Жизненные и философские истоки творчества Даниила

М. Молодая Гвардия 2009

Имя Даниила Хармса с 20-х годов прошлого века будоражит общество преклонением и неприятием, противоречивым отношением к человеческому и творческому облику художника. И это при том, что искусство писателя стало не только новым словом в литературе, но мириадами осколков проникло в произведения ряда писателей II половины XX и начала XXI веков. Труд А.Кобринского ценен в прежде всего тем, что он не оставил без внимания все перипетии судьбы писателя и вместе с тем дал анализ основных его работ. Все напоминает роман с увлекательным, полным чудес и необычайных приключений сюжетом, однако книга может смело претендовать и на право называться серьезным научным исследованием. Автор настолько проникся образом Хармса, его окружением, судьбой, что, на наш взгляд, прояснил многие загадочные события, поступки художника, а также его методику, отношение к слову, образу, соотношение этического и эстетического начала в творчестве. Четко прослеживая все этапы короткой, но такой наполненной жизни писателя, А.Кобринский создает некое житие и по праву причисляет Хармса к лику святых, терпящих гонения за веру.
Начинается книга с истории жизни отца Хармса Ивана Павловича Ювачева, который, по словам сына, был сначала революционером, потом сумасшедшим, затем богословом. Этот неординарный человек 10 лет провел на Сахалине (1887-98), где познакомился с А.П.Чеховым, который пишет о нем как о «человеке замечательно трудолюбивом и добром». А в 1901 году в Ташкенте он поразил и Максимилиана Волошина: «Он удивительно интересный и удивительно хороший человек. В нем какая-то удивительная уравновешенность и примиренность… /…/ Он глубоко религиозен, до экстаза, но и это в нем как-то очень уравновешенно и не поражает. Вообще это очень интересный и симпатичный человек во всех отношениях… » (с13). Мать, Надежда Ивановна Колюбакина, дворянка по происхождению, работала кастеляншей. О своем рождении Хармс написал в свойственных ему гротескно-комических тонах, но из книги узнаем, что он рано проникся религиозностью отца, увлекся книгами и сооружениями, не имеющими прикладного значения.
Однако труд этот рекомендуется прочесть тем, кто хорошо знаком с творчеством Хармса и хочет знать о нем как можно больше. Остальным же книга покажется чересчур насыщенной всякими высказываниями и вычурными премудростями. А личная жизнь писателя, представленная подробно и интересно, все же никак не перевешивает общественно-литературные события его жизни. Прежде всего о псевдониме. Кроме ряда значений на разных языках, английское слово harm означает вред, чем отец писателя объяснял сыну его неудачи, потому он порой подписывался Чармс. Но как бы то ни было, страсть к мистификациям, особое отношение к абсурдизму были заложены в самом его существе и диктовали поведение, мировоззрение, ориентацию на естественный авангардизм в сочинительстве. В одежде он подражал Шерлоку Холмсу: гетры, короткие брюки-бриджи и английская трубка. Несмотря на неодобрение отца, он тянулся к заумному языку, превозносимому В.Хлебниковым: «Заумный язык – значит находящийся за пределами разума. /…/ То, что в заклинаниях, заговорах заумный язык господствует и вытесняет разумный, доказывает, что у него особая власть над сознанием, особые права на жизнь наряду с разумным» (с.24). Заумь, раскрашивание лиц наблюдалось, как известно, и у футуристов. М.Ларионов даже хотел раскрасить бюсты дам и представить их на выставке жены Н.Гончаровой. Игровой момент у Хармса наличествовал всегда – в лирико-патетические или драматические периоды жизни, будто, как писал Ника Тювелев, «в мысленно продленном детстве он черпал свои удивительные стихи».
Изучая образ Хармса, невозможно опираться на общепринятые морально-логические построения, тут совершенно особый рисунок и непостижимость, с которой можно лишь примириться. То же и в его отношениях с женщинами, которые тянулись к Хармсу, позволяли втягивать себя в сложные отношения и интуитивно чувствовали его избранность, чтоб не сказать «богоизбранность». Он был женат дважды, очень любил своих жен и все же молил Бога сделать его холостяком. Женщины любили его и прощали многое. И это неудивительно, если он мог написать такое: «Я называл ее окном, сквозь которое я смотрю на небо и вижу звезду. А звезду я называю раем, но очень далеким» (это о первой жене Эстер, с.29). Второй женой писателя стала Марина Малич, любившая его до умопомрачения, и измены мужа чуть было не довели ее до самоубийства.   Однако после его смерти она проделал путь из Ленинграда на Северный Кавказ, затем через немецкие лагеря (Хармс умер в феврале 1942 года) в Ниццу, где вышла замуж за своего отчима, вместе с ним отбыла в Венесуэлу; здесь влюбилась в русского эмигранта и, разведясь с мужем, вступила в брак в третий раз. В 1997 году сын увозит ее в США, где она умирает в 2002-м на 90-м году жизни. Несомненно, ее вела звезда первого, до боли любимого мужа, уверенного, что в жизни много чудес.
Но стал бы Хармс той величиной, которую мы имеем сегодня, если бы не общался с С.Маршаком, Н.Заболоцким, А.Введенским, художником К.Малевичем и многими другими ярчайшими представителями русского авангарда? Малевич даже подарил ему свою книгу «Бог не скинут» с надписью «Идите и останавливайте прогресс». Они оба, Хармс и Малевич, смотрели на мир сверху, с высоты птичьего полета, и это определяло их ракурс, видение, отличное от обычного. А на похоронах Малевича Хармс читал посвященное ему стихотворение, и все плакали:
Памяти разорвав струю,
Ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо –
Имя тебе – Казимир.
(с.311)
 И скорбь по Есенину выражена по-своему:
ты Сережа рукомойник
сарынь и дуда
разохотился по мойму
совсем не туда.
Он обожал музыку – Баха, Генделя, Шостаковича, Моцарта. И не считал абсурдизм в литературе чем-то отличным от реализма. Вот что сказано в их декларации, декларации обэриутов, которые раньше себя называли «чинарями»: «В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства» (с.86). Они считали, что театр возникает тогда, когда некий элемент нарушает фон ожидаемого: например, актер в роли министра на четвереньках воет по-волчьи, а мужик произносит длинную речь на латыни.
А.Кобринский очень умело и органично связывает детское и «взрослое» творчество Хармса, его умение владеть детской аудиторией, и это при том, что он постоянно твердил о своей нелюбви к детям. Он сам воплощал в себе театр со всеми атрибутами неожиданности – от внешнего вида до поведения и своих творений. Вот как описывает член их сообщества Игорь Бахтерев его выступление на вечере «Три левых часа» в 1928 году: «Подпудренный, бледнолицый, в длинном пиджаке, украшенном красным треугольником, в любимой золотистой шапочке с висюльками, стаял, как фантастическое изваяние или неведомых времен менестрель. Он громогласно, немного нараспев читал «фонетические стихи». (с110).
А.Кобринский ссылается на весьма смелые литературоведческие параллели, связывающие Хармса («Елизавета Бам») с Кафкой и Набоковым. А магическая, мистическая повесть 1939 года «Старуха» сближает его, по мнению автора книги, с почитаемыми им австрийскими писателями Л. Перуцем и Г.Мейринком. Элементы черного юмора, ритмические повторы на синтаксическом, фонетическом, лексическом уровне, тавтологические рифмы в творчестве Хармса – обо всем этом профессионально и интересно говорится в книге из серии ЖЗЛ, основанной еще в 1890 году Ф.Павленковым и продолженной в 1933-м М.Горьким. Вслед за автором приведем слова Даниила Хармса: «Когда я пишу стихи, то самым главным мне кажется не идея, не содержание и не форма, и не туманное «качество», а нечто еще более туманное и непонятное рационалистическому уму /…/ - чистота порядка» (с.271). Он стремится к этой чистоте, пишет трудно, у него бывают перерывы в работе, но продолжает кредо Малевича: главное в искусстве – не останавливаться, и Хармс стремится не к уже выработанному другими совершенству, а продолжает поиски, делая слово настолько действенным, чтобы строкой можно было разбить окно. 
Человеческую же сущность Хармса лучше всего передают слова Н.Харджиева: «… он был человек бескорыстный, настоящий инопланетянин. Такие люди, как Хармс, рождаются очень редко» (с.145). И распознав в нем исключительную личность, власти жестоко расправились с ним, и если первый арест он пережил, то во время второго, в какой-то мере им самим и спровоцированного, умер в тюремной больнице на 37-м году жизни. Его прозу высоко ценила Анна Ахматова, как новаторскую: человек может выйти на улицу и полететь по воздуху, ни у кого не летит, а него может полететь. Ахматова постигала его своей гениальной художнической интуицией, что давалось лишь немногим. Не потому ли Хармс записал в 1936 году в своей «Голубой тетради»: «Всякая мудрость хороша, если ее кто-нибудь понял. Непонятная мудрость может запылиться» (с.377). Книга А.Кобринского любовно и бережно преподносит читателю эту мудрость, основу той «чистоты порядка», к которой неустанно стремился Даниил Хармс.