Цель скитаний возвращения слова П. Вайля Дон-Амина

 «
М. Книга 1991

Дон-Аминадо – псевдоним Аминада Петровича Шполянского (1885-1957), известность и популярность которого была бесспорно признана читателем не только в России, но и на Западе, где поэт-сатирик, журналист и мемуарист провел вторую половину жизненного и творческого пути. «Поезд на третьем пути» вернулся к российскому читателю уже после смерти автора, чтобы поведать о том, чем жила родина в предреволюционное десятилетие и как складывалась судьба русской эмиграции в 20-30-е годы прошлого века. Книгу можно рекомендовать любителям художественно-публицистического эссе, насыщенного именами, названиями, событиями. Каждая глава – это отдельное повествование, где даются меткие характеристики, искрометные определения и подчас иронически-язвительные психологические портреты. Как это ни покажется странным, у писателя нет искушения говорить о себе, своей личной жизни, радостях и горестях, победах и поражениях, для него главное – передать атмосферу тех лет, полную парадоксов и искреннего вдохновения, жертвенности и амбиций, игры на публику и внутреннего недовольства. Можно позавидовать диапазону знакомств и дружеского общения Дон-Аминадо. Он присутствовал на похоронах Льва Толстого, поддерживал близкие отношения с Буниным и Цветаевой, контактировал с Бальмонтом, Шаляпиным, А.Толстым, Тэффи и многими другими выдающимися людьми. Это ему писала Марина Цветаева: «Вы –своим даром – роскошничаете», «вы совершенно замечательный поэт», «я вам непрерывно рукоплещу…» и другие лестные строки. Тем не менее Дон-Аминадо о своих поклонниках (менее именитых, разумеется) пишет с иронией, чужд бахвальства и умеет тактично, со стороны преподносить увиденное. Немного смущает огромное количество незнакомых имен, названий газет и журналов, но это, наверное, послужит отличным архивным материалом для историков и научных трудов вообще.
Жизненная география писателя в России такова: Новоград, Одесса, Москва; затем в основном Франция. Гимназические годы в Новограде, когда все были влюблены в любовь как таковую, и «любовь до гроба» быстро таяла подобно зыбким осенним сумеркам; университетские годы в Одессе, где «…работали черномазые грузчики /…/ буйно гуляли, с бранью, криком, кровью и поножовщиной», а в театре выступали как свои, так и итальянские оперные дивы, и горожане гордились местными достопримечательностями (к их числу принадлежала и пивная Брунса). И здесь молодой Иван Бунин с удивительным артистизмом пародировал известного в те времена поэта Федорова, так что «присутствовавшие надрывали животики». Однако профессиональная деятельность писателя развивалась уже в Москве, в атмосфере богемной и одновременно трудовой. Он был корреспондентом многих газет и в качестве такового приобрел пропуск на похороны Льва Толстого. Удивительная особенность прозы художника – ни одной лишней строки, все продумано до мелочей и тем не менее создается впечатление стремительного выброса лавы впечатлений, метафор, сравнений. Быт Москвы с бесчисленными ресторанами и чайными, обильной, вкусной и дешевой едой, так что даже извозчики могли себе позволить расслабиться и вкусить благ земных, «роскошь человеческого общения» - все это реалии предреволюционной жизни, которую автор вспоминает с ностальгией, но без излишней патетической прочувствованности. Но вот он едет на похороны Толстого, и «все было неправдоподобно, просто, чинно, бесшумно». И сухонький старичок в гробу, с маленьким восковым лицом и редкой бородкой, с тихим и мирным выражением лица напоминал «гиганта, иконоборца, громовержца» лишь темными, густыми, нависшими бровями. И мужик яснополянский, недовольный не смертью Толстого, а тем, что приказчик его лишил обещанной графиней «трешки на рыло» и выдал всего по полтиннику. В то же время как трогательно хвалит сторож кладбища студентов, пересадивших на могилу гения березу из университетского парка: - Березка вырастет, станет шуршать листьями над могилою, а корнями к усопшему дотянется… Это упокойничку так мило. (с.96)
Если старомосковский быт, описание давно отошедшей в прошлое жизни порой напоминает очерки Гиляровского, то щедро разбросанные по мемуарам характеристики Д.-А. остры и метки необычайно. Вот образец убийственной иронии – «чистокровный ариец русско-татарских кровей». И по контрасту – «в ореоле молодой славы, в воздушной легкости движений и полетов, в отрыве от земли, во всем этом безмерном вознесении – была какая-то мечта и обреченность» (это о В.Нижинском).
Мы не всегда склонны соглашаться с оценками Дона-Аминадо. Он может восхищаться приторными сентиментальными строками, но никак не воспринимать удивительного искусства А.Вертинского, назвав его выступления «холодной истерикой»; растроганно писать о Милюкове и уничижительно о Дм.Мережковском и З.Гиппиус. Человек и художник в писателе не всегда находятся в гармонии, потому излишне говорить о беспристрастности, впрочем, это касается любых мемуаров. Зато как точно высвечен Вл.Ходасевич, сколь неоднозначна колоритная фигура Ал.Толстого, щедро одаренного талантом вперемешку с цинизмом и приспособленчеством. Как чуточку комически величественен Ф.Шаляпин, чуть было не уговоривший нашего автора написать либретто к опере «Алеко» Рахманинова. А как своеобразно он определил условия создания русской парижской газеты «Последние новости», которые вышли в свет в 20-м году и просуществовали 20 лет. «Оставалось найти издателей. Профессионального опыта от них не требовалось. Нужны были иные качества, склонности, свойства. Легкий характер, легкие деньги, и, в крайнем случае, готовность на самоубийство». (с.243). Роскошный набор, не так ли? Саркастически пишет Дон-Аминадо и о смешных и «чудовищно-нелепых» претензиях бывших камергеров и «всего Двора», мечтавших «на белом коне и лихим галопом вернуться в Россию». И тут уместно вспомнить слова Жака Превера: «Иногда революция – греза, иногда – религия, но всегда – кошмар». История не допустит вытирать «окровавленные ноги о половик Славы».
Некоторой горестной натужностью звучат уверения Д.-А. (кого он уверяет – не себя ли?), что писатель в равной степени продуктивно и талантливо может творить в любой стране, и на чужой земле не хуже, чем на родине; приводятся хрестоматийные справки о том, кем и что написано на чужбине, но это скорее осадок от недовоплощенности – человеческой и творческой.
«Поезд на третьем пути» не претендует на правильность причинно-следственных связей, это не учебное пособие, а яркая, пылкая, живая и по-своему четко увиденная панорама всего, чему был свидетелем незаурядный, вдохновенный и хлестко-саркастичный певец своего времени и пространства. Жаль, что дань достоинствам писателя приходится отдавать спустя много десятилетий после его смерти. Но «рукописи не горят», сквозь толщу лет прочитываются с неизменным признанием, и мудрость некогда неподражаемо популярного художника уже не рискует запылиться.