Ради счастья искать Франц Кафка Ангелы не летают

С-Пб. Азбука-классика 2009

В труднопостижимый мир Франца Кафки (1883-1924) нас вовлекают не только его романы «Процесс» и «Замок», рассказы, дневниковые записи, но и его рабочие тетради, обрывки и наметки будущих произведений, афоризмы и образно-поэтические философские рассуждения, собранные в сборнике «Ангелы не летают». Переводчик книги Герберт Ноткин снабдил ее своеобразным послесловием «Кухня К.», в котором пытается разгадать феномен Кафки: «Многие ли пишут для того, чтобы не быть напечатанными? Или, уходя, завещают сжечь все написанное? Пишут всю жизнь, живут только этим, но почти ничего не публикуют и даже не дописывают до конца, словно бы для того, чтобы нельзя было опубликовать» (с.163). Зато посмертной славе Кафки мог бы позавидовать любой, самый популярный нынче писатель, вплоть до Нобелевских лауреатов. О величии Кафки писали такие незаурядные художники, как Брох и Гессе, Канетти и Камю, Борхес и Маркес… Рабочие тетради Кафки позволяют выстроить стройную философскую систему, дают если не разгадку, то ключ ко многим тайнам бытия и художественного творчества. «Сегодня грусть взяла меня с собой / в свои тихие развалины», - писал душевнобольной поэт граф Василий Комаровский (1881-1914). В чем-то эти строки перекликаются с описанием Кафки визита к нему хандры: «Вчера ко мне пришла хандра. Она живет в соседнем доме, и я уже не раз видел, как вечерами она, пригнувшись, скрывается в тамошних низких воротах. Это высокая дама в длинном свободном платье и широкополой, украшенной перьями шляпке. С шелестящей поспешностью она вошла в мою дверь, словно врач, опасающийся, что слишком поздно пришел к угасающему больному» (с.11-12). Две дамы – грусть и хандра – завладевают душой того или иного художника, чтобы поселиться в ней, а заодно вести куда-то. И так же, по Кафке, ведет куда-то дар провидения, и даже тогда, когда ведет он не туда, то все же не покидает избранника. Кафка считает ошибкой человечества стремление поспешно поставить воображаемые точки над воображаемыми i. Нет ничего законченного, данного раз и навсегда, иначе не пришлось бы ничего додумывать, сочинять, созидать. Во все самое невероятное надо просто верить, верить, что егерь Гракх из одноименного рассказа сборника мертв и в то же время жив, ибо его «смертный челн сбился с курса» и плывет без руля под ветром, «дующим в самых нижних пределах смерти». Пытаясь вывести из этого логическое умозаключение, мы рискуем запутаться еще больше. Единственное, что дано тем, кто находится под обаянием неправдоподобного мира Кафки, – это смиренно следовать за ним, погружаясь в глубины психологических откровений и парадоксальных выводов. «Решающий миг человеческого развития непреходящ. Поэтому революционные духовные движения, объявляющие все прежнее ничтожным, правы, ибо ничего еще не произошло» (с.38), - утверждает Кафка, сводя человеческую историю к секунде между двумя шагами путника.
В указанных «тетрадях» изредка записываются реалии быта: самочувствие, погода, газеты, письма и пр. И много рассуждений о зле как таковом. «Один из самых действенных соблазнов зла – это вызов на борьбу» (с.38). «Не позволяй злу убедить тебя, что ты можешь иметь от него секреты» (с.43). Зло, дьявольское, утверждает Кафка, иногда надевает личину добра, даже перевоплощается в него и влечет, загоняет во зло наиболее податливых. Но и к самопознанию способно только зло, и один из его инструментов – диалог. Ф.К. рассыпает свою мудрость со щедростью гения, не ведающего о ней. Он просто мыслит – образно, метафорически, ни на кого не похоже и, на наш взгляд, весьма убедительно. Для него вера как нож гильотины, ибо так же тяжела, так же легка. А верить в конечном итоге значит быть. Тщеславие уродует, уязвляет себя и становится «уязвленным тщеславием». «Праздность – мать всех пороков и дочь всех добродетелей» (с.49). По пути вечности можно нестись и вниз, потому «художественное умение состоит в том, чтобы в темной пустоте отыскать, не зная его заранее, такое место, в котором можно цепко поймать луч света» (с.62).
Известно, что Кафка никогда не был женат, но дважды обручен; сохранились и насыщенные ароматом чувственности его восторженные письма к Милене. В «тетрадях» он почти никогда не пишет о любви, тем ценнее это единичное упоминание: «Чувственная любовь обманывает, являясь небесной; сама по себе она бы этого не смогла, но так как она, не сознавая того, несет в себе стихию небесной любви, то она это может» (с.57). Мир страдания был полностью открыт для Кафки – явного физического и тайного духовного. Потому он вправе утверждать, что оно,  страдание, есть позитивный элемент мира и единственное, что связывает мир с позитивным. И, конечно же, Кафка не мог не думать о смерти, он «чувствовал это у виска, как стена чувствует острие иглы, которая должна в него вонзиться. Другими словами, он этого не чувствовал» (с.79). Это он писал не о смерти, но несомненно думал о ней. Не считая смерть концом всего, Ф.К. писал: «Смерть жестока не тем, что это уход, а тем, что она вызывает действительную боль ухода» (с.180). Поэтому мнимый уход вызывает сетования и муки у постели умирающего.
«Путь к ближнему для меня слишком дальний», - признавался Кафка в своем одиночестве и пытался выразить и постичь конечную цель жизненного пути в том числе и в поэтических строках:
Что хотим! О чем мечтаем?
Это взять, а то утратить?
Слепо пьем мы, задыхаясь,
пепел из отцовской урны.
(с.86)
В «тетрадях» даны и описания снов – «ненарушимого» и «разорванного». Кроме рассказа «Егерь Гракх», есть эссе о том, как строилась Китайская стена, и даже одноактная пьеса «Сторож склепа». Престарелый сторож рассказывает князю о том, как каждую ночь к нему приходят мертвецы, смеются и вопят, требуют, чтобы он открыл ворота; сторожу приходится каждую ночь бороться с самим покойным герцогом, и побеждает он только к утру, когда герцог, плюнув, удаляется. И старик, который за много лет службы изнемог в этой борьбе, действительно падает без сил, его уносят на носилках санитары. А молодая черноволосая княгиня, вошедшая в залу в конце пьесы вместе с князем, произносит заключительную туманную фразу: «…Но я знаю, что сумерки будут становиться все темнее и темнее. Осень в этот раз печальна сверх всякой меры» (с.151).
И еще один подарок читателю – послесловие переводчика Г.Ноткина, написанное в манере предполагаемого диалога с читателем, проясняющее некоторые афоризмы Кафки, где «в каждом слове тайник». В «Егере Гракхе», по Ноткину, маленькая гавань оборачивается картиной мира, «это камертон, на звук которого простые слова рассказа откликаются эхом бесконечного пространства» (с.171).
А какая россыпь высочайших оценок со стороны писателей XX века представлены переводчиком! Приведем некоторые. Х.Л.Борхес: «Кафка все еще дает нам шифр нашего времени». А.Камю: «Искусство Кафки вынуждает вновь и вновь перечитывать его произведения… Мы подходим здесь к границам человеческого мышления». Г.Брох: «Такие гении, как Кафка, рождаются раз в столетие». Э.Канетти: «Писатель, который позднее всех выразил наш век». Г.Гессе: «Этот пражский еврей Кафка… смутит и восхитит каждого, кто впервые откроет его книгу. /…/ Меня он не перестает волновать с тех пор, как… я впервые прочитал один из его магических рассказов» (с.165-175).
Мода на Кафку еще не означает постижения истинного величия «гения, изменившего ход мировой литературной истории». И переводчик ведет нас в странные, но интересные пространства, дает свое прочтение Кафки, говорит о его неисчерпаемости. Создается впечатление, что Ноткин говорит с нами из рабочего кабинета художника, где сохранилась частичка его бессмертной души.