О роли личности

Конец 50-х начало 60-х годов прошлого века. Страна уже залечила военные раны и глава государства, облачившись в широченные портки,  да рубаху писанку, временами отвлекаясь на разборки с педерастами, уверенно, семимильными шагами, вел страну к светлому будущему.

Но, как всегда, при спешке, что-то  да теряется по дороге. Не пройдя  и полпути к коммунизму, в стране, вдруг, стала ощущаться нехватка хлеба. Домохозяйкам муку на пироги  по талонам в ЖЭКах только на светлые, народные, праздники 7-го ноября и 1-го мая выдавали, а в булочных ограничения ввели - буханку хлеба, да батон за раз в одни руки давали. Да и те не всегда в наличии были. А если что и было, то что-то такое этакое неопределенно серое  - ни хлеб, ни булка, а какой-то ржано -  пшеничный гермафродит.

Стали в народе брожения умов  происходить. Начались тихие роптания с писанием жалоб челобитий в горкомы да обкомы партии. И партия меры принимала ...

В те времена никаких таких вольностей в обеспечение населения хлебобулочными изделиями не допускалось - всё было государственно централизовано. Вот и в Питере, тогда еще Ленинграде, в каждом районе был свой хлебозавод, который и обеспечивал потребности жителей в хлебе. Ну и  прочтут в горкоме какое не то челобитье: " ... идя с работы, не мог купить хлеба. Пришлось щи хлебать с таком, что не есть хорошо", опечалятся и вызвав директора хлеба завода начнут на нём Камасутру отрабатывать. А тот, пот с лысины утирая, взмолится: « Товарищи! Товарищи! Так с чего ж  хлеб-то печь, если фонды и на две трети не обеспечены? Ни то, что масла там, сахара, да яиц не хватает, а и самой муки недостаток, а та, что получаем низкого качества. " А на него за эти слова еще пуще набросятся: « Ах, ты такой сякой, ты еще нам, товарищам по партии, врать удумал?! Вот почему в Балтийском* районе, при тех же фондах, всё есть? А?! А ну ступай, безобразник, да за дело принимайся - изыскивай внутренние резервы".

Нда … Тот хлебозавод у всех, имевших отношение к хлебовыпечке, как кость в горле был. Директорствовал там тихий пьяница,фронтовик орденоносец, но он, по сути дела, только штаны в кабинете и протирал – толку от него было ноль целых, хрен десятых, а всё производство держалось на неком Шлёме Гершовиче. Был он уже хорошо пенсионного возраста, работал на заводе с незапамятных, вроде бы даже и дореволюционных, времён  и при какой  должности состоял уже никто толком, и сказать не мог. Вроде бы снабженец, а может и технолог, да и к сбыту тоже имел отношение.

Завод трудами Шлёмы Гершовича работал как швейцарские часы – всё поставлялось во время, всё свеженькое, что-то украсть при нём и думать не моги, технология соблюдалась от и до, и жители района нарадоваться не могли на изобилие в булочных. Не только хлеб да булка были на прилавках, но и калачи, бублики, булочки с маком да изюмом, пышные караваи, французские булки и багеты, хлеба – Бородинский да Карельский, Литовский с тмином, Украинский пшеничный, баранки всякие разные, сушки  …  И хоть по пятницам на прилавках и появлялась плетёная булка с маком, но всё одно бабульки крестясь  желали доброго здравия благодетелю Шлёме Гершевичу.

Но не только окрестный обыватель  был благодарен, а так же и работницы уважали своего руководителя, любовно называя его Гершович. Он знал всё и о всех , а если у кого выходила какая жизненная заковыка, то старался помочь – дитенка там в детсад устроить, лекарство какое дефицитное достать, путёвочку  в санаторий выбить. А иной раз, по отечески пожурив,  сужал  трешкой, пятеркой, до получки, какую не то растратившуюся на обнову молоденькую лимитчицу.

И всё, вроде бы, хорошо и шло, да вот только Шлёма Гершович считать-то умел, читать, можно сказать, тоже, а вот писать  …  С превеликим трудом только свою фамилию и мог вывести. Вот этот-то его недостаток и сыграл решающую роль, когда старого директора на пенсию выпроводили и поставили нового, молодого, образованного.

Увидал как Шлёма Гершович на заводу  хозяином шляется и тут же  невзлюбил его, а как прознал, что у него образования два класса еврейского казенного училища, то и порешил уволить, что  сделал с  легкостью неимоверной. По всем законам Шлёма Гершович уж давно на заслуженной пенсии пребывать должен.

Резво новый директор за реорганизацию производства взялся – еще кой кого уволил, своих  друзей  на руководящие должности пристроил и стал по стахановски, раздавая направо налево указания приказания, стремится к перевыполнению плана. Однако что – то  у него не так пошло …

Если при Шлёме Гершевиче всё потребное для производства в срок на склад поступало, то сейчас  побегать, поездить приходилось,  чтоб заполучить то, что по фондам положено. Но как бы ни крутился новый директор со товарищи, а поболе двух третий от потребного достать ну никак не удавалось, а раз так, то привычная уже премия накрылась и от коллектива в райком  кляуза поступила. Ну  его скоренько  для ознакомления с трудами Ватьсьяяна и пригласили.

После партийной выволочки, реформатор от хлебопечки, задавив в себе гордость, прямиком поехал на поклон к Шлёме Гершовичу, назад, за завод, звать.
Тот не стал чинится, а без каких либо упреков вернулся на работу и еще долгое время жители района радовались хлебобулочному изобилию.


Послесловие:  Умер Шлёма Гершович в возрасте хорошо за восемьдесят. Так как он был одиноким, то после смерти участковый с начальником ЖЭКа провели опись в его комнате коммунальной квартиры. Из мебели было только самое необходимое. В шкафу висел добротный, старомодно двубортный, бостоновый костюм , с приколотой на лацкане медалью “ За оборону Ленинграда” Во внутреннем кармане пиджака лежала сберкнижка с вкладом в 327 рублей. На этажерке лаковой шкатулкой было прикрыто шестнадцать рублей – три пятерки и один рубль. А в самой шкатулке лежала старая, черно-белая, фотография красивой девушки,несколько писем на непонятном языке и на этом же языке исписанная столбиком, скорее всего стихами,тетрадь в сафьяновом переплетё.

Наследников у Шлёмы Гершовича не нашлось, а потому,  через положенный срок, деньги ушли в доход государства. Фотография, письма и тетрадь были утеряны …

*Название района вымышлено