Схлопочи за всё хорошее

— Здравствуйте.
Крупная женщина, держа двумя пальцами за уголок,  внесла в кабинет прозрачную папочку. В папочке распластались рентгеновский снимок и листки амбулаторной карточки, на каких пишут в городском травмпункте, который в детской поликлинике обычно называли взрослым. На холёном лице мелькнула и тут же исчезла заискивающая улыбка.
— Садитесь, — не поднимая головы, указал рукой на стул Антон Викторович, травматолог детской поликлиники, и продолжил торопливо дописывать в амбулаторной карточке только что вышедшего из кабинета больного. Так торопился, что, случись через неделю прочитать записи, сам не понял бы, что написал.  — Здравствуйте.
Женщина села, мгновение помолчала, и, не желая ждать, когда доктор закончит ненужную ей писанину, заговорила, удерживая папочку с документами на отлёте, как великосветские дамы держат модные папироски с длинными мундштуками:
— Мы лечились в травмпункте...
Умолкла, обиженно поджав губы на невнимание врача, не закончив фразы.
Антон Викторович подписался закорючкой, бросил карточку на стол медсестры, чтобы та оформила статталон и прочую отчётность, взял у женщины папочку с документами.
Крупнотелая посетительница сидела, будто директриса за начальским столом — спина прямая, посадка головы гордая, выражение лица властное, даже несколько пренебрежительное.
Антону Викторовичу её властность и посадка были абсолютно безразличны. Он устал и от властных, и от требовательных, и от истеричных, и от плаксивых… За двадцать пять лет работы насмотрелся на всяких.
Нет, на детей-пациентов это безразличие не  распространялось. Зашивая рану или поправляя перелом, Антон Викторович старался сделать ребёнку стопроцентное обезболивание. Более того, он приучил медсестру говорить не «укол», а «обезболивание», не «зашивать», а «накладывать лигатуры» — чтобы порезанные и поломанные дети до начала процедуры не накручивали себе страха из-за ожидаемых болезненным процедур.
А мамашки его утомили. И с утверждением начальства, что мать больного ребёнка — сама больная, он был согласен только отчасти. Пусть болеет своим ребёнком — для себя. Но пусть не терзает врача претензиями по поводу бардака в здравоохранении города, области и в стране вообще. От рядового врача этот грандиозный бардак не зависит.
 Антон Викторович вытащил документы из папочки, взглянул в травмпунктовскую карточку. Одна запись, другая, третья… Были на приёме у врача три раза.
— Ну и долечивались бы там, — Антон Викторович ревностью не страдал, если больные лечились у других докторов. Наверняка «блатная», судя по спеси и «экстерьеру», подумал он.
До конца работы оставалось немного времени, и Антон Викторович уже изрядно устал от десятков выяснений обстоятельств травм, рассказов о предыдущем лечении капустными листами, компрессами с мочой  и прочими чудесными способами, извлечёнными читателями из газеты «Ваше здоровье».
Он взял рентгеновский снимок, вскинул на «солнцескоп» – на свет окна. Так… Голеностопный сустав… Лодыжки целые, большеберцовая кость целая… Часть пятки в боковой проекции… Контуры непрерывные, но вот здесь что-то вроде как…
Взял лупу, рассмотрел снимок через лупу. Похоже на нарушение кортикального слоя, но не стопроцентно. Жалко, прямой проекции нет.
Из гипсовой через полуоткрытую дверь доносились негромкие женские голоса. Молодая женщина, работавшая санитаркой в травматологическом кабинете, недорого обшивала поликлинических сотрудников. Поликлиническая кутюрье, так сказать…  Несколько минут назад к ней вошли врач и сестра гинекологического кабинета с пакетами в руках. Вероятно, обсуждали модели для пошива. 
Антон Викторович вернулся к амбулаторной карточке. Что здесь? Ага… Оступился, боль в голеностопном суставе… Эпифизеолиз большеберцовой кости.
Взял снимок ещё раз. Вгляделся в картинку через лупу с пристрастием. Нет, данных за эпифизеолиз нет.
Повернулся к женщине.
— Нам посоветовали обратиться за консультацией к вам, как к хорошему специалисту по детской травме, — сказала женщина так, будто у нерадивого подчинённого требовала отчёта за провинность: «Ну и как вы, мол, объясните свой проступок?»
— А ребёнок где? — спросил Антон Викторович. Снова вернулся к амбулаторной карточке. «Жалобы… Гипсовая лонгета…». — Ребёнок в гипсе?
— Мальчик на втором этаже, у педиатра. Я не стала его поднимать на четвёртый этаж… В гипсе ему тяжело передвигаться. Что вы скажете насчёт травмы?
Антон Викторович вздохнул, пожал плечами.
— Лифт у нас работает, так что не особо тяжело…
Женщина проигнорировала замечание и повторила вопрос:
— Что вы скажете насчёт травмы?
— Что можно сказать, не видя больного?
— Но у вас же снимок! – слегка возмутилась женщина.
— На снимке я не вижу костной патологии.
Чуть улыбнувшись, Антон Викторович развёл руками. Извиняйте, мол, барыня.
Он вспомнил, как несколько лет назад, так же, в конце рабочего дня, когда поток больных уже иссяк, к нему в кабинет заскочила женщина с ребёнком лет четырёх на руках.
— Доктор, я понимаю, что зашла не в тот кабинет, — затараторила женщина, хитро стреляя глазами по кабинету. — Но мы стоим у двери хирурга уже минут пятнадцать, а его всё нет и нет, а нам надо на процедуры, если мы опоздаем, там знаете какие сердитые все! Обгавкают — и не скажут за что! Снимите нам, пожалуйста, повязку!
Антон Викторович наклонил голову и поморщился. Ему было неприятно, что про коллег говорили, что они «обгавкают». К тому же он минут пять назад ходил в хирургический кабинет, врач с медсестрой были на месте. А буквально минуту назад хирургическая медсестра зашла за его сестрой и они пошли к главной сестре получить медикаменты на завтрашний день. Но больных у него не было, и он кивнул: не против, мол, могу снять, коли хирург отлучился.
— Только вы повязку размочите, пожалуйста, а то бинты прилипли к ране, а все так отдирают бинты, прямо по живому, никакой жалости к детишкам… — продолжила тараторить женщина, оговаривая условия снятия повязки.
Антон Викторович готов был и размочить повязку, спешить некуда. Он шевельнул рукой, собираясь пригласить женщину в перевязочную.
— Нет, ну не трудно же размочить повязку, — опередила его потоком слов женщина. – Что, фурацилина, что ли, жалко? Он же копейки стоит!
Антон Викторович поднял руку в останавливающем жесте, собираясь сказать, что фурацилина ему не жалко, что намочит он повязку, и пусть мама с ребёнком хоть до вечера сидят, размокают…
— Не хотите отмочить повязку?! — возмутилась женщина. — Врачи называется! Никакой жалости к детям! Да вам только скотину резать! Ну и не надо мне от вас ничего, обойдусь!
Женщина подхватила ребёнка и вихрем умчалась из кабинета, хрястнув на прощание дверью.
Антон Викторович глубоко вдохнул, молча воздел руки к небу и с тяжёлым пристаныванием выдохнул. Качнул головой, раздумывая о бешеных мамашах…
Через несколько минут зазвонил телефон. Антон Викторович поднял трубку.
— Алло.
— Антон Викторович! – услышал он возмущённый женский голос. – Зачем вы своим больным велите перед УВЧ снимать повязки? Зачем беспокоить больных —  УВЧ мы делаем через повязки!
Антон Викторович сначала удивился, но потом догадался, что та мамашка уже примчалась в кабинет физиотерапевта… И возмутился. Больная не его, отлаяла она его незаслуженно, пожаловалась совершенно не о том, и врач физиотерапевт его отчитала не за его больного и не за его грехи… Он открыл рот, чтобы высказать всё это… Но в трубке уже звучали гудки.
И сегодня очередной «наезд» — напористо, с претензиями, хотя он этим ребёнком и не занимался.
— Вы хотите сказать, ребёнка загипсовали зря? — угрожающе спросила женщина. — Мы лечимся у Светланы Васильевны, — предупредила она и оценивающе посмотрела на Антон Викторовича.
— Я ничего не имею против Светланы Васильевны, — успокоил женщину Антон Викторович. — А что хотел сказать, сказал.
Светлана Васильевна... Она работала в травмпункте ортопедом и цену себе знала… В прямом и переносном значении этого слова. Антон Викторович улыбнулся. На дежурствах, конечно, встречалась с переломами взрослых. Ещё реже встречалась с детскими переломами. А детские переломы — это… Детскую травму даже опытные взрослые травматологи опасаются!
— Что вы всё усмехаетесь? — возмутилась женщина. — Я что-то смешное говорю?
— Я не усмехаюсь, я улыбаюсь. И не вы тому причина. Другим больше не нравится, когда врач мрачный.
— В травмпункте сказали, что есть перелом. Вы говорите, что нету перелома...
— Я не говорю, что у ребёнка нет перелома, — сделал «каменное лицо» Антон Викторович, согласно пожеланию посетительницы. —  Я говорю, что на снимке не вижу перелома.
— Это как… — глаза женщины остекленели от непонимания.
— Ну… — Антон Викторович вздохнул. Он понял, что объяснять что-либо женщине бессмысленно. По любому вопросу у сегодняшней посетительницы, как у истинной «демократки», похоже, всегда два мнения: одно — её, другое — дурацкое. — Иногда небольшие трещины на снимке не видны. Не осмотрев ребёнка, мне трудно сделать определённое заключение.
— Вы хотите сказать, что надо снимать гипс? – скептически, с претензией спросила женщина.
— Я не хочу сказать, что надо снимать гипс.
— А как же вы хотите... делать своё заключение?! И что вы, вообще, хотите?! — возмутилась женщина, будто врач-попрошайка пришёл к ней в кабинет и требовал чего-то, ему не положенного.
— Я ничего не хочу, — терпеливо объяснял Антон Викторович. — Вы лечились у врача травмпункта. Он осмотрел ребёнка и загипсовал его ногу. Значит, были на то основания. А я всего лишь говорю, что на снимке не вижу переломов. Сказать что-то определённое смогу, лишь осмотрев ногу без гипса.
— И скажете, что там нет перелома, — пренебрежительно утвердила женщина.
— Если клиники перелома нет, скажу. Но, возможно, там на самом деле есть перелом, не видимый на снимке.
— Что-то я вас не пойму! Так снимать гипс или не снимать? — недовольство женщины росло.
— Решайте сами. Если доверяете врачу из травмпункта, выполняйте его рекомендации, продолжайте ходить в гипсе. Если хотите узнать моё мнение... Мне надо осмотреть ребёнка. Решайте сами…
— Да уж нет! — с оскорблённым видом женщина решительно прервала Антон Викторовича. — Вы врач, вы и решайте!
Антон Викторович молча пожал плечами.
— В общем, так! — выдержав паузу, женщина резко встала, выдернула из рук Антона Викторовича документы. — Я поняла, чего вы от меня добиваетесь. Не выйдет. Не выйдет!
Она потрясла в воздухе бумагами и с видом человека, оскорблённого в наисвятейших чувствах, гордо покинула кабинет.
Антон Викторович недоумевающе покачал головой, тяжело вздохнул, посидел некоторое время неподвижно, подождал, пока тень неприятной посетительницы и неприятные эмоции, принесённые ею, утекут вслед за хозяйкой,  взглянул на медсестру:
— Ты поняла, чего я от неё добивался?
— Ну их к чёрту! — устало, без злости отнекнулась медсестра. — Надоели они все!
—  Может, чего сексуального? – пошутила гинеколог из гипсовой.
Женщины рассмеялись.
— От этой?  Генеральши на пенсии?!
Антон Викторович отмахнулся, изобразив испуг.
«Странный народ, — думал Антон Викторович. — Пришла ко мне на консультацию, потому что ей меня посоветовали. Я высказал своё мнение, которое оказалось не таким, какого она ожидала. Вместо того, чтобы принять к сведению мнение рекомендованного ей «хорошего специалиста», она на этого «хорошего специалиста» оскорбляется… Да ещё и обвиняет то ли в вымогательстве взятки, то ли ещё в чём. Нормальные люди за консультацию хорошему специалисту деньги платят…»
Как всё надоело!
Недавно прочитал в медицинском журнале о синдроме профессионального выгорания. Или что-то в этом роде. Есть на Западе такой термин. Это у нас нет ни вьетнамского синдрома, который американцы лечат на самом серьёзном уровне, ни синдрома безработного… А уж тем более, ни чеченского синдрома, ни афганского, когда молодёжь с войны возвращается с искалеченными душами… И синдрома профессионального выгорания у нас нет, когда из-за перенагрузки, из-за смешной зарплаты ниже прожиточного минимума, из-за постоянного гавканья начальства и претензий пациентов или их родителей так всё обрыдло!..
Чтобы получать, сколько получает какая-нибудь мотальщица на заводе, надо работать на две ставки. Потому что на ставку жить невозможно…
Знакомый главный инженер с мясокомбината смеётся: «На черта тебе твоя поликлиника с пособием по безработице вместо зарплаты? Переходи к нам, туши разделывать. Зарплату в пять раз больше гарантирую! Ножом работать ты умеешь!»
Как всё надоело!
Недавно гинеколог умер. Сорок шесть лет мужику. Было. После тяжёлого ночного дежурства, отработав день, отдыхал на даче. «На даче»… «Отдыхал»…. Наотдыхался лопатой — картошку сажал. Сел на велосипед, с дачи не выехал, упал. Дочь думала, отец шутит. Прибежала жена, тоже врач. Искусственное дыхание, закрытый массаж сердца… Так пыталась раздышать мужа, что зуб себе выбила. Обширный инфаркт миокарда, несовместимый с жизнью.
Года два назад хирург из заводской поликлиники умер. Пятьдесят два года мужику было. До этого — психиатр, в сорок девять лет. До него — детский хирург из стационара, тоже до пятидесяти не дожил. Жаловался коллегам, что устал запредельно… Две дочери школьницы остались. От доброй медицины сироты даже бесплатного здравоохранения теперь не добьются…
Нет, те врачи, которые пьют, дольше живут. Встретил как-то коллегу из стационара на улице. Остановились. Лицо морщинистое, глаза тусклые…
— Пью, — говорит. — Всё пью, что принесут: коньяк, водку, вино, пиво… Водкой им дешевле «отблагодарить», чем деньгами! Каждый день пью… А не пить — свихнёшься!

***


Недели через три в кабинет к Антону Викторовичу вошёл мальчик лет десяти. Тощеватый, скромный интеллигент. Без очков, правда. Поздоровался, сильно прихрамывая, прошёл к столу, сел.
— Мне нужна справка в школу.
Антон Викторович посмотрел на мальчика. Нет, такой у него не лечился.
— А что случилось?
— Я лечился во взрослом травмпункте, у нас там врач знакомая. Она гипс сняла, а за освобождением от физкультуры послала к вам.
Мальчик подал доктору прозрачную папочку, в которой лежала знакомая Антону Викторовичу амбулаторная карточка и два рентгеновских снимка.
Антон Викторович развернул карточку. Да, «эпифизеолиз большеберцовой кости», травма месяц назад, «гипс снят…».
— Дай-ка ногу посмотреть…
Мальчик снял носок, подтянул штанину повыше.
Так… Небольшая припухлость в области лодыжки — похоже на повреждение связок. Эпиметафиз безболезненный... А почему мальчик так сильно хромает?
Антон Викторович потрогал пятку. Мальчик зашипел от боли. Понятно. Перелом пяточной кости. Месяц прошёл, а пятка болит. Поломанную пятку в гипсе надо держать полтора-два месяца. Неужели коллега не видела, что пятка такая болезненная? А что на снимке? На первичном снимке явного перелома не видно, но есть подозрения. На повторном снимке видно всё, кроме пяточной кости. Коллега фотографировала «свой любимый»  несуществующий эпифизеолиз.
— А доктор твою пятку смотрела?
— Нет. Тётя Света сняла гипс, посмотрела контрольный снимок и сказала, что всё срослось. И послала к вам за освобождением от физкультуры.
«Сама, что ли, не могла бумажку написать! — рассердился на коллегу Антон Викторович. — Гоняет пацана!»
— Дело в том, что… — Антон Викторович запнулся. Сказать мальчику, что его «тётя Света» прошляпила перелом пяточной кости и ему надо ещё месяц ходить в гипсе, значит дискредитировать коллегу — «тётю Свету». Загипсовать молча? А как отреагирует на самовольство доктора его агрессивная маманька? Не гипсовать, значит допустить смещение пяточной кости… Надо приглашать скандальную генеральшу — по закону все манипуляции детям делают с разрешения родителей.
Антон Викторович вздохнул. Подумав, взял листок бумаги, написал: «Я по-прежнему не вижу у мальчика повреждения большеберцовой кости. Осмотрев ногу без гипса, нахожу перелом пяточной кости. Требуется наложение гипсовой повязки». Написал внизу свою фамилию.
— Справку мы тебе напишем, это не проблема. Надо будет — две напишем, хоть я, хоть тётя Света. Пятка у тебя болит?
— Болит, — сморщившись, искренне пожаловался мальчик.
— Пусть придёт мама, мне надо обсудить с ней кое-что насчёт твоей пятки. Я ей записку вот написал, передашь…

***
На следующий день, часов в десять, дама вошла в кабинет.
— Здравствуйте. Вы мне тут что-то написали… — произнесла она саркастически и подняла вверх за угол всё ту же прозрачную папочку, в которой просвечивала текстом записка Антон Викторовича.
С недовольным, даже презрительным лицом села на стул у двери, держа папочку за угол на отлёте, как нечто, унижающее её высокородное достоинство.  Что вы, мол, тут, писульки пишете, меня от важных дел отвлекаете!
Антон Викторович поздоровался.
— Как я и предполагал в первую нашу встречу, эпифизеолиза большеберцовой кости у мальчика нет…
— Что вы хотите сказать… Нас не один доктор смотрел! — женщина пренебрежительно поджала губы.
«Вот мигера! – подумал Антон Викторович. — Если ты меня презираешь, лечись у «тёти Светы»! За каким чёртом припёрлась к врачу, которому не доверяешь?»
Антон Викторович сдержал улыбку, памятуя о нелюбви посетительницы к весёлым докторам, пожал плечами.
— При эпифизеолизах большеберцовой кости болит кость над голеностопным суставом. А у вашего мальчика сильно болит пятка. Опухшая, он на неё наступать толком не может.
— Да… — невольно согласилась женщина.
— У мальчика, без сомнения, перелом пяточной кости. Ему в гипсе ходить ещё недели три-четыре. Приводите мальчика, загипсуем, если вы не против.
Женщина сидела молча. По застывшему лицу было видно, что она не понимает, о чём ей только что сказал врач.
— Кстати,  поясните мне, пожалуйста, — не сдержал улыбки Антон Викторович и отвернулся к окну. — Покидая кабинет в первый раз, вы сказали, что я от вас чего-то добивался… Мне любопытно, чего я от вас добивался?
Изобразив наивность, он вопросительно посмотрел на женщину.
Генеральшу будто одномоментно накачали чем-то бордовым.
— Да как вы со мной разговариваете?! — громко возмутилась она, приняв позу оскорблённой гордости. — Да я с вами буду разговаривать только через адвоката!
— Странный вы человек, — хмыкнул Антон Викторович. — Пришли ко мне за советом — и воспринимаете моё мнение, как оскорбление. Хотите, чтобы я  квалифицированно осмотрел и проконсультировал вашего ребёнка, но разговаривать грозите через адвоката. Считаете такую форму общения с врачом нормальной?
— Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне?!
«Надо начальство звать, от греха подальше», — подумал Антон Викторович. Он спокойно встал и пошёл к двери.
— Подождите немного, — попросил женщину, проходя мимо.
Очи женщины изрыгнули пламя.
В коридоре Антон Викторович наткнулся на заведующую отделением.
— Татьяна Александровна, пойдёмте ко мне в кабинет, там у меня мамашка какая-то… странная.
— Чем же она странная? – усмехнулась заведующая.
— Да… — неопределённо покрутил рукой Антон Викторович. — Пойдёмте, сами посмотрите.
— Это заведующая отделением, Татьяна Александровна, — представил скандальной посетительнице заведующую Антон Викторович, когда они возвратились в кабинет.
— Здравствуйте, Татьяна Александровна, — довольно добро поздоровалась женщина.
Антон Викторовичу показалось, что скандалистка знает заведующую.
— Что за проблемы? — спросила заведующая, ответив на приветствие.
— Да вот… Женщина принесла снимки на консультацию. Я высказал своё мнение. Теперь она грозит со мной через адвоката разговаривать, — усмехнулся Антон Викторович.
Заведующая непонимающе смотрела на женщину.
— Да он меня тут матом укрыл! — вдруг выдала голосом базарной бабы женщина.
— Поимейте совесть, гражданка! — не выдержала молчавшая до сих пор медсестра. — Я ведь тоже здесь сидела и всё слышала! Ни о каком мате и речи не может быть!
— Ну… Я немного утрирую. Чуть не укрыл! И разговаривал грубо! — пошла на попятную женщина.
— И грубости не было! Доктор разговаривал с вами спокойно, в полголоса. Как только у него терпения хватило? А вы скандалите и говорите на повышенных тонах! А мы вашу грубость выслушивать должны…
— Это не грубость… Я привыкла так разговаривать на работе, — ещё немного сбавила «обороты» женщина. — Меня уже не переделаешь. Возраст не тот.
— А у меня тот, — усмехнулся Антон Викторович.  — Мне всего-то пятьдесят лет.
— Нет, ну, я хотела по доброму… — вновь начала набирать пары женщина. — Я пришла к вам, вы придёте ко мне… Я работаю в пенсионном фонде — вы же всё равно придёте ко мне! Я вас запомню! — произнесла женщина так, как пацаны во дворе грозят друг другу: «Ну, я тебе это припомню!»
— Мне на пенсию через десять лет… — усмехнулся Антон Викторович. — Неужели все десять лет будете помнить обо мне?
— Нет, вы поглядите, как он со мной разговаривает! — снова взорвалась женщина.
— В общем, так… — Антону Викторовичу осточертела канитель с «высокородной» начальницей из пенсионного фонда. — Своё мнение по поводу перелома я высказал. Учитывая, что женщина хочет разговаривать со мной только через адвоката, что в течение десяти лет будет помнить меня и не забудет мои «заслуги» при оформлении пенсии, считаю, что мне, как специалисту, доверия с её стороны нет. А значит, я не имею морального права заниматься лечением её ребёнка. Пусть расскажет о моих замечаниях врачу, у которого они лечились до сих пор, и пусть примут совместное решение с тем доктором, которому она доверяет… Могу написать протокол совместной консультации... с заведующей отделением.
Женщина вдруг разрыдалась и выскочила из кабинета.
Заведующая отделением укоризненно посмотрела на Антона Викторовича и неторопливо вышла следом.
— Во даёт! — удивился Антон Викторович. — Я её матом обложил! Юный матерщинник... пятидесяти лет!
— Вот наглая! — возмутилась медсестра. — А если бы меня не было? Точно бы вас обвинили…
Зазвонил телефон. Секретарша приглашала Антона Викторовича «на ковёр» в кабинет завполиклиникой.
В кабинете сидели обе заведующие и заплаканная женщина-скандалистка.
— Да хватит тебе, Вер! – грубовато успокаивала завполиклиникой скандалистку. — Что у вас там получилось? — довольно сердито спросила она Антона Викторовича.
Антон Викторович начал подробно рассказывать, как женщина пришла к нему первый раз, с каким непониманием ушла, что есть расхождение диагноза, что…
— Да я в курсе, мне всё рассказали уже, — поморщилась заведующая.
— Я бы хотел  рассказать свою версию, — усмехнулся Антон Викторович, не раз страдавший от правила начальства, по которому «в жалобе пациента всегда виноват врач».
Когда Антон Викторович дошёл до момента, где женщина обвинила его в «употреблении нецензурных выражений», «Вера» не выдержала:
— Ну всё переврал! Ну всё переврал!
И далее сопровождала этими возгласами почти каждую фразу Антона Викторовича.
— Странный человек! — удивился Антон Викторович. — Я не вижу явного перелома на снимке — она мне не верит. Осмотрев ребёнка, я диагностирую перелом, который никто не видел — она меня обкладывает ложью, что я на неё матом ругался… Она хочет, чтобы я проконсультировал её ребёнка  — и грозит разговаривать со мной через адвоката… Она лечила своего ребёнка в травмпункте у знакомого врача... Так пусть и заканчивает лечение там!
— То есть, вы отказываете в помощи моему ребёнку?! — вновь воспылала гневом скандалистка.
Антон в восхищённом удивлении хлопнул себя ладонями по бёдрам. 
— Бесподобно! Можете подключать адвоката.
И удивился:
— Неужели вы десять лет, до моей пенсии, будете помнить мои прегрешения? Мне остаётся лишь надеяться, что за десять лет или царь помрёт, или осёл сдохнет.
— Вы… отказываетесь… принять… моего… ребёнка?! — «оттелеграфировала» красная от бешенства «Вера».
— Вера, ну успокойся, ну чего ты… — сочувствовала ей заведующая поликлиникой, сжигая взглядом строптивого доктора.
«Она же пенсию у неё оформляла, — вспомнил Антон Викторович возраст заведующей поликлиникой, — а завотделением готовится к пенсии…»
— В карточке нет описания рентгеновского снимка, — Антон Викторович встал, собираясь уходить из кабинета. — Если рентгенолог напишет, что есть перелом, мы ребёнку сделаем гипсовую повязку... Если родительница не будет против.

***
Ни «генеральши», ни её сына у Антона Викторовича на приёме больше не было.

***

Месяца через два Антон Викторович проезжал мимо травмпункта и решил полюбопытствовать о судьбе скандалистки и её ребёнка.
— Светлана Васильевна, — обратился он к доктору, у которой лечился сын «генеральши», — была у меня на консультации твоя знакомая, что ли… Скандальная очень. Я подозревал у мальчика перелом пяточной кости…
— А! – отмахнулась Светлана Васильевна. – Это у неё характер такой! Она со всеми скандалила… И мэру жаловалась, и у главврача города была, и в приёмной депутата… Да ты не бойся, в суд на тебя она не подаст, пошумит и успокоится. Нет там никакого перелома…