут, как вошли, незаметно разглядывал иконы, висевшие в углу. Одна из них, наиболее яркая, состояла как бы из четырех частей, и Сашка знал, что это называется четырехчастник, на другой была Богородица, а вот на третьей был изображен всадник на коричневом коне, поражающий копьем другого всадника на белом коне.
     Знал Сашка и то, что иконы с изображением коней особенно дорого ценились досочниками и, соответственно – коллекционерами. Их – основных, и было-то всего несколько: Георгий Победоносец, Огненное Вознесение Илии, Архангел Михаил – воевода грозных сил, Чудо о Флоре и Лавре и вот эта - Дмитрий Солунский. Иногда, правда, убиенные князья Борис и Глеб изображались сидящими на конях. Можно встретить изображения коней и еще на каких-то иконах, но все-таки основные это вышеперечисленные.
     А на взволнованный вопрос Петровича Сашка спокойно ответил: - Понимаю. – Чем только рассердил своего учителя.
     - Александр, плохо ты еще понимаешь. Её надо брать обязательно!
     Взять икону в этот раз не удалось. Впрочем, как и в следующий визит. Баба Настя охотно пускала ребят в дом даже уже без племянника, выпивала рюмку-другую, но икону не продавала. Она пила чай с пастилой, хрустела баранками, благодарила за дефицитную мазь от экземы, но… была непреклонна.
     И только на десятый, наверное, визит, когда Петрович, почти уже отчаявшийся, выложил перед ней пятьсот рублей и сказал категорично, что или она меняет икону на эту сумму, или они с Сашкой уходят и не придут больше, баба Настя, махнув рукой, сказала устало: - забирайте Дмитрия, чего уж там…
     Уже потом, когда икону завернули со всеми предосторожностями в мягкую тряпицу, да в бумагу, баба Настя сказала:
     - Ни за что бы не отдала икону, если б ты – тут она ткнула в грудь Петровичу вытянутой рукой, - хоть раз сказал, что покупаешь ее. А ты, даже предлагая деньги, говорил всегда, что просишь поменять икону на такую сумму, потом на следующую… Я это оценила. – тут она повернулась к Сашке и сказала весело – а ты, Александр Николаевич, учись у своего наставника, как работать с населением надо.
     После этого замечания все дружно рассмеялись. Всё-то баба Настя видела, все подмечала. После этого случая Сашка никогда не позволял в своей работе даже малейшей небрежности, пренебрежения к тому, с кем в данную минуту имел дело, даже если это был последний алкоголик.
     А Петрович тогда заметил: - Я, баба Настя, всегда помню народную пословицу: « Образа и ножи не продают, а меняют.»
     Кстати, несмотря на то, что икона действительно была хорошего письма и достаточно редкого сюжета, не надо думать, что ребята на ней озолотились. Сказать честно? Всех больше за нее получила хозяйка – баба Настя. Евгению за «наколку» тоже чуток денег прислали. Минус траты на сладости, лекарства и спиртное. В общем, Сашке с Петровичем досталось по 250 рублей. Вот так. А вы думали?
     Именно после этого визита Сашка решил, что надо как можно быстрее начинать работать одному. И не потому, что он такой вот «кидальщик». Просто смысла не было. Хлопот много, а результат слабый. А в бизнесе копейку надо уметь считать.
     Через какое-то время у бабы Насти купили и четырехчастник. Это, между прочим, сугубо старообрядческая икона и представляет собой мини-иконостас. По другому говоря, это икона, разделенная на четыре части, в каждой из которых написан свой, самостоятельный сюжет. Ведь на протяжении многих веков  преследовали старообрядцев, зачастую, чтобы спастись, надо было собраться как можно быстрее и уехать, скрыться, взяв с собой лишь самое необходимое. А куда старовер без иконы? А тут не то, чтобы иконка, а иконостас с разными святыми, каждому из которых можно на что-то пожаловаться и что-то попросить в зависимости от его вида деятельности и приоритетов.
     У бабы Насти на частнике были изображены Казанская Божья Матерь, Мученица Параскева, Георгий Победоносец и Николай Угодник.
     Мне кажется, эти святые всем известны. А если вкратце пройтись по ним, то можно сказать, что Казанская Богоматерь призрит за спящим ребенком,(хотя, чего за ним – спящим, призревать: спит себе и спит человек.) защитит от зла, затруднений в жизни и беды. Николай Угодник годится на все случаи жизни. Георгий Победоносец защищает всех военных, в том числе и новобранцев. Параскева-Мученица, прозванная Пятницей, охраняет семейное благополучие, ее можно просить о даровании хорошего мужа, она же исцеляет от недугов.
     Сашка, кстати, теперь вот что решил. Как только в процессе работы возникали какие-то вопросы, он ехал в Историчку. Да, вкратце на них мог ответить Петрович. Но, во-первых, иногда он сам почти ничего не знал по существу вопроса и ответить мог действительно двумя-тремя словами, а во-вторых, Сашке не хотелось своими вопросами настораживать напарника. Ну… ни к чему это.
     Вот и сейчас он опять сидел в библиотеке, обложившись книгами. Интересовали его сегодня два момента: кто такой Димитрий Солунский и почему святая мученица Параскева прозвана Пятницей.
     Итак, святой Димитрий. Родился в 270 году в Фессалониках, (современное название Салоники, славяне называли город Солунь, отсюда и «Солунский») в семье римского проконсула. Шел третий век христианства и римская власть в эти годы беспощадно преследовала и уничтожала христиан. Тем не менее, несмотря на высокую государственную должность, отец Димитрия был тайным христианином. Мать тоже. Сына они тайно крестили. (Тут можно сделать вывод, что Службы безопасности как таковой в Римской империи не было, иначе как можно объяснить, что высокий государственный чиновник на протяжении нескольких десятилетий проповедовал, пусть и по тихому, враждебную религию и не был разоблачен.)
     Сын рос, «как у Христа за пазухой», получил хорошее образование, в том числе и военное, достиг уже совершеннолетия, но ничем пока себя не проявил. Мало того, ему уже было 35 лет, когда умер отец и освободил место проконсула.
     И вот император Галерий Максимилиан, только-только вступивший в 305 году на престол, вызывает Димитрия к себе и, убедившись в его образованности и воинских способностях (каким образом, правда, неясно) назначает его на место отца проконсулом Фессалоников.
     Причем сразу же обозначает перед вновь назначенным высоким чиновником главные задачи: 1) Защита от варваров. 2) Истребление христианства. Причем по второму пункту император выразился следующим образом: -«Предавай смерти каждого, кто призывает имя Распятого.»
     Но это, извините, «веревки»! Трезвый умом человек должен был немедленно отказаться! Придумать что-нибудь, «закосить» под неизлечимо больного, сослаться на занятость, да мало ли! Нет, Димитрий, ничтоже сумняшеся, принимает назначение, едет в родные Фессалоники и тут же, с первого дня начинает агитировать народ принять христианство.
     Он на что рассчитывал? Была хоть какая-то логика, смысл в его действиях? Папаня-то с маманей куда умнее были. Батя сколько лет у власти был и какую-то работу тайную по распространению христианства проводил, наверняка, потому как число христиан в Фессалониках, несмотря на гонения, явно росло. Ведь окрестил он тайно сыночка своего, значит, было где. Следует из этого, что сие таинство совершалось периодически.
     Так получается, что папаня действовал гораздо результативнее сына, однако в анналы истории не попал. А сынок-то гораздо честолюбивее отца был!
     Император, конечно же, очень быстро узнал об измене. А как это еще назвать? Давайте называть вещи своими именами. Так вот, возвращаясь из военного похода, он, естественно, захотел заглянуть в Фессалоники. И это ничего, что надо было сделать крюк – навести порядок было важнее.
     Проконсул Димитрий узнает о том, что император движется к Фессалоникам и отдает приказ своему подчиненному, слуге Луппу раздать свое имение и все, что в нем было, нищим со словами: - Раздели богатство земное между ними – будем искать себе богатства небесного.
     Ну, тут уже не отнять, не прибавить: человек решил обессмертить свое имя. Что это, как не честолюбие?
     Ладно, смотрим, что было дальше. А дальше император вошел в город, кинул в темницу изменника-чиновника и, чтоб успокоить нервную систему, решил устроить гладиаторские бои.
     В боях особо отличился его любимец гладиатор-германец Лий – отменный силач, который раз за разом побеждал выходивших против него христиан и сбрасывал их на копья воинов.
     О чем говорят эти сведения, дошедшие до нас? Ну, конечно, о том, что у христиан в Фессалониках уже были свои воины. Так не разумнее было бы проводить глубоко законспирированную подпольную работу, создать ударные отряды, организовать эшелонированную оборону, объявить Фессалоники христианским городом и защищать их до последнего воина! А там, кто знает, может, и разгромить римские отряды и… Но, не будем дальше фантазировать.
     Нашелся среди христиан некто по имени Нестор, который понял, что нужно спасать ситуацию. Он пробрался в темницу к Димитрию и тот благословил его на бой с Лием.
     Тут опять возникает вопрос: а где была стража? Сидит особо опасный преступник, кинутый в каземат самим императором, и вдруг приходит некто и когда его спрашивают о цели визита, отвечает: за благословением, мол. – А, ну, проходи, недолго только…
     Ребята, позвольте не поверить. Ладно, получил Нестор благословение и скинул германца Лия на копья воинов.
     Опять та еще картинка получается. Сидит на трибуне император, внизу его воины римские побежденных христиан на копья ловят и вдруг появляется некий юноша и сбрасывает на эти копья любимца императора? Ну, во-первых, император, видя эту картинку, должен был вскочить и выставить вверх большой палец, что означало сохранить жизнь побежденному. Во-вторых, куда смотрели воины, стоявшие с выставленными остриями вверх копьями? Они что, бараны безбашенные, не видели, что сверху на копья падает Лий?
     Сплошные нестыковки. И что теперь оставалось делать императору, который хотел развлечься и расслабиться, а получил головную боль? Естественно, он, узнав, что это Димитрий сделал неуязвимым Нестора, приказывает воинам «замочить» обоих. Что те и сделали.
     Ну, а дальше по отработанной схеме: через какое-то время Димитрия канонизировали, (Нестора, кстати, тоже.) он стал совершать различные подвиги, в том числе и тот, что на иконе, где , сидя на коричневом коне, он поражает копьем болгарского царя-язычника Калояна, осаждавшего родные для Димитрия Салоники в 1207 году и сидящего, в свою очередь, на белом коне.
 Россияне вообще со временем стали считать, что Дмитрий был русским и стал он главным покровителем воинов и защитников Отечества.
      Да, читал все это про Димитрия Солунского Сашка и понимал, что с его башкой, засранной историческим материализмом, он никогда не станет верующим христианином. Ведь тот что должен делать? – Верить безоговорочно!  Не размышлять, не рассуждать, не анализировать… Тупо верить. А у него не получалось.
     С другой стороны, он видел, что иконы стали притягивать его какой-то магической силой. Он был за последнее время дважды в Третьяковке и бродил не спеша только по залу древнерусского искусства, который раньше пробегал, почти не глядя. В чем дело? А скорее всего в том, что он все-таки стал, пусть немного совсем, разбираться в древнерусской живописи, икона стала притягивать не только его взгляд, но и душу. Но… только хорошая икона. Ну, да, в музее другую и не увидишь, но вот поэтому он и бродил там по залу с удовольствием, даже смотрительницы стали на него поглядывать с подозрением.
     Но, с другой стороны, это совершенно нормально, что ему нравились иконы хорошего письма: он потихоньку стал разбираться в тонкостях древнерусской живописи и, соответственно, мог оценить работу искусного изографа. Ведь не может профессиональному музыканту нравиться опус дилетанта. Слесарь высшего разряда без труда разглядит заусенцы на изделии ученика. Опытный хирург увидит несовершенство и кривизну шва, наложенного плохим специалистом.
     Ладно. Сашке надо еще про Параскеву-Пятницу почитать. Здесь, правда, все проще оказалось. Росла девочка в богатой семье сенатора, поверила в учение Христа и стала его продвигать в массы. Поверила не случайно, а под влиянием родителей своих, которые, почитая особо день крестных страданий Господних – пятницу, назвали свою народившуюся дочь Параскевой, что в переводе с греческого и означает Пятница.
     Но вот нагрянул как-то в их края начальник области, посланный специально для истребления христиан и совсем еще юная дева Параскева, «женскую слабость отвергши», отразила дерзновенное прельщение и угрозы.
     Читая эти строки, Сашка не стал даже додумывать, что за ними стоит, потому как стрем есть стрем и тут каждый волен поступать так, как хочет сам.
     Ну, а Параскеву подвергли пыткам и в конце концов обезглавили. А чего еще ожидать от язычников поганых?
     А потом пошло-поехало: стала Параскева покровительницей полей и скота, ей посвящались храмы и придорожные часовни – Пятницы, в день почитания Параскевы – 28 октября, нельзя было прясть, пахать, стирать, чтобы не запорошить глаза святой.
     У русских были распространены деревянные раскрашенные статуи Пятницы, иногда в виде женщины в восточном одеянии, иногда в виде простой бабы в паневе и лаптях. Статую Параскевы ставили в церквях в особых шкафчиках и молились перед ней.
      Вот как-то так.
     А история с бабой Настей лишний раз подтвердила, что в их краях еще много хороших икон, другой вопрос – как взять их. Да, здесь помог племянник бабки, но не всегда можно найти такого заинтересованного родственника. Другой наоборот тебя вломит немедля и велит на порог не пускать. Да и то, что Сашку в этих краях знали «как облупленного», все же больше мешало, чем помогало. Ну, как же, отец - уважаемый всеми человек на комбинате, у мамы в стационаре лечился чуть ли не каждый второй, когда они шли по селу, народ издалека раскланивался с ними, причем уважение это не было поддельным, а вполне искренним. И вот сын этих заслуженных людей приходит к вам в дом и начинает «выкручивать» иконы. Это как? Ну, неожиданно очень, по крайней мере. И потом, он же вроде  учителем работал? Выгнали? Не может быть. Хотя…
     Но, село есть село. Слухи быстро распространяются и вскоре большинству уже надоело обсуждать новость о том, что сын уважаемых родителей, бывший учитель Александр Николаевич стал заниматься иконами.
     А некоторые, наоборот, стали искать встречи с ним. Диалоги происходили премерно такие:
     - Николаич, привет!
     - Здравствуйте, - кивал Сашка, пытаясь вспомнить, как зовут подошедшего. Да, видел его, конечно, и не раз, он еще живет… у него жена… нет, дочка… ну… нет, не вспомню никак. И тут же спрашивал заинтересованно, как родного – Как дела? Здоровье как?
     - Да, нормально, - отвечал тот, смущаясь отчего-то, - тут это…  слышал, ты вроде как… иконы покупаешь.
     - Ну, да, - бодро отвечал Сашка, - я в музее теперь работаю. В Историческом. Знаешь, на Красной площади стоит? Вот для него и покупаю, если, конечно, она - икона, интерес представляет. Исторический.
     - О-оо! Представляет, еще какой интерес! – воодушевлялся визави, - она ж мне от бабки досталась, а бабке от…
     - Дедки. – Перебивал Сашка, - я эту песню знаю, любезный. Ты икону можешь показать?
     - Ну… - мялся мужик, - там, понимаешь, Боженька нарисован… еще… не помню что. – и опять заинтересованно так – Вот она сколько может стоить?
     Такие разговоры утомляли, конечно, раздражали, но… Поддаваться этому раздражению было нельзя. Любой из этих подошедших был потенциальным клиентом и знать, что там у него на самом деле, было нельзя, пока не увидишь своими глазами. А потому никакого пренебрежения!
     Но появились и другие… клиенты. Вышел тут как-то Сашка от родителей, которых навестить приехал, подошел к машине и только, открыв дверь, хотел в нее сесть, как кто-то положил руку на плечо. Сашка от неожиданности вздрогнул и обернулся. Рядом, возвышаясь на голову, стоял его бывший одноклассник Чекулец и криво улыбался. Это он когда-то испытывал на прочность только что подаренные отцом часы, грохнув их о бетонный пол. Сейчас Сашка знал о нем только то, что Чекулец появлялся на воле как в отпуск. Выйдет из тюрьмы, погуляет месяц- другой… как повезет, в общем, и опять на зону. Причем садился он по самым что ни на есть дурацким  статьям: то морду кому-то по пьяни набьет, то курицу у кого со двора стащит, то… Но все дело в том, что он рецидивист и участковому на участке такой человек не нужен вообще. Он всю статистику портит. А потому чуть что – вперед, в ставшие уже родными пенаты!
     И тем не менее у Чекульца была жена – маленького роста молодая женщина, работающая на комбинате. Как ни странно, была она человеком глубоко порядочным, плохого про нее никто сказать не мог, пока Чекулец отбывал очередной срок, безропотно ждала его и не позволяла себе чего-то такого… Впрочем, здесь может быть срабатывал инстинкт самосохранения: если бы Чекулец, выйдя с зоны, узнал о проделках жены, то… Он и так-то, когда «нажрется», измывался над ней как мог: и бил, и даже подвешивал на веревке к потолку, и таскал за волосы…
     Но это все, только когда был пьяным. Трезвый он и мухи не обидит. Детишек очень любил. Своих-то не было, так он соседских нет-нет, да и приголубит. Огромной ручищей своей, сине-черной от татуировок, погладит ребятенка по головке и улыбается при этом кривовато так. По другому не умел.
     Он и сейчас, глядя Сашке в глаза, улыбался своей кривой улыбкой и протягивал ту самую, исколотую чернилами лапищу:
     - Здорово, Саня. – сиплым басом произнес он.
     - Привет… Чекулец. – протянул Сашка руку в ответ, – какими судьбами?
     - Да, вот, слышал, что иконы ты покупаешь. Если что, возьмешь? – в лоб спросил Чекулец.
     Так у Сашки появился… постоянный, можно сказать, поставщик  икон. До той поры, пока его снова не посадят, конечно. Согласно раз и навсегда выработанной тактике, Сашка никогда не спрашивал Чекульца, где он взял иконы. Да это и несерьезно было, хотя Сашка вовсе не исключал, что тот совсем не обязательно иконы воровал, хотя и не без этого, конечно. Но он просто мог вежливо, улыбаясь обаятельно, попросить кого-то принести иконку с чердака, из терраски, а то и снять со стены… И кто такому откажет?
     Но это все догадки. Сашке это совсем не интересно было. А вот покупать у Чекульца было чрезвычайно выгодно, поскольку тот, что естественно, совершенно не разбирался в живописи, да и деньгами не был избалован.
      Были смешные случаи. Как-то в городе к Сашке подошел цыганенок – мальчишка лет 14-15-ти и спросил, рукавом вытерев нос: - икону купишь?
     Сашка оглядел его с ног до головы, заметил, что из под поношенного пиджачка у того явно выпирает что-то и сказал просто: - куплю.
     - Она дорогая. – Сказал цыганенок, глядя испытующе на Сашку.
     - Почему ты так считаешь?
     - А вот. – ответил цыганенок, достал из-за пазухи небольшую доску с изображением, как успел заметить Сашка, Николая Угодника, повернул икону тыльной стороной и дал ему прочитать.
     На обороте старой доски чернильным карандашом были старательно выведены каракули: «Рублёф».
     - Да. – Покачал головой Сашка, - дорогая икона, у меня на такую денег не хватит. – сел в машину и уехал.
    
 
      
                Глава 28.

       
   
     … Так бежали деньки. Постепенно Сашка, мотаясь с Петровичем по их «досочным» делам, приобретал какие-то навыки, новые знания и, конечно, знакомства. А последнее, пожалуй, было самым важным. Известно, что всегда, в любом бизнесе главную роль играют связи, знакомства. А уж если твой бизнес полностью подпольный, как у наших «досочников», то без связей вообще никуда.
     В своем городе Сашка познакомился с Саней – козлом, которого я упоминал уже. Узнал про Шурика-сапоги, тоже известного читателю. Про братьев Ивана и Николая – основных купцов, которым сдавались доски, и говорить нечего. Была еще такая фигура, вполне серьезная, как Валентин по прозвищу Медведь. Нет, ничего медвежьего ни в его фигуре, ни повадках не было, и почему он носил именно такое прозвище, Сашка так и не узнал никогда. Наверное, тот же Петрович или кто-то из братьев ответили бы на этот вопрос, но я говорил уже, по - моему, что лишних вопросов, не относящихся к делу, Сашка старался не задавать. Ну, какая разница, кто какую кликуху носит? Важнее был, например, тот факт, что Медведь при случае мог взять и дорогую доску, хотя обращались к нему только в крайнем случае: уж очень он был прижимист. Наверняка у такого опытного досочника были свои поставщики товара и поэтому брать доски за высокую цену ему не было нужды, если только какая-то уж очень понравится и он решит взять ее для себя.
     Был еще такой парнишка Витя Яшенков, который тоже занимался иконами, но основной его работой был все-таки ремонт автомобилей. Жил он в собственном доме, недалеко, кстати, от «Иванов»  и в гараже сделал небольшую мастерскую, где мог произвести не только мелкий ремонт, но и перебрать двигатель, например.
     Забегая вперед, скажу, что уже в начале 90-х он спился и Сашка, увидев его незадолго до смерти, ужаснулся, насколько плохо тот выглядел. Он сидел на лавочке перед домом с сигаретой в руке, и Сашка, глянув на него, отшатнулся: на него смотрела сама Смерть! Лицо у Яшенка было землистого цвета, глаза потухли и взгляд был обращен в никуда.  На приветствие он чуть заметно кивнул и продолжал смотреть безучастно куда-то перед собой. Сашка все понял, повернулся тихо и уехал. Через несколько дней Яшенка похоронили.
     Ну, и в Москве, конечно, у Сашки появились новые знакомства. Прежде всего некто Александр Федорович. Фамилию не буду указывать, поскольку надеюсь, что он и сейчас жив и здоров. Нет, нет, ни в чем криминальном Александр Федорович замечен не был, наоборот, очень приятный, интеллигентный молодой человек. Хотя, он был постарше Сашки.
     Вообще хочу заметить, что все действующие лица здесь – не выдуманные персонажи, а вполне живые (до некоторых пор) люди.
Но это так – к слову.
     А Александр Федорович работал, между прочим, в онкологическом центре на Каширке. Нет, не врачом – инженером. Ведь такие сложные комплексы обслуживаются и инженерно-техническими работниками. Вот он в числе других и обслуживал. И иконы Сашка ему прямо туда возил, в этот самый центр. Однажды вообще смешной случай произошел: с сумкой, набитой иконами, Сашка застрял в лифте. Сидит как идиот между этажами и думает: вот сейчас откроются двери, а там менты. И говорят вежливо так – пройдемте с нами, мы вашу сумочку досмотрим. Чего только в голову не придет, когда с таким стремным товаром ходишь, да еще в лифте застреваешь. Все обошлось, конечно.
     Были и еще какие-то люди, которым Сашка с Петровичем периодически сдавали иконы, но к ним Сашка не сумел подобраться вплотную. Ну, да хватало и тех, кого я уже перечислил.
    
     Но, что-то мы все о работе да о работе… А ведь даже такие деловые люди, как наши герои, отдыхать должны, расслабляться. Работа-то нервная очень. Того и гляди повяжут. Это вам не в школе детишек учить. Отучил, потом с физруком винца сухенького вмазал, а тут и любовница рядом… на спортивных матах… Чем не полноценный отдых?
     А вообще интересно, в чем разница между отдыхом учителя и «досочника»? И есть ли она? Человек-то один и тот же.  Доходы, правда, разные. Ну, и график работы другой.
     Сашка в бытность свою учителем отдыхал совсем неплохо. Нечего Бога гневить. Все-таки отпуск у учителя большой, чуть ли не два месяца, соответственно и деньги он получает неплохие, уходя на отдых.
     Поэтому тот же Крым для Сашки и его семьи не был проблемой.
Причем ехали на море на месяц(!), а не как сейчас – на десять дней.
Да, снимали обычно комнатушку у хозяйки, с удобствами во дворе, необязательно даже близко от моря… Ну и что с того? Тут ведь главное – само наличие моря невдалеке, климат, тупое лежание на переполненном людьми пляже и т.д. и т. д.
     Чувствовал ли он от такого отдыха какие-либо неудобства? Вряд ли. Все дело в том, что как можно по другому, Сашка просто не знал. Он был «как все».
     Ладно, отпуск – дело святое. Но ведь надо отдыхать и в суровые рабочие будни. То есть остальные десять месяцев в году. После работы. Как отдыхают простые труженики? Мне кажется, набор тут не велик: пиво с друзьями, любовница, рыбалка, телевизор. (превалирует над остальными видами отдыха) Летом еще огород, если это можно назвать отдыхом, грибы. В основном все.
     И в те, советские времена, 99 человек из ста жили, работали и отдыхали именно так.
     Но был еще один. Не такой как все. Откуда же он взялся? Работает кем? Тут вариантов немало: горкомовские и исполкомовские работники – то есть власть. Расшифровывать не буду. Кто не дурак, поймет. Далее – цеховики. Они просто обязаны были появиться в стране всеобщего дефицита. Короче говоря, цеховик появлялся там, где государство недорабатывало и каких-то товаров не было на рынке: костюмы, джинсы, обувь, шапки, рубашки, носки и пр. и пр. Дело было опасное, их сажали, давали за подрыв социалистической экономики большие сроки, но они, вопреки давлению, продолжали работать.
     Далее можно назвать работников торговли, директоров предприятий, зубных техников и врачей, трудящихся моргов и кладбищ…
     В общем, были категории людей, которые не хотели жить как все.
     И вот теперь Сашка тоже стал принадлежать к одной из этих категорий.
     И перемены не заставили себя ждать. Причем их было достаточно. Например, как-то с Петровичем, сдав доски купцам, они заехали в ресторан «Якорь», расположенный на пересечении Большой Грузинской и улицы Горького. (ныне Тверская.) Это был в те времена, пожалуй, единственный рыбный ресторан в Москве. Занимал он небольшое помещение и бывали там в основном люди, умеющие ценить хорошую рыбную кухню. Среди них были и спортсмены, и актеры, и, конечно, деловые люди.
     Именно здесь Сашка впервые попробовал омаров и был просто в восторге. Хотя… наши раки, пожалуй, понежнее на вкус будут. А еще он любил осетрину. Вы можете смеяться, но осетрины Сашка мог съесть хоть килограмм, не выходя из- за стола. Кто-то скажет: -«съисть-то он съисть, да кто ж ему дасть.» Фигня, в те годы осетрина была еще вполне доступна, как и ее икра, впрочем.
     Так вот, в «Якоре» Сашка стал бывать при каждом удобном случае и однажды на входе в ресторан столкнулся лицом к лицу с земляком – это был уже знакомый нам Валентин по прозвищу Медведь. Встреча была неожиданной для обоих и они, поздоровавшись, тут же разошлись, но Сашка отметил для себя, что теперь и он, как и высокомерный «Медведь», ходит при случае пообедать в престижный «Якорь».
     Да, теперь поход в ресторан не казался чем-то чрезвычайным. Это раньше… тут Сашка пытался вспомнить, сколько раз он был в ресторане до того, как стал крутиться с досками и… не мог припомнить ни одного случая. В шашлычных да, бывать приходилось. В пивных… забегаловках. Ну, это уж совсем неприлично. В столовых и кафе, студентом еще. Но вот в приличных кабаках Сашка, оказывается, раньше и не был! Поверить трудно, как же он жил без этого? И не замечал даже, что рестораны как факт в его жизни отсутствуют!
     Он вот что заметил. Каждый визит в ресторан делал его выше ростом, придавал ощущение значимости, возвышал его над другими людьми, пробегающими в эти минуты за окном шикарной залы, где он сидел сейчас. Это такой показательный жизненный нюанс, сходный с ездой в собственном автомобиле. Ты уже точно не как все: на тебе дорогая одежда, часы, ты передвигаешься на собственном автомобиле и, наконец, ходишь запросто в дорогие рестораны. Кстати, он как-то сразу понял, что не надо вести себя высокомерно с официантом, в центровых кабаках Москвы это были высокие профессионалы и того же лоха, случайно забредшего в кабак, они распознавали еще у порога. Наоборот, делать заказ надо непринужденно, разговаривая с халдеем почти на равных, но вместе с тем чуточку снисходительно, не стесняться спрашивать совета по какому-то незнакомому блюду, дескать, а это что за хрень, что-то не приходилось раньше пробовать. В общем, тогда ты можешь иметь пусть небольшую, но гарантию, что этот обаятельный официант не плюнет в твой бифштекс на подходе к столу. И вообще ходить лучше в один и тот же ресторан и со временем заиметь «своего» официанта, который будет встречать тебя еще у гардероба. И надо-то для этого совсем немного: давать более щедрые чаевые, чем другие.
     Такой официант был, например у Петровича в ресторане «Будапешт». Да, конечно, не самый крутой кабак. Но, по любому – центр, Петровские линии, Столешники, Трубная… Да и вот что я вам скажу: тогда, в семидесятые, в эти махровые советские дефицитные времена, набор блюд в любом кабаке был очень похожим. Рыбка красная, рыбка белая. Икра черная, икра красная. Сыр… да не было никаких таких сыров, их в кабаке и не заказывал никто. Далее: ветчина баночная, колбаса сырокопченая. На горячее: бифштекс, ромштекс, азу, лангет. Короче, никакой фантазии. Отличия были, безусловно, в ресторанах национальной кухни: «Арагви», «Узбекистан» и других. Но мы сейчас на этом вопросе останавливаться не будем.
     Мы в «Будапешт» пойдем. Перекусить. Петрович заранее позвонил уже, выяснил, что его знакомый халдей по имени Виктор сегодня работает и друзья смело завалились в кабак. Причем было их сегодня четверо: Сашка, Петрович, Саня-козел и… вот подзабыл Сашка, кто был четвертый. То ли Медведь, то ли… Ладно, пусть будет Медведь, так посолидней даже.
     Виктор работал в зале на втором этаже. Когда ребята вошли в просторный зал, то увидели, что там во всю идет гулянье.
     - Вы извините, ребята, у нас тут сегодня три свадьбы, - пояснил Виктор, - но вы не обращайте внимания, там лохи сплошные. Я вам столик прямо посреди зала поставил. Все будет видно.
     - Ладно. Так веселее даже. – сказал Петрович и ребята уселись за стол. Виктор накрыл его быстро и на нем оказалось ровно то, что я недавно перечислял: рыбка красная, рыбка белая, икра черная, икра красная, зелень, колбаска, ветчина, холодная телятина, водка, коньяк. Горячее будет позже. 
    Сидят ребята, бухают, закусывают. Оркестр играет, солистка что-то задушевное поет. Свадьбы периодически «горько!» кричат. Молодые обреченно целуются. В общем – дым коромыслом.
     А Сашке вообще скучно стало. Он только ест, а выпить не может, потому как вся компания приехала на его машине. А рулит-то он. И потом они должны все вместе ехать в Новогиреево к приятелю, там переночевать и ехать куда-то за досками.  Причем они только-только вернулись из поездки и она была весьма удачной: несколько тысяч чистого навара привезли.
     - Петрович, - сказал раздраженно Сашка, закуривая, - что-то ты привел нас в шалман какой-то: шум, гам, «горько» кричат, невесты какие-то стремные, как из плохого водевиля… И что, мы должны целый вечер на все это безобразие любоваться? Грустно как-то становится, однако.
     Петрович отреагировал моментально. Видимо, у него в мозгах тоже зрело уже недовольство и он придумал, как разрешить этот вопрос.
     - Скоро будет весело, Александр. – Ухмыльнулся он, встал из-за стола и направился к оркестру. Подойдя к музыкантам, он пошептался с ними, положил что-то в руку одного из них и направился назад. Не успел он сесть, как в микрофон объявили:
     - По заказу наших дорогих гостей будет исполнена популярная песня «Листья желтые»!
     Все три свадьбы дружно зааплодировали и пошли танцевать.         
     Да, в конце семидесятых это была одна из самых популярных песен. Музыку написал знаменитый уже Раймонд Паулс, слова Игорь Шаферан в соавторстве с Петерсом.
     Но ничего необычного в том, что Петрович заказал именно эту  песню, не было, поэтому ребята пожали плечами, налили еще и выпили, как и положено, за успех предстоящего дела.
     Но вот солистка закончила петь и к микрофону вновь вышел руководитель оркестра, невозмутимым голосом объявив, что «по заказу наших дорогих гостей исполняется песня «Листья желтые».
Со стороны свадеб опять раздались аплодисменты, правда, чуть более жидкие.
     А ребята посмотрели на довольную рожу Петровича и поняли, что он затеял игру, скорее всего, на целый вечер. Действительно, когда песню исполнили пять раз подряд, Петрович достал из лопатника деньги, протянул Сашке двести рублей и сказал: - Саня, еще пять раз, пожалуйста.
     Потом пять раз заказывал Саня-козел, потом… В общем, целый вечер оркестр исполнял только «Листья желтые». Невесты рыдали, хотели «белый танец», но им отвечали, что сегодня – только «Листья желтые». Поскольку солистка уже хрипела, позвали ей на смену певицу с первого этажа и они уже по очереди исполняли шлягер, от которого всех тошнило.
     Но «марку» надо было держать до конца и все за столом это понимали. Ближе к закрытию ресторана к столику подошел пожилой метрдотель и сказал обреченно: - ребята, у меня от этих «листьев» уже предынфарктное состояние, нельзя ли…
     - Нельзя, отец, – отрезал Петрович, - иначе деньги – на ветер.
     - Понял. – грустно кивнул метрдотель и пошел на свое место.
     «Листья» обошлись ребятам почти в тысячу рублей, но зато и вечер запомнился надолго. Думается, что участникам свадеб тоже.
     Спустя какое-то время Петрович попытался повторить этот номер в другом ресторане, совсем не центровом, а расположенном в Чертанове, на Россошанской улице. Был он, правда, совсем небольшой и попасть туда можно было только «своим» людям. Входная массивная дверь, как и положено в таком заведении, была закрыта, но сбоку от нее чернела кнопка звонка. На звонок в двери открывался «глазок» и человек по ту сторону решал, пустить или нет вновь прибывших.
     У Петровича как раз был очередной запой, когда они с Сашкой оказались в этом ресторанчике. Прилично уже выпив, Петрович подошел к музыкантам и долго с ними общался, пытаясь «забашлять» их на пятикратное исполнение «Листьев». Те не «подписывались» и только отрицательно кивали головой. Петрович повышал ставку, уговаривал, но получал категорический отказ. В конце концов к нему подошел администратор и сказал, что в их ресторане отдыхает приличная публика и такие номера здесь не проходят. На том Петрович и успокоился.
     Кстати, на Россошанской улице ребята оказались не случайно. Там, в одной из многоэтажек, в уютной, со вкусом обставленной однокомнатной квартирке жила девушка Надя, ставшая на какое-то время любовницей Сашки.  Почему не любовницей Петровича? А потому что его любовницей была девушка, живущая на той же лестничной площадке, что и Надя, но в квартире напротив. Так сложилось. А Надежда, между прочим, работала в одном из магазинов «Березка», где товары продавались только на чеки. Петрович, скорее всего, с Надеждой в магазине и познакомился. Да и пройти мимо такой девушки, не обратив на нее внимания, было трудно. Дело в том, что рост у нее был… где-то под метр девяносто. Вот кто-то улыбнется сейчас, а для Надюши это была трагедия. Вроде все есть: хорошая квартирка в Москве, работа в магазине, где бывает только солидная публика – а замуж никто не берет! Одно время любовником у Надежды был известный всей стране и миру путешественник, по образованию врач, телеведущий с обалденным баритоном, но… замуж-то он не звал! А уж он-то как раз и ростом подходил.
     Да, я упомянул тут, что Надежда в «Березке» работала. Ну, да, это такие магазины были, где можно было купить то, чего нет нигде в стране: аппаратура, все те же джинсы, обувь, продукты, да что хочешь можно купить, но на чеки Внешпосылторга. Иностранцы могли купить на валюту. Около этих магазинов всегда «фарца» отиралась. У нее можно было купить чеки один к двум, в лучшем случае один к полутора, но они могли и «кинуть». «Ломали бабки».
     Кстати, такие магазины и в братских республиках были, только назывались по другому: на Украине – «Каштан», В Азербайджане – «Чинар», в Латвии – «Дзинтарс», что в переводе означает «Янтарь».    
     Впрочем, я не собираюсь проводить экскурсию по магазинам «Березка». У ребят, кстати, небольшое приключение случилось, когда они к Надежде первый раз ехали. На дворе зима, мороз градусов двадцать, мужики отоварились как надо: шампанское, коньяк, фрукты, конфеты, торт, свиные отбивные с рынка… К серьезным девчонкам едут. И вот проезжают они по центру и аккурат около гостиницы «Москва» Петрович вдруг спрашивает Сашку озабоченно так: - Саня, что-то у меня под ногами сыро стало, аж хлюпает.
     Сашка чуть наклонился, мазнул пальцем по полу и попробовал жидкость на язык. Мать честная! Это ж потек краник отопителя и тосол весь в салон вытек. Он с этим сталкивался уже. И что делать? Все просто. Сашка взял из багажника пустую канистру (в «Жигулях» всегда надо было с собой возить множество нужных вещей: канистры с бензином, крестовины, крышку тромблера, хороший набор ключей и многое другое.) побежал в гастроном, который был на первом этаже гостиницы «Москва», попросил девчонок-продавщиц, чтобы они налили в канистру горячей воды и через десять минут можно было ехать дальше. Но уже без печки, поскольку вышедший из строя краник пришлось перекрыть и охлаждающая жидкость пошла по малому кругу. Чем это чревато? Был бы на улице «плюс» - ничем. А поскольку мороз и салон перестал отапливаться, то, во первых в машине стало холодно, а во вторых – мгновенно запотели стекла, так что ехать пришлось вслепую. А это Москва, в ней и тогда – в семидесятые, машин полно было.
     Ладно, доехали. Но воду теперь надо слить, они ж с ночевкой к девчонкам приехали. А мороз давит, вечер наступил, темнота кругом. Достал Сашка ключ подходящий и стал нащупывать гайку внизу радиатора, которую надо открутить и спустить воду. С трудом, но отвернул и вода вперемешку с остатками тосола хлынула на снег. Гайка упала под машину и искать ее Сашка не стал: утром найдется.
      А у девчонок было хорошо: вскоре после приезда ребят в квартире аппетитно пахло свиными отбивными, которые жарил Сашка, естественно, никому не доверяя мясо, апельсинами, чуть позже хлопнуло шампанское, играла хорошая музыка…
     А Сашка с Надеждой нашли общий язык, очень мило беседовали, некоторые неудобства создавал рост Надюши, но это только тогда, когда они вставали из за стола, а ночью – в постели, это вовсе не мешало.
     Что Сашке еще понравилось, так это маленький столик на колесах, заполненный всякими вкусностями, который Надежда  подкатила вечером, когда они остались одни, к кровати. Такое он вообще только в кино видел.
     А вот теперь скажите, господа: изменилась качественно жизнь Сашки после того, как он ушел из школы и стал работать с Петровичем? Кем он был до этого?  Скажем прямо – он был сельский лох со всеми отсюда вытекающими. Я вам по секрету скажу: что такое «минет», он только теперь узнал. Стыдоба! Сейчас любой ученик и тем более ученица начальной школы об этом знают. И не только. А Сашке-то уже тридцать было! И как он жил без этого? Неполноценно. А рестораны? А магазины «Березка»?
     Но и это не все. Саня-козел, например, приучил его ходить в баню. Подумаешь, скажет кто-то, Сашка ведь и раньше ходил в баню с отцом, а один раз с матерью – в женскую.
     Все так. Но сейчас он стал посещать Центральные бани. Поверьте, господа, разница между сельской баней, в которую ходил Сашка в детстве и этими банями, как… между «Жигулями» и «Роллс-Ройсом». Я даже с «Мерседесом» не могу сравнить, потому как это выше! С чем бы еще сравнить? Ну… как есть селедку и осетрину. Пить хороший коньяк и «бормотуху». Спать с молоденькой красавицей и… понятно с кем.
     Кто-то спросит: а почему не в Сандуны? Они ж вроде как более известны. Я отвечу прямо – куда Саня-козел привел, там и мылись. Разве знал что-либо Сашка об этих, безусловно, элитных банях? А вот которые из них главней, это вопрос.
     Дело в том, что когда-то, еще в 19веке, они не были конкурентами, так как клиентура в каждой бане была своя. В Центральных банях мылись купцы Первой гильдии, а в Сандунах – попроще. В Центральных генералы, в Сандунах – капитаны и майоры. Ученые, музыканты, врачи, банкиры – опять в Центральных. Центральные бани в разное время посещали генерал от кавалерии Брусилов, поэт Маяковский, клоун Карандаш(Румянцев), актрисы Рина Зеленая и Фаина Раневская, министр культуры Фурцева.
     И, конечно, там и там все было по высшему разряду. Хотя… разряды в банях были разные. 
              Но давайте я хоть немного расскажу вам, кем и как строились эти замечательные бани. Ну, нельзя проскочить мимоходом такую московскую достопримечательность. Придумывать, кстати, ничего не надо, все материалы есть у исследователя этого вопроса Евгения Владимировича Аксенова, коренного москвича, который пятьдесят (50) лет собирал материалы о Центральных банях. Материал достаточно большой, поэтому я сделаю выжимку из него, чтобы нам иметь представление о том прежде всего, как раньше относились к делу. К любому делу, я полагаю. Попутно, вы уж меня извините, буду кое-где комментировать.
     Итак: « … в Театральном проезде, во дворе Хлудовского торгового дома, ныне здания Департамента транспорта России, находятся Центральные бани. У бань – два трехэтажных корпуса – западный (левый) и восточный (правый)…»
     Так вот, в 1993 году Центральные бани закрылись. Они кому-то мешали? Вы – современные чиновники, их строили? Вы туда деньги вкладывали, как сестры Хлудовы? Или они нерентабельные были? Да ни в жисть не поверю! У хорошего хозяина такое заведение не может не приносить прибыль.
     Да, Аксенов пишет, что первые одиннадцать лет бани прибыли не приносили. Точнее, приносили, но затраты полностью не окупались. И это естественно: нужно было время на раскрутку, на то, чтобы обрасти постоянной клиентурой.
     Собственно, это понятно, почему именно в начале 90-х закрыли в центре Москвы Центральные бани. (небольшая тавтология, пардон) Старая, советская власть рухнула, новая еще ничего созидать не научилась, вот и хапала для своих нужд все, что приглянулось.
     А ведь это все уже проходили после 1917 года. Всю страну с ног на голову поставили. Вот, кстати, показательный случай, о котором пишет Аксенов. В 1918 году Центральные бани посетил вождь мирового пролетариата В.И. Ленин…
     Точнее, дело было так: « Летом 1918 года в доме №3 по Театральному проезду должно было состояться собрание московских водопроводчиков. Тогда в Москве впервые возникла ситуация, когда надо было подготовить и согласовать график веерного отключения воды в жилых домах. ( здесь Аксенов предупреждает, что водопроводчики – это высокопрофессиональные инженеры, а не слесари-сантехники)
     Кто-то Ленину «стуканул» об этом собрании и он явно захотел придать этому политическую окраску. Появившись неожиданно, сразу назвал собрание съездом, а заодно толкнул бредовую речь о построении коммунизма на всей планете.
     Вместо конкретной помощи Ленин, обругав мировой империализм, обещал уже в ближайшие дни дать заказ на изготовление 10 унитазов из чистого золота и попросил присутствующих установить их на Красной площади у Кремлевской стены, поскольку это «архиважно» и «архинужно» для пролетариев всего мира.
     В зале сидели профессионалы, которые знали, что стоить эта установка унитазов на Красной площади и подключение их к водопроводу, канализации в условиях тогдашних трудностей и дефицита всего будет очень дорого и никому это не нужно, а потому освистали Ленина и послали… в баню.
     Он, обиженный и оскорбленный, покинул собрание через запасной выход и неожиданно действительно пошел в баню, где его охрана быстренько организовала ему номер на 3-ем этаже западного корпуса.
     С кем он мылся, неизвестно, но вот то, что поднимался и спускался он на лифте, доподлинно известно со слов дежурившего в этот день лифтера по прозвищу Фонарь. Прозвали его так за высокий рост и он подтвердил, что обслуживал в этот день маленького рыжего бородатого клиента, который сильно картавил.
     А через неделю лифт, благополучно проработавший 25 лет, демонтировали и увезли под конвоем латышских стрелков. Поговаривали, что Ленин украл лифт для своего бункера в Кремле…
     Но этот хоть лифтом ограничился, а в 1993-м бани украли целиком. А ведь им как раз в этом году 100 лет исполнилось…
     Основали бани четыре сестры Хлудовы. Папаша их – Герасим Хлудов, был текстильным магнатом, владел  мануфактурами в Егорьевске, но к этому времени он умер, оставив дочкам кучу денег. И сестрички, заметьте, не стали денежки дербанить да брюлики покупать, а бани стали строить.
Это как? Кто-нибудь мне назовет хоть одну нынешнюю дамочку, которая для Москвы хоть что-то построила?
     А рядом совсем еще одна дама – Вера Ивановна Фирсанова - Сандунами заведовала. Окромя торговые ряды под названием Пассаж строила. Были женщины в русских селеньях. В смысле в Москве.
     Так вот, Аксенов пишет, что бани строили 1370 инженеров, техников и рабочих 32-х специальностей. Целая армия! И ни одного таджика! А руководил строительством и проектировал его архитектор Семен Семенович Эйбушитц. Кстати, на его вопрос: какими вы хотите видеть бани? – старшая из сестер Прасковья Герасимовна Прохорова ответила – Сказочными…
     Эйбушитц построил бани в стиле эклектики, то- есть смешения разных стилей. В отделке применялись ценные породы красного дерева, мрамора, сусального золота… Тут было все и еще чуть-чуть.
     Кабинки массажистов и костоправов. Отдельный кабинет врача. Роскошно оформленные комнаты отдыха с мягкими креслами, куда можно было заказать прохладительные напитки и алкоголь.
     Художник Томашко с группой студентов создал на окнах Центральных бань цветные витражи, причем разные по рисунку, но с общим цветовым решением. Голубой цвет в верхней части стекла создавал впечатление, что даже в плохую погоду за окном светит солнце.    
     Что еще интересного рассказать о банях? А вот: в Высшем разряде мужского отделения до 1918 года играли музыканты, причем часто это были скрипачи из Большого театра.
     В штате бань был телефонист, поскольку бани были подключены  к городской телефонной сети.
     Каждые три (3) часа человек в белом халате с помощью специального приспособления брал из бассейна воду для биохимического анализа и дежурный курьер увозил их в специальную лабораторию, одну на всю Москву.      
     Работали художники под руководством архитектора Льва Николаевича Кекушева, которому принадлежит проект бассейна бань.
     О бассейне отдельно. Он располагался на втором этаже Высшего разряда мужского отделения. По краям круглого бассейна были установлены четыре большие скульптуры «античного» стиля. Это был первый в Москве бассейн такого размера, да еще на большой высоте от земли. Люди в те времена даже деньги платили, чтобы посмотреть, на чем держится этакая тяжесть. И мало кто знал, что на том месте, где построили бассейн, раньше стояла колокольня и фундамент там был весьма прочный.
     А вот к созданию скульптур и отделки всего интерьера Центральных бань Кекушев привлек художника Альфреда Томашко, чеха по национальности, но православного. Понимаете? Этому моменту уделялось особое внимание: строить такие капитальные здания и отделывать их должны были православные люди! 
     По поводу лифта, который украл Ленин, хочу добавить. Это был первый общественный лифт в Москве. Нет, лифты уже были, но частные. Так вот, Кекушев, зная, что электричество периодически отключают, разработал такую систему, которая позволяла лифту работать, даже если электричества не было. В немецкой фирме-изготовителе этого лифта «Сименс и Гальсске» об этом новшестве узнали только через 20 лет и немедленно прислали для его изучения трех инженеров.
     А мы хаем наших инженеров! Вы представляете вообще, какие головы мы потеряли благодаря большевикам, которые эти головы беспощадно рубили?
     Да… Тот же Лев Кекушев «на раз-два-три» решил проблему утилизации веников, которых к концу дня скапливалось огромное количество и они заполоняли весь двор. Им была разработана большая центрифуга, работающая по принципу наших современных стиральных машин. Сырые веники помещали в нее, центрифуга выжимала влагу, после чего веники сжигались в банной топке вместе с дровами. Владельцы Сандунов, кстати, расположенных неподалеку, тоже пользовались этой центрифугой, потому как проблема веников и у них была. Тут мы отметим взаимоотношения тогдашних предпринимателей: они помогали друг другу. А могли ведь и послать… Но тогда по другим Правилам жили.
     Рядом с Центральными банями гостиница и ресторан «Савой» разместились. Тоже шикарные до невозможности. (с рестораном «Савой» у Сашки позже тоже свои взаимоотношения сложатся) Их построило страховое общество «Саламандра».
     А в Центральных банях по чертежам Льва Кекушева были сделаны очистные сооружения с тройным отстойником и запаха рядом с банями не было вообще. Даже в жару.
     В 1913 году с разрешения Хлудовых к этим очистным сооружениям присоединили и гостиницу и ресторан «Савой».
     А от главного котла Центральных бань провели трубы для подачи горячей воды во все номера гостиницы «Савой». Причем сама гостиница имела свою котельную, но в сочетании с банями проблем с горячей водой там не было даже в самые тяжкие времена.
     Интерьеры в гостинице и ресторане были расписаны тем же художником, что работал над интерьерами бань – Августом Томашко.
     А в установке лифтового оборудования в гостинице принимал участие все тот же Кекушев.
     Даже маленький фонтан в вестибюле гостиницы был сделан из очень редких пород мрамора по чертежам Семена Эйбушитца, а Томашко изготовил изображение ящерицы (саламандры – помните название страхового общества?) на дне.
     Вот так работали ребята в ту пору: сделал я – помогу тебе. Тут вспоминаются слова из «Покровских ворот», которые ведь и про старую Москву тоже: -«высокие… высокие отношения!
     А Кекушев (никак я не успокоюсь с этой фамилией) создал еще паровую машину для колки дров, которая проработала до 1931 года, затем на нее поставили электромотор и она исправно колола дрова до 1953 года, пока главный котел не перевели на газ.
     И вот спросит кто-то, особо любознательный: какова же дальнейшая судьба этого талантливого инженера? И Аксенов отвечает: «зимой 1919 года на Мясницкой возле чайного магазина его арестовали люди в кожаных куртках и увезли в легковой машине в сторону Чистых прудов. Все это произошло на глазах женщины, работавшей в прачечной Центральных бань и хорошо знавшей Льва Николаевича. Судя по всему, большевики хотели, чтобы он наладил в бункере работу того самого лифта, который был украден Лениным. Но надо знать Кекушева, который люто ненавидел новую власть и ни за что не стал бы на них работать. Кроме всего прочего, он говорил, что лозунг «Кто не с нами, тот против нас.» противоречит здравому смыслу, нейтралитет во все мире уважаем.
     Больше Льва Кекушева никто никогда не видел…»
     Но, не будем о грустном. Немного о высоких посетителях бань.
Да, как нам уже известно, в банях были разные разряды, которые посещали соответственно и простонародье и московская элита.
     Нам интересны, конечно же, люди, которые решали какие-то важные для Москвы, а то и всей страны вопросы. Это были прежде всего богатые купцы. Мало того, по большому секрету скажу, что не просто богатые купцы, а… старообрядцы. Ведь и бани построили сестры Хлудовы – старообрядки. И такие известные купцы, как Морозов, Мамонтов – тоже были старообрядцы.
     И вот в 1899 году судьба Саввы Ивановича Мамонтова как раз и решилась в Высшем разряде мужского отделения. Дело в том, что тогдашний министр финансов Сергей Юльевич Витте обвинил Мамонтова в крупном воровстве. Того и взяли под стражу. Но московские купцы-старообрядцы, зная хорошо Савву Ивановича, сказали: -а позвольте вам не поверить. И собрались они в Центральных банях, поговорили, скинулись деньгами, наняли лучших адвокатов и специалистов для изучения дела и выяснили, что Савва Иванович ни в чем не виноват! Того освободили. А спустя некоторое время сняли все обвинения.
     Еще показательный пример. В 1903 году в парилке Высшего разряда мужского отделения решено было профинансировать открытие в Москве высшего учебного заведения – Московского коммерческого института. Нужда в таком заведении  давно назрела, но все упиралось в финансы. В результате открытие состоялось в 1907 году. Ныне это академия Плеханова.
     А в мае 1905 года в помещение бассейна зашли старообрядческие священнослужители и сказали, что во Франции убили единоверца промышленника Савву Морозова, обещавшего деньги на памятник первопечатнику Ивану Федорову. Священнослужители просили добрать недостающую сумму.
     Очевидцы видели в тот день, как выходившие из раздевалки солидные мужики писали какие-то записки, кои вручали старообрядческим священникам. Эти записки были чеками для банков.
     Кстати, сестры Хлудовы – владелицы, как мы знаем, Центральных бань, оплатили стоимость постамента и дали взятку чиновникам, (такова была традиция в те времена) чтобы те разрешили установку памятника почти напротив Центральных бань.
     И еще один штрих. Деньги на памятник выделила и госпожа Фирсанова – владелица Сандуновских бань, хотя в тот момент у нее явно не было лишних сумм: она строили Пассаж, который какое-то время и назывался Фирсановским.
     Ну, и последний интересный факт об этих замечательных тогдашних ребятах, любящих попариться в Центральных банях. В январе 1918 года злодеи ограбили Патриаршую ризницу Московского Кремля. Никто всерьез искать воров не собирался и тогда в мужском отделении Высшего разряда решили скинуться и найти пропажу.
     На четвертый день грабителей нашли. Ими оказались безбожники братья Константин и Дмитрий Полежаевы. (метро Полежаевская, как вы понимаете, названа совсем не в честь этих воришек, а в честь Героя Социалистического труда, начальника Московского метростроя в 1958-1972 годах Василия Дементьевича Полежаева)
            

     Но ведь каковы купцы? До всего им дело есть! Их это страна! Для нее стараются. Никаких денег не жалеют. Да они их для того и зарабатывают, чтоб в свою страну вкладывать, а не чтоб футбольные клубы в Англии покупать. И ведь не дворцы строят, а больницы, странноприимные дома, музеи, школы, бани те же…
     Вот только некоторые из этих замечательных людей, фамилии которых на слуху, как говорится: Павел Третьяков, Алексей Бахрушин, Савва Морозов, Савва Мамонтов, Варвара Морозова, Михаил Морозов, Иван Морозов, Петр Щукин, Сергей Щукин, Федор Рябушинский, Юрий Нечаев- Мальцов…
     Тут я выше упомянул странноприимные дома. Для кого-то слово покажется незнакомым. Объясняю: это устаревшее название богадельни, приюта-больницы для нищих и калек. То есть для самых что ни на есть обездоленных людей.
     И вот тут выясняется, что такие дома строили даже князья и графы. Не говоря уже о купцах. Так, на Новой Басманной улице в середине 18 века князь Александр Борисович Куракин построил богадельню для военных.
     Андреевская богадельня – одна из крупнейших, «призревалось» около 1000 человек. Деньги на содержание выделяли Бахрушины, Боткины, Королевы, Алексеевы, Пашков… В основном все знакомые фамилии.
     Набилковская богадельня в Протопоповском переулке основана купцом Федором Федоровичем Набилковым в 1828 году. Почти 100 лет просуществовала, но большевички в 1920 году выкинули обездоленных и открыли там Высшую школу ОГПУ.
     Ну, и наиболее известная богадельня, конечно же, та, что расположена Большой Сухаревской площади и сейчас это здание известно нам как «Склиф» - институт неотложной помощи имени Склифосовского.
     Граф Николай Петрович Шереметев был человеком с размахом. И вот в начале 1790 года задумал он строительство богадельни на 100 человек и бесплатной больницы на 50 коек.
     По своему размаху проект себе равных не имел. Со стороны это здание выглядело как монументальная дворянская усадьба с углубленным в сторону парка главным корпусом – храмом Троицы, над которым возносится полукруглый бельведер.       
     Я не буду сейчас подробно рассказывать, как во время строительства умерла при родах возлюбленная и жена графа Прасковья Жемчугова, как внес он в проект изменения в связи с этой трагедией, сделав его более торжественным и монументальным, Дом стал фактически памятником необычной женщине, так недолго составлявшей счастье графа.
     Надо ли говорить, что и после открытия странноприимного Дома на его содержание Шереметевыми выделялись вплоть до 1917 года огромные суммы. В войну 1812 года здесь был госпиталь для раненых воинов сначала русских, а когда Наполеон взял Москву – французских.
     И вот большевики приходят к власти. Они верны себе: срывают с фасада герб Шереметовых, тем самым пытаясь искоренить память о них из этого Дома. Храм был закрыт, иконостас разобран, иконы сняты. Часть имущества пропала, другая передана в музей. Великолепную живопись в купольном зале… забелили.
     Но история не кончается. В 1982 году панорама Дома напрочь искажена возведением непосредственно за ансамблем  многоэтажного здания Института им. Склифосовского. И если Шереметев привлекал к проектированию и строительству дома архитектора Джакомо Кваренги, то теперь порезвились брежневские архитекторы. Кто бы спорил – современные операционные были нужны, но можно же было  и постараться «вписать» современное здание в старинный ансамбль. 
     Нет, начиная с 1917 года и по сегодняшний день мы умеем только разрушать и портить панорамы города.
    
     У нас сейчас почти 25 лет прошло, как капитализм возродился, а кто-нибудь назовет хоть что-то, построенное для нужд простого народа?
     Один хотел автомобили производить, разрекламировал уже, но… Провалилось дело. А оно и не могло быть успешным, вот что я вам скажу. Потому как началось оно с куража. Не может серьезная задумка называться «Ё-мобиль.»
     Нет, кураж нужен. Сашка, например, ни в жисть не пойдет доску «выкручивать», если куража нет. Не получится ничего. Но нельзя ж сравнивать хрен с пальцем!
     А все почему? Да бабки ребятам легко уж очень достались. Форд с маленькой мастерской начинал, сколько там труда вложено, нам сейчас и не понять. Так дело-то до сих пор живет.
     Ленин, кстати. тоже на кураже всю эту бодягу с революцией замутил. Отъелся в Европе на альпийских лугах, выбил из немчуры бабок, воспользовался ситуацией в России, доехал в опломбированном вагоне, чтоб никто не догадался, залез на броневичок, толкнул речь и…понеслась! И сколько ему после этого Господь жизни отпустил? С гулькин нос! Покуражился  и будя!
     Да, потом и Сталин на кураже пол России уничтожил, Хрущев на трибуне ООН куражился, ботинком по трибуне стуча… Но все равно накрылось их дело всего-то через 70 лет. А что такое для истории 70 лет? Тьфу. И растереть.
     Хотя… история продолжается: сейчас вон на кураже Крым взад вернули. За Донбассом очередь.
      
      Ладно. Как бы там ни было, Сашка наш, как уже сказано, стал ходить париться в Центральные бани. Страшно сказать: массажиста своего заимел. Приезжает с ребятами попариться, если у массажиста выходной, он ему домой звонит и тот тут же, бросив все дела, приезжает. Как к купцу Первой гильдии. Ну, а если на работе, то Сашка – главный клиент. Выпивку и закуску ребята из ближайших центровых кабаков заказывают: шашлык, цыплята, сациви, потрошки, зелень  - из «Арагви», лагман, манты – из «Узбечки»… Коньяк, водка, пиво – лучших сортов.
     Саня-козел насчет парилки привередливый был. Зайдет, воздух понюхает и просит вежливо так всех присутствующих покинуть помещение. Народ подчинялся почему-то. А Саня проветрит как следует помещение от скопившейся влаги, поддаст свежего жару, да так, что с верхнего полка можно уже через несколько секунд сбегать и уж потом парится в удовольствие.
     Целыми днями так в бане в номерах и сидели. И поспят даже. Эх, времена были…
    
     Да, деньги (вернее, их количество) изменили и быт Сашки, и круг его товарищей, да и самого Сашку. В какую сторону изменили? Да так сразу и не скажешь. Вот только не надо говорить, что деньги портят человека и прочую чушь.
     Тут вот что важно. Ведь деньги не свалились на Сашку в один момент. Ну, типа наследство получил. Или джек-пот взял. Там да, в 99% деньги как пришли, так и ушли. Здесь все-таки покрутиться надо, прежде чем результат будет. И самое главное – соответствующими знаниями обладать. В них все  упирается. Сколько безумцев, прослышавших, что на иконах можно заработать, бросались во все тяжкие. Итог в основном один – тюрьма. Залезает человек в первый попавшийся дом, ворует иконы, долго мыкается с ними, пока не найдет покупателя  и, если к этому времени не повяжут менты, сдает товар за копейки, потому как не знает подлинной его стоимости.
     Сашка не связывался с тем, в чем не разбирался или разбирался слабо. Несколько раз предлагали «брюлики», какие-то еще украшения – он отказывался брать. Его пытались убедить, что это подлинное, досталось от бабушки, а ей от… Он не брал. Кроме всего прочего, в советские времена государство обладало монополией на торговлю драгоценностями и тот, кто нарушал её, рисковал сесть на большой срок. А ему это надо?
     В общем, главное – не увлекаться. Уголовный кодекс не нарушать. И будет тебе счастье.
    

     А сейчас Сашка собирался съездить с Петровичем в очередную поездку. На этот раз в Рязанскую область. Почему туда? Да дело в том, что еще студентом Сашка несколько раз ездил в Касимовский район на рыбалку. Там, в старинном селе Ибердус, недалеко от Оки, жила тетка его жены, теперь бывшей, у которой можно было остановиться. Сейчас тетки в селе не было, Сашка точно это знал: она жила в Москве у сына и периодически ложилась в больницу, страдая от язвенной болезни. Но через три дома от тетки жила родственница-старушка, которая знала Сашку и вот у нее он и собирался остановиться.
     Если честно, ему хотелось проделать в Ибердусе ту же операцию, что они когда-то провернули с Валеркой Самоходкиным. Только проще еще. Дать этой старушке немного денег и попросить, чтобы она с ними походила по домам.
     Петрович согласился на эту поездку с неохотой, объясняя Сашке, что в тех местах хорошей живописи практически не встречается, но возможность привлечь проводника в виде старушки пересилила и он «подписался». В конце концов, чем меньше стрема, тем спокойнее. Да и езды здесь было совсем немного: всего-то чуть больше двухсот километров.
     Да, чуть не забыл: Сашка решил, что эта поездка с Петровичем будет последней. Вопрос расставания назрел и надо было его решать. Тем более, что никто из них: ни Петрович, ни Сашка – не собирались делать из этого трагедию. У Петровича и до Сашки были другие ребята с машинами, которые на самых разных условиях работали с ним, вот и теперь пришло время сменить водилу.
     В общем, это Петровича дело – с кем он дальше будет работать. А вообще, чтоб никто плохого не подумал: дескать вот, научился Сашка у Петровича премудростям «досочным» и сваливает теперь – «кидает» напарника, сразу скажу, что Сашка претензии свои Петровичу прямо в глаза высказал. Не резко, конечно, без грубостей, но неприятные моменты прозвучали. Главный аргумент – периодические запои Петровича. Ладно пьет, так потом пока под капельницей в себя придет, пока дома на диване отваляется… А работы никакой. Второй момент – лень Петровича. Чуток заработал на пропитание, отоварился на рынке и валяется все на том же диване, пока деньги не кончатся. Это херня, а не работа.
     Ну, назрел вопрос. И созрел.  Но все эти претензии Сашка выскажет Петровичу уже после поездки на Рязанщину. А зачем лишние напряги?
     Как всегда, загрузили в машину подарки сельчанам: баранки, конфеты, печенье, тройку кругляшей краковской колбасы, водки и… несколько Павлово-Посадских платков. А чем еще женщину иль старушку в деревне растрогать? Накинешь ей на плечи этакую красоту, она и млеет в «тот же секунд». И улыбка белозубая (а чаще беззубая) сама собой расползается во весь рот. И тут на все она готовая становится, бери её тепленькой. И даже если ейный мужик, который свой халявный стакан иль два даже пропустил уже, да краковской зажевал, слюнявым ртом старательно перебирая, а теперь, глаза осоловелые выпучив, возбухнуть отчего-то решил, (такое хоть и редко, но бывает) то она враз его приструнит жестко и осадит. Сиди, мол, чувырло и не встревай в сурьезные разговоры. Тебе дай волю, ты б давно эти иконы за бутылку пропил, а я с ребятами поторгуюсь ишо…
    

     Впрочем, расклады самые разные бывают, тут всегда по обстановке действовать надо. Помнится, в их краях, в деревне одной, зашли как-то к  мужику в квартиру. Да, да, я не путаю ничего: именно в квартиру. В этой деревне, большой весьма, кстати, какое-никакое производство было. Сашка врать не будет – какое именно, ему не интересно это. Так вот, фабрика эта или заводик, без разницы, - несколько домов блочных построили для местных рабочих. Такой деревенский микрорайончик получился. У кого-то семья разрослась до невозможности, детки замуж повыходили иль переженились, да внуки пошли, расселять надо. А у кого домик до того старый да негодный, что, того и гляди, завалится к шутам. Опять претендент на квартиру. Да мало ли…
     К мужику по наколке пришли, конечно, так-то тебя кто в квартиру пустит. В свой дом – другое дело, а квартира обычно на все запоры закрыта. Ну, это если хозяева не староверы, конечно. А в этой деревне, кстати, и те и другие жили. То есть и православные и старообрядцы. Так бывает, особенно где производство существует. А такое в Подмосковье частенько случается. Ведь ему – производству, когда оно на подъеме, периодически новая рабочая сила требуется. Вот и приезжает народ, сначала в общежитиях ютится, а потом кто-то свой домик построил, кто-то квартиру получил, вот и пошли жить вперемешку никониане и староверы…
     Ну, а мужик накатил стакан, рукавом утерся и повел ребят в дом, который недалече стоял, в ряду других домов деревенских. Не сказать, что дом совсем заброшенный был, летом и мужик этот, и семья его в доме жили, огородом занимались, да попозже и внуки понаедут, не дом – полная чаша. Но сейчас начало зимы – все по зимним квартирам, дети кто в Москве живет, кто в райцентре устроился да жильем обзавелся, вот дом и пустует – ждет лета.
     Подошли. Дом как дом: три окна по фасаду, наличники, ставень нет, правда, зеленая краска облупилась уже, чешуйками пошла, следующим летом как раз собираются обшкурить как следует, да покрасить. Уж и краски купили голубой, правда, зеленой на тот момент не было. Двор крытый, ворота крепкие, еще много лет простоят. Короче, никудышным это хозяйство не назовешь.
     А то, что икону решил продать, так чего ж: мать мужика померла уж год как, сам-то в церковь не ходит, хоть в соседнем селе и работает приход-то, не порушили коммуняки, сохранил Господь. А деньги за икону, если она стоит чего, всегда пригодятся, а если нет, так пусть висит, как висела.
     К дому пешком подошли, машину у подъезда оставили: чего зря светиться без надобности, да тут и идти-то… Мужик дверь массивную, слева от ворот, открыл ключом, во двор вошли. На высокое, чуть покривившееся крылечко почти на ощупь взобрались, на дворе-то уж вечер поздний был, темень несусветная. А свет мужик не хотел включать, стремался чего-то.
     Еще одну дверь, дерматином обитую, мужик следующим ключом открыл и попали, наконец, в кухню. Ну, тут уже проще. В деревенском доме как: вот кухня, а через порог светелка. Да и кухней-то этот отгороженный тонкими досками уголок только называется, а на самом деле здесь раньше русская печь стояла, но потом ее сломали, все газ обещают подвести, да уж который год никак… Но деньги собрали уже. Аж два раза. Не иначе как в этом году подведут. Или в следующем…
     Икона сиротливо висела в переднем углу, как и положено. Но как ее разглядеть, когда в светелке темень кромешная. Парадокс получается: темная светелка. Короче, Петрович взял стул венский гнутый, пошатал его, дабы убедиться, что выдержит и, крякнув, встал на него. Все равно до иконы еще чуть не метр было. Потолки у мужика в доме на редкость высокие оказались. Сашка с мужиком внизу стояли, стул поддерживали, а Петрович спичку за спичкой жег, чтоб икону разглядеть. А то снимешь ее, а живопись никудышная, потом взад вешай.
     - Ну, что, Петрович, - почему-то полушепотом спросил Сашка, - какой сюжет-то хоть?
     - Хоть - не хоть, - бурчал Петрович, - в таких условиях разгляди чего, - «Праздники» это, Саня. Надо снимать доску-то. А тут не дотянешься.
     - Подожди, Петрович, у меня в сенцах лесенка небольшая есть, - вспомнил обрадованно мужик, - щас я ее доставлю. Ты слезай покедова…
     Слезть со стула Петрович не успел. В сенях вдруг раздался тяжелый топот, мужские голоса угрожающе выкрикивали что-то. Сашка успел разобрать чей-то бас: - ежели опять за иконами, щас в топоры их!
     Даже в темноте было видно, как мгновенно побледнел мужик. Но, хорошо, что реакция у него оказалась как у молодого кота. Он в ту же секунду метнулся к двери, открыл ее рывком и скрылся в сенях.
     Ребята остались одни.
     - Да, Саня, - совсем тихо сказал чуть дрожащим голосом Петрович, не слезая на всякий случай со стула, как будто это могло защитить его от разъяренных деревенских мужиков, - а теперь представь на секунду, что мы с тобой и вправду в чужой дом за иконами залезли. И чтобы сейчас с нами было?
     Вопрос был риторический, потому что был бы полный… назовем его «трындец», хотя просится другое слово.
      Икону у мужика купили, конечно, причем за неплохие для него деньги, потому как «Праздники» или, если полностью - «Воскресение с праздниками и страстями» оказалось с 29-ю клеймами, в хорошей сохранности и достаточно хорошей живописью.
     Вообще, эта икона была беспроигрышной. Она всегда ценилась по двум причинам: 1. на ней много народу. 2. праздничный сюжет. А уж если без потерь, да, допустим, «восемнашка», (про «семнашку» и не говорю) да хорошим мастером в монастыре писана, то… в общем, вам такие деньги в те времена и не снились. Разве что по облигации трехпроцентного займа выиграть.
    
    
     Вот, кстати, вспомнил. Постой… это когда ж было - то? Еще во времена учебы в вечерней школе? Нет, вряд ли – не мог же Сашка тогда, будучи мальчишкой совсем, почти наравне с батей водку пить? Или когда из военного училища пришел? Тогда-то уже подрос парень, вполне мог… Но, не это главное.
     В общем, положили маму в больницу. Оно как получилось: нащупала мама у себя на груди шарик маленький. Иль комочек, не знаю, как лучше выразиться. Хотя тогда от отчаяния у них с отцом как раз только мат изо рта и вырывался, потому что маммолог, к которому мама обратилась, тут же направил её в областной онкологический центр.
     Ни отец, ни Сашка не думали, что это станет для них настоящим шоком. Мама-то как раз держалась молодцом, все-таки медик сама, всякого навидалась. А вот мужики духом упали. Особенно отец. Ведь все в жизни шло и шло, казалось бы, по раз и навсегда установленному порядку. Война давно кончилась и, казалось, жизнь наладилась раз и навсегда: квартира отдельная, пусть небольшая совсем, да куда её больше-то? В основном с матерью вдвоем и живут. Сам уже начальником цеха работает, уважаемый на комбинате человек, хорошая зарплата. Мама тоже заслуженным авторитетом на селе пользуется. Годков им тогда совсем еще немного – по сорок с небольшим, самый расцвет жизненный. А тут!..
     Отвезли маму в больницу, мужики вдвоем остались. Отец совсем никакой. Без жены он, оказывается и дня прожить не может. Как дитя беспомощный. На работе взял отгулы, у него их там накопилось… Он же не мог в жизни абы как, все у него было по полочкам разложено. С утра по цеху пройдет, с рабочими, которые с каким-то вопросом обратятся, поговорит обязательно, кого надо – взгреет по первое число, на совещании у главного инженера иль директора все проблемы выложит как есть и потребует решить их в кратчайшие сроки, потому и цех у него всегда план перевыполняет. И рабочие на такого начальника Богу молятся. Да, да, не шучу вовсе. Когда отец в свои пятьдесят с небольшим на пенсию по инвалидности ушел, домой целые делегации ткачей и поммастеров стали приходить, просить слезно, чтоб вернулся он и еще поруководил цехом, потому как без него все разваливаться стало.   
     У него и дома все на своих местах должно быть. Казалось бы, мелочь: утром в прихожей сядет обуваться, рукой, не глядя, ложку пластмассовую на полочке обувной нащупывает. И не дай Бог ей на месте не оказаться! Тут же взревет: - Сашка! Куда ложку заныкал?               
       А он её и не ныкал никуда, она просто не в уголочке лежала, где всегда, а сантиметров пятнадцать левее. Но отец шарить по всей полке не будет. Вещь должна быть на своем месте!
     Но я бы не сказал, что отец был таким уж законченным педантом. Тут другое начинало сказываться – организм начал давать сбои. Ранение, контузия, плен… да и детство сиротское – все в конце концов сказалось на здоровье. Начало портиться зрение, гипертония уже начинала заявлять о себе, сердечко стало пошаливать. И видно было у отца предчувствие, что рано он станет в жизни беспомощным. А тут с матерью такое…
     Как водится, лишних денег в семье не было. Жили от получки до получки. И еще один момент: кем бы отец ни работал – начальником цеха, который шелковые ткани километрами выпускал, заместителем директора, курирующего вопросы снабжения комбината всем необходимым – отец никогда не пользовался своим служебным положением и чужого не брал.   
     - Как так? – не поверит кто-то, - да быть такого не могёт, чтоб русский человек да не украл!
     Могёт, могёт, вы просто с настоящим русским человеком не сталкивались. Как раз с отцом случай приключился, который тоже у него кусочек здоровья украл, раз уж о воровстве речь.
    

     Когда в самом начале шестидесятых получили они квартиру двухкомнатную, каждой семье еще и по сараю выделили. А как в сельской местности без сараюшки своей? Тут же через одного жильцы курей завели: свои свежие яйца, (в смысле куриные, другие-то правильно «яички» называть) да и петушка иль молодку когда зарубить, да суп духмяный сварить из свежатинки. Кролики опять же. Травы-то, отойди от сарая на пятьдесят метров и рви сколько хочешь. А осенью ботва пойдет: свекольная, морковная, капустный лист попозже, с первыми заморозками. А свойского кролика потушить в духовочке с картошечкой, морковкой, петрушечкой, лучком… Песня!
     Ну и погребок, конешное дело, в сарае просто обязан быть. Нет такой семьи на Руси, которая по осени зимними заготовками не занимается. Я жителей мегаполисов типа Москвы не беру, хотя и там люди ухитряются на зиму что-то заготовить. А вот в районных городках, да что там – областных даже, люди обязательно к зиме и грибочков припасут, огурчиков да помидорчиков в банках заготовят, да… нечего перечислять, а то уже в желудке засвербило чего-то.
     Но, вот беда – сараи-то новоселам построили, а погребочки каждый сам должен вырыть, да забетонировать иль кирпичом стены выложить, утеплить, внутри ларь деревянный для картошки сбить, полочки для законсервированных овощей да фруктов, все, как положено чтоб…    
     Отец решил стены погребочка силикатным кирпичом выложить. Не лучший вариант, конечно, потому как этот кирпич не влагостойкий, но зато дешево. Тем более, что на краю села, аккурат напротив бани, новый дом из такого кирпича строили и отец мог официально выписать себе кирпич для каких-то нужд. Он так и сделал.
     Но накануне  скрупулезно подсчитал, сколько необходимо кирпича для строительства погреба. Это нетрудно, в общем-то, имея среднее техническое образование, да еще диплом с отличием.
     Итак, товар выписан, в кассу бухгалтерии внесена нужная сумма, в один прекрасный день к стройке подогнали арендованный грузовик и начали грузить кирпич.
     В погрузке принимали участие: сам глава семьи, его сын Сашка и родной брат мамы Валентин. Помнится, что кирпича  было выписано… пятьсот штук. Не соврать бы. Заметим, что кирпич был полуторный. Кто знает, тому объяснять не надо, а кто не в курсе, значит – так тому и быть. Нечего мозги зас… загаживать ненужными подробностями.
     Каждый кидал в кузов тяжеленные серые брикеты и считал. Время от времени суммировали результат. И вот конец – ровно пятьсот штук.
Привезли к сараю, разгрузили, а там уже и каменщик ждет, которого отец нанял. Дело-то надо быстро делать: проход между сараями узкий, если его еще и кирпичом завалить, народу к сараям и не пробраться, поэтому такая оперативность. А вообще в их семье это был один из главных принципов: жить так, чтоб не мешать другим. Это несложно: не стучи молотком и не включай дрель в определенные часы, не включай громко музыку, будь приветлив с соседями… Что еще? Тут каждый может добавить что-то, упущенное мной.
     В общем, погреб вскоре был готов, отец с Сашкой обустроили его изнутри, утеплили как могли снаружи, осталось по осени загрузить в него запасы…
     Но тут в один прекрасный день к ним в квартиру нагрянул… участковый. Был он в звании капитана и звали его Василий Васильевич Красиков. Это был настоящий участковый и каждый на селе знал его в лицо. Он был уже в годах, достаточно грузен, но тем не менее передвигался по своим владениям на велосипеде. Да и на чем еще? Ни мотоциклов, ни тем более машин тогда участковым не выделяли, поэтому велосипед был единственным доступным видом транспорта. Да еще и безусловно полезным, поскольку не давал совсем уж растолстеть склонному к полноте участковому.
     За долгие годы работы участковым Василий Васильевич знал все неблагополучные семьи, в которых были иль пьющие шибко мужики, или так называемые трудные подростки. Он периодически выступал перед трудящимися в сельском клубе и уделял особое внимание воспитанию советской молодежи.
 Он так и говорил в своей речи: «-Наша советская молодежь…» с ударением в последнем слове на первом слоге и дальше обычно перечислял пункты, которыми должна была руководствоваться эта самая «молодежь с ударением на первом слоге» в своей бестолковой и беспутной жизни.
     Граждане непьющие и не нарушающие порядок его обычно не интересовали, хотя он и знал многих в лицо.
     И тут вдруг надо делать визит к заместителю директора комбината, который никогда ни в чем «таком» замечен не был.
     Отец как раз пришел с работы, поужинал и собирался прилечь отдохнуть, как вдруг в дверь позвонили. Сашка был дома и пошел открывать. Через секунду он подошел к отцу, сидящему на диване и сказал растерянно: - там участковый… Красиков…тебя зовет…
     Отец недоуменно пожал плечами, поморщился недовольно и вышел в прихожую. Приглашать незваного гостя в комнату он не стал. Сашка стоял за спиной отца, как бы готовый всегда придти ему на помощь.
     - Николай Николаевич, - глядя в куда-то в сторону, начал участковый, - тут вот какое дело…- он замялся ненадолго и решительно сказал, - на вас пришла анонимка, что вы для своих нужд выписали на комбинате 500 штук силикатного кирпича, а на самом деле взяли гораздо больше. Мы, конечно, можем не обращать внимания на анонимные послания, но.. это сигнал, с другой стороны и мы обязаны его проверить.
      Надо было видеть, как «вспыхнуло» лицо отца, как сузились в гневе глаза, но… годы работы на руководящих постах выработали привычку не поддаваться первоначальным эмоциям, сдерживаться  и в любом случае вести себя достойно.
     -Что вы хотите от меня? – сухо спросил отец.
     - Я знаю, Николай Николаевич, что вы кирпич брали для строительства погреба. Так вот, надо пойти и посчитать количество кирпича, потребленного в дело.
     - Без проблем. – сказал отец, - только это надо вам, поэтому вы и полезете в погреб считать, а я наверху… воздухом подышу, да… велосипед ваш покараулю.
     Сашка, конечно же, пошел с ними. Отец открыл ключом большой амбарный замок, висевший на добротных стальных петлях, распахнул дверь сарая, затем открыл крышку погреба и жестом пригласил участкового действовать.
      Василий Васильевич, вздохнув тяжело, показывая всем своим видом, что он человек подневольный и вынужден делать это неблагодарное дело, потому как народ сигнализирует, занес ногу в казенном сапоге над чернеющим отверстием погреба.
     Возился он там довольно долго, отец с Сашкой успели уже по три папиросины «Беломора» выкурить, когда взмокшая лысина участкового показалась в квадратном темном проеме.
     - Ну, что, Василий Васильевич, - отец протянул руки перед вылезшим на волю участковым, - поймал вора? Надевай наручники.
     Голос у отца дрожал от волнения. Не привык он к таким оскорблениям.
     - Вы уж извините… Николай Николаевич, мы обязаны реагировать… трудящиеся пишут…
     - Так сколько вы все-таки насчитали кирпичей, Василий Васильевич?
     - 502 штуки, Николай Николаевич. – виновато бормотал участковый.
     - Вот. – сказал, вроде как торжествуя, отец, - составляй протокол, Василий Васильевич. Укажи, что заместитель директора шелкового комбината , ветеран Великой Отечественной войны, орденоносец, член Коммунистической партии, пользуясь служебным положением, украл у государства два силикатных полуторных кирпича стоимостью 7 копеек каждый. Составляй, Василий Васильевич, этому делу надо дать законный ход!
    - Да, чего уж… Николай Николаевич…
     - А впрочем, подожди составлять, Василий Васильевич, - Сашка видел сейчас, что отца больно задела вся эта история и он с трудом сдерживает себя. – а вдруг ты ошибся? А полезли теперь вместе посчитаем, может, ты нарочно эти два кирпича приписал? Чтоб мне репутацию испортить? – отец повернулся к сыну – Сашка, и ты полезай считать. Втроем будем подсчитывать. Сейчас еще понятых позовем парочку. А как же без понятых? Такого вора участковый поймал! Показательный суд надо устроить!
     Но Василий Васильевич уже запрыгнул, вспомнив молодость, на свой видавший виды, но тем не менее вполне рабочий велосипед с хорошо смазанной цепью и усиленно заработал ногами, стремительно удаляясь от бушевавшего отца…

    
     Но вернемся к истории с мамой, которая уже несколько дней лежит – страшно вымолвить – в онкологической больнице.
     И вот сколько она лежит, столько отец с сыном сидят на кухне своей крохотной, но весьма уютной стараниями все той же мамы, и «квасят» её – родимую, которая стресс снимает.
     Выпьют по чуть-чуть и рассказывают друг другу, какая у них хорошая мать и жена.
     - Ведь я её, Сашка, сразу приметил. Она такая молоденькая была, прямо девчушка. И рыжая до невозможности. В смысле веснушки у нее и на носу, и по щекам рассыпались, как пшена золотистого бросили. На танцах дело было.  Там и офицеры были, раненые солдаты из госпиталя, где мама работала и медсестры, конечно. Тут даже не так: мы оба друг друга увидели и глаз уже не отводили – боялись потеряться. Но как только музыка заиграла, я сразу к маме и направился. К ней уже кто-то подлетел, а она мимо него смотрит и мой взгляд ищет. Больше мы не расставались… В нас обоих война еще жила, которая столько жизней и судеб поломала! А мы уже хотели как люди жить…
     - А как я с чайником по путям железнодорожным топал, а, пап? Расскажи. – Сашке хотелось, чтоб в воспоминаниях отца присутствовал уже и он, а когда они с мамой знакомились, его еще и в помине не было, чего же это вспоминать.
     - Ну, это уже года через два… даже побольше, было, - тряхнул головой отец, врубаясь в сказанное Сашкой, - когда мне направление в Хабаровск дали. Или в порт Находку? Забывать уже стал. Да, ты уже топать научился. Такой… кругляш был. Крепенький мальчишка. Сатя Фо. – тут Сашка улыбнулся довольно, он, если честно, любил, когда его называли этим непонятным прозвищем, - ну, вот, прибыли мы в Хабаровск и надо нам было перейти железнодорожные пути, чтоб на другую сторону города попасть. А станция –то узловая, там путей этих… Нас пятеро: я, мама, бабушка твоя Клавдия и мамин брат Валентин, пацан еще совсем. Мы ж его туда вызвали, когда бабка тебя лекарством траванула… ну, знаешь этот случай. И вот шагаем через рельсы, у каждого какой-никакой багаж, Валька на плече картину тащит здоровенную, где ты изображен. Там размер был… примерно метр на… шестьдесят сантиметров, наверное. Как-то не довелось замерить, а теперь уж…- отец огорченно покивал головой.
     Да, с картиной действительно получилось нехорошо. Её писал маслом пленный японец с маленькой фотографии, где совсем крохотный Сашка изображен почти голеньким… одна маечка на нем, сзади видна рука отца, поддерживающего сынишку, чтоб он не упал при съемке. Пикантность фотографии в том, что Сашка прикрывает ладошкой писюн, ну… так получилось, его не учил никто. Фотография цела, а вот картину украли. Багет, кстати, тоже японец делал, ножом такие узоры замысловатые вырезал в восточном стиле!...
     Картина по Дальнему Востоку с ними путешествовала, а когда в Подмосковье переезжали, все вещи с Дальнего Востока багажом в контейнере отправили, в том числе и её. Какое-то время она висела в комнате в коммунальной квартире на том месте, где сначала окно было… Комната у них была угловая и с торца дома было окно. Одно – большое, в палисадничек крохотный выходило, где мама по весне всегда какие-то цветы высаживала, а другое окно – одинарное, с торца дома, как я уже сказал. Так вот к этому окну в страду возчики привязывали лошадей, запряженных в телегу и тупо ожидающих своей очереди на мельницу. Да, совсем рядом, метрах в тридцати – сорока от их дома в определенное время года – в конце лета – начале осени  чуть ли не круглые сутки работала мельница, на которую сельчане привозили зерно. Сашка сейчас не помнит, может она и в другое время года работала, иначе с чего бы отец решил ликвидировать это торцевое окно. Месяц-то иль два можно было и потерпеть ржание лошадей и мат-перемат возчиков.
     Через дорогу за высоким двухметровым забором располагалась фабрика, метрах в пятидесяти находился сельский клуб, а тут, с торца соседнего жилого дома откуда-то взялась эта мельница. Картинки тут бывали, конечно, живописные: крепкие грузчики с белыми, как у японских гейш, лицами, на которых выделялись карие, голубые, серые глаза с мохнатыми, тоже белыми, ресницами. Эти тренированные ребята шутя расправлялись с тяжеленными мешками зерна и муки, буквально бегая с ними на плечах на мельницу и обратно. Лошади и телеги тоже были с налетом белой мучной пыли и длинные ресницы лошадей выглядели как искусственно приклеенные.
     Вот от всей этой суетной фауны и флоры отец и решил отгородиться, заделав торцевое окно. А в комнате на это место повесили картину с Сашкиным изображением. Кроватка его стояла аккурат напротив и перед сном Сашка мог разглядывать себя, маленького и стыдливого, в красивом резном багете работы неизвестного японца.          
     Свою кроватку, кстати, Сашка до сих пор хорошо помнит. Была она совсем небольшой, железной, думается почему-то, что самодельной. Грубоватая работа все-таки была. Каркас из уголка сварен, а спинки из стальных труб небольшого сечения, что-нибудь миллиметров пятнадцать. Покрашена обыкновенной малярной кисточкой в темно-зеленый цвет. Да, скорее всего, ее отцу на заказ и сварили на фабрике. У них ведь не было ничего из мебели, когда с Дальнего Востока приехали. А потом по съемным квартирам мотались, там хозяйская мебель была. А зарплата в начале пятидесятых у родителей смешная была, особенно у мамы-медсестры – медиков никогда деньгами не баловали. Ну, а в кровати запомнилось вот что: на прямоугольнике уголков лежали необструганные даже хвойные доски, а на них матрасик, набитый свежим сеном.  Наволочка подушки тоже. И спал Сашка в детстве как на сеновале. Все сны в духмяных запахах разнотравья…
     А потом картина исчезла. Думается, мать вынесла ее в сарай, когда в комнате поселились ее брат Валентин с молодой женой. Это была, наверное, середина пятидесятых годов. Валентин пришел из армии, отслужив в погранвойсках три с небольшим года и поселился у сестры, конечно же. А куда еще деваться молодому парню, не имеющему своего угла? Поступил в техникум, работал на фабрике, а тут и жениться настала пора. И Валентин привел жену в эту небольшую комнатку размером… метров 18, наверное. Кто уж сейчас помнит. И как-то ведь помещались! После войны люди всему рады были: есть крыша над головой, да люди рядом родные, чего еще надо.
     Тут, наверное, с картиной что получилось. Когда молодожены поселились в комнате, кроватку Сашкину пришлось аккурат к этой стене и поставить, где картина висела, прямо под нее. А она ж тяжеленная была, там багет один весил… Убить пацана могла. Вот мама от греха в сарай ее и вынесла на полати. А куда еще? А оттуда уж ее и украли. Вот спрашивается, кому нужен чужой младенец, изображенный на полотне? Хотя… в музеи ведь ходим, и не на такое смотрим.
     … Да, - продолжал отец, - тот чайник, с которым ты по шпалам шлепал, трофейный был. Фляга была трофейная и чайник. А ты ж карапуз совсем, шлепаешь ножками, чайник за рельсу задевает и погромыхивает, бабка у тебя отобрать его хочет, чтоб не помял, а ты не отдаешь. И смех, и грех…
     Сашка всегда любил слушать воспоминания отца, а сейчас под влиянием интенсивного возлияния у него аж слезы умиления на глазах появились. Как представил себя крошечного совсем, беспомощного, одетого в кацавейку цвета непонятного, болтающуюся на нем бесформенно, (почему он должен был одет в женскую кофту, он не знал, но увидел сейчас себя именно в ней. А с другой стороны, что тут хитрого: вышли из вагона, а тут похолодало, вещи все по сумкам распиханы, вот мама… иль бабушка и сняли с себя кофтенку, да накинули на дите.) спотыкающегося на вонючих, пропитанных креозотом шпалах, а кругом рельсы бесконечные белым холодом отливают, паровозы маневровые, лоснящиеся от масла и жирной сажи, снуют вокруг и резкими свистками перекликаются, людей пугая, и нет им никакого дела до маленького Сати Фо, путешествующего с родителями по городам дальневосточным, окруженным бесконечной тайгой.
    
     …Все бы ничего, да деньги быстро кончились. И тогда отец принял волевое решение продать облигации трехпроцентного займа. Такие были в каждой семье, потому как государство втюхивало народу насильно эти так называемые ценные бумаги. И попробуй не возьми – сразу врагом народа станешь. Время от времени в центральной газете (сейчас не вспомнить, в какой) выходила таблица и народ кидался проверять облигации. Наверное, кому-то везло и он выигрывал какие-то суммы, может быть, достаточно большие, но их семье такое счастье ни разу не выпадало.
     И вот теперь отец, ввиду внезапного несчастия, свалившегося на них, решил сдать эти облигации и получить вполне приличную сумму, которую им с Сашкой должно было хватить на харчи и… выпивку, конечно. Да и маме в больницу надо было гостинцев свезти.
     Так все и было сделано. А мама тем временем сдавала необходимые анализы и ждала с тревогой результата.   
     Отец же совсем духом упал. Фронтовик вроде, за свою жизнь чего только не пережил, а тут и неясно ничего, а он… Сашка как раз держался более-менее. Может, по молодости лет не понимал всей серьезности ситуации, а скорее всего – не верил в плохой диагноз, и все. А может, интуиция какая… Вот спать-то ему не хотелось как всегда бывало, когда форс-мажор наступал. Значит – обойдется все.
     … Сегодня отец с сыном собирались навестить мать. Накануне Сашка смотался в город на рынок, купил фруктов: яблок, слив, вишен. Зашел в гастроном и отоварился печеньем, пряниками, конфетами… Что там еще можно отвезти маме?
     Отец пошел в спальню одеваться, Сашка на кухне укладывал пакеты с гостинцами и никто из них не услышал, как во входной двери щелкнул замок, она открылась тихонько и в прихожую вошла… мама.
     - Ну, что, папа, оделся? Пойдем, я готов уже! – позвал Сашка отца.
     - Иду, иду, галстук вот сейчас повяжу…
     - И куда это вы собрались? – раздался веселый, бодрый, знакомый до невозможности, но и неожиданный совсем голос мамы, - мать на порог, значит, а они из дома?..
     Лица наших мужчин надо было видеть. Да и мама без слез не обошлась.
     …Анализ показал, что на груди у мамы была безобидная киста, которую и удалили под местной анестезией. А недельки через две (так случилось) в газете появилась таблица с очередным розыгрышем выигрышей облигаций трехпроцентного займа. Мама достала заветную шкатулку, где хранились документы и эти самые облигации, но не обнаружила последних.      
     И тогда и отец, и Сашка еще раз убедились, (причем на своей шкуре) что психология женщины в корне отличается от мужской психологии. И женщина, даже такая как их мама, никогда мужчину не поймет. Вот.


     Ладно. Хорошо – что хорошо кончается. Сашка с Петровичем тем временем на Рязанщину едут. Дорога для Сашки знакомая: не один раз он в эти края на рыбалку ездил. Места здесь красивые, конечно, но, если честно, и в Подмосковье виды да панорамы не хуже. Здесь… по запущенней как-то. Убогость кругом. Да бедность из каждой подворотни прет. Молодежь чуть закончит школу и бежит, не раздумывая, из дома родного. В Рязань, а больше в Подмосковье да Москву. Вот и у тетки жены два сына: старший Лешка и второй Серега – и оба уехали уже. Казалось бы, чего не жить в селе: свой дом, земли до фига, картошка родится – чуть не сам-десять, пеналы коровьих ферм аккурат посередь села стоят – рабсила там всегда нужна. По осени грибов тьма тьмущая, одни белые берут, другими брезгуют, луга заливные за околицей необъятные, с травами душистыми: тут и лисохвост и тимофеевка, мятлик и канареечник, клеверы и горошки. Розовые смолки, золотистые лютики, поповники, колокольчики – да не перечислить всего. Нюхай – не хочу.
     А клубника полевая когда поспевает… Сашка как первый раз это чудо увидел, так теперь как вспомнит, так она в глазах и стоит.
     Первый раз он сюда на общественном транспорте приехал. Татьяна Ивановна – тетка жены, место ему в горнице отвела, чистую постель постелила, показала, где яйца свежие на завтрак брать, ну, и прочие мелочи.
     И каждое утро Сашка вставал затемно еще и шел на Оку рыбачить. Дом прямо на прогоне стоял, обогнешь его и вот уже ты на задворках – за околицу вышел. Куда глаз ни кинь – заливные луга. А до Оки… пять километров, на всякий случай. Быстрым шагом час ходьбы. С собой удочки, ведро рыболовное, куда рыбу складывать, а заодно оно же и сидушка. В него же утром кусок хлеба ржаного положил, пол кольца колбасы краковской, с собой, естественно, привезенной, здесь-то ее в магазине отродясь не видали, хлеб и тот на количество едоков в семье выдают. Но это, как раз, вполне объяснимо: тогда же хлеб дешевый был и скотину – и кур, и поросят, и коров хлебом подкармливали. О комбикорме и не слыхивали.
     В ведре еще запчасти: леска, крючки, пару поплавков, грузила, пшено на прикормку. В общем, не пустой идешь. Да, а за спиной рюкзачок еще. На обратном пути рыбу, если поймал, конечно, в него складываешь, да крапивой переложишь, иначе за эти самые пять километров на солнце по жаре она как раз и протухнет.
     Ну, Сашка тогда молодой еще был, для него пять километров пустяк был. Легкий променаж.
     И вот идет он на Оку первый раз, помнится. Миновал уже село, которое по левую руку осталось с церковью из красного кирпича и белой колокольней высоченной, вот, слева опять же, озерцо, кувшинками золотистыми отливающее, а вот тут надо прямо сквозь травы луговые пробираться. В то утро как раз ветерок с юга потянул и тумана не было, а значит, и росы. Потому как иначе мокрый будешь как раз по… пояс.
     И вот идет Сашка, балдеет от видов окружающих да запахов утренних. И показалось ему, что в траве что красное мелькает. Внизу совсем. И раз мелькнуло, и два. Он траву-то высокую и раздвинул руками… Мать честная! А внизу ковер из алых ягод. Они помельче огородной земляники, но крупнее лесной. А вкусные до чего!.. Как пирожные эклер, которые Сашка мог съесть в любых количествах – любил так. Вот и тут он «оторвался» по полной. Утром-то не очень: рыбалка важнее, все-таки, а вот на обратном пути… Пришел домой и обедать не хочется.
     Но, кстати, на клубнику он всего дважды и попадал только, когда приезжал сюда до сенокоса. А если не успел, то увидишь только огромные стога, возникающие утром из тумана, как корабли в морской гавани.
     А в тот раз он прикормил на реке одно симпатичное местечко под кручей и рассчитывал ловить там крупных лещей да язей. Что интересно, в те годы самые крупные рыбины брали на обыкновенный катышок черного хлеба. Бывает, только прикормишь доброй горстью пшена, и тут же резкий язь рванет как удилище, кончик в дугу, сердце сразу вниз куда-то ныряет, а руки трясутся на нервной почве. Лещ, тот потяг мощный делает, но более плавный, его главное наверх вытащить и дать воздуха глотнуть, он от него дуреет тут же, как салажонок от первой сигареты, и идет уже на поводке, как собачонка.
     И вот пробрался Сашка по еле видимой тропинке сквозь кусты прибрежные, спустился с кручи к своему месту прикормленному, а там… дед уже сидит какой-то. Да капитально сидит: два удилища в воду заброшены, рядом корзина бельевая стоит, тряпицей влажной прикрытая. И ничего не поделаешь ведь, место-то не куплено! Кто раньше пришел, тот и ловит. А поздороваться надо, далеко-то Сашка от этого места уходить не собирался.
     - Доброе утро, дед! – неохотно поприветствовал рыбака Сашка.
     - Доброе, доброе. – хрипловато отозвался дед. На вид ему лет семьдесят было, небольшого роста, седой весь, как и положено, усы да борода от табака пожелтевшие, руки жилистые артритом побиты. – я не твое ль место занял, рыбачок? – догадался он.
     - А как догадался? – улыбнулся отходчиво Сашка.
     - А тут и догадываться нечего, - пожал плечами дед, не отрывая глаз от удочек, - в кустах вон окурки от сигарет с фильтром, местные таких не курят. Пшено, которое подальше от воды и волной не смыто, тоже подсказало, что прикармливали место. Рогульки в кустах спрятаны. Хватит примет?
     - Глазастый ты, дедушка, - похвалил Сашка, - а как рыбалка? Ты на ночь пришел, что ли?
     - Ночь сидел, - подтвердил дед, - да какая нынче рыбалка – смех один. Вот бывалоча…
     - А можно посмотреть? – спросил Сашка, подходя к закрытой корзине.
     - А глянь, чего же. За погляд-то не бьют, поди.
     Сашка отвернул тряпицу, прикрывающую корзину и не сумел сдержать изумленного вопля.
     - Вот это да! – в корзине пластами лежали бронзовые лещи, некоторые из которых еще шевелили хвостами. Их там было десятка полтора, не меньше.
     - Да мне столько и за неделю не поймать, - удивлялся Сашка, - как же ты… да такими удочками!
     А удочки у деда действительно были удивительные. Это были две кривые палки, если говорить прямо. Можно назвать их хлыстами, прутьями, но больше всего они походили на длинные, слегка изогнутые, палки, к которым какой-то оптимист привязал леску с крючком и поплавок с грузилом. Может, конечно, они были из можжевельника или из ивняка, а может, из орешника – кто знает? Сам дед, наверное, забыл уже, из чего он их срезал лет двадцать назад. И как можно было вываживать ими крупную добычу, ведь они не амортизировали совсем, а значит, риск порвать леску был очень велик.
     - Чудеса творят эти местные. – думал Сашка, - тут и удилище телескопическое, и леска достаточно тонкая, крючок остро заточенный и дай Бог… одного хотя бы такого леща поймать.
     - Удилище хорошее нужно, кто ж спорит, - рассуждал тем временем дед, - да где ж его возьмешь? Мы привыкшие и такими ловить… Рыбу, её чуять надо. Подсечь вовремя. Тянуть не спеша. Рыбалка суеты не любит…
     А Сашка в то утро своего леща поймал все-таки. Как он его вываживал! Лещ ходил в глубине, тянул что есть силы от берега в глубину, но Сашка потихоньку, потихоньку, но подтягивал его упрямо наверх, ждал с нетерпением, когда покажется рыбья морда с изумленными выпученными глазами.  Пусть глотнет только воздуха утреннего, забалдеет слегка, а тогда уж его на песочек можно вытягивать и за нижнюю губу брать решительно.
     Почти все так и получилось. Вот только сорвался лещ с крючка буквально у самой кромки воды. Зацепился не очень хорошо. Теперь он лежал, ошалелый, мордой к берегу и соображал, в какую сторону рвануть. У него было в запасе пара секунд. Но Сашка ему их не дал: он буквально упал на леща грудью и обнял скользкое тело, щедро покрытое слизью. Лещ мотал хвостом, пытаясь освободиться, но Сашка не мог ему позволить такое роскошество. Сегодня победить должен был он.
     Дед молча наблюдал за схваткой и когда все закончилось для Сашки благополучно, сказал с улыбкой: - с первым лещом тебя, парень.
     Все видел старик, все понимал. Ведь такую крупную рыбу Сашка действительно поймал впервые. Сейчас он пытался запихать леща в ведро, но тот никак не хотел помещаться, бил хвостом и норовил уйти-таки в родную стихию.
     - Ты тряпицей его оберни, да травкой переложи и в рюкзачок-то пристрой. Оно надежней так. В тенек только положи. – советовал дед.
     - Знаешь, дед, я, пожалуй к дому подамся. Мне на сегодня эмоций хватит. А до рыбы я не жадный, куда её…
     Шел Сашка знакомой тропкой… нет, не так, потому как тропок этих было несть числа. Такое впечатление, что народ тут горделивый очень и каждый ходит своей дорогой. Ездит, кстати, тоже. Дороги с примятой колеей буквально наезжали друг на друга, как и узкие тропинки, образуя загадочные лабиринты. Но тут, главное, не думать – по какой из них идти или ехать. Они по любому в село приведут. А значит – и к храму.
     А вот здесь надо ручей, небольшой в эту пору- перешагнуть можно, перейти и после него начинаются заливные луга. На простор выходишь. Пить вот только хочется.
     -Вот из ручья и напьюсь, - подумал Сашка и наклонился, чтобы ладонью зачерпнуть прозрачную холодную водицу. – Но… что это? Прямо на него, изгибаясь всем телом, рассекая воду спинным плавником, плыла щука. Да не плыла, скорее, а ползла по песчаному дну, пытаясь выбраться на глубокое место.
     Не успела. Сашка ей не дал и сунул бьющуюся в руках рыбину в рюкзак, чтоб лещу веселее было. Сейчас завопит кто-то: - зачем не отпустил? Загубил животину! Нет бы помочь!
     Вот сами в такую ситуацию попадите и тогда отпускайте. Поспорим, что хрен вы отпустите рыбину на волю? Тем более щуку весом с килограмм примерно. Из нее знаете какие котлеты получаются?   Тем более, что специально щук и вообще хищников Сашка не ловил: не любил он со спиннингом по берегу километры наматывать. Так что трофей достался кому надо. «Это нога, у кого надо нога.» - помните «Берегись автомобиля»?
     Когда пришел домой, да вывалил рыбин на стол, Татьяна Ивановна руками всплеснула: - ай, да Сашка, вот так рыбак! Сейчас мы такой ужин сварганим – соседи обзавидуются! Как соседи могут «обзавидоваться», Сашка так и не понял, поскольку никто вроде бы не собирался бегать с жареным лещом и щучьими котлетами по пыльной сельской улице с криками: - а вот, гляньте, чего у меня есть! Но спорить с Татьяной Ивановной не стал, решил, что ей виднее.
    
     А к вечеру прибыло пополнение: Колька – брат жены и Сережка – младший сын Татьяны Ивановны. Сережка был типичным рязанским парнишкой с круглой веснушчатой физиономией и непослушными льняными белесыми кудрями. Любимой его присказкой было – «Да ни хера – обойдется.» С различными вариантами. Сейчас он жил в подмосковном городке и учился в ПТУ на механизатора широкого профиля. Забегая вперед, скажу, что на механизатора он выучился, но в село не вернулся и, оторвавшись от родной рязанской земли,  многочисленных искушений городской жизни не выдержал, потихоньку спился и умер бесславно в тридцать с небольшим лет, успев, правда, жениться пару раз и даже завести ребенка.
     Но сейчас никто не знал такого печального конца и поэтому всем было весело. Совместными усилиями съели и жареного, с аппетитной хрустящей корочкой, леща, и нежные щучьи котлетки, щедро политые сливочным маслицем, запив это дело энным количеством самогона. Потом поиграли в карты в любимого всеми «козла» и улеглись спать. Сашка, как всегда, спал в прохладной чистой горнице, а Сережка с Колькой пошли спать в сени.
     Попробую обрисовать это заведение. Двор в доме был крытый, как и в большинстве хозяйств. Здесь, за массивными воротами, находились помещения для скотины: коровы, свиньи и, конечно кур. А вот чуть повыше – на полуторном этаже, были вплотную к дому пристроены сени, где хранилась всякая деревенская утварь: грабли, серпы и косы, лопаты и мотыги, стоял массивный сундук, набитый рухлядью, которую давно пора было выкинуть, да все недосуг заняться. Висел на стене облезлый лошадиный хомут, хотя лошадь в хозяйстве давно не держали. На шнурке болталось желтое сало, покрытое слоем крупной соли. И вот посреди всего этого хозяйства были сколочены два лежака, отгороженные двойным слоем марли, чтоб не донимали мухи. Здесь и улеглись Сережка с Колькой.
     Утреннюю зорьку проспали, конечно и решили пойти на Оку ближе к полудню. Скорее прогуляться просто, чем на рыбалку. Но удочки взяли все-таки и свежих червей подкопали. А по дороге зашли в магазин и купили бутылку «Старки», чтоб на речке веселее было.
     Весело болтая, незаметно дошли до реки, спустились с кручи и полюбовались знакомыми видами. А потом… достали бутылку «Старки» и распили её в два приема, закусив липкими карамельками, купленными в том же магазине.
     Тут, конечно, надо со всей ответственностью заметить, что не может русский человек заниматься чем-либо, зная, что у него есть в запасе бутылка спиртного. Вот надо сначала ее уничтожить, а потом со спокойной душой смотреть на поплавок. Но тут кроется засада: какой же идиот будет сидеть на месте да рыбачить, тупо на поплавок глядя, когда от выпитого кураж пошел и на подвиги потянуло.
     А поэтому, так и не закинув удочки, ребята двинулись в обратный путь, причем прагматичный по-деревенски Сережка заметил, что совсем не обязательно было тащиться на реку за пять километров, чтоб «раздавить» бутылку на троих. С этим трудно было не согласиться.
     Миновали прибрежные заросли кустов ежевики, малины, цепляющихся короткими острыми иглами за одежду,  ивняка с порослью молодых побегов, ждущих деревенского мастера по плетению корзин, спугнули с вершин корявых сухостоев несколько высматривающих добычу ястребов, миновали в низинке ручей, от которого освежающе пахнуло холодом – тот самый, где Сашка руками поймал заблудившуюся щучку и вышли на заливные просторы.
     Вскоре по правую руку показалась сначала колокольня, зияющая пустыми проемами, поскольку колокола были сброшены в период борьбы с «опиумом для народа», затем церковь с покосившимся крестом на крыше, и затем уже пошли серые срубы крестьянских изб.
     А вот по левую руку… как-то раньше  ни у кого из ребят взгляд не останавливался на этой живописной совершенно картинке: слева, куда ни кинь взгляд, щипали короткую молодую травку, просто лежали и спали, спрятав голову под крыло, десятки, если не сотни серо-белых жирнющих гусей. Этакая прорва вкусной печенки, хрустящей золотистой корочки, нежнейшей грудки, если правильно ее приготовить…
     Да, сельчане на целый день выгоняли гусей на луга, где те жировали, набирая вес. Хищным птицам: соколам, ястребам, коршунам взрослого гуся было не взять, лисы близко к деревне днем не подбирались, поэтому явных врагов у гусей не наблюдалось.
     Да и наша троица не была врагом этим чудесным длинношеим горластым птицам. Просто выпитый каждым из ребят стакан крепкой янтарной «Старки», заеденный слипшейся карамелькой, заставил посмотреть на этих симпатичных представителей фауны другими, слегка окосевшими голодными глазами.
     - А чо, ребята, не завалить ли нам гусачка пожирнее, а? – весело и развязно предложил вдруг Сережка. – Гляди-ка, вон-н, прямо перед нами, спит один, голову спрятал под крыло и дрыхнет, хоть бы хер. А здоровенный!
     - А неплохо бы, - согласился  Колька, - ощиплем его, да супец сварим наваристый…
     Сашка не успел ничего сказать, потому как Сережка уже скомандовал на правах аборигена и автора идеи: - Значит так, рассуждать тут нечего, на горизонте вроде нет никого. Колька падает на гусака и держит крылья, я хватаю за лапы, а Сашка… ножом отрезает голову. Ясно?
     Что тут говорить? Инстинкт охотника спит в каждом мужчине, ведь на заре человечества именно они добывали в борьбе кусок мяса для жен и детей. И вот этот долбанный инстинкт победил сейчас все: осторожность, цивилизованность, порядочность, честность… Какие там еще слова характеризуют приличного человека?
     Сейчас на лугу были первобытные охотники, правда двое из них студенты педагогических институтов, а третий учащийся ПТУ – будущий механизатор широкого профиля.
     Колька темным кулем упал на спящего гуся, ухватив того за могучие крылья, Сережка ухватился за красные с перепонками лапы, а Сашка уже держал крепко бесконечную жилистую шею ближе к голове и пилил гусиную плоть тупым перочинным ножиком. Разбуженный гусь был недоволен таким оборотом дела и напрягал все свои откормленные мышцы, чтобы ударить крыльями по разбойникам, оттолкнуться мощными лапами, да полететь над землей в сторону озера, блестевшего зеркальной гладью неподалеку.
     Но гусиная шея – не бычья, и даже тупой ножик перепиливает ее максимум за минуту. Гусак успел несколько раз сказать последнее «га-га», и голова его с желтым раскрытым клювом лежала уже отдельно от туловища.
     Сашка, пока пилил, успел спросить Сережку зачем-то, не будет ли ругаться Татьяна Ивановна, на что тот ответил коротко своим коронным: - да ни хера.
     Ребята подержали еще некоторое время содрогающееся в конвульсиях тело и только когда стекла кровь и гусь окончательно затих, встали и закурили молча.
     А Серега инициативу не терял.
     - Значит так, - командовал он, - я сейчас бегом за велосипедом, потому как нам этакую тушу не донести. Возьму мешок и… к багажнику привяжем. С рыбалки едем, кому неясно? А сейчас вон-н в ту ямку гуся спрячьте, кровь пылью закидайте, а сами… к озерцу идите, там меня и подождете.
     Вскоре он вернулся уже на велосипеде и до дома добрались без приключений. Там все трое нырнули с трофеем в сенцы и стали, не откладывая, ощипывать теплого еще гуся. Через несколько минут гусиный пух и перья покрывали пол, кружились, подхватываемые ветерком, дующего из небольшого окошка, в воздухе и оседали на кроватях, на одежде и волосах ребят, словом, войди сейчас кто-то чужой и улики были бы налицо.
     И в дверь действительно вскоре постучали. Сашка с Колькой замерли и только Сережка не терял духа.
     Кто там? – задиристо спросил он.
     - Да я это, - раздался из-за двери голос Татьяны Ивановны, - вы чего закрылись-то? Поймали чего на реке-то? Сережка, открывай давай.
     Сережка встал, стряхнул с себя часть облепивших его перьев, подошел к двери и решительно открыл её.
     Татьяна Ивановна вошла, мигом оценила ситуацию и, всплеснув руками, воскликнула:
     - А я голову сломала, чем мне вас на ужин кормить? А у вас гусь вон, ощипанный почти. Красота-то какая…
     Работала, между прочим, Татьяна Ивановна в сельской школе учительницей начальных классов…
     А гуся этого варили часа три и все равно мясо у него оказалось жестким. Видно, немного до пенсии не дожил этот гусак…

     И все-таки, возвращаясь к нашей теме, надо заметить, что Сашка тогда еще совсем неопытным рыбаком был. Да, ездил с тестем на Киржач, это красивейшая речка на границе Московской и Владимирской области, но там брала в основном некрупная плотва, елец, окушки, подъязки, изредка мелкий подлещик. Было, правда, одно местечко прямо у нового моста через реку. Мост был огромный бетонный, а слева от него остались деревянные сваи от старого моста. Вот вокруг этих свай и крутился крупный лещ да язь. Но взять их там было непросто: чуть зевнешь – и обмотали леску вокруг сваи. Прощай снасть.
     Собственно, именно на этой речке Сашка впервые и сделал свой первый заброс. А точнее, насадил червячка и забросил удочку тесть, а Сашке велел смотреть за поплавком: как потащит его рыба под воду, так подсекать надо.
     И вот сидит Сашка, тупо на поплавок смотрит. А он – хоть убей – не шевелится даже. Так проходит десять минут, полчаса, час…
     Тесть кричит: - Ну, как, Сашка, были поклевки? 
     - Да ни хрена! – со злостью отвечает Сашка.
     - Ты проверь снасть-то, - кричит тесть, - может, обгрызла мелочь червя?
     Вытащил Сашка рывком удочку, чуть леску с крючком вокруг шеи не обмотал, смотрит, и правда, крючок голый почему-то. Когда успела? Вроде, не отрываясь на поплавок смотрел.
     - Сейчас, подожди, насажу тебе червячка-то. – тесть говорит, - или сам сможешь?
     Так посидит наш рыбачок час – другой, а потом говорит тестю: - Степаныч, может, в магазин сбегать? По времени-то уже должен бы открыться.
     - А давай, Сашка, я тут за удочкой присмотрю.
     А наверху, сразу за мостом, деревня начиналась, чуть не на километр вдоль трассы вытянулась. И в самом конце ее магазин был, где спиртным можно было отовариться. Вот Сашка туда и кондыбает потихоньку. Туда километр, да оттуда… время-то и убьешь. Рыбалка эта…
     Принесет Сашка бутылку, достанет бутерброды, что с собой взяли, разложит на газетке возле тестя, которого от поплавка не оторвешь ни на секунду, скажет ему: - Степаныч, ты первый.
     Тот возьмет бутылку за середину, раскрутит до появления змия зеленого и вставит в раскрытый широко рот. Буль-буль-буль – и полбутылки как не было. А если не допьет Степаныч чуток, отстранит от себя бутылку, глянет на секунду, пальцем зажмет, где серединка и опять глоток сделает. Причем пьет, взгляд от поплавка не отрывая.
     Сашка так не умел. Ему обязательно стакан нужен был. Причем пил маленькими дозами, сразу стакан не вытягивал. Вино еще мог, а водку иль коньяк – нет. И беда, коль они стакан из дома взять забыли, а такие случаи были. Тогда у него путь один: бежать к дальнобойщикам и просить стакан. Дело в том, что на берегу большая площадка была, вся изрытая тяжеленными фурами. Здесь обычно дальнобойщики на ночевку останавливались. Вот к ним Сашка и бегал. У дальнобойщиков всегда все было, даже проститутки в кабине. Иная кричит вдогонку: - ты приноси бухнуть-то, рыбачок! Я тебе тогда, так и быть – отдамся.
     Сашка хоть и возбуждался от слов таких, но девиц этих сторонился: грязи там…
     А потом поймал Сашка подъязка неплохого, это его первая рыбка была, понравилось тащить – уж очень сопротивлялся бойко, потом еще рыбка и еще… Так и втянулся в рыбалку, потом его за водкой и не отправишь. Ну, да они с тестем с собой брали самогоночки. Теща гнала московским способом. Это когда без аппарата, на большую кастрюлю тазик с водой холодной, чтоб конденсат получался… В общем в результате самогон получался не очень крепкий и вонючий достаточно, но привыкнуть можно. Да и дешево совсем.
     Потом, когда Сашка на Оку с братом жены ездил, они с собой самогона этого канистру брали. Но закон у них суровый был: выпивали по кружке солдатской только вечером, когда ушицу сварят, колбаски нарежут, лучок свежий разложат рядком… А на небе звезды уже высыпали, млечный путь в тихой реке плещется, у коряжистого берега хищник бьет, самоходная баржа фарватер разрезает – волну на берег гонит. А у них костерик трещит уютно, комаров дымком отгоняет, от ухи парок ароматный ноздри щекочет, в кружках самогон воняет. Чокнутся Сашка с Колькой кружками эмалированными, выдохнут резко и выпьют залпом мутную зловонную жидкость. Ведь гадость, но зато через пяток минут пошло тепло по жилам, в мозгах  мысли зашевелились, язык молоть сам по себе что-то начинает… В основном почему-то о бабах.
     Кстати, Колькин двоюродный брат – Мишка, как-то с ними напросился на рыбалку. Но вместе поехать не смог – с работы не отпустили и потому послал с ребятами жену. Дескать, она готовить будет, рыбу чистить и прочее, а там через пару дней и он подскочит.
     Неизвестно, чем он руководствовался, но решение  это явно опрометчивым было. Поскольку палатки лишней не было, Татьяна с ребятами улеглась. Колька ничего – уснул сразу, все-таки Татьяна двоюродного брата жена, но Сашку-то родственные узы не связывали. А Танька ворочалась что-то, ворочалась, да и оказалась совсем рядом с Сашкой. Ну… он своего не упустил.
     А Мишка как подъехал, так с первого дня стал режим нарушать. Ему русским языком было сказано, что выпивать можно только у вечернего костра. Но он мало того, что на одной кружке не останавливался, так утром, пока ребята на зорьке сидят, уже махнет втихаря кружку, а то и больше и часам к 10-ти никакой уже. Ну, не брать же с собой на речку канистру с самогоном, чтоб этот козел до нее не добрался. День так прошел, второй, а на третий погнали его ребята из лагеря.
     Уехал, куда ему деваться. Жену, правда, тоже забрал, хотя Таньке уж очень рыбачить хотелось…

     А другой раз случай был… Приехали Сашка с Колькой в село, а тетка Колькина – добрая душа, у которой они останавливались, договорилась с соседом, чтоб тот ребят до реки на лошади отвез. И вот навалили на телегу весь рыбацкий скарб, тетка одеяла ватные дала: не на себе ведь тащить, сала копченого, картошки полмешка, яиц свежих свойских куриных, уселись ребята на телегу и как баре покатили к реке.
     Начало августа было, солнце припекает, жаворонки в небе заливаются да кульбиты такие наворачивают- шею сломаешь, за ними наблюдая. Кузнечики в травах стрекочут, да размножаются что есть мочи, пока погода дозволяет, соколы да ястребы парят в высоте безмолвно – обед высматривают. Лошадь копытами перебирает не спеша, телега поскрипывает ненавязчиво. Все бы ничего, да… постепенно в воздухе вонь жуткая обнаружилась. Сначала ненавязчиво так, потом сильнее и сильнее. Причем воняет сероводородом. Уж ребята закурили, но и табак не отбивал запах. А главное – откуда? Кругом же благодать какая! Разнотравье, блин…
     Еле доехали до реки. Но и здесь запах не пропал. Так и жить с ним, что ли? Делать нечего, стали телегу разгружать – соседу, который ребят привез, недосуг  принюхиваться.
     И вот добрались до коробки с яйцами «из-под курочки», а оттуда как даванет вонь, хоть святых выноси. Часть яиц тухлыми оказалась, а парочка возьми да тресни. Вот оно и завоняло. Сколько те яйца у Татьяны Ивановны в сарае лежали да ребят ждали – неизвестно, но, судя по запаху – давно. А кому у нее есть-то?..

     Теперь, после вышеописанного, мы сможем понять, какие ассоциации могла вызвать у Сашки поездка в эти рязанские края. Ну, уж никак они не были связаны с иконами. Да он и не помнил даже, а была ли хоть одна икона в доме Татьяны Ивановны? Впрочем, удивляться тут нечему, известно уже, что Сашка стал, входя в дом, в первую очередь смотреть в передний угол только тогда, когда стал… досочником, кем же еще?
     А сейчас он ехал с развалившимся рядом вальяжно в кресле Петровичем и думал о том, что как было бы здорово, если б в багажнике сейчас лежали удочки, резиновая лодка и палатка, запас харчей на неделю, в полотняном мешке, заполненном влажном мхом, копошились бы навозные черви…
     Вот, кстати, дарю секрет хранения в жару навозных червей. Ну, это касается в первую очередь тех, кто едет на большую рыбалку – на неделю или дольше. Возьмите, как я уже упомянул выше, плотный полотняный мешок, заполните его влажным мхом, (для этого почти наверняка нужно заглянуть в лес, хотя и в больших городских парках, наверное, можно мох обнаружить.) накопайте червей… Здесь стоп: некоторые предпочтут купить их в рыболовном магазине – да ради Бога! Но хранить-то их на рыбалке все равно придется. Так вот, если вы червей накопали где-то на колхозной ферме, то перед тем, как их положить в мох, червей надо промыть под холодной водой. В мешок со мхом, чтоб червякам голодно не было, можно положить творог, хотя я лично ничем таким их не баловал, похудели они, правда, к концу рыбалки здорово.
     На этом все, остается только следить, чтоб мох все-таки оставался слегка влажным. Подчеркиваю – слегка. И можете рыбачить хоть две недели – ничего с червяками не будет.
     Никто не заметил, как не хочется мне переходить к теме «выкручивания икон»? Ведь это уже совсем другой психологический настрой у человека, опять чувство опасности, просто возможных неприятностей каких-то. Невольно возникают мысли: чем бы таким заняться, чтоб… простите, конечно, но тут приходит на ум избитая, но такая правильная фраза:» …чтоб у нас все было, а нам за это ничего не было.»
     Сашка этот момент за последнее время здорово просек. Да, он уже не хотел жить на убогую зарплату учителя. И не спорьте: любая зарплата, которую вам в те времена платили, была убогой. Даже если ты получал… шестьсот рублей в месяц. Восемьсот. Ладно – тысячу. И это при средней зарплате в сто пятьдесят рублей! Да, кому-то и двести рублей казались огромными деньгами, а кто-то и тысячу рублей за деньги не считал. Разные мы все люди. Это еще Ильф и Петров заметили, да и до них умные люди встречались. Помните Шуру Балаганова? Сколько ему для полного счастья надо было? Правильно – шесть тысяч четыреста рублей. Но ведь Бендеру-то нужен был миллион! Другое дело, что он тогда не понял еще, в каком идиотском (поверьте, я сейчас старался подобрать эпитет помягче) государстве он живет. Корейко это понял, поэтому и скрывал свой капитал. Зачем он его наживал? Так время-то было смутное: то военный коммунизм, то НЭП – новая экономическая политика. Вот Корейко и раскручивался в подходящие периоды. А в неподходящие уходил на дно. А вдруг все вернется взад – к капитализму? Вот тогда он на эти денежки и раскрутится. В конце концов, Морозову и братьям Рябушинским, Третьякову и  Мамонтову их миллионы не казались несметным богатством. Денег много не бывает, просто здесь другая голова нужна, чтобы такими деньгами распоряжаться.
     Но для этого и государство должно быть другим. Таким, каким оно было до 1917 года.
     Вот отсюда и было у Сашки это чувство опасности, появившееся тогда, когда у него появились суммы, совершенно отличные от тех, какие были в карманах простых тружеников.
     Ведь какие деньги можно было обнаружить в кармане простого трудяги? Причем неважно – рабочего или инженера. Если по хорошему – рубль на обед. Все. Жена все одно больше не даст. Ежели сумел с получки заныкать, то какое-то время у тебя может где-то даже… пятерка оказаться. Ладно – червонец. Но для этого надо хорошую «лапшу» жене на уши навешать. Типа за сломанный во время службы в армии танк военкомат стал высчитывать из зарплаты по червонцу в месяц. Хорошо, если в морфлоте служил: там за утопленную подлодку могли и двадцать рублей высчитывать.
      Но это все шуточки. А тормозни сейчас наших ребят, в их карманах тысячи три-четыре наверняка обнаружится. А это чуть ли не стоимость кооперативной квартиры в то время! –А на что вам, ребятки, такие деньги в засранной рязанской деревушке понадобились? – менты, допустим, спросят. – ах, дом купить хотите возле речки? Хорошее дело. Да здесь самый хороший дом полторы тысячи стоит. И это «красная цена». И вообще. Откуда у вас деньги такие?..
     И снова вопросы, вопросы, вопросы… Вот это и называется «стрем». А ты – честный человек, должен дрожать от страха и оправдываться, хотя ни одной статьи Уголовного Кодекса ты не нарушал. Даже покупая и продавая иконы. Да хоть сто штук! Да хоть иностранцу-фирмачу! Нету ничего об этом в Уголовном Кодексе!
     Вот если бы все эти иконы, которые у вас найдут, были одинаковые, как под копирку сделанные, тут вам могли «пришить» статью о спекуляции, но ведь такого просто не может быть. Одна икона от другой завсегда отличается, даже если они одного и того же сюжета.
     До хрена тонкостей всяких. И знать их обязательно надо, иначе… Незнание Закона на освобождает от ответственности.
     И вообще. Запомните: чтоб самому деньги зарабатывать, особый Дух надо иметь. Не каждому дано. И это понимать надо, потому как больш-о-о-е разочарование получить можно.
     Надо сказать, у Сашки этот самый дух был. Ну, если по другому – жилка предпринимательская у него присутствовала. С людьми он умел разговаривать, к себе мог расположить человека.
     Так что, имей Дух и Жилку и станешь миллионером? И будешь в «Адидасе» ходить? На «шестерке» «Жигулей» ездить? Проституток у «Националя» по полторы «Кати» за ночь «снимать»?
     Но, но, не все так просто. Вообще, стоит этот вопрос подробнее рассмотреть. А то у нас народ не самокритичный и часто переоценивает свои возможности. Оттого и тюрьмы забиты. Выходит такой несамокритичный чувак на улицу и начинает: - Да я! Да мне!.. – Ну, хоть бы спросил кого – эти его выступления интересны кому? Запомните раз и навсегда: вы интересны только самому себе (и то до поры) и еще парочке самых близких людей – родителей, любимой и т.п. Но это если они есть. Если нет – любой из нас – волк-одиночка. Хотя… так и так одиночка.
     Кто-то скажет сейчас: но ведь есть команды, где работают успешно несколько, а то и множество людей? Правильно, звери тоже объединяются в стаи, чтобы успешнее добывать пищу. Но это до поры: как только дела начинают идти плохо, появляется каннибализм. Более сильный съедает слабого. И так до той поры, пока дела опять не пойдут в гору. Движение по кругу.
     Поэтому зарубите себе: «Не обольщаться и не расслабляться!»- это главное, если хотите жить.
     Вам всякие умные психологи начнут говорить, что предприниматель должен быть наблюдательным, пытливым, уметь в ежедневной рутине находить новые идеи… Правильно. А я о чем говорю: - не обольщайся достигнутым, наблюдай за конкурентами, переплюнь их в чем-то!
     Вам скажут, что деловой человек должен уметь быстро принимать решения. Конечно, кто бы спорил. Но в армии существует присказка: «Не спеши выполнять приказ, поскольку может последовать команда «Отставить!» Хотя… быстро принять решение «не выполнять приказ» ведь тоже имеет право на жизнь.
     Какими еще личными качествами должен быть наделен деловой человек? Интуицией. Но это такая… непростая песня. Вот говорят же: - он проинтуишил то-то и то-то. Потому и жив остался. А этот самый «Он» не может объяснить, как так произошло, что он не вложился в это предприятие. Другие вложились и прогорели, а он «на коне.» Но, может, это совсем не интуиция? Какое-то абстрактное словечко. Так может, человек просто обладает наблюдательностью, о которой мы уже говорили и понял, что этот человек, что затеял то самое предприятие, не может быть успешным, поскольку не обладает рядом нужных качеств. Далее. Скажу еще, что должно быть и такое качество, как «здоровое недоверие». Да, он этому человеку не доверял, потому и не вошел в долю. Опять интуиция не причем.
     Скажу еще об одном нужном качестве. Умение принимать нестандартное решение. Применительно к данному случаю: все пошли за тем придурком, а он не пошел. Ведь нестандартно поступил? И опять про интуицию говорить не приходится.
     Ну, и так далее. Поэтому я утверждаю: интуиция – это совокупность основных личных качеств, необходимых для делового человека.               
      Ну, хорошо, личные качества мы обсудили. Но есть еще черты характера. И какие эти самые черты у делового человека?
     А вот, например - практичность.
                - коммуникабельность
                - энтузиазм
                - уравновешенность
                - уверенность в себе
                - лидерство
                - добросовестность
                - креативность
                - авантюризм
                - целеустремленность
    
Вот как-то так. Хотя, я не настаиваю именно на этих чертах. Может, кому-то совсем другие покажутся наиболее важными. Не вопрос. А теперь почти наверняка вы будете сидеть и ковыряться в своем характере, да решать – можете вы быть деловым человеком или нет.
     Но, вот интересно, проанализировав черты своего характера, вы – человек, кстати весьма и весьма успешный, владелец нескольких предприятий, приносящих хорошую прибыль, обнаруживаете вдруг, что к чертам именно вашего характера никак не отнесешь практичность, поскольку вы на одних только девушек – в основном длинноногих моделей, тратите кучу денег. А кроме того парк шикарных машин, недвижимость здесь и за границей… да куча всего, без чего вполне можно было бы обойтись.
     Далее. Никакого энтузиазма у вас нет. Бросить бы все к чертовой матери, купить островок да рыбачить там потихоньку, а вокруг бабы чтоб…
     Про уравновешенность и говорить нечего. Иной раз можете так вспылить, что потом приходится спрашивать подчиненных – а куда это делся первый заместитель, что-то второй день его на работе не видно? А подчиненные, потупясь, отвечают, что, дескать, вы же сами приказали намедни первого зама в асфальт закатать… Да-с…
     Насчет добросовестности. Ну, это вообще чушь собачья. Главное, пыль в глаза пустить, отстегнуть, кому надо, тогда и обойдется все.
     За креативность говорить не будем. Тут надо долго соображать, с чем это едят. Идеи в жизнь воплощать?  Я что, похож на человека, у которого могут быть какие-то идеи? Ша, ребята, я чтоб таких словов больше не слышал.
     В общем так, господа. Вы можете быть наделены практически всеми нужными для делового человека качествами и чертами характера, но какая-нибудь маленькая, совсем незаметная вот так сразу деталька в этом самом характере может свести на нет всю вашу, такую успешную, казалось бы, деятельность.
     Вот у Сашки такая деталька как раз была. Деньги у него «не держались». Стоило появиться каким-то более-менее приличным деньгам, как он тут же их спускал. Не мог устоять перед соблазнами. У него тут же появлялось желание пожить красиво. Да, да, сюда входило и посещение ресторанов, и фирменные джинсы, и часы «Ориент», и бани, и свой массажист в них, и конечно, девочки.
     А вот взять такой случай. Раз он договорился с Саней Козлом пойти в очередной раз в Центральные бани. Встретиться договорились на следующий день, в 10 часов. Но получилось так, что Сашка сегодня, оказавшись в Москве, закончил вечером, часов эдак в восемь, свои дела и теперь думал, как ему убить время до завтрашнего утра. Можно было поехать к себе в Подмосковье, переночевать там и утром ехать в баню. (Замечу, кстати, что в тот момент Сашка был без машины. Так получилось.)
     Но он не ищет легких путей. Сашка ловит такси, спрашивает водилу, когда у него кончается смена и выяснив, что тот работает до следующего утра, садится к нему в тачку. Далее он берет в гастрономе бутылку армянского коньяка, шоколад, какие-то фрукты и на вопрос таксиста: - а куда теперь? – отвечает весело – на МКАД. – таксист опять спрашивает – а со МКАДа- то потом куда? – а Сашка отвечает – ты не торопись, мужик. По кольцу ты будешь пилить до 9-ти утра, а потом подкинешь меня в Центральные бани.
     Таксист охренел слегка, конечно, но, по большому счету – какая ему разница, где мотаться? Лишь бы платили, да «на чай» давали.
     И вот катят они не спеша по кольцу, Сашка нет-нет глотнет коньячку чуток, шоколадкой закусит, пару-тройку виноградин в рот кинет, сигареточку закурит… Спешить-то некуда, до утра далеко еще. Закемарит ненадолго. Проснется, таксиста спрашивает: - мы где сейчас? – Так на кольце, - удивляется тот, - как приказано.    
     Ну, и как это характеризует Сашку? Как говорил кот Матроскин в знаменитом мультике: - балбес он, балбес. Хотя,  тогда и Матроскина-то еще не было. Но, все равно, ты заработай… тысяч сто, хотя бы. В те годы это была очень приличная сумма. И раскатывай  на такси сколько хочешь. Но сначала квартиру хорошую в центре Москвы купи, дом загородный на престижном направлении километрах в десяти-пятнадцати от Москвы, обставь все это хорошей мебелью, автомобиль приличный приобрети и тогда… тогда ты увидишь, что от ста тысяч почти ничего и не осталось. А ведь надо, чтобы и на раскрутку деньги обязательно были. Это вообще главный пункт!
     Но, нет. Сашка предпочитал жить одним днем. Хорошо, посмотрим, к чему это его приведет. Жизнь впереди еще длинная…

     Тем временем мелькнула справа у дороги табличка «Гусь-Железный» и это означало, что сейчас с главной дороги надо будет свернуть направо. Сашке нравились здешние названия населенных пунктов: Гусь-Железный, Гиблицы, Лашма, Кочемары, Ибердус… Поначалу он думал, что происхождение этих названий идет от татар, но потом выяснилось, что «Ибердус», например, финно-угорское слово, означающее «что-то, расположенное над рекой.» Проводились в этих местах и раскопки, во время которых на древних стоянках находили каменные наконечники.
     Но, Бог с ними, с названиями. В конце концов, сейчас Сашка ехал в эти места не как историк, и даже не рыбак-любитель, а как досочник. И это, конечно, накладывало свой отпечаток на его настроение. Ну, да, оно было другим и это естественно: раньше он ездил сюда отдыхать, а теперь ехал работать. Вот вы, например, идете на работу и чем забита ваша голова? Правильно: как можно больше продать товара, прочитать интересную лекцию, сделать клиенту красивый маникюр, угнать заказанный накануне «Порше Кайен» и чтоб менты не поймали, обслужить на панели богатенького «Буратино» и раскрутить его на «бабки»… У каждого своя работа, а голова болит одинаково и у профессора перед лекцией, и у киллера перед выстрелом.
     А когда любой из вышеперечисленных едет отдыхать, то и настроение у них будет похожим: приехать, расслабиться и обо всем забыть. Хотя бы на эту пару недель.
     …Вот и Ибердус.
     - Сейчас, Петрович, здесь свернем направо, вот, кстати, дом Татьяны Ивановны, помнишь, я тебе рассказывал? На двери замок, все правильно, она у сына в Москве – язву залечивает. Так, от нее четвертый дом… Все, приехали. Здесь мы и остановимся. Вон, бабка Катя уже из окна выглядывает.
     С бабкой Катей, которая, конечно же, была, что называется  « ни сном, ни духом» о визите Сашки, договорились быстро.  Она доводилась Татьяне Ивановне дальней родственницей, и когда Сашка в былые годы приезжал на рыбалку, не раз заходила к ним в дом, просто так – потрепаться, что называется. Жила бабка Катя совсем одна, потому как супруг помер, ( как и у Татьяны Ивановны, кстати, мужики в деревнях последнее время долго не живут: некачественный самогон и курево сводят их в могилу раньше времени.)  а сынок, тоже, кстати, Сашка, взял да утонул в Оке.
     Наш-то Сашка знавал его: в один из приездов тот Сашка сагитировал их с Колькой походить с бреднем по Оке.
     Выглядело это так. Ночью они целой бригадой из пяти человек переправились на лодке на другой – пологий берег Оки с огромным (как тогда показалось Сашке) бреднем. Ночью, кстати, не потому, что боялись кого-то, а потому, что рыба в это время подходит к берегу и ее можно взять бреднем. Хотя, конечно, этот вид ловли считается браконьерским. Но, с другой стороны, ведь не каждый местный житель любит сидеть с удочкой на берегу. И что тогда? Жить на Оке и не баловаться время от времени ароматной ухой из сопливых колючих ершей? Иль нежными щучьими котлетами? А жареный, с хрустящей корочкой двухкилограммовый лещ? А истекающий жиром балык из сомовьего плеса? ( Плес – это название хвоста у сома, самая вкусная и жирная его часть) А вяленая тарань под пиво? Отварной пучеглазый судак под польским соусом? Надо дальше продолжать?
     И это я не упомянул еще рыбу под маринадом! «Махнуть» залпом граненый, с мутными подтеками, стакан злово… пахучего самогона, крякнуть от удовольствия, «невзирая на», вытереть рукавом белесую щетину разросшихся колючих усов,  подцепить на вилку пропитавшийся томатом, ароматом репчатого лука, мясистый кусок жереха и посмотреть победно на сидящих рядом членов семейства! Это ль не апогей твоего земного бытия? То-то и оно.
     Но для всего этого балдежа надо сейчас потаскать по воде тяжеленный бредень, периодически проваливаясь в подводные ямы, выпутывать из мокрой ячеи запутавшиеся раскидистые  коряги, стучать длинным шестом по темной воде, загоняя рыбу в длинную мотню бредня, а потом выбирать ее оттуда, накалываясь о шипы судаков и окуней.
     Таскали бредень парами, по очереди, Сашкиным напарником был, естественно, Колька. В один из заходов они оба почувствовали сильный удар в стенку бредня и тут же более опытный Колька скомандовал: - Саня, сводим бредень! – Это означало, что они сейчас пойдут резко на сближение и сомкнут концы бредня, выволакивая его содержимое на берег.
     Мужики-загонщики уже метнулись к длинной мотне, помогая ребятам вытягивать бредень на пологий песчаный берег.
     Ребятам не почудилось: в мотне тяжело ворочалась торпедовидная щука. Сашка таких и не видывал никогда. Весом она была никак не меньше двадцати килограммов и им повезло, что она сразу скользнула в узкую мотню, где ей уже было не развернуться. Иначе такая торпеда могла шутя пробить стенку бредня и уйти на волю.
     Когда закончили рыбачить, смотали бредень и Сашка (который местный, он же и бригадир) разложил всю пойманную рыбу на пять ровных кучек – по числу присутствующих. Вернее, так: четыре кучки, в которых многие, недавно вытащенные на берег  рыбы еще шевелили хвостами, были более-менее ровными и особняком лежала, оскалив усеянную острыми мелкими зубами пасть, огромная щука, вытащенная Сашкой и Колькой.
     Дальше происходило следующее: все собрались в кучку и один из рыбаков отворачивался от остальных, а Сашка-бригадир, указывая на одну из кучек, спрашивал коротко: - Кому? – Тот, кто отвернулся, называл имя одного из присутствующих, после чего кучка переходила в его владение. В этих кучках присутствовали такие рыбы, как небольшие судачки, щучки, подлещики и лещи, которых, впрочем, было совсем мало, дальше шла крупная плотва, несколько чехоней, которых здесь называли косырями, подъязки и окуни.
     Когда все кучки обрели своих хозяев, оказалось, что отдельно лежащая, скучающая щука с почти крокодильей пастью досталась бригадиру. Никто, кстати, по этому поводу не возникал: мясо у такой старой рыбины наверняка уже было невкусным и бригадир сказал, что отдаст эту щуку в столовую, где из нее сделают рыбу под маринадом.
      Наш Сашка пожалел только, что не было у них с собой фотоаппарата, чтоб осталась память о трофее…
     А утонул тот Сашка, который бригадиром был, по глупости, конечно. Да так почти всегда и бывает: большая часть преждевременных смертей происходит или по глупости, или по дури. Пошли они с мужиками на очередную рыбалку, там же на берегу сварили уху, да хорошенько запили ее самогоном, после чего Сашка решил переплыть Оку. Крепко датые мужики отговаривали его дружно, но… Уже у того – крутого берега, Сашку догнала мчащаяся строго по расписанию бело-голубая «Ракета» и разрезала пополам.

     … Чтоб не было недомолвок, подарки бабке Кате вручили сразу. И шелковый бирюзовый Павлово –Посадский платок с бахромой раскудрявившихся кистей, и хрустящие на зубах сушки-баранки-печенюшки, кольца копченой краковской колбасы, пара пачек индийского чая со слоном и что-то еще по мелочам.
     Бабка Катя и в хорошие-то годы не видала такого изобилия на столе, а уж сейчас, когда одна горе мыкает – и подавно, а потому рада была сделать для нагрянувших нежданно гостей все, что они пожелают.
     А они и желали-то только, чтоб она – человек на селе известный и уважаемый: столько лет на ферме отработала, одних благодарностей да Почетных грамот не перечесть! – прошлась с ними нынче вечерком по дворам, ведь перед ней-то всегда двери откроются, а заодно и теми, кто с ней пришел. А Сашка с напарником своим посмотрят только на иконы, что по углам висят, чтоб оценить особенности рязанской древнерусской живописи и ее отличия от владимирской, например. Нет, нет, ничего покупать они не будут, только посмотрят, так что бояться тут нечего, никакого криминала тут нет. Для чего им это надо? Так ведь Сашка-то историк по образованию, хочет вот в аспирантуру поступать, да ученым человеком стать, вот  и собирает… материал.
     Баба Катя, конечно же, «подписалась» на это мероприятие, хотя и не скажешь, чтоб с охотою. Но деваться некуда: подарки приняты, да и просто неудобно перед гостями. Но и криминала ведь нету! Посмотреть только. А ее дело телячье: стой в сторонке да посапывай.
     Отдохнули с дороги гости дорогие пару часиков, для чего баба Катя постелила им на диване да кровати, на которой еще сынок – Сашка спал когда-то. Да и что значит «когда-то»? Вот, как будто вчера еще спал. А сейчас вышел со двора и… задержался где-то, оболтус эдакий. Поди, с ребятами насчет рыбалки договариваются… А, может, к Настюхе зашел – девушке своей. Сколь талдычу ему: женись, отобьют девку - он все тянет чего-то. А Настюха созрела уж… дальше некуда. Грудью как поведет… парни стонут как в кресле… у врача зубного. А задом Настюха вильнет… Так они о рыбалке… на месяц вперед забывают.
     Так и Сашка ей чем не пара? Косая сажень в плечах, льняные волосы в раскидку, глаза синие как васильки в поле… Рязанская кровинушка!
     - Пошли, что ли, баба Кать, – позвал Сашка хозяйку, - село-то большое, пока обойдем.
     - А вы что же, прям в каждый дом хотите зайти? – очнулась от своих мыслей баба Катя, - замучаемся ходить, тут и недели мало. В селе, почитай, домов двести, на каждый даже по пять минут, это… сколько вместе получается?
     - Тысяча минут, баба Катя, - козырнул своими знаниями арифметики Сашка, - а тысячу разделить на шестьдесят, получается… примерно 17 часов. То есть к завтрему управимся точно.
     - Нет, так дело не пойдет, - насупилась баба Катя, - я вот что скажу: в какие-то дома и заходить не будем. Я уж знаю, где есть, что вас интересует, а где нету ничего. То ли пропито давно, то ль украдено, то ль детками в город увезено. Ясно?
     - Цены тебе нет, баба Кать, - поцеловал ее в щеку Сашка, - чтоб мы без тебя делали?
     С тем и пошли. И тут надо сказать, что план наших досочников срабатывал на 100 %. Ну, кто не впустит в дом односельчанина? Тем более, не алкоголика какого, а всем известную бабу Катю? Да даже и алкоголика если? Все равно нельзя вот так сразу выгнать. Выслушать человека, а потом уж… Да и все одно не пошлешь, куда хочется, а иносказательно так, соблюдая приличия… Дескать, недосуг совсем, корова рожает… в смысле телится, дите пора укладывать, забор ремонтировать, интернет что-то глючит… хотя, это лет через тридцать будет.
     Когда хозяева слышали, что иконы пришедшим посмотреть надо, настораживались, конечно, выслушивали добросовестно очередную «лапшу», не перечили, но снимать из угла не велели: - пущай висят как висели, а поглядеть поглядите, конечно, чего же… за погляд денег не берут.
     Вообще-то, поговорка эта старинная как раз совсем наоборот сообщала, что «и за погляд деньги берут», но русский человек как раз и известен тем, что повернет и закон, и поговорку в ту сторону, в какую ему в эту минуту надо.
     Иконы в домах были. Но… сплошной ширпотреб. Да мы с вами уже обсуждали достаточно подробно эту тему, а потому останавливаться на этом не будем. Ребятам сейчас что важно было? Выявить, где есть иконы, на которых можно хоть сколько-то заработать, договориться с хозяевами о том, что завтра они зайдут опять и заберут их, договорившись о цене, разумеется. Почему сегодня не забирают? Ну, так им еще ходить и ходить, домов-то эвон сколько, и что ж теперь, всю эту тяжесть с собой таскать?
     Получалось все логично и вполне прилично. Даже баба Катя довольна была, хотя и устала к концу села. Но уж, «взялась за гуж…».
     Домов пять иль шесть наметили, где надо будет завтра забрать доски. Номера домов записали. Хозяева вроде не против. Усталые, но довольные, они возвратились домой. В смысле, к бабе Кате.
     Вечером баба Катя нажарила картошки с салом, достала из подпола огурчиков, нарезали краковской аппетитными кружочками, Сашка сбегал в машину и принес бутылку «Столичной». Пили вдвоем: Сашка и баба Катя – Петрович был «в завязке». На уговоры хозяйки ссылался на наследственную гипертонию и слабое сердце. Баба Катя махнула рукой с морщинистой уже кожей и искривленными подагрой пальцами и справедливо заметила: - так нам, Сашка, больше достанется. – и произнесла короткий тост – За удачу, хлопцы!
     Ночью ребята спали как младенцы: находились ножками накануне вдосталь. Упитанный Петрович храпел как американский бульдог, но Сашка спал сегодня крепко и потому его не слышал. А вот проснулся рано, может сказалось, что вставал он в этом селе всегда еще до солнышка, чтоб дойти к рассвету до Оки. И как было бы здорово выйти сейчас за околицу и шагать знакомыми тропками к реке, а там…
     Нет, надо заканчивать с этими мечтами. Соплежуйство все это. Если б, да кабы, да выросли грибы… Если уж встал на этот путь, то нюни нечего распускать. Как там в народе говорится: «Кто сидит да удит, у того ничего не будет». И дело даже не в рыбалке. Иногда и на нее можно съездить. Откинуть все, что мешает этому бизнесу. Брать пример… да хоть с того же Ивана. Вот жучила так жучила. Стелет мягко, голоса никогда не повысит, будет мурыжить до тех пор, пока тебе это не надоест и ты просто вынужден будешь отдать ему доски по той цене, которую он объявил. Можешь, конечно, поехать к его брату Коляну, иль к Александру Федоровичу на Каширку, а толку-то? Он все одно успеет им позвонить и тебе не выиграть ни-че-го. Хотя, разные варианты бывают, конечно.
     Но даже не это главное. Пора начинать работать самостоятельно. Петрович свою роль учителя выполнил и теперь пусть ищет другого водилу. На раскрутку Сашка отложил немного, на первое время должно хватить, а там… как масть пойдет. Да, вот еще что: хватит колесить по дальним губерниям, уже не раз убеждались, что практически везде побывал их брат досочник. Забираешься порой в такую глухомань, кажется, и советской власти-то здесь отродясь не было, ан нет… почти подчистую все выгребли ушлые досочники еще несколько лет тому назад.
     А Петровича так и тянет в дальние края, путешественник хренов. А чего ему: развалился на пассажирском сидении да покуривай себе. Музыку слушай. «Поспели вишни в саду у дяди Вани…» А то, что на лысой резине колесим, ему и дела нет. Ну, да, один раз отстегнул на резину, так она уже тоже свой срок отбегала. Резина-то наша – полное говно! Тридцать тыщ км. – и выбрасывай. Иль в наварку отдавай.
    Прошедшей зимой едем… где-то уже к Владимиру подъезжаем. А впереди «Камаз» пыхтит. Кто автомобилист – знает, что за «Камазом» ехать - себе дороже. От него всегда такая грязь летит, никакие щетки не справляются. Поэтому его лучше обойти побыстрее. Ну, Сашка и пошел на обгон. Все, как положено: включил поворотник, убедился, что встречка пустая, кинул взгляд назад, там грязно-желтый «Запорожец» пристроился, ну, и пошел на обгон.
     И вот уже сравнялся с «Камазом» практически, еще чуть и в свою правую полосу вставать… как вдруг слева от него «нарисовался» тот самый «Запорожец», что шел сзади! Двойной обгон!
     И вот идут они втроем по узкой владимирской трассе. Она же, несмотря на загруженность страшную, состоит из одной полосы «туда» и одной «оттуда». Все. Собственно, 99% дорог в России именно такие. А кого колышет?
     Сашка, например, всегда говорил, что все это оттого, что те, от кого зависит качество российских дорог, все равно проедут так, как им надо. Включат маяки синие да красные, сирены и проедут. А то еще и ментов в сопровождение возьмут. И какая им разница, сколько у той дороги полос?
     То же самое и с остальным. Почему только «Жигули?» Про уёбистые «Волги» и «Москвичи» уж и не говорю. Да потому, что тот, кто их выпускает, сам ездит на других машинах! И им насрать на качество дорог и машин!
     Ладно. Занесло меня чуток. Тут теперь главное – чем все это закончится. В «Запоре» явно неадекват сидит.
     И вот Сашка видит… да нет – нутром чувствует, что водитель «Камаза» начал притормаживать чуть-чуть. Настоящий профи! Сашка тоже сбавил скорость и в ту же секунду желтый шматок «Запорожца» выскочил вперед и его закрутило бешеной юлой на скользкой дороге со страшной силой.
     И вот картинка: мчатся рядышком «Камаз» и белые Сашкины «Жигули», а впереди них ненавязчиво и задорно крутится «Запор».
     А впереди уже показались встречные машины. Хорошо, что видимость в эти минуты на трассе была хорошая и встречка, сориентировавшись, притормозила.
     Но это я рассказываю долго, на самом деле прошли секунды с начала двойного обгона. А на дороге, бывает, все решается за доли секунд.
     И «Запорожец», наконец, выбрасывает на обочину. Причем на их обочину – с правой стороны. И он встает аккуратненько по ходу движения, мордой вперед, как ни в чем ни бывало, а «Камаз» с Сашкиными «Жигулями» проносятся мимо.
     - Фу-у! – вздохнула дорога. – Это вам, ребята, повезло нынче здорово. Из-за этого мудака в «Запорожце» могло быть… А вот не надо этого! Могло – не могло! Закончилось благополучно? И слава Богу!
     Сашкин дядька, помните, который первого секретаря возил, его когда-то так и учил: избежал неприятностей в дорожной ситуации? Уехал без потерь? Сразу забудь об этом. Переключись на другое. Не перебирай в уме – «а вот если бы… да кабы…» О бабах думай.
Или наоборот, если ты дама – о мужиках.
     Но на этом история на заканчивается. Ребята проехали после этого инцидента (назовем это так) уже километров тридцать, успев выкурить по паре сигарет и вернуть здоровый цвет лица, как вдруг Сашка услышал знакомый тарахтящий звук запорожского мотора, напоминающий звук пожарной мотопомпы, качающей воду из деревенского пруда. Причем этот звук стремительно нарастал и вот уже все тот же неутомимый желтый бес показался слева от Сашки и стал его обгонять.
     И тут не выдержал Петрович.
     - Пропусти этого идиота, Саня! – завопил он, - этот козел все равно не успокоится, пока живой! – Петрович кричал еще что-то, побагровев от натуги, но Сашка давно уже сбавил резко скорость и дал возможность «Запору» уйти вперед.
     Много позже, уже в двухтысячные, Сашка привык к тому, что очень часто люди на старенькой, но все еще шустрой иномарке ведут себя на дороге как тот «Запорожец». Я уж не говорю про водителей отечественных « Жигулей», на которых теперь стали ездить откровенные лузеры. Им почему-то кажется, что если они не будут ежеминутно показывать окружающим всю мощь и красоту их машины, то их самих перестанут уважать. И не надо пытаться им доказывать, что все ровно наоборот: на этих машинах следует вести себя незаметно и тогда ты можешь удостоиться поощрительного взгляда. То есть надо быть адекватным, ребята!
     Посмотрите на владельца «Бентли». Едет себе не спеша, лениво разговаривая по мобильнику  Vertu стоимостью… ну, примерно такой же как «Бентли.» Ему уже не надо никуда спешить, доказывать что-то окружающим: у него настолько все есть, что жить становится скучно и неинтересно.
     Нет, на самом деле он тоже сейчас вдавил бы педаль в пол и показал этим убогим, на что способен его автомобиль. Ведь за него бабла уплочено… Он же от любого из вас уйдет в секунду, показав мощный красивый зад! Но… нельзя, ведь тогда он уподобится вам. И тут возникает парадоксальная ситуация: если ты любитель погонять, то ни в коем случае не покупай «Порш», «Мазерати», «Бентли»… Тебя не поймут. А вот купи себе третью модель «Жигулей» - помнишь такую? – вдави педаль в пол и смело выходи на встречку! И посмотри на рожу этого господина в семерке БМВ мощностью 544 лошадиных силы! Он в ауте! Он же понимает, что вам нечего терять, раз вы сели в эту треху! У него же в лимузине каких только наворотов нет: начиная от системы автоматической регулировки уровня кузова ( хрен знает, что это такое) до климатически комфортного ветрового стекла. ( ваще не понятно). Я уже молчу про рулевую колонку с памятью и электроприводом и сиденья с той же памятью, обитые кожей «Дакота»!
     А в трехе «Жигулей» из наворотов один прикуриватель и тот перегорел на хрен. И гори все огнем! Газу до отказу! Все передачи сразу!
     И не выдержал тот, что в семерке БМВ – ушел в кювет, а Жигуль победно умчался в сизом дыму от выхлопа накрывающегося медным тазом движка.
     Вот как-то так.

     …Ладно, пора вставать, кажется. Петрович уже и храпеть перестал. Из-за неплотно прикрытой обшарпанной двери, добротно сшитой из доски-пятидесятки лет эдак «…цать тому назад,» доносились вкусные запахи и Сашка, надев быстренько джинсы, попрыгав при этом попеременно то на одной, то на другой ноге, вышел из горницы в маленький закуток, называвшийся кухней.
     Здесь стояла на самодельном деревянном столике, покрытом вылинявшей уже клеенкой двухконфорочная газовая плита, на которой сейчас неутомимая баба Катя жарила румяные оладышки. Она и сама, разрумянившись от жара плиты и раскаленной сковородки, напоминала вкусный ноздреватый оладышек.
     - Доброе утро, баба Кать! – поздоровался Сашка.
     - Доброе, Сашка, доброе. – подтвердила баба Катя.
     - А со сметанкой будут оладушки, баба Кать? - прищурив глаз, спросил Сашка, - да медку бы еще… - мечтательно протянул он, - прям как дома.
     - А так все и будет, - заулыбалась хозяйка, - и сметанка свойская, и медок наш – рязанский, из разнотравья, с заливных лугов.
     - Так ведь ты и корову-то не держишь, баба Кать, откуда сметанка домашняя? Про ульи я уж и не говорю.
     - Так не имей сто рублей, Сашка, а имей хороших соседей и живи с ними с согласии. Сегодня ты им помог в чем-то, завтра они… испокон веков так на селе. Мой-то Сашка, бывалоча, безотказный был… - всхлипнула, вспомнив сына, баба Катя, но тут же утерла набежавшую слезу, ловко перевернула оладышек и закончила, перекрестившись, – Царствие ему небесное.
     В углу, рядом с большим красным цилиндром газового баллона расположился медный, наверняка царских времен еще, умывальник и Сашка, фыркая, умылся холодной, из колодца, водой, громыхая разболтанным  штырем, почистил зубы (зубная щетка всегда с собой) и пошел в переднюю будить Петровича.
     А через полчаса все уже уселись за накрытый белой скатертью, по случаю приема гостей, стол и с большим аппетитом поедали горячие оладышки, макая их в густую сметану и свежий, еще не загустевший, пахучий  майский мед.
     Из окна был виден кусок пыльной улицы, по которой бродили грязно-белые инфантильные куры, время от времени, наклонив набок голову с небольшим алым гребнем, склевывая что-то съедобное с короткой вытоптанной травы. Особняком от них, но явно выполняя охранные функции, важно разгуливал широкогрудый цветастый петух с загнутыми наверх желтыми шпорами и периодически, вытянув мощную шею, громко кричал хриплым басом, предупреждая потенциальных соперников о своем присутствии.
     А вот запоздавшая стая серых соседских гусей во главе с грузным гусаком двинулась на заливные луга, оглашая улицу довольным гоготом. К этим вообще не подходи – серьезный народ. Большой рыжий кот, возвращающийся с ночных посиделок, прижав уши, прошмыгнул мимо длинношеих птиц  и скрылся солнечным зайчиком в ближайшей подворотне.
     В общем, типичный сельский лубок, который так успокаивает нервную систему и аборигена, и приезжего горожанина.
     Сашка макнул очередной лоснящийся от масла оладышек в густую белоснежную сметану, посмотрел на него удовлетворенно и уже хотел отправить его в раскрытый рот, как вдруг увидел в окно, что к их дому по узкой тропиночке быстрыми шагами приближается… стройная молодая девушка. Даже на первый взгляд было видно, насколько решительна и целеустремленна была ее походка. Так ходят обычно или сельские почтальоны, или городские страховые агенты.
     Сашка отправил- таки оладышек в рот, быстро проглотил его и только потом, с усилием сглотнув, небрежно произнес:
     - Петрович,  посмотри-ка, к нам в гости какая девица направляется.
     Пока Петрович разворачивал массивную фигуру, чтобы взглянуть в окно, Сашка заметил уже, что баба Катя, явно узнав подходившую гостью, резко изменилась в лице, которое из безмятежного и доброжелательного  превратилось в настороженное и тревожное.
     - Это Председатель сельского Совета, ребята. – совсем уж расстроенно, глухо произнесла она.
     Сашка с Петровичем быстро переглянулись, но из-за стола не встали, продолжая завтракать. Баба Катя же уже шла навстречу незваной гостье, которая, решительно распахнув дверь, вошла в дом.
     - Здравствуйте! – громко произнесла она и в этом безобидном, казалось бы, приветствии, явно слышались уже и осуждение, и обида даже, что, мол, как же так, у бабы Кати такие гости, а Советская власть совсем даже не в курсе.
     - Здравствуйте, Полина Матвеевна, - поклонилась уважительно баба Катя и добавила приветливо – пожалуйте к столу, мы завтракаем как раз. Сметанка вот, оладышки…
     - Да нет, баба Катя, - отвергла приглашение вошедшая, - я, собственно, по делу к этим вот молодым людям,- и, не дожидаясь ответа, продолжила, что называется, «с места в карьер» - говорят на селе, что вы вчера по домам ходили, иконы скупали… Как же так? У вас что, право такое есть – иконы покупать? Ежели так каждый будет ходить да иконы скупать, то…
     - Подождите, Полина Матвеевна. – решительно прервал гневный монолог председательши Сашка. Недаром же он несколько лет отработал на административной должности в школе и общаться с самыми разными партийными и советскими деятелями районного уровня ему приходилось часто. Сейчас он понимал, что надо одернуть эту… может быть и не глупую вовсе, но, конечно же, совсем неопытную в каких-то вопросах молодую бабенку, которая слышала звон, да не знает, где он. И еще. Лирики и каких-то заигрываний здесь не должно быть: в любом случае это будет понято не правильно. Такие люди прямолинейны и уверены, что всегда поступают единственно верно. Поэтому надо показать свою уверенность и мягко наступать на оппонента.  – Вы можете назвать количество икон, которое мы вчера, по вашим словам, скупили у жителей села? Сколько? Десять, пятнадцать, тридцать? Скажите, сколько же мы купили икон?   
      - Да… - осеклась председательша, - конкретно не скажу, вроде бы ничего даже и не купили…
     - Вот видите, - Сашка не собирался упускать инициативу, - зачем же наговаривать? Упрекать в скупке раритетов? Да, меня как историка интересуют особенности древнерусской живописи в рязанских землях. Чем живопись здешних мест отличается от соседней, например, Владимирской области? Или Московской? Какую роль в распространении древнерусской живописи на рязанщине сыграли владимирские офени? Какие библейские сюжеты наиболее любимы и почитаемы на рязанщине? Вопросов невыясненных много и именно поэтому мы здесь, в вашем селе.
     - Так вы историк? – уважительно уже спросила Сашку председательша, - и что же, документ какой-то есть, подтверждающий, так сказать?
     Сашка видел, как насторожился молчащий все это время Петрович и  сейчас, направляясь к борсетке, стоящей на старинном, подернутым многочисленными крокелюрами, трюмо, боялся только одного: как бы напарник не сорвался и не захохотал, увидев последующие действия Сашки.
     А тот невозмутимо открыл борсетку, порылся там несколько секунд и достал какую-то маленькую зеленоватую книжицу. Сашка перелистнул в ней несколько страничек и протянул, не выпуская из рук, председательше:
     - Вот, читайте, пожалуйста.
     Та, прищурясь немного, прочитала медленно: - окончил Московский областной педагогический институт им. Н.К. Крупской в 1973 году по специальности история и обществоведение. Но ведь это…
     - Да, да, эта запись подтверждает то, что я вам уже сказал. А именно, что я являюсь историком по профессии. И пусть вас не смущает слово «педагогический» в названии института. Дело в том, что историков готовят только в пединститутах. Даже после окончания исторического факультета МГУ большая часть выпускников идет работать в школы, поскольку им прежде всего присваивается квалификация «учитель истории и обществоведения». Но это вовсе не обязательно – быть учителем. Выпускники идут работать экскурсоводами в музеи, в Бюро экскурсий, некоторые становятся археологами. Поле деятельности большое. Я тоже отработал несколько лет в школе, а сейчас вот собираю материал для научной работы, хочу защитить кандидатскую диссертацию по древнерусскому искусству, защититься, потом идти дальше и стать доктором наук, профессором, а там и… академиком. А почему нет?
     Сашка чувствовал, что его уже несколько заносит, что надо бы остановиться хотя бы на доценте, но он неожиданно увидел в председательше благодарного слушателя и понял, что ей чрезвычайно льстит разговаривать почти на равных с будущим академиком, что такие люди совсем не часто, а может, даже впервые посетили их старинное село и она, как представитель советской власти, готова оказывать им всяческое содействие.
     Он вздохнул глубоко, чтобы продолжить монолог. Но председательша опередила его:
     - Так вам надо было сразу ко мне, - удручающе сказала она, - я бы дала сопровождающего, он бы помог вам организовать все это дело официально…
     - А вот это правильно, - прервал ее Сашка, окончательно войдя в роль и начав даже несколько грассировать, вспомнив, очевидно, свою курсовую по ранним работам В.И.Ленина, - и давайте так и договоримся, в следующий наш приезд мы сразу к вам. Нет, остановимся мы у бабы Кати – кто нам такие оладышки, кроме нее, напечет, но остальное – только с вами. Спасибо вам, Полина…
     - Матвеевна, - услужливо подсказала председательша, - ну, так я пойду? А то дел еще невпроворот… До свидания, товарищи, успехов вам в вашем благородном деле.
     Говорить нечего, все, и в первую очередь баба Катя, облегченно вздохнули, когда за удовлетворенной (а почему нет?) председательшей закрылась дверь. Но каков Сашка?
     - Саня, ты что за документ показал этой дурехе? Я так и не понял, что это за зеленые корочки.
     - Элементарно, Петрович, - снисходительно усмехнулся Сашка, - ты этого и не можешь знать, потому как являешься злостным уклонистом от армии. А это военный билет офицера запаса. Я, как никак – старший лейтенант запаса, командир танкового взвода. Понял?
     Петрович оглушительно рассмеялся.
     - Да, Саня, если бы я в ту минуту знал, что ты ей за документ показываешь, где написано, что ты историк, я уж точно «поржал»
 бы.
     - А я этого и боялся, Петрович. Потому сразу в атаку и пошел, чтоб не дать тебе слова вставить. «Банковать» в таких случаях надо одному. А военный билет я всегда с собой вожу, потому как именно в нем написано о моем образовании и профессии, в отличие от паспорта, например, где ничего такого нет. И вот дождался документ своего часа и сыграл к нашу пользу.
     - Молодец! Ничего сказать не могу, кроме того, что с такими способностями ты не пропадешь. На кривой кобыле тебя не объедешь.
     А потом Сашка с Петровичем сердечно простились с бабой Катей, оставив ей вполне приличную сумму за гостеприимство и помощь, сели в машину и проехались оперативно по домам, в которых были приготовлены уже для них иконы. Штук шесть или семь  сюжетных досок были взяты, среди которых  двое «Праздников», «Покров», «Огненное восхождение Илии», «Воскрешение Лазаря» и «Благовещение». Все доски середины- конца 19 –го  века, но за то явного «фуфла» среди них не было. Нормальная ходка получилась…


    

    
     А Сашка после этой поездки начал работать самостоятельно. Расставание с Петровичем прошло, кстати, совершенно безболезненно. Для обеих сторон. И то сказать: это ж не соседи по коммуналке разругались. Там как раз состояние войны может длиться годами, переходя в перманентное и чаще всего заканчивается со смертью одной из сторон. Хорошо, если не насильственной. Собственно, классиками эта тема уже не раз поднималась и мы на ней останавливаться не будем, тем более, что в тех кругах, в которых вращался сейчас Сашка, ругаться было совсем не принято. Да и как можно: интеллигентные ведь люди! Даже Петрович, не имеющий высшего образования, занимался, оказывается, в молодости, музыкой и даже играл то ли на тромбоне, то ли кларнете в  цыганском ансамбле Жемчужных. Впрочем, это известно Сашке только со слов самого Петровича. Что называется – «за что купил – за то и продал.»
     Но факт остается фактом: Петрович был неконфликтный человек. А потому деловые отношения между Сашкой и ним сохранились. А других и не было. Здесь как раз надо четко разграничивать понятия «товарищеские отношения» и «деловые».
У кого-то может сложиться впечатление, что раз крутятся вместе ребята, значит деловые отношения постепенно перерастают в товарищеские. Это не так и бывает чрезвычайно редко. Чаще бывает ровно наоборот: были у людей товарищеские отношения, да даже дружбой можно было их назвать, (что выше по статусу, безусловно), но «замутили» они дело общее, пошли деньги серьезные и… расстались ребята. И чаще всего по плохому. Хорошо, если кто-то кого-то не «замочил». Никто ведь не отменял поговорку: «дружба дружбой, а табачок врозь». Как бы банально это не звучало. Да-с.
     Все, забыли о Петровиче, надо дальше жить. И жить хорошо, по возможности. Преимущества самостоятельной работы Сашка почувствовал очень быстро. Тут арифметика простая. Представим, что куплена икона за сто рублей, а продана купцам за пятьсот. Значит, чистый навар составляет 400 рублей. Разделили на двоих – получилось по 200 рублей на брата.
     Но теперь-то делить ничего не надо! Все 400 принадлежат Сашке! А если прибыль составила 2000 рублей? Опять все его! А это уже совсем приличные деньги для того времени!
     Нет, спасибо Петровичу за все, но… работать одному несравненно выгоднее.
     Все бы ничего, но Сашку, как оказалась, поджидала в эти дни некая неприятность. Заключалась она в том, что бывшая жена потребовала свою долю за машину. Ну, да, покупали они ее вместе, а после развода осталась она у Сашки. Непорядок. Тут еще вот что. Аккурат перед разводом жена сумела получить в городе двухкомнатную квартиру. Слов нет, заслуга в этом полностью ее. Дело в том, что будучи по характеру женщиной энергичной, она  прошлым летом отработала сезон директором пионерского лагеря, где показала себя хорошим администратором и удостоилась всяческих похвал от местного партийного и советского руководства. Кроме того, сумела наладить хорошие личные отношения с нужными людьми в руководстве города. Результат не замедлил сказаться и вот уже семья получает двушку в новом микрорайоне.
     Но ежу понятно, что если бы она к этому времени была разведенной, то ей светила бы только однокомнатная квартира. Поэтому Сашка был прописан в этой двушке.
     Но не прожил он в ней даже дня, потому как именно в это время они развелись. И вот теперь жена поставила следующие условия: Сашка должен выписаться из квартиры, продать машину и отдать ей половину выручки за нее. А за это за все она пишет ему бумагу, заверенную нотариусом, что впредь не будет иметь к нему никаких материальных претензий. Здесь имеется ввиду и выплата алиментов.
     Сашка думал недолго. Он понимал, что поскольку с государством он отношения разорвал, то с алиментами могут быть проблемы, а таскаться по судам с этим вопросом желания не было. Поэтому на условия жены согласился.
     Прописался он у матери, машину перед продажей отогнал в хороший автосервис, где ему сделали такую предпродажную подготовку, что она выглядела как только что сошедшая с конвейера. Тут надо понимать, что за полтора года он наездил на ней, мотаясь за досками, около ста тысяч километров, что для «Жигулей» совсем немало. Да плюс попадал в аварии, после одной из которых менял переднюю панель, крыло, капот.
     Кто забыл, напомню, что на вторичном рынке в Южном порту, где продавались автомобили в те времена, Сашкина машина в отличном состоянии стоила 8-9 тысяч рублей. Новая одиннадцатая модель стоила 6 тысяч. Такой был расклад.
     Поэтому, несмотря на то, что за предпродажный ремонт Сашка заплатил примерно тысячу рублей, это все равно было выгодно.
     Продавать машину он поехал не один. Что ни говори, сделка предстояла серьезная и лишний человек тут совсем не помешает. Была середина июля, стояла жара и Сашка с товарищем выехали рано утром, чтобы к началу работы комиссионного магазина быть на месте.
     Южный порт гудел в прямом и переносном смысле. Машин на продажу пригнали несколько десятков. В основном это были «Жигули» разных моделей, но присутствовали, конечно же и «Москвичи», и «Волги», и «Запорожцы». Об иномарках тогда и не знал никто. Была иномарка у Высоцкого, Андрея Миронова, у Брежнева, наконец. Ну, и стоит ли вообще упоминать эти категории машин?
     Преимущество Сашкиных «Жигулей» было в том, что они имели выигрышный цвет – белый. Ведь покупали машины в Южном порту в основном приезжие из теплых краев: Кавказа и Среднеазиатских республик, а у них из за особенностей климата белый цвет ценился более других. Представителей первого региона можно было узнать по фирменным кепи, которые в народе называли «аэродромом», покупатели из Средней Азии щеголяли в цветастых длинных халатах и тюбетейках.
    И вот ждут Сашка с товарищем покупателя, а его все нет и нет. Солнце уже жарит вовсю и Сашка решил пойти напиться водички где-нибудь. Сервис в те времена был совсем ненавязчивый и даже такой пустяк как бутылку воды надо было еще поискать.
     Ушел. После долгих исканий нашел буфет, отстоял очередь и напился таки отвратной теплой газировки, от которой тут же началась отрыжка. Пошел к машине, а напарник, увидев его, вопит благим матом:
     - Саня, давай уже шустрее, тут покупатели изнемогают – машину хотят!
     И верно, ходят вокруг Сашкиных белых «Жигулей» две колоритные фигуры в тюбетейках и длинных халатах. «То, шо доктор прописал.»
     - Хозяин, - спрашивают они Сашку со среднеазиатским акцентом, который в Союзе ценился гораздо меньше, чем, например, прибалтийский, не говоря о европейском и уж конечно, американским. Не случайно же в те годы вся страна балдела от пения Эдиты Пьехи, европейский акцент которой был неистребим. Но дело не в этом. А сейчас даже в среднеазиатском акценте явственно звучала нотка недоверия: известно ведь, что на рынке два дурака – один продает, другой покупает, и они очень надеются, что дураком окажется продавец, в нашем случае Сашка, - спидометр точно не скручивал? Не битая машина? Не крашеная?
     Ну, и что Сашка должен был ответить на эти наивные… да что там – просто дурацкие вопросы?  Да, спидометр скрутил, причем приспособил для этого по совету народных умельцев проигрыватель. Целые сутки эта операция длилась, пока на спидометре не показались нужные цифры. Дальше идем. К вопросу: не битая ли машина? Да битая, ребята, и не раз. Ей всего полгода было, когда Сашка по гололеду в автобус пассажирский въехал. А был с семьей, кстати. Там как все получилось: они от тещи возвращались, жена на переднем сиденье расположилась, сынишка сзади ногами болтал. Зима. Гололедица. Резина обыкновенная советская. Никакой зимней, тем более шипованной тогда не существовало. И вот выскакивают они из правого поворота и Сашка в ту же секунду чувствует, что на своей полосе ему машину не удержать, потому как скорость перед тем, как входить в поворот, надо было сбросить еще больше, чем это сделал он. А еще он видит, что навстречу его «Жигулям» идет не спеша большой такой Ликино-Дулевский автобус с пассажирами и собирается пришвартоваться у остановки, сбросив, естественно, скорость. Автобусы в те времена еще профессионалы водили, в отличие от нынешних времен.
     Сашка, в лучших традициях неопытных и неумелых водителей давит что есть силы на тормоз и обреченно наблюдает, как его машина упрямо движется к широкой безмятежной морде автобуса, после чего следует удар. К счастью, автобус в это время уже остановился. Что же произошло? Почему, несмотря на усилия Сашки, его машина тупо воткнулась в бампер скотовоза? Да потому, что в этих случаях ни в коем случае нельзя тупо жать на тормоза, блокируя тем самым колеса. Машина становится неуправляемой! Это сейчас, на современных автомобилях есть спасительный в таких случаях АВС, который хоть и удлиняет тормозной путь, за то не блокирует колеса. Цените, ребята, современный автопром!
     Короче, у Сашкиной машины от удара задрался капот, а это значило, что всю морду надо менять, включая радиатор и еще какие-то мелочи. И еще учтите, господа, что в те времена любая… подчеркиваю – любая запчасть была дефицитом! Ох, и набегался тогда Сашка в поисках жестянки! А это капот, крыло, передняя панель. Кстати, о панели. У одиннадцатой модели, на которой ездил Сашка, передняя панель была с несколькими продольными отверстиями, в отличие от панели первой модели, где она была сплошной. Так вот, Сашка тогда так и не смог достать родную панель и вынужден был купить и поставить панель от первой модели. Вот почему, готовя машину к продаже, вынужден был переделывать передок, заплатив за это приличную сумму. Иначе покупатели и вопросов не задавали: настолько ясной была бы картина с Сашкиной машиной.
     Итак, это мы прояснили вопрос, не битая ли машина у хозяина?
     Теперь, я думаю, вопрос о покраске отпадает сам собой. Как можно заменить морду у машины и не покрасить ее?
     Конечно, в наши дни покупатель поступил бы очень просто: отогнал машину в сервис и там специалисты поставили бы точный диагноз, но тогда это еще не было принято. И потом, продавец ведь всегда может сделать оскорбленное лицо и отказаться от сделки. Дескать, что это за неуважение и недоверие? Да я, мол… И ждать дальше своего покупателя, который поверит продавцу на слово. 
      А Сашка все предусмотрел. Например, скручивая спидометр с 95-ти тысяч км. до 25-ти, он понимал, что и резина должна выглядеть как пробежавшая эти самые 25-ть тысяч. Поэтому он абсолютно новые колеса, купленные им с большим трудом с солидной переплатой, поменял у соседа на резину примерно с таким пробегом. Казалось бы, незначительный нюанс, но он  мог бы вызвать у дотошных покупателей вполне обоснованное недоверие.
     А тут все сходилось. И  Сашка, поджав губы от незаслуженной обиды, отвечал продавцам:
     - Где ее бить-то было? Я жену раз в неделю в баню отвезу, и стоит машина потом до следующего банного дня. Новая практически машина!
     -Новий, новий! - одобрительно щелкали языком узбеки, сдвигая на затылок тюбетейки, - и белий.
     В общем, через несколько минут ударили по рукам. Была, правда, у покупателей одна загвоздка: им негде было переночевать, а в гостинице они почему-то боялись остановиться. Короче, они попросились у Сашки на постой. По большому счету, им можно было отказать, потому как вовсе не принято у нас, чтобы покупатель чего-либо потом ночевал у продавца, принося ему тем самым какие-то, возможно и большие неудобства. Ну и что, что машину купил? Да сейчас перегонщики на неделе раза два такие сделки совершают. И представьте теперь, что каждый покупатель переночевать просится. Ладно, пусть через одного. Все одно не дело.
     Но доброе сердце было у нашего героя и привез он этих живописных узбеков к матери. Разве мать откажет сыну?
     Сразу скажу, что ничего страшного не произошло, покупатели переночевали и уехали на бывшей Сашкиной машине, оставив его без колес. Кстати, ужинать они отказались и жевали какие-то свои припасы, запивая эту сухомятку водопроводной водой. Боялись, видать, что отравят их.
     Логики тут не было никакой, конечно. Хорошо, удовольствия отравить их они хозяев лишили, но потом они все равно уснули! И что мешало перерезать им горло?  Иль взять топор и…
     Бр-р! Писать-то об этом страшно, а что уж говорить об исполнении! Да у Сашки отец курице башку не мог отрубить, хотя… кроликов забивал. Пойми тут… что почем. В общем, переночевали узбеки и уехали в свою благодатную Ферганскую долину, климатические условия которой позволяют им покупать подержанные «Жигули» в полтора раза дороже, чем новые.
     Это еще что. Однажды Сашка заехал за Надюшкой в «Березку» на улице Ферсмана, где она тогда работала. И вот входит он в магазин и наблюдает следующую картину: вдоль прилавков ходят очень прилично одетые люди и высматривают, чтобы им такое купить на чеки Внешторга, чтобы выглядеть еще приличнее. Продавщицы молоденькие так и едят их глазами, чтоб по малейшему знаку кинуться выполнять их просьбу… Да что там – приказ! Это ведь вам не магазин райпотребсоюза и даже не ГУМ, в котором если и продают что-то путное, то очередь больше, чем в мавзолей любимого вождя. Да и кто ходит в тот же ГУМ, ЦУМ и Детский мир на Лубянке? Одни лохи приезжие. Иль москвичи –лимитчики, для которых аббревиатура из этих трех букв до сих пор является символом столицы.
     В магазинах «Березка» публика совсем другая. Крутая фарца, директора магазинов, цеховики, фотографы, работники моргов и кладбищ, массажисты и парикмахеры, халдеи крупных ресторанов… Словом, те инициативные и предприимчивые люди, которые  не живут на зарплату и часто даже не знают, какова же она, и могущие себе позволить купить такие желанные чеки Внешторга по цене один к полутора иль даже один к двум. Ну, и, конечно, дипы и фирмачи. По большому счету, для них все это изобилие и открывалось.
     И вдруг… что такое? Сашка видит прямо напротив центрального прилавка сидящего на полу и прижавшегося спиной к теплой батарее аксакала, сосредоточенно считающего деньги и не обращающего никакого внимания на окружающих.
     Вы фильм «Старик Хоттабыч» видели? Вот этот беспредельщик-аксакал один в один тот самый Хоттабыч. Жиденькая бородка клинышком, острые выцветшие на жарком солнце, чуть прищуренные глазки, лиловый халат на ватине в цветную полоску, из под него выглядывают шальвары, которые тоже на вате, на ногах желтые востроносые кожаные сапоги, на бритой голове черная шапка из бухарских мерлушек. Ну, вот только что этот чудик на истрепавшимся от осеннего ветра ковре-самолете прилетел и прямо к теплой батарее магазина «Березка» на улице академика Ферсмана.
    Конечно, на фоне других, выглядящих вполне по-европейски покупателей, этот смотрелся явным диссонансом, но не это было главным. Взгляд проходящих мимо покупателей притягивали… деньги. Да, эти люди сами были не бедны и большинство из них привыкло ворочать крупными суммами, но чтобы вот так… на грязном полу, (на улице была слякотная холодная осень) разложить казавшиеся бесчисленными пачки денег и, мусоля пальцы, пересчитывать их на глазах у всех – такого себе никто из них позволить не мог.   
     А дедуле было по фигу. Он брал поочередно перехваченные тонкой резинкой пачки алых червонцев, фиолетовых четвертных, бледно-желтых полтинников, молочно-бежевых стольников и тупо считал, ни разу не подняв головы, как будто дело происходило не в валютном магазине «Березка», а в войлочной кибитке на устеленном старинными коврами земляном полу на краю хлопкового поля.
      Видать по всему, что дед собирался купить на чеки ни много ни мало – автомобиль «Волга», который стоил в «Березке» 10 тысяч инвалютных рублей. Если аксакал договорился обменять свои рубли на чеки один к двум, то он должен был пересчитать двадцать тысяч. И это в те годы была вполне выгодная сделка, ведь на «деревянные» рубли в стране всеобщего дефицита купить было нечего.
     Вот такая картина маслом. И еще хочу сказать, что хитрый скупой узбек все рассчитал точно: в таком магазине как «Березка» его никто не ограбит! Да, некое удивление он вызовет, но это и все. Люди здесь солидные, ценящие свою работу и никто из них не позарится на деньги приезжего из Средней Азии хлопкороба.      
     А история с Сашкиными покупателями из солнечного Узбекистана не закончилась с их отъездом. Дело в том, что года через два… или три, когда Сашка уже жил в Москве, он приехал на уже совсем других, но тоже белых «Жигулях» навестить родителей.
И кто-то из соседей ему радостно сообщает, что совсем недавно его разыскивали некие люди в длинных лиловых халатах и поминали Сашку нехорошими словами, говоря, что машину он им втюхал битую и перекрашенную. В общем, совсем неплохо, что они его не нашли. А то быть бы беде…

     Ну, а мы возвращаемся к тем временам, когда Сашка стал работать самостоятельно, оставшись к тому же без машины. Кстати, ему бы подождать совсем чуть-чуть и вопрос партнерства с Петровичем отпал бы сам собой: без машины-то Сашка ему и не нужен совсем. Ладно. Получилось так, как получилось.
     Тут, по ходу пьесы, возникает сразу несколько вопросов. А почему бы Сашке не найти себе водителя, как это делает Петрович? И жить барином. С утра встал, попил кофею, (или кофея? Как правильно?) а у подъезда уже машина стоит с личным водителем. Совсем не хило. Это ж прям как у первого секретаря горкома, которого возил… впрочем, дальше вы знаете. Нет, правда, а почему не нанять водилу? Только не учить его премудростям досочного дела, а тупо использовать строго по назначению. Потому как если каждого шофера обучать антикварным премудростям, то… получится как у Ленина: «каждая кухарка может управлять государством.» Не дело это. Посмотрите на результат. Вам нравится?
     -А-аа! – завопит кто-то, - самого-то научили, а если бы тебя использовали только как шофера? Как бы ты сейчас пел?
     Я тут вот что скажу: не надо путать ежа и ужа. У Сашки как-никак высшее историческое образование, так что он имеет полное юридическое даже право заниматься этим делом. Кто против? Воздержавшиеся? Единогласно. Я так и думал.
     И потом, помните, как серьезно Сашка отнесся к своей новой деятельности? Он же не удовольствовался одним опытом Петровича, а сидел в исторической библиотеке за умными книгами. В музеи ходил на выставки древнерусского искусства. Впитывал в себя, можно сказать… Да и не собирался он с самого начала тупо выполнять роль водилы. Не его это тема.
     Ну, и в конце абзаца скажу, что мысль о шофере его даже ни разу не посетила. Мне кажется, в то время он был просто не готов к этому. Как так, только что сам возил Пузатого, (я не помню уже, говорил ли я, что у Петровича прозвище было – Пузатый, данное ему совершенно справедливо за выпирающий «трудовой мозоль») а теперь, без всякого переходного периода – тебя кто-то возит. Слишком уж стремительная карьера.
     Кстати, раз уж помянул я только что это сладкое для кого-то слово «карьера», скажу, забегая вперед, что после того, как сломали ее Сашке во время работы в школе, он никогда более не стремился ее сделать. Одного раза хватило, чтобы понять, сколько дерьма на тебя могут вылить, чтобы испортить эту самую карьеру.
     Нет, амбиции у него были, безусловно и выделиться из толпы он всегда хотел, но… другими путями. Какими? Ну, на том этапе, где он сейчас находится – добыванием денег. Причем таких, чтобы хватило на ежедневную аренду такси.
     Да, да, именно такси. Купить вот так сразу другую машину он не мог. В те времена это было все-таки дорогое удовольствие. Это сейчас, в двухтысячные, иди и купи себе подержанный «Жигуль» по цене хорошего обеда в приличном ресторане. Тогда об этом и речи не шло. За любую ржавую железяку надо было отвалить приличные деньги.
     Что делали люди, чтоб разъезжать на престижной тогда «Волге»? Это ж целая, тщательно продуманная, операция. В таксопарках периодически списывали отработавшие свое такси. Представляете нагрузку на автомобиль, отработавший в такси несколько лет? Это ж все равно как танк, наехавший на противотанковую мину! У него раскурочено все напрочь. Жестянка сгнила, движок свой ресурс выработал, про мелочи я и говорить не буду.
     И вот за эту рухлядь ты должен заплатить весьма приличные деньги, чтобы потом говорить друзьям, что «вот, на днях… по случаю… купил «Волгу». Подержанную, правда, но еще весьма и весьма…»
     Друзья, и особенно их жены, начинают охать и ахать от восторга, а ты знаешь прекрасно, что все еще только начинается. Живешь-то ты по прежнему в стране всеобщего дефицита! А тебе к этой «Волге» надо купить… практически новую машину, ведь на том, что ты только что купил, ездить категорически нельзя, разве что сидеть на промятых и прожженных сиденьях и «бибикать» от восторга.
     Итак, я не шучу. Менять в этой «тачке» надо все, начиная от разноцветного гигантского пучка электропроводки до… бесконечности. И все это где-то надо найти! Помните, как Сашка набегался, когда стукнул свой «Жигуль» об автобус?
     Но, спокойно, ребята. Весь расчет приобретения машины в таксопарке строится на том, что и запчасти будут приобретаться там же! А где же им еще быть? Таксопарк – контора в те годы государственная и снабжалась запчастями вполне исправно. Теперь свеженькому обладателю старенькой обглоданной «Волги» надо было только наладить контакт с нужными людьми в таксопарке и получать от них по списку нужные запчасти. Хотя… тут я неправ чуток: контакт этот был налажен еще на этапе покупки машины, теперь он просто продолжался на обоюдовыгодных условиях.
     И вот проходит какое-то, совсем небольшое время и человек садится в практически новую «Волгу» на зависть друзьям и близким родственникам. Финита.
     Но вся эта история не про Сашку. Хочу напомнить про одну черту его характера, которая не позволяет ему, несмотря на неплохие доходы, накопить быстренько на машину и приобрести так необходимые ему колеса.
     Он мот. Иначе говоря – расточитель. Транжира. В самом деле, стоит появиться в его карманах (борсетке, «лопатнике») какой-то приличной сумме, как он тут же начинает ее тратить с сумасшедшей скоростью. Ведь вокруг столько соблазнов!
     -Стоп! – скажет кто-то, - ты, автор, противоречишь сам себе. Только что говорил, что все в дефиците, а теперь – столько соблазнов. Где правда?
     А правда, господа, кроется именно здесь. Ведь хочется всегда иметь то, чего нет. Например, финский холодильник «Rosenlev». Помните фильм «Кавказская пленница»? Именно такой там давали за «Студентку, спортсменку, комсомолку.» Да что там холодильник, какой-нибудь немецкий миксер достать было за счастье!
     Про предметы одежды и говорить не приходится. Короче, свободно купить можно было только лавровый лист и соленые переросшие, размером с кабачок, желтые огурцы, запиханные сельскими виртуозами в стеклянные трехлитровые банки.
     Но… даже это не главное в случае с Сашкой. Ну, пусть бы уже покупал холодильники, миксеры, ковры, мебель и прочий дефицит. Все-таки в дом что-то тащил. Так нет, у него деньги просто расходились «в никуда.» Такси, девушки, рестораны, бани… Вот только что была куча денег и хлоп… пустой лопатник. А вы говорите – машина.
     Да я честно вам признаюсь сейчас: несмотря на то, что и тогда, и в более поздние времена Сашке приходилось зарабатывать очень приличные деньги, у него, например, никогда в жизни не было такого необходимого в холодной России предмета одежды, как дубленка. Приличная канадская дубленка в те времена на черном рынке стоила максимум полторы «штуки» - для Сашки деньги вовсе не шальные, ему в день приходилось зарабатывать гораздо больше, но…
     В общем, с такой чертой характера накопить на что-то капитальное было трудно. Хорошо еще, что в те годы Сашка никогда, даже в самые трудные дни, не падал духом. Он просто останавливался, приводил дыхание в порядок и думал, думал, думал…
     Вот, например, был случай. Деньги заканчивались. В лопатнике лежало пять червонцев и это говорило о том, что надо срочно выкрутить где-то доски. Но где? Накануне они с Саней-козлом покутили неплохо, сняли частную баньку в лесу, пригласили девочек… Покувыркались славно. Но некоторый дискомфорт в организме от достаточно большого количества выпитого оставался и это надо было исправить.
     Стояла вторая половина осени, т.е. время, которое мало кто любит за его холодрыжность, неуютство, склизь и мокрость, гнусность и… достаточно, я думаю, нелестных эпитетов. Сашка натянул джинсы, шерстяной свитер под горло, высокие сапоги и, конечно, свое фирменное желто-коричневое кожаное пальто. Вполне узнаваемый облик, к которому в городе уже привыкли. Ведь если те же джинсы молодежь еще правдами и неправдами доставала, пусть чаще всего поддельные, стоившие гораздо дешевле фирменных, то такого кожаного пальто не было ни у кого и достать что-то подобное было невозможно. Таксисты, например, завидев издалека знакомую фигуру, резко притормаживали в надежде, что Сашка проголосует: это означало чаще всего, что план будет наверняка выполнен и не надо уже никого ловить на грошовые поездки. Да и с чаевыми все будет в порядке.
     Сашка жил все в той же съемной квартире, где когда-то он пытался бороться с полчищами клопов с помощью топора. Клопов он давно вывел интоксицидами, в квартирке поддерживал всегда порядок и уже вполне к ней привык. Располагалась она вполне удобно: до того же вокзала здесь было всего метров триста. А что такое для маленького городка вокзал? Это центр города, ведь именно отсюда отходят  электрички, которые по утрам набиваются трудягами, едущими на работу в столицу и сосредоточенными хозяйками с рюкзаками и спрятанными в них авоськами, совершающими очередной вояж опять-таки в столичные продуктовые магазины.
     Электричка приходила на Курский вокзал и потому Сашке с детства были знакомы названия окрестных районов: «Сыромятники», «Рогожка», «Таганка». Мама, когда Сашка подрос, частенько брала его с собой в поход за продуктами, ведь приходилось, чтобы сэкономить время, занимать очередь сразу в несколько отделов и одной это было сделать сложно. Пока она стояла в мясной отдел, Сашка медленно, но верно, дожидался своей очереди в колбасный. В руке на всякий случай был зажат список колбасных изделий, которые надо было купить:
                - Колбаса отдельная – 1кг.
                - колбаса докторская – 1кг.
                - колбаса языковая    -  0,5 кг.
                - сардельки говяжьи -  1,5 кг.
                - колбаса ливерная яичная – 0,5 кг.
                - колбаса ливерная «собачья радость» - 1кг.
     Если мама видела, что в мясном отделе ее очередь подойдет еще не скоро, то она обязательно приходила на помощь сыну, ведь ушлый продавец, видя перед собой мальчишку, наверняка захочет обвесить его иль подсунуть несвежий продукт. Хотя… здесь я неправ: любые колбасные изделия разбирались с такой скоростью, что портиться им было совсем некогда.
     Итак, мясо и колбасы куплены, теперь надо закупить сыр, котлеты…
     На котлетах остановимся подробнее. Стоили они 7 копеек штука. Были еще полтавские по 12 копеек, но мы рассматриваем те, которые по семь. Они были очень вкусные. Когда возвращались домой, мама первым делом ставила на огонь сковородку и жарила котлеты. Кухня наполнялась несравненным ароматом и уже через несколько минут первая котлета доставалась Сашке, который моментально съедал ее, держа в руках, обжигаясь, без хлеба.
     …Прошло несколько десятилетий, Сашка вышел на пенсию и изредка готовит котлеты. Он берет кусок говядины, примерно такой же свинины, прокручивает через мясорубку, добавляет луковицу, чеснок, соль, перец, иногда картофелину, пропускает через мясорубку замоченный в молоке белый хлеб, перемешивает все это богатство, затем фарш отбивается о разделочную доску для насыщения кислородом и только после всего этого Сашка жарит котлеты.
     Да, котлеты  вкусные, но что только не делал Сашка, чтобы они хоть раз получились такими, какими были те, которые по 7 копеек! Нет, ни разу этого не удалось. «В одну и ту же воду…»
     Вкуснее котлет была только языковая колбаса. Хотя… как тут сравнивать? Впрочем, если сравнить ту языковую с нынешней – двухтысячных годов, то их рядом не положишь. Как, впрочем и многие другие продукты. И о вкусе тех, ушедших колбас, котлет и прочего все равно не расскажешь. Как это можно выразить словами? Это все равно, что пытаться объяснить закоренелому девственнику вроде Анатолия Вассермана прелести сексуальной жизни. Он, конечно, умный человек, но все одно не поймет. Хотя, если пробовал когда-то мастурбировать…
     Все, не хочу об этом больше. В смысле – о еде. Чего зря расстраиваться. Вот сейчас расскажу только, как однажды Сашка возвращался с мамой из очередной поездки за продуктами и пришел домой весь ободранный. Дело было так.
     Электрички тогда еще не были оборудованы автоматическими дверями. То- есть подходила электричка к платформе и тот, кто стоял ближе к двери, нажимал на ручку и открывал ее. Подразумевалось, что дураков нет – открывать раньше времени. И вот особо лихие ребята из тех, кто ежедневно ездил на работу и электричка была частью их дома: что ни говори, а проводить в ней приходилось ежедневно более трех часов – не дожидались, когда состав полностью остановится, открывали двери и спрыгивали лихо на ходу. Ничего в этом героического не было, достаточно было знать элементарные законы физики, в частности Закон инерции и спокойно прыгать по ходу идущего на небольшой уже скорости поезда. Небольшая пробежка и можно переходить на спокойный ровный шаг.
     Но Сашка учился тогда в 5-м классе и Законы физики еще не знал. Наблюдательностью, как можно догадаться из последующего поступка, тоже похвастать не мог. А потому как стоял в тамбуре с двумя набитыми продуктами авоськами в обеих руках, так и шагнул на платформу вслед за лихим парнем перпендикулярно движению состава.
     В ту же секунду этот самый Закон инерции бросил его что есть силы о серый щербатый асфальт платформы и для полноты картины проволок некоторое расстояние по ходу поезда. Учитывая, что дело было летом и на нем были короткие шорты и майка, руки, ноги и плечи Сашки тут же пробороздили глубокие грязные царапины. Но и это еще не вся беда. Как нам известно, продукты находились в авоськах – гениальном изобретении чеха Вавржина Крчила, жившего в 20-х годах 20-го же века в окрестностях города Ждяра-на-Сазаве  и поначалу наладившего выпуск сеточек для волос. Но потом спрос упал и Вавржин приделал к сеточкам ручки, сделав их хозяйственными сумками. У нас в стране авоськи плели на предприятиях Всесоюзного общества слепых по строгим параметрам: 14 рядов по 24 ячейки.
     И вот теперь из всех этих рядов и ячеек на платформу посыпались отдельная и докторская колбасы, вкуснющая языковая, говяжьи сардельки и котлеты по 7 копеек штука, банки со знаменитыми болгарскими голубцами и прибалтийскими шпротами и много чего еще…
     Мама, стоящая за спиной сына и никак не ожидавшая такого безрассудства, кинулась, естественно, к лежавшему на платформе Сашке, но он, как настоящий мужчина, уже поднимался и был вполне готов к сбору раскиданных окрест дефицитных продуктов.
     Больше Сашка таких прыжков не совершал. Да и электрички вскоре оборудовали автоматикой.      
    
     Я рассказал вам о роли вокзала для жителей небольшого провинциального города. Для полноты картины скажу, что кроме железнодорожной, здесь была и автобусная станция. Так что жители окрестных сел, деревень, поселков опять-таки прибывали по каким-то своим делам на вокзал.
     Ну, а для деловых людей в здании вокзала располагался ресторан. Конечно, это было убожество, но никто и не заходил сюда насладиться красивым интерьером и полакомиться изысканными блюдами. Смешно даже говорить об этом. Я сказал уже выше, что ресторан служил местом встреч деловых людей. Кто такие? Всякие - разные. Это могли быть каталы, работающие в электричках. Раскрутили лоха на бабки, обули за всю масть, а теперь после трудов праведных сели перекусить да бухнуть чуток.
     Местные и приезжие наркоманы. Воры, работающие в поездах. Да те же досочники иногда встречались здесь за кружкой пива или стопкой коньяка.
     Говорю же вам – деловые люди. Они так и отвечали на вопрос: -где встречаемся? – На бану. И оппоненту не надо было объяснять – где это? Значит, на вокзале.
     И вот сейчас Сашка туда и направлялся. План был такой: взять в ресторане бутылку шампанского, шоколадку, сесть в такси и, отъехав куда-то за город, не спеша подумать, прихлебывая пенящийся напиток, где вырулить доски. Почему именно так Сашке было удобнее решать производственные вопросы? А по вашему – как? Лежа на диване? Сидя на унитазе? Варианты, конечно, но менее романтичные. А я уже говорил, что в досочном деле кураж нужен! И, поверьте, после полбутылки шампанского он начнет появляться.
     Как только фигура Сашки «нарисовалась» на привокзальной площади, все таксисты, не менее 5-7 человек, ожидавшие клиентов, как по команде вышли из машин и жестами стали приглашать Сашку  к себе. Почему жестами? Ну, не орать же на всю площадь, все-таки ребята со средним образованием. Да, вот тут как раз вспомнилось, что Сашка почти всем этим ребятам преподавал историю, когда работал в вечерней школе. Так что минимум половина городских таксистов была его бывшими учениками.
     Там ведь какая система была? Я имею ввиду вечернюю школу. Кроме базового помещения с классами, учительской, кабинетом директора и прочими обязательными атрибутами любой школы были еще пункты преподавания на местах. На текстильном комбинате, механическом заводе, таксопарке. Это было так называемое заочно-сессионное обучение. Не буду на этом вопросе останавливаться, кому интересно, пусть покопается в интернете и уяснит суть вопроса.
     Я уже говорил, по моему, что Сашка всегда творчески подходил к учебному процессу. В младших классах средней школы подход был один, в старших – другой. Когда стал работать в вечерней школе – третий. Тут важно понять, что никогда тот же таксист не пошел бы учиться, если бы его не заставило начальство. А на начальство, в свою очередь, давил горком, исполком, собственный трест или как там это называлось… Не суть. А суть в том, что таксисту иль водителю автобуса говорилось, что если он не пойдет учиться и не закончит среднюю школу, то новой машины ему не видать. Премиальных тоже. В детском садике для евойных детей мест не будет. Путевку в санаторий получит другой. В очереди на квартиру он будет стоять еще 50 лет. Как видим, были способы воздействия.
     И Сашка это понимал. А потому разговаривал с этими ребятами вне урока как с равными, тем более, что многие из них были ему ровесники. Но урок – это святое. Здесь распускать народ нельзя. Но вот рассказывать лучше не по учебнику, потому как отвращение к нему у ребят было еще с тех времен, когда они учились в восьмилетке.
          Сашке было неизвестно, как выкручивались на своих уроках учителя физики, математики и других точных наук, где импровизация была маловероятна, но он привлекал на свою сторону все, что было можно. И историка Ключевского и классиков литературы. Древнеримского историка Публия Корнелия Тацита, известного своим трудом «О происхождении и расположении германцев», где он прямо называет германские племена опасным северным соседом, но вместе с тем нравы их ценит весьма высоко и труды немецкого философа Фридриха Ницше с его идеями сверхчеловека, которые ловко были использованы Гитлером. Да, это надо было делать осторожно, помня о недремлющем оке уже известной ему конторы и он уже «старался дуть на воду, обжегшись однажды на молоке».
     Раскрывая тему  Великой Отечественной войны, Сашка говорил о своем отце, попавшем на фронт совсем мальчишкой. Да, рассказывал он притихшим таксистам чуть дрожащим голосом, после войны выяснилось, что из всего отцовского класса в живых осталось только двое мальчишек – отец и его друг Лешка Резчиков, лишившийся благодаря отцу еще до войны четырех пальцев на правой руке.
     Как это произошло? Да очень просто. Когда им было всего-то по двенадцать лет и окружающий мир был так интересен, что до всего хотелось дотронуться руками, увидеть своими широко распахнутыми глазами пошли они – Колька Глебов да Лешка Резчиков, два закадычных друга, в лес за еловым лапником, которым закрывали от птиц засеянные разными огородными культурами грядки. Был месяц май, только-только появились на деревьях светло-зеленые молодые листочки, в березах бурлил прозрачный целебный сок, на южной стороне оврага вылезли уже желтые цветы мать-и-мачехи, ошалелые от многообразия жизни недавно прилетевшие скворцы носились в поисках белковой пищи над огородами и окрестными полями – словом, кровь бурлила у всего живого, начиная от личинки майского жука, готовящегося к вылету до… добавьте тут сами любую живую тварь, которая вам близка по духу.
     И вот нарубили мальчишки колючих еловых лап, связали крепким витым шнуром, закинули лапник за спины и уже не спеша двинулись к дому. У Кольки за поясом торчал  острый топорик, которым он только что ловко срубал нижние ветки елей.
     Шли они, обсуждая оживленно вчерашнюю игру в лапту, как вдруг Лешка заметил на поваленной ветром березе птичье гнездо. Береза была старая, с мощными крепкими разветвленными корнями и, несмотря на то, что прошедший еще в прошлом году ураган повалил её, она не собиралась умирать, опершись при падении на еще более древнюю ель со стволом в несколько обхватов.
     На первый взгляд, добраться до гнезда было совсем не трудно, поскольку лезть надо было по стволу, лежащему примерно в 35-40 градусов по отношению к земле.
     Первым полез Колька, за ним вплотную карабкался Лешка. Уже с первых метров Колька понял, что достаточно длинное топорище мешает ему продвигаться вперед. Недолго думая, он вытащил топор из за пояса и, не глядя, вонзил его в ствол позади себя.
     В ту же секунду раздался такой вопль ужаса из вовсю раскрытого рта друга, что Колька замер, боясь оглянуться. А когда он все таки повернулся назад, то не увидел Лешку, который был уже на земле и старался закрыть хлеставшую из руки кровь вынутой из кармана тряпицей.
     Колька, ставший от испуга еще более бледным, чем теряющий кровь товарищ, прошептал одними враз спекшимися губами: - беги, Лешка… в больницу… я щас… за тобой…
    Окровавленный Лешка припустился бежать, а Колька искал в траве, испачканной кровью, отрубленные пальцы друга и так и появился в больнице, разжав перед доктором ладонь с белыми мертвыми пальцами…
     Пальцы Лешке не пришили, конечно, но этот страшный случай спас ему жизнь, поскольку с началом войны призвали его в обоз, где он и прокантовался по тылам все четыре года, избежав даже царапины.
     Вот так и осталось  из всего класса двое пацанов: Колька – дважды раненый, контуженный, побывавший в плену и бежавший оттуда и его беспалый друг Лешка, оба 1923 года рождения.
     Позже подсчитали, что из ста человек 1921-1923 года рождения в живых после окончания войны остались два человека. Похоже на правду…
     А таксисты историка уважали. Ведь не туфту какую из учебника лепит занудную, а из жизни человек рассказывает. А это куда как понятнее…
     А сейчас Сашка приметил средь зазывающих его таксистов Витьку Полуэшкина – высокого белокурого парня с вечно смеющимися глазами. С таким точно депрессию прогонишь, да и показывал он уже, что надежен и лишних вопросов не задаст.
      Махнув Полуэхе ( так все знакомые называли этого парня) рукой, чтобы отъезжал в сторону и ждал его, Сашка зашел в ресторан, купил бутылку шампанского, плитку молочного шоколада «Аленка», (а никакого другого и не было) пачку сигарет «Столичные» и уже через минуту они ехали по главной улице города в сторону реки, сразу за которой начинался  сосновый бор.
     Пару слов про главную улицу этого типичного провинциального районного городка, по которой сейчас ехал Сашка в желтого цвета такси. Узкая улочка с двухрядным движением, по обе стороны которой уютно расположились небольшие частные домики, среди которых было много двухэтажных: низ кирпичный, второй этаж деревянный. Построены они были еще в прошлом веке и принадлежали когда-то местным купцам и разбогатевшим ремесленникам. Во многих и теперь жили их потомки.
     Пожалуй, только на этой улице был более менее качественный асфальт, потому как в середине ее стояло желтое здание горкома КПСС со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме этого, безусловно главного здания, на улице расположились две школы, аптека, единственный в городе кинотеатр «Мир», бывший «Вулкан» и городской парк отдыха. Насчет отдыха не знаю, а вот драки и поножовщина там происходили регулярно: не будем забывать, что городок был фабричный и шпаны в нем хватало.
     А наши ребята уже свернули с главной улицы на городскую площадь, миновали здание исполкома, спустились к мосточку через небольшую речушку и ехали теперь по улице Мира, ведущую уже к конечной цели их поездки – сосновому бору.
     Место было высокое, сухое – ровно такое, какое любят сосны с их стройными золотистыми стволами и кудрявыми кронами. Сосны еще не вымахали до такой высоты, чтобы называться «корабельными», но и молоденькими их назвать было нельзя. Лет двадцать пять – тридцать было этому бору и  «деловые» облюбовали его как место любовных и прочих нужных встреч.
     Бывал не раз здесь и Сашка, в основном с девушками, когда еще был женат и основным местом тайных свиданий был его «Жигуль». Помнится, однажды он приехал сюда с Танюшкой – девушкой с необычайно красивой грудью. Они познакомились двадцать минут назад и сразу поняли, чего они хотят друг от друга. Была середина декабря, сильно подмораживало, но в «Жигулях» исправно работала печка и в салоне можно было сидеть даже голышом.
     В таком виде их и увидели менты, которые по следам на снегу нашли Сашкину машину в центре соснового бора. Самое главное, ради чего Сашка с Татьяной были здесь, уже произошло и они сидели голышком, перекуривая перед следующим заходом.
     В машине работала магнитола и потому они не услышали, как подъехал, крадучись, ментовской уазик. Оба вздрогнули только от неожиданного, довольно робкого впрочем, стука в окно водителя.
     А в окне нарисовалось молоденькое лицо сержанта милиции, который упирался настежь распахнутыми глазами в голую Татьяну с ее вызывающе торчащими в стороны грудками с острыми темными сосками.
     Сашка невозмутимо приоткрыл окно и кивнул сержанту: - чего надо, ребята?
     - Да вот, машину угнали… уазик… мы и ищем ее… А тут видим, следы в лес ведут… – говорил, спотыкаясь чуть не о каждое слово, молоденький мент, поедая Татьяну глазами.
     - Свободны, ребята. – засмеялся Сашка, - мы не по этой части, вы же видите.
     - Да уж… извиняемся, - не отводя глаз от груди Татьяны, словно желая запомнить эту картинку на всю оставшуюся жизнь, сказал сержант и спросил робко – так мы поехали?
     - Будьте так добры. – кивнул Сашка и закрыл окно.
     Надо отметить, что в те годы менты, особенно провинциальные, не были такими наглыми и беспредельными, как сейчас, в двухтысячные годы. Нет желания даже предполагать, чем может закончиться подобная история в наши дни.
     Впрочем, та история с Татьяной тоже прошла не совсем гладко. Дело в том, что на третий день Сашка почувствовал утром резкую боль при мочеиспускании.
     - Триппер. – морщась от боли, констатировал он и поехал искать Татьяну. Когда она, радостная, впорхнула к нему в машину, он выдавил брезгливо:
     - Ты что же, поганка, за собой не следишь? Знаешь, что за это бывает? А если бы я в эти дни на жену залез?
     Он раздумывал сейчас, ударить Татьяну в лицо или нет и все-таки не смог, несмотря на то, что был действительно сильно разгневан,  поднять руку на эту… все равно нравившуюся ему молодую женщину. Мало того, он почувствовал, что вопреки всему, желает ее! Прямо сейчас! О, Боже!
     А лицо Татьяны выражало в эту минуту и страх, и недоумение, и страдание. Она явно не ожидала такого развития событий. Но откуда дует ветер, поняла сразу. Дело в том, что накануне встречи с Сашкой она вернулась из Дома отдыха, куда ездила по бесплатной профсоюзной путевке. И там у  нее случилось один раз с развеселым массовиком-затейником. Уже там было понятно, что этот парень «окучивает» всех подряд, но кто ж знал, что так получится…
     - Клянусь, я не знала, Сашка! – еле слышно прошептала Татьяна и заплакала…
     Уже потом Сашка узнал у знакомого врача, который и проколол его мощным антибиотиком, что у женщин мочеиспускательный канал шире и короче, чем у мужчин, и поэтому они долгое время могут не знать, что больны гонореей.
     А с Татьяной, после того как оба излечились от нехорошей болезни, они еще не раз встречались в сосновом бору. Уж очень красивая была у нее грудь. Да и не нарочно же она…

     Но сейчас Сашка ехал в сосновый бор вовсе не для развлечений, а дабы сосредоточиться и понять, куда направить усилия, чтоб выйти из затруднительного материального положения. Никакой трагедии в сегодняшней ситуации не было, так, обыкновенный рабочий момент, весьма характерный для индивидуального работника, каковым Сашка и являлся. Да, те , кто работает на государство, имеют, конечно, определенные преимущества перед такими, как он: они в любом случае, даже несмотря на низкую производительность труда, получат от него свою пайку. Не ахти какую, а зачастую так просто крохотную, но, раздав долги, остается что-то и на котлеты по семь копеек штука, и на кружку пива после работы. И так изо дня в день, из года в год… И никакого куража.
     Полуэха остановился на знакомом вытоптанном пятачке, окруженным соснами, со следами недавних посетителей: окурки, пустые бутылки, консервные жестяные банки с хищными зазубренными краями открытых крышек, напоминающими акулью пасть и скучающий одинокий использованный презерватив, застрявший на ветке, наполненный мутной тягучей спермой и напоминавший как о бренности земной жизни, так и ее случайности.
     Нет, этот пейзаж не мог способствовать выходу из депрессивного состояния и даже наоборот.
     - Виктор, - морщась от брезгливости, произнес тихо, но с оттенком приказа, Сашка, - смени обстановку, будь добр.
     - Понял. – тут же весело откликнулся безотказный Полуэха и без лишних вопросов отъехал метров на тридцать в сторону, продравшись сквозь небольшие кусты  и немного побуксовав во влажной, заросшей бархатистым мхом, ложбинке.
     Ну, вот, тесновато, зато сюда не ступала нога идиота, гадящего там же, где отдыхает и обедает. И вообще, откуда они берутся – эти безусловные ЧМО, недостойные, конечно же, того, чтобы тратить на них даже эти несколько строк, какие-то сантиметры бумаги?
     Но, черт побери, мы сталкиваемся с ними ежедневно и их все больше! Они раздражают, мешают жить, вызывают чувство брезгливости и негодования, но… сами эти особи прекрасно себя чувствуют и лишь ухмыляются на замечания. И это в лучшем случае. А в худшем ты рискуешь уйти от них с разбитой в кровь физиономией. И что делать?
     Сашка иногда размышлял над этим и приходил к выводу, что только хорошее образование и воспитание могут исправить эту ситуацию, но… где ж его на всех взять – хорошее образование? Не говоря о воспитании.
     И с годами он понял, что чепуха все это: и образованный человек вполне способен щелчком отправить из окна автомобиля окурок на обочину. Иль плюнуть мимо урны. Пописать в подъезде. Врубить на всю катушку музыку средь ночи. И совершить массу подобных деяний.
     Но, оказывается, здесь вовсе ничего не надо придумывать. Все решается очень просто. Государство должно назначать за любой антиобщественный поступок такой штраф, что тот же окурок легче проглотить, чем оплатить наказание. А то приезжают люди из какой-либо европейской страны и рассказывают, захлебываясь от восторга: - а вот в Германии… Израиле… Норвегии… Да там людей еще в прошлые века приучили к порядку именно беспощадными штрафами и другими наказаниями за описанные выше деяния! И ничем этот немец или еврей не лучше русского, просто он точно знает, что плевок на асфальт стоит столько же, сколько золотая коронка на зуб.
     Ладно, не об том речь. Сашка аккуратно открыл бутылку шампанского, сполоснул пенящейся жидкостью мутный граненый стакан, взятый в бардачке машины, наполнил его на две трети и жадно выпил залпом, прислушиваясь, как наполненная пузырьками воздуха живительная влага, слегка обжигая рот, проникает в глубины его горящей утробы.
     Полуэха не спеша бродил неподалеку. Он свое место знал  и без команды никогда себе не позволял лезть в дела иль душу клиента. За что его Сашка и ценил.
     Сашка тем временем закурил с аппетитом и стал ждать… А что оставалось делать? Да, ждать, когда в голову придет  спасительная мысль: где выкрутить доски. Не может быть, чтобы не пришла. Отступать-то некуда. В кармане последний стольник. Да так уже не раз было: кажется все – конец, выхода нет, мысли начинают метаться, в голове сумбур, хочется напиться до… «положения риз»,  забыться, плюнуть на все, сунуть голову в песок… Но нет, Сашка знал уже, что это тупик. Он такое проходил. День пьешь, два, неделю… тут тебе и друзья-товарищи, и девчонки какие-то невесть откуда взявшиеся, и все галдит, перед глазами мелькает, периодически отрубаешься, проснувшись, ищешь глазами стакан, чтоб немедленно залить в глотку дозу и через пару минут придти в привычное уже состояние, а потом повторять, повторять, повторять…
     И все одно наступает  это треклятое утро, когда ты понимаешь, что все, пора завязывать, иначе… А вот тут разные варианты. У кого-то не выдерживает сердце и он это очередное похмелье уже не переживет. Причем это не зависит от возраста. Кто-то ищет веревку, а найдя, прилаживает её к потолочной балке иль крюку какому… Кто-то вызывает нарколога и ложится под капельницу. ( это один из оптимальных вариантов, так всегда поступает Петрович – учитель Сашкин по досочным делам, благо у него родная сестра врач и работает в городской больнице.)
     Нет, нет, пить – это не решение проблем, а их обострение. Абстинентный синдром еще никто не отменял. Страх, тревога, паника… Нет уж, увольте. Врагу не пожелаешь.
     Другое дело, бокал… да пусть даже бутылка шампанского. Бодрит. Мозги прочищает. В туалет вот только, по-маленькому…
     Сашка вылез из машины и сделал несколько шагов в глубь кустов.
     - Саня! – вдруг услышал он голос Полуэхи, - а ведь у меня, кажется, есть «наколка». Насчет досок.
      Сашка от этих слов вздрогнул слегка, но закончил неотложное дело, стряхнул, как и положено, последние капли на пожухлую осеннюю траву, застегнул молнию на джинсах и только тогда укоризненно сказал:
     - И ты молчишь, Полуэха. Я башку уже сломал, а ты ходишь тут… И молчишь. – и приказал категорически – в машину, Витя.  Рассказывай немедля!
     - Значит так, -начал Полуэха, усевшись на привычное водительское сиденье и почувствовав от этого себя гораздо увереннее, - позавчера… я ж через день работаю, взял я на бану клиента. У него автобус не пришел, вот он такси и взял. Такой… лошок деревенский. Кстати, тезка мой, тоже Виктором зовут. Повез я его в деревню Давыдово.
     -Таа-к, - протянул довольно Сашка, - уже интересно, Давыдово – хорошая деревня, там могут быть приличные доски… ты рассказывай, Витя.
     -  Я и говорю. По дороге он меня и спрашивает, нет ли, дескать, у меня человека, который иконы может купить…
     - Ну, а ты?
     - А что я? – пожал плечами Полуэха, - сказал ему, что подумать надо.
     - Все?
     - Все.
     - Ты дом запомнил, Витя?
     - Запомнил.
     - И чего ты стоишь? Поехали!
     Через несколько минут они выехали на трассу и взяли курс на деревню Давыдово.
     - Да, - вспомнил Полуэха, - он сказал еще, что икон у него три штуки.
     - Бог троицу любит. – засмеялся довольно Сашка, у которого проснулся уже охотничий азарт. Да, да, сейчас важно было, пока они добираются до цели, собраться и привести себя в нужное состояние.
     О, это совсем непросто! Скорее всего, так актер, играющий главную роль, настраивает себя в гримерке перед выходом на сцену. Но ему, может, даже несколько проще: если забыл слова, рядом в будке есть суфлер, да и его появление  на сцене все ждут с нетерпением и часто встречают аплодисментами. А вот Сашку никто не ждет. И аплодисментов хрен дождешься. А ведь ему надо войти в  чужой дом, (да чтоб не выгнали взашей) обратиться к совершенно незнакомым людям ( да чтоб не послали куда подальше) и мало того, забрать из дома то, что находилось там многие-многие десятилетия и предками ценилось дороже любой мебели иль посуды, бывшей в доме. Причем забрать так, чтобы все были довольны, чтоб не побежали жаловаться в милицию или еще куда. Желательно, чтоб благодарили еще. Но это не обязательно.
     Тут, конечно, кроме всего прочего, нужен кураж, о котором я уже говорил. Без него работать нельзя. Да Сашка и не собирался. Он уже научился  настраивать себя в нужную минуту нужным образом. А как же?  Это ж залог успеха.
     Надо вот только попробовать выяснить у Полуэхи какие-то детали. Если они есть, конечно.
     - Витя, вспомни, кто еще в доме живет? Жена, дети, бабка? Припоминай детали, Витя.
     Полуэха какое-то время молчал, потом сказал неуверенно:
     - Бабки нет, по моему. Жена, дети. Это есть. – и добавил – я так понимаю, что он тайком от жены хочет иконы продать. Деньги пропить, конечно.
     Сашка кивнул головой:
     - Похоже.
     - Слушай, Саня, - встрепенулся Полуэха, - а как же ты в дом войдешь? Ведь ты не знаешь там никого? А как не пустят?
     Сашка снисходительно улыбнулся.
     - Ты посмотри на меня, Витя. Можно такого человека в дом не пустить? Иль обозвать непристойно? Иль послать куда? А? Скажи!
     Полуэха, оторвавшись на секунду от дороги, скосил глаза на Сашку.
     - Да уж… Выглядишь солидно. Такого, пожалуй, не пошлешь.
     - То-то. – ухмыльнулся Сашка.
     Собственно, Сашкин прикид нам знаком уже: все та же рыжая ондатровая шапка, трофейное, бывшим тестем подаренное, длинное  желто-коричневое кожаное пальто, синие джинсы «Wrangler» и черные кожаные осенние сапоги. Кому-то, наверняка, такой ансамбль покажется странным, но давайте не будем забывать, что дело происходит в конце 70-х годов, когда основная масса народа ходила в черно-серых одеяниях, выполняющих две основные функции: прикрыть срамоту и не замерзнуть в холода.  Причем это касалось и пальто, и костюмов, и обуви, и кроличьих иль вязаных шапок… короче, всего.
     Сашка из толпы выделялся, естественно, а потому и чувствовал себя гораздо более уверенно. Я бы даже сказал – самоуверенно.
     - Однако, приехали, Саня. – почему-то тихим голосом сообщил Полуэха.
     - Так, Витя, - встрепенулся Сашка, - слушай сюда, - домов пять до нужного дома не доезжай. Покажешь мне, куда идти и ставишь машину на ход. Сидишь и тупо ждешь. Все. Ясно?
     -А чего тут сложного? – сощурился Полуэха. – наше дело телячье.
     -Во-во. – согласился Сашка.
     Проехав еще метров пятьдесят, Виктор остановил машину.
     - Воо-н, видишь, четвертый дом слева? Двухэтажный? Это как раз тот, который нужен. Давай, Саня. Успеха тебе.
     - Машину на ход. – напомнил Сашка, выходя из такси.
     - Да помню я. – пробурчал Полуэха.
     А Сашка уже уверенным твердым шагом направился к
 указанному Виктором дому.
      Деревенская улица, укутанная мглистой осенней дымкой, была пустынна в это время. Да и то: урожай уже в закромах, земля перепахана, картофельную ботву, опавшую листву с яблонь, вишен,  прочий ненужный мусор рачительные хозяева сожгли и совсем недавно над огородами то тут, то там клубился сизый дым. Прошли уже первые легкие морозцы,  посеребрившие траву и заставившие враз пожухнуть и пышные малиновые шапки георгинов, и  веселые оранжевые бархатцы, и претенциозные золотые шары.
 Яблони, широко раскинув корявые ветки, скидывали под напором осеннего ветра остатки листвы, а ведь совсем недавно земля под ними была усеяна крупной, с желтоватыми боками, антоновкой, крапчатым штрейфлингом или в просторечьи штрифелем, полосатыми духмяными коричными, непередаваемо вкусными лобо… И хорошо, если в доме откармливают к зиме свинку, тогда всю эту падалицу ей и скормят, а вот если нет скотины, то так и сгниет урожай  «ни за што, ни про што». Разве вот в доме самогонный аппарат имеется, тогда и падалица в ход пойдет: сначала бражку в 40-ка литровой бадье поставят, а как созреет она, так и выгонят мутную вонючую, но такую желанную жидкость. И как начнет она из змеевика капать, обязательно нальет хозяин  на краешек стола малюсенькую лужицу  и поднесет спичку, волнуясь отчего-то.
     Но вот раздается полный восторга и удовлетворения голос: - Горит! Горит! – и означает это, что все идет как надо и напиток удался.
     Бывает и так, что не доживает бражка до самогонного аппарата и вычерпает ее хозяин огромной пол-литровой жестяной кружкой, как только почувствует, что по мозгам она уже ударяет. Но так поступают совсем уж опустившиеся сельчане, к которым и уважения никакого давно уж нет.
     Уважающий себя деревенский житель готовность браги тщательно проверит. Во-первых, готовая бражка должна горчить. Это означает, что дрожжи уже переработали весь сахар на спирт. Во-вторых, прекращается шипение и выделение пузырьков. Наконец, в-третьих, если к поверхности браги поднести спичку, то она должна гореть. Дело в том, что при активном брожении выделяется большое количество углекислого газа, который вытесняет с емкости кислород, вот спичка и гаснет.
      Ладно, бог с ней – с брагой. А вот капуста в огородах еще не убрана! Как же так? Ведь и первые заморозки прошли уже. Не иначе, прозевали хозяева сроки. А вот и нет. Ничего с капустой не будет, она на корню спокойно переносит морозы в 5-7 градусов, только еще вкуснее будет. А вот если испугался хозяин внезапных морозов, да срубил чуток подмороженные кочаны – все, они теперь точно сгниют, хранить их уже нельзя.  Нет, понятное дело, что раннюю капусту еще в середине лета убрали и съели давно, да и среднеспелая тоже в дело пошла. На грядках же осталась капуста поздняя, которая в рубку пойдет, да в погреба на хранение.
     Впрочем, Сашка уже к дому подходит, так что заканчиваем сельскохозяйственный ликбез, хотя…  еще один вопросик остался.
     Помните, Сашка настоятельно просил Полуэху поставить машину на ход? Зачем это? Чего он опасается? Или (упаси, господи!) в случае отказа хозяев продать иконы он готов взять их силой и удрать на такси? Да нет, конечно, зачем же так плохо думать о Сашке. Просто опыт показывает, что ситуации могут быть самые разные, конфликт может возникнуть неожиданно и на пустом месте и такие случаи уже бывали. А потому… лучше перестраховаться. «Береженого бог бережет, а не береженого дьявол стережет.» Так то. И еще. Сашка давно подметил, что как только он «идет на дело», появляется чувство тревоги. Нет, не страха, а именно тревоги. Неуютно становится. Тревожно, одним словом. Отчего это? И так бывает всегда, когда речь идет об иконах. Даже в тех случаях, когда хозяин или хозяйка пригласили его в дом и согласились продать доски. Казалось бы, стрема-то и нет никакого! А тревога есть! А вот если речь идет об антикварной посуде, фарфоре, мебели, самоварах… да хоть об изделии Фаберже - тогда на душе спокойно. Да что там – радостно даже, потому как наваром пахнет, иначе говоря – прибылью. Но ведь и когда за иконой идешь, там тоже прибыли ожидаешь! Так в чем разница? Мне кажется, разница в одном: иконы воруют. И не только в частных домах, но и церквях, а бывает, и в музеях. То есть это чистый криминал. И вот находит у тебя милиция иконы. Сразу подозрение – а не ворованные ли. На всякий случай забирает их у тебя, начинает проверять, где не так давно были обворованы церкви иль граждане, не сходятся ли сюжеты забранных у тебя икон, и ходи потом, доказывай, что они честно куплены, а выдавать тех, у кого купил, не хочется, потому как зачем им-то лишние хлопоты да еще позор. Если соседи узнают, будут пальцем показывать. А менты в этих иконах не разбираются ни шута, но норовят зажать иконы, чтоб самим наварить… Геморрой, одним словом. Ладно. Кому не нравится этот способ добычи денег, пусть другим чем-то занимается, более спокойным делом. У Сашки на сегодняшний день этот путь – единственный.
      Итак, дом был как раз такой, о которых я упоминал недавно: двухэтажный, низ кирпичный, второй этаж деревянный. Хорошо это или плохо? Ну, во-первых, скоро мы об этом узнаем, Сашка уже в калитку вошел и входную дверь открывает, за ручку потянув. Во-вторых, ежику понятно, что чем лучше дом, да богаче хозяева, тем больше шансов вырулить что-то ценное. Стоп, это я неправильно сказал. Да, лучше хороший дом, чем кривая избенка. Спору нет. Хотя бывают и исключения. А вот хозяева богатыми быть не должны, потому как если они не нуждаются, то зачем же им иконы продавать. Иль еще что-то из дома. Хороший хозяин в дом тащит, а не из дома выносит. Поэтому иконы иль еще что-то ценное должны или в наследство достаться, или остаться от прежних хозяев. Что чаще всего и бывает. Зажиточных хозяев большевички изничтожили, да вселили в дом голь перекатную, которая ничего этого не наживала, вот и продает за копейки время от времени чужое добро…
     Все, хватит разглагольствовать, Сашка уже в дом вошел. Двери-то в деревнях днем не привыкли закрывать, вот и входи кто хочешь.
 На ночь крючок накинут, а днем заходи любой. Привыкли так жить. Вот лихие люди и воруют иконы. Хотя… разве вора замок остановит? Наоборот – раззадорит.
     А Сашка тем временем, миновав небольшой полутемный предбанничек, споткнувшись в нем о стоявшие чуть не посередь огромные черные с красным вытертым нутром, галоши с налипшей на рифленые подошвы уже высохшей грязью, чертыхнувшись, (сколько раз себя ругал: не поминай всуе черта, дьявола и иже с ними, не к добру это.) открыл рывком обитую малиновым, продранным кое-где, дерматином, дверь.
     В нос сразу шибануло таким теплым, сырым мыльным запахом, что Сашка на секунду аж застыл: не в баню же он попал, но тут он разглядел посередь довольно просторной комнаты, слегка окутанной паром, стоящее на двух табуретах корыто, наполненное бельем и хозяйку, остервенело трущую о рифленую стиральную доску цветастое тяжелое мокрое белье, от которого и валил пар.
     Рядом, у печки возились двое ( а может, трое) маленьких ребятишек, но Сашка не остановил на них свой взгляд, поскольку привык в таких ситуациях выхватывать главное. А главной здесь была сейчас эта медленно разогнувшаяся от корыта сравнительно молодая еще женщина, одной рукой устало откинувшая с мокрого лба тоже влажную прядь волос, другой подхватив затекшую поясницу и вопросительно, но без испуга смотрящую на вошедшего большими серыми глазами.
     И вот теперь… внимание, читатель. Как бы не был некоторым неприятен спектакль, который будет разыгрывать Сашка, я постараюсь очень подробно описать все последующие, в общем-то незамысловатые сценки, но которые тем не менее обязаны привести нашего героя к успеху. Да, такова эта работа. Да, спектакль одного актера. Да, никакой ненужной лирики. Хотя допускается та, которая может помочь делу. Это жесткий бизнес, господа. И ничего личного.
     Итак, главное теперь - держать инициативу в своих руках. Контролировать ситуацию ежесекундно. Быть готовым к любым поворотам. Только правдивые интонации. Честнейшие глаза.
     - Здравствуйте, хозяюшка! – интонации у Сашки были будь здоров, уверенные, не допускающие пренебрежительного ответа.
     Сейчас он сделал паузу, дожидаясь ответного «Здравствуйте». И он последовал, конечно, но совсем с другими нотками.
     Здравс… твуйте. – запнувшись на секунду, пробегая глазами снизу доверху по фигуре вошедшего, произнесла растерянно женщина, вытирая о передник красные от стирки, распаренные руки.
     - А Виктор дома? – не давая передышки, спросил Сашка, оглядываясь по сторонам, как бы ища Виктора глазами, на самом деле фиксируя взглядом наличие могущих заинтересовать предметов интерьера, фарфора, икон…
     - Так… на работе он… рано утром ушел… - еще больше растерялась хозяйка, услышав, что вошедший незнакомец называет имя мужа. В голове у нее сразу замелькали какие-то версии неожиданного визита этого явно не по- деревенски одетого и… симпатичного, что уж там… мужчины с командными нотками в голосе. На приятеля не похож,- думала она, - станет такой с её муженьком непутным водиться, на милиционера тоже… Может, деньги у него Витька занимал, да не отдал вовремя? Ох, и получит он у меня!
     - Как на работе? – В голосе Сашки слышалось такое возмущение, что сомневаться не приходилось: Виктор его  обманул. – Да мы же договаривались, что он дома будет. Да я же из Москвы ехал! Командировочные оформлял! Да как это можно? Безответственность какая! Обмануть солидное государственное учреждение! Да за это…
     Дальше, конечно же, продолжать не следовало, потому что на лице женщины присутствовали уже и растерянность, и испуг, она даже сжалась как-то и стала меньше ростом. Здесь, конечно же, сказался врожденный вековой страх перед государством, которое чморило нещадно свой народ, отнимало последнее, сажало ни за што, расстреливало миллионами…
     Может, и не надо было Сашке так уж официально, но слово не воробей…
     - Так… а в чем вопрос-то, уважаемый? Может, я помогу… как-то? – робко почти прошептала женщина, в голове у которой творилось сейчас черт те что. Что такого мог наобещать государственному учреждению её благоверный, если сам он работает жестянщиком на маленьком заводике и с детства боится любой государственной конторы и тех, кто там работает? Да он в сельсовет-то боится зайти, хотя там давно уже Председателем его однокашник работает, с которым когда-то не один литр самогонки выпит.
     - Когда-а это было, - протянет муженек задумчиво, - теперь где Он, а где я…
     - Значит так, - подытоживал пролог Сашка, - я – ведущий специалист московского исторического музея, - тут он быстрым движением открыл черную кожаную борсетку, с которой не расставался никогда, достал оттуда на секунду… да нет – на долю секунды какую-то красную книжечку, вернее, краешек её, со словами – вот мое удостоверение, - мгновенно убирая книжечку назад, - а приехал я потому, что Виктор обещал продать нашему музею три иконы, которые у вас  хранятся. Так что, давайте, хозяюшка, исправлять ситуацию. В конце концов, я думаю, вы имеете не меньше прав, чем ваш муженек, на продажу этих икон. Только, пожалуйста, побыстрее, времени у меня в обрез. Мне надо еще в ваш местный музей заглянуть… Так куда идти? – не давал он опомниться хозяйке дома.
     - Так… на втором этаже… наверное, в сундуке которые, – неуверенно, пожимая плечами, говорила хозяйка, - пойдемте… наверх.
     -Теперь главное, чтоб Виктор не нарисовался, - думал Сашка, поднимаясь за женщиной по достаточно крутой лестнице с обшарпанными ступенями, - а то будет… смеху.
     - Хорошо, - спросит пытливый читатель, а если бы Виктор дома оказался? Тогда как бы действовал Сашка? Ведь на самом деле они незнакомы. А?
     - А вот тогда, - отвечаю я, - расклад был бы, конечно же, другой. Но какой, это одному богу известно. Почему? Да тут сразу столько неизвестного: какое настроение оказалось бы на этот момент у Виктора – это раз. Насколько Сашка внушил бы ему доверие – это два. Стал бы он при жене вести разговоры о продаже икон – это три. А еще может быть и четыре, и пять… Разве можно предусмотреть все?
     Кстати, красная книжечка, краешек которой он показал на секунду хозяйке, была комсомольской путевкой и выдали её Сашке в 1970 году, когда он поехал бригадиром в студенческий стройотряд. Как-то попалась она на глаза, он и сунул её в борсетку на всякий случай. Мало ли…
     Сейчас он, шагая за хозяйкой, нащупывая ногой очередную ступеньку, уперся вдруг взглядом в её аккуратный заманчивый упругий зад, который был всего в нескольких сантиметрах от него. На женщине был короткий, слегка просвечивающий, ситцевый халатик,  и Сашке явственно видно было, что под ним ничего нет. В джинсах вдруг стало тесно, губы пересохли, но он быстро спохватился:
     - Спокойно, только этого не хватало. Нашел время… Вот «нарисуется» Витя и будет тебе и секс, и прочие удовольствия.
     Но тут лестница, слава богу, кончилась, и они оказались на втором этаже.
     Угольник в правом углу Сашка увидел сразу. Упершись в него взглядом, он пробежал привычно глазами сверху вниз, оценивая находящиеся за стеклом иконы.
     - Ничего ценного. Казанская. Николка. Спаситель. Конец 19-го. Не фуфло, конечно, но и не школа. За все про все больше трехсот… ну, четырехсот рублей не возьмешь. Да нет, четыреста и не даст никто. А угольник-то весь золотом сияет, рама позолочена, гипсовые цветы тоже…
     А хозяйка вела дальше, в небольшую комнатку, дверь которой была открыта, как бы уводя Сашку от сияющего золотом угольника.
     - А куда же мы, хозяюшка? Вот же иконы-то, в угольнике! – тут Сашка начал гнать очередную «дурочку», как будто забыл совсем, что иконы, которые ему хотят продать, лежат в сундуке.
     - Нет, нет. – быстро спохватилась хозяйка, - эти иконы не продаются, даже и...
     - Да, наш музей за них дорого бы заплатил, - гнал «дурку» Сашка, - иконы ценные, старинные…
     - И не думайте даже, сказала – не продам!
     - Кстати, как зовут-то тебя, хозяюшка? – сменил тему Сашка, - а то неудобно как-то, без имени…
     - Варварой родители назвали.
     - Ах, какое красивое имя у тебя, да и сама пригожая, прямо как в сказке: - Варвара краса – длинная коса. – подольстился Сашка.
     - Ну уж, вы скажете, - засмущалась хозяйка, откидывая тем временем крышку сундука.
     И тут… Тут она опрометчиво низко нагнулась, нащупывая спрятанные на дне сундука иконы, халатик окончательно задрался, практически обнажив сокровенное и… Сашка не выдержал. Да и какой здоровый мужик выдержит такое! Какие доски, когда открылась такая панорама? Сил никаких нету! Естество взыграло, естественно (извините, друзья и подруги, за тавтологию) и…
     - Варя, – тихо, но строго произнес Сашка, рывками скидывая на пол тяжелое кожаное пальто, - стой так и не разгибайся. Я сейчас…
     Расстегнуть джинсы дело нескольких секунд, а халатик почти и не пришлось задирать, так, чуть-чуть совсем. Варя же сразу все поняла и теперь крепко держалась за крышку сундука. Мало того, когда Сашка вошел в неё, он почувствовал, что там, внутри, совсем влажно! То есть она хотела, чтобы Это произошло и пока поднималась по лестнице, уже истекала желанием.
     Так бывает, правда, читатель? Вдруг вспыхивает желание и не остановить его ничем! И тогда подворотня, кусты в сквере, подъезд, сиденье автомобиля, служебный кабинет, чердак… а уж сеновал совсем за счастье. Да что там – в мороз, на снегу, не хотите? Поверьте, я знаю, о чем говорю.
     … Кончилось все быстро, конечно, потому как было не до прелюдий. Да они в данном случае и не нужны совсем. Варя соком истекла, Сашка… тоже в полном порядке был. А потому блаженствовали оба.
     Когда все кончилось, Варвара, не глядя на Сашку, достала из кармана халатика чистую белую тряпицу и протянула ему: - на, оботрись…
     Вот же чертова баба! Все знала и даже это предусмотрела. И когда успела?
     Но теперь за дело. Пока Сашка приводил себя и одежду в порядок, три иконы были вытащены из сундука и стояли на полу.
     - Мать честная! Одна из них была достаточно большого размера и это был Покров Пресвятой Богородицы! Да какой! Теперь спокойно! Что там на двух других? Так, Николай-Угодник и… Воскрешение Лазаря. Эти две явно аналойные, размером 30 на 40 см.
     Кстати, о размерах икон. Читатель, конечно же замечал, что иконы встречаются самой разной величины: от размеров ладони до двухметровых. Отчего это? Да очень просто. Есть иконы-пядницы, как раз величиной с ладонь. Их обычно привозили как благословенные из мест паломничества. Удобный размер – в любой сумочке поместится. Есть иконы мерные. Писались они на заказ в честь рождения младенца и были размером в его рост. Это дорогое удовольствие и поначалу только в царской семье можно было встретить такую икону. Изображался на ней обычно святой покровитель младенца. Впоследствии, конечно, богатые семьи тоже заказывали такие иконы. Иконы аналойные это те, которые в праздник какого-то святого кладутся в храме на аналой и верующие могут ей поклониться. Иконы иконостасные были самого разного размера и их величина зависела от размеров храма. Киотные иконы – особо почитаемые, тут могут оказаться и походные, и домашние, из любого места в храме, в том числе и из иконостаса. Венчальные иконы – обычно аналойного размера, 31 на 27см. Или малый аналой – 20 на 24 см. Изображались на них Господь Вседержитель или Богородица, причем любой её образ, но чаще всего Казанская Богоматерь. Были и венчальные пары. Образом Христа благословлялся жених, образом Богородицы – невеста.
     В зависимости от того, что было изображено на иконе, они подразделялись на житейные, с деяниями, с акафистом, праздничные, богородичные, св. троицы.
     Все это и многое другое Сашке было известно. Чтобы знать это, ему пришлось прочитать массу литературы, которую он с большим трудом добывал при посещении музеев, на выставках, в книжных магазинах.
     Вот сейчас ему было ясно, что главная икона здесь – Покров, явно киотная икона. Как и когда она попала в этот дом, кто теперь скажет? И знает ли та же Варвара, что изображено на этих иконах? Не секрет, что очень часто хозяева понятия не имеют, кто изображен на иконах, висящих у них в углу. Я уж не говорю о знании сюжета, качестве живописи и прочем. Хотя, особенно если в доме есть старушка, она подчас ежедневно молится перед ними. Как же так? И на это есть ответ. Все дело в том, что среди невоцерквленных людей, которых большинство, почитание икон принимает форму идолопоклонства, когда поклоняются самой иконе, а не тому, что на ней изображено. И такое отношение критикуется православными богословами.
     А сейчас Сашка взял икону Покрова в руки и стал  внимательно рассматривать. И тут надо отметить, что на лице его прочитать что-либо было совершенно невозможно. Ну, то-есть, никаких эмоций. А Варвара как раз внимательно смотрела на него, пытаясь понять, нравятся ли ему иконы.
     - Долго рассматривать нельзя, - это Сашка знал, а потому уже отложил Покров в сторону и взял поочередно другие доски. – Все три – конца 19-века, но если на двух последних живопись довольно средняя, то  над Покровом работал хороший  мастер. Сашка снова взял  икону Покрова в руки – да, судя по всему, работа суздальских мастеров, так как покров держит сама Богородица, тогда как у новгородцев, например, покров держат ангелы. Под белым распростертым  покровом на первом плане Роман Сладкопевец со свитками в левой руке, справа от амвона Андрей Юродивый и Епифаний. Богородицу окружают святые пророки, апостолы, Ангелы, рядом , поддерживая её, стоят Иоанн Предтеча и Иоанн Богослов.  Писана икона по золоту, одежды многоцветны, пробела тщательно прорисованы.
     - За все три буду около двух тысяч просить, а там… что сейчас гадать? – думал Сашка и, поморщившись, разочарованно сказал стоящей в ожидании Варваре:
     - Даа-а, Варя, не это я ожидал увидеть. Должен тебя разочаровать, но музейной ценности эти иконы не представляют. Обыкновенный ширпотреб. Мазня, иначе говоря. Бог ты мой! – возвел он кверху глаза, - переться в этакую даль и вот… Слушай, Варя, давай все-таки в угольнике иконы посмотрим, вот за них я бы…
     - Нет, нет! – Варвара замахала руками, - и думать не смей! Те я ни в жисть не продам! Да меня Витька убьёт за них!
     - Жаль, жаль. – покачал головой Сашка, думая о том, что пора заканчивать затянувшийся визит. – Значит так, Варвара. Чтобы моя поездка не была совсем уж пустой, я даю тебе за эти три иконы… тридцать рублей, - и добавил огорченно, - ну не стоят они больше, понимаешь? И так меня в музее начальство заест за этакое расточительство.
     - Нуу-у… - разочарованно протянула Варя, - это, конечно не деньги. Ну, что это? Тридцать рублей… Тогда уж пусть как лежали, так и будут лежать в сундуке. Тридцать рублей, это уж… совсем мало.
     - Варя, лежать они все равно не будут, раз Виктор решил их продать. Только тогда он продаст их тайком от тебя, а денежки пропьет. Согласна? А поэтому давай поступим так. Учитывая все-таки, что между нами произошло… спасибо тебе за это, я даю тебе пятьдесят рублей и ты пишешь мне для отчета расписку, что такая-то продала такому-то три иконы. Это мне для отчета перед начальством. Число, подпись. – и решительно подвел черту, - только заверни мне их во что-то, не идти же по деревне с иконами в руках. – и повернулся к лестнице.
     И вот здесь я опять вынужден остановиться и прояснить ситуацию. Обманывал ли Сашка Варвару? Безусловно. Иконы стоили, как нам известно уже, гораздо дороже, чем он предложил Варваре. Но с другой стороны, он был прав, когда говорил, что музейной ценности иконы не представляют. Тогда вопрос: а какие же иконы представляют эту самую музейную ценность? Вопрос интересный, а ответ на него еще более занятный: четких критериев этого не существует. Вот так. Дело в том, что все решают здесь эксперты. А из этого следует, что любое экспертное заключение, поскольку оно делается человеком – субъективно.
     Ведь иконы, как и многие другие культурные ценности, настолько дифференцированы, что подчас трудно найти подлинного специалиста по тому или иному предмету, особенно где-то на перефирии.
     Вот и может получиться так, что украл некто где-то в Мухосранске икону из церкви совершенно никудышного письма, ширпотреб, одним словом, а неграмотный в этом деле следователь (а так обычно и бывает) посчитал её раритетом, представляющим культурную и историческую ценность. И пошел бедолага на 8 лет в тюрьму. А следователю повышение и медаль: как же – вернул этакую ценность в храм.
     Бывает и по другому. Кто-то украдет икону 17 века, которых раз два и обчелся, но эксперт дает заключение, что она не имеет исторического значения и получает жулик 2 годочка.
     И таких случаев сколько угодно. Да что там, Сашку самого однажды пригласил следователь в их городке к себе в кабинет и попросил оценить находящиеся там иконы, поскольку он в них ни хрена не разбирался. Сашка даже обнаглел тогда и предложил следователю сделку: дескать, он выгодно продает иконы, но определенный процент с этого поимеет. Следак усмехнулся, но отказался, объяснив, что иконы проходят по делу и продать их он не может.
     Ладно, это был небольшой ликбез, а сейчас через десять минут все было кончено и Сашка быстрым шагом шагал со свертком, укутанным в старую простыню, к такси.
     - Погнали, Полуэха! – весело приказал он Витьке, называя адрес купца.
     Через полтора часа в борсетке у Сашки лежали тысяча шестьсот рублей, из которых двести он отстегнул Полуэхе за наколку.
     Так закончилась эта практически молниеносная операция, принесшая Сашке вполне ощутимую прибыль плюс сексуальное удовлетворение.
     И вот теперь мне интересно, что думает читатель о Сашке? – Вот козел, - наверняка думают некоторые, - и молодайку оттрахал – удовольствие получил, и «обул» её за всю масть. Совести у человека совсем нет. А мы-то за него еще переживали…
     Другие, которые сами чем-то промышляют и живут по принципу «без лоха жизнь плоха», одобрительно подумали: - молодец чувак, свое не упустил, и бабенку поимел, и бабок наварил…
     И кто прав, спрашивается? А я так скажу: правы обе стороны. Просто первые живут совсем по другим принципам: честно вкалывают на благо государства, которое не дает им умереть с голоду, кричат до хрипоты на демонстрациях «да здравствует кырла-мырла!», с пеной у рта доказывают, что Ленин и Сталин – наше всё!, всю зарплату несут в дом, оставляя себе разве что крохотную заначку, вечерами смотрят телевизор, особенно внимательно программу «Время», аккуратно выносят мусор, не шумят по вечерам и ночам и… прочая, и прочая. И бог им навстречу! На таких и держится государство! И таких большинство!
     Да Сашка и сам недавно был таким же, пока ему глаза не открыли. А ничего, что ему ни за што карьеру сломали? Нервы потрепали, изгоняя из партии и школы, где он честно (да, да, честно!) работал. Он-то, с засранными в школе и институте мозгами гнал детям дурку о непременной победе коммунизма, о моральном Кодексе строителя этого самого коммунизма… А теперь скажите: где этот самый коммунизм? И где «человек человеку товарищ и брат?» То-то и оно!
     Так вот те, которые вторые, живут совсем по другим принципам. Только вот не надо говорить, что это сплошь уголовники и место их в тюрьме. Хотя… при Советах так и было. Если ты «цеховик», то пожалуйте на зону, потому как подрываешь устои социалистического государства. А то, что этот самый цеховик худо-бедно одевает и обувает народ, власти не интересно совсем. Она ботинками «прощай, молодость» обеспечивает рабочих и крестьян? Вот и радуйтесь. Шапки из кошек шьет? Носите на здоровье. Со всех городов и весей в Москву за колбасой? Кушайте опять же на здоровье, лишь бы изжоги не было.
     А этим – вторым, и рубль не нравился. Некоторые из них валютой промышляли. Но уж тогда не взыщите: попался – расстрел. Ну или лет восемь-десять. Дело Рокотова –Файбишенко – Яковлева помните? Расстреляли по 88 статье ребятишек в Бутырской тюрьме. А сейчас, в 2000-х, у любого бомжа в кармане валюта – и ничего. Так за что ребят-то?...
     Всегда были, есть и будут люди предприимчивые, живущие своим умом, подчас жизнью рискующие, но по другому они не могут.
     Кто-то по головам идет, ни брата, ни отца не пощадит. Кто-то потихоньку раскручивается, звезд с неба не хватая. У кого-то все получается, а другой, глядишь, в петлю залез, с высотки на землю бросился, пулю в рот пустил. Не без этого.
     И не надо думать, что при Советской власти все одинаково жили. Не было этого. Кто-то магазинами заведовал и в условиях тотального дефицита неплохо жил. Кто-то зубным врачом иль техником работал и тоже не бедствовал. Но и рисковал все равно, потому как за золотые коронки можно было хороший срок получить. В крематориях да на кладбищах ребята свой навар имели. Официанты, парикмахеры, приемщики стеклопосуды… да вся сфера услуг на зарплату не жила. Мясником неплохо было устроиться. Иль в бане массажистом.
     Короче, думать надо было, прежде чем какой-то профессией овладеть.
     Другие карьеру делали. Партийную, советскую иль военную. Здесь тоже надо ухо востро держать. Сожрут соратники и не подавятся. Таким надо хитромудрым быть! У Сашки однокашник был, он его уже в двухтысячные случайно повстречал, так тот ему прямо сказал: если бы не развалился Союз нерушимый, я бы точно членом Политбюро стал. А так, что ж, довольствовался в подмосковном городке неплохой, конечно, очень даже хлебной административной должностью, которая позволила ему и коттедж хороший в престижном месте построить, и квартирой большой снабдила, и на машинах дорогих ездить, но… не член, все-таки.
     И Сашка помнил, что еще в институте, когда он вкалывал от зари до зари в стройотряде, этот самый однокашник был в числе тех, кто стройотряды организовывал, распоряжался финансами, выделяемыми на них, ну и… имел свою маржу с этого. Что называется: мы не сеем и не пашем… Так-то. Я ж говорю: каждому свое.
     А Сашка… Что ж, первую половину жизни он прожил как законопослушный гражданин и честно жил на зарплату, а вот вторую половину решил жить по другому. Да не решил даже, а сложилось так. Как у него дальше получится – вот в чем вопрос? Но, помните? Он же с детства не вписывался в среду тех, с которыми приходилось учиться, с дворовыми ребятами, когда пошел работать тем же слесарем, понимал, что это не на всю жизнь. Дальше понял, что и армия – это не его стезя.
     А впоследствии, когда набрался жизненного опыта, стал понимать, что это даже хорошо, что его карьеру тогда, в школе, так круто обломали: добром бы для него это все равно не кончилось.
     Ладно, теперь, когда денег полный лопатник, можно и отдохнуть от трудов праведных. А вот здесь Сашка совсем не прав. Ну, что в самом деле – чуть заработал и сразу расслабуха! Подзаработай ты денег побольше, купи себе новую тачку, да на квартиру накопи, черт побери! Ты же деловой человек, тебе, кроме всего прочего, деньги постоянно на раскрутку нужны. Так вкладывай их в дело! А то поехал к той же Варваре со стольником в кармане. А если бы надо было ей пятихатку отстегнуть? Ведь сорвалось бы мероприятие! Ну, несерьезно так жить!
     Да, это, господа вопрос вопросов. Это, пожалуй, была главная беда Сашки: неумение распорядиться деньгами. Ну, да, он не один такой. Но разве от этого легче? Вот у таких в конце концов и не получается жизнь. Впрочем, стоп. Ему ж пока всего тридцать лет, может научится еще распоряжаться деньгами. Может, не про него эта поговорка: «горбатого могила исправит.»
     Я эту вышеприведенную историю с иконами так подробно описал для того, чтобы читатель понял принцип работы досочника. Да, одинаковых ситуаций не бывает, в каждой свои нюансы, но принцип один: взять иконы как можно дешевле, продать как можно дороже. Впрочем, это принцип любого бизнеса. Как говорится: ничего личного, только бизнес. И не всегда получается взять икону дешево. За иную приходится столько заплатить, если хозяин упрется, что навару остается с «гулькин нос». А времени и трудов было потрачено… Раз на раз не приходится. Бывает, что и в прогаре оказываешься.
     Взял однажды Сашка икону « усекновение главы Иоанна Предтечи». Там разные изображения есть. Где-то ему только готовятся голову рубить, где-то уже отрубили и она лежит рядом с телом, где-то Соломея держит отрубленную голову Иоанна на блюде.
     На иконе, которую купил Сашка, было изображение блюда, на котором лежала отрубленная голова Иоанна. Кровь… и прочая. Живопись очень хорошая, начало 19 века, размер подходящий. Сашка прилично за нее заплатил. А вот брать её никто не хотел. А не нужна такая страсть никому! Ох, и набегался с ней Сашка. Даже свое не вернул. Вот так. С тех пор он к траурным сюжетам осторожно относился.
    
    
     Прошло несколько месяцев с того дня, когда Сашка побывал у Варвары. Как-то, зимой сидел он с кем-то из досочников в ресторане на бану и тот, отхлебнув шампанского, хитро посмотрев на него,  спросил:
     - Говорят, это ты, Саня, в Давыдове у Виктора доски-то выкрутил? Покров-то там хороший был, а?
     Сашка явно не ожидал такого вопроса, а потому, подняв удивленно брови, сказал:
     - А тебе откуда это известно?
     Тот усмехнулся.
     - Узок наш круг, Саня. Все тайное становится явным. А тебе известно, что за этим Покровом ребята давно охотились? Не знали вот только, как подобраться к нему. А ты наскоком раз – и выкрутил!
     Сашка пожал плечами.
     - Да там ничего сложного и не было. Пришел, увидел и… забрал.
     - Ну, да, - покивал тот, - когда дело сделано, все кажется легким. А что потом в том доме было, знаешь?
     Сашка опять недоуменно скривился:
     - Да откуда мне знать-то? Я и не был там больше.
     - Ну да, ну да. Виктор-то как-то хватился досок, а тех и нету. Он к жене, что да как? Та ведь ему побоялась сказать, дуреха. И ему ничего с навара не отстегнула. Хоть бы литруху поставила. Ну, он…
     -Чего он? – прищурился настороженно Сашка.
     - А ничего. Гонял по дому женушку свою и лупил, как сидорову козу. Та с синяками месяц ходила.
     У Сашки сразу мелькнула мысль: - а если бы узнал, что мы там вытворяли с Варварой на втором этаже, глядишь – и убил бы. – Но в принципе ему стало жаль Варвару – сидит молодая баба целыми днями одна в доме с малыми детьми, стирка, готовка, хозяйство поди какое-никакое. Что она видит-то хорошего, кроме поддатого муженька вечерами? Теперь вот и люлей огребла из за него…
     Но вслух ничего не сказал, пожал только плечами опять и перевел разговор на другую тему.