Леди на мосту

Леди на мосту



I


Шум портового города остался позади. Она стояла, положив руки на поручень старого деревянного моста, переброшенного через прибрежную щель у гавани. Ее светлые волосы слегка развеивались по теплому ветерку. Неизменная шляпка с вуалью, бело-голубоватое платье и красные туфли. Одинокая, застывшая фигура, всматривающаяся вдаль, на синее море, печально толкающее едва заметные волны в направлении каменных плит причала вдали и берега с серым песком.
Ей было двадцать два, когда сюда пришла война. Она занималась художественным оформлением газеты в местной редакции, а потом пришли борцы сопротивления с просьбой работать у них, занимаясь пропагандой и различными текстовыми делами, поддерживая моральный дух населения. Она согласилась.
Любимые с детства пейзажи, дурманящий от виноградников и моря сладко-соленый воздух, сонно-мечтательный покой... Ныне во всём этом царили вкус крови, тревожные ожидания и отважный настрой непокорных ополченцев, готовых сражаться за свои семьи, свои сломанные судьбы, свои надежды...
Жизель была необычным ребенком. Рано потерявшая мать, воспитанная отцом, привившем маленькому существу с добрым сердцем всё самое нежное, светлое и трепетное, что сумел сохранить, невзирая на пережитые смутные времена разрухи, национального упадка и долгой борьбы за восстановление гармонии в семье и родном городке. Любознательная, милая девчушка со светлыми кудряшками задавала такие же светлые, наивные детские вопросы, и отец каждый раз отвечал ей необычными, волшебными рассказами, с добродушной улыбкой на покрытом шрамами лице, пытаясь скрыть оставшийся навсегда болезненный блеск в глазах. Она замечала его, не понимая, но смутно ощущала, и это часто расстраивало ее. Когда он спрашивал, что случилось, малышка говорила, что «папин взгляд пугает». Он на миг закрывал глаза, виня себя за этот горестный блеск, но затем смеялся, обнимал дочурку и отвечал, что это просто от усталости или потому, что они до сих пор не вышли на прогулку.
И, прихватив краски и мольберт, они шли по зеленой аллее к старому мосту. Там родитель и ребенок проводили дни, фантазируя, смотря на залив и рисуя свои сказочные образы на полотне. Потом отец садился на скамью, дочь взбиралась к нему на колени, и он тихо, склонив голову, рассказывал ей о красоте мира, которую почему-то не замечают люди, и о могущественной силе любви и доброты, говоря, что если она будет хранить их в своем сердце, ничто и никогда не сможет побороть ее и эта сила преодолеет даже самые большие трудности. Они мысленно летали по небу на крыльях всеохватывающего восторга, выше чаек, легче облаков, к зениту солнца, радостно дарившего им свои разноцветные лучи. Часто они сидели до самого заката, и когда небо переодевалось в алые одежды, они произносили «До свиданья, море; спокойной ночи, солнышко!», и шли домой, наполнившись прекрасными впечатлениями и теплым чувством великолепия всей необъятной жизни, понимая, что видимый мир – это просто декорации, за которыми скрываются чудеса...
Так она росла, вдохновленная рассказами отца, что всё плохое и болезненное происходит лишь там, где нет любви, что Всевышний пребывает внутри каждого существа, просто очень многие забыли это...
Вот уже четвертый год Жизель существовала одна во всём мире, таком странном, беспокойном. Люди вырастали, покидали родные гнездышки, и с этого момента начиналась их безумная карусель жизни. Европа кипела, покрывалась броней, гналась за развлечениями, комфортом, за мигом, который вот же, рядом, у самих ладоней, но почти никто не мог поймать его, и чем быстрее за ним гнались, тем отчаяннее он убегал. Это была эпоха машин, век промышленности.

Естественное повсеместно вытеснялось и заменялось искусственным, неживым. Окружая себя вещами, двигая прогресс, делая всё ради собственного удовлетворения, человечество что-то упускало, что-то очень важное, и каждый чувствовал эту нехватку, но не понимал, чего же так недостает, как и чем заполнить зияющий клочок пустоты в самом себе. Ведь для жизни имелось всё, и всего было предостаточно для каждого, но тем не менее, людей что-то угнетало, не давало покоя, кричало о себе, вырываясь изнутри. И чтобы заглушить этот зов, не оставаться наедине со своим голосом, каждый делал что мог. Одни прожигали время в барах и клубах, другие заводили аферы, любовные интрижки, вступали в идеологические партии и организации.
А многие окунулись в омут военных игр. Серые кардиналы дергали нужные ниточки, и винтики в этом мировом теневом синдикате послушно и исправно служили, даже не подозревая, что они лишь марионетки, ослепленные жаждой власти и гонкой вооружений. И кардиналы давно имели очередной прибыльный план по разделению огромного пирога под названием Европа. Куски были помечены, и теперь раздавались инструменты. И главные из них передали обиженной за поражение, стоящей на коленях Германии. Умело сыграли на чувствах – и добровольцы для новой “священной” войны готовы. А повод можно придумать любой. Британский лев, советский медведь и прочие рулевые великих и малых держав безразлично отводили глаза от надвигающейся угрозы. До той поры, пока первые бомбы не полетели на их головы. Так началась очередная грандиозная и затянутая бойня...
К июню 1940-го битва за Францию была проиграна, и войска национал-социалистов установили в подчиненной стране свой режим. Однако партизанские рейды и бои местного значения вспыхивали в различных уголках одни за другими. Но некоторые организации сопротивления предпочитали не привлекать к себе внимания, тем самым не провоцируя ваффен СС бросать всё большие отряды на подавление бунтов. И одним из населенных пунктов, избравших такую тактику, стал портовый городок, в котором жила Жизель. Тихо, незаметно противостоять завоевателям, невзирая на призыв марионеточного правительства Виши не оказывать немцам сопротивления.
На протяжении лета гитлеровцы окончательно привыкли к положению хозяев, солдаты и многие офицеры всё больше и больше расслаблялись, наслаждаясь положением победителей, теряя бдительность. Ситуация была относительно спокойной. Но в апреле-мае 42-го года стали учащаться убийства немецких высокопоставленных чиновников, некоторых офицеров и других важных “шишек”, замешанных в тайных политических и гражданских делах, срывы и саботирование различных операций. Логово врага было потревожено, причина имелась веская: кто-то скрытно проникал к ним и узнавал их планы. Засуетившееся гестапо предполагало наличие предателей в своем лагере, разнюхивало всё, что могло, перепроверяло сотрудников, причастных к тем делам. Но результатов не было. Одно было фактом: шпионов несколько, и действовали они идеально. Вскоре эти заварушки прекратились, что спасло местное население от террора озлобленных полицаев.



II


Молодой человек в маскировочной одежде сидел на краю пирса, докуривая папиросу. Он зарисовывал карандашом, как умел, то, что видел перед собой, задумчиво поглядывая на монотонно шипящее Средиземное море. Брызги, направленные ветром, попадали на лицо, и парень слегка прищуривался. Вскоре он поднялся, положил книгу и карандаш в висевшую на поясе тканевую небольшую сумку, поднял свою винтовку и не спеша стал уходить. Он шел в направлении города, когда его четкий охотничий слух уловил где-то вдали крики испуга. Точно определив направление, прислушавшись к ветру, он перезарядил оружие и быстро направился в сторону нарушенной тишины.
Через две минуты в ста метрах он увидел двух солдат в мышиного цвета форме, силком ведущих женщину. Мгновенно проанализировав ситуацию, человек заметил, что парочка немцев появилась здесь недавно, увидев одиноко гуляющую дамочку и бросившись к ней. Парень прильнул к оптическому прицелу, отрегулировал фокус линз, наводя на мишени, и сделал два быстрых выстрела. Оба солдата упали, не успев ничего понять, а женщина бросилась бежать. Парень пустился за ней, забросив винтовку за плечо. У трупов он на миг остановился, бросив взгляд на их погоны и пробитые каски, из отверстий которых вылетели мозги.
Через минуту он догнал беглянку, крепко схватил ее за запястье и закрыл рукой ее рот. Она вырывалась, била его, пытаясь кричать.
– Sie schweigen! [Молчите!] – раздраженно произнес он на немецком.
– Je ne comprends pas, [Я не понимаю, фр.] – ответила она с опаской.
Тогда парень перешел на ее язык, стараясь произносить слова правильно:
– Тише! Здесь могут быть нацистские патрули. Да не бойтесь, я не причиню вам вреда. Перестаньте дергаться и выслушайте меня!
Женщина потихоньку сдавалась, успокаиваясь.
– Если вы обещаете не кричать и не будете пытаться бежать, что бесполезно, как вы понимаете, я отпущу вашу руку. Кивните, если согласны.
Она кивнула, прекратив вырываться.
– Хорошо. Повернитесь. Не бойтесь, фрау.
Она осторожно повернулась... и он увидел ее молодое лицо с голубыми глазами, испуганно смотрящими на него.
– Извините... Не фрау. Фройляйн [девушка, нем.]. Точнее, жюнфиль [девушка, фр.]. Прошу прощения за мой ломанный французский, – вежливо продолжил он.
– Кто вы?
– Не важно. Не могу сказать. Что вы здесь делаете одна?
– Не важно...
– Нет, важно. Ответьте, битте, то есть, пожалуйста.
– Я гуляла... И вдруг откуда-то взялись те мерзкие фрицы... От них разило спиртным... Они что-то говорили мне... Но я не знаю немецкого... Я молчала, и они стали толкать и тащить меня куда-то... Затем раздались выстрелы, мне в лицо брызнула кровь. Солдаты упали, и я побежала... Так это вы... убили их?
– Ja [да, нем.]. Черт, простите. Это я убил их.
– Но... вы ведь тоже немец... – удивленно произнесла она.
– Не совсем. Австриец.
– Разве вы не из нацистской армии?
– Нет. В общем, вам незачем это знать. Вы местная?
– Да.
– Тогда пойдёмте.
– Куда?
– Как куда? Туда, где вы живете. Я ведь говорил, здесь могут оказаться патрули. Я безопасно проведу вас, только указывайте путь.
– Хорошо... Что еще мне остается... Позвольте спросить... почему вы застрелили тех солдат, а не меня?
– Ладно, я отвечу. Друг... Мне нужен друг... Нет, я серьезно...
Он заметил ее улыбку.
– Вы всегда заводите новые знакомства подобным образом?
– Когда как, – и на строгом лице парня тоже появилась улыбка. – Но я действительно говорю серьезно. Меня не особо заботит, убьют меня завтра или нет... Дело в кое-каких задачах, которые я выполняю. И хороший друг мне не помешает.
– Вы всё это рассказываете мне... А вдруг я из организации сопротивления? Не боитесь? Ведь вы меня совершенно не знаете...
– Но и вы меня тоже. Кстати, вы бы ничего и не сделали против меня, – ухмыльнулся снайпер.
– Почему вы так уверены в этом?
– Вы не из тех людей. Будете колебаться, в итоге, только об этом и станете думать... И не сможете меня забыть.
Она ничего не ответила, но нехотя вынуждена была признать его правоту.
– Видите, я не ошибся... Простите, вот... – незнакомец достал платок и вытер с нее кровь.
– Благодарю вас... – тихо произнесла девушка.
– Нет-нет, вам незачем меня благодарить. Наоборот, это я признателен вам. Вы спасли меня, а не я вас, – он загадочно улыбнулся.
– Я? – девушка вновь удивилась.
– Конечно. Ведь вы теперь от меня не отвяжетесь, – парень рассмеялся. – Шучу... Ну что, пойдемте?
– Да.
– Только сначала я взгляну еще раз на двух болванов. Подождите минутку.
– А куда мне деваться? – саркастично заметила она.
И парень, оглянувшись по сторонам, быстро направился к трупам, обыскал их, забрал документы и, вновь осмотревшись, вернулся к девушке.
– Порядок, идем... мон ами? Я впереди, вы – в нескольких шагах позади.
– Так точно... мон ами.
Он уточнил дорогу и осторожно шел, прислушиваясь и иногда замедляя шаги, не спуская пальцев с винтовки, готовый навскидку метко выстрелить в любую секунду.
«Настоящий охотник», – подумала девушка. – «С таким нигде не пропадешь...»
Они вышли к ее дому, одиноко стоящему в стороне от других зданий начинающегося города.
– Хорошее местечко, – одобрил незнакомец. – Вы одна здесь живете?
– Да...
– Не скучаете?
– Бывает... Но сейчас война, теперь не до этого...
– Точно подмечено.
– Вы, я думаю, голодны?
– Я привык.
– Входите, будем обедать. Всё равно вы уже здесь.
Снайпер последовал за ней в дом. Закончив есть, он поблагодарил хозяйку коттеджа и спросил, немного замявшись:
– Прошу прощения за свою навязчивость, но могу ли я немного отдохнуть?
Он не спал сутки, сидя на своей позиции на задании.
– Да, конечно. Сколько потребуется...
– Опасаетесь? Это правильно...
– Я не знаю, могу ли доверять вам...
– Я бы не доверял. Но позвольте убедить вас, что вы отныне – мой друг.
– А те солдаты...
– Обычные рядовые. Пушечное мясо. Их даже искать не будут. Определят как дезертиров при первом же построении.
– Что ж... Даже если вы подвергаете меня опасности... мне уже тоже безразлично, как вы сказали о своей жизни... Я только сейчас это признала...
– Почему? О, я даже не спросил ваше имя...
– Жизель...
– Красивое имя – красивой девушке. А я Велизар.
– Стрелок? [др.-фрак.] Вам тоже очень подходит, – она грустно улыбнулась.
– Да, несвойственное имя как для австрийца. Мне оно доставляло изрядных хлопот... Мой отец немец, он воевал в этой стране в Первой мировой. Воевал отнюдь не так, как полагается истинному, запрограммированному солдату, не имеющего права выбора. В общем, он вовсе не симпатизировал германскому правительству, как и я сейчас, и не хотел сражаться. Но, сами понимаете, когда идет война, никто не спрашивает о желании. Я же “прижимаю” или устраняю лишь тех, кто причастен к делам, ради которых я здесь, собственно, и оказался. Конечно, на пути стают иногда не только немцы, но и союзники... Когда бежишь под огнем и летящими на голову бомбами, разбираться, кто есть кто, не приходится. Либо стреляешь ты, либо в тебя. Кто же из французов, англичан или югославских коммунистов будет слушать немецкоязычного воина в нацистской форме? Война требует лишь одного: жертв. И при всём желании, я не могу сменить винтовку на дрель и гробиться в цеху, производя патроны либо фюзеляжи для истребителей... Но главная же причина в том, что я не солдат регулярной армии. Я начинал в австрийских войсках, но это был лишь спектакль. Для своей части я “взят в плен”.
Он помолчал несколько секунд, и спросил:
– Так что там у вас? Почему вам безразлична ваша жизнь?
Наступила тишина. Жизель поднялась, наполнила из раскупоренной бутылки два неполных стакана портвейна и дала один из них гостю. Сделав глоток и сев, спросила:
– Вы желаете знать? Это может затянуться надолго...
– Я готов слушать. Начинайте.
И она, делая паузы, когда ее заполняли воспоминания, рассказала ему всю свою историю, от самого раннего детства до нынешнего времени. Он не проронил ни слова, лишь местами переспрашивая значения неизвестных ему французских слов. Он курил очень редко, когда внутри испытывал что-либо сильное, необычное, или когда долго не ел, не отрываясь от прицела и бесконечных передвижений, и сейчас ему сильно захотелось выкурить пару сигарет, но он сдержался, не желая перебивать собеседницу.
Когда девушка закончила рассказ, они обнаружили, что уже давно наступили сумерки, и комната незаметно погружалась в вечернюю темноту. Тогда она зажгла свечи. Велизар еще немного помолчал, про себя переводя иностранные слова в образы.
– Знаете, Жизель, я вас хорошо понимаю... Только вот насчет мировой любви и доброты... Не знаю... Я не испытывал этих чувств. Конечно, я любил свою семью, старался быть добрым к близким... Но чтобы ко всем без исключения... Если бы я испытал полноту этих чувств, я бы понял их и тогда перестроил бы свое понимание мира. По-моему, большинство этого не достойны. Они должны проходить через боль. Если человек чист, это только укрепит его волю и сердце. А если нет, то страдания будут по заслугам. Боюсь, мы все заслужили их... Но, будучи мальчишкой, я этого не понимал, и очень гневался на Бога, ощущая сильную боль, свою и других, потери, беды... Я пытался представить, какая сила допускает всё это... Да, видимо, вы правы. Что-то незаметное объединяет всех нас. И пройдут еще сотни войн и разрушений, прежде чем люди осознают эту связь...
– “...И не будет больше ни слез, ни болезни, ни смерти...”
– Что-то такое я себе и представлял. Вы сохраняете невинность в сердце и чистоту побуждений, а на войне, через всё то, что мне довелось пройти, это очень трудно делать. Многие, очень многие сдаются, становясь жестокими, бесчувственными, так как лишь это они и видят вокруг, и не делать того же самого кажется им нереальным. Война калечит людей не столько физически, сколько морально. Она убивает в человеке человека. И те, кого она близко коснулась, просто душат в себе любое душевное побуждение, считая это проявлением слабости. Но еще в детстве я пришел к выводу, что именно поддавание жестокости и безразличию – и есть слабость, а сила, настоящая сила заключается в том, чтобы выстоять... Выстоять, не сломиться, не смотря ни на что. И я всегда старался сделать это, хотя, признаю, часто меня тянет самому глушить все чувства... забыться, забежать за стены другой реальности, которая скроет от этой несносной фальши повсюду...
Он замолчал, сделав глубокий выдох. С минуту они сидели неподвижно, после чего Жизель несмело положила свою ладонь на его руки. Он посмотрел в ее глаза, видя в них отражение себя, и зная, что она понимает его. То же самое было и для нее.
– Мне время уходить... – произнес гость. – В таком прикиде можно передвигаться только в темноте...
– Не уходи, Велизар... – прошептала девушка. – Пожалуйста...
Она скрыла лицо, но он успел заметить ту печаль, которую она попыталась скрыть.
– Пустота убивает меня... День за днем, ночь за ночью... Целый мир – и я одна в нем. Никто не увидит ни одной моей улыбки, никто не услышит мелодий в моей душе... Отец научил меня не сдаваться... Но что я делаю здесь? Ради чего? Кому нужны все мои усилия...
Вместо ответа он подсел ближе, склонился к ней, и, взяв ее руки в свои, приложил их к груди. Они слышали дыхание и чувствовали пульс друг друга.
– Я никогда не оставлю друга. Я здесь, Жизель, я здесь...
Она прижалась к нему, такая хрупкая и вместе с этим сильная, не желая отпускать, убеждая себя, что это не призраки одиночества, что друг не растворится, не исчезнет, а будет рядом. Он гладил ее волосы, тихо напевая на немецком старую песенку из его детства, в которой говорилось, что каким бы ни был этот день, утром наступит новый, и он будет другим...
Так они и уснули, полусидя на софе, прижавшись друг к другу...



III


Утром он сказал, что ему необходимо сообщить напарникам, что всё в порядке, и чтобы они решали свои мелкие вопросы, пока он будет отсутствовать. Девушка спросила, можно ли ей пойти с ним. Велизар не возражал.
К десяти часам они шагали по городу, держась за руки, изображая влюбленных – так они ни у кого не вызвали бы подозрений. На нем был костюм ее отца – не разгуливать ведь по городу в партизанско-охотничьем камуфляже. Жизель выглядела прелестно очаровательной леди. Пара смотрелась идеально, словно действительно обрученные. Они зашли в ресторан, позавтракали, и галантный снайпер-джентельмен оставил спутницу, обусловившись встретиться в библиотеке в нескольких кварталах отсюда, через несколько часов.
– Я буду ждать тебя там, – шепнула она.
Он кивнул, поцеловал ее в плечо, продолжая игру, и быстро удалился. Улицы не были заполнены толпами горожан; через двадцать минут он был на месте, где его ждали.
Это были австрийские друзья, с которыми он работал в социалистической полуандерграундной организации, по сети связанной со многими аналогичными в других европейских странах, преимущественно балканского региона. Хотя его и принимали за социалиста, он им не являлся, но всегда был своим, надежным и авторитетным товарищем. В их распоряжении было тайно поставлявшееся оружие, копии секретных документов правительств, сделанные внедрившимися агентами, стратегические планы нацистов, коммунистов, свои убежища и многое другое. Официально пришлось “принять” национал-социалистический тоталитаризм Гитлера и содействовать ему, но внутри, в собственной “партии” они негласно были против, лишь формально выполняя требования режима. А когда фюрер нагло “приклеил” Австрию к территории Германии, их противостояние стало основательным. Им стало известно о предстоящей войне за несколько месяцев до ее начала, но готовились они еще раньше, раздобыли надежные документы, форму. С различными пропусками и свободой действий особых затруднений, в основном, не возникало. А все остальные проблемы решались деньгами и связями.
Когда пала Чехословакия, а за ней следующей жертвой наметилась Польша, настало время активных действий. У многих в оккупированных странах находились родственники и друзья, которых нужно было спасать и вывозить в безопасные регионы Австрии и юга Германии. Вместе с этим их приоритетной задачей являлось всеми доступными незаметными способами саботировать и действия нацистско-фашистских сил и различных персон, заметно помогавших агрессорам. Так Велизар и его приятели были втянуты в теневую войну, избежав открытого фронта, но всё же успев на нем побывать. И часто им приходилось гораздо труднее и опаснее, чем обычным солдатам, их работа требовала железных нервов, колоссальной ответственности, выдержки и преданности. О дезертирстве и выходе из игры здесь не могло быть и речи. В любой момент кто-нибудь мог быть взят нацистами или другими, союзными войсками, поскольку парни сами выглядели нацистами, и тогда не выдать ни единого имени, ни единого названия и плана, даже под жестокими пытками, становилось важнейшим пунктом в сопротивлении. Ибо жизнь взятого в плен напарника не стоит тысячи других жизней, всей кампании и борьбы.
С пятью друзьями-соратниками Велизар прибыл в южно-восточный регион Франции. Срывать планы немцев, касавшихся грабежа и депортации австрийских эмигрантов, диверсии, устранение глав военно-политического “бизнеса” на захваченных территориях, шпионаж, прикрытие деятельности своей организации и уже названная цель обеспечения безопасного сопровождения своих близких и знакомых. Велизар взял на себя работу снайпера, разведчика и “человека-хамелеона”, заодно устраивая диверсии, когда позволяли возможности и время. Всё это было его прирожденным ремеслом; талант скаута-охотника, становившегося предельно чутким, четким и бесстрастным в действии. Вся шестерка была отлично организованной группой, крайне расчетливой и осторожно функционирующей. Это всё, что можно кратко рассказать.
Итак, его ждали. Команда обсудила положение дел, и было решено на некоторое время залечь на дно. Они выбрали места и шифры для связи, которые каждый раз менялись, пожелали друг другу удачи и по одному разошлись. Велизар направился в библиотеку, и затем новая знакомая повела его туда, где очень любила бывать.

* * *

– Здесь действительно прекрасно... И лес рядом...
– Я знала, что тебе понравится.
– Спасибо, что привела меня сюда. Ты уже доверяешь мне?
– Да... Но я так и не знаю, сколько тебе лет, – Жизель улыбнулась.
– Двадцать четыре. А теперь, фройляйн, признавайтесь, сколько вам! – он сделал шутливо-строгую гримасу и таким же голосом задал этот вопрос.
– А я на два года младше, мсье следователь.
И они вместе рассмеялись. Затем он подошел к ограждению моста, закрыл глаза и сделал глубокий, затяжной вдох.
– Ты чувствуешь?.. Чувствуешь?
Она повторила те же действия, и спросила:
– Что?
– Этот момент... Этот ветер... Ветер, несущий зов далеких южных берегов... Берегов, по которым еще не ступала нога человеческого варвара... Где прибой поет колыбельную скалам... Где нет всего этого сумасшествия, нет крови, нет выстрелов и взрывов... Где безмятежность и свобода. Свобода и покой. То, чего нет, и никогда не будет здесь, в Европе...
Девушка вновь закрыла глаза и вдохнула воздух.
– Дорогой... забери меня туда...
Велизар повернулся к ней и проницательно всмотрелся в ее глаза. Взял ее пальцы, коснулся их губами и прошептал:
– Заберу... Нужно подождать... Немцы всё контролируют. Мы вывезем некоторых людей, завершим миссии, я еще обещал сестре навестить ее. Мы не виделись несколько лет... Потом я всё брошу и вернусь к тебе. И когда вермахтовская хватка ослабнет, я вытащу нас отсюда. Мы полетим к тем далеким берегам... Я обещаю. Если ничего не случится, я обязательно заберу тебя. Верь мне, мон ами.
– Мон ами, я верю, верю тебе.
Она положила голову ему на грудь, и они стояли, смотря на мечтательно шипящее море.
– Сегодня довольно прохладно.. Ты не замерзла?
– А ты обними меня покрепче, и мне не будет холодно, – подняв к нему лицо, ответила Жизель.
Тогда Велизар сел на скамью, она устроилась рядом, сняла туфли и закинула свои ноги на его, прижимаясь к нему. Одной рукой он обнял девушку, а вторую опустил на ее колени, нежно водя подушечками пальцев по коже.
– Теперь хорошо, – с улыбкой промолвила подруга.
Он улыбнулся в ответ, и так они провели весь оставшийся вечер, закрыв глаза и подставив красно-золотым лучам прячущегося солнца свои лица.



IV


Прошло две недели. Велизар учил подругу всем хитростям, которые могут пригодиться всюду, где имеются немцы, как выбираться из практически безысходных ситуаций. Они рассказывали друг другу о своих жизнях, о культуре и истории своих стран, делились мыслями о религии, философии, искусстве... И пришли к выводу, что религия лишь делает хуже, выкалывает глаза и заставляет не думать, строго запрещает задаваться любыми вопросами о существовании, мире, и искать другие истины. Религия – это не указание выхода к свободе, а тюрьма для жаждущих знаний и ищущих счастье сердец. А еще религия объединяется с политикой, и они становятся друг другу выгодными, общая цель которых – контроль и властвование.
– Я не признаю церковь и всю ее фанатичную слепоту, – делился мнением Велизар. – Мне не нужны никакие пропитанные ложью и дешевым пафосом постулаты, чтобы искать и понимать всё, что дает моей душе то, в чем она нуждается. Не нужны те, кто с пеной у рта диктует, как мне поступать, что “правильно” и что “недопустимо”. Я слушаю свой внутренний голос, доверяю ему – именно он ведет меня, а не продажные каноны, законы и правила. Если у человека есть собственный храм внутри – ему не нужны никакие богословы и отделанные золотом стены церквей.
В школе нам внушали о социальных классах, о том, что мы должны гнуться “во благо заботливой отчизны”, идти грудью на штыки во имя “нашего величественного кайзера”... Я открыто конфликтовал со всем этим вздором, с системой, оспаривал всё, что видел бессмысленным и фальшивым. И меня за это каждый раз всячески упрекали, обвиняли, наказывали, набрасывались с кулаками... Я всегда отбивался, никогда не отступая и не предавая своих убеждений, и продолжал бунтовать. В конце концов, меня выгнали из школы, – Велизар рассмеялся, вспоминая. – Да я бы всё равно бросил ее.
И однажды я всё оставил и сбежал в Вену. Перебивался кое-как, подрабатывая где только можно за кров и пищу, скудные гроши копил. Помню, первой моей покупкой были приличный костюм и ботинки. В выпадавшее свободное время гулял по столице, изучал всё, что можно, посещал культурные места и мероприятия. Особенно мне нравился балет. Однажды вечером пошел на оперу... и уснул там от скуки.
Теперь смеялась Жизель.
– И как-то случай привел меня на какую-то демонстрацию. Я тогда плохо разбирался в этом. Послушал, кое-какие высказывания и идеи мне понравились. Познакомился с выступавшими. Оказалось, они были членами той самой организации, в которой я работаю. Так я оказался в ней, и это привело меня сюда. Остальное ты уже знаешь.
– Я... чем больше я тебя узнаю, чем больше ты раскрываешься, тем всё больше и больше нравишься мне... – призналась девушка. – Твое сердце, твои мысли, борьба с мертвыми рамками, абсурдными клетками... Ты не боишься выразить свое мнение, не зависишь ни от чего, и тебе безразлично, что о тебе скажут или подумают...
– Спасибо... Я тоже восхищен тобой, дорогая Жизель. Ты показала мне то, чего я не замечал... Я горжусь твоим отцом, он был великим человеком, а главное и сокровенное дело всей его жизни – это то, что он вырастил и воспитал тебя, такой, какая ты есть. Я никогда не встречал людей, подобных тебе.
Их взгляды встретились и задержались. По ее глазам он понял, что стал много значить для нее, и это была не просто дружба – это была духовная связь, они дополняли друг друга. Ее чувства были переполнены... и он отметил, что и его – тоже.
Они сидели на коричневой скале, у их ног разлетались брызги волн. Он нежно гладил ее мягкие волосы, отрешенно глядя куда-то за горизонт.
– Ты необычный мужчина... Такой чувственный... Такие сильные, и вместе с этим легкие руки... Легкие прикосновения... Вот так же и мой отец любил гладить мне волосы, когда я была ребенком... Это так успокаивает, и всё в безумном мире просто перестает существовать, становится незначительным, придуманным...
– Всё так и есть... Несуществующее, всё – сон... И мы можем делать всё, что угодно. Потому что мы с тобой в другой реальности.
Девушка повернулась лицом к нему.
– Поцелуй меня... Мы в другой реальности, и поэтому можем делать всё, что пожелаем... Как ты замечательно сказал...



V


В последний день мая Велизар с товарищами провожал на вокзале Марселя двоих напарников, увозящих родственников. Шестерка стала четверкой. Позже, сидя в кафе у причала за бокалами вина, они подсчитывали итоги проделанной работы и решили заканчивать всё поскорее и убираться отсюда, наконец. Ведь нельзя скрываться вечно. Это понимал каждый. Оставалось связаться со штаб-квартирой, раздобыть новые пропуска и перехватить в дороге нацистского агента, чтобы здесь его сообщники не сразу о его исчезновении узнали – последнее было сложнее, ведь нужно выжидать правильные время и место и крайне тщательно всё распланировать и организовать – будет только одна попытка. По завершении заданий команда информирует свой австрийский офис и умывает руки. Договорились уложиться в десять дней.
Следующим утром Жизель и Велизар гуляли по линии прибоя.
– Я написал несколько дней назад кое-что... – сидя позже на песке и рассматривая мелкие камушки и ракушки, произнес парень. – Не знаю, как это можно определить...
– Ты написал и молчал? Ах ты коварный! – весело сказала его спутница.
– Я не знал, что с этой записью... этим рассказиком делать... Раздумывал, на чем его закончить...
– Можно прочесть?
– Я только для тебя и написал это, – улыбнулся парень.
– Мне приятно, – ласково ответила девушка.
– Та самая записная книжка, на нужной странице закладка. Ты ближе, – он вновь улыбнулся, теперь хитро-лукаво.
– Коварный, коварный!
Жизель поднялась, подошла к оставленной в разбитой лодке одежде и вытащила книгу. Она вернулась обратно, легла на торс друга и принялась читать.


“РОМАШКА И МАХАОН

Над зелеными холмистыми лугами порхал беззаботный махаон. От речки шла приятная прохлада, шелестела трава. Бронзовое солнце катилось за горизонт. Махаон был здесь впервые, и эта местность ему очень понравилась. Он облетел очередной луг и вдруг заметил одиноко растущий цветок. Тогда он спустился к нему, сев на стебелек травинки.
Цветок заметил его, и смутился, увидев, как красив махаон. Видя робость цветка, бабочка подлетела ближе и произнесла:
– Здравствуй, прекрасный цветочек!
– Здравствуй, бабочка, – чуть слышно ответил цветок и склонил голову.
– А как тебя зовут?
– Меня... Я – Ромашка.
– А я Махаон. Я никогда еще не видел таких симпатичных цветов!
– Ммм... Спасибо... – смущаясь, ответила Ромашка.
– А почему ты здесь одна?
– Не знаю... Я выросла сама...
– Тогда тебе должно быть грустно, наверное... – сочувствующе прошептал Махаон.
– Бывает...
– А хочешь, я буду прилетать к тебе каждое утро? – вдруг радостно предложила бабочка.
– А ты можешь? – Ромашка засияла.
– Конечно!
– Это хорошо, – улыбнулся цветок.
– Ты мне нравишься, – улыбнулся в ответ Махаон.
– Правда? – Ромашка вновь смутилась и отвела взгляд, но через несколько мгновений вновь повернулась к своему новому знакомому.
Они смотрели друг на друга, не понимая, почему наступила тишина, да им и не хотелось этого знать. Им обоим было хорошо.
А время незаметно сплывало, и солнца уже почти не было видно. Оно уходило к другим землям, приводя за собой сумерки.
– Мне пора возвращаться домой... – вдруг опомнившись, произнес Махаон.
– Мы ведь увидимся завтра?..
– Да, Ромашечка.
Она протянула к нему свои лепестки, и он подлетел к ней и сел, положив на них свои крылышки. Так обняв ее, он вскоре вспорхнул, произнеся слово «Прощай».
– Прощай, мой замечательный друг... – тихо ответила Ромашка ему вслед. – Я буду ждать тебя...
Уже показалась молодая Луна, и Ромашка взглянула на нее. «Спокойной ночи» – пожелала она ей, и, засыпая, сложила лепестки...

29.05.1942”


Жизель расчувствовалась, дочитав. Она молча размышляла над этой небольшой повестью, своими ощущениями и своей жизнью. Жизнью до и после появления Велизара, который рассматривал ее красивое лицо, задумавшись о том, что у истории есть продолжение, которое он не осмелился дописать. Он не видел его благополучным. Словно прочитав его мысли, девушка, внимательно глядя в глаза друга, осторожно спросила, стараясь не выдать тревоги:
– Для них ведь всё закончилось хорошо, правда?
– Да, Ромашечка... Махаон каждое утро прилетал, и они остались неразлучны...
Жизель соединила свои уста с его устами, не желая отрываться. Он искренне хотел успокоить ее. Но внутри что-то бросало тень на ощущение стабильности, и он гнал прочь все мысли, интуитивно осознавая, что для них всё может обернуться иначе...
– Это рай под прозрачным колпаком, – сказал Велизар немного погодя.
Подруга посмотрела на него, ожидая объяснения.
– Видишь, это ненастоящая свобода. В любой момент какая-то сила может всё изменить. Цветок может быть сорван, смыт дождем... Бабочка – поймана... Они живут, живут одним моментом, настоящим, не заботясь о следующем мгновении. Это так по-детски, это правильно. Они живут, чувствуя и наслаждаясь. Но, понимаешь, они находятся в клетке. Они беспомощны перед силой неизвестности. И всё, что их окружает – иллюзия. Иллюзия присутствия. Вот и всё. Чей-то разум наверху просто придумал такой театр, построил декорации и любуется зрелищем. Складывается впечатление, что это всё лишь потому, что тот разум сам не может испытать всё, играть, и он таким образом пытается ощутить чувствование жизни своих творений, через них самих...
– Тогда кто же мы здесь... Творения, являющиеся зеркалами Творца... И наши эмоции, наша радость и боль, прикосновения, одиночество, восхищения – всё это испытывает Он... через нас...
– Да... Похоже, так и есть. И сила обстоятельств, неизвестности, перед которой существа беспомощны, на самом деле тоже – иллюзия. Иллюзия, кем-то навязанная нам... И, победив ее, мы сможем сами создавать свои реальности, ощутить свою свободу... настоящую свободу...
Их руки были сплетены, их внутренние миры слились, и они так же, по-детски искренне, без фальши, наслаждались мгновениями, полностью раскрывая сердца.
– Посмотри на это небо, – нарушил молчание Велизар. – Безмятежность... Это легкое, но плотное полотно, укрывшее спящий под ним мир... Что находится за его пределами? Каждый скажет: темнота, пространство, звезды, астероиды... Но это не так. Не может быть, чтобы за всем этим не стоял Разум, я не верю, что всё за чертой – мертвая пустота. Это абсурдно, тогда ничто не имело бы смысла. Рай, ад, все эти доктрины – просто чушь. Здесь – ад, вокруг нас. И внутри нас он присутствует. И рай – тоже, внутри и снаружи. Лишь мы сами выбираем, чему отдать предпочтение. Когда кто-то начинает войну – он создает ад. Когда желает благополучия – выбирает рай. Куда мы все идем? Люди рождаются и умирают, приходят и уходят, суетятся, пытаются выжить, достичь наибольшей выгоды, удовлетворить свои бесконечно возрастающие запросы... К чему всё это? Зачем эта трагикомедия без глубокой сути? Быть может, наши жизни здесь – совсем не то, что мы привыкли ощущать? Может, всё, ради чего мы здесь – это чему-то научиться и найти выход? И как можно приблизиться к этому Разуму, строя перед собой стены?
С самого детства я задавался подобными вопросами, я страстно желал увидеть Бога, ощутить Его присутствие... И многие другие хотят этого. Но почему мы остаемся ни с чем? Мы ищем не там. Мы ищем Его в глупых церковных книжках и ритуалах... А Он – не где-то вне нас, Он – повсюду. Разве эта песчинка, одна из сотен песчинок в моей ладони, – не может являться Им? А в рокоте волн? А в твоих добрых глазах? Я вижу, как отражается в них твоя душа. А что есть душа? Может, и она – Бог? Все существующие души вместе – разве не могут быть Богом?..
– О, дорогой... Я слушаю тебя, и твои слова прекраснее всех священных писаний, вместе взятых... Рай... Я нахожусь рядом, моя ладонь – в твоей, я чувствую, как бьется твое сердце – для меня это рай. Это мой выбор. Ты прав... Ты так прав... Всё это в нас самих... И лишь наш выбор открывает нам то или другое. И я тоже всегда чувствовала, что Бог – не на церковных росписях, не на страницах Евангелия, не в кресте на шее священника – а в моем сердце. В сердцах каждого из нас, в каждом существе... В каждой песчинке и рокоте волн... И... Да, да, да – мы сами отгораживаемся от Его присутствия...
– Милая моя Жизель... Ведь я уже не совсем тот, кем был много лет назад... Иногда я смотрю на себя в зеркало, и думаю: «Кого ты видишь в этом хмуром отражении? Наивного мальчишку, полагающего, что всё в мире великолепно, или этого каменного снаружи, рано повзрослевшего мужчину со шрамами на коже и в сердце, эту искаженную копию того, кем я когда-то был? И куда делся тот малый, где он?..» Я вспоминаю, к чему хотел стремиться... А теперь иду иной дорогой... Борьбой, но не той, которой я хотел. Зачем мне всё это, если за все годы после взросления не испытывал полноценной радости существования... И я знаю, что ты чувствуешь то же самое, и думаешь так же. Здесь, с тобой, я снова вспомнил простое наслаждение от воздуха в легких, от ветра в волосах, от вечерних лучей солнца на коже... Я хотел бы вновь стать тем беспечным мальчуганом, убегавшим в поле, целый день валяющимся на ароматной траве с капельками росы, считая проплывающие над головой фигурки облаков... Я много трудился, у меня не было набитых ящиков всевозможных вещей, но я умел радоваться, действительно радоваться... И как прекрасно это время, проведенное с тобой, когда мы имеем возможность воскресить эту безмятежность, ловить моменты счастья...
А тут еще эта война... Бессмысленная бойня. Кровавая жатва жалкой кучки промышленников, сидящих в кожаных креслах в своих кабинетах, чьи бетонные стены в сотни раз мягче их черствых сердец. Что значат для них миллионы чужих жизней и сломанных судеб, если они обменивают их на золото...
Жизель плакала, слушая эти проникновенные слова своего единственного, бесценного друга. Щекой она прижималась к его плечу, и на коже он ощущал ее слезы.
– Почему ты плачешь?
– Потому что все мы... делаем столько ошибок... Сеем столько боли и разрушений... Дорогой, помнишь, в первый день нашего знакомства ты пел мне немецкую песню...
– Да... Ее написали и пели мой отец с товарищами на фронте, сидя в окопах под артобстрелами, неся жуткие потери, получая ранения, шагая по пыльным дорогам... Они пели, стараясь не сойти с ума в том аду, подбадривая друг друга... Я сейчас переведу ее слова для тебя.
Велизар открыл книжку, которую всегда носил с собой, и где бы он ни был, всегда делал в ней записи, отметки, зарисовки... Он пролистал страницы, нашел нужный текст и на соседней стал записывать перевод на французский, стараясь передать наиболее точно. Завершив, он протянул книгу подруге:
– Вот. Можешь оставить ее себе. Она будет напоминать обо мне.
– Спасибо, милый.

Девушка стала читать:


“MORGEN WERDEN WIR DEN GUTEN TAG SEHEN

Du sagst, dass heute den schlechten Tag,
Und des Gefuhles nicht die Frohsten.
Siehst du hier den direkten Zusammenhang,
Aber alles wird, wird von anderer.

Wenn auch er schlecht, aber er gehen wird, (heh)
Und dem Morgen wird der neue Tag kommen,
Du wirst sehen, von anderer wird er.
Morgen wird der Tag besser kommen.

Ja, ich verstehe deine Gefuhles, genau,
Aber man muss nicht in Verzweiflung zu fallen,
Prufe mir nach, aller wird sich andern
Mit dem neuen Morgenstern.

Wenn auch der Tag schlecht, aber er gehen wird
Und morgen wird der neue Tag kommen,
Ich weiss, er wird von solcher nicht.
Morgen wird der Tag besser kommen.

Ja, morgen wird aller gut sein,
Mein Freund, allen wird gut sein.

Und morgen werden wir den guten Tag sehen...”


И рядом – перевод:


“ЗАВТРА МЫ УВИДИМ ХОРОШИЙ ДЕНЬ

Ты говоришь, что сегодня плохой день.
И чувства не самые радостные.
Ты видишь здесь непосредственную связь.
Но всё будет, будет иным.

Пусть он плохой, но он пройдет, (эх)
И утром новый день придет,
Вот увидишь, другим будет он.
Завтра лучше день придет.

Да, я понимаю твои чувства, точно,
Но не нужно впадать в отчаяние,
Поверь, всё изменится
С новой утренней звездой.

Пусть день плохой, но он пройдет
И завтра новый день придет,
Я знаю, он будет не таким.
Завтра лучше день придет.

Да, завтра всё будет хорошо,
Мой друг, всё будет хорошо.

И завтра мы увидим хороший день...”


– Это хорошая, очень хорошая песня...
– Мы с отцом ее пели, когда выпадали трудности, на охоте, долго оставаясь в практически первобытных условиях, сутками без пищи, когда шли проливные холодные дожди, из-за которых приходилось ночевать в лесу или под каким-нибудь валуном, не имея возможности добраться домой... Он приучал меня к выносливости и выживанию в любых условиях. С войны после госпиталя он вернулся калекой, но его воле и выдержке позавидовали бы многие.
– Наши отцы очень похожи...
– Да, очень...

* * *

Пока Велизар занимался своими делами, Жизель работала над газетой и пропагандой. А всё свободное время проводили вместе.
Они лежали на траве, любовались небом, бегали по равнинам под каплями дождя, сидели на крыше полуразрушенного сарая, восхищаясь красотой звезд, ловили ладонями рассветные лучи, просыпаясь, рисовали пальцами нелепые, но веселые картинки... Они ловили каждый момент счастья. Они чувствовали – значит они жили. И не важно, что где-то летели бомбардировщики, где-то гремели орудия - война не лишит их способности наблюдать всё прекрасное, существующее в этом мире, и на фоне драмы становящегося еще более бесценным и чудесным, чем-то вечным, в противоположность страданиям, слезам, разрушениям и потерям, которые пройдут, забудутся, сменятся чем-то другим, серым и незаметным...
Всё было готово. Все задачи выполнены. Настало время возвращаться в Вену. Парни ожидали прибытия поезда. Велизар познакомил Жизель со своими напарниками. Вместе обусловились, что если случится что-нибудь непредвиденное, кто-то из них сообщит ей. Девушке дали кодовое имя. Только сейчас она узнала, что позывным ее друга было слово “Махаон”. Теперь, когда их стало пятеро, они изменили ключевую фразу, по которой могли узнавать друг друга и краткие сопроводительные сообщения.
“Махаон летит к Ромашке, в поле Ветер дул на юг, раздавил Медведь Букашку, крик Сороки ловит слух”.
Велизар объяснил, что Ветер – это Юрген, диверсант, то утихающий, то бушующий, как и настоящий ветер; Сорока – их связной и добытчик различных документов, шпион; Медведь, давящий Букашку – “крепкий орешек”, венгр по происхождению, коммунист, ярче всех выражающий свою ненависть к Гитлеру – он симпатизирует СССР, абсолютно уверен, что восточный “медведь” задушит жалкого параноика фюрера своей Красной Армией.
Солнце всё дальше уходило на запад. Жизель и Велизар отошли в сторону от других, последние минуты проводя вместе.
– “Ромашка и махаон”... Ты еще тогда для себя называл меня Ромашкой!
– Честное слово, крошка, это всё не преднамеренно, – несколько ехидно улыбнулся снайпер.
– Но всё равно я знала, что ты коварный! – весело ответила девушка.
– Да, да. Вот такой! – он быстро нежно пощекотал ее, а затем сразу же прикоснулся устами к ее шее.
– Коварный, коварный! – она положила руки на его плечи. – Но такой милый...
– Ах, это я милый?! – наигранно-возмущенно возразил парень. – Тогда ты... ты... самая обаятельная девушка из абсолютно всех француженок, которые охотились на меня.
– Вот хитрый выдумщик! – она рассмеялась.
– Мне нравится тебя дразнить.
Теперь они смотрели друг другу в глаза и молчали, обнявшись.
Они были детьми, наслаждающимися часом беззаботности. Они были взрослыми и серьезными, искавшими себя в этом безумном мире. И они были друзьями. Друзьями, которые никогда не бросают и не предают. Друзьями, которые любят так, как не любит никто. Друзьями, у которых одна душа на двоих...
Но подошел поезд, убивший остановленное время. Велизар до самого отхода состава стоял на перроне, держа Жизель за руки, не отрывая от нее взгляда. Она крепко прижалась к нему, пылко целуя в финальные секунды. Перед самым прыжком в вагон он сжал в ее ладони небольшую записку и скрылся в поезде, набиравшем скорость. Под пронзительный свист и шум котла состав исчез за поворотом, но девушка продолжала смотреть в его сторону, словно застыв.
Позже, придя к мосту, в оцепенении смотря вдаль, на линию шва между небом и морем, Жизель развернула и прочла записку:
«Я не скажу тебе ни слова на перроне потому, что просто не сумею... не сумел бы тогда попрощаться. До тебя я был почти что истуканом, уходил и возвращался без слов, когда мне вздумается. Совесть пробивалась через холодную отрешенность, но я не мог переступить черту, которую преодолел с тобой. Я бесконечно рад нашей встрече. Что бы ни случалось, держись, малышка. “Mon amie, tout sera bon”*, помнишь?
Думаю о тебе. Жди.»

* [“Мой друг, всё будет хорошо” – переведенная Велизаром на французский строка из песни]

Жизель тяжело выдохнула.
Каждый свободный день она приходила сюда, мысли ее были заняты пересмотром своей жизни, жизней всех существ, разделявших с нею этот мир, молитвами в сердце. И, конечно, она думала о нем, и чувствовала его...



VI


В столицу Австрии напарники доехали без приключений в полночь. Они разошлись по домам, чтобы выспаться и к полудню появиться в своей организации.
Велизар не мог уснуть. Он закурил, через открытую дверь балкона смотря на затянутое ночное небо без звезд.
Наконец-то он на родине... Но больше это его не утешало. Теперь он ясно видел, как пуста и бессмысленна была его прежняя жизнь. Наконец, он погрузился в глубокий сон, вспоминая свою семью.
Он проснулся в десять. Город гудел. И воздух был словно в печи. «Чертовски жаркое лето» – подумал парень, одеваясь как можно легче. Пристегнул небольшой пистолет к ноге, прикрыв носком, отсчитал и положил в бумажник довольно приличную сумму марок – никто не знает, что может ожидать за первым же поворотом: возможно, придется скрываться, не забегая домой – Велизар всегда предпочитал быть уверенным и подготовленным к непредвиденным обстоятельствам. Он вышел на улицу и направился завтракать в ресторанчик на углу.
Полдня парни находились в своем отделе, предоставляя все отчеты о проделанной работе. Все планы выполнены, никто не остался недовольным. Напарники действительно провернули довольно сложные операции, даже сделав больше намеченного. И деньгами теперь они были обеспечены надолго.
Вечером они сидели в своем нелегальном “Клубе”, отмечая успех.
– На следующей неделе я поеду к сестре в Германию. Рихард, раздобудешь мне документы какого-нибудь аристократа? Уже сыт по горло бесконечными проверками и сменой паспортов. Мне нужны надежные бумажки. О цене не беспокойся.
– Без проблем, Вел.
– Благодарю, дружище. Свистни, когда будет готово. Ладно, ребятки, всем удачи! – Велизар встал из-за стола, издевательски отсалютовал нацистское “Хайль” и покинул помещение.
В субботу он с встретился с Рихардом, забрав документы. Отныне он именовался Рудольфом Ледигманном. Приятели пропустили по бокалу прохладного бренди, после чего Велизар отправился на вокзал за билетом.
Придя в квартиру, он сжег все ненужные бумаги, а самые важные и ценные вещи собрал и на следующее утро, необычно пасмурное и не жаркое, отвез в родную деревню. Чтобы не “светиться”, надел плащ и надвинул на брови шляпу. Он замер на несколько минут перед отчим домом, погружаясь в воспоминания. Вошел внутрь. Окна заколочены, комнаты пусты, темны и холодны. Его мать скончалась. Это он узнал у соседей, которых, перебираясь в столицу, попросил за ней присматривать. Он не был здесь целых четыре года, не решаясь приезжать и терзаться неприятными чувствами. Теперь он ощутил горечь и стыд за это. Но уже ничего не исправить...
Парень спрятал в подвале привезенные вещи, замаскировал тайник и пошел на могилу матери, около часа просидев у ее окруженного полевыми цветами деревянного креста.
«Мама... Я знаю, что тебе хорошо... Ты там, откуда мы все приходим... Где нет ни боли, ни скорби, ни слез... И тебе больше не больно и не одиноко... Только... Прости меня... Я был эгоистом, оставив тебя... Я не мог всего этого выносить, каждый день видеть, как твоя жизнь медленно угасала... Это разрывало меня... Прости, мама...»
Велизар ощутил ком в горле. Он вдыхал свежий горный воздух, горьковатый аромат трав... Всё как в детстве...
«Ведь я всё еще тот самый непокорный, бойкий и мечтательный мальчишка...»
Дятел стучал по сухому стволу где-то в лесу, над маками кружила бабочка. Он поднялся, осмотрелся вокруг, заметил растущие неподалеку ромашки.
«Жизель... Моя милая Жизель... Твой Махаон летит к тебе...»

* * *

В июньский полдень Велизар вышел из старенького “Опеля”, расплатился с таксистом и зашагал по вымощенным камнем средневековым улочкам немецкого города. Он увидел сестру в саду, подходя к ограде. Ребенок, раскачивающийся на качели, заметил его и подбежал к матери:
– Мам, мам, к нам кто-то идет!
Женщина обернулась.
– Братишка!
– Сестренка!
Велизар поставил чемоданы, приготовившись обнять подбежавшую сестру.
– Сабина, как я рад тебя видеть!
– А я-то как рада! Ты где пропадал, блудное создание? Сколько уже мы не виделись?
– С начала войны... О, твои киндеры, – он указал на двух светлоголовых голубоглазых детишек, с интересом рассматривающих его, прячась за деревьями.
– Такие же сорванцы, каким был ты!
– Аха-ха! Это чтоб ты не скучала.
– Ты неисправим!
Они рассмеялись.
– Ну, бери свой хлам, пойдем в дом. Ты как раз к обеденному пирогу.
– Так я знал!
Они всегда были шутниками, часто подкалывая друг друга. Его сестра была на восемь лет старше. Когда Велизару исполнилось одиннадцать, она вышла замуж за немца и переехала к нему. Вплоть до 39-го года брат с сестрой не виделись.
Он пробыл у нее четыре дня, на пятый направившись в Штутгарт, чтобы уже оттуда держать путь обратно во Францию.
В Штутгарте позвонил в Вену, разузнать обстановку. Завершили разговор шифром: “Махаон, дождись ветра, он дует к тебе. Старый дуб, восемнадцать. Сорока”.
И в шесть вечера Велизар встретил Юргена в кафешке “Старый дуб”, что так же было и паролем, означающим, что Юрген чист.
– А тебя чего сюда понесло? – бреясь у зеркала над умывальником в сортире вокзала, спросил Велизар.
– Да ну, Рудольф, не издевайся! – дымя сигаретой, нервно ответил Ветер. – Ты же знаешь, как мне надоело гнить в своей холостяцкой берлоге. Вот приедем, загуляю с французскими фройляйн, не парясь, что в любую минуту нужно куда-то тащиться, подрывать мосты или захватывать грузовики. Ну какая нормальная дамочка будет встречаться с сумасшедшим идиотом!
– Ты чертовски прав, дружище, – с ухмылкой пробормотал Рудольф-Велизар, вытирая лицо, и вдруг разразился безудержным смехом.
– Что на этот раз? – возмутился Юрген. – Вот хрен поймешь, что у тебя на уме! – и сам не удержался.
– Подумал, – сквозь смех говорил снайпер, – вот мы же реально те самые идиоты, что с криками «Банзай!» суются прямо в пасть тигру. Ахтунг, вермахт, среди вас психи-самоубийцы!
– Иди ты! – угорал приятель.
– Мы пойдем вместе. Кстати, наша железная гусеница уже подкатила, – произнес Велизар, посмотрев на часы. – Валим.
Напарники сели в свое купе и к девяти часам того же вечера пересекли границу Германии.



VII


– Я могу услышать Жизель Венсон?
– А кто ее спрашивает?
– Дальний родственник. Она давала этот номер.
– Сейчас позову, минутку.
Велизар представлял ее унылую рабочую обстановку, ожидая.
– Алло?
Он узнал ее мягкий приятный голос.
– Малыш, я в Париже.
– Это ты?! – девушка воскликнула.
– Тише, тише, не так громко.
– Ой, прости. Я так рада! Ты вернулся!
– Конечно, детка. Я же обещал. Ты можешь приехать?
– Сейчас у нас завал, тут такой кипеш... Вокруг партизаны засуетились.
– Хм, я как чувствовал. Потому и направился сразу сюда.
– Я постараюсь управиться до завтра, а потом сбегу, сяду на субботний поезд.
– Хорошо, дорогая. Я узнаю время его прибытия и встречу тебя. Только сразу без эмоций. Тут далеко не такой сонный контроль, как в провинции. Бери самые нужные вещи, остальное докупим здесь. Проведем здесь лето. Ну всё, надо бежать, а то Ветер уже грозится разбушеваться, – рассмеялся парень. – Он тоже здесь.
– Привет ему. Целую!
– Целую. До встречи, малыш!
Он повесил трубку и почувствовал, как сердце забилось так, словно он, десятилетний сорвиголова, вычудил что-нибудь необычное, шаловливое, и убегал, подпрыгивая от радости и адреналина в крови. Хмыкнув, он вышел из телефонной будки к Юргену и они зашагали разыскивать местных подпольщиков, аналогичных их “Клубу”. Поиски заняли почти весь день, до самого комендантского времени – коллеги по “цеху” прятались приличненько. Приятели остались на ночь в конторе у новых знакомых, чтобы не бродить по темным незнакомым улицам, рискуя нарваться на патрули.
Утром отправились по магазинам, скупая всё необходимое для снятых апартаментов. После полудня Велизар поехал на вокзал узнавать расписание и осмотреться, запомнить различные маршруты, здания, парки. На следующий день они раздобыли оружие. Потом Юрген остался караулить дома, а Велизар на метро добирался встречать подругу.
Она ступила на перрон и, не озираясь, направилась к выходу. Велизар быстрой походкой пристроился к ней в холле, подойдя сзади, взял ее дорожный чемоданчик и зашагал рядом. Они едва заметно улыбнулись друг другу, мельком переглянувшись.
– Вон к тому такси через дорогу, – шепнул он ей.
Велизар открыл дверцу, пропуская Жизель, и сел вслед за ней. Лишь теперь они перестали сдерживать чувства. Девушка тотчас же прильнула к его устам в долгом поцелуе.
– Как я ждала этого момента! – тяжело дыша, шептала она, обхватив его лицо руками.
– Я тоже... – он вдохнул с наслаждением аромат ее красоты.
Водитель, заранее проинформированный, молча рулил по дорогам французской столицы. Друзья смотрели глаза в глаза, всё еще не до конца осознавая, что они вновь рядом.
Машина остановилась в парке у дома, где нашли квартиры приятели.
– Салют, Ромашка! – сидя на скамье и пыхтя папиросой, прохрипел Юрген.
– Ветерок! – улыбнулась Жизель, а Велизар вопросительно посмотрел на него.
– Ледяное виски с мешком мороженного... – по-детски виновато признался Юрген, и Велизар с Жизель залились смехом.
– Да ладно, Руд, пройдет.
Теперь уже девушка ожидала ответа.
– Разрешите представиться, мадемуазель: Рудольф Ледигманн, немецкий аристократ! – отрапортовал Велизар.
– Ехала к одному, а попала к другому! – весело произнесла Жизель, и всех троих накрыла новая волна смеха.
– Ладно, давайте ваши вещички и прогуляйтесь, – скомандовал Юрген, хватая багаж.
– А ты чтоб лечил горло! – улыбнулась Жизель.
И до сумерек она и ее друг не спеша шагали по аллеям парка, сидели у фонтана, впитывали в себя ощущения покоя и счастья.
– Вот здесь мы поживем, – сообщил Велизар, указывая на дверь в конце небольшого коридора. – А слева, напротив, разместился Ветер, – он открыл замок. – Прошу, миледи. Заходи, а я заберу твои вещи.
Он условным стуком пробарабанил в дверь Юргена, а когда тот открыл, вошел к нему. Уходя, произнес:
– Мы зайдем к тебе позже, если ты не против.
– Нет, конечно. Я пока постараюсь немного навести порядок.
– Аха, ты везде всё с ног на голову перевернешь! А носки на люстре!
– Блин, ты еще и помнишь! – они оба угорали.
– Ну, давай, борись с беспорядком.
Велизар вернулся к себе. Жизель осматривала квартиру.
– Ну как тебе?
– Уютно здесь, – оценила она.
– Конечно, не родовое поместье, подобающее дворянину моей фамилии, но сойдет, – улыбнулся парень. – Это очень спокойное и безопасное местечко. Ну, ты переодевайся, раскладывай вещи, а я пока сварганю ужин на троих. Заскочим к Юргену, чтоб не скучал чел.
– Хорошо, – она поцеловала его. – Я сначала приму душ.
– Конечно. Это по пути к кухне.

* * *

Каждое утро, открывая глаза, из окна к Жизель приветливо тянулись солнечные лучи. Велизар привык просыпаться немного раньше, или же, если бодрствовать приходилось по ночам, первую половину дня спал. Сегодня, 10 июля 1942 года, он встал рано и сидел в гостиной, делая пометки на карте мира и пересчитывая банкноты.
В комнату тихо вошла Жизель, застегивая блузку.
– Доброе утро, – склоняясь к нему, произнесла она. – Что делаешь?
– Мараю карту, – улыбнулся друг. – Провожу кое-какие расчеты, выбираю местечко, куда лучше улететь. Я тут приметил несколько, вместе посмотрим.
– А куда бы ты хотел?
Он посадил ее к себе на колени, обняв за талию.
– Давно тянуло побывать в Тунисе, или на берегу Красного моря... Но не жить там, слишком сухой и жаркий климат.
– Мусульмане... Или тебя привлекли мусульманки? – шутя, спросила девушка.
– Их прикольные наряды. Культура арабов, их архитектура, быт...
– Тогда песчаные пляжи, пальмы и вода... А горы?
– Будут. Я среди них вырос. Значит, позже выберем такое гнездышко, чтоб там имелись и горы, и океан, и леса с пальмами...
– Обязательно, – Жизель поцеловала его.
Она заметила два пистолета на столе, которые он собирался почистить.
– А это?.. – указала на оружие. – Они еще для чего-нибудь тебе понадобятся?
– Нет, малыш, нет. Теперь я не могу себе позволить риск. Теперь у Махаона есть цветочек.
Девушка прижалась к нему.
– Я не отпущу тебя... Ты нужен мне. Очень...
– Я с тобой, с тобой. Мы подождем, когда будет открыт второй фронт, тогда я позабочусь обо всем, и мы сможем покинуть этот разрушенный континент. Я забрал почти все свои деньги, можешь свободно пользоваться ими. Этой суммы хватит надолго. Остальное оставил на счету сестры. Германию раздавят, и тогда разорения немцам не миновать... Я не хочу, чтобы она осталась ни с чем.
– Хорошо, дорогой. Это правильно. Ты такой заботливый... Я сварю кофе.
– Точно, совсем забыл.
Они друг другу улыбнулись, и Жизель вышла на кухню.



VIII


Дни летели. Друзья проводили время, гуляя по Парижу, сидели на берегу Сены, любовались акварельным небом с мощеных камнем мостов времен Ренессанса и правления Наполеона... Как и прежде, они наслаждались каждым мгновением.
К концу августа погода подпортилась.
Жизель была в душе. Велизар беседовал с Юргеном. Тот ушел, но спустя несколько минут в дверь вновь послышался стук. Решив, что Ветер что-то забыл, парень открыл дверь. Это был не Ветер.
Незнакомец ворвался, приставив бесшумный “Sauer 3SH” к груди своего врага.
– Ты всё еще не забыл ту историю? – Велизар, похоже, вовсе не был удивлен.
– Я поклялся тогда, что убью тебя, – с ненавистью ответил вторгшийся.
– Я помню. Ну, если тебе от этого полегчает, то валяй.
В миг, когда тот нажал на курок, Велизар нанес ему удар коленом, одновременно уклоняясь. Пуля попала выше сердца, но она пошла диагонально, застряв около ключицы, и от этого всю левую руку свело. Он тут же ударил неприятеля еще раз, сбил его с ног и стал душить. Но одной руки не хватало. Он тянулся к трюмо, на котором лежал кинжал. Враг вырвался, толкнув Велизара, и, задыхаясь, дважды выстрелил ему в спину. Когда он упал, поспешил уносить ноги.
Выйдя из ванной, Жизель увидела любимого, лежащего на полу в коридоре, в расплывающейся луже крови. Дверь была открыта. Она закричала, падая к нему. Сразу вбежал Юрген, молниеносно включил свет и стал осматривать ранения. Из последних сил его лучший товарищ пытался что-то произнести.
– С... Све... – он закашлялся от крови во рту. – ...н.
Юрген уже понял, что Махаону не выжить, но всё равно крикнул девушке:
– Скорее, принеси бинты!
Ветер приподнял Велизара. Его пульс и дыхание исчезли через десять секунд.
Она подбежала. Ветер взглянул на нее, качая головой. Девушка опустилась на пол, положила голову на грудь только что умершего единственного друга, и тихо заплакала.
Позже, когда Юрген отнес тело в ванную и успокоил Жизель, он сказал, что нужно найти машину, чтобы незаметно вывезти и тайно похоронить павшего напарника. Он объяснял, что ей сейчас опасно оставаться одной, но она категорически отказывалась идти на поиски с Ветром.
– Мне теперь всё равно, опасно или нет... Я хочу побыть с ним... – она держала холодную руку Велизара.
– Ладно, я закрою тебя. Постараюсь не долго. Переоденься...
Девушка всё еще была в халате.
К двум часам ночи Юрген вернулся.
– Пойдем, машина у самого входа.
Он с еще одним мужчиной положили тело на носилки и вынесли вниз. Жизель шла за ними. На ней было черное платье. В ее глазах зияла пустота.
Через час они приехали на живописную полянку за городом, с другой стороны которой находился небольшой лес.
– Ему бы здесь понравилось... – произнес Юрген.
Он с гробовщиком и водителем вырыли могилу и опустили в нее гроб. Вместо креста Ветер воткнул в землю прихваченную с собой любимую снайперскую винтовку Велизара Mauser Zf. Kar.98k. В пяти-шести метрах от могилы с разных сторон росло несколько молодых деревьев.
– Я запомню это место... – тихо сказала девушка.
Юрген понимающе посмотрел на нее.
– Извините, но нужно возвращаться, пока не рассвело.
Водитель был прав. Все сели, и машина понеслась обратно в город.
Утром, в квартире у Юргена, хлебая кофе, Жизель спросила:
– Он... он что-то произнес перед смертью... Что он пытался сказать?
Мрачный Ветер, сделав глоток, стал рассказывать:
– Еще в середине тридцатых, когда Велизар только стал появляться на наших выступлениях, он открыто высказывал свои смелые мысли. Порой для некоторых они звучали возмутительно резкими и дерзкими. Конечно, он видел больше, чем большинство, и своими словами развеивал сладкие утопии. Люди считали его предателем родины и вообще несли полную хренотень. И нашелся в нашей среде один тип, фанатично оспаривавший мысли Велизара. Они сразу дали друг другу понять, что им никогда не достигнуть каких-либо общих точек соприкосновения. Тот гад презирал его, считая выскочкой. Ему просто было завидно, что он всегда был размазней, а Велизар, буквально появившись из ниоткуда, очень быстро стал авторитетом среди нас.
Всё бы так и осталось неприязнью, но однажды зимой, на день рождения Велизара, который мы отмечали в “Клубе”, рядом с ним сидела одна шикарная брюнетка, из соседнего отдела связи. Она не скрывала своего флирта, а, надо сказать, женщины притягивались к нему, как к магниту, хоть он и был особо безразличен к ним. Девица была невестой того психа, повздорившего с Велизаром. Алкоголь ударил ей в голову, Вел тоже был немного пьян и весел, в общем, брюнетка провела с ним ночь.
Через несколько дней Свен – именно это имя назвал Велизар, умирая – узнал о случившемся и пришел в неописуемую ярость. Он ворвался в наш отдел и с ходу врезал Велизару. Наш приятель устоял на ногах, не смотря на силу удара, и без раздумий ответил тем же. Парни с трудом растянули их, когда они всё же успели подкрасить друг друга. Тогда Свен, харкая кровью, поклялся убить его. Вел в ответ посмеялся с него, кривясь от боли, процедив лишь «Ну-ну». И с тех пор он стал злейшим врагом Свена. Все думали, что он перебесится и плюнет. Но тот и не собирался. Потом он исчез, и со временем всё забылось...
Жизель молчала, ее взгляд, казалось, был направлен в никуда.
– Я найду эту мразь. Видимо, когда мы давали свои нынешние координаты, этот ублюдок как-то пронюхал. Я пристрелю и его, и того, кто ему проболтался.
– Нет... Не надо, прошу тебя... Это ничего не изменит теперь...
– Как скажешь... Но всё же я нарою на него досье. Скорее всего, среди нас есть гадюка, предающая за спиной.
Он помолчал, закуривая сигарету.
– Ты поедешь домой?
Девушка кивнула.
– Я отвезу тебя. Поспи пока, ты себя опустошила...
– Ладно...
День снова выдался пасмурным. Ветер и Ромашка сидели в поезде, покидающим французскую столицу. Где-то на полпути оказался взорванным мост, и на этом месте суетились солдаты вермахта. Машинисту пришлось сдавать назад и вести состав обходным путем, делая большую дугу.
«Лучше бы тот мост взорвался подо мной...» – апатично подумала Жизель.
Они прибыли ночью и направились к коттеджу на берегу. Юрген обошел местность, всё проверил и, убедившись, что опасности нет, рухнул в кресло.
– Можешь принести мне кружку воды? – попросил он.
– Сейчас.
Они оба выбились из сил за эти сумасшедшие сутки.
Ветер так и уснул в кресле, а Жизель – на софе.
В полдень он прощался с ней, ожидая катер до Марселя.
– Пробью себе местечко в самолете, вылетающем в Германию. Мне нужно оповестить его сестру...
– Оставишь мне ее адрес?
– Да, конечно.
Он порылся в сумке, достал карандаш, вырвал из блокнота лист и нацарапал адрес.
– Держи. Я сообщу Сабине о тебе. Если что, она всегда будет тебе рада...
– Знаешь, незадолго до этого мы говорили с ним... так душевно... Я помню дословно, как Велизар сказал: «Если бы можно было всё начать сначала... Я не стал бы убивать, ввязываться во все эти авантюры, шпионские игры... И сейчас, я понимаю, что однажды придет час расплаты. Придется за всё совершенное отвечать. Теперь знаю, что почти никто не осознает этого, именно потому люди поступают как последние сволочи. Они ошибаются, уверяя себя, что ничто во вселенной не приставит их к ответственности. И я надеюсь, что когда окажусь в ситуациях, воздающих должное за мои действия, я буду понимать, за что и почему...»
Они немного помолчали.
– Хорошо, что ты вспомнила... Его слова довольно отрезвляющие. Как раз этого понимания мне недоставало... Вот почему побеждают и выходят сухими из воды по большей части лишь подонки... Ну что же, вот и катер.... Держись, крошка, удачи тебе.
– Спасибо тебе за всё, Ветерок, – она обняла его на прощанье. – И ты береги себя...

* * *

Жизель стояла, положив руки на поручень старого деревянного моста, переброшенного через прибрежную щель гавани. Октябрьский воздух пытался сохранить последние остатки тепла. Одинокая, застывшая фигура в шляпке с вуалью, черном платье и красных туфлях всматривалась вдаль, на печально остывшее море. С деревьев срывались желтые листья, медленно кружась, опускались на землю. Бледные золотые лучи пробивались сквозь облачный конвой полуденного неба. К ее ногам ветер принес двойной листок, похожий на крылья бабочки.
«Мой Махаон... Ты не умер... Ты навсегда остался жить в моем сердце... которое всегда будет бороться, не сдаваясь... Ты живешь в своем ребенке, которого я ношу под этим сердцем...»

“Morgen wird der Tag besser kommen” – прошипело море, и ветер, и листья подхватили эти слова...



Апрель-май 2010


Иллюстрация – собственный рисунок.