Остров любви... или рабы. полностью 7 глав

остров любви... или рабы
Ян Майзельс
Глава I
"ПАРЕНЬ"

"Всегда будут люди, которые утверждают, что этого нет, потому что им не пришлось испытать что-нибудь подобное. Но я говорю тебе, что это существует".

Спрыгнув на берег из легко качнувшейся лодки, я еще раз огляделся вокруг. Местечко прекрасное. Густая растительность укрывала берега острова, придавая ему жутковатую привлекательность. Еще на подходе к острову можно было разглядеть в просветы между деревьями дикие, хотя и не слишком высокие скалы другого берега. Мне думалось пожить здесь недельки две в отрыве от всякой цивилизации, занимаясь одной только рыбной ловлей, хотя я и догадывался, что стопроцентного одиночества не получится.

Упрятав лодку в зарослях и прихватив с собою рюкзак, я отправился на поиски какого-нибудь романтического ночлега типа пещеры или чего-то в этом роде. Двигался я наугад, но довольно скоро обнаружил хорошо утоптанную тропинку, уязвившую мое ощущение первопроходца. Но ничем другим человеческое присутствие не означалось, и предвкушение таинственных приключений вновь вернулось ко мне.

Внезапно мне показалось, будто в просвете леса промелькнуло голубенькое девичье платьице. Я прибавил шагу и, действительно, за одним из поворотов заметил девичью фигурку, легко и быстро ступающую по траве. Она, должно быть, еще не расслышала моих шагов и не оборачивалась. Мне тоже не хотелось окликать ее раньше времени – чтобы подольше насладиться прелестным видением. Чего-то напомнила мне ее походка, мягкая и сильная одновременно и еще как бы парящая над землей – тигра, что ли? Или, быть может, охотника за тиграми? Плотные гладкие ножки и достаточно рельефные бедра заставили бы обратить на себя внимание не только на необитаемом острове, но и в любом столичном центре. Печально только, что одна она попасть сюда никак не могла, и какой-то счастливец на этом острове наверняка уже ждет ее... Я пошел быстрее, решившись, наконец, рассмотреть ее лицо, предполагая – и зная по опыту, – что природа иногда не скупится, создавая свои шедевры. Не дойдя двух-трех шагов до свой желанной цели, я окликнул ее: "Девушка!" И тут Она обернулась...

Невообразимый ужас охватил меня. Застывшая, неподвижная маска вместо прекрасного лица. Сплюснутый нос, прижатые к щекам уши, растянутый в омерзительной гримасе рот... Чудовище молча сделало шаг в мою сторону. От шока я не мог даже сдвинуться с места. И тут же сильнейший удар в живот свалил меня на землю. Дыхание прервалось, и я, беспомощно изогнувшись, покатился в какой-то небольшой овражек. Одна лямка рюкзака при падении сползла с плеча, и, судорожно сбросив другую, не понимая, от кого и куда я бегу, задыхаясь от мистического страха, я понесся вдоль оврага. Контраст между сложившимся за минуту до этого образом "таинственной незнакомки" и представшим передо мной нелепым чудовищным ликом был столь поразителен, что и без удара потряс бы меня до основания. Ватные ноги подгибались, цеплялись за корни. Сердце выскакивало из груди... Далеко мне не убежать. И вдруг сознание как-то само собой прояснилось. Как же так? Здоровый молодой парень изо всех ног улепетывает от какой-то девчонки! Пусть даже она и страшный урод – если и это мне не померещилось в густой тени деревьев... Пусть даже она и ударила меня зачем-то – скорее всего, просто испугавшись внезапности моего появления. Удар был, конечно, чрезмерно силен для женщины, но так могло получиться и нечаянно, с испуга. Придя немного в себя, я замедлил шаги и приостановился. Никого... Сердце еще выдавало недавно пережитый испуг, ноги дрожали, и мне пришлось усесться на ближайший пенек. И тогда стыд, бесконечный муторный стыд овладел мною. Надо же было так позорно потерять самообладание! Что подумала Она при виде моего позорного бегства? Если, впрочем, и сама не бросилась со страху в другую сторону. Все ведь объяснялось очень просто: погруженная в свои мысли, идя пустынной тропинкой и неожиданно услыхав за спиной мужской голос, Она приняла меня за злоумышленника и, обратив ко мне искаженное страхом лицо, защищаясь, ткнула меня в живот, как умела, как учат иногда молодых девушек. А сама убежала...

Кусты передо мной раздвинулись, и моим глазам предстала совершенно обнаженная девушка, которая абсолютно спокойно направилась в мою сторону. Меня охватило волнение, сравнимое разве только с испытанным до этого ужасом. Лицо девушки было очень красивым, но интуитивно я сразу понял, что это Она, моя недавняя Незнакомка. Ее выдавала и замечательная "тигриная" походка, такая притягательная и чувственная для мужского взгляда. Совершенно растерявшись, я не мог сдвинуться с места. Она же подошла совсем близко, остановилась и молча протянула ко мне свои прекрасные руки. Я приподнялся, весь во власти сладостного восторга...

Но тут же адская боль откуда-то вошла и пронзила все мое тело. Я упал, потеряв на какое-то время сознание и, вдруг придя в себя, почувствовал, что кто-то сидит верхом на моей спине, связывая заломанные до резкой боли руки. Нерассуждающий страх заставил меня бешено рвануться в сторону и вверх в напрасной попытке скинуть со спины своего неожиданного врага. Но некто, жестокий и яростный, железной хваткой вцепившись в мои волосы, стал бить моей головой, лицом об узловатые корни деревьев. Изо рта, из носа хлынула кровь, в глазах потемнело... но я все еще пытался освободиться, разбитым лицом скользя по гладкой, пахучей траве, бессмысленно хватая ртом изгаженную, окровавленную землю... Еще несколько беспощадных ударов – и все было кончено. Безысходность нависла надо мной, и я обессиленно затих, роняя смешанные с кровью слезы...

А кто-то там, наверху, уже совсем спокойно связывал крепкой веревкой мои онемевшие ноги. И от необратимой тщетности любых моих усилий неожиданно пришло спокойствие. Я окончательно сдался: будь что будет... Ведь со связанными руками и ногами, даже и сбросив каким-то путем своего, без сомнения, более мощного противника, я остался бы совершенно беспомощен и беззащитен. А, судя по тому, что ноги не связали плотно друг с другом, меня, кажется, собираются куда-то вести, по крайней мере, еще на какое-то время сохранив жизнь – а там будет видно. Панический, неосмысленный страх уступил место едва ли не равнодушию.

С меня сдернули ремень, и тут же послышался треск разрываемых сильными руками брюк. Обнаженным животом я ощутил прохладу влажной травы. Голого и беззащитного, как навозного жука меня перекатили на спину. Острая боль от придавленных телом, вывернутых и связанных за спиной рук заставила меня вскрикнуть... и одновременно с этой болью пришло странное видение: надо мною склонилось прелестное, с детскими ямочками на щеках, личико молоденькой девушки. И тогда я вспомнил... Ведь болевой шок был так силен, что на время выбил из меня всякую память о предшествующих событиях. Все это время я лишь ощущал, но не видал и даже не олицетворял своего врага – и вдруг меня, распластанного на земле, буквально пронзило сознание того, что этот злой, беспощадный, безжалостно сломивший мою волю враг – юная и совершенно обнаженная девушка, восседавшая на моем животе с видом бесконечного превосходства. Стыд, боль, ужас – все это вновь заставило меня кричать и судорожно биться о землю. Я еще не мог просить о пощаде, но не мог и молчать. И тогда Она, не покидая моего живота, наклонилась, пошарила рукой по земле и, найдя там какую-то тряпку, глубоко воткнула ее в мой без умолку орущий рот. Я начал задыхаться, пытаясь языком отвести кислую тряпку от дыхательных путей, еще страшнее ощутив глубину своего бессилия, теперь уже готовый униженно молить о пощаде, – но только вращая выпученными от дикого напряжения глазами и как-то пытаясь свыкнуться с новой болью от раскоряченной челюсти. Уже не животный страх смерти владел мною, а вполне конкретное предощущение новых неимоверных мучений. Мне припомнились жуткие и пошлые рассказы о групповых изнасилованиях мужчин в женских колониях, когда изголодавшиеся по мужикам уголовницы, внезапно напав на мужчину и раздев, сексуально его возбуждают, перевязывают напряженный половой член у самого основания, тем самым не позволяя ни ему опуститься, ни нормально съэякулировать, а потом проходят всем «строем», да еще и не по разу – пока не насытятся. Можно себе представить, во что превращаются при этом изодранные и окроваиленные гениталии несчастной жертвы. Мужчины нередко становились инвалидами, если еще оставались живы после такого "удовольствия"...

Правда, Она сейчас одна, но, может, где-то на подходе еще целая банда или, возможно, Она – сексуальная маньячка, психопатка, что даже еще страшнее, так как маньяк не просто насилует, а тяготеет к сверхъизощренным формам насилия и убийства. Странно, но на меня тоже, как на этих лагерных жертв, в такой чудовищный момент напало безумное возбуждение. Желание и смерть слились воедино, и я вмиг отвердевшей, обнаженной мужскою плотью сладострастно ощущал Ее женскую плоть...

Она упруго соскочила с моего тела и, ухватив за волосы, резко потянула на себя, заставляя встать на ноги. Я замычал от боли, перевалившись кое-как на корточки и, повинуясь движениям Ее руки, с трудом встал, наконец, во весь рост. Невысокая ростом, Она, не отпуская волос, заставляла меня по-бычьи наклонять голову, одновременно сохраняя равновесие изогнутого и скованного в движениях тела. Брезгливо, как мне показалось, отшвырнув меня, Она отошла вдруг куда-то в сторону. Пока я понял лишь одно: раз Она меня подняла с земли, то насиловать пока что не собирается.

Через минуту Она возвратилась, держа в руках веревку. Все с той же брезгливой миной взглянув на низ моего живота, Она неожиданно ударила меня в лицо. Инстинктивно пытаясь прикрыть его от другого удара, я неуклюже качнулся и, теряя равновесие, повалился на колени. Она вновь вцепилась в мои волосы и, выворачивая, хлестанула железной своей ручкой еще пару раз. Медленно сочившаяся из носа соленая кровь снова хлынула из него с полной силой, сливаясь с многочисленными кровавыми ручейками из изуродованных губ. Но еще страшнее было предвкушение новых ударов...

Бессмысленное избиение пока прекратилось. Она набросила на мою шею веревочную петлю, перебросив другой конец веревки через толстый сук над моей головой. Хочет повесить? Но для чего? За что?! Впрочем, за что все остальные издевательства? Просто я попал в руки изощренной садистки, наслаждающейся мучениями своей обессиленной жертвы, в контрасте с тем, что жертва эта – мужчина, то есть существо обычно более сильное, а теперь униженное и жалкое.

Высоко подпрыгнув, изогнувшись всем своим сильным и гибким телом, Она поймала свисавший конец веревки и стала медленно тянуть его на себя. Я начал задыхаться, глаза закатились... Но, видимо, убийство пока не входило в Ее планы, просто Она хотела получить очередное удовольствие от моих страданий. Сбросив веревку с дерева и намотав ее конец на руку, Она потащила меня за собой. Идти было очень нелегко, так как Она шла, совершенно под меня не подлаживаясь, зато мне приходилось совершать мелкие семенящие шажки, старательно следя за тем, чтобы не свалиться – и тогда... Она была в двух шагах от меня – молодая, красивая... голая!

Она обернулась и, заметив то, чего нельзя было не заметить, ни слова не говоря (Она вообще еще не произнесла ни единого слова с момента нашего "знакомства" – может быть, Она глухонемая – и от этого ненавидит всех нормальных людей?), шагнула ко мне, сняла веревку с шеи и набросила ее на вызывающе торчащую из меня, единственную еще не покорившуюся часть моего тела. Подчеркнуто брезгливо, стараясь поменьше касаться моего мужского естества, Она туго перетянула веревку у основания плоти, да так, что я едва не задохнулся от боли и, конечно, не удержался бы от крика, если бы только мог...

Мы снова тронулись в путь. Идти со связанными ногами по неровностям лесной дороги было ужасно трудно: чтобы не упасть, мне приходилось постоянно останавливаться – и тогда Она резко натягивала привязь, вынуждая от непереносимой боли быстро-быстро перебирать ногами. Но иногда я все-таки падал. Она свирепо приподнимала меня за волосы, не упуская случая жестко ткнуть аккуратненьким своим кулачком в живот или лицо. Я был уже совершенно деморализован, не думал даже о том, куда и зачем меня ведут, и только с ужасом ждал очередного удара, пребывая в таком состоянии, что даже и без тряпки во рту не смог бы позвать на помощь, хотя, кажется, уже готов был просить у Нее пощады самыми унизительными словами.

Наверное, после часа такой прогулки тропинка постепенно расширилась, превратившись во вполне сносную и относительно широкую дорогу. Идти стало легче, хотя и не веселее. Она уже не оглядывалась, утратив всякий интерес к рабски семенящему за своей всемогущей повелительницей голому и избитому получеловеку, тоже, видимо, устав и желая поскорей добраться до одной ей ведомой цели. И действительно, вскоре показалась высокая, сложенная из обломков каменных пород, ограда, за которой сверкала на солнце покатая металлическая крыша. Нечто похожее на любопытство (хоть какое-то человеческое чувство!) слабо шевельнулось во мне. Мы подходили к добротным железным воротам, и два громадных пса радостно бросились Ей навстречу. Хозяйка добродушно потрепала псов за ушами и, оставив своего "гостя" наедине с собачками, вошла в дом. Звери расположились неподалеку, угрожающе рыча при малейшем моем движении, и я уже как спасения ждал появления Хозяйки.

Наконец, Она вышла из дверей в легком цветастом халатике, вся такая уютная, домашняя и женственная, держа в руках несколько больших кусков мяса. Собаки радостно завиляли хвостами и бросились к Ней. И Она кормила их из рук, ласково гладя по огромным головам и что-то негромко нашептывая, совершенно меня не замечая. Напряжение и лихорадочная дрожь в теле почти исчезли, и даже появилась какая-то надежда. На что надежда – я и сам не осознавал, но добротный, хозяйственный вид дома, простенький халатик моей Повелительницы, ласковое отношение к собакам – все это успокаивало и, странное дело, даже умиляло меня.

Хватаясь за коварную соломинку надежды, я пытался забыть о том ужасе, который еще недавно происходил не с кем-нибудь, а именно со мной, – и внутренний взор свой отводил от дурацки торчащего посреди двора голого и окровавленного мужика, с прелой, вонючей тряпкой, забитой в рот чуть ли не дыхательных путей, и от извивающейся по земле, свисающей с нижней части живота веревки...

Она опять исчезла в доме на довольно долгое время. На мое счастье, собаки насытились и, видимо, подобрев и попривыкнув ко мне, уже, казалось, не обращали на меня внимания. Разве что изредка то одна, то другая, подходила ко мне – я невольно задерживал свое шумное, судорожное дыхание, – подозрительно изучала и, успокоившись, отходила прочь. Я ощущал свое тело как сплошную ноющую и жгущую боль, хотя иногда казалось, что я уже к ней начал привыкать. Но еще более мучительной оказалась жажда. Как о самом несбыточном я мечтал сейчас о том, чтоб хотя бы прополоскать забитый тряпкой рот и обмыть окровавленное лицо.

И вот появилась Она, моя с собачками Повелительница. На этот раз на ней было длинное роскошное платье, щедро открытое на груди и плечах. Если бы не мое положение, можно было бы подумать, что Она нарочно задалась целью меня соблазнить. Она бросила короткую команду своим зверюшкам (нет, все же Она не немая!) – и одна из собак понеслась прямо на меня. Так вот какую смерть Она мне готовила!.. Но собака, подбежав и ухватив зубами конец веревки, потащила его к Хозяйке. Это произошло так быстро, что я, закоченев от столь долгого стояния, снопом рухнул на землю. Собака, зло зарычав, изо всех сил потянула за мою привязь, и опять сильнейшая боль заставила меня барахтаться на земле в тщетных попытках приподняться хотя бы на четвереньки. А собака все тащила и тащила...

Я отталкивался от земли связанными ногами, упирался в нее лбом, мешком волочился за псом, потихонечку все же перемещаясь вперед – пока не увидел прямо перед собой легкие туфельки своей Королевы. Она стояла надо мной во всем своем женском великолепии, грациозная, прекрасная и всесильная ... нет, не Королева, а Богиня! Слегка наклонившись – о, что я успел увидеть за этот краткий миг! – Она мгновенным движением вытащила из моего рта прослюнявленную тряпку. Я втягивал в себя глоток за глотком прохладный и чистый воздух свежего летнего дня... и уже готов был с собачьей благодарностью ползать перед Ней и целовать Ей ноги за Ее необычайную доброту. Как я понимал теперь собак!

Видимо, я и сделал подобное движение, ибо королевская туфелька взметнулась перед моим лицом, и острый каблучок впился в меня с такой силой, что мгновенно прикушенный язык наполнил рот перемешанной с песком соленой кровью. Ухватившись, как прежде, за мои волосы, она мощным движением приподняла меня сначала на колени, а потом и на ноги. Затем приподняла с земли веревку и свободный ее конец привязала к предназначенному, видно, для собачьей цепи железному крюку. Еще чуть-чуть подумав. Она вошла в дом и через минуту появилась с большущим кухонным ножом и еще с каким-то страшным металлическим предметом. Подойдя вплотную, Она протянула руку с ножом к моему животу, где сразу что-то похолодело и перевернулось. Не в силах справиться со своим – буквально – животным страхом, я поневоле присел на корточки, инстинктивно отдаляя ужасный момент. Однако на этот раз ничего не произошло, не было даже и "заслуженной" оплеухи. Привычным движением Она спокойно приподняла меня за волосы – и что-то металлическое щелкнуло на моей шее. Я понял: собачий ошейник! Хозяйка закрепила другой его конец на том же крюке, предварительно удалив с него веревку. Вновь подойдя ко мне с ножом в руке – теперь я уже понимал, что к чему и попытался отнестись к этому как к чему-то жутковатому, но преходящему – как в кабинете у врача. Она тем временем просто отхватила кусок веревки, укоротив ее примерно до одного метра. Значит, предстоит еще что-то новое... Но Она величественно – в своем бальном наряде – удалилась, а я, оставшись один и украдкой осмотревшись, будто совершая великое преступление, рискнул подойти к стене и чуть-чуть на нее опереться, испытав некоторое облегчение. Но мучительница моя, видимо, наблюдала за мной, так как тотчас же появилась из дверей и мимоходом, даже не взглянув на своего раба, как-то вскользь нанесла подряд два молниеносных удара ребром ладони по горлу и по животу. Я захрипел, повалившись на крыльцо и чувствуя приближение смерти...

Выждав, пока я наконец отдышусь и склонившись к самому моему лицу, Она вдруг участливо спросила: – "Больно?" И было в Ее сочувственном и нежном голосе столько доброты и женственности, что я с новой силой ощутил свою обнаженную беззащитность и застонал от приступа жгучего, бессильного стыда.

– Тебе больно? – переспросила Она тем же голосом.

– Да, – задыхаясь от унижения и от нового приступа вдруг возвратившейся боли, с неимоверным усилием выдохнул я.

– Ну, тогда давай, вставай, – ободряюще пригласила Она. И от Ее простоты я совсем очнулся от состояния рабского безразличия, в котором пребывал уже несколько часов кряду. Я увидел Ее глазами себя, здорового голого мужика, валяющегося на земле со связанными руками и ногами, и с веревкой в промежности... Мне захотелось красиво вскочить на ноги, почувствовать себя мужчиной, человеком, вопреки всем унижениям, перед этой капризной и властной, но все-таки ужасно хорошенькой девчонкой...

Я рванулся с земли... еще раз... еще... Но оказалось совершенно невозможным вот так вот сразу, со связанными конечностями, встать на ноги и по-человечески выпрямиться, – так что для начала надо было хотя бы встать на колени, то есть еще раз унизиться, и я, чувствуя на себе Ее взгляд (иронический? сочувствующий? злобный?), бестолково извивался по земле, пытаясь перевалиться на колени, используя в качестве точки опоры собственный лоб. В конце концов это мне удалось, а уж дальше встать на ноги оказалось совсем несложно. Но, выпрямившись, я уже не мог даже смотреть на Нее, полностью исчерпав все остатки мужского и человеческого достоинства во время унизительного барахтанья. Теперь я кривой длинной жердиной нелепо возвышался над своей молчаливой Властительницей, выставляя напоказ все свое мужское безобразие и одинаково страшась Ее взгляда и Ее удара.

Чуть ли не на целую голову выше Ее, я весь корчился, как припадочный, и содрогался от страха. Что-то ломалось во мне. Рушился весь мой мир, вернее, его, этого мира, уже больше не существовало, а была только Она, несущая лишь боль и страх. В Ней был сконцентрирован не просто страх смерти, а конкретный, материализованный и олицетворенный Ужас, не знающий сострадания и жалости. За внешним ангельским обличьем этого Ужаса скрывалась дьявольская бездушная машина убийства и пытки, настоящее исчадие ада. Она что-то произнесла, но в нахлынувшей только от одного звука Ее голоса очередной волне страха я уже ничего не соображал. Ей пришлось, видимо, повторить еще раз, так как в ровном, ласковом Ее голосе послышались нотки раздражения.

– Ты меня слышишь? Ты обязан стоять "смирно", когда я с тобой разговариваю. Ты обязан отвечать на мои вопросы только словами "Да, Госпожа", "Нет, Госпожа". Ты понял меня?

– Да, – прохрипел я, и почти сразу понял свою оплошность.

– Ты, я вижу, ничего не понял, – жутко произнесла Она. – Ты еще пытаешься сопротивляться, показать мне свое "Я". Но я тебе докажу, что твоего "Я" больше не существует. Я раздавлю тебя, размажу по этой стене, но ты будешь ползать и жить, может быть, еще очень долго, чтобы я могла получить полное удовольствие от этой картины.

Тут я невольно взглянул на Ее лицо. Оно было еще прекрасней в своей сатанинской изощренности, но таким беспросветно зловещим, что тоскливый, безотчетный звериный вой вдруг прорвался сквозь мои склеенные запекшейся кровью губы. Взявшись за ошейник, Она подтащила меня к стенке и, приподнявшись на носки, закрепила цепь к другому, расположенному повыше, крюку. Теперь, когда я стоял вытянувшись вдоль стены, ошейник мне почти не мешал, но стоило мне только чуть-чуть расслабится, чуть подогнув для отдыха ногу или опустив голову, как ошейник железной хваткой впивался мне в горло. И я уже не мог ни выть, ни кричать, а только напряженно, судорожно следил за каждым Ее движением. Она же, как стояла передо мной, вдруг, не отворачиваясь, стянула через голову свое замечательное, нарядное платье – и оказалась под ним совершенно обнаженной. Ее фигура позволяла Ей не пользоваться никакими принадлежностями женского туалета, и поэтому Она, очень быстро переодеваясь или раздеваясь, легко могла менять свои обличья. И каждое такое превращение действовало на меня подобно шоку. Я хоть и видел Ее уже не раз в костюме Евы, но теперь, лишенный возможности отвернуться, мог насладиться этим фантастическим зрелищем в полной мере. Чувствовалось, что исключительная фигура, подаренная Ей природой, поддерживается еще и постоянной тренировкой. Но как же могло случиться, что такое чудесное тело совершенно лишено души?!

Когда Она оказалась голой, мною опять мученически овладела мысль об изнасиловании, но это был уже не страх, а желание. Точнее, и страх, и желание были вместе, но, последнее, пожалуй, было сильнее – если вообще только с чем-то сравнимо...

Она медленно, получая видимое удовольствие от моего мужского – несмотря ни на что – разглядывания и откровенного страха, войдя в дом, вскоре вернулась оттуда с двумя узенькими рулончиками материи. Мне стало все ясно, когда она начала наматывать их на кисти своих рук: это были эластичные бинты, предназначенные для работы с боксерскими снарядами. Она медленно, добросовестно накручивала их, как бы вовсе забыв о моем присутствии, не спеша и совершенно не стыдясь прохаживаясь мимо во всем своем девичьем великолепии. Но я уже смотрел только на Ее ручки, на маленькие крепкие кулачки, приобретавшие все более грозные очертания. Ловко закрепив концы бинтов, Она, разминаясь, провела коротенький "бой с тенью", рассчитанный на единственного, очень впечатлительного зрителя, уже почти готового к обмороку, ибо "бой" свой Она провела на вполне мастерском уровне – и можно было уже представить, что меня ожидает в ближайшем будущем.

– Теперь смотри мне прямо в глаза и повтори, что я тебе раньше говорила.

– Да, Госпожа, – пролепетал я.

– Громко и ясно повтори все, что я тебе сказала. Или ты забыл?!

– Нет, Госпожа. Я должен стоять "смирно", когда вы со мной разговариваете и отвечать только "Да, Госпожа", "Нет, Госпожа".

– Повтори еще раз то, только громче, а то я ничего не слышу. Пищишь, как комар!

– Да, Госпожа.

– Громче!

Но голос мой срывался уже на втором слоге и совсем угасал в конце фразы.

– Да, Гос...

Тут голова моя метнулась влево. И через секунду – вправо. Я отчетливо увидел посыпавшиеся из глаз искры.

– Повтори! Громче! Громче! Повтори! – доносились одна за одной из густого красного тумана отрывистые команды, но не было никаких сил выполнять эти простые приказания. Голова моталась из стороны в сторону, и после каждого удара из меня вырывались смешанные со слюной и кровью нечленораздельные звуки, хотя я был готов выполнить что угодно, лишь бы прекратить эту пытку, а еще лучше – потерять сознание и задохнуться, наконец, в своей металлической петле. Но инстинкт самосохранения заставлял меня, вопреки собственному желанию, изо всех сил тянуться кверху...

Она била не слишком сильно, расчетливо продляя мои мучения, отрабатывая технику короткого удара без предварительного замаха и без подготовки, не давая мне привыкнуть к единому ритму.

Раз-два! – с левой.

Раз! – снова с левой.

И вдруг – раз! – с правой.

Я не понимал, почему я еще живу и дышу, хватая вместо воздуха омерзительные кровавые сопли и изрыгая их наружу. Но это не останавливало Ее, заставив лишь сменить тактику боя с одиночных, хотя и частых ударов на несильные, но сверхбыстрые серии по разным частям тела. Сумасшедший темп заставлял меня вновь и вновь умирать от непереносимых страданий, воскресая для новых мучений... когда вдруг дикая, несравнимая даже со всем испытанным прежде, смертельная молния вспыхнула в самом паху, и я повис на ошейнике...

Во сне я понимал, что со мной случилось что-то далекое и страшное, и вдруг проснулся от крика: «Летающая тарелка!». И в ответ на мой вопрос, кто-то сказал мне: «Она там, во дворе, над домом кружит». Я выбежал во двор. Большущая тарелка действительно зависла в воздухе, представляя собой совершенно фантастическое зрелище. Но она была самая настоящая, видны были все ее детали, прямоугольные окна, а не круглые иллюминаторы, железные двери со сходнями, как бы олицетворяющими контакт неба и земли. И на меня особенно убедительное впечатление произвело то, что тарелка была металлическая, то есть самая что ни на есть материальная. И вдруг тарелка начала опускаться! Она снижалась, делая над домом большие круги, что давало мне возможность рассмотреть ее со всех сторон. И меня тоже рассматривали какие-то любопытствующие лица, приникшие к окнам тарелки.

Но вот тарелка бесшумно зависла над самой моей головой, заслоняя собой полнеба, и у меня появилось тягостное ощущение, что вот-вот она меня раздавит. Но все обошлось благополучно. Тарелка приземлилась, из нее вышел некто, сказавший мне: «Это ваш свадебный подарок». И тут на месте тарелки оказался приземистый дом в стиле «американской мечты»: с ллоской крышей, зеленой лужайкой, гаражом и бассейном. Но, входя в двери, мне пришлось низко наклониться, так как дом почему-то был сделан в масштабе 1:3/4, я это отчетливо понимал. В доме меня ожидала моя невеста: прелестная, беленькая, и в коротком беленьком платьице, открывающем круглые коленки, и в ярких красных колготках на плотненьких ножках, и с голубыми глазками. Мы целуемся, и я не могу сдержать своего плотского желания, она тоже, вся дрожа, прижимается ко мне. Я несу ее в спальню. Она сама помогает мне стянуть платьице и даже расстегнуть бюстгалтер, из-под которого, как будто на пружинах, выпригивают белоснежные мячики ее грудей, но, оказавшись в одних колготках, под которыми четко вырисовываются крохотные трусики, неожиданно начинает сопротивляться Я поверх колготок касаюсь ее промежности и чувствую, что она уже влажная. Я ладонью нежно прижимаю, поглаживаю это место и, ощутив трепетную раздвоенность волшебного бугорка, сквозь трусики осторожно погружаю в него пальцы – и она, вся содрогаясь, сдается. Помогает стянуть с себя колготки, трусики, скользя вдоль и поперек по нашему общему ложу и уже ничуть не стыдясь, прижимаясь мягким животиком к тому твердому, во что оборотилось теперь все мое мужское естество. Мы оказываемся под легкой полупрозрачной простыней. Я ныряю под эту простыню с головой и могу разглядеть мою возлюбленную всю, от головы до пят: загоревшую, но с совершенно белыми грудями, с розовато-коричневыми пуговичками сосков – и я сжимаю их в своих ладонях и скольжу дальше и дальше: вдоль узкой талии к паху, с усилием преодолевая на пути все изгибы крутых бедер, нежный слегка пушистый животик... Она, вздрагивая, проводит рукой по моему напряженному члену и вдруг говорит: «Я ведь в первый раз. Я так боюсь... Купи презерватив».

Я поднимаюсь и, как есть, не одеваясь, иду в аптеку. Прохожие оглядываются на меня, но они понимают, что я иду по делу и что меня ждет в постели моя невеста. Захожу в аптеку, и продавщица там оказывается точь-в-точь похожей на нее, мою любимую. Я спрашиваю пачку презервативов, и от собственных слов меня тут же ударяет в краску. Продавщица тоже ужасно краснеет. И вдруг вспоминаю, что я совершенно голый и у меня нет при себе денег. Я пытаюсь прикрыться рукой, но остальные покупатели начинают ругаться и с презрением смотрят на меня, безденежного бродягу и требуют прогнать из помещения. Продавщица надевает на меня собачий ошейник и тащит на улицу. Она тоже голая. Я пытаюсь вырваться, сорвать с себя ошейник, но в результате моих движений он затягивается все туже. Ошейник – с шипами, которые остро впиваются в мое горло. Я хриплю и задыхаюсь. Продавщица громко требует с меня денег. Из ее глаз вырываются два зеленых лазерных луча, которые бесстыдно скользят по моему телу, просвечивают меня насквозь. Я пытаюсь прикрыться рукой и, сгорая от стыда, наблюдаю свою эрекцию, понимая, что продавщица тоже ее замечает. Она бесцеремонно, двумя руками натягивает на мой торчащий член презерватив и больно перевязывает его веревкой. Я вижу прямо перед глазами ее полные груди. Они надвигатся на меня, мягко и плотно проникают в рот, целиком заполняют его, перекрывают дыхание. Продавщица прижимается ко мне всем телом, трется внизу чуть жестковатой щетинкой своей промежности – и вот я уже не могу оторваться от нее – и щедро извергаюсь прямо на горячий ее живот...

И снова оказываюсь в постели с моей невестой. Но теперь постель мокрая и холодная, в виде объемистого саркофага с каменными стенками, и невеста поворачивает ко мне свое мертвое лицо, прижимает к моим губам свои синие губы. Я кричу от ужаса и... просыпаюсь.

...Открываю глаза и не понимаю, где я нахожусь и что со мной происходит. Почему-то я валяюсь голым на влажном, грязном полу. Тяжелая голова, разбитое лицо и липкое от блевотины тело напоминало состояние самого тяжелого похмелья, да еще после хорошей потасовки. Вдобавок, что-то держало руки и ноги, что-то мешало внизу живота. Кое-как оторвав от деревянного настила голову, в полумраке сырого рассвета я разглядел привязанную к паху веревку. Зачем?.. И тогда я вспомнил все... Ужас, непроглядней этого серого дня, охватил меня. Никакой надежды – даже на смерть. Впереди только бесконечные избиения и самые изощренные издевательст ва. Я извивался как дождевой червь на асфальте, и тут услышал глухое, угрожающее рычание. Собачки! Они бдительно охраняли покой своей Хозяйки и, так же как Она, жаждали моей крови. Осторожно, под угрожающее рычание, с невероятным трудом перевернувшись на другой бок и выждав, пока отойдет онемевшее плечо, я попытался еще на какое-то время забыться в тяжелом полусне. И мне, действительно, несмотря на холод и боль, удалось немного задремать, видимо, благодаря всеобъятной слабости. Сон, впрочем, мало чем отличался от яви. Меня преследовали, насиловали, убивали – и я просыпался изгаженным и избитым в полном соответствии с действительностью и в слабой надежде на спасительный сон. А потом все же заснул по-настоящему, пригретый первыми ласковыми лучами солнца. И вдруг... я опять стал тонуть, захлебываться в холодной воде, идти ко дну, не имея при этом возможности управлять своими руками и ногами. Вода набивалась в рот, в нос, в легкие – и я, захлебываясь, взмолился о спасении. И сквозь свой хрип услышал далекий девичий смех, совсем как на школьной перемене, смех, сливающийся с веселым треньканьем колокольчика в руках старушки-уборщицы... Смех приблизился; жизнерадостная, смешливая школьница стояла надо мной в воздушном весеннем платьице и с водяным шлангом в руках.

– Весь перепачкался, гадкий мальчишка, как не стыдно! – добродушно выговаривала Она, капризно поджимая пухленькие губки. "Что за глупые шуточки!" – едва не заорал я на эту невоспитанную девчонку... и все вспомнил. В безумном страхе я свернулся в клубок, почему-то больше всего опасаясь за свой живот. И там, где была привязана веревка, предательски заныло что-то, связанное с рождением и смертью...

– Ну, как тебе спалось?

– Да, Госпожа. Да, Госпожа, – дико боясь ошибиться, памятуя вчерашний урок, затараторил я, подобострастно, снизу вверх пытаясь заглянуть Ей в глаза, чтобы Она заметила эту полную мою покорность, но я не видел Ее лица, а видел только ноги под платьем, до того места, где они сходились в темный пушистый треугольник, потому что на ней, как обычно, ничего, кроме верхней одежды, не было.

– Ну, молодец! Так и надо. А зарядку ты уже сделал?

– Н-н-н-ет, Г-г-оспожа. Нет, Госпожа...

– Ну и зря. Это совершенно необходимо, особенно по утрам, чтобы сохранить форму. Вот, бери с меня пример, – явно отвечая на мой взгляд, Она высоко приподняла краешек платья и шевельнула бедрами. – Красиво, правда? Ты ведь тоже хочешь сохранить форму?

– Да, Госпожа.

– Ну и зря... Тебе это уже ни к чему. Ой, кто это тебя так связал, как мешок с мукой? А? Кто?

– Да, Госпожа.

– Что, не хочешь признаваться? Стесняешься? Меня не надо стесняться – видишь, я вот тебя не стесняюсь. Хочешь, я буду твоей доброй феей? Давай, я тебя развяжу.

Она взяла в руки все тот же громадный кухонный нож. Снова заныло в животе...

– Какой же ты нервный! Глупый мальчишка! Я ведь слабая женщина и не могу голыми руками развязывать такие крепкие узлы.

Она быстро освободила от веревок мои руки и ноги, но, коснувшись промежности, Она вдруг неожиданно, как от огня, отдернула руку.

– Нет, не буду я тебя трогать, а то ты опять отключишься. Как тебя всего трясет! – но и сама, как я заметил, впервые была смущена.

– А теперь вставай, соня! Понравилось валяться...

Я с трудом приподнялся, пересиливая боль и даже позабыв, что руки у меня теперь свободные и на них можно опереться.

– Какой же ты неповоротливый! Надо все делать быстро, у меня ведь и других дел полно, не только с тобой возиться. Но ничего, ты у меня всему научишься. Теперь докладывай.

– Что докладывать? – забывшись, переспросил я.

Она нахмурилась.

– Мы же договорились: никаких лишних слов. Ни тебе, ни мне они больше не нужны. И за них я тебя буду наказывать. Вот так, например.

Она игриво, но достаточно сильно, дернула за веревку. Я едва удержался от крика, и слезы сами собой покатились из глаз.

– Что нюни распустил? Смирно! – неожиданно прежним, беспощадным голосом выкрикнула "школьница" – и я вытянулся по струнке, дрожа как в ознобе.

– Ты почему не делаешь зарядку? – раздраженно спросила Она.

– Да, Госпожа, – сглотнул я тошнотворный комок страха, не зная какие еще слова мне дозволено произносить.

– Как попугай, заладил свое: да, Госпожа, нет, Госпожа... А команды исполнять не хочешь. Умный какой: дурачком прикидывается! Или ты издеваешься надо мной? Издеваешься?! Ты что, хочешь, чтобы я тебя наказала?!

– Нет, Госпожа.

– Тогда начинай!

Я шагнул в сторону и сделал первое робкое движение руками. Она одобрительно кивнула: – Продолжай.

Тогда, немного осмелев, почувствовав робкую надежду в Ее добродушном поощрении, я приступил к более энергичным движениям, которые, возможно, и впрямь были мне сейчас необходимы, хотя давались с превеликим трудом.

– Теперь приседания, – ласково произнесла Она.

Я присел несколько раз и остановился, задыхаясь.

– Делай еще, не ленись, пока я тебя сама не остановлю.

Сердце, ослабевшее от физических и душевных испытаний, вырывалось из груди.

– Еще, еще, – звучал ласковый голос.

Нет, больше мне не встать... Тогда Она, энергично ухватив меня за волосы, заставила сделать еще несколько приседаний.

– Невозможный лодырь! Я с тобой совсем замучилась. Вот, смотри, как надо делать – и считай.

Подняв одну ногу «пистолетиком», она присела на другой ноге пятьдесят раз. И сделала это легко, не задыхаясь.

- Я могу и по сто раз, - хвастливо заявила Она. – а на руках вообще могу отжиматься сколько угодно. Не веришь? – подойдя почти вплотную, Она заглянула мне в глаза. Сквозь разрез легкого платьица ослепили глаза белые упругие груди. Я задохнулся...

– Да, Госпожа.

– Я тебя тоже научу, хоть ты и лодырь беспросветный. Только надо будет тебя почаще наказывать, – Она показала глазами на веревку, но, Слава Богу, не тронула. Нет, Она положительно изменилась. Поиздевалась, отвела душу, может быть, мстила за кого-то... Ведь Она же намного младше меня, да и красивая какая! Зачем нужны Ей все эти гадости? Мы еще найдем с Ней общий язык, иначе быть не может. Она же человек, девушка молоденькая... хорошенькая такая! Ей только в кино сниматься. Меня вдруг осенило: да ведь это Она, возможно, и разыгрывает какую-то роль, совсем не сочетающуюся с Ее внешностью. Играет!.. Как только это до меня дошло, мне сразу стало легче на душе. Только не надо давать Ей понять, что я Ее раскусил – такая игра не может долго продолжаться и должна скоро закончиться сама собой.

– Ну, что уставился? Не вредно тебе? Отдохнул – теперь бегом!

Я несколько раз перебрал ногами, опасливо оглядываясь на собак. Они – на меня.

– А-а-а! Боишься моих собачек? Хорош мужчина! Тогда – бег на месте!

И я "побежал"... Веревка болталась, сбивала с шага, постоянно напоминая о моем ничтожестве. Она заливисто хохотала.

– Ой, не могу! Вот чудак! Ты что, совсем бегать не умеешь?

Я не знал, что мне положено отвечать и продолжал свой жалкий "бег". Она внезапно встала прямо передо мной, и когда я, задыхаясь, замер, едва не налетев на Нее, с силой рванула за веревку.

– Я кого спрашиваю? Ты обязан стоять смирно и четко и ясно отвечать на мои вопросы.

Я вытянулся как мог, пытаясь отдышаться и собраться с мыслями. Из красного тумана устремились ко мне Ее высокие, полные груди...

– Отвечай хотя бы "да" или "нет".

– Да, Госпожа.

– Что "да"? Да – умеешь или да – не умеешь?

– Да, Госпожа, умею.

– Значит, просто не хочешь?

– Нет, Госпожа.

– Ах, не хочешь?!

– Нет, то есть да, Госпожа,... – я окончательно запутался.

– Ну, что ж, придется тебе немножко потренироваться.

Она накрутила веревку на руку и спрыгнула с крыльца. Я – за Ней. Мы бежали по окружности двора, не очень быстро и вполне терпимо. Нелегко, конечно, да и больно иногда ... в одном месте, но все же терпимо. Жить можно... Круг, другой... И вдруг Она резко рванула вперед, как на стометровке, В другом состоянии я еще бы мог с Ней потягаться, но что можно было ожидать от избитого до полусмерти, голодного, измученного человека? И только боль от натягивающейся иногда до крайнего предела веревки и еще страх перед тем, что может случиться, если я остановлюсь или упаду, придавали мне второе и третье дыхание и гнали вперед. Но, наконец, и Она остановилась.

– Вот видишь, уже что-то получается. Если хочешь, еще немножко потренируйся, а я понаблюдаю.

Она бросила конец веревки одной из "собачек", которая ухватила его с радостным визгом.

– Бежать!

И собака помчалась по двору, злобно рыча, когда я пытался замедлить невыносимый для меня темп. Мы несколько раз проносились мимо Хозяйки, веселыми и требовательными окриками подгоняющую собаку, которая и без того старалась из всех сил.

Когда, полностью обессилев, я рухнул на землю, собака еще некоторое время продолжала тащить веревку – пока не раздалась спасительная команда: "Стоять!". Собака застыла на месте. Хозяйка величественно, как и Ей и положено, приблизилась к нам.

– Я же велела тебе "стоять!" Собачка умней тебя: она выполнила приказ, а ты прохлаждаешься на земле, будто мое слово для тебя не закон.

Она поддела носком ноги мой подбородок и надавливая снизу вверх, удерживала ногу в таком положении, пока я не поднялся. Качнувшись от головокружения, я едва не упал опять, но Ее носок мгновенно щелкнул по подбородку, да так, что я едва не откусил свой язык, и соленая кровь вновь переполнила мой рот.

– Когда я с тобой разговариваю, ты обязан стоять смирно, руки по швам. Сколько раз тебе надо это повторять, дурак несчастный! Бунтовщик!

Если бы я сейчас мог отчеканить как солдат перед генералом: "Никак нет!" или хотя бы "Слушаюсь!" – мне было бы легче. Все, по крайней мере, стало бы на свои места: Она командует, я подчиняюсь.

Это было бы в рамках хоть каких-то человеческих отношений; а сейчас любое мое слово, любой жест или просто молчание могли послужит поводом для новых пыток. Да, Она артистка... в своем роде. Липкий страх окутал мой мозг, и я неожиданно для себя завыл, подобострастно заглядывая в голубые глаза Повелительницы.

Она брезгливо сморщилась.

– Мне твоего подхалимажа не надо. В преданность твою собачью я не верю – для нее еще не пришло время. Ты еще недостаточно объезжен. Ты уже готов покориться своей судьбе, но иногда ты забываешься и внутренне бунтуешь, понимая меня в меру своих гнилых мужских предрассудков. Но ты только тогда что-то поймешь, когда почувствуешь окончательно, что ты – ничто, а я – все. Ты значишь для меня бесконечно меньше, чем любая из моих собачек. Меньше, чем подопытный кролик, чем подвальная крыса, чем... чем... В любой момент я могу просто уничтожить тебя,..

Она коротко ткнула пальцем в мое солнечное сплетение, спокойно выждала две-три минуты, пока я поднялся на ноги, судорожно пытаясь протолкнуть в легкие хоть глоток воздуха, – и как ни в чем ни бывало, продолжила:

...но ты мне полезен, как смешная резиновая игрушка – не больше. Честно говоря, мне не нужно пока, чтобы ты подох раньше времени – хотя и очень хочется, так как я хочу проверить на тебе некоторые из своих затей. И мне очень интересно смотреть, как ты мучаешься, а я еще не показала тебе всего, на что способна – я ведь на многое способна, в чем ты очень скоро убедишься... и никакие твои муки меня не остановят. Даже наоборот... Пока я просто тренировалась на тебе, но главные твои мучения впереди. А потом, когда ты станешь совсем бесполезен, я с удовольствием добью тебя и выброшу твой труп с переломанными костями моим собачкам. Да не дрожи ты – противно на тебя смотреть! Так на чем мы остановились? Да, вот: каждый день я буду словом и делом внушать тебе мысль о твоем ничтожестве – пока ты не поверишь в это даже сильнее, чем я. А пока, если ты не возражаешь, я проведу с тобой еще одно небольшое занятие. Скажи, готов ли быть моей собакой?

– Да, Госпожа, – уже заранее подвывая, дрожа и икая от ужаса, ответил я.

– Тогда делай, что собаке положено!

Я упал на четвереньки и пополз по земле.

– Теперь гавкай!

– Гав-гав, – сказал я. – Гав-гав-гав...

– Нет, у тебя еще по-собачьи не выходит: надо не говорить, а лаять. И громче!

– Гав-гав. Гав!

– Теперь получше. Может, собака из тебя, на худой конец, и получится. Потренируйся самостоятельно.

Она удалилась в дом, а я стоял голый на четырех лапах и громко – чтобы Хозяйка слышала – лаял.

Она появилась с громадным куском сырого мяса, при виде которого у меня сразу же потекли из пасти слюнки. Глаза неотрывно следили за сочным ароматным блюдом.

– На, жри!

Красное мясо покатилось по земле, быстро обволакиваясь песком и пылью. Я остатком сознания ощутил низость ситуации и почти инстинктивно отвернулся от такого "угощения".

– Ах, так! Значит, ты все еще принимаешь себя за человека!

Она подхватила валявшийся поблизости прут и стала яростно стегать меня по заду, Прут был слабый и тонкий, и боль – относительно терпимой, если только прут не попадал по...

Она отшвырнула сломившийся прут в сторону и в раздражении пнула меня ногой.

– Нет, эта штука для тебя не подходит. У меня имеется более надежная вещица, которой я буду ежедневно и еженощно вышибать из тебя остатки твоей гордости. Очень скоро ты перестанешь стесняться – как не стесняются меня мои собачки, которые видят во мне Повелительницу, Богиню, а не самку. Ты же меня все время желаешь... Но я выколочу из тебя это твое поганое желание, не исключено даже, что я кастрирую тебя – это доставит мне огромное удовольствие, но, боюсь, что ты тогда станешь очень скучным типом. Но так и ли иначе, я выбью из тебя весь твой гонор, все твои желания и мысли и оставлю только одну потребность: служить и унижаться перед своей Хозяйкой... А пока жри! Не забывай, что ты теперь – собака и должен ходить не на ногах, а на лапах.

Я подполз к мясу и ухватил его зубами. Оно оказалось чересчур жестким, вдобавок еще и с крупной костью, и мне никак не удавалось вырвать из него съедобный кусок. Только песок скрипел на оставшихся еще зубах, половина из которых качалась и кровоточила. Но взять мясо руками я не решался, потому что у собак нет рук...

Она засмеялась.

– Молодец! Играешь по-честному... Но иногда собака все же помогает себе лапами. Учись у тех, кто умней тебя!

Я, урча от голода и жадности, стал разрывать кусок зубами и руками...


Глава II
"ГОСПОЖА"
"Мужчины приходят к фанатизму под игом своих идеологических схем, мы же почти всегда, побуждаемые неистовством наших грез".

Как я ненавижу своего отца! Ненавижу и, как ни странно, боюсь. Странно потому, что могла бы разделаться с ним одним ударом, но, как видно, боязнь эта буквально заложена в моих генах или же просто вбита в меня с раннего детства. Как бы то ни было, я не могу пока еще переступить эту черту. Или даже не хочу. Пока он жив, он поддерживает кипящую во мне ненависть, которую этому слепцу никогда не разглядеть. Источник моей ненависти и моей силы – в нем. Если бы он знал!
А ведь он любит меня, даже очень. Ну и что? Бедная мама! Как он издевался над ней! Как унижал, как помыкал ею! Я все это видела, понимала... и молчала. Что я могла сказать? Тогда я была просто бессильна, хотя, как аккумулятор, копила ненависть. Он же всю свою дрянную, эгоистическую любовь перенес на меня, свою единственную дочь. Он не отказывал мне ни в чем, покупал все, чего я хотела. На своей шикарной машине, вызывающей зависть у одноклассников, отвозил меня в школу. А я продолжала молча его ненавидеть и копить, копить свое чувство... Но все это, пожалуй, общие слова, а истинная причина моей ненависти, признаться в которой мне тяжело и перед самой собой, была иной, конкретней, страшней и глубже. Однажды по какой-то причине у нас в школе были отменены занятия. Я родителям ничего не сказала и, запершись в своей комнате, немного почитала, а потом крепко заснула. Проснулась оттого, что мне послышался какой-то шум и, как мне сперва показалось, крики. Подумав, что отец устроил над мамой очередное издевательство, я резко отворила дверь, и... Я, конечно, уже знала, что происходит между мужчинами и женщинами, но как-то абстрактно, и в детской своей чистоте и простоте гнушалась даже разговоров моих слишком «грамотных» сверстников на эту тему. Так что то, что происходило в комнате моих родителей, было для меня настоящим потрясением. Я вскрикнула или даже как-то взвизгнула, но они, занятые своим пакостным делом, меня даже не услышали. Потрясение, охватившее меня, усугублялось еще тем, что, во-первых, я понятия не имела о том явлении, которое называется эрекцией и которое выступало теперь перед мной во всей его отвратительной очевидности, а во-вторых, я еще могла бы каким-то образом представить обнимающихся, лицом к лицу, обнаженных влюбленных, но, к моему ужасу, мать не лежала, а стояла в животной позе, задом к отцу, и он методично, как заведенный, входил и входил в нее своим огромным, багровым и бугристым, как мне показалось тогда, половым органом. Потом отец зачем-то полностью его вытащил, так, что я могла разглядеть его во всех деталях, и очень медленно стал задвигать туда по новой, что, очевидно, доставило им особое удовольствие. Мне и до сих пор не очень понятно, почему я, хотя готова была потерять сознание и меня буквально всю трясло, тем не менее следила буквально как завороженная, не отрывая глаз, за всем этим потрясающим кощунством. Но вслед за первым потрясением – и, думается, что и тогда уже я была не вполне обычным ребенком – пришло какое-то странное спокойствие и даже заурядное детское любопытство. Я притворила дверь, оставив узкую, но вполне достаточную для просмотра щель, твердо решив досмотреть этот грязный спектакль до самого конца, даже не понимая еще, что этот конец обозначает. Только гораздо позже, многократно обдумывая и прокручивая перед собой богомерзкую картину человеческого соития, я уяснила себе причины своего спокойствия. Нет, я, конечно, оставалась той же невинной девочкой, но что-то вдруг сломалось в моем восприятии, я мгновенно прозрела и увидела жизнь во всем ее паскудстве, вопиющем женском позоре и бесправии. С этим что-то надо делать, но что именно я, естественно, тогда еще не знала и разве что только чуть-чуть догадывалась, что для достижения справедливости надо сделать так, чтобы по крайней мере, все было наоборот. Слава Богу, теперь уже я это знаю...
Мать, в отличие от отца, не была абсолютно голой. На ней была ночная рубашка, что придавало дополнительную ирреальность происходившему. Мать высоко задрала округлый свой зад так, что рубашка сбилась набок и почти сползла ей на голову, обнажая одну грудь, и отец,, судорожно ее сжимая одной рукой, другой рукой бестолково и бессмысленно шарил под этой рубашкой. Покорство и беспомощность матери – вот что меня поразило больше всего. Ее лицо выражало глубочайшее страдание – таким оно запечатлелось в моей памяти. Возбуждение же отца все нарастало, движения ускорялись... и вдруг замедлились до предела, и я, несмотря на всю свою неопытность, поняла, что он пытается продлить минуту скотского блаженства, – но в то же время и своей дикарской власти над униженным до животного состояния, обреченным на жертву человеческим существом. Женским существом! И хотя мне казалось, что я выступаю в роли бесстрастного наблюдателя, все это происходило, как в страшном сне. Голова у меня закружилась, и я чуть не упала. И вдруг я почувствовала, как огромный кривой орган отца вторгается уже не в мать, а в меня, беспощадно раздвигает мои половые губы, разрывает девственную плеву. И вот я не могу уже отделить дикой своей боли от пронзающего весь мой организм неимоверного, неземного восторга. Я ритмично двигалась, подаваясь всем телом, но потом не выдержала и безудержно завращала своей худющей попкой, нанизываясь на него все глубже и глубже – в то же время мучительно желая исторгнуть его из своего лона, хватаясь за него своими бессильными детскими ручонками и каждый раз ощущая в них вместо беспощадной, но желанной огромности пугающую пустоту. Многократно усиленное моим детским воображением, физическое сладострастие объдинилось каким-то парадоксальным образом с ужасом смерти, волнообразно переходя из одного в другое и сливаясь воедино на каждом гребне крутой волны. И в очередной момент, когда я, сорвавшись с самого высокого гребня, уже готова была погибнуть, захлебнуться в замеревшей от страха глубине собственного лона, невообразимо сладкая, дурманящая жидкость, из последних сил удерживаемая между двух слабых, сжатых в замок моих ножек, перелилась через край, заполнила все мое существо, ноги безвольно разошлись, бесконечные судороги сотрясли тело, и когда я пришла в себя, все было кончено...
Так ли это в точности происходило со мной или добавило что-то от себя моя поздняя неудовлетворенная фантазия, но с этого момента я не просто, как это иногда бывает, из ребенка превратилась в женщину, а стала совершенно другим человеком. Видимо, оргазм, испытанный и неосознанный мной как таковой, навсегда связался с жутким, безобразнейшим видением. У меня в жизни появилась цель, хотя я еще четко не могла ее осознать.
Несколько дней мне было невозможно даже видеть родителей, но потом я вошла в норму и ничем себя не выдавала, внешне отношения с отцом и с матерью оставались все такими же, хотя картина эта долго еще стояла перед моими глазами, то чуть-чуть затухая, то, напротив, обрастая новыми, неизвстно откуда взявшимися подробностями. Отец же, в безграничном своем мужском самомнении, не мог понять этого, но что-то все же чувствовал – и от этого еще больше пытался задобрить меня, купить мою любовь, в то время как я, наоборот, отлично все понимая, ненавидела его еще сильнее. А заодно с ним и всех мужчин: сначала только взрослых, которые напоминали мне его, а потом и всех – и молодых, и стариков, и даже детей. Я лелеяла в себе, растила свое замечательное чувство, которое, не находя выхода наружу, еще сильнее распалялось от внутреннего огня. Иногда я сознавала, что не совсем права, но это сознание грозило убить мою единственную любовь: ненависть, – и я давила в себе порывы малодушия. Я много занималась спортом – благо, отец создавал мне для этого все возможности. Мое проскакивающее порой озлобление принимали за нормальную спортивную злость, все тренеры хвалили меня, и я имела великолепные результаты в самых разнообразных видах спорта. Волейбол, легкая атлетика, акробатика – все это давалось легко, почти само собой благодаря прирожденной выносливости и координации движений. Но все же мне чего-то недоставало: это были все как бы женские виды спорта, не позволяющие победить противника в буквальном смысле, то есть повалить, смять, унизить... И – самое главное – по моим представлением этим поверженным противником обязательно должен быть мужчина. О, тогда я над ним вдоволь натешусь!
Но вот вошло в моду каратэ. Мальчишки занимались в секциях, а потом хвастали необычными прыжками и телодвижениями, универсальными ударами и защитами. Сначала я над ними только посмеивалась, но однажды, заглянув на тренировку, поняла, что в этом что-то есть. И ко мне пришло решение...
– Зачем тебе это? – удивился отец.
– Посмотри на меня, – сказала я.
Он посмотрел, ничего не понял и спросил: – Ну, и что дальше?
– А то, что на меня слишком заглядываются мужчины, и я не хочу стать жертвой насильника.
Я знала, на что бить. Отец как будто впервые разглядел мою фигуру и покраснел как рак, чего я никак от него не ожидала – таким он обычно был циничным и грубым.
Он нанял для меня очень хорошего тренера, который занимался со мной по несколько часов в день. Я делала большие успехи, что было совсем неудивительно. Мне очень помогли те виды спорта, которыми я увлекалась раньше: я обладала незаурядной реакцией, выносливостью, прыгучестью, гибкостью, смелостью – короче, всем, что требуется каратисту. И, главное, пресловутой "спортивной злостью" – так они все это понимали. Время от времени тренер устраивал соревнования для своих питомцев и, так как других девушек в группах почти не было, мне приходилось, в основном, сражаться с мальчишками. К моему удовольствию и к их стыду я неизменно выходила из этих схваток победительницей. Это усиливало мое чувство собственного достоинства и обостряло заложенное во мне презрение к мужчинам. Я поняла, что вообще возможности женщин далеко не реализованы и при верном подходе они могут намного опередить мужчин. Однажды, после трех лет моих занятий (мне было тогда 17 лет), тренер предложил провести с ним схватку в полную силу, но без применения особо опасных приемов. Однако я не сдержалась и, ощутив в своем сопернике больше ненавистного мужчину, чем тренера, довела один из таких приемов до конца. Тренер пролежал без сознания несколько минут, после чего мне, конечно, пришлось прекратить с ним наши спортивные отношения. Я заявила тогда, что все равно продолжу занятия каратэ, и тренер, преодолев свою уязвленную мужскую гордость и проявив непонятное благородство (а, может, и очень понятное, если учесть мои внешние данные), дал мне рекомендацию к своему знакомому, который занимался с каратистами высоких категорий, причем бесплатно, в расчете, видимо, на будущую славу.
Здесь заниматься было и сложнее, и интереснее, хотя, в общем, с меня не требовалось больше того, чем я уже обладала. Так что я быстро пошла в гору. Но потом опять приключилась неприятность. На улице ко мне пристал один известный всему городу хулиган и заводила. Некоторые девушки даже считали за честь с ним прогуляться, но только не я: мне он был так же отвратителен, как и все другие мужчины. Хотя, конечно, не надо было бы применять приемы на улице без особой необходимости, но когда он полез со своими руками, я не выдержала... Он шлепнулся на тротуар и уже не вставал. Я испугалась, хотела скрыться, но вовремя сообразила, что нас уже видели некоторые из знакомых, так что лучше всего самой честно заявить о случившемся, изобразив его падение как простую случайность.
На свое и на мое счастье, благодаря высокому искусству врачей, он остался жив, и дело удалось замять, так как он, дорожа своей бандитской репутацией, не хотел поднимать лишнего шума. Мой папаша отругал меня, но по нему было видно, что внутри он мной очень гордится. Старого дурака так прямо и распирало от гордости за свою способную дочку, и мне пришлось долго разъяснять ему, что он не должен болтать об этом с каждым встречным и поперечным.
В это время я как раз заканчивала школу и еще не решила, чем заниматься дальше. Отец, естественно, настаивал на высшем учебном заведении. И тут у меня возник план, изменивший все течение моей жизни. Дело в том, что неподалеку от нашего приморского города, на одном из небольших островков, у отца был свой большой дом. С тех пор, как умерла моя мама, мы там фактически не бывали. И вот я заявила отцу, что намерена отправиться на остров и пожить там в экзотичном отшельничестве год-другой. Он, понятно, завозражал, но я втолковала ему, что одиночества не боюсь и намерена основательно и без помех готовиться к поступлению на медицинский факультет, а заодно и отдохнуть от назойливых приставаний недостойных меня "женихов". Конечно, я не собираюсь жить там в полной изоляции от мира (и от любящего родителя) и намерена еженедельно приплывать в город за продуктами, книгами, консультациями преподавателей и вообще – повидаться. При этих словах отец заулыбался счастливо, и я поняла, что дело мое выгорело...
На острове для меня началась совершенно новая жизнь. Целыми днями я загорала, купалась в море, много читала. Наслаждаясь одиночеством, почти везде расхаживала совершенно обнаженной, вскоре превратившись в натуральную негритянку, предохраняя от загара лишь грудь, своей белизной удивительно красиво контрастирующей с остальным телом. Чувствовала себя как Ева в раю – да еще, к счастью, без Адама, хотя я и ловила себя иногда на странном желании быть увиденной со стороны жадными мужскими глазами...
В свое время на остров из города проложили электрический кабель, затеяв создать здесь целую зону отдыха – затея заглохла, а кабель остался. Тогда же были проведены еще некоторые – не доведенные до конца из-за недостатка средств – мероприятия. Наш дом, который отец купил почти за бесценок, был почти единственным завершенным результатом некогда грандиозных замыслов.
Так что в своем замечательном замке на своем необитаемом острове я была полновластной хозяйкой. Правда, к берегу иногда причаливали любители рыбной ловли, но меня они не видели – каждому, как говорится, свое. Дело в том, что к острову практически можно было причалить только с одной стороны, в одном-двух местах; другие же берега его были либо скалисты и усеяны острыми, торчащими из воды камнями, либо заросшие густым колючим кустарником, опускавшимся прямо в воду. Зато бухточка, к которой можно было безопасно причаливать, великолепно просматривалась с наблюдательной башенки на крыше дома – так задумал еще отец, и, наоборот, с бухты разглядеть эту башенку можно было только точно зная ее расположение. Так что, имея при себе бинокль, я хорошо знала обстановку на своем острове.
Такая беззаботная жизнь продолжалась недели две, потом я основательно заскучала. Ведь я приехала сюда не только для отдыха, а прежде всего для осуществления своих грандиозных планов. Моей энергичной натуре требовалась беспрерывная деятельность. Ежедневные тренировки не только заглушали, но, напротив, усиливали эту потребность. Осуществлению задуманного мною великого плана должен был предшествовать уникальный эксперимент. Мне хотелось завести на острове целую плантацию, которая вместе с электричеством обеспечивала бы полную автономию. А для этого нужны были многочисленные рабочие руки. Мужские, естественно, руки. Нанимать я, конечно, никого не могла – хотя бы еще и потому, что это как раз и привело бы меня к зависимости от этих гнусных мужчин, которых я ненавидела и презирала. Мне же хотелось другого: мне нужно было иметь собственных, натуральных рабов. Да, да, именно рабов, жизнь и смерть которых полностью находилась бы в моих руках. Это не только устраивало меня экономически, но и отвечало основной идее эксперимента: мужчина – грязная, возомнившая о себе тварь, самой природой предназначенная быть в услужении у женщины. Первобытные люди, жившие по естественным законам матриархата, были абсолютно правы. К сожалению, теперь по этим законам жить нельзя, так как цивилизация развратила человечество, создала для мужчин слишком удобную жизнь, и сначала – до нового матриархата – нужно перегнуть палку несправедливости в другую сторону. Мужчины добровольно своих преимуществ, конечно, не отдадут, – значит надо довести их до нормального первобытного состояния с помощью грубой силы. Я была уверена в себе и знала, что справлюсь даже с несколькими мужскими тварями одновременно, но ведь целью моей на данном этапе было не прикончить их, а приучить трудиться за ничтожную, на пределе энергетических возможностей, порцию пищи. В свое время для этого требовался надсмотрщик с бичом, но я просто физически не смогу быть одновременно и рабовладельцем и надсмотрщиком – какая уж тут независимость! В свое удовольствие – пожалуйста, но махать целый день бичом – это же издевательство над самой собой. И вдруг я сообразила: собачки – вот кто меня выручит! Вот кто будет идеальным и преданным помощником.
При первой же возможности я сказала отцу, что мне необходимо завести в доме парочку надежных собачек – чтобы не скучать, и, главное, чувствовать себя в полной безопасности. Отец не только поддержал мою затею, но сказал, что и сам не раз думал об этом и даже присмотрел пару молодых, сильных псов, уже начавших курс дрессировки. Таким образом, этот важный вопрос уладился сам собой. Я получила полный инструктаж по работе с собаками и прихватила кое-какие учебные пособия по этой теме. Новое дело увлекло меня еще на некоторое время. Кроме того, мне пришла в голову неглупая мысль использовать некоторые методы собачьей дрессировки при работе с будущими рабами. Конечно, я понимала, что дрессировка животных основана на использовании рефлексов, а у человека ведь есть еще и разум. Ну и что? – сказала я себе. Педагогикой пусть занимаются другие, я же займусь именно дрессировкой, предварительно, естественно, вышибая из них разум путем непрерывных пыток, не оставляющих никакой надежды на будущее, никакого просвета в их вечном – до самой смерти – мраке. И только на втором этапе, когда в них не останется ничего человеческого, можно будет, наконец, поступать с ними соответственно: выполнил задание – получил пищу, нет – такие пытки, каких еще свет не видывал... Я, правда, сама еще их не очень представляла, но для своего образования надо будет почитать кое-какую литературу, а, главное, пытки – это прекрасное средство для развития собственной фантазии. И в предвкушении будущих удовольствий я плясала и смеялась как маленькая девочка...
Прежде всего я освободила от всякого хлама полуподвальное помещение и нашла для него подходящий замок. В стены вбила крепкие крючья. Еще, подумала я, рабам не помешают кандалы, которые можно пока просто смастерить из собачьих цепей. Одна цепь и два навесных, надежных замка – вот и вся система. Неплохо бы, конечно, завести и наручники, но тогда мне придется их вечно одевать и снимать с этих гадких тварей – хорошенькое, извините меня, удовольствие! Ладно, и с одними кандалами на ногах раб далеко не убежит, особенно после моей очередной обработки. К тому же и собачки свое дело знают. А не знают – научим...
Все остальное будет видно по ходу событий, а пока надо готовится к приему "гостей". К счастью, они не заставили себя долго ждать. Однажды утром поднявшись, как обычно на свой наблюдательный пункт, я заметила приткнувшуюся к кустам лодку, в которой лежали рыболовные снасти, хотя самих рыбаков нигде не было видно. Справиться с ними двумя, да еще, надо думать, одетыми в громоздкие рыбацкие доспехи, не представляло большого труда для такой способной девочки как я. Страха не было буквально никакого – только легкое приятное возбуждение. Проблема была в другом: что мне одеть по такому приятному случаю? Можно было пойти в простом летнем платьице: уже сам контраст между моей нежной внешностью и моими крутыми действиями вызовет у них шок, гарантирующий полный успех операции. Впрочем, слишком легкой победы я и не хотела и вообще была настроена вполне серьезно, хотя разок и промелькнула озорная мысль явиться перед ними в костюме своей прародительницы-Евы, – вот где был бы успех так успех! Но потом разумно решила, что на первое свое серьезное дело надо и одеться по-серьезному: лучше всего – в боевое кимоно. И никаких двусмысленностей: драться так драться!
Можете представить себе изумление этих двух ничтожеств при моем "явлении народу" прямо из кустов, да еще в таком "модном" одеянии! Тот, который первым меня заметил, обалдел, естественно, и, толкнув второго, воскликнул:
– Эй, смотри, что за чудо!
Другой, помоложе и покрупнее, удивленно протер глаза:
– Кошечка, ты откуда такая взялась?
Я пошла прямо на них. Сейчас будет вам "кошечка"! Они несколько опешили и пытались сказать еще что-то "умное". Но мне уже не о чем было с ними говорить, так как для меня они уже были рабами. Поэтому, не доходя двух шагов, я высоко прыгнула и ударом ноги оглушила того, кто помоложе. Секунду помедлив, наслаждаясь произведенным эффектом, сбила с ног и другого. Пока они не пришли в себя, я надела на них припасенные на этот случай кандалы (не терпелось посмотреть на деле это мое первое изобретение), а потом веревкой стала связывать им руки. И в это время из кустов вывалился еще один чурбан и остановился в недоумении, возможно, принимая увиденное им за игру. Но кое-что уже начал соображать, И вдруг он громко выкрикнул мое имя! Тут и я узнала его: это был парень из соседнего дома, мой ровесник, как я замечала, давно уже заглядывавшийся на меня. А тут такая романтическая встреча! Медлить было нечего, и я бросилась на него, совершив, однако, ошибку в том, что легче было не пугать, а как-то приманить его – и спокойненько сделать то, что и с другими придурками. Мальчишка же, видимо, решил, что нас тут целая шайка и бросился наутек. В тяжелых резиновых сапожищах далеко ему было не убежать, хотя метров пятьдесят с перепугу он все же одолел. Настигнув раба, я с лету нанесла ему удар ребром ладони по шее – и он так и зарылся носом в землю! Но вот досада: у меня ведь нет с собой веревки, а вести его несвязанным, пожалуй, слишком хлопотно. Тогда я сняла с него ремень и хорошенько перевязала за спиной его руки. Потом, стянув брюки вместе с трусами до самого низа, зафиксировала таким образом и его ноги. Теперь оставалось только привести этого розового младенца в чувство и вести к остальным рабам, которые, видимо, нас уже заждались – если только пришли в себя. Я перевернула молодого раба на спину и усевшись ему на живот, стала сильно бить по его щекам обоими ладошками. Но этот мерзавец только мычал, отворачивался, но в сознание так и не приходил. Здорово, видно, я ему влепила! Но ничего, он у меня быстренько отвыкнет от всяких нежностей... Пришлось уже с полной силой надавить ему за мочками ушей – прием, вроде бы безобидный, но довольно действенный. Раб подо мной застонал, открыл глаза, но тут же снова их закрыл. Ах, паразит! Сейчас ты у меня попридуриваешься!..
Преодолевая отвращение, я пошарила позади себя и, найдя то, что искала, крепко стиснула рукой его мошонку. Он взвыл, как паровозный гудок и безуспешно затрепыхался, плотно прижатый моим телом. Но я не отпускала его до тех пор, пока мне самой не надоело слушать его дикие вопли. Разозлившись, я прихватила раба за шевелюру и одним хорошим рывком поставила на ноги. Потом, поддав под зад ногой, приказала: "Пошел!". Он поплелся вперед, путаясь в штанинах и ежеминутно спотыкаясь, путая команды "направо" и "налево", своей бестолковостью приводя иногда меня прямо в бешенство. Ему было, конечно, наплевать на то что я спешила поскорей добраться до предоставленных самим себе его приятелям. И хотя идти было недалеко, но мне приходилось постоянно подгонять его очередным ударом ноги под зад, потому что он зачем-то пытался согнуться или даже присесть на корточки – то ли от стыда, то ли, действительно, от боли.
Пленники мои, как и следовало ожидать, уже очухались, и один из них, которому я не успела связать руки, даже пытался освободить от цепей еще и ноги. При нашем торжественном появлении он грязно выругался и, забыв про цепочки на ногах, бросился на меня, но не сделав и пары шагов, свалился на землю. "Папа! Папа!" – закудахтал мой цыпленочек. Ага, значит, этот старый пень – его папаша! Семейка, значит. Что ж, тем интереснее для меня... Чтобы не слышать этого собачьего визга, я швырнула щенка на землю рядом с папашей, сорвала с его ног трусы и засунула поглубже в разинутую от крика пасть. Он сразу заткнулся, естественно. Тогда я приблизилась к старперу, который, так и не поняв еще до конца, кто перед ним, снова повторил свою идиотскую атаку – и, конечно, получил свое... Потом я, не суетясь, аккуратно связала его верхние конечности. Минуту еще поразмыслив, решила и всем им заодно заткнуть их пасти, так как слушать в такой ответственный момент вульгарные мужицкие стоны и крики мне было совсем ни к чему. Штаны им в их новой рабской жизни больше не понадобятся, а теперь еще могут пойти в дело; поэтому я разорвала их на небольшие куски, воткнула в вонючие пасти и уложила всех "рыбаков" в один ряд на землю. Волосатые мужичьи зады вызывали во мне изрядное отвращение, но делать было нечего, и я, пересилив себя, навьючила на них их собственные рюкзаки, засунув туда и все оставшиеся на поле боя тряпки. Поднять этих тупых болванов на ноги оказалось не так уже просто, но я уже приобрела некоторый опыт; молодых я поднимала за волосы – сначала на колени, а потом уже только на выпрямленные ноги, хотя это только говорится "на выпрямленные", а на самом деле они дрожали и подкашивались, сильно затрудняя мою задачу. С юнцом, правда, было легче: он со страху пытался предупредить каждое мое движение; да и прическа его для этого дела была в самый раз. А вот со стариком пришлось повозиться, так как на башке у него – в отличие от его же задницы – почти ничего не произрастало. Пришлось в буквальном смысле тянуть его за уши. Со стороны взглянуть – можно было, наверное, лопнуть со смеху, но я уже так притомилась от этой бестолковщины, что лишь изредка награждала рабов по ходу дела крепкими оплеухами. Впрочем, ведь я давно уже решила, что лишняя оплеуха рабу не помеха...
Итак, я привязала своих ослов друг к дружке, в одной связке, вроде альпинистов. На шеях веревки, на горбах рюкзаки – и все без штанов. Ослы стояли, наклонившись вперед для равновесия, оттопыривая зады. Непорядок! Должны с самого начала к стойке "смирно" приучаться, в любых условиях. Хотя я и понимала, что с законами физики ничего не поделаешь, однако все же поупражняла своих рабов для профилактики, авансом, так сказать.
Удовлетворенно окинув взглядом свое "войско", я от души расхохоталась. Что за живописная картинка! Эти голые мужланы сами по себе, да еще и с окровавленными после моей профилактики мордами, были просто омерзительны, но в ансамбле они образовывали группу весьма выразительную и полную законченного смысла. Если бы какому-нибудь художнику вздумалось бы изобразить рабство символически, то лучшего символа и не придумать. Видимо, заложенное во мне от рождения (от мамы, конечно же, а не от этого...) эстетическое чувство само подсказало, как уравновесить грубый натурализм животной сущности раба элементами тонкого юмора. Казалось бы: уродливые волосатые ноги и зады, отвратительные мужские принадлежности... Б-р-ррр!.. Но тут же: модные короткие курточки выше живота у молодых рабов, брезентовая роба у старика, разноцветные рюкзаки на горбах, какая-то даже гармония тупых выражений на их посиневших рожах – со связывающей их воедино веревочной удавкой... Нет, это надо было видеть!
Что ж, караван готов. Первым двигался юнец, который, как чувствовалось, сник быстрее всех и, следовательно, активно выполняя мои команды, будет и остальных тянуть за собой. Может быть еще, чисто по-женски, мне захотелось, чтобы он любовался моим телом, ибо теперь, когда самое сложное было позади, я могла себе позволить, наконец, полностью расслабиться, – так что я скинула с себя душное кимоно, оставшись совсем нагишом. Кстати, картина получает абсолютное завершение: мерзкие рабы и их прекрасная повелительница. В Ее руках – конец веревки, накинутой на шею переднему рабу. Я опять пожалела, что нет еще замечательно длинного хлыста с удобной кожаной рукояткой. Нет, но будет!..
Теперь я ощущала себя совершенно раскованной, никакого стыда уже не было и в помине, ибо передо мной уже – не люди. Вот только хотелось еще подразнить немного самого молодого и глупого. Ну, чуть-чуть...
Я потянула за привязь, и процессия торжественно стронулась с места. Пройдя метров пятьдесят, я подумала, что запоминать им дорогу совсем ни к чему и, остановив колонну, вытащила из рюкзаков оставшиеся тряпки, быстренько превратив их во вполне сносные повязки на глазах. Молодой, решила я, обойдется и без повязки – слишком основательно он будет занят изучением моей хорошенькой попки. Вот пусть и радуется. В конце концов, победители могут себе позволить немного великодушия...
Заскучав по пути, я устроила небольшое представление, заставив рабов ползать на коленях, упираясь носами друг другу в задницы. Это приободрило меня, и я, вдоволь насмеявшись, уже не чувствовала никакой усталости. Особенно забавен был мальчишка, которому, как впереди ползущему, пришлось даже развязать руки. Зато ему и досталось от меня больше других, хотя я, обладая врожденным чувством справедливости, никого не хотела обижать и распределяла наказания поровну. Впрочем, как придется...
Потом мне и это развлечение надоело – уж больно медленно они ползли, а время уже к обеду. Как бы то ни было, не мытьем, так катаньем, подошли мы к моему замку, где я загнала рабов подвал и, указав на большое ведро на полу, предназначенное быть для них парашей, бросила на пол в качестве подстилки обрывки их одеяний. Отдыхайте, гости дорогие! Будьте, как дома... (Теперь, когда мои планы начинали сбываться, я и впрямь испытывала к рабам почти что родительские, нежные чувства. Странно устроен человек!)
Сама же я отправилась отдыхать – уж кто-кто, а я отдых свой заслужила. На меня вдруг почему-то опять напала такая усталость, что я, наскоро перекусив, упала на кровать с какой-то книжкой, но, не успев прочитать и двух страниц, уснула намертво.
Проснулась я через пару часов, веселой и посвежевшей. На душе было так хорошо, как бывает в детстве, ранним солнечным утром, когда еще не жарко, и птички щебечут, и бегают солнечные зайчики, и мама ласково шепчет чего-то... "Вставай, доченька. Видишь, красота какая!.." А я даже и не сразу припомнила, отчего мне так радостно, и захлопала сама себе в ладоши. Ай да я! Молодец девочка! Дело сдвинулось с мертвой точки...
Проведя коротенькую, но интенсивную разминку и накинув на голое тело легкий – по погоде – халатик, я отправилась проведать пойманных животных. Небось, соскучились по хозяйской ласке! Предусмотрительно заглянув в замочную скважину, я обнаружила, что сидят они почему-то приткнувшись спина к спине и как-то странно при этом двигаясь. Или замыслили чего-то? Так и есть: ведь это они пытаются развязать друг другу руки. Вот твари неблагодарные! Я резко отворила дверь, и эти проходимцы в ужасе друг от друга отпрянули. Но что я, слепая, что ли? Нет, мерзавцы, со мной у вас этот номер не пройдет! Я, со вполне понятной злостью, ухватив за волосы (а старика, конечно, за уши, да так, что они даже захрустели, хотя и не оторвались почему-то), поочередно подводила каждого стене и яростно молотила об нее его дурной башкой, пока он не падал на пол. Уверена, что искры сыпались у этих ребят из глаз целыми снопами...
– Послушайте меня, негодяи! – с трудом сдерживая себя, произнесла я. – Пора вам уже понять, что отсюда для вас нет никакого выхода – кроме как на тот свет. Чем быстрее вы это поймете – тем лучше для вас. Отныне вы– настоящие рабы, а я ваша полновластная Хозяйка. Вы будете работать на меня до потери сознания, а также будете выполнять любые мои приказания – даже самые бессмысленные и неприятные. Я буду делать с вами все, что мне захочется. А за это – знайте мою доброту! – я оставлю вас в живых и даже буду бесплатно кормить вас. Запомните еще, что я буду ежедневно избивать вас самым жестоким образом – мне это нужно, в частности, для тренировки, а, главное, я так хочу. А вам это тоже нужно – чтобы вы меня боялись и уважали больше смерти.
И для вас же лучше, чтобы вы скорее превратились в покорных, нерассуждающих животных. Тяжелый труд, неимоверные муки и, как следствие этого, – полная покорность своей Хозяйке – вот в чем отныне единственный смысл вашей жизни. Страх и голод – вот два чувства, которые изо всех человеческих чувств остаются теперь на вашу долю. Хотя страх не то слово – слишком мягкое. Я добьюсь того, чтобы вы испытывали ко мне дикий, сумасшедший ужас, который бывает только в кошмарном сне. Вы поняли, наконец, что я способна на все? Поняли?! Что-то я не слышу ответа... Ну, тогда хотя бы помычите или кивните тупыми своими башками в знак согласия... Понятно? Вот тебе, например, понятно? Почему ж ты не киваешь, если понятно? Или непонятно все-таки? – обратилась я к задыхающемуся от ужаса юнцу.
Он кивнул своей трясущейся, как у припадочного, головой.
– А за ослушание знаешь, что я могу с тобой сделать?
Он произвел какое-то дергающееся движение, означающее, видимо, на его теперешнем языке, что не знает.
– Вот что, например.
Как тогда, в лесу, я крепко сжала своей нежной ручкой его мошонку. Притворщик сморщился как 100-летний старик и, протяжно мыча, рухнул на колени.
– Вот видите, ребята, – обратилась я к своей молчаливой аудитории, – вы все в моих руках – вот как эти ваши детальки.
С этим смешливым, но грозным предупреждением я тем же манером обошла их по кругу, а потом и по второму – исключительно для закрепления урока, пока мои слабодушные воспитанники совсем не отключились. Вообще-то на этот момент у меня не выработалось еще строгого плана своих "воспитательных" действий с рабами, и для первого знакомства мне просто хотелось их немножко попугать. Кажется, у меня это получилось неплохо. Настроение вновь стало преотличное. Как, собственно, немного мне надо! Я почувствовала свою силу, свою власть – и это оказалось прекрасным. Легкомысленной школьницей носилась я по двору, гонялась за собаками, танцевала и пела. Жизнерадостным вихрем внеслась в камеру и, увидев очумевших от страха рабов, шутливо двинула каждому по скуле. Но даже их гнусные рожи и позы не смогли испортить моего настроения. Давно уже мне не было так хорошо. Вот что значит, когда появляется настоящее дело, и жизнь приобретает утраченный в обыденной суете смысл.
Но на сегодня предстояли девочке и другие дела. Для начала нужно было сходить к берегу и затащить брошенную горе-рыбаками лодку в более укромное место. Еще надо бы проверить содержимое их рюкзаков – вдруг да что-нибудь из этих заслуженных трофеев мне и пригодится.
В рюкзаках, действительно, оказалась теплая одежда, фонари, спички, кофе, консервы... В общем, удачно. Понятно, что все это мне и не так уже нужно, но ощущение неожиданной находки было приятным, – возможно, нечто подобное чувствовал Робинзон, хозяйничая на выброшенном на берег судне.
И вдруг, роясь в одном из рюкзаков, в какой-то дрянной книжонке я обнаружила... собственную фотографию и онемела от негодования. Несомненно, принадлежала она мальчишке. Где же он ее достал? Впрочем, понятно: это был школьный снимок последнего года учебы, и этот болван, влюбившись в меня, выпросил у фотографа лишний экземпляр. Какое право имел этот негодяй касаться своими грязными лапами моего изображения?! Небось, еще... Я чуть не задохнулась от такого предположения. Ничтожный раб! Он еще и не догадывается, во что ему может обойтись его наглость...
Вся кипя от гнева, но внешне ничем себя не выдавая, я вошла в пропитанную ужасом камеру. Привыкают, значит, к новому порядку. Очень хорошо! Но этот... этот... Ладно, девочка, спокойно!
Молодого раба всего колотило, когда я подошла к нему с приветливым видом и даже вытащила из его пасти мокрую от слюны и крови тряпку. Он глубоко задышал и задвигал онемевшей, видимо, челюстью.
– Так тебе легче?
– Да, Госпожа, – он благодарно шевельнул вспухшими губами.
– Может, не вставлять тебе больше эту гадость?
– Да... нет, Госпожа, – заискивающе пытаясь улыбнуться, затряс он головой. Ну и болван!
– А ты знаешь, что это за грязная тряпка?
– Н...н...нет, Госпожа.
– Как же не знаешь? Это же твои трусы!
Надо было видеть, как его бросило в краску! Торчит, идиот, без трусов перед девушкой – и хоть бы что! А тут от одного слова зашелся... Ничего, с этой "тонкой душой" я разберусь по-своему!
– Ладно, – говорю, – если ты не хочешь, чтобы твои грязные трусы снова оказались у тебя в глотке, говори мне одну правду.
Он опять закивал с мерзкой подхалимской готовностью.
– Для начала скажи, как ты ко мне относишься?
– Да, Госпожа.
– Но ты ведь меня еще любишь? Угадала?
– Да, Госпожа.
– А это что такое? – показала я ему свою находку.
– Твоя фотография.
Я мгновенно бабахнула ему по губам. Черная кровища так и брызнула во все стороны...
– Ты забыл уже, что ты мой раб и должен обращаться только на "вы"? Вспомнил теперь?
– Да... Вы... Госпожа.
– А ты задумывался над тем, имеешь ты вообще право меня любить?
– Н...н...нет, Госпожа.
– Так вот, теперь подумай. Я сильнее, умнее и красивее тебя в тысячу раз, и я могу сделать с тобой, что захочу. Могу, например, отрезать твои половые органы или просто растоптать тебя как червя. Ты – раб, ничтожество, которое не должно иметь никаких человеческих желаний. Особенно таких, – я кивнула головой в понятном ему направлении. Потом, собрав в кулак его волосы, сильно придавила его голову к самому полу. Он закряхтел...
– Ладно, пока я тебе обрисовала только самую общую ситуацию. Теперь продолжим нашу беседу. Тебе, кстати, она нравится!
– Да.
– Очень нравится?
– Да.
– А я тебе очень нравлюсь?
– Очень...
Стоп! Я удержала уже готовую взлететь для карающего удара руку. Разговор принимал такой интересный оборот, что я готова была простить рабу нарушение инструкции: употребление лишнего слова
– Значит, ты не против со мной переспать? Ты ведь меня уже видел голой, а я, в свою очередь, вижу, что у тебя ко мне все время есть желание. Тут уж ничего не скроешь в твоем положении, правда?
Не в силах выдавить из себя хотя бы слово, он сглотнул слюну.
– Так кто же тебе мешает? Ведь на мне почти что ничего нет. Видишь? – я распахнула халатик. То, что он там увидел, оказалось выше его слабых сил, и он буквально рухнул на землю. Я чуть приподняла его и заботливо спросила:
– Почему ты со мной ничего не делаешь? Тебе мешают связанные руки?
– Да! – он, кажется, умирал от возбуждения.
– Но где же мы с тобой этим делом займемся? В свою комнату я тебя не поведу – ведь ты всего лишь мой раб. Тогда, может, прямо здесь, в подвале, при твоем отце?
– Да, здесь...
Весь мой накопившийся гнев мгновенно прорвало наружу.
– Мерзкий тип! Негодяй! Подонок!
От возмущения я даже позабыла про каратэ, хотя это животное следовало бы уложить тут же на месте, и просто по-женски надавала ему пощечин – не по-женски увесистых, правда.
– Ты знаешь, что я с тобой сделаю? Нет?! Я тебя сейчас кастрирую! Да-да, кастрирую, как вонючего быка...
Я направилась к двери, не обращая внимания на его вопли, и через несколько минут вернулась с кусачками (ничего лучшего я дома не нашла, но здесь же не больница – так что моим будущим "пациентам" придется отвыкать от дешевого гуманизма), скальпелем и бинтом. Этот развратник орал так, будто его уже резали, но я не стала затыкать ему рот – пусть лучше выдохнется, выбьется от собственного крика из сил – тогда я спокойненько займусь святым своим делом. Надо сказать, что у меня действительно было бешеное желание кастрировать эту тварь, но я знала, что бывшие мужчины при этом становятся вялыми, рыхлыми и никудышными работниками. И вдобавок, я даже и не знала, как это делается. Еще загнется под немудреным моим инструментом, а рабов у меня пока еще не так много, чтобы я могла пренебрегать лишними руками. Так что благоразумнее перетерпеть. А задумала я совершенно другую, собственно, совсем безобидную операцию...
Тут я случайно взглянула на старика. Старый крокодил весь посинел (или позеленел) так, что, казалось, его сейчас удар хватит. Этого еще не хватало! Ведь с его жизненным опытом он мог стать самым ценным из моих рабов. Пришлось немного придавить пальцем его сонную артерию – и он успокоился. А сынок разорался еще пуще прежнего (ну и семейка, однако! Знала бы мама, с какими человеческими отбросами мне приходится иметь дело!). Тогда ту же процедуру я повторила и с ним. Стало тихо, как в склепе, но для меня, после всех их сумасшедших воплей, тишина эта звучала как музыка. Под ее прекрасные, неслышимые ухом звуки я и приступила, наконец, к долгожданной процедуре. Первым делом, раздвинув отключенному "пациенту" пасть, я вставила на край челюсти, между зубов, деревянную прокладку размером со спичечный коробок. Потом подтянула кусачками длинный красный язык – я даже не думала, что он может быть таким длинным – и сильным, уверенным движением провела по нему скальпелем. Инструмент пошел легко и приятно, как по маслу. Хлынула густая и, действительно, какая-то чересчур горячая кровь. Чтобы мой "больной" не захлебнулся, я наложила на обрубок языка предусмотрительно запасенный кровоостанавливающий пластырь и, как смогла, прихватила сверху бинтом. Некоторое время прижимала прооперированное место рукой, останавливая продолжающую обильно струиться кровь. Но вот, кажется, и все. Теперь порядок в танковых частях... Подожду еще немного, пока новоявленный немой придет в себя: интересно, как он себя поведет при этом – вопрос, не лишенный некоторого научного – прежде всего психологического – смысла. Старичок тоже еще был "под наркозом". Так что пока, чтобы не скучать, я приблизилась со своим хирургическим инструментом к тому, к третьему, которым в последнее время почти не занималась – так что надо было немного наверстать упущенное. И надо было видеть, как этот громила заверещал и затрепыхался! Умора! До чего же все же труслив этот "сильный" пол...
Вытащив из его рта кляп, я участливо спросила: – Что, страшно?
Он в ответ лишь дергал башкой, пытаясь что-то из себя безуспешно выдавить, но вместо этого только пищал и верещал, как будто уже тоже языка лишился. Противно и смешно одновременно.
– Ну, что мы с тобой будем делать? Выбирай сам, пока я добрая: кастрировать или только язык удалить? Ну-ка, больной, высуньте язычок, покажите доктору...
Он продолжал как-то по-дурацки трястись, вот-вот упадет, не выдержит... А ведь по виду – довольно грозный мужик, на волосатой груди и на обоих ногах – всевозможная татуировка, и вообще – смахивает на уголовника. Но тоже туда же – жить хочется. И бабник, наверное: возбуждается, гляжу, по каждому поводу – и надо, и не надо. Вот кого бы точно следовало кастрировать, хотя бы одного – для моей медпрактики. Но придется потерпеть до тех пор, пока не заимею еще нескольких рабов – тогда не жалко ради науки потерять одного-двух. Так что пока – только почудачить немного.
Я сходила за резиновыми перчатками и стоя – для пущего эффекта – прямо перед ним, стала медленно, как в кино, натягивать их на руки. А этот здоровенный бугай, забыв что перед ним все же молодая девушка, потерял вдруг всякое достоинство. Он зарыдал как маленький ребенок и на коленях пополз ко мне, пытаясь поцеловать мои ноги. Вот мразь какая! Секунду-другую я еще сдерживалась, но когда грязные капли из его глаз покатились мне на ноги, я не выдержала и так треснула носком левой ноги по его физиономии, что он завизжал, как поросенок и повалился набок. И тут я с ужасом увидела текущую прямо из него медленную желтую струю жидкости, превращающуюся под ним в темную вонючую лужу. Преодолевая омерзение, я схватила бугая за грязные патлы и мордой, как нашкодившую кошку, стала водить по этой луже, заставляя вылизывать ее так кстати пригодившимся еще языком. Он, возможно, даже не осознавал этого и все рыдал, и рыдал... Никогда мне еще не было так противно! Не хватало еще превратить мой подвал в отхожее место! Какая скотина!.. Тут я почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Обернулась – да ведь это уже сам старичок очухался! Ну и взгляд у него! Корчит из себя какого-то гипнотизера... Мне стало смешно.
– Что, дед, – приветливо обратилась я к нему (он, правда, никакой не дед, ему и пятидесяти, наверное, нету, а это я его так, ради юмора называю), – влюбился в меня, что ли? Смотри, не передерись со своим сыночком. Он-то еще ладно, а тебе уже умирать пора, а не на молоденьких девочек заглядываться. Старухи своей, что ли, не хватает? Смотри у меня, могу и не только язычок отрезать...
А у него, видно, с юмором совсем плохо. Уставился на меня, как удав на кролика. Так ведь он давно уже не удав, да и я не кролик – видала и не таких змей-горынычей... Я взяла его так крепенько за ушко, поставила к стеночке и кляп вытащила: интересно, что он мне такого умного сказать сможет? А он молчит, только шарами вращает.
– Ты что, дед, совсем от любви обалдел? Или, как сыночек, вдруг говорить разучился? Признавайся скорей, а то ведь вас тут много, а я одна такая красивая. Может, челюсти тебе поразмять, чтобы говорилось легче?
И давай ему по щекам его хлестать – только лысина трясется. Но вижу, что он, хотя вот-вот и развалится, а изнутри не подается и будто выжидает чего-то... Интересно, на что он еще надеется? Меня эта внутренняя его озлобленность тоже злит ужасно, но я виду не подаю и продолжаю в том же юмористическом, миролюбивом духе.
– Все еще злишься, дедуля? – спрашиваю. - А чего злиться? Я ведь сыночка твоего еще пожалела – только язычок оттяпала, чтобы гадости не говорил. Ты ведь и сам видел, как он на мою девичью честь покушался. А от языка один вред человеку, а рабу – тем более. Так что для его же пользы... Но от вас дождешься благодарности! Хоть бы ты, дед, спасибо сказал, а то молчишь, как партизан на виселице. Я вижу, что и тебе язык ни к чему. Да или нет? Нужен тебе язык, я спрашиваю?! – вспылила я. (Не люблю, когда юмора не понимают).
И тут он как харкнет мне в лицо! Я даже отклониться не успела, несмотря на свою великолепную реакцию. Но в тот же момент у меня что-то сработало. Автоматически. Ведь у нас, каратистов, размышлять некогда – все доведено до автоматизма. Ну, значит, и сработала у меня рука – прямо в висок. Он и звука не издал, так и свалился, как подкошенный. Зато уже потом, когда я ощутила свое заплеванное лицо, такая на мою душу боль накатилась!.. Я месила трухлявую стариковскую тушу ногами, била по синюшней морде, по желтому, ребристому животу, по раскисшей промежности с коричневыми завитками волос... Он давно уже ни на что не реагировал, но я не могла уже остановиться. Я визжала от ярости, запрыгивала обеими ногами на поганое мужичье тело и молотила его пятками и носками, превращая в кровавую отбивную. Затем немного отошла, успокоилась чуть-чуть и, с грохотом захлопнув подвальную дверь, забежала в дом, закрылась в своей ванной, где просидела больше часа. Рыдания душили меня. Тварь, тварь!.. Плюнуть в мое лицо, личико, которого еще никогда не касались слюнявые мужские губы! И никогда не коснутся! В зеркале смотрела на меня юная прелестная рожица с детскими ямочками на щеках, с голубенькими заплаканными глазками... А тело! Какое тело!.. Мне стало полегче. Природа зря не станет создавать свои шедевры. Я рождена для великой цели – и я ее исполню. А с этими подонками больше не церемониться! При моем мягком сердце они еще и не то начнут вытворять, и доброта моя пойдет мне только во вред... Раз-два-три!
Бодрая и веселая я выскочила во двор. Коротенькая разминка, удары пяткой, носком, кулаком, ребром ладони, пальцами... Непрерывное чередование стоек. Хорошо! Теперь под холодный душ, растереться махровым полотенцем. Отлично! Все неприятное позабыто. Впереди – прекрасное будущее. Будут, конечно, и еще трудности, но я сильная, спокойная, уверенная в себе... Порядок!
Надела тренировочный костюм, еще повертелась перед зеркалом. Какая грудь! – никакого бюстгальтера не надо. А бедра!..
Стремительно влетела в подвал. Успела разглядеть, что молодой раб уже оклемался, но при виде меня прикрыл глаза. В другой раз его хитрость бы не прошла, но сейчас он меня просто не интересует. Подошла к бугаю, развязала руки, сняла кандалы. Приказала поднять труп старика и вынести вон. Бугай тащил труп, ноги его подгибались. Метров за двести от дома вручила ему лопату. Пока он рыл яму, еще разок размялась, хотя и было желание спокойненько посидеть где-то рядом с книжкой, помечтать... Однако расслабляться нельзя, на мне лежит великая миссия...
Зарыв труп, мы с моим подопечным отправились домой. Я даже не стала связывать этого бугая, потому что надо будет еще убрать в подвале и, главное, хотелось посмотреть, как он отнесется к предоставленной ему свободе. Но он покорно плелся за мной, не делая никаких попыток к нападению или к бегству. Или все же притворяется? Но нет, исключено: я это вижу по безвольно поникшим плечам, по ежеминутно подгибающимся коленям, по отвисшей, как у собаки, нижней челюсти, но, главное, по вконец опустевшим глазам, - как я и рассчитывала в своей работе с рабами, психика этого «мачо», достигнув определенного рубежа, окончательно и бесповоротно сломалась. Да, он был уже стопроцентным рабом, – и все-таки его завершенная рабская покорность меня не удовлетворила. Без какого-либо даже намека на сопротивление я не ощущала своей собственной силы, которая как бы пропадала втуне. Но что это?! У этого полудохлого «ковбоя», у этого бычка вдруг что-то начало проявлять признаки жизни. Я резко повернулась назад, так что он чуть не налетел на меня, во время притормозив буквально в полушаге, колотясь от страха – а, может, и от желания. Совершенно голый, он, видимо, одновременно хотел и вытянуться в струнку и как-то скрыть свой срам. Широченная волосатая грудь, массивные ручищи чуть ли не до колен, которыми он хочет, но все же не смеет прикрыться... А перед ним – девчонка в обтягивающем спортивном костюмчике, совсем крохотная по сравнением с этим Голиафом. Глазки его, минуту назад совершенно мертвые, теперь ожили, забегали, боясь остановиться, встретиться с моим взглядом. Видимо, у них это умирает последним. Что ж, придется еще немного поработать...
– Ну-ка, раб, смотри мне прямо в глаза! Наверное, что-то нехорошее задумал, раз глаза прячешь. Может, ты изнасиловать меня собрался? А? Вон ты какой здоровый! Угадала? Ух, кобель проклятый! – я легонько ткнула его коленкой в возбужденное место. Он взвыл и согнулся в три погибели.
– Вставай! Живо! Нечего притворяться!
Он кое-как выпрямился, но не до конца, пытаясь прикрыть свой любимый пах волосатыми клешнями, а из глаз ручьем катились слезы.
– Как ты стоишь передо мной?! А ну, стоять смирно! Ты, я вижу, человеческого языка не понимаешь. Ладно, если не можешь стоять прямо, становись на карачки. Живо!
Он поспешно исполнил приказание. Я отломила от дерева тонкий гибкий прут и со вкусом стеганула по его оттопыренному черному заду. Он негромко ойкнул. Значит, мало. Тогда еще, еще... Я все более входила во вкус. Сквозь волосатую черноту живописно проступили красные полосы, кое-где уже засочилась кровь. Но еще не везде...
– Вот! Вот так!.. А теперь – вперед!
Раб бодреньким козленком (лучше бы сказать – бегемотиком, но я вошла в образ и чувствовала себя прекрасной босоногой пастушкой из полузабытой сказки, помахивающей своим волшебным прутиком) "заскакал" по тропинке. Только, к сожалению, мой "козленок" был отвратительным голым мужланом, покрытым кровью и потом, которого лишь одна я, с моим ангельским характером, и могла вытерпеть. А что еще делать?! Ой, я совсем позабыла о лодке!
– Давай, разворачивайся назад, – велела я, крепко стеганув своего "козленка". Но не тут-то было, пришлось мне с этим уродливым животным немало помучиться. Он быстро подрастерял свою былую бодрость, и даже прут, который я благоразумно замочила в воде, уже почти не помогал. Все четыре его ноги дрожали и подгибались, а сам он то и дело пропахивал землю носом. Так что, когда я заставила его подняться, то даже не узнала: вся морда в грязи, в поту, в кровище... Отвратительная картина! Конечно, за одно это, да еще за то, как он стоял передо мной, не соизволив даже вытянуться по стойке "Смирно!", но зато находясь в постоянном возбуждении, он заслуживал более серьезного наказания, чем легкая порка прутиком. Но мне пришлось смириться с этим, позволить ему шагать на своих двоих из опасения, что иначе мы до вечера не управимся.
К счастью, лодка оказалась на месте. Впрочем, куда ей деться? По моему приказанию мой ишачок перетащил лодку в более укромную, защищенную от ветра пещеру. А я тем временем тщательно осмотрела поле вчерашней битвы, а, точнее – "избиения младенцев". Несколько валявшихся на берегу кусков материи я забросила подальше в кусты.
– Вот видишь – теперь полный порядок. А ты боялось, глупое животное! Кстати, ты не голодное? Ах, конечно... Тогда я разрешаю тебе пощипать травки перед дальней дорогой – она для тебя нелегкой будет... Не понимаешь меня, что ли? Или ты уже забыло, как траву щиплют?
Тут животное сообразило что-то, стало ползать по земле и жрать траву. Давилось, но жрало. Вот что значит правильный подход! А пастушка тем временем грациозно прохаживалась рядом со своей скотинкой и, вся в мечтах, рассеянно похлестывала ее по заду гибким прутиком. Удары были несильные, и лишь иногда, когда прут, скользнув между ягодиц, попадал в другое, более болезненное место, скотинка жалобно взвизгивала, нарушая прекрасную идиллию. Но все хорошо в меру...
– Ну, что, насытился? Понравилась травка? Значит, можно и в дорогу.
С этими бодрыми словами я запрыгнула на прогнувшуюся дугой спину и рассекла воздух прутом:
– Пошел! Пошел!
И мы поехали. Но как я ни старалась, и так, и сяк его исполосовала, – но он от силы метров на двадцать продвинулся и опять зарылся носом в землю. Притворяется, что ли? Ведь во мне и 60 килограммов нету, а в нем, наверное, все 90. Так что прокатиться верхом на этот раз мне не довелось. А вообще-то, подумалось мне, было бы здорово этакий фаэтончик соорудить и раскатывать по своему острову. Чтобы чувствовалось: королева едет! Правда, надо сначала дорогу построить. Но пока, чтобы не лишать себя удовольствия, можно временно сконструировать легкую повозочку на двух колесах – в варианте рикши: когда едешь – и думается лучше, И еще бы – кнут хороший... настоящий, кожаный. Или хлыст классический, он тоже лупит будь здоров! Компактный такой, чтобы всегда под рукой иметь – тут тебе и эстетика, и польза несомненная. Где-то я читала такое: дама с хлыстом... Сцена из рыцарских времен, разумеется.
Вся в голубых и розовых мечтах, я и не заметила, как приблизилась к замку – нет, я не оговорилась: мой уединенный дом источал такое старинное очарование, так сочетался с моими мечтами, что было бы несправедливо называть его просто домом. Однако мечты – мечтами, но пока приходилось уступать прозе жизни. Загнав рабов в подвал, уже совсем собралась было отдохнуть, но потом решила: еще одно дело, и с чистой совестью – спать. В общем, я что подумала: а зачем, собственно, и второму рабу язык? Это даже нечестно: у одного есть язык, у другого – нет. Если бы от него еще какая-то польза была – тогда другое дело. Руки – что работать в поте лица на свою Хозяйку, ноги – чтобы ходить на работу, уши – чтобы слушать команды. Язык совершенно выпадает из этого ряда. Только шум лишний...
И заодно любопытно бы взглянуть, как дела у моего "возлюбленного". Войдя в палату, я вытащила из пасти больного окровавленный бинт и с удовлетворением обнаружила, что кровотечение уже прекратилось. Зияющая черная дыра производила, конечно, неприятное впечатление – но это с непривычки, а у меня будет еще много возможностей привыкнуть еще и не к такому, так что пока я была очень довольна собой: первая в моей жизни операция прошла на высшем уровне. И, как я понимала, не последняя...
К сожалению, мне не с кем было даже поделиться своей радостью – разве что с самим прооперированным.
– Как здоровье, – участливо поинтересовалась я. – Жалоб не имеется?
Но в ответ – только какие-то нечленораздельные звуки.
– Ну и мычи, – обиделась я. – Не хочешь со мной разговаривать – тогда мычи. А еще говорил, что любишь. Все вы обманщики – вам только одно от бедной девушки надо.
И хотя я болтала с самым серьезным видом, но изнутри меня смех прямо распирал. Вообще, я заметила, что чувство юмора присуще мне всегда, даже в трудную минуту. Говорят, это признак душевного здоровья. Что ж, не жалуюсь...
Пошутили – теперь пора заняться делом. Бугай еще не знал, что его ожидает. Здраво рассуждая, если бы рабы обладали способностью логически мыслить, они бы и сами сообразили, что без языка гораздо удобнее, чем с кляпом. И дышать легче, и глупость уж в любом случае не ляпнешь. Фирма гарантирует.
Итак, хирургический инструмент готов: щипцы, скальпель, бинты. Что еще надо доброму доктору? Раб, однако, как только мой набор увидел, заверещал благим матом. Ладно, подумала я, орать тебе недолго осталось – так что порадуйся, поори напоследок. А он опять весь сжался, будто его кастрировать собираются. Только одна мысль на уме – настоящий сексуальный маньяк. Чтобы подыграть его страхам, шутки ради, я сделала движение скальпелем... ну, к тому самому месту, в общем. А он ни с того, ни с сего – хлоп на пол. Вроде бы настоящий обморок, не притворяется. Для меня же лучше...
Второй раз операция показалась еще проще. Две-три минуты – и готово. Так что теперь, при необходимости, я смогу их сотнями делать, причем не откладывая, при первом же появлении каждого нового раба. Зато потом хлопот меньше...
Мельком взглянула на молодого раба – и он, кажется, в обмороке. Ну, и рабы мне попались! Дед – тот был духом покрепче. Так что свой теперешний отдых он вполне заслужил. Ну, надо же: прямо в лицо мне плюнул, верблюд старый! Нет, все-таки правильно, что я его прикончила, он бы и всех других баламутил. Как говорится, паршивую овцу из стада – вон! Тоже мне, Спартак выискался! Гладиатор плешивый! Между прочим, римляне в этих восстаниях сами виноваты – распустили рабов. Не было меня с ними – я бы их научила. В крайнем случае пусть выпускают друг другу кишки в цирке. Кстати, а если мне нечто подобное организовать? Натравить их друг на друга, будто за право обладания Прекрасной Повелительницей, дать им смеха ради кухонные ножи, а вместо щитов – металлические тазики... А что ты думаешь, милая? – начало уже положено. Только не отступать от намеченной цели – тогда исполнятся все твои мечты!..
С этими возвышенными мыслями я покинула своих подданных. Пусть немного придут в себя. Да и сама Королева устала, – а уж утром Она о них позаботится!
***
Высоко-высоко над землей, до самых облаков вознесся огромный Замок, в котором живет прекрасная и мудрая королева. Ее королевство – вся Земля. Она правит Миром. Подданные из самых глухих его уголков стекаются к Замку и, ночуя, где придется, месяцами ждут своей очереди полюбоваться Ее красотой, подивиться ее уму. Иногда Королева совершает объезд своих бесчисленных владений. Двенадцать быстроногих юношей запряжены в Ее карету. Никакого кучера – все сама. В руках – длиннющий кожаный бич с вплетенными стальными проволочками. Она не жалеет своих рысаков: мужчины – не люди. Как только они начнут спотыкаться и кровавая пена появится на их губах, Она лишь только щелкнет бичом – и к Ней подведут свежую упряжку. Ее не волнует дальнейшая судьба скакунов. Да у них и не может быть судьбы – у них, как у любых животных, есть лишь функция. Отработав свое, они, скорее всего, издохнут, и из них изготовят что-нибудь полезное. Но это не Ее проблемы – Королева не занимается мелочами. С тех пор, как Она у власти, мировой порядок торжествует. Женщина правит Миром! Ничтожные, трусливые, кровожадные мужчины стоят вне человеческого Закона. Они – рабы прекрасного пола, – но отныне уже не в переносном, а в прямом смысле. Эти алчные возжеленцы больше не смеют касаться женского тела. Существуют специальные фабрики, где производится сортировка и сбор мужского семени. Торжествует вековая мечта человечества – искусственный отбор. Женщины продолжают рожать, – но не от семени случайного в биологическом смысле мужчины, а под заботливым государственным, то есть – королевским, оком. Со стихией – в смысле продолжения и развития рода – покончено, все в высшей степени разумно и контролируемо.
Женщина год от года становится все прекрасней, не тратя здоровья и нервов на уход за ребенком. Рождающиеся самцы после тщательного обследования разделяются на рабов, семенников, скакунов и прочих – и соответственно воспитываются в специальных лагерях. Благодаря такому подходу решены, наконец, все извечные проблемы человечества: отсутствуют преступления и войны, нет наркомании и алкоголизма. Нет также и проблемы семьи – семьи больше нет.
Женщины, свободные и прекрасные, почти целиком посвящают себя служению музам: они пишут стихи и романы, создают картины и симфонии... Наука? В старом понимании ее больше не существует. Есть лишь одна наука – биология, квинтэссенция всех прежних наук. Ее обслуживают химия и математика. Ненавистная физика запрещена особым декретом. Вместо всех гуманитарных наук – свободный полет фантазии. Как дурной сон, забыты философия и политика. Старая история заменена новой, ведущей свой отсчет со времени рождения Королевы.
Цель жизни – счастье. А оно – в душевном покое, радости в служении Королеве, в наслаждении искусством...Королева мчит по зеленым лугам, лесам, горам, по ущельям, степям и долинам... Хрипят скакуны и свищет бич: Скорее! Скорее!
Острыми крючьями стаскивают с дороги отработавших свое скакунов, а свежая упряжка уносит Королеву все дальше и дальше, Топот их ног постепенно затихает. Королева расслабляется. Она полулежит на высоких подушках и пытается читать, но мысли опять уводят Ее в необъятные дали, Пока у Королевы еще нет королевства, нет сказочных замков и великолепных скакунов, – а есть только двое получеловеков, с которыми Она может делать все, что Ей заблагорассудится: таскать их за волосы, за уши, ломать кости, бить ногой в пах, отрезать языки и детородные органы... Она все может, но Она в растерянности, Она хорошо представляет себе будущее королевство счастья, знает как обращаться с миллионами своих подданных. Но Королева не знает, что Ей делать сейчас, завтра на этом маленьком островке со всего двумя несчастными рабами, вчера еще бывшими нормальными людьми с обычными человеческими достоинствами и недостатками... Люди? Какие же это люди?! И эта здоровая мысль придает Ей новые силы.
***
Я совершенно спокойна. Руки и ноги тяжелые, теплые. Дыхание спокойное, ровное, глубокое. Сердце бьется ритмично, глубоко, ровно. Я полностью расслаблена. Вдох. Солнечное сплетение вбирает энергию Космоса. На выдохе: я абсолютно спокойна, я уверена в себе. Я – самая умная. Я – самая красивая. Я одна знаю, что мне делать – и сейчас, и потом.
ЭТАП ПЕРВЫЙ.
Пункт 1. В разных городах должны быть созданы многочисленные женские группы по овладению приемов каратэ. Это – основа. Группы должны существовать легально, не вызывая никаких подозрений, но в каждой группе должен иметься свой агент – женщина, проводящая планомерную и настойчивую работу по внушению всем обучающимся чувства безусловного женского превосходства над "сильным полом". Сами же участницы групп – простые девушки и женщины, до поры даже не подозревающие о своей миссии.
Пункт 2. Аналогичную работу (пропаганду) проводить в местах массового или преимущественного нахождения женщин.
Пункт 3. Делать основную ставку на молодежные женские коллективы, как на наиболее внушаемые и духовно мобильные, пополняя ими ряды каратисток.
Пункт 4. В разговорах, беседах, лекциях делать акцент на органической сущности традиционных мужских пороков, неуклонно приводящих к войне, разврату, алкоголизму, наркомании и преступности.
ЭТАП ВТОРОЙ.
Пункт 1. На основе многочисленных групп карате создать женские бригады улучшения нравственности, временной целью которых является искоренение человеческих, т.е. мужских, пороков.
Пункт 2. В частных беседах ориентировать членов бригад на возможность и даже желательность не только словесных, но и физических акций в процессе борьбы с мужчинами-нарушителями. Рекомендовать активное вмешательство в конфликтные ситуации с целью приобретения боевого опыта. Считать допустимой нормой нанесение нарушителям телесных повреждений легкой и средней тяжести.
Пункт 3. Организовать аналогичные бригады с теми же функциями в коллективах с достаточным женским контингентом, одновременно переходя к обязательному обучению боевых приемов каратэ.
Пункт 4. Разъяснять женщинам, имеющим семьи, жизненную необходимость несбалансированной, то есть наступательной тактики во взаимоотношениях с так называемыми "главами семейств". Рекомендовать им также полноценное использование боевых приемов при семейных конфликтах, а в случае необходимости – обращение за помощью к активисткам бригад.
ЭТАП ТРЕТИЙ,
Пункт 1. Приступить к целенаправленному проникновению в административно-управленческий аппарат молодых и энергичных, преданных нашему делу женщин, предпочтительно несемейных.
Пункт 2. Повсеместно расширять практику физического воздействия по отношению к лицам мужского пола с целью их деморализации и устрашения – с применением наиболее жестоких (хотя и не смертельных – пока юридический карательный аппарат остается еще в руках у мужчин) приемов каратэ.
Пункт 3. Используя традиционные формы женского влияния, не допускать создания мужских контргрупп.
Пункт 4. Перейти к прямому захвату власти женскими боевыми бригадами и группами – там, где оказались неэффективными способы мирного перехода.
Пункт 5. Наделить образовавшееся временное правительство самыми широкими репрессивными полномочиями. Объявить всех, без исключения, лиц мужского пола вне закона, то есть вне всяких гарантий безопасности со стороны государства, и, используя создавшуюся шоковую ситуацию, довести численность противника до возможного минимума – так называемая "фаза женского террора"
Пункт 6. Завершить переход к государству нового типа: просвещенной женской монархии, отвечающей новому этапу развития человеческого общества и являющейся высшей формой общественного устройства...
***
Утром покормила рабов. Господи, до чего гнусная процедура! Хорошо еще, что они теперь без кляпов, но руки им все же пришлось развязывать – совсем не могут эти скоты жрать без рук. Сначала я немного поэкспериментировала: поставила перед их мордами вскрытые консервные банки, а руки нарочно не освободила. Они перемазались до ужаса, порезали губы, вываляли содержимое банок на вонючем полу – абсолютно безрезультатно. Я вначале повеселилась всласть, наблюдая эту потеху, а иногда, когда раб уже почти добирался до содержимого банки, носком ноги легонечко отодвигала либо банку, либо саму его жадную рабью рожу – так иногда играют с котятами. Хороши "котята"! – можете себе представить. Так что скоро мне все эти их ужимки надоели. Пришлось все-таки развязать им руки и наблюдать теперь, как эти уродливые твари хватают консервные ошметки прямо с пола и запихивают их в свои черные безъязыкие пасти. Отвратительное зрелище! Куски пищи вываливаются, они их загребают с пола и заталкивают в себя, урча от жадности... И никто меня не пожалеет! Один разок – ладно, – понаблюдала за ними, так сказать, из научного интереса, второй раз – смеха ради, – но неужели придется вот так с ними мучиться каждый день?! А ведь придется...
Но все же не это главное, а главное то, что наконец-то я приступила к делу, и все мои муки должны в конце концов окупиться. Для начала я построю в моем лесу этакую романтическую кольцевую дорогу, по которой можно будет лихо прокатиться ранним утром для своеобразной эмоциональной зарядки. Когда же приобрету достаточное количество рабов, приступлю и к сельскохозяйственным работам. Двое моих трудяг в сельском деле, видно, не очень соображают: я немного попробовала с ними – да никакого толку. Землю, правда, вскопали нормально, но тут ведь большого ума и не требуется – особенно если я рядом. Вот уж, воистину, кровью и потом, как говорится... Но все же пока главное – не результат и даже не сама работа, а наука, то есть отработка основных рабьих рефлексов: нерассуждающее повиновение, страх перед наказанием, ожидание вознаграждения, а более глубоко – обожествление Хозяйки как высшей карающей силы, проще говоря, Страха с большой буквы – это вам не либеральный иудейский Бог, состоящий из любви и из страха пополам. Вообще, страх этот, а, еще лучше – смертельный ужас, который я внушала своим рабам – это мое личное изобретение, которым я очень гордилась.
Я придумала одну очень удобную вещицу: хлыст, сплетенный из трех резиновых скакалок; хотя и примитивно, но действует неплохо. Сегодня я нарочно к рабам даже рукой не прикоснулась – только хлыстом. Намахалась за день так, что даже руки заболели, но это с непривычки, видимо потому, что держу этот инструмент не совсем правильно. Зато эмоциональное удовольствие непередаваемое. Дело в том, что я во всем ищу и нахожу эстетику, возвышенно-чувственную форму любого действия, хотя, с другой стороны, работа с хлыстом – это целая наука, тоже довольно увлекательная. Как ударить, где ударить – все это надо знать, а не просто махать как попало. С моим обостренным эстетическим чувством необычайно приятно слышать визг хлыста, заканчивающийся коротеньким и четким щелчком о тело, сопровождаемый криком или даже стоном раба. Можно замахнуться и коротко, и длинно, можно коснуться объекта всей плоскостью хлыста или же только его концом, можно с оттяжкой и без... Я же говорю: целая наука! Но техника для меня все же не самое главное, гораздо важнее – психология раба, то есть очень важно пронаблюдать, как он ведет себя в ожидании удара, во время взмаха, в момент касания, после него... Очень существенен также и оздоровительный эффект такой процедуры, особенно при правильной постановке дыхания и ритмики боя. После 10-20 минут непрерывной работы наряду с приятной усталостью начинаешь чувствовать прилив новых сил, которых хватило бы еще на десяток свежих рабов – взамен отработавших старых. Наутро они обычно все же приходили в себя, проявляя буквально кошачью живучесть, но реальная опасность преждевременной утраты ценного человеческого материала заставляла меня не слишком увлекаться экспериментированием. Жаль также, что сейчас нет времени, а то бы я сочинила целый трактат на тему бичевания рабов. Захватывающее было бы чтение!
И еще я приучаю собак к работе с рабами. Пусть собачки с ними занимаются, а у меня есть своя богатая личная жизнь: спорт, наука, книги – не только по искусству, но и нормальная беллетристика – мне ведь тоже присущи обычные человеческие слабости. Как приятно после напряженного дня прилечь в постельку с пустяковой, но занимательной книжкой! Неяркая лампочка у изголовья, передо мной на столике – хорошо заваренный чай, любимые конфеты... мне ведь, в сущности, совсем мало надо.
Так день за днем, как говорится, в трудах и заботах. Жизнь не пустая, до предела насыщенная самыми разнообразными мероприятиями. Но сейчас уже остро чувствуется недостаток как в рабочей силе, так и в свежем экспериментальном материале. По нескольку раз в день поднимаюсь я на свой наблюдательный пункт и каждый раз возвращаюсь оттуда разочарованная. И вот, кажется, повезло. Утром заметила в бухте лодку и двух человек – вроде бы мужчина и женщина. Это было бы кстати: будущий раб и будущая надсмотрщица.
Но тут другая проблема: как же мне одеться по такому случаю? Ведь там – женщина. Нет, не соперница, конечно, но это все-таки не мужлан, для которого неважно, что на женщине – лишь бы поменьше. И хочется надеяться, что она – моя будущая подружка, помощница. Ах, одену любимое свое голубое платьице: просто девушка, просто вышла прогуляться. И, конечно, очень-очень мила...
Лодка на месте, а их не видно и не слышно. Понятно: не только же за рыбкой они сюда они приехали... Но я уже столько ждала! – подожду еще немного.
А вот и они! Оба приятно поражены, во всяком случае – он:
– Смотри-ка, кто у нас в гостях!
– Это вы у меня в гостях... а, может, и хуже.
– Ух ты, какая серьезная! Как это "хуже"?
– В рабстве, например. Устраивает?
– Конечно. Никогда еще не был в рабстве. Даже у такой кошечки...
– Еще побываешь... Ну, хватит трепаться. Пойдем поговорим.
– Вот это здорово! О чем же мы будем говорить? О любви? Так ведь у меня уже есть... Но желание женщины – закон.
– Вот именно. Ты сам не знаешь, как угадал. Идем...
Тут и девица его подала голос:
– Никуда он с тобой не пойдет. Выискалась... И не думай идти с ней! Видишь, как она себя нагло ведет – может, их тут целая шайка. Говорила я тебе не ехать сюда!..
– Ты что, ревнуешь? – развеселился парень. – Какая тут может быть шайка? А если и есть, то троих-четверых я сразу уложу, а остальные сами разбегутся. Так, красавица?
– Ты меня сначала уложи!
– Ого! Какая отчаянная! Могу ведь и уложить...
– Пошли! – потянула я его за рукав. Надоело!
– Девчонка вцепилась в него с другой стороны.
– Сказала, никуда он с тобой не пойдет! А если пойдет, я вам обоим глаза выцарапаю!
– Иди отсюда, дура! – вспылила я.
– Ах ты, сучка!
Я пыталась еще сдержать себя. Но тут она свирепо бросилась на меня и вцепилась в волосы. Я, конечно, не хотела с ней ссориться с самого начала, потому что потом будет гораздо труднее склонить ее к сотрудничеству, и только чтобы ее утихомирить, коротко ткнула ее в солнечное сплетение. Она охнула и отвалилась, перегнувшись пополам.
Парень крепко ухватил меня за руку и закрутил ее назад. Тогда я чуть сдвинулась в сторону и локтем свободной руки врезала ему под дых. Он задохнулся.
– Ну, ведьма! Ты у меня сейчас узнаешь! Или ты не видела, каких громил я укладывал на ринге?
И тут я действительно вспомнила. То-то он кого-то мне напоминал... Он был довольно известным боксером-тяжеловесом. По телевизору я его не раз наблюдала, а тут просто не узнала в иной обстановке. Вот это сюрприз! Вот бы с кем померяться силами! А еще бы лучше видеть его рабом. Чтобы он, обнаженный, с изувеченным до неузнаваемости смазливым своим лицом и отрезанным языком стоял бы передо мной навытяжку. Сладострастное чувство шевельнулось во мне, но я сдержала себя.
– Ну, смотрю телевизор... Видела тебя. Знаю... Зато ты меня не знаешь.
– Ты хочешь, чтобы я тебя... узнал? – он близко глянул мне в глаза.
– Хочу.
Он воровато оглянулся на свою подружку. Она рыдала, уткнувшись лицом в колени. Плечи ее вздрагивали. Осмелев, он прижал меня к себе.
– Я тебя хочу.
И тут мне стало противно. Меня всю передергивает от мужских касаний, не то что объятий. Ненавижу!.. Я сбросила его руки.
– Ладно, не лезь! У тебя своя есть... А у меня с тобой другой разговор.
– Это какой же "другой"?
– А такой! Драться с тобой хочу!
– Вот чего ты хочешь! – протянул он. – А я тебя не понял. Или это теперь так называется?
– Ладно! Насмехаться потом будешь... если сможешь. Только отойдем в сторону.
– Давай, я с тобой куда угодно.
Он все еще про свое думал. И драться со мной не начнет. Ну, мы это рыцарство из него вышибем! И когда он снова попытался меня обнять, я ухватила его за руку и провела простенький болевой прием. Но он все же взвыл от неожиданности.
– Ох, змея! Гадина! Теперь ты от меня не уйдешь!
Он бросился на меня. Драться по-настоящему он и теперь, конечно, не собирался, а просто хотел поймать меня, чтобы применить свою силу. Поэтому я легко отклонилась в сторону и, чтобы его подзадорить, нанесла несильный удар по колену. Он взревел и снова ринулся в атаку. Бить кулаком он и не думал, поэтому бокс ему пока не помогал, и у меня было преимущество в легкости перемещений и уходов. Но это меня даже немного разочаровывало, так как гораздо интереснее было бы с ним схватиться на равных, проверить себя в серьезном поединке с боксером. Поэтому я продолжала дразнить его: отступая, делала прыжки влево-вправо и наносила с дистанции нечувствительные, но раздражающие удары-касания.
Он совсем растерялся, не зная как быть дальше. И, возможно, в злости он уже готов был ударить меня по-настоящему. Но как? И тогда я поняла все несовершенство бокса, лишенного хитроумия каратэ. Боксер создает свой план боя, ориентируясь на противника, а каратист выписывает сложный рисунок своих перемещений почти бессознательно; в этот рисунок вовлечены все части его тела. Боксеру обязательно надо сблизиться с противником хотя бы на расстояние вытянутой руки, а каратист, пользующийся ногами, может нанести удар с гораздо более длинной дистанции, недоступной кулаку противника. Вдобавок удар ногой даже у женщин может быть не слабее удара профессионального боксера. Кроме того, в боксе силу удару придает еще и собственный вес, который зато ограничивает боксера в подвижности, а каратист, напротив, может при малом свое весе использовать инерцию массивного противника как свое преимущество. Боксер может растеряться, потерять над собой контроль при встрече с нестандартным противником, а каратист – нет, так как именно на это он и рассчитывает, и все его действия являются автоматической реакцией на любую неожиданность. Над боксером висит табу запрещений (ниже пояса, открытой кистью и так далее), а каратист всегда готов бить куда угодно и чем угодно. Бокс – это, хотя и жестокая, но – игра, а каратэ, если сбросить маску фальшивой вежливости, внутренне всегда – убийство...
Все это мгновенно промелькнуло в моей голове, и когда я осознала свое преимущество, мне даже стало скучно. Пора кончать. Завалю его, свяжу... а дальше, как со всеми. Но зато уж отведу душу, поиздеваюсь над ним, придумаю что-нибудь новенькое, чтобы превратить в слизь его волю, должно быть, более сильную, чем у прежних моих "клиентов"... Мне было как-то необычайно приятно думать об этом, какое-то сладкое чувство возникало в груди, в сосках, внизу живота...
И когда мой противник, совсем не по-боксерски, широко расставив руки, тяжело бросился вперед, я, элементарно используя в своих целях его массу, нанесла ему встречный удар ногой в живот, а потом, когда он уже начал падать, ударила ребром ладони по его бычачьей шее. Он аккуратно улегся на землю, и я ремнем от брюк привычно связала ему за спиной руки, а потом, стянув и сами брюки вместе с трусами на ноги, бросилась за оставшейся в кустах веревкой. И тут только я заметила его подружку, которая, оцепенев от ужаса, смотрела во все глаза на происходящее. Паршивая девчонка, наконец, спохватилась и рванулась к берегу. Если она успеет отчалить – все пропало! Ни один человек не должен уйти живым с моего острова! Она уже запрыгнула в лодку и оттолкнулась от берега, когда я настигла ее и, не дожидаясь, пока она мне вцепится в глаза или волосы, ударом ладони по горлу просто сбросила ее в воду. Она сразу же начала идти ко дну, так что пришлось нырять за этой дурехой и тащить ее на берег. Прикрепив лодку веревкой к массивному камню, я той же веревкой быстро связала и свою пленницу. Теперь – в темпе назад.
Увы, я опоздала: от мужчины остались одни брюки – значит, рук освободить он все же не смог и должен был, скорее всего, направиться к бухте. Или же, запоздало признав во мне достойного противника, боксер попытается напасть на меня из-за кустов. По-тигриному ловко и настороженно, я двинулась в обход тропинки – и не просчиталась. Я заметила его первой, и когда он, позабыв про полученный урок, ринулся в бой, была уже хорошо внутренне подготовлена. Жаль, что боксеришко в этот момент не мог видеть самого себя! В одной рубашке, без штанов и даже без трусов, со связанными за спиной руками, он вел себя как бык на арене цирка, бросающийся на красную тряпку и в глупой ярости не замечающий истинной опасности в руках своего врага. Как опытный тореадор, я спокойненько выждала, пока он приблизился на подходящую дистанцию и вот тут-то изо всей силы, с неиспытанным ранее наслаждением, всадила носок ноги прямо в его обнаженный пах. Он коротко охнул и повалился навзничь, не подавая признаков жизни. Уже ни капли о нем не беспокоясь, я не спеша осмотрелась – более из чувства уверенной в себе победительницы, чем из трусливой предосторожности – только тогда, приблизившись к распластавшемуся на песчаном берегу противнику, небрежно перевернула его ногой на спину. "Да, это уже не жилец!" – подумала я, с детским любопытством рассматривая безобразно раздувшийся пах и расплывающееся вокруг него огромное синее пятно. Жаль немного: был бы, возможно, ценным рабом, этакий великолепный образец самца... Но что же жалеть теперь эту падаль? – пусть пока погреется на солнышке, а живые займутся живыми.
Здесь не ожидало меня никаких сюрпризов. Руки-ноги у девчонки были, как положено, связаны, а сама она с ужасом смотрела на меня со дна лодки. Отсюда она не могла видeть происходившего и только по звукам могла кое о чем догадываться.
– Развязать тебя?
Молчание.
– Да ты меня не бойся – я против женщин ничего не имею. Даже твои гадкие слова прощаю. Я только мужиков, этих рабов ненавижу.
И опять тишина.
– Пойми, если ты будешь меня слушаться, то мы подружимся. Я очень сильная, любого мужчину уложу, ты сама видела. Хочешь, я и тебя научу так драться?
В очередной раз не получив ответа, я тем не менее по-союзнически развязала ей ноги, но руки пока оставила: пусть осваивается, но много свободы сразу – вредно.
Это, кажется, сработало, и, ощутив ко мне какое-то доверие, она первым делом спросила:
– Где он?
– Его нет.
– Где нет? (Вот дурочка!)
– Нигде...
– Что ты с ним сделала?
– Убила.
Она нервно засмеялась.
– Я вправду спрашиваю. – Я вправду отвечаю. Могу показать. Идем!
– Никуда я с тобой не пойду!
– Но ты хочешь увидеть его?
– Хочу.
– Он здесь лежит, на берегу.
Я помогла ей выбраться из лодки. Увидев своего парня, лежавшего на спине с раскинутыми по-женски ногами и раздувшимся пахом, она забилась в истерике. Я ее не останавливала: пусть выплачется, рано или поздно сама успокоится. А она затихала на некоторое время, замечала труп – и опять за свое. Это мне, наконец, надоело. Ишь, слабонервная нашлась! Мертвеца не видела, что ли?
Я надавала ей пощечин и затрясла за плечи.
– Успокойся, слышишь?
Она всхлипнула.
– Все равно ему уже ничем не поможешь. Пусть еще спасибо скажет, что я его убила, а то... Идем, я тебе кое-что покажу.
Я развязала ей руки в знак полного доверия.
– Только ничего не выдумывай, я ведь могу с тобой что угодно сделать. Но если ты станешь моей подружкой, то не пожалеешь.
Я притянула ее за трясущиеся плечи и повела к дому. По пути поделилась с ней кое-какими из своих мыслей, самую малость, конечно, только, чтобы подготовить ее. Мужчины по природе своей – рабы. Они кровожадны и вместе с тем – ничтожны, что заставляет их постоянно воевать друг с другом. Как все прирожденные рабы, они жестоки и трусливы одновременно: жаждут крови, но стоит их чуть-чуть прижать, как они становятся покорней младенцев. Поэтому женщины должны ими повелевать. Но случилось так, что благодаря примитивной грубой силе мужчины взяли верх над женщинами. Такая ошибка истории произошла из-за временно неблагоприятных для женщин природных и материальных факторов. Но теперь уже хорошо видно, что мужчины начинают вырождаться – как и должно было случиться: этого требует сама природа, и долг женщины – помочь ей в этом.
Я добавила, что она сама сможет убедиться в справедливости моих слов, если не будет мне противиться. И вот так, за разговором, почти незаметно, мы подошли к моему замку. Девушка уже не плакала, хотя все еще дрожала, как в ознобе.
Приведя ее в дом, я усадила ее на диван и предложила что-нибудь поесть. Да я и сама ужасно проголодалась: хотя я была очень довольна своими сегодняшними успехами, но какое-то нервное напряжение, видимо, сказывалось. У моей новой знакомой впечатлений, конечно, было куда больше, поэтому пришлось кормить ее чуть ли не насильно. Понемногу она все же пришла в себя, и я с гордостью продемонстрировала ей свое жилище.
– Разве я плохо здесь живу? И ты будешь жить так же. У меня есть интересные книжки, которые мы сможем вместе читать. А обслуживать нас будут рабы, то есть бывшие мужчины. У меня их пока только двое, к сожалению, хотя сегодня чуть не заимела третьего, – но скоро будет сколько угодно. Ты хотела бы быть у них надсмотрщицей? – спросила я в упор.
Она испуганно затрясла головой.
– Да ты не бойся, я их воспитала так, что они теперь совсем ручные. Хочешь на них взглянуть?
– Н-н-нет, – застучала она зубами.
– Пошли со мной, – решительно заявила я. – Правда, они совсем голые. Ты когда-нибудь видела голых мужчин?
Она густо покраснела.
– Но со своим боксером ты... имела дело?
– Да, – робко кивнула она.
– Ну, тогда все в порядке. Все они одинаковые – смотреть не на что. Я тоже сначала немного стеснялась, а теперь даже внимания не обращаю. Голые так голые: как быки или кони, – ну и что с того?
Она еще отказывалась, но было видно, что любопытство берет верх.
Мы зашли в подвал. Из-за слабого освещения она сначала ничего не разглядела, но потом как ненормальная метнулась к двери.
– Успокойся, дурочка, и смотри сюда: ведь это уже не люди – хотя, как видишь, все еще самцы...
Ухватив бугая за волосы, я отвела его от стены, где он стоял навытяжку перед дамами, и заставила его делать приседания, а потом, когда он упал – ползать по полу и стучать по нему лбом, приветствуя высокопоставленных посетительниц. Потом оба раба стояли на четвереньках друг перед другом и, как бараны, бодались лбами – это я уже сделала нарочно, чтобы развеселить упавшую духом девчонку: самой мне, признаться, все эти фокусы уже давно надоели – пора уже придумать что-то посущественней.
Но юмор до нее, видимо, не доходил, она почему-то не смеялась, а наоборот, все пыталась отвернуться и не смотреть на усердные старания моих питомцев. Меня это, наконец, взбесило.
– Ты что это, словно ребенок? Кого ты из себя строишь? Нашлась недотрога!
Подведя к ней за ухо младшего из рабов, я поставила его перед ней на четвереньки.
– Не бойся, садись на него верхом, как на лошадь и посильней сжимай его ногами. Он должен признать в тебе хозяйку. Ну давай, прокатись, только крути что есть силы за волосы – они лучше всего реагируют на боль. Ну!..
Она с закрытыми глазами, как сомнамбула, шагнула к напрягшемуся в смешной лошадиной позе рабу, но вдруг повернулась и побежала к выходу. Я догнала ее и, не сдержавшись, дала ей сильную пощечину.
– Зачем ты позоришься перед рабами? Они не должны видеть даже минутной женской слабости.
Она сумасшедшими глазами посмотрела на меня и, вся дрожа, выкрикнула:
– Садистка! Ты... ты садистка!
– Что ты сказала?! Да я тебя сейчас прикончу! Шлюха! Ты, видно, не можешь без мужиков. Ну, что ж, я доставлю тебе такое удовольствие. Посиди тут вместе с ними...
Я выскочила из подвала, с грохотом захлопнув за собой двери. Пусть сдыхает вместе с ними. Ненавижу! Почему это, когда к человеку со всей душой, он тебе платит черной неблагодарностью?
И после всего, что я для нее сделала, не прикончила вместе с ее хахалем, я – садистка?! Ненавижу!..
Хотелось разреветься, как в детстве, Но кто меня пожалеет? Со мной нет моей мамы, но она, не сомневаюсь, сказала бы: "Спокойно, девочка, возьми себя в руки. Ты еще не раз встретишься с черной людской неблагодарностью. Люди злы – пора уже к этому привыкнуть. Добрая душа, как у тебя, среди людей – исключение. Ты должна молча терпеть и, стиснув зубы, делать свое святое дело."
Я собралась с силами и, раздевшись догола, сделала успокаивающий самомассаж. Потом – комплекс дыхательных упражнений, потом – холодный душ. Через несколько минут я была уже совершенно спокойной и могла, не раздражаясь, все обдумать. В сущности, мне на девчонку обижаться не стоит. Ее нервная система не закалена и, когда на нее обрушилось столько впечатлений, вполне мог произойти срыв. Конечно, лучше было бы подготовить ее постепенно... Но ничего, учту в следующий раз. А пока пусть посидит с рабами до утра, чтобы знала, что я своих решений так быстро не меняю. Ничего страшного – привыкнет. Мне некогда еще и с ней заниматься. Известно, что лучший способ научить плавать – это бросить в воду. Сработает инстинкт самосохранения – и человек поплывет. И будет уже всю жизнь плавать. Так и с ней: захочет жить – станет моей союзницей. Если нет – пусть тонет.
Но почему все-таки она назвала меня садисткой? Разве я зла или чересчур жестока? Впрочем, так может показаться со стороны тому, кто не знает моей программы, думает, что я просто так, от нечего делать издеваюсь над рабами. Что ж, придет время – и все поймут... Пока же должна страдать, таить от мира свою великую миссию. Не раз еще придется мне столкнуться с таким непониманием. Больно и обидно. Ладно, пусть я – в их глазах – садистка. Я все стерплю.
Впрочем, каков же точный смысл этого слова? Жестокость – это понятно, но есть ли в нем иной, более глубокий смысл? Кажется, здесь есть что-то, связанное с Фрейдом. Надо посмотреть в моей библиотечке...
То, что я прочла, меня немало удивило. Слово "садизм" произошло, оказывается, от имени французского писателя маркиза де Сада, описавшем в своих произведениях всякие жестокости. Но главное – в другом. Оказывается, садизм – не только и не столько жестокость, сколько наслаждение чужими страданиями, причем наслаждение, носящее сексуальный характер. Так что основа садизма – половое извращение, когда человек удовлетворяет свою половую страсть причиняя боль другому человеку. Так написано! Но это уж совсем чушь! Причем здесь половая страсть? Допустим, кому-то действительно приятно испытывать свою власть над другими людьми, но ведь половое чувство – нечто совсем другое. И хотя я, слава Богу, никогда не была близка с мужчинами, но в какой-то мере оно и мне знакомо...
Вдруг меня как током ударило. Неужели?! Я вспомнила случай с этим самым боксером: ведь не было никакой необходимости бить ему в пах, тем более, что он мне очень нужен был как раб, – и в то же время этот удар доставил мне какое-то особенное удовольствие. И еще до того – щекочущее чувство в сосках и внизу живота. Причем сходное ощущение возникало иногда и во время наказания рабов. И еще: ведь было что-то в том, что я их раздевала догола, да и сама раздевалась перед ними без особой надобности... Конечно, они не люди, я уверена в этом, но противоположность их пола отзывалась во мне неосознанным сладострастием. Разве мне не доставляло удовольствия, когда я отрезала у рабов языки или когда стискивала в кулаке их половые органы? Значит, я – садистка? Нет, нет, нет! Это ложь, это гнусная клевета. Речь идет о грубых людях с низменными инстинктами, а у людей с тонкой душой – все по-иному. Нельзя равнять меня, отмеченную печатью Божьей милости и одухотворенную великой идеей, с каким-нибудь варваром, издевающимся над юной пленницей! Там – похоть, здесь – идея. Подобие только внешнее. Я ведь не пытаю, не насилую, а лишь вырабатываю у рабов необходимые для них же условные рефлексы. Тем более, что приходится пока экспериментировать, а на этом пути ошибки неизбежны. Эксперимент всегда имеет свои издержки, и в данном случае это – физическая боль. Сколько воевали дешевые гуманисты против вивисекции, а где была бы медицина без опытов над животными? Или опыты в фашистских концлагерях разве не имели свою положительную сторону – для той же медицины? Ведь эти люди все равно погибли бы – так пусть уж умирают с пользой.
Ладно, к черту всю эту философию! Я не могу поступать неправильно, потому что непосредственно ощущаю в себе свое призвание или "глас Божий" – как говорят верующие. И я, хоть и не верующая, как они, но некую силу, входящую в меня, чувствую душой и телом. Все! Теперь – спать!
Назавтра я с новой энергией принялась за работу. Рабам, конечно, тоже досталось. Но почему, собственно, они должны прохлаждаться, пока я работаю, да еще и обжирать меня? Свою пищу они должны заработать сами. Так что все правильно. Рабы выходили по утрам на работу, где под охраной собак трудились до позднего вечера. Девушку же я решила еще испытать немного и делала вид, что даже не обращаю на нее никакого внимания. Правда, выводя рабов по утрам, я ставила перед ней миску с пищей, а вечером видела миску уже пустой. Мы с ней не разговаривали, но пустая миска свидетельствовала, что бунтовать она не собирается. Подожду еще немного до полной внутренней капитуляции...
***
Удача! С наблюдательного пункта был хорошо виден возившийся у лодки человек, рыбак или охотник. Конечно, он и подумать не может, что очень скоро он сам станет добычей прекрасной охотницы, уготовившей ему судьбу покруче, чем у рыбки на сковородке... Иду, иду, дорогой! Только вот оденусь для нашей первой встречи... лучше всего – любимое платьице. А что, если для пущего эффекта надеть на голову чулок из эластика? Вот будет страшилище! Но не все же им красавиц подавай! Я этот эффект в каком-то фильме видела. Еще и подрисовать... Это идея!
Через несколько минут я уже была в дороге. Сколько их там, на берегу? Разглядела я только одного, но опыт заставлял меня быть поосторожнее. Быстрая разведка поля будущей операции не выявила никаких признаков присутствия других людей. Ага, значит, любитель уединения, – но я его, кажется, приятно разочарую. Впрочем, мне и самой достаточно пока одного объекта, чтобы не разбрасываться, проверить на нем кое-какие свои соображения. Если все получится, как надо, тогда приступлю к основательному расширению эксперимента.
В это время моя будущая добыча, прикрепив лодку к берегу и разглядев, видимо, тропинку, направилась к ней. Я быстренько натянула на голову чулок и тоже двинулась по тропинке, впереди метров на тридцать. Сразу же за поворотом любитель одиноких прогулок должен заметить прекрасную (со спины!) незнакомку в голубеньком платьице. Он устремляется за ней, догоняет и...
Так и вышло. Я сделала вид, что не слышу его приближающихся шагов, и он меня негромко и робко окликнул. Быстро обернувшись и успев разглядеть выражение животного ужаса на красивом лице, которому вскоре предстояло превратиться в отбивную котлету, я нанесла ему короткий и точный удар в живот. Этим ударом я и не хотела отключать его – чтобы иметь возможность пронаблюдать за развитием его реакции от первоначального ужаса к ... еще не знаю, к чему. Он оступился, упал, но, покатившись в овражек, успел в какой-то мере придти в себя. Сбросив на ходу свой небольшой рюкзачок, он понесся вдоль оврага. Я побежала за ним, но чуть стороной, чтобы он не заметил преследования. Через некоторое время он замедлил шаги, а потом совсем остановился и, тяжело дыша, уселся на небольшой пенек. Тут я, хитроумно укрывшись в кустах, хорошо его разглядела. На вид он, действительно, был симпатичный, высокий и крепкий. А нервы, выходит, слабоваты. Ну, еще бы! Ему, наверное, показалось, что он самого черта встретил. Не знаю, как насчет черта, а уж дьявола – по его понятиям – это точно!
Я стянула с лица чулок, затрудняющий дыхание, а потом, поразмыслив, скинула платье и, оставшись совершенно голой – люблю эффекты! – медленно вышла из своей засады. Надо было видеть преглупое выражение его лица, когда так и хотелось крикнуть: "Ты что это, хам, сидишь при даме?" Я протянула к нему руки, как бы приглашая присоединиться ко мне – и лишь он, потрясенный, привстал со своего сидения, молниеносно произвела один из излюбленных своих приемов, после чего уселась на него верхом и связала за спиной руки. Все, теперь он мой, третий мой раб! Но как раз в это время взбунтовавшийся раб пришел в себя и так сильно рванулся, что чуть было не сбросил с себя свою госпожу. Не дергайся, раб! Сжав в кулаке его густую шевелюру, я несколько раз шмякнула его красивой мордой о землю. Не понял, раб?! Так на еще! Он затих, смирившись со своей судьбой, так что связать его теперь было совсем нетрудно, пока он сопел подо мной, сплевывая кровавую жижу. Содрав с него остатки одежды, голого и беспомощного, как котенка, я перевернула его на спину. Он громко вскрикнул от боли, придавив, видно, связанные за спиной руки. И тут же краска стыда залила лицо раба, осознавшего соприкосновение наших обнаженных тел при всей неестественности ситуации. А потом заорал, выпучив обалделые черные глазищи и выражая криком все сложное переплетение своих чувств: страха, боли, стыда, обиды...
– Ладно, мальчик не вякай – это еще только начало! – успокоила я его, слегка даже недовольная легкой победой (в этот момент я подумала о том, что рано или поздно на мой след должна выйти полиция – и тогда уже вовсю придется использовать и свою смекалку и свои физические возможности. Зато какое несравненное удовольствие можно будет получить при виде раба-сыщика!) – и засунула поглубже в разинутую пасть его собственные трусы.
И сразу же наступила приятная тишина. Какое же блаженство – эта лесная ароматная тишь, которая и не тишь вовсе, а великое многоголосие природных звуков. Если бы еще не этот отвратительно сопящий подо мной красавчик! В раздражении я подпрыгнула на его подтянутом, худощавом животе, желая поглубже вдавить, втоптать в грязь это содрогающееся, нарушающее мою внутреннюю гармонию бывшее человеческое существо. И вдруг – о мерзость! – я почувствовала, что этот копошащийся внизу червь пришел в состояние возбуждения... в самом гадком смысле этого слова. Фу! Этого еще не хватало! Ничтожный мерзкий раб желал свою госпожу! За волосы и за уши, с немалым усилием я заставила его подняться на ноги. Этот племенной бычок, оскорбивший мои лучшие чувства, стоял теперь передо мной и мычал, низко склонив удерживаемую мной за волосы голову. Развратник поганый! Я что есть силы хватила кулаком по его расплюснутой о землю роже, а когда он свалился, опять прихватила его за волосы и добавила еще несколько хороших ударов (вообще я заметила, что в раздражении я использую не приемы каратэ, а более непосредственно выражающие мои эмоции самые что ни есть простонародные средства). Кровища хлестала, как из свиньи. Тьфу, тварь поганая!
Я сделала из веревки петлю, надела ее на шею рабу, перебросив другой конец веревки через подходящий для этого дела сук. Потом медленно потянула за свободный конец, с интересом наблюдая за поведением испытуемого. Конечно, я бы с удовольствием его придушила, но, к сожалению нужно было беречь ценный материал для моего великого эксперимента. Повторив процедуру удушения несколько раз, но каждый раз не доводя ее до естественного конца, я с сожалением сбросила веревку с дерева и, намотав ее на руку, потащила раба №3 к его новым приятелям, таким же трусливым и похотливым, как он. Господи, сколько же еще грязи на свете!..

Глава III
"ВЛЮБЛЕННЫЙ"

"Какова бы ни была природа страха перед террористами, она неотделима от восхищения, от того романтического, даже эротического очарования, которое эти люди имеют в глазах многих, особенно молодежи".

Эта девочка приглянулась мне еще с восьмого класса. И не только мне, многие наши ребята вздыхали по ней. Да что толку! Она уже и тогда была какая-то чересчур строгая, недоступная, видно, вся в своего папашу. Он вечно ходил надутый, как сыч, всегда чем-то недовольный. Она, конечно, совсем не такая – могла быть и веселой, и милой, но только попробуй подойди к Ней!.. И все это не от жеманства, а вполне искренне, от чувства собственного достоинства. А это, ясно, еще больше к ней привлекало. Но никто у Нее успеха не имел.
Сам я любил Ее по-особенному, больше, чем другие. Говорят, конечно, что так многим кажется – от юношеского эгоизма, но я все же считаю, что со мной было не так. Другие ребята любили о Ней потрепаться, хотя тоже с большим уважением: мол, девчонка – высший класс! А я никому про нее не говорил, любил Ее молча. Хотя Она, кажется, догадывалась – разве же такое скроешь!..
Потом еще говорили, будто Она берет уроки каратэ у частного тренера. Это было вполне похоже на правду, ибо Она всегда была очень спортивная и занималась уже многими видами спорта. Кроме всего прочего, если бы Она в каком-нибудь одном виде специализировалась, то обязательно испортила бы фигуру. Но в данном случае и говорить нечего: одно удовольствие было глядеть на Нее, особенно, когда идет. Да, насчет каратэ еще болтали, будто она даже своего тренера покалечила каким-то особым приемом, а еще избила до полусмерти одного хулигана, который к Ней на улице приставал. Но я в это не очень верил: ведь о каждом непохожем на всех других человеке люди любят посудачить, наговорить всяких сказок. Это и от зависти тоже. Для меня же Она была и без этих подвигов хороша, и мне даже от нее ничего не было нужно. Я знал, что она есть, я могу Ее иногда видеть – и мне хорошо. И хоть она не моя, но и не чья-нибудь тоже. Кто знает, может быть Она когда-нибудь мою бескорыстную любовь оценит, когда правду узнает. И, между прочим, когда в прошлом году Она заканчивала школу, я пошел к фотографу, который Ее снимал для выпускного альбома, и уговорил его продать мне одну Ее фотографию. Может, это и не очень честно, но зато теперь Она всегда со мной.
А затем, после окончания школы, я запутался со своими проблемами и не то, чтобы забыл о Ней, но как-то упустил на время из виду. Тогда ведь главная моя забота была – найти работу по душе. Наконец, нашел... Не буду об этом говорить, потому что к делу оно не относится.
Примерно тогда же я познакомился с одним толковым парнем. Он был, правда, значительно старше меня, но зато человек интересный. Судя по всему, огонь и воду прошел: он и матросом побывал в разных странах, и даже в тюрьме, говорят, отсидел – за драку, кажется. Но я на него не в претензии, а, главное, что человек он, видно, правильный и в жизни разбирается. Он, правда, моему отцу вначале не сильно понравился: что это, говорит, за гориллу ты в дом привел? А потом они с отцом за милую душу сошлись... Дело в том, что оба они – заядлые рыбаки. Разговорились однажды – ну, и пошло у них, поехало... Однажды и я, чуть только проблемы свои разрешил, напросился с ними попутешествовать. Отец давно уже поговаривал об одном островке, где можно будет на недельку уединиться. Надо только хорошо подготовиться, запастись всем необходимым для нашей робинзонады...
И вот сборы позади... На рассвете мы уже причалили к острову, не обнаруживавшему видимых признаков человеческого пребывания. Хотя ясно, что никакие мы не первопроходцы – цивилизация ведь совсем рядом. На катере бы вообще сюда – раз плюнуть, но уже третий год, как охраной природы всякие моторные средства были здесь запрещены, а грести сюда на веслах все же не так просто – разве что из спортивного интереса. Так что остров этот – на любителя. И тут же мне пришло в голову выражение: "Остров любви" – такой тихой, уединенной, романтической...
Короче, мы причалили, разожгли, как полагается, костер, перекусили. А потом я решил прогуляться по острову, впрочем, не решаясь с первого раза забредать слишком далеко. Поэтому минут через пятнадцать-двадцать я уже возвращался назад. Подходя к месту нашей стоянки, раздвинул кусты – и застыл от удивления. Отец с приятелем почему-то лежали на земле, а рядом с ними сидел на корточках еще один человек в странном белом одеянии. Я догадался, что это кимоно, костюм для японской борьбы. Потом только разглядел, что человек в белом – молодая девушка, которая зачем-то пытается связать руки за спиной моему отцу. Балуются они, что ли? А у приятеля руки уже связаны, да и ноги, кажется, тоже. Ну и шуточки!..
Вдруг девушка, что-то почуяв, хотя я и застыл на месте от изумления, оборотилась – и я узнал Ее, и в каком-то идиотском восторге, ничего еще не понимая, выкрикнул Ее имя. И тут же, с быстротой молнии, дикой кошкой Она бросилась на меня. Не пойму даже, что меня так напугало: то ли увиденная странная сцена, то ли сам Ее мгновенный бросок. Ведь просто так не мог же я Ее испугаться, ничего плохого с Ней не связывая, хотя в голове моей и мелькнула мысль о хозяйничающей на диком острове шайке пиратов. И Она – их главарь! Это вполне соответствовало моему о Ней романтическому представлению. И я побежал сначала не так от страха, а как бы вступая в игру по определенным правилам: ведь от пиратов безоружному человеку положено удирать.
Но во время бегства мне вдруг стало по-настоящему страшно: не играла же Она со взрослыми людьми, связывая им руки и ноги! И потом этот молниеносный звероподобный прыжок! Натуральная разъяренная тигрица, которой помешали терзать ее добычу... Перед глазами так и стоял хищный оскал Ее лица, которое я привык видеть таким красивым и нежным. Здесь же я увидел настоящего оборотня, мгновенно сменившего в моем воображении плюсы на минусы, что было еще пострашнее, чем увидеть "нормальных" разбойников.
Больше я уже ни о чем не думал. Мешали тяжелые болотные сапоги, но хруст сучьев за спиной гнал меня вперед. Может быть, за мной гонится уже целая шайка? В отчаянии я обернулся, успел увидеть Ее и что-то крикнуть. Но от удара чем-то очень твердым по шее я будто споткнулся о невидимое препятствие и повалился в кусты...
Сознание стало возвращаться ко мне вместе с пронизывающей тупой болью. Кто-то расположился прямо на моем животе, бесцеремонно втискиваясь в него тяжестью своего тела и одновременно невероятно болезненно давя пальцами за моими ушами. Или это еще сон? Раскалывалась от боли голова, хотелось раскрыть глаза, что-то понять, но на этот подвиг не было никаких сил. Боль, еще пуще прежней, перешла из тела прямо в мой мозг. Я закричал и открыл глаза... Я увидел Ее лицо!..Ее лицо, личико, голубенькие глазки, в которые все эти годы моей любви даже не решался заглянуть! – и вот они оказались прямо надо мной, беспощадно холодные и пустые. Тело Ее соприкасалось с моим в самом сокровенном месте, это было слишком нереально, потусторонне, и я старался уползти из-под Нее, бесконечно страшась и стыдясь Ее взгляда. Однако движение мое привело меня совсем к обратному, но закономерному эффекту, когда я голым телом своим терся о Ее тело и, пытаясь вырваться, только теснее прижимался к нему, сладострастно терся об него и, наконец, уже совершенно не сдерживаясь, дал волю своим постыдным телодвижениям... Извержение насупило очень быстро, так быстро, что Она, кажется, не успела этого заметить, во всяком случае, никак не отреагировав и не подав никакого вида, а, может, и приняв за безупешные попытки освободиться. Но у меня вместе с опустошением возникло какое-то полное отупение, внезапно сменившееся с новой адской болью.
Боль эта оказалась внизу живота, в яичках, но в этот момент она смешалась с вновь возродившимся стыдом и страхом. Не осознавая еще до конца происхождения этой боли, я закричал, будто в страшном сне, судорожно пытаясь освободить больное место от цепких клешней. Клешни, наконец, смилостивились, отпустили меня и, хотя боль не исчезла, но зато полностью возвратилось сознание. Так, значит, вот кто, обнажив меня, своей собственной ручкой причиняет мне эту адскую боль! Я застонал, готовый провалиться сквозь землю, но тут Она привычным, отработанным движением ухватив меня за волосы, заставила приподняться во весь рост. Оказалось, что я не совсем голый, но брюки и трусы спущены до самого низа. Это было почему-то еще стыднее, и я перестал уже думать обо всем, кроме одного – прикрыть перед Ней свой стыд. Связанные за спиной руки не давали мне такой возможности, и я безрассудно наклонялся всем телом вперед, пытаясь укрыть от Ее взора свое естество. Но мне еще надо было куда-то идти, туда, куда меня вели, и при каждом наклоне я получал сильнейший удар ногой под зад. В тяжелом, густом тумане я делал по несколько мелких шагов – и вновь кланялся лицом чуть ли не до самой земли.
Так продолжалось целую вечность. Но вот и злосчастное место на берегу. Сквозь заливающий глаза пот я разглядел своего приятеля, который вертелся по земле со связанными руками и ногами, в то время, как мой отец, руки которого Она, должно быть, не успела связать до конца, освободил их полностью и теперь пытался помочь своему товарищу. Увидав нашу пару, отец с жуткой руганью, сжав кулаки, бросился на Нее, забыв, видимо, про связанные ноги. Сделав несколько семенящих шажков, он со всего маху свалился на землю. Мне стало за него еще страшнее, чем за себя. "Папа! Папа!" – закричал я, чуть не плача. Она же, со злобно перекосившимся лицом, приблизилась ко мне и двумя сильными рывками – от чего я тут же свалился навзничь – содрала все с моих ног, разорвала и засунула кислую тряпку прямо в мой раскрытый от ужаса рот так глубоко, что я сразу стал задыхаться. Но я еще успел заметить, как отец снова бросился на Нее, почти тут же, как подрубленный, повалившись на черный, перемешанный с галькой, песок...
Дальше, сквозь пот и слезы, я уже почти ничего не видел и не понимал, помню только, что валялся на берегу лицом вниз, и на спину мою нагружали какую-то тяжесть, потом меня за волосы поднимали с земли, что было очень больно и тяжело, так как помочь себе руками я не мог. А тяжесть за спиной давила и прижимала книзу, к земле, в которую я упирался лбом в тщетных попытках встать на ноги, освободиться от Ее страшной "помощи".
Но я все же поднялся первым и стал свидетелем жуткой в своей нелепости картины. Отец с приятелем стояли на четвереньках, изогнув спины под тяжестью рюкзаков и отставив голые волосатые зады. Брюк, естественно, на них не было, одни только задравшиеся над задами куртки; изо ртов, как и у меня, торчали какие-то грязные тряпки и глупо раскачивались, пытаясь укрыться в высокой траве, их бесполезные мужские гениталии. И я к ужасу и стыду своему я смотрел на них Ее глазами, глазами женщины, поневоле сравнивая и будто примеряя их на Себе...
Злобным рывком за волосы Она поставила приятеля на ноги; видно было, как перекосилось от боли его лицо. Потом Она шагнула к отцу. Волос на голове у него почти не было, и Она, сатанински улыбаясь, стала, выкручивая, тянуть кверху его ухо. Отец мычал от боли, но приподняться не мог; тогда Она несколько раз подряд ударила его ладонью снизу по наклоненному к земле лицу, вытерла окровавленную ладонь о его куртку и ухватилась теперь уже за оба уха.
Когда мы все, наконец, встали, Она повернула нас в затылок друг к другу и, обмотав веревочной петлей наши шеи, стянула всех в единой связке, в которой мне выпала честь быть первым. Я не успел заметить, как она скинула свое кимоно, но вдруг меня ослепило Ее голое тело. Не знаю, зачем Она это сделала, но сердце мое бешено заколотилось, задрожали слабеющие колени и томительно заныло внизу живота. Ухватив за поводок, Она с силой потянула его на себя. Я поневоле шагнул вперед, и петля, наброшенная на шею идущему за мной, натянулась, преодолевая сопротивление его тяжелого тела. Горло сдавило так, что на глазах выступили слезы. Потом, по ходу, петля немного ослабла, но то и дело давала себя знать. Так начался наш страшный путь...
Странная, чудовищная процессия! Прямо передо мной, метрах в полутора, маячило Ее прекрасное, загорелое, почти не знавшее купальника, тело. Лишь чуть-чуть, в известных местах, просматривались узенькие светлые полоски, от которых я не в силах был оторвать глаз, испытывая сладострастную боль, тоску и муку. Понимала ли Она это? Догадывалась ли вообще о моей любви? Ведь даже ужасное превращение богини в дьяволицу не смогло разрушить моего чувства. Пожалуй, наоборот, превратило его почти в сплошное желание. Противоестественная обнаженность моя превращалась в жуткую, требующую постояного разрешения, сладострастную пытку. И что угодно я сделал бы ради Нее...
Легко покачивались на ходу плотные, с заметно крутизной бедра. При каждой неровности дороги, напряжении Ее руки с поводком, проступали мягкие рельефы замаскированных под гладкой кожей мышц. Иногда, когда она оборачивалась, я встречал Ее чуть насмешливый и, как мне однажды показалось, любопытствующий и кокетливый взгляд: ну, как, мол, нравится? И тогда я вновь начинал задыхаться, судорожно пульсировало под петлей горло, слезы любви и обиды наворачивались на глаза, дрожали и подгибались ноги... Однажды они не выдержали, и я упал на колени, едва удержав на плечах свой груз. Я почувствовал, что тот, кто был позади, чуть не повалился на меня, но все же как-то удержался на ногах. Зато связывающая нас часть веревки резко натянулась, мертвой хваткой впившись в горло. А Она, оборотившись, с поворотом, концом веревки хлестанула меня по лицу. Содрогнувшись от острой боли и пытаясь защитить лицо от новых ударов, я наклонился и рухнул ниц. Тут же сверху грохнулось на меня чье-то тяжелое тело, а затем и еще одно. Я почувствовал, что голова того, кто был за мной, мучительно вращается, сопит, уткнувшись носом в мои ягодицы, в то время, как мои ноги придавлены грузом двух тел и двух рюкзаков...
Слышно было, как Она безостановочно хлещет кого-то лежащего наверху образовавшейся кучи-малы, сгоняя на нем свою злость, но никоим образом не помогая этим подняться. Отведя душу, Она, видимо, все же помогла верхним – своим обычным способом. Когда очередь дошла до меня, Она просто потянула за привязь вперед и вверх, приподняв меня для начала на колени. И вдруг, по-девичьи лукаво – так, что округлились ямочки на Ее нежных щечках, а у меня так и захлестнуло сердце, – участливо спросила:
– Что же ты меня подвел? Я думала, что ты у нас самый крепкий. Или зрелище не по тебе? Разве я тебе не нравлюсь?
Как ни в чем ни бывало, Она игриво повернулась два раза вокруг себя, дразня бедрами и чуть-чуть колыхая полными упругими грудками. Прямо у глаз моих торчали нежно-розовые стрелочки сосков.
– Видишь, какая я? А вот ты оказался слабаком. Давай теперь попробуем по-другому. Хорошо?
Невыносимо близкими были Ее бедра, Ее нежный голосок, прикосновение мягких ручек, в то время, как мои руки, только что освобожденные по Ее воле от пут, бессильно повисли вдоль тела.
– Так лучше?
Я благодарно-заискивающе закивал головой.
– Ну, если тебе так нравится, то так и пойдем.
Только по едва заметной интонации можно было заметить всю глубину слегка кокетливого, изощренного Ее коварства. Привязь мгновенно натянулась, и я еле успел при падении выставить перед собой руки. И тут же, прямо в мои ягодицы уткнулась чья-то голова. Веревка в Ее руках тащила меня вперед, и мне ничего не оставалось, как ползти на четвереньках. Но у ползущего позади руки по-прежнему были связаны за спиной, и, чтобы не растянуться, он удерживал свою голову на моих ягодицах. Так же, наверное, вынужден был поступать и тот, кто полз замыкающим.
Она, кажется, и сама не ожидала такого эффекта, потому что зрелище трех ползущих, упирающихся носами в голые зады друг друга мужиков, привели Ее в неописуемый восторг. Она поминутно оглядывалась и заливалась неудержимым смехом.
– Ой, не могу! Мальчики, как красиво у вас получается! Настоящий верблюд с тремя горбами... Ну, вы и артисты! Только побыстрее, мальчики, а то я на вас рассержусь и сделаю бо-бо!
Но руки уже не держали меня. Голова позади ползущего то и дело, соскальзывала со своей опоры, он суетливо пытался сохранить равновесие – и тогда петля давила мне горло, соленый пот разъедал глаза, острые сучья впивались в ладони...
Вдруг смех Ее оборвался на самой высокой ноте.
– Ну, долго вы намерены дурака валять? Или вы издеваетесь надо мной? А все ты, бунтовщик! Почему ты не хочешь слушать свою Хозяйку? Мальчикам тяжелее, чем тебе – они без рук ползут, как настоящие разведчики. Посмотри, как они стараются, лишь бы только доставить мне удовольствие. Я тебя быстро отучу бунтовать – будешь у меня как миленький... А ну, распрямись! Руки я для чего тебе развязала?! Встать!
От первого удара веревкой по животу меня намного защитила короткая кожаная куртка.
– Будешь бунтовать?! Будешь?! – и нанесла мне еще один хлесткий удар в самый низ живота, хотя и не попав в наиболее уязвимое место.
Оттянув за волосы мою голову назад, Она продолжала наносить зверские удары по обнажившемуся животу, в то время, как я рефлективно пытался перехватить извивающееся во всевозможных направлениях орудие пытки.
– Ах, опять за свое? Бунтовать?! Руки назад! Кому сказала?
Снова связав мои руки за спиной, Она до упора, до хруста в шейных позвонках оттянула назад мою голову. Жутко взвизгнула веревка. Конец! – пронеслось в голове.
Но рука Ее мягко опустилась на мой живот, нежно прошлась по нему сверху донизу.
– Дурачок! Ты же мужчина... Я ведь только пошутила, а ты уже испугался. Быстренько становись на ножки и пойдем. Я уже домой хочу. А ты... хочешь? – почти прошептала у самого лица. – Тогда давай твое ушко – я тебе помогу.
Медленно, почти теряя сознание от волшебного запаха Ее чуть припотевшего тела, я поднялся на ноги и шагнул следом за Ней. Какая девушка!!!

Глава IV
"СТАРИКАН"

"Фанатик страшен не своей абсолютной заблужденностью, а своей относительной правотой, мистически не допускающий правоту иную".

Мы с моей женой двадцать лет прожили. Было у нас два сына. Один утонул. Переживали страшно, но, как говорится, время лечит. Рана, конечно, не прошла, но подзатянулась. Так что всю свою любовь мы отдавали младшему сыну. Учился он хорошо, и мы, можно сказать, проблем с ним не знали. Но с какого-то времени он стал задумчивый, весь ушел в себя. Мы догадались: любовь. Мы не тянули его за душу, да он и сам, не имея от нас секретов, вскоре признался. Его избранница была существом вполне достойным: из уважаемой в городе семьи, да и саму Ее ни в чем таком упрекнуть нельзя было. Сам-то я Ее не видел, но говорили, что она, даром что красавица, а нрава очень строгого, не в пример теперешней распущенности. Все, казалось бы, хорошо, да вот беда: Она не обращала на нашего мальчика никакого внимания. И вот от этого все его переживания. Впрочем, кажется, Она и ни на кого другого не смотрела, вся уйдя в спорт и книжки, но от этого ему было не легче. Ну, а он, как школу закончил, вроде бы забыл о Ней. По-моему так-то оно лучше: какая там любовь в его случае – одни переживания, а он встретит еще не одну любовь в своей жизни. Вроде бы все налаживалось, уже и работу себе по душе нашел, и я думал, что все забудется. Но нет, снова загрустил парень.
Так что я задумал отвлечь его от грустных мыслей, на природу съездить. В городе от всего этого не отвлечешься, а в старые времена рыбалка да еще охота верным противоядием от несчастной любви бывала. Тут как раз он завел одного приятеля, против которого я первое время сильно был настроен: уж больно уголовно он выглядел. Кулаки – что молотки отбойные, мускулистая грудь – всегда нараспашку, и на ней – буквально заросли черные. Вдобавок, еще и сидел в тюрьме за что-то, несколько лет, кажется. Но как только покороче познакомились с ним, оказался он, действительно, рубаха-парень, правда, грубоват и неотесан, да и бабник, видать, потому что женщины таких, сильных и отчаянных, любят, и они женщин меняют как перчатки – не в пример нашему мальчику-однолюбу, – но совсем не глуп и даже и с юмором – меня, например, он упорно стариканом называет, хотя мне еще и до полста далеко. Кроме того, и в жизни неплохо, судя по всему, разбирается. В общем, с ним, по всем признакам, не пропадешь и не соскучишься. И, откровенно говоря, надежнее иметь при себе такого парня, настоящего мачо, поскольку о том островке, на который мы задумали прокатиться, всякие, не очень хорошие слухи ходили. Но все же решили мы именно туда ехать, поскольку природа там – по тем же слухам – шикарная, да и тот авантюрный момент действовал, что лежит в сердце каждого мужчины.
Я вот тут упомянул про охоту, но, откровенно говоря, этот вид спорта не для меня. Не то, чтобы зверя какого-то с повадками разумными, но даже и утки простой мне жалко. Если бы еще сразу, без мучений и в своем родном синем небе погибала: в этом была бы хоть какая-то – хотя и зловещая, страшная, однако природная – красота, но не могу я видеть, как она, недобитая, сучит крыльями по забрызганной кровью земле, кувыркаясь в смертельной агонии... и в глазах только боль сплошная, а не положенное презрение или ненависть ко всему роду человеческому. Народы, которые живут охотой – иное дело, никуда не денешься, а как спорт, повторяю, это не по мне.
С другой стороны, все мы мясо любим, и в мировом масштабе настоящих, то есть истинно гуманных, а не только убежденных в полезности своей диеты вегетарианцев – единицы. Моря зверинной крови, проливаемой «гуманным» человечеством в хищнической схватке с «любимой природой», вряд ли сопоставимы с его собственными потерями, которыми можно было бы хотя частично оправдаться перед Богом. Я побывал однажды на бойне – и до сих пор забыть не могу. Спрашивается, чем бойня охоты лучше?
И все же, слаб человек: не поохотится – так порыбачить. Рыба, на его человекообразный взгляд, страдает меньше. Да и кто о рыбьих страданиях думает, когда судачит об удачной рыбалке, когда в предвкушении вкусной ухи крючком железным ее пасть раздирают или когда она, раздувая жабры, на берегу задыхается, или, еще лучше, когда ее живьем в кипяток бросают?! Как-то я прочел у одного поэта: «Мы так бесчеловечно выше, хоть в люди выбились давно: как плачет рыба – мы не слышим: нам это Богом не дано». По-моему, в точку сказано. И считается как бы само собой, что если человек рыбак, то он природу любит, то есть жалость к рыбе даже не подразумевается. Вот и я, как ни крути, такой же: умом, вроде, все это понимаю, а туда же: «ах, какая шикарная природа!». Да видно, от человеческих слабостей не уйти никуда.
- Не заходи далеко! - крикнул я сыну, когда он, не дождавшись, пока мы окончательно расположимся на привале, в диком восторге понесся в глубину леса. Но природа-то на острове действительно что надо, почти первозданная. И поневоле ожидаешь если не встречи с каким-нибудь ихтиозавром, то, по крайней мере, со львом или с тигром. И потому, когда из этих первобытных зарослей вышла девушка в спортивном костюме и со спортивной, слегка подпрыгивающей, как бы тигринной походкой, это действительно выглядело чудом. Мы буквально оторопели. Но девушка ничуть не удивилась, не испугалась неожиданной встречи и, не сказав ни слова, пошла прямо к нам.
«Какая красавица!» – успел я подумать, как красавица эта, внезапно подпрыгнув, нанесла удар ногой парню, который, видимо, тоже еще не пришел в себя от радостного изумления. Удар был, по-видимому, страшный, поскольку он, как подкошенный, всей немалой тяжестью своею рухнул на землю, не издав ни звука. Я так и замер от неожиданности, не успев почувствовать даже испуга. И следующий страшный удар обрушился на меня...
Видно, какое-то время я лежал без сознания, потому что ноги мои оказались связаны металлической цепью, и первое, что я увидал, это был, к моему ужасу, мой любимый сын в сопровождении этой злодейки. С окровавленным, застывшим от боли и страха лицом, в нарядной охотничьей куртке, но совершенно голый ниже пояса. Почему он не сопротивляется, не зовет на помощь или не бежит хотя бы? Только потом я разглядел волочившиеся по траве штанины, какую-то тряпку во рту и вывернутые за спиной руки. Не помня себя от ярости, я бросился на проклятую бандитку, но, забыв про цепи на ногах, почти тут же свалился наземь. Сын закричал: - «Папа! Папа!», - и я с жуткой руганью еще раз бросился на Нее. Оглушенный новым, гораздо более страшным ударом, я провалился почти в полное беспамятство и все дальнейшее уже помню как сон, время от времени оказываясь в тупом забытьи и на короткое время приходя в себя от пронзительной боли, когда эта террористка прутом полосовала мой зад. В просветах сознания я понимал, что эта ужасная девка нагрузила на нас наши рюкзаки и, связав единой цепью, заставила бесконечно долго ползти на коленях. Как сквозь туман, не осознавая толком, что с нами происходит, я не понимал сначала, почему наш здоровенный приятель не оказывает Ей никакого сопротивления, как вдруг обнаружил, что это именно он на коленях, на четвереньках, на окровавленных локтях ползет впереди меня,такой же беспомощный, раздавленный, безвольный и бессильный – несмотря на всю свою силу, которая, как оказалось, была ничто перед этой дьяволицей... и я, ежесекундно теряя равновесие, упираюсь лицом в его мускулистый, волосатый зад...
Я видел, что эта сатанистка, эта шлюха разделась совершенно донага, всячески выкобениваясь перед моим сыном, потом с упоенной жестокостью, которую дает власть над беззащитным существом, хлестала его по голому животу, метясь в самое уязвимое место, или, может, не метясь, а как заведено у террористов, умышленно дразня и пугая, зная, что страх действует на человека еще сильнее, чем побои и пытки – и не мог ничего поделать, потому что полз, как все другие, раздирая колени об острые сучья, изнемогая под тяжестью рюкзака и задыхаясь от засунутых глубоко в рот моих собственных трусов...
Мой сынок, которого я любил без памяти и который, возможно, еще не знал женщин и любил в своей жизни только одну девушку, святую и непорочную, не обращающую в чистоте своей никакого внимания на мужчин, из семьи всеми уважаемого в городе человека и любящую, наверное, только своего отца, которого считала, несомненно, идеалом мужчины и породниться с которым всякий человек счел бы за честь, отдавая своего сына в надежные семейные узы, в хозяйственные, заботливые руки его жены и дочери, которые единственные достойны его самоотверженной светлой любви... и вот он, мой сынок, мой единственный, попал во власть этой гадюки, этой твари, порождение ада, самой сатаны в облике женщины, злобную, порочную душу которой скрывает тело фантастической красоты и такого совершенства, от которого и я, немолодой уже человек, на секунду приходя в себя, уже не могу отвести глаз и желаю Ее с такой силой, с какой я никогда не желал своей жены, довольствуясь с ней одним актом в неделю, и то иной раз только по необходимости, для сохранения здоровья, не принимая никаких развратных позиций, которых показывают теперь даже детям по TV, и даже не помышлял о том, чтобы подступиться к женщине сзади, как изображают на всяких развратных картинках, но Ее темнокоричневый зад, разделенный на симметричные круглые половинки и круто расходящийся книзу от Ее нежной талии, сейчас был для меня сладостнее всего на свете, и – О! - как бы я хотел войти в него, преодолевая сопротивление незримых стальных Ее мышц, и проникая в него с каждым толчком все глубже и глубже и ощущая, как эти мышцы охватывают мой окаменевший орган со всех сторон... но я могу сейчас только ползти на карачках с окровавленной собственной задницей, подгоняемый Ее прутом и Ее смехом ... и вот потому кипевшая во мне ненависть сумеет преодолеть любые преграды, найдет способ освободиться из рук этой ничтожной бабы... потому что баба – она баба и есть, и ничего больше, что бы Она ни изображала из себя, и поэтому я, до сатанинского этого тела дорвавшись, буду жечь его и терзать, и мучить, несмотря на мою ненависть к насилию, мстя за своего сына, за поруганную его любовь, за наш мужицкой позор и за наши телесные и духовные муки... только бы руки освободить... мы Ей устроим такое...

ГЛАВА V
"МАЧО"

"Возможность распоряжаться жизнью других людей порождает прямо-таки невероятное чувство всемогущества".

Мой юный друг шел первым, и я, ей Богу, завидовал сейчас этому мальчику. Ну и фигурка у Нее, я вам доложу! Пусть Она нас избивала, мучила, – а этого у Нее не отнять. Но нас двоих Она, видать, в старики записала, а вот перед мальчиком, напротив, не прочь была покрасоваться: шла совсем нагишом – и не стеснялась ни капельки. И правильно – чего на нас внимание обращать! Стесняются, когда есть уродство какое-то, а тут, слава Богу, все на месте. Что-что, а уж показать себя всякая женщина любит. Это в их природе. Да и в нашей – тоже, ибо, если бы не было спроса, не было бы и предложения. Так что, если есть что показать ... – тут как раз такой случай. Мальчик прямо млел на ходу, когда Она перед его носом вертелась. Он, может, в жизни своей не видел голой женщины. А у такой красотки не грех и в ногах поваляться. Даже и в прямом смысле. Она же нас на полном серьезе пленниками или даже рабами считает. По всем статьям оно так и выходит. Только зачем Ей это, непонятно. Насиловать будет, что ли, всех по очереди? Так это, по-моему, не самое страшное. А, может, у них тут целая шайка? Таких же... Тогда, скорее всего, это террористы, а не просто бандиты: говорят, у них там теперь, в основном, женщины. И отличаются они особой жестокостью – почище мужчин. Но тогда наши дела плохи. Террористы эти ведь даже своих не щадят. К примеру, японская группа "Красная армия" – так ведь это они своих же выбрасывали связанными на лютый мороз, языки отрезали... А одной, когда узнали, что она беременная, привязали к животу доску – и скакали на ней. Что уж говорить про чужих – когда со своими так!..
Я размышлял, настраивая мысли на ритм движения, как вдруг веревка на шее натянулась так, что едва не сбила меня с ног. Это, оказывается, мальчик повалился на колени – то ли просто споткнулся, то ли нервы не выдержали... такого зрелища. Тут Она круто развернулась (теперь Ее никто от меня не заслонял, так что видна Она была вся, снизу доверху, сзади и спереди – сразу во всех плоскостях и проекциях, – отчего в горле все пересохло... представляю теперь, каково было необъезженному мальчику!), приблизилась и стала совсем рядом – так, что взгляд мой, отклоняемый натяжением веревки книзу, поневоле упирался в самый низ Ее живота. Ну и ну! А на спине моей – рюкзачище, на шее - петля, руки – за спиной... С ума сойти!
А Она как хлестанет ему петлей: то ли в лицо, то ли в живот – мне в моей позиции не эти, а совсем другие детали видны... Он, ойкнув, повалился в траву и, главное, меня за собой потянул, ну а я уже и отца его. И лицом – бац! – прямо в голый зад мальчишки, а старикан, соответственно, – в мой... И никто из нас подняться не может, только давим друг друга и веревочной петлей душим. Так и ворочаемся, как черви в дерьме. Если не хуже...
Тут наша Властительница совсем разъярилась – террористка и только! Орет чего-то и кнутом своим безо всякого удержу того, кто случайно наверху оказался – а это нашему старшому так не повезло! – хлещет. И чувствую, как содрогается он при каждом ударе и мокрым своим лицом по моему заду елозит. Да ведь и мне не намного лучше, скоро совсем задохнусь...
Но что же Она делает?! Разве ж так нас поднимешь? Но, наконец, чую, сменила гнев на "милость": избивать кончила и, кажется, ухватила старикана за уши. Он только крякнул от боли – и от земли оторвался. Немного полегчало. Но потом Она и за меня взялась. Ох, и несладко же, когда Она за волосы или за уши тянет: и крутит и ноготками впивается... Но, вроде, и эта процедура почти закончилась: двое уже на ногах стоят. Паренек, правда, еще на коленях, хотя уже и не на четырех точках опоры. Она к нему повернулась и ласково, как ни в чем ни бывало, говорит чего-то. А сама так и вертится перед ним... Что я, баб не знаю, что ли? Вот тут я ему снова позавидовал, хотя и дураку ясно, что завидовать особенно нечего. Однако смотрю: руки ему и в самом деле освободила. Неужели отпустит на волю? А что? Они же примерно ровесники, а Она, хоть и террористка, а сердце, небось, тоже имеет. Как никак, женщина...
Ну, не тут-то было! Потянула опять за веревку – и он на четвереньки. Я – за ним. Снова носом в то же самое место уткнулся. Она – за веревку, паренек – через веревку – за Нее, я – за паренька, а старикан уже – за меня, соответственно. Такая у нас репка выходит... Не сладкая, прямо скажу. Передо мной – одна опора, и если я голову на этой опоре не удержу, то, возможно, конец мне: если петля не задавит, так Хозяйка прибьет. А морда вся в мыле: то и дело норовит соскользнуть... Ползу – и уже не соображаю ничего. А ведь совсем недавно сам хотел у Нее рабом быть – так мне, во всяком случае, казалось, такой вот бред сексуальный... Но нет, видимо, умереть слаще...
Как сквозь сон слышу, что кто-то смеется, даже заходится от смеха. Ну, кто же еще, если не Она. Всем остальным, сами понимаете, не до смеха, хотя у нас тоже есть своя маленькая радость в этой новой жизни; впрочем, не такая уже и маленькая: не каждому смертному при жизни такое зрелище выпадает. Однако и на это зрелище никаких сил не хватает: сейчас свалюсь – и конец...
Опять затормозили. Пот – ручьями, в висках грохот стоит сумасшедший. А мальчик вдруг, как заводной, задергался: видно, всерьез взялась за него наша красавица. Я головой к нему поплотнее прижался, чтобы хоть дыхание перевести. Хоть бы еще пару минут!..
Но вот Она его поднимает на ноги. А за ним – и меня. И старикана. Все. Встали... Поехали... Ну, так еще терпимо. Одно, можно сказать, удовольствие: все же не на карачках ползать...
Наконец, вижу, куда-то притопали. Ого, да у Нее тут целая вилла! Но разглядывать это произведение искусства нам долго не пришлось. Без особых церемоний завела Она своих гостей в какой-то подвал с окошечком, украшенным, как и положено, железной решеткой, скинула веревку, даже ноги освободила, только руки оставила связанными. И то, хоть какое-то облегчение. Удалилась... Ух! Теперь можно и посидеть... до очередной встречи.
Но, оказывается, и это не так просто со связанными сзади руками. Кое-как все же расселись на полу, спиной к спине. Надо передохнуть, собраться с мыслями. Однако, не то что говорить, но и думать невозможно, когда тряпка в глотке сидит, дыхание сбивает. И какие тут могут быть мысли! Два часа назад были нормальными людьми, а теперь невольники у какой-то сумасбродной девчонки, которая неизвестно чего может в любой момент выкинуть. Хозяйка! Королева! Властительница! Богиня! Дьяволица... что еще думать? Избитые, по земле размазанные... Во рту всякая гадость накопилась, и даже сплюнуть нельзя, все в себя глотаешь. Сижу, глаза закрыл, уже ничего не думаю. Будь что будет...
Слышу, старикан рядом шуршит. Что это ему не сидится? Схлопотал ведь не меньше нашего. Не будь тряпки во рту, я бы ему сказал! Он ворочался, ворочался, а потом свалился набок и затих. Уснул, возможно.
Но теперь уже и мне не спится. Смотрю по сторонам, новое жилище изучаю. Немного света падает все же из окошечка сверху, так что не совсем темно. Старикан расположился ко мне задом... Вот это да! Вот почему он успокоится не мог! Зад у него весь в красных и синих рубцах с запекшейся кровью – вздулся, будто пчелы искусали. Как это Она сумела его так отделать? Вот дает девушка! Никакой жалости ни к молодым, ни к старикам. Мне пока что повезло, что посередке находился. Суровая у нас Хозяйка!
Тут я незаметно перешел на разные приятные мысли о Ней. Так вся и стоит перед глазами! И целиком, и частями. Как же красиво Она загорела! И ясно, причем, что не на центральном пляже. Только сосочки розовато-коричневые – как у младенца. Но чего же она от нас хочет? Есть два варианта: либо Она – террористка, и мы тогда вроде заложников, либо насильница, сексуальная маньячка – и тогда вообще много интересного предстоит... Хотя последнее вряд ли. Ведь при таких внешних данных, любой мужик у Ее ног будет. Или это-то Ей и надоело, и теперь Она ищет более острых ощущений?
Правда, может быть и еще вариант: Она почему-либо презирает мужчин, ненавидит их и мстит им за свое что-то. Хотя и это тоже сомнительно. Ведь чувствую я, что Она не совсем безразлична к нашему брату, иначе бы не раздевалась перед нами, не вертелась так. И нас вот тоже раздела, да не как-нибудь, а ниже пояса. Или Она сама этого не понимает? Считает, что ненавидит мужчин – потому, мол, их избивает, а на самом деле избивает и мучает потому, что находит в этом сладострастное наслаждение?
Тут мысли мои перебил наш старикан. Подполз ко мне, мычит чего-то... Что он задумал? Глазами куда-то за спину показывает. Нет, не понимаю. Тогда он привстал на колени, спиной ко мне развернулся, связанными руками, точнее, только пальцами, шевелит. Тут только до меня дошло: развязать просит, вот оно что! Конечно, можно попытать счастья, а вот что потом будет? Ведь прикончит нас Хозяйка. Хотя... нас все же трое вполне здоровых мужчин. Как только Она войдет, сразу же на Нее набросимся – мигом про свое каратэ забудет. И кимоно не поможет! А уж без кимоно – тем более... Ха-ха!..
Я завелся. Где это видано, чтобы баба свою силу над мужиками показывала! Просто нагнала страху... А я тоже хорош! Расслабился, слюну пускаю. Я ведь тоже когда-то нарвался на такую, ну, не такую, но в том же духе, с характером. Послабее, конечно, физически, но еще вопрос насчет того, как духовно. Ну, в общем, и подсел из-за нее, если разобраться.. Она, сопротивлялась, ломалась всячески, ни на какие уговоры не шла. Но я-то парень здоровый и однажды, потеряв всякое терпение, совершил над ней, как говорится, насилие. Она, естественно, визжала, царапалась, даже кусалась... Но не не тут-то было! Отгрохал я ее по всей программе! Потом почувствовал, что уже совсем сдалась, заставил минет принять. Почти что просто из принципа: мол, знай свое место, раз ты уж мужиком не родилась. Боялся, правда, что откусит. Но я в раж вошел, разобрало меня по-черному. На колени поставил: «Соси, сука!». Ну, она и отсосала, не подавилась. Классная баба была в смысле секса. По формам сильно нашу теперешнюю Хозяйку напоминает: грудь и задница, и все такое. Даже трудно было сдержатся: не успеешь начать – уже кончить хочется!
А насчет характера... После того, как это случилось, я здорово струхнул. Если в полицию заявит – хана! Знаю я, как в иных местах с нашим братом, насильником, обходятся. Я, в панике, до того дошел, что даже удавить ее хотел, чтоб все шито-крыто. Но в последний момент одумался: живой человек все-таки, хоть и баба. Когда пришел в себя, спросил только: «Не заложишь?». Она кивнула только: нет, мол. И я почему-то сразу поверил ей. Взгляд был такой... жесткий, или даже железный взгляд, металлический. Я тогда не сообразил сразу, что «железность» этому взгляду ненависть придавала. Баба с характером, в общем. Казалось бы, как еще сильнее отомстить, чем посадить за изнасилование? Но, с другой стороны, дело это иногда труднодоказуемое, особенно если тет-на-тет происходит, да и позору от самого этого процесса наберешься. Так что она решила своими средствами меня проучить. Стали они за мной охотится, ее друзья то есть. Раз подкараулили, сзади напали, но только голову проломили и одно ребро сломали, а до места этого самого, до которого они по ее требованию добраться хотели, так и не добрались, хотя били ногами и все туда целили. Другой раз, поняв уже, в чем дело, я осторожнее был и во-время их подметил, так что они и сами еле ноги уволокли: я ведь, когда разъярюсь, то двум-трем, даже самым здоровым мужикам, запросто кости наломаю.
А на третий раз так оно и вышло: одного из нападавших сразу на тот свет отправил, остальные разбежались. Судили меня, но я, юридически выражаясь, находился в состоянии необходимой обороны. Так что только пару лет впаяли, и после еще несколько лет – под надзором полиции. С тоски пришлось рыбалкой заняться. А в тюряге, между прочим, достоверно узнал, что мне бы, как насильнику, грозило.И я почти что из любопытства, хотя пристрастия к мужикам не имею, несколько раз одного педика все же раком поставил. И, странное дело, я ведь никогда бы не подумал, что у меня на мужика встанет, но то ли с голодухи, то ли сама атмосфера такая... В общем-то я не пристрастился к этому делу, просто хотелось хотя бы на чужом опыте понять, что меня бы в таком случае ожидало. И, между прочим, говорят, что петухи эти к своему положению быстро привыкают. А куда денешься? Тут выбор небольшой: или смерть или жопа – и они, само собой, выбирают второе. Недаром их опущенными называют, потому что опускаться ниже уже некуда. А, может, и организм перестраивается, психологически привыкает к рабскому своему положению, а физиологически – даже получает от этого удовольствие. Недаром ученые говорят, что от рождения в каждом из нас заложено и мужское, и женское начала – все дело в пропорциях, а сам центр удовольствия находится, фактически в одном и том же месте – что у мужчины, что у женщины. Вот мужик и вспоминает про свое женское начало – ради спасения не только тела, но и души. Бабы почему-то не чувствуют унижения, когда их раком ставят, а мужик в этом отношении натура более чувствительная. И пока я мужик, а не баба и не педераст какой-то, я не дам кому-то своим задом распоряжаться. Кстати, может, и в нашей Хозяйке того самого мужского начала слишком много. Правда, только изнутри, в глубине натуры, так как по внешности Ее ничего подобного не скажешь: все женское, даже девичье, у Нее на виду, особенно глазки невинные и ямочки на щечках...
Ну, вот, представил Ее внешность – и сразу размечтался. Воображение взыграло. Ведь я только несколько месяцев назад как освободился, с женщинами вел себя очень осторожно, но при мысли о Ней я готов был всякую осторожность отбросить. Мне кажется, что Она больше психикой нас взяла, чем силой. Мужик не подготовлен к встрече даже с равной по силе бабой, а уж если она чуть-чуть его превосходит – тем более. Вдобавок, кто бы он ни был, он еще в какой мере, по физиологичекой природе – еще и джентльмен, то есть чуть-чуть с женщиной в подавки играет. Но тут у нас ситуация исключительная, такая, что не до джетльменства. Да я себя уважать перестану, если с какой-то девкой не справлюсь. Тем более, что нас – трое.
Но это уж точно: надо освобождаться. Мало ли чего Ей еще в голову взбредет! Да вдобавок и сообщников (или сообщниц) своих приведет, тогда поздно будет. Конечно, мы ослаблены и психически, и физически. Но и у нас есть козырь – внезапность нападения. Она уверовала в свое превосходство и в наше ничтожество и, по крайней мере, потеряла бдительность. Тут-то мы Ее и повяжем, и тут-то и начнется самое интересное. Я, конечно, пойду первым: пусть учатся. Она нам столько зла учинила, что любой пакости заслуживает. Или вот что: буду я джентльменом – не в отношении этой сучки, конечно, а в отношении своих товарищей. Они тоже, как видно, не терпят до тела Ее добраться. У мальчишки, гляжу, почти совсем не опускается, да и старикану нашему полезно напряжение снять – тоже, я вижу, с физиологией у него все в порядке. Так что уважу я их возраст, уступлю право «первой ночи». Но уж после доберусь до Ее девичьего тела! Она, судя по Ее поведению, истинного мужского достоинства еще не испробовала, а, может, и вообще девственница. Так что после моих друзей Ее только разберет – и тут я в самый необходимый момент! И сзади, и спереди, и со всех концов, и в любые отверстия...Распнем Ее на цепях, на крючьях, на ошейниках собачьих, на которых Она нас распинала и...
И вдруг – раз! – распахнулась дверь, и мы даже не успели отодвинуться друг от друга – так что Она сразу вычислила, чем мы тут занимаемся. И началось "справедливое" возмездие за грехи наши! С какой-то необычайно страшной силой схватила меня за волосы, подняла с пола и затылком – хрясь! – о кирпичную стену. Лежу на полу, сквозь мечущиеся в глазах искры и круги вижу, как Она совершает примерно то же и с остальными жертвами. После такого краткого вступления произносит целую тронную речь: мы, мол, отныне Ее рабы стопроцентные и должны до упаду вкалывать и служить Ей, – а за это Она, по доброте душевной, будет нас кормить (изредка) и избивать (почаще) – чтобы мы, как я понял, боялись Ее пуще смерти.
И в доказательство своих слов Она стальной своей ручкой сжимала мошонку каждого из нас по очереди – до тех пор, пока жертва с утробным мычанием не обрушивалась на землю. Не будь этих заткнутых в горло кляпов, мы орали бы не слабее стада диких слонов, – и, может быть, хоть от этого чуть полегче бы стало. Так мало Ей этого: переждав немного, чтобы мы пришли в себя, Она повторила эту пытку еще по разу. А ручки – как тиски столярные, даром что маленькие... И откуда в Ней что берется?! А мы еще думали с Ней втроем управиться! – это все равно, что против танка с кирпичом идти. Сейчас бы, наверное, нас уже и в живых не было...
И удалилась спокойненько. А мы, как повалились, скрючившись, в разных углах камеры, так больше даже и смотреть друг на друга не хотели. Что говорить, что смотреть?! Поняли, наконец, в какие ручки мы попали. Никакого просвета... Сейчас только бы отдышаться, ничего больше не надо – только покоя. Даже вечного...
Но Она-то нас в покое не оставила. Заявилась, Красавица, в одном халатике, и видно, что под ним – ничего лишнего. Подошла к мальчишке и что-то шепчет ему на ушко, нежно... Точно: неравнодушна Она к нему. Даже кляп вытащила и уже про любовь что-то слышно...
Вдруг Она как влепит ему, прямо по губам... И кровь полилась черной струей... вот тебе и любовь! Или он сказал не то, что надо? Потом, слышу, внушает ему, что он всего лишь раб Ее – ну, это и так давно уже ясно. Взяла за волосы, прижала лицом к полу. И тут – вот это недотрога! – так прямо и спрашивает его, не хочет ли он с Ней переспать. И даже халатик свой распахнула, под которым, точно, ничего, кроме ее голого тела, нету. И груди белые торчком – этот факт прежде всего в глаза бросается. Спрашивает, между тем, вполне конкретно: где, мол, они эту приятную операцию проделать могут – может, здесь прямо? Ну, что я вам говорил?
А паренек тем временем совсем очумел. "Да-да, – шепчет, – прямо здесь". И тут началась истерика! Сначала – бац! бац! – ему по щекам, без каратэ без всякого – и не кричит, а визжит, как баба обычная, только текст другой, пострашнее:
– Сейчас я тебя, быка вонючего, кастрирую!
Он еще сильнее вопит: – Не надо!
Вылетела Она из подвала и через минуту влетела с кусачками и каким-то еще инструментом, я не разглядел сначала, только блеснуло что-то. Парень со страху благим матом орет. И у меня мороз по коже: неужели в самом деле кастрирует?! Впрочем, чего удивительного? Разве знакома Ей жалость?..
Не понял я, с чего это Она вдруг круто повернулась к нашему старикану, подскочила к нему и – готов: лежит без памяти. Сейчас, думаю, до меня доберется... Нет, обошлось пока. А Она опять к мальчику вернулась. Он затих, не дышит. Я боюсь туда смотреть, но отвернуться – еще страшнее. Она ему рот раскрыла и туда что-то вставила. Потом – кусачки в рот – и вытащила оттуда язык, – я и не знал, что он такой длинный у человека, – и хвать скальпелем! Мне стало дурно, хотя я раньше никогда крови не боялся. Ну и чудовище же Она!
Что там Она еще делала – не знаю, но вдруг приближается ко мне со всеми своими инструментами, вынимает кляп из моего трясущегося рта и нежным своим голоском интересуется: не страшно, мол? А язык мой, хотя и целый, и свободный даже, совсем мне не подчиняется. Объял меня смертный ужас. Трясусь и ничего поделать с собой не могу. Самое ужасное как раз то, что передо мной не "нормальный" убийца, а девчоночка обычная: и личико Ее хорошенькое вижу, и две грудки под халатиком... Перед мужчиной не спасовал бы, особенно когда терять нечего: без рук, так хоть бы зубами ему в глотку вцепился. А тут – и руки, и ноги как ватные. Только в страшном сне бывает такое. Но это не сон, к несчастью: только что на моих глазах девчоночка эта творила такое, на что не каждый палач способен.
Спокойненько вышла и возвратилась почти сразу же. На ходу перчатки резиновые натягивает. И тут оцепенение мое прошло, страшно захотелось жить. Как побитый щенок, я пополз к Ее ногам, забыв про все на свете. Никакого стыда или унижения я уже не чувствовал, и только одно стучало в голове: жить, жить, жить... Слезы, про существование которых я уже давно позабыл, сначала по капле, а затем и целым потоком покатились вдруг на ту Ее ножку, которая светилась у моих глаз – такая гладенькая и загоре... И тут, от сокрушительного удара этой ножкой я опрокинулся набок, кровяным фонтаном из хрустнувшего носа – я это как-то успел заметить – оросив взметнувшийся краешек Ее халатика и, корчась, почувствовал под собой теплую, уютную влагу. Я сознавал, что валяюсь в луже крови, но мне уже было все равно. Так хорошо было умирать!..
Но откуда-то ударил в нос резкий запах мочи. И когда голова моя, в судорожных поисках последнего теплого приюта, переместилась в эту лужу, я вдруг отчетливо понял, что это не кровь, а моя собственная моча. И по этой моче меня таскали лицом, как нагадившего котенка...
А потом, пока я лежал, не смея шевельнуться, в своей собственной луже, Она перешла к старикану и не спеша издевалась над ним, сжимая в одной руке скальпель, а другой – звонко хлестая его по щекам и что-то добродушно приговаривая. И переполнявший меня необратимый ужас выходил через мочевой пузыри наружу, и лужа подо мной все увеличивалась и увеличивалась...
Но, пребывая почти в полном сознании, я отчетливо увидел, как старик вдруг плюнул своей мучительнице прямо в лицо! – и через долю секунды беззвучно повалился на пол от невидимого страшного удара. Я услыхал лишь, как что-то с металлическим звуком треснуло в его черепе. Опять все замутилось в моей голове, но, уже не отличая сон от яви, я бесстрастно наблюдал, как Она, истерически визжа, уродовала, ломала, кромсала давно уже бездыханное тело... Из этого состояния я очнулся, когда Она вновь, на сей раз в облегающем Ее плотную фигурку элегантном тренировочном костюмчике, вошла в подвал – и дикая, совершенно нереальная смесь сексуального желания и смертельного ужаса овладела всем моим существом...
Развязав мне руки, Она велела вынести труп старика из подвала, при этом была вся какая-то деловитая и сосредоточенная. Может быть, в глубине своей души Она раскаивалась в содеянном – убийство все-таки! – или же просто испугалась возможных последствий и хочет замести следы?
Я с громадным трудом взвалил труп на плечи и, обливаясь потом, протащил его метров 200-300 от ограды, а затем, суетливо и тупо выполняя команды, вырыл яму, сбросил в нее труп и засыпал землей. "Хорошо ему теперь!" – вот все, что я успел подумать...
На обратном пути я двигался как робот, продолжая механически исполнять команды: "Быстрее!", "Стоять!". "Пошел!"... Она шла чуть позади, отдавая команды тоже как-то безразлично, без обычного вдохновения.
И вдруг, другим голосом:
– Стоять! Лицом ко мне!
Я выполнил приказание и оказался менее, чем в полуметре от обтянутого спортивным костюмом жаркого девичьего тела. А на мне – и вовсе ничего. Ух!..
– Смотри мне в глаза! Боишься? Ты чего задумал? А-а... Вот оно что! Изнасиловать меня хочешь? Я маленькая, а ты вон какой здоровый!
От удара коленом в пах я согнулся и присел на корточки, поневоле прикрывая больное место руками.
– Ну-ка, вставай! Нечего притворяться! Я тебя еще не била по-настоящему. Стоять смирно!
А меня от боли страха неудержимо гнуло книзу. Нервы совершенно сдали, и из глаз лились беспомощные слезы.
– Ах ты, слюнтяй! Не хочешь стоять смирно? Тогда становись на карачки!
Я встал, как Она велела – и тут же гибкий прут остро врезался в мой зад. И так еще раз десять... Помахивая прутом, Она погнала меня по тропке, минут через пять развернула назад. Бежать приходилось в хорошем темпе, и я очень скоро совсем выдохся, то и дело спотыкаясь, ушибаясь лицом о неровности почвы и обильно орошая ее потом и кровью. Ноги и руки совершенно не слушались... Вряд ли Она меня пожалела, просто весь мой темп упал почти до нуля, и мне дозволено было идти дальше на двух ногах.
И вот мы вышли к бухте, где вчера только оставили лодку. Только вчера! А ведь, кажется, прошла уже вечность... Раб! Раб!..
Она заставила меня перетащить лодку в укромное место и уничтожить следы нашего вчерашнего прибытия. Все! Никаких следов... Мы и сами скоро исчезнем навеки, и никто об этом не узнает – так, как это случилось уже с одним из нас...
А потом... а потом я снова ползал по земле, щипал травку, изображая, к Ее великому восторгу, какую-то скотину – скорее всего, лошадку, потому что вскоре после "кормежки", усевшись верхом, Она погнала меня по тропке. Никаких сил уже не было, я опять разбил лицо о камни и больше уже не мог подняться, как Она меня ни "подбадривала". Зад мой превратился, наверное, в кровавое месиво, и Она, поняв тщету своих усилий, поставила меня на ноги. Ребенок? Просто жестокий ребенок, лишенный всякого эмоционального сочувствия, и мы для Нее – просто игрушки?!
Я снова в подвале, со связанными руками и ногами. На заду не удержаться – и я валюсь набок. Она приходит и уходит, говорит что-то ласковое мальчику, у которого отрезала язык, и он чего-то мычит в ответ. Она подходит ко мне со скальпелем в руках и подносит его к моей промежности. И улыбается.

Глава VI
"ПОДРУЖКА"

"Пусть будут пролиты моря крови, но восторжествует справедливость".

Когда за Ней захлопнулась дверь, я ощутила такой ужас, будто меня бросили в колодец со змеями. Сначала я закрыла глаза и стояла неподвижно, боясь их открыть, боясь пошевельнуться и что-то увидеть или услышать. Очнувшись от первого потрясения, я расслышала порывистое сопение и хрипение и с ужасом разглядела в полумраке жуткие фигуры полулюдей-полуживотных. Один из них так и остался стоять на четвереньках, задирая голову, как пес в ожидании команды, при моем малейшем движении. Другой неподвижно стоял, держась за стену. Вид этих обнаженных существ был одновременно и жалок, и страшен. Судя по всему, воля их была окончательно подавлена, и они уже не осознавали себя людьми. И от жалости к ним, причудливо смешанной со страхом, я как можно мягче произнесла:
– Не бойтесь меня! Садитесь, не стойте.
Но они как будто не слышали или же даже не понимали.
– Садитесь, – повторила я. – Я вас не буду обижать.
Они оставались неподвижными.
Я приблизилась к тому, который стоял на четвереньках и неуверенно протянула руку. Он весь напружинился в ожидании удара. Я осторожно положила руку на его голову. Рука завибрировала.
– Не бойся, не бойся! – с трудом преодолевая отвращение и страх, приговаривала я. – Теперь садись.
Я мягко придавила его голову книзу. Голова подалась, но как только я убрала руку, вернулась в прежнее положение.
Попробовать со вторым? Но я стеснялась подойти к этому, некогда, видно, здоровенному, а теперь какому-то обмякшему – несмотря на очень впечатлительную мускулатуру – голому мужчине, совершенно неподвижно застывшему у грязно-серой стены подвала. А, впрочем, сообразила я, какая им разница – стоять у грязной стены или лежать на еще более грязном и холодном полу, стоять на двух или же на четырех конечностях, украшенных металлическими цепями? Единственное спасение в их положении – ничего не видеть и не слышать... Ничего и никого, кроме своей Госпожи.
Но и мое положение, кажется, было не лучше. Не ждет ли и меня подобная судьба? Я содрогнулась при мысли о том, что могу стать не только рабыней, но и ... самкой при этих самцах, у которых, при всем ужасе их положения постоянно возникали чересчур очевидные признаки желания. И от этого никуда было не уйти...
Я так устала, что если бы не рабы (как тяжело выговорить это слово по отношению к живым, конкретным, сегодняшним людям!), то улеглась бы тут же на полу, желая забыться хоть на несколько часов от этого кошмара. Но как они отнесутся ко мне? По принадлежности моей к женскому полу, рабы пока видят во мне как бы вторую Хозяйку, но ведь очень скоро они все же сообразят, что и я такая же невольница – и тогда... Что я смогу сделать против этих двух самцов?
В конце концов, не выдержав больше, я улеглась на какую-то тряпку, прижавшись для безопасности спиной к стене – смешная уловка в случае серьезной угрозы. Полуприкрыв глаза, сквозь ресницы я старалась не терять из виду своих соседей. Некоторое время они оставались в прежнем положении, хотя я чувствовала, что и они следят за мной. Но вот они зашевелились, и это мне теперь показалось так же удивительно, как если бы вдруг задвигались статуи. Несмотря на страшную разбитость, меня разобрало любопытство: заговорят ли они между собой, проявят ли хоть какое-то человеческое качество? Увы, я не заметила между ними вообще никаких признаков общения. Каждый был сам по себе, как будто другого и не было. Так ведут себя не животные даже, а насекомые: слепо сталкиваются, переползают друг через друга – и ползут себе дальше. Но ведь остался у них какой-то разум: хоть и своеобразно, но среагировали они на мое присутствие. Или они не доверяют мне, или же в том мире, где они сейчас существуют, нет никакой необходимости во взаимном общении, которое бы мучительно напоминало им о прошлой "человечьей" жизни, – а им, лишенным будущего и лишь погруженным в страшное настоящее, уже ничего не надо... кроме естественных надобностей. Тот, который стоял у стены, подошел к параше и безразлично справил малую нужду. Потом вернулся на свое место и разместился на голом полу. Потом те же действия повторил и второй раб. Вот и все дела. Наступила тишина. Я и не заметила, как тоже уснула...
***
...и проснулась лишь только тогда, когда в солнечном проеме растворившейся с веселым грохотом двери увидела Ее ангельское Высочество, сияющее и одухотворенное очередной дьявольской идеей. Рабы, учуявшие Ее приближение каким-то таинственным животным инстинктом, уже стояли так, как будто они и не ложились вовсе, не просто по-солдатски вытянувшись, а как-то до неправдоподобия гадко изогнувшись. Даже смотреть на них было больно. Неестественно задранные подбородки, трясущиеся от напряжения и страха руки и ноги... И особенно бросались в глаза их мужские знаки отличия, так постыдно и глупо поникшие на фоне Ее женского великолепия. Она приблизилась к одному из рабов и добродушно потрепала его по щеке. Ах, великодушная Властительница!.. И вдруг он свалился, корчась в непонятных стороннему взгляду муках. Я не сумела заметить никакого подозрительного движения с Ее стороны. Чем и как Она его ударила? И что это: высочайший профессионализм или, действительно, была в Ней какая-то дьявольская сила, недоступная человеческому уму и взгляду? Она тем временем, будто ничего и не произошло, медленно двинулась ко второму, царственно миновала его и так же, не спеша, повернула назад. Он заколотился как в эпилептическом припадке, закручиваясь винтом и только чудом не падая на пол... И вдруг, на жутком фоне этой пляски смерти, во всем своем безобразном и странном величии в нем заговорило мужское желание. Раба трясло все сильнее и сильнее, на последнем пределе возможного...
Какие только чувства не охватили меня! Смущение, омерзение, стыд, страх... Но Госпожа, казалось, ничего не заметила. И хотя, без сомнения, была в Ее поведении великолепная игра, но также несомненно было и то, что Ей было абсолютно безразлично, кого ударить, даже убить – или возбудить... какая разница? Ей важно было, чтобы Ее одновременно и боялись, и желали. Прихоть ли это женская? Нет, скорее хитрая, хотя и общеизвестная политика кнута и пряника, желания и страха. Или, точнее, желания-страха, внешне полярного, а, по сути, такого неразрывного чувства.
Подойдя к извивающемуся на полу, подобно дождевому червю, первому рабу, Она страшным рывком за волосы поставила его на ноги; но когда он мучительно пытался выпрямиться, судорога сводила его тело, почти перегибая пополам. Она, точно так же, как и в первый раз, но без никаких последствий, добродушно потрепав его по щеке, царственно удалилась из подвала. Вот и все. Поистине, невозможно было предугадать Ее намерений и действий. Это был гениальный расчет на полную непредсказуемость с целью вызвать у рабов сумасшедшее напряжение и непрерывный, безудержный страх, без которого в рабах в любой момент может проснуться что-то человеческое, такое, что пересилит унизительный – в данном случае – инстинкт самосохранения и толкнет их на крайний шаг... Но сейчас, при виде этих изуродованных физически и морально существ, невозможно было представить их способными на какой-то протест или хотя бы жест сопротивления.
А Она заявилась снова, хлопотливо неся перед собой большую кастрюлю с мисками. Как настоящая заботливая хозяйка, аккуратно разложила по мискам что-то вроде каши и поставила миски на пол. Рядом с моей миской, как человеку – еще и ложку: рабы пожрут и так. Как только Она вышла, рабы набросились на кашу, черпая ее заскорузлыми ладонями, обжигаясь и отдуваясь, жменями запихивая кашу в черные провалы ртов. Жевали они как-то странно, и я было решила, что это от голода, превратившего их в жадных животных.
Желая отгородиться от рабов незримой завесой человеческого достоинства, я, напротив, ела подчеркнуто аккуратно и, как ни странно, даже с удовольствием – то ли сильно проголодалась, то ли каша, несмотря на свой внешний вид, была действительно хороша.
Хозяйка явилась в очередной раз с чайником и кружками, разлила всем чай, почти настоящий и даже с чайным ароматом. Видимо, она все же думала о здоровье своих подопечных, хотя бы и из своих соображений. Или в Ней просыпалась женщина, которой не совсем безразлично, что подумают о Ее угощении гости? И вот так Она заходила еще пару раз, сама убирала посуду (все же хлопотно Ей с нами!), а потом повела рабов на работу.
Ну, а я долгий остаток дня провела в одиночестве, разрываясь между жалостью к рабам и страхом за свою судьбу. В моем положении я не могла им не сочувствовать – и в то же время не могла и преодолеть естественного к ним отвращения. Если все мужчины таковы и так быстро теряют свой человеческий облик, то, значит, есть и правда в Ее соображениях. Такие невероятные издевательства, конечно, недопустимы, но ведь это – эксперимент, то есть наука, требующая некоторых частных жертв во имя всеобщего счастья. А разве это неправда, что мы, женщины, действительно, и благороднее, и тоньше, и заслуживаем лучшей доли, чем быть, по сути, наложницами мужчин, превосходящих нас только грубой силой? Она же решила вернуться к исторической справедливости, действуя их же методом, то есть силой, только по необходимости перегибая палку в обратную сторону, так как мужчины добровольно свою власть не отдадут. Что представляют собой мужчины, я уже видела... Насилие (сегодня) – во имя справедливости (завтра). Да, выходит так.
Такие размышления несколько утешили меня и скрасили муки одиночества. Они давали возможность по-новому взглянуть на привычные вещи и, прежде всего, на свою личную жизнь. Теперь я уже с нетерпением ждала, когда же появятся рабы – и я попытаюсь взглянуть на них глазами нашей Хозяйки. И еще, мне просто интересно было, почему они молчат – неужели совсем разучились говорить?
По сползавшему из небольшого зарешеченного окошка лучику света я определила, что было уже довольно поздно когда, наконец, возвратились, в сопровождении Хозяйки, рабы. Не знаю, чем они там занимались, но вид у них был, мягко говоря, неважный. И, когда, не произнеся ни слова, Хозяйка вышла, рабы со звуком, напоминающим вздох облегчения, рухнули на пол. Вдруг один из них заметил меня и, испуганно подскочив, промычал что-то своему товарищу (это было первое – при мне – их общение друг с другом) – и через секунду они уже стояли передо мной навытяжку. Взгляд мой невольно притягивался к их обнаженному уродству, и я чувствовала себя то ли тоже голой, то ли, наоборот, чересчур одетой, – но какой-то несвободной от своей сексуальной самоидентификации. Проще говоря, я остро ощущала свой пол, хотя даже себе не посмела бы признаться, что эти стоящие по стойке "смирно" уроды способны возбудить во мне нездоровые желания и мысли. Пусть бы они хоть сели или легли, но не торчали перед глазами... И я им крикнула чего-то злое, а они в ответ испуганно замычали, тыча черными пальцами в черные пропасти своих ртов. Сначала я подумала, что у них просто нет зубов, но нет: зубы, а точнее, какая-то часть их все же была на месте. Зато внутри этих черных дыр, откуда-то из гортани торчали безобразные розовые отрубки... и я поняла, чьих рук это дело. Мне стало по-настоящему страшно. Еще днем я готова была уже кое в чем с ней согласиться, но такое изуверство – это уже чересчур.
Она ни перед чем не останавливается, совершенно не знает жалости. И это при Ее-то внешности! Она даже не фанатик, а истинный дьявол в ангельском обличии. Невозможно представить эту порхающую в голубеньком платьице девочку-школьницу способной обидеть даже муху. Воплощенная женственность, точнее, девственность, непорочность. Или красота обладает такой силой внушения, что мы ее путаем с добротой, подсознательно приписываем совершенству формы совершенство содержания? Не в этом ли величайшая уловка Дьявола? Что, если Она и есть настоящий Дьявол, которому ведь ничего не стоит перевоплотиться во что угодно? Но если Дьявол – это слишком, то, может, Она просто нечистая сила, ведьма или оборотень? Что же тогда Она от меня хочет?!
Я отодвинулась от рабов, не решаясь больше проявлять к ним своего сочувствия. Они, бедняги, стояли на подкашивающихся ногах, а я не смела даже взглянуть на них: вдруг Она за нами наблюдает – от Нее всего можно ожидать... Но нет, сегодня Она добрая: покормила и меня, и рабов, и за весь вечер никого не ударила. Какая-то Она сегодня задумчивая. Задумала что-то?
Однако утром все повторилось по прежней схеме: и кормежка, и избиение. Теперь больше досталось другому рабу. Мне, впрочем, показалось, что Ее изощренная фантазия дает сбой. Ну, ударить особым образом, ну, за волосы или за уши потаскать... С другой стороны, это, видимо, для Нее и не главное, а главное – просто держать рабов в постоянном напряжении своей непредсказуемостью, время от времени приглушая их бдительность демонстрацией своей мнимой человечности. И, надо сказать, Ее внешность и манеры срабатывали безотказно, мгновенно заставляя проникаться надеждой и забывать все предыдущие страшные уроки. Если раб, введенный в заблуждение Ее приветливой улыбкой, задумчивым, добродушным или даже безразличным (все же лучше, чем злым) выражением лица, хоть на секунду расслаблялся, следовала моментальная расплата. Она улавливала это расслабление каким-то шестым чувством, сродни тому, который позволял Ей наносить свой почти что потусторонний удар. Взрывную силу своих мышц Она, возможно, передавала с помощью мысли, концентрируя внутреннее напряжение в заданной болевой точке. Дьявол! Дьявол!.. Но если даже и нет, то все же человек ли это коварнейшее создание? Она отрабатывала на живых образцах свои смертоносные приемы, расчетливо не доводя – до поры, до времени – их до конца. Как бы то ни было, высочайшее мастерство Ее было несомненным – так же, как и высочайшее коварство. Возможно, я просто не замечала малозаметных для непосвященного взгляда тонкостей, – а в это время рабы хватались за ту или другую часть тела, перегибались в самых неожиданных позах, падали навзничь, задыхаясь и корчась в непостижимых муках...
Минуло еще несколько дней. Я терялась в догадках относительно своего будущего. Перемена в моей судьбе должна непременно наступить – не забыла же Она про меня! – но какая? Если Она по-прежнему прочит меня в свои помощницы, то смогу ли я принять Ее условия? Пребывая в неизвестности, я, кажется, готова была согласиться на все. Мне, конечно, по-прежнему было жалко рабов, но я уже не раз ловила себя на безудержном желании ударить, выместить на них свои чувства – настолько омерзительны были их животные проявления, их вонь и тупость... Если бы Она в такой момент повторила бы мне свои предложения, я бы с радостью согласилась. А там – видно будет... Ведь мне совсем не обязательно превращаться в палача, а Ей нужна и просто помощь по дому, хозяйству... Но Она молчала, а я не могла заговорить первой.
Вчера Она нас не кормила и вообще не показывалась весь день. А вечером пришла, необычно возбужденная, прямо порхающая от переполнявшей Ее радости, и, по-моему, это не было игрой. Но рабам, однако, досталось не меньше, а даже больше обычного – не думаю, что им было легче оттого, что все это совершалось Ею не в раздражении, а в сплошной эйфории, на подъеме. У Нее было подлинное вдохновение, и чего только Она не придумывала! А мне уж было показалось, что фантазия Ее иссякла. Не тут-то было! Рабы только попискивали и похрюкивали, повизгивали и похрипывали, то разлетаясь по углам, то непрестанно содрогаясь всем телом, то застывая в самых немыслимых позах... И не было предела их страданиям, хотя и непонятно было, как после всего этого они могли еще оставаться живыми.
На следующий Она снова не появлялась. Я умирала от голода, а у рабов был день отдыха: они спали, как убитые...
Резко, как всегда, распахнулась дверь. Рабы взвились и вытянулись по струнке. Не обращая на них внимания, Она схватила меня за руку и вывела на двор. Еще на пороге Она, дружески подтолкнув меня плечом, произнесла: – Смотри!
Щурясь от яркого солнечного света, я сначала ничего не увидела, и лишь через минуту разглядела посреди двора стоящего на четвереньках совершенно голого мужчину, который рвал зубами и руками большой кусок сырого мяса. Это был, понятно, Ее новый раб. Наверное, Она добыла его только на днях и была вовсю занята его "воспитанием". Вот почему Ей в эти дни было не до нас! Но если этот человек был еще пару дней назад свободным гражданином, то быстро же его Она "приручила"!
Она тут же подтвердила мою догадку.
– Голос! – приказала Она.
И он, напряженно подавая челюсть вперед, смешно и громко залаял.
– Стойку! – и он застыл в некоем подобии собачьей стойки.
Боже мой, что я увидела! Лицо почти не просматривалось, вместо него был один огромный вздутый синяк. Оба глаза заплыли, губы распухли до крайнего уродства, челюсть кривилась в одну сторону, нос – в другую... Невозможно было, конечно, по лицу угадать его возраст, но тело, несомненно, принадлежало молодому человеку. Бесчисленные синяки и ушибы на теле все же не испортили его стройной, ладной фигуры. И вот с этого красивого мужского тела, с самого стыдного места, слегка покачиваясь, провисал к земле тонкий веревочный шнур. Я уже почти привыкла к виду обнаженных рабов, но почему-то именно этот обрывок буквально потряс меня. В нем было что-то крайне неприличное, противоестественное. Кровь бросилась мне в лицо, я пыталась не смотреть, но мой взор притягивало туда, как магнитом.
– Тебе понравилось мясо, раб?
– Да, Госпожа, – с трудом разжимая вздутые, слипшиеся от крови губы, заученно прохрипел он. Оттого, что он произносил обычные человеческие слова, становилось еще страшнее. Я ведь уже начинала привыкать к гнусной мысли, что раб – существо неполноценное, по крайней мере, неговорящее. А этот стоящий навытяжку перед двумя молодыми девушками, совершенно голый и избитый до полусмерти человек, значит, еще не был рабом. Я испытывала смешанное чувство жалости, страха ... и любви. Да, я не знала его лица, но откуда-то возникло странное ощущение, что я его люблю, люблю давно... Защемило сердце, кровь опять обожгла лицо, и подламывались колени от внезапно напавшей слабости... А он ведь, наверное, даже и не знал еще ничего обо мне, и если еще кого-то видел и слышал, то только Ее одну на всем белом свете...
А Она, желая продемонстрировать передо мной свое могущество, не догадываясь даже о существовании "соперницы" и приписывая только своим личным заслугам произведенный на меня драматический эффект, продолжала свою жестокую забаву. Пленник приседал, скакал то на одной, то на другой ноге, падал то на живот, то на спину, ползал по-пластунски, делал мостик... Особенно больно было смотреть, когда ему приходилось бегать на четвереньках по периметру двора, подхватывая зубами с земли бросаемые Ею предметы, лая по-собачьи и волоча за собой символ своего унижения – проклятую веревку...
Хрипели и свистели легкие, пот градом катился с загорелого, тренированного тела, красиво – несмотря ни на что – переливались мышцы – и жалко белел на темном фоне его узкий и такой теперь нелепый зад... А Она, совершенно по-детски восторгаясь, подпрыгивала от радости, хлопала в ладоши и, суровым голосом произнеся несколько слов очередной команды, тут же вновь заходилась искренним, безудержным смехом. Настоящий ребенок, наблюдавший выступление клоуна на цирковой арене. Впрочем, для Нее, кажется, так оно и было. Жалость была Ей совершенно недоступна. Ведь бывает, что у человека нет чувства юмора – нет и нет... И никакими словами его не рассмешишь. А тут наоборот: "юмора" было предостаточно...
В завершение "представления", когда мученик, отставляя ногу, должен был, по Ее замыслу, исполнить "ласточку", Властительница рывком за волосы поставила его вновь на четвереньки, запрыгнула на спину и рванув еще раз за волосы, лихо скомандовала: "Пошел!"
Сделав пару шагов, он больше не мог сдвинуться с места, странным образом раскачиваясь взад и вперед и удерживаясь еще как-то от падения, означавшего для него, возможно, и конец всех страданий. Он содрогался в удушье. Спина изгибалась дугой и сотрясалась от конвульсий. А Она звонко и весело шлепала его ладошкой по ягодицам, пришпоривала полненькими ножками и все подгоняла: "Пошел! Пошел!". Продвинувшись еще на шаг, он все же повалился лицом на землю, придавив Ей, видимо, одну из этих замечательных ножек. Она с перекосившимся от злобы лицом спрыгнула с его спины, потрясая пострадавшей конечностью, а потом, наступив ею на шею жертвы, с неженской силой и яростью стала за волосы тянуть его голову назад. Он захрипел, прогибаясь дугой. Еще немного – и Она сломала бы ему шейные позвонки, но такой исход был бы, конечно, Ей не совсем желателен.
Убрав ногу с шеи несчастного, но не отпуская волос, Она отработанным движением подняла его, непрерывно стонавшего от боли, на ноги, но от слабости он тут же повалился на колени. Тогда Она опять повторила свои действия и держала за волосы, пока он не пришел в себя. Видно было, что и Ей нелегко приходится при его весе и росте. Зато весело...
Почувствовав, что он уже сам держится на ногах, Она отпустила руку, удовлетворенно вздохнула и обратилась ко мне:
– Ну, как, видела? Здорово?
Я ничего не могла ответить и только невнятно кивнула головой.
– Ничего страшного, привыкнешь, – продолжала Она. – Мне ведь тоже пришлось что-то в себе ломать. Надо только раз и навсегда усвоить, что они – не люди. А пока ты мне поможешь кое в чем, – не могу же я одна разрываться на части. Прежде, чем заводить новых рабов, надо еще много дел переделать.
И тут мужчина, который при нашем разговоре продолжал стоять навытяжку, тихо ойкнул и инстинктивно прикрылся руками, только сейчас, видимо, разглядев рядом с уже признанной Хозяйкой еще одну девушку и от этого вдруг остро ощутив свою наготу. Хозяйка мгновенно отреагировала на такую нормальную человеческую реакцию, коротким движением превратив одну его руку в безвольную плеть. Но он, потеряв голову, пытался удержать на прежнем месте другую, уцелевшую руку. Она, поняв причину его смущения, зловеще усмехнулась и, приподняв конец веревки, вручила его мне.
– На, отведи его на место, в подвал.
Снова кровь бросилась мне в лицо, и я не могла сдвинуться с места.
– Бери, бери, – подбодрила Она меня. – Веди раба на место.
Я почти в беспамятстве ухватилась за веревку и сделала несколько неверных шагов.
– Куда пошла, дурочка? Надо в другую сторону.
И я двинулась куда велела Хозяйка, ничего не соображая и только автоматически подчиняясь Ее указаниям. Но что-то мешало мне, и я не сразу поняла, что это усилилось сопротивление на другом конце привязи. Я обернулась. Пленник, все так же прикрываясь одной рукой, пытался остановиться, притормозить, только бы не идти в страшную неизвестность. И снова, все еще в прежнем полубезумном состоянии, я двинулась вперед, упрямо сжимая в кулаке соединяющую нас веревку. Он охнул, мелко пробежал еще несколько шагов и снова застыл на месте. Обезумев, я все быстрее убегала от несущихся вслед за мной стонов, с несвойственной мне силой преодолевая возрастающее сопротивление моей непроизвольной жертвы. И только услышав позади себя глухой стук падения обессилевшего тела, я, наконец, что-то поняла и обернулась. Мужчина лежал не шевелясь и неестественно изогнувшись вперед тем местом, к которому была прикреплена веревка. И тут же, наклонившись над телом страдальца, уже стояла наша Повелительница. Я так и не сообразила, то ли это он сам не выдержал невольно причиненной мной жестокой боли, то ли это Она успела применить один из своих молниеносных приемов.
Приложив руку к сердцу лежащего человека (я даже про себя не могла применить к нему уже привычное слово "раб"), Хозяйка спокойно произнесла: – Живой... Притворяется, негодяй!
– Нет, не притворяется! – вскричала я, сама поразившись собственной смелости. – Он же и вправду еле держался на ногах.
– Может, и вправду, – неожиданно согласилась Она. – Но вообще-то ты этим тварям поменьше доверяй. По крайней мере, так надо для дела. Никакой "женской слабости", никаких уступок ни им, ни себе. Беспощадность к недочеловекам – вот мой девиз. Он должен стать и твоим девизом.
– Конечно можно было бы дать ему отлежаться и придти в себя, – продолжала Она, – но это было бы отступлением от моих принципов. Я бы сейчас быстро привела его в чувство! Но теперь я хочу, чтобы ты сама попробовала. Для практики. Хочешь оживить его?
Я кивнула, еще не поняв, что от меня требуется.
– Тогда переворачивай его на спину.
Сделав первый шаг, я вдруг остановилась, вспомнив кощунственную привязь и ощутив, как свою, чужую обнаженность и боль.
– Ну, что же ты, боишься?
– Не могу...
– Чего тут уметь? Можно все по науке сделать, но у меня своя методика. Садись ему на живот, помассажируй сердце, а потом, чтобы быстрее очухался, надавай по щекам, надави за ушами...
– Нет, нет, – бормотала я, не в силах представить себя усевшейся на живот голого полуживого человека, мужчины.
– Ну что, долго будешь тянуть? Если я сама им займусь, тебе это больше не понравится. Я ведь с ним церемониться не буду...
Угроза подействовала. Как ни страшило меня прикосновение к обнаженному телу, но гораздо страшней были бы Ее издевательства. И еще... жгучая ревность охватила меня при Ее словах. Нет, я не дам Ей касаться его тела!
Сотворив громадное усилие над собой, прикрывая глаза, чтобы не видеть ужасной веревки, я перекатила его на спину. Теперь самое трудное... Я переступила одной ногой через безвольно распростертое тело и, как можно дальше подобрав под себя платье, словно на жаровню, осторожно присела на мягкий и потный живот.
Двумя руками я ритмично сдавливала грудную клетку, лишь понаслышке зная, как это делается, и только догадываясь, что давить надо в такт с едва прослушивавшимся пульсом.
Несмотря на мою неопытность, массаж стал оказывать свое действие, и через несколько минут дыхание и пульс почти пришли в норму.
– Молодец! Теперь он просто спит – буди его! Дави за ушами!
И тут я опять сломалась, никак не могла заставить себя прикоснуться к его обезображенному лицу, причинить ему боль...
– Я вижу, от тебя мало толку. Ну-ка, слезай!
Что я наделала! Почему не могла справиться с собой? Почему я такая слабая?!
Согнав меня, Она по-кошачьи легко запрыгнула на мое место. Но легкость была лишь кажущейся, так как голова и ноги мученика при Ее посадке буквально взлетели кверху. Скорее всего, так и было задумано. Он отворачивал лицо от ударов, но в себя не приходил. Тогда Она стала больно и грубо тереть и давить его уши до тех пор, пока он не застонал и раскрыл глаза. Было заметно, как тяжело и страшно для него это пробуждение. Поставив его на колени, а потом и на ноги, Она заставила его несколько раз присесть, подпрыгнуть, повращать головой. На его счастье пока Она этим ограничилась и, подобрав привязь, быстрым шагом, не оборачиваясь, пошла к подвалу. Веревка натянулась, и он мелкой трусцой покорно засеменил за Ней.
Ее безразличие показалось мне не менее жутким, и я пыталась осознать овладевшее мной, доселе почти неизвестное чувство. Неужели, действительно, одной жалости достаточно, чтобы разбудить в женщине любовь? Возможно, сыграло свою роль и то, что убитый Ею несколько дней назад парень хотя и нравился мне, но совсем по-другому, так как был он, в сущности, весьма груб, самоуверен, снисходителен с людьми и особенно с женщинами. Я не сомневаюсь, что он и меня не любил – и в какой-то мере я отвечала ему тем же. Боясь себе самой в этом признаться, после его гибели я даже почувствовала какую-то легкость и радость освобождения.
А тут передо мной – полная беззащитность, которая буквально взывала к спасению, к помощи. И, как ни стыдно в этом признаться, на меня подействовала мужская обнаженность, такая бессильная, трепещущая, щекочущая... До этого несколько дней и ночей подряд я провела в вынужденной компании с двумя обнаженными мужчинами, но в их поведении не было ничего человеческого, они уже и для меня были рабами, их гениталии хотя и смущали меня, но не будили женской чувственности. Хотя... тут тоже не так все просто. Даже не возбуждая меня, их откровенно мужское естество по контрасту выявляло мою женскую принадлежность и, вызывая омерзение, тем самым заставляло искать и создавать некий мужской идеал. И вот он явился во плоти, обнаженностью своей вызывая остроту желания, а поверженностью и болью – жалость и любовь... И все это еще усиливалось присутствием девушки громадной физической привлекательности, Соперницы, беспредельно распоряжающейся его телом. Какую же ревность и ненависть вызвала Она у меня, бесцеремонно завладев его животом, хранившим еще немного моего тепла!
Вскоре Она возвратилась и заговорила со мной, на мое счастье настолько увлеченная своими заботами, что совершенно не замечала моего состояния.
– Пойдем со мной, приготовим что-нибудь для наших (наших!) рабов. Но сначала сами поедим. Ты ведь голодная?
Она еще спрашивает! Но я сдержанно кивнула головой, ощутив теперь настоящий, почти невыносимый голод. Впечатлений было так много, что мысли о еде на время отошли на задний план. Но при Ее словах у меня заныло в желудке так, что я забыла и о своей любви, и своей ненависти.
Мы, как две добрых подружки, оживленно возились на кухне. Она тоже проголодалась, и у обеих нас не хватало терпения приготовить что-то основательное. Поэтому мы ели приготовленную нами на скорую руку огромную яичницу с колбасой и запивали ее крепким кофе. Настроение сразу стало совсем другим.
Так приятно было сидеть в чистой, уютной комнатке, попивая кофе из крохотных цветных кружечек и дружески разглагольствуя на разные женские темы, где у нас, оказывается, было столько общего! Как будто сто лет я не была уже в нормальной человеческой квартире. И как будто не было этих нескольких чудовищных дней и ночей...
Я блаженствовала и забыла даже о самом существовании рабов. Зато Она не забыла.
– Что ж, поболтали, теперь пора делом заняться. Что-нибудь приготовим для наших животных.
В первую минуту я подумала, что речь идет о собаках (впрочем, оказалось, что о них тоже). Но вдруг вспомнила... хотя, конечно, помнила о них все время...
Так прошло несколько дней. Мы по-настоящему подружились с Ней, и каждый вечер проводили вместе в беседах, сближающих нас и отгораживающих от ужасного голых и грязных рабов. Вернее, тот мир мир существовал как бы сам по себе, я помогала Ей в кормежке рабочей силы, иногда выводила рабов на рабочие места, но в основном она это делала сама не то, чтобы не доверяя мне, а потому, что у Нее была своя, особая система работы с ними и, кроме того, Она находилась в постоянном творческом поиске, изыскивая новые методы физического и психического воздействия на своих «питомцев».Правда, я догадывалась, что иногда за Ее возвышенными словами кроется банальная женская физиология, проявляющаяся в совершенно нечеловеческом садизме... но мне было так хорошо с Ней, что я старалась об этом не думать и даже почти позабыла и о своем парне-боксере, и о том новом рабе.
И Она однажды поведала мне свою великую тайну об отце, о том, что Она видела в далеком детстве и о том воздействии, которое этот случай оказал на Нее. Я была потрясена, уткнулась в Ее плечо, оказашееся таким мягким и уютным, и раплакалась. Она утешала меня, положила на свою подушку, укрыла одеялом и осторожно, не прикасаясь ко мне, прилегла рядом.Она прижимала меня к себе как ребенка, как младшую сестру... Я плакала, но Ее глаза всегда оставались сухими. Обнимая друг дружку, мы по-сестрински целовались, но со временем у нас появилось еще что-то, невыразимое словами. Тайна, которую Она выдала, незримо присутствала во мне своей запретной интимностью, приятной щекоткой отзывалась внизу живота. Однажды, когда она прикрыла это место своей теплой рукой, я уже к этому готова и все же вскрикнула от Ее жгучего прикосновения, как от острой боли. Но мы уже больше не стеснялись друга. То, чего обе давно мы ждали, свершилось. Она, спеша поскорей прикоснуться к моему горячему лону, торопливо стягивала с меня трусики. Я ждала того же, помогая Ей, изгибаясь дугой и одновременно ловя губами розовато-коричневые стрелочки Ее сосков.
Потом мы обе барахтались в огромной ванне, голенькие стояли под душем, не уставая разглядывать друг друга, восторгаясь каждым изгибом наших тел, произнося слова любви и счастья, языком слизывая каждую стекающую с тела каплю; стоя на коленках, добирались до лобка, языком и пальцами проникали вовнутрь, пытаясь растянуть наслаждение, но, не выдержав сладкой пытки и даже не смыв мыльной пены, наперегонки, звонко шлепая по спннам, игриво щипая друг друга за груди, бежали к кровати, повторяя и обновляя позиции, которых, казалось, не было и в самой Камасутре...
Мы почти не спали, иногда лишь впадая в забытье, завершающееся очередным оргазмом. Ниченго подобного раньше я не испытывала. Грубое вторжение полового члена, которым всякий раз завершался акт с моим боксером, был для меня слишком болезненной и, можно сказать, слишком прямолинейной процедурой. Всунул, вынул... Дернулся, кончил...Возможно я, не имея опыта, не умела еще им руководить, он же, будучи сильным мужчиной, стремился лишь удовлетворить себя. Я знала, что бывают и другие мужчины, но у них бывают и другие проблемы, не считая уже опасности случайного зачатия. Здесь же не было никаких проблем, ибо мы с малейшего представления понимали друг друга.
Назавтра я ходила как в полусне, Она же выглядела так, как будто и не было этой бессонной ночи, так же гоняла рабов и даже, как мне показалось, еще с большим подъемом и фантазией. На нового раба было страшно смотреть, он постоянно падал навзничь и, казалось, что ему не суждено уже встать, но Она находила какие-то запредельные меры воздействия –- и он снова поднимался, совершал по Ее команде какие-то жуткие телодвижения – и снова падал... И жалость к нему соперничала в моей душе с любовью к Ней. А потом была еще одна ночь, потом еще и еще... И так же, как не было предела Ее фантазии в работе с рабами, так же неистощима была Она и в постели со мной. Я все время ходила сонная и поневоле завидовала Ее неутомляемости. Никакого секрета Она, впрочем, из этого не делала, обладая способностью засыпать по желанию, практически в любое время суток, и для полного отдыха Ей хватало двух-трех раз по 15-20 минут.
Я заметила, что Она щадила меня, отстранив чуть ли десять дней от работы с рабами, и когда Она поручила мне повести рабов на строительство дороги, где меня ожидало очередное потрясение. Кровавое месиво, в которое Она превратило лицо нового раба, почти сошло, и я обнаружила перед собой мужчину, которого часто видела в своих девичьих мечтах. Оставшиеся от диких побоев черные и синие пятна на лице раба придавали ему особый шарм, почти светскую изысканность, а припухшие губы – изощренную чувствительность. Отличную его фигуру я заметила еще раньше, но теперь не было свисащей с его члена ужасной веревки, и острое чувство жалости сменилось екающим чувством зарождащеся любви. Я сумасшедшая! Ведь еще вчера ночью я лежала в Ее объятиях, и не было никого на свете прекраснее Ее. Я бессовестная предательница! Но потом понемногу я осознала, что это именно Ее любовь сделала меня такой, ибо она заполнила всю мою душу и тело и превратила в сплошной огонь желания. Желание! Оно охватило меня своими клешнями и присосками, и я готова была хоть сейчас отдаться Ему, голому и грязному, среди голых и грязных рабов.
И я видела, что, в отличие от других рабов, которые находились в почти в постоянном и, наверное, очень болезненном возбуждении, у Него никогда не стояло, и, странное дело, это обстоятельство еще больше разогревало мое желание: Он не был грубым самцом, готовым заткнуть своим деревянным, бездушным сучком первую же дырку в заборе. А я уж сумею возбудить, Он будет желать меня и только меня. И вдруг я вспомнила о Ней! Избитый, Он не мог видеть Ее, но я понимала, что моя нормальная женская привлекательность не идет ни в какое сравнение с Ее сатанинской красотой. Он непременно Ее пожелает! И когда Она явилась, я следила за каждым их движениями, Ее и Его. И, слава Богу, он у Него не стоял! У меня немного отошло на душе. Да и Она никак не выделяла его и я, сумасшедшая, радовалась, что Она избивала его наравне с прочими рабами. До чего же может довести любовь!
И снова была безумная ночь, когда я забывала о всем и обо всех. Но утром, вспоминая, я уже думала только о нем. Внизу живота, в лоне, что-то зудело и трепетало, волнами расходясь по всему телу и вопреки, казалось бы, прямому смыслу, чем больше мы с Ней удовлетворяли друг друга, тем больше мне хотелось, и тем больше мое хотение было направлено к новому рабу. В лесбийской любви, при всех невыразимых прелестях, я ощущала какую-то искусственность, не хватало одной только детали, но зато какой! У меня перед глазами постоянно торчали Его обнаженные гениталии, его сравнительно небольшой (по сравнению с тем единственным, с которым мне пришлось иметь дело) член, чуть-чть изогнутый вправо (вероятно, от ношения брюк, когда Ему приходилось укладывать его в одну из штанин; и я зримо видела этот жест, такой невинный и трогательный и которого он, возможно, навсегда лишен был по Ее милости; и я вновь ненавидела Ее – тут же молилась за Нее, Той, без которой наша встреча была бы невозможной), с конусообразной головкой и со зрачком, который, печально поникнув, чуть искоса и затаенно поглядывал на меня.
На какие только ухищрения я не шла, изыскивая способ остаться с олицетворением моей мечты наедине, но такая возможность предоставилась мне только на четвертый или на пятый день. Она убывала в город по каким-то своим делам, впервые доверив мне полный присмотр за рабами. Предварительна Она, конечно, представила меня им и велела им исполнять малейшие мои требования и желания. Рабы стояли вдоль стены, вытягивая до полной невозможности шеи и, казалось, собираясь взлететь на небеса. Продемонстрировав несколько приемов и ударов в своем стиле, как всегда, неожиданных и болезненных, Она потребовала, чтобы я их повторила. Конечно, у меня почти ничего не получалось. «Затверди раз и навсегла, что рабы – не люди», - напомнила Она и, действительно, это придало мне уверенности, и удары стали получаться немного лучше. Правда, я очень широко и неловко размахивалась, и от ударов моих было очень мало толку, но рабы все равно сильно пугались, глядя как я воинственно и угрожающе машу руками. Я вошла в азарт и носилась перед рабами, нанося им свои суматошные, но фактически безболезненные удары. В душе я все же чувствовала некоторую неловкость и беспокойство (ведь даже если это уже и не люди, то ведь и зверям присуще ощущение боли), но оправдывала себя тем, что благодаря моему участию зверское избиение превратилось просто в некоторую игру без болезненных последствий. Неожиданно для себя я вдруг поняла более глубокую и, очевидно, истинную причину неуместной эйфории: страх, тщательно скрываемый даже перед самой собой. Ведь на время Ее отсутствия мне предстояло остаться наедине с группой нелюдей, от которых можно было ожидать чего угодно, короче, надо было, чтобы они меня боялись, а не я их, и надо было внушить это не только им, но и себе. И еще было одно, в чем я сама не хотела признаться: хотя меня внешне и отталкивал уродливый вид бессмысленно болтающихся мужских гениталий, но в то же время, краем глаза, мне было волнительно наблюдать, как они меняли не только свои размеры, но даже и форму в зависимости от угрозы или реального удара, чуть ли не в два-три раза съеживаясь, или, наоборот, возрастая при одном моем приближении и по ходу моих «боевых действий». И я почти уверена, что подобные ощущения испытывала, как женщина, и Она, иначе бы не заставляла их ходить обнаженными без прямой необходимости. И я видела также, что Она была все же довольна моими успехами, всячески подбадривая и даже входя в комическую роль некоей благодетельницы, милостиво сокращавшей град моих смешных ударов.
Оставшись, наконец, одна, я ощутила необыкновенное чувство свободы. Несмотря на то, что я, казалось бы, испытала с Ней не только ни с чем несравнимое, острейшее блаженство, но и порывы неописуемого счастья, однако одновременно я находилась под домокловым мечом Ее властных и непредсказумых капризов. И теперь я свободна! Два дня и две ночи я могу делать то, что захочу. Опьяненная свободой, я сначала даже забыла о своем главном желании, но как только вспомнила, оно охватило меня неудержимо. Как на крыльях, влетела я в подвал, забыв обо всех предосторожностях. Рабы дружно подскочили с пола и вытянулись по струнке вдоль стены. Для вида я дала им несколько оплеух и, пройдя вдоль строя и краем вгляда отметив их мгновенно вздыбившиеся «орудия», направилась прямо к Нему. И тут я буквально онемела. Он стоял передо мной, как Апполон, точнее – в своей недвижимости, – как статуя Аполлона, но без привычного нашему взгляду, фальшивого фигового листка. Самая прекрасная часть Его плоти, его головка, слегка нависая над маленьким упругим мешочком, из которого явственно проступали два округлых крошечных яичка, на этот раз была была совершенно обнажена и посинела от холода. Мне захотелось сразу же взять его своей теплой ручкой, отогреть, защитить, запрятать под тонкой, свернувшеся валиком, кожицей. Рука моя неудержимо потянулась туда и уже прикоснулась обжигающей прохлады его плоти, но во-время отдернулась, когда я увидела животный страх на его лице. «Не бойся, мой любимый! – произнесла я одними губами. – И не стыдись меня. Ведь скоро мы будем вместе». Он не мог это услышать, но что-то изменилось в Его облике. Мне показалось, что Он впервые заметил меня. Я заметила, что Его взгляд стал осмысленней и как-будто невольно прошелся по моему лицу, скользнул вниз, на мои коленки, под мое короткое платьице, под которым я – следуя Ее примеру – уже давно ничего не носила. Мое тело подало знак Его телу, и – о, Боже! – он у Него вздрогнул, зашевелился, медленно распрямляясь, разбухая и наливаясь кровью. Вне себя от волнения, я уже не сводила с него взгляда. «Успокойся! - приказала я себе. – Ведь через каких-нибудь полчаса (Он) он будет полностью твой. Ты будешь делать (с Ним) с ним, что захочешь. И Он (он) будет любить тебя».
Опомнишись, я отыскала ключи, разомкнула замок от цепи, присоединявшей Его ко вбитому в стену железному кольцу и показала глазами на дверь. Цепь, противно грохоча по каменному полу, потянулась за Ним..


Глава VII
"КОМИССАР"

"Женщины такого типа (еще в большей степени, чем мужчины) могут совершать великие подвиги, но могут играть и зловещую роль в истории. Они не останавливаются ни перед чем. Чувства справедливости и человечности они без остатка приносят в жертву всецело захватившему их делу".

Черт возьми, странные дела стали твориться в нашем городе! Уже столько человек пропало за последнее время! Сначала, по нашим данным, – только мужчины, а теперь уже и несколько молоденьких девушек, причем, как на подбор, хорошеньких. Такая непонятная странность... Родители обратились в полицию, но мы первое время активного поиска не вели: мало ли куда молодежь может податься... Взяли, конечно, под контроль, не увязывая пока все в одну цепочку. И, действительно, в отношении девушек, по крайней мере, мы оказались правы. Ничего, собственно, страшного: где-то гостили или отдыхали, или что-то в том же роде. И хотя некоторые неясности оставались, но раз все на месте – то и слава Богу. А с мужчинами хуже: до сих пор ни один из них не объявился. Родственники и друзья не на шутку забеспокоились. Тогда решено было объявить розыск. Конечно, потребовала некоторого времени и предварительная проверка. Опросили и всех благополучно вернувшихся девушек, никакой связи между своим временным отсутствием и исчезновением мужчин не подтвердивших. Но, естественно, поползли разные слухи...
И надо же случиться, что в это же время произошло еще одно неприятное событие. Городок наш, ничем чрезвычайным обычно не избалованный, был буквально потрясен, когда нашли убитым прямо у себя в доме одного из самых известных у нас людей. Труп уже пролежал 3-4 дня, пока его не обнаружил кто-то из соседей. При теплой погоде он успел сильно разложиться, что значительно затрудняло восстановление картины преступления. На фоне предыдущих событий ситуация выглядела уже тревожно. С другой стороны, если все эти случаи действительно связаны между собой, то их взаимосвязь может кое-что подсказать следствию. Возможно, тут орудует целая шайка, и последнее убийство указывает на то, что мотивом преступления – покойник был достаточно богатым человеком – мог быть грабеж. Действительно, осмотр места происшествия показал, что кто-то рылся в личных вещах и в письменном столе убитого. Ключ от домашнего сейфа мы обнаружили, но зато сам сейф оказался пустым. А деньги в нем, несомненно, должны были быть. Я навел кое-какие справки о личной жизни погибшего. Жена его умерла несколько лет назад, а сам он с тех пор жил с единственной дочерью 18-19 лет. Некоторое время назад дочь куда-то уехала, но отец, видимо, знал Ее местонахождение, ибо никуда по поводу Ее отсутствия не обращался. Несколько дней назад кое-кто из Ее знакомых встречал Ее в городе. Но ведь примерно тогда же был убит и Ее отец. Меня этот факт, естественно, насторожил: не связана ли Она с какой-то шайкой?
Соответствующее расследование показало, что все знакомые, бывшие соученики, дальние родственники (близких, кроме отца, у Нее не было) характеризовали Ее только положительно. Весьма способная во всех отношениях, очень хороша собой, прекрасная спортсменка. Вдобавок, неплохо владеет приемами каратэ. Ходившие по городу слухи о том, что Она однажды чуть не искалечила своего тренера, а потом будто бы избила до полусмерти известного в городе хулигана, в нашем расследовании получили реальное подтверждение. Оба пострадавших по причинам престижа и мужской гордости позаботились о том, чтобы эти факты максимально замять. Их понять нетрудно... Но красивая и милая девушка, в совершенстве владеющая самыми жестокими приемами рукопашного боя – в этом было уже что-то пугающее, получившее в свете последних событий особо зловещую окраску. Экспертиза показала, что смерть Ее отца наступила от удара твердым предметом в область виска. В этом месте видна лишь небольшая припухлость, но шрама или ссадины, обычно остающихся после сильного удара, например, металлическим или деревянным предметом, не было. Скорее всего, удар нанесен каким-то тяжелым, но не чересчур жестким предметом – допустим, мешочком со свинцовой дробью, – либо же это был произведенный с большой силой резкий удар какой-либо частью тела нападающего. Каратэ вертелось у меня в голове, хотя я сам пытался отделаться от этой нехорошей мысли. Эксперты подтвердили, однако, что хотя однозначного ответа быть не может, так как этот вид спорта обладает огромным многообразием как самих ударов, так и ударных плоскостей, но такое предположение не лишено оснований. Например, удар мог быть нанесен ребром ладони, пяткой ноги, кулаком или даже кончиками натренированных пальцев. Так что же, Она – отцеубийца?! Или же преступление совершил кто-то из Ее приятелей-каратистов?
Хорошо, но в каких же отношениях Она сама состояла со своим отцом? Те, кто знал их обоих, утверждали, что отец в Ней души не чаял, потакал Ей во всем... Что же, это один надежнейших способов воспитать эгоистичный, самовлюбленный характер. Она же... Трудно сказать, но во всяком случае внешне Ее отношение к отцу выглядело довольно почтительным. Надо также отметить, что характер отца был весьма деспотичным и даже жестоким, но по отношению к дочери он эти свойства своего характера никогда не проявлял.
Теперь предстояло выяснить Ее местонахождение, уточнить время и место Ее пребывания в городе, чем Она тут занималась, причины отъезда фактически сразу после убийства. Со слов соседей Она может быть на одном из ближайших островов. Слово "остров" еще более насторожило меня, указав, что я, возможно, на верном пути. Дело в том, что родственники всех исчезнувших мужчин тоже говорили, что те собирались либо на отдых, либо на рыбалку на какой-то небольшой и уютный островок...
Это уже что-то... Теперь надо выяснить, на каком острове может находиться упомянутая вилла, несомненно зафиксированная финансовыми органами. Действительно, найти виллу по документам оказалось несложно. И хотя дело с этой виллой было достаточно запутанным – там фигурировали совершенно различные оценки ее площади и стоимости, – но меня это пока мало интересовало. Теперь просто следовало как можно раньше побывать на этом острове. Там – разгадка всего. Можно направить туда наряд полиции, но до тех пор, пока у нас есть только предположения, такими преждевременными действиями мы только навредим расследованию. Так что лучше для начала провести просто разведывательную акцию. Конечно, отправляться туда одному рискованно, поэтому я решил прихватить с собой пару надежных, крепких ребят, прошедших огонь и воду и ничего не боящихся.
У городских властей я получил более или менее подробный план острова и тщательно его изучил. Если верить плану, то самой удобной пристанью была тихая бухточка на восточном берегу, прикрытая невысокими скалами. Но как раз туда и не следовало причаливать, ибо там нас могла подстерегать засада – преступники ведь тоже не дурные. Лучше всего добраться к острову на веслах и под покровом темноты причалить к густым зарослям примерно в полумиле от бухты.
Добираться туда пришлось более двух часов. Зато было уже достаточно темно, чтобы нас не заметили. Кое-как пробившись сквозь заросли и надежно припрятав лодку, мы устроились на ночлег.
Утром, перекусив, решили осмотреть для начала окрестности самой бухточки, которая, видимо, служила для обитателей острова основным причалом – если они только не особенно осторожничали.
Хотя это было совсем рядом, но, будучи все время начеку и продвигаясь вдоль берега, мы пропутешествовали целый час.
Бухта выглядела совершенно пустынной. Убедившись, что это действительно так, мы занялись более детальным осмотром. Нам почти сразу же повезло: мы обнаружили небольшую пещеру с четырьмя укрытыми в ней, сложенными аккуратной горкой лодками. Из этого почти наверняка следовало, что лодками давно не пользовались, хотя владельцы – живые или мертвые – должны быть где-то здесь. Лодки были, судя по всему, рыбацкие, правда снасти были только в одной из них. Запасов пищи поблизости тоже не оказалось, не было также и никаких следов рыбы, наконец, мы нашли в кустах несколько обрывков материи – похоже, что от брюк.
Так что все было почти ясно. Рыбаки захвачены некими злоумышленниками и либо уже убиты, либо содержатся у них в качестве заложников. Тогда – дело серьезное. Для того, чтобы разгромить шайку, надо более или менее точно установить ее расположение, численность, вооруженность... Возможно, что у них здесь не одно укрытие, но прежде всего надо изучить виллу, могущую быть резиденцией их главаря, а то и всей банды. Решили, что я двинусь туда, стараясь остаться незамеченным, а ребята посидят здесь в засаде, контролируя подступы к бухте. Их дело сейчас только наблюдать, ни во что не ввязываясь и не выдавая своего присутствия. Находиться все время в зоне обоюдной видимости, подстраховывая друг друга. Я предупредил своих молодцов, что основной злоумышленник, по всей видимости – молодая девушка, так что если уж с Ней доведется встретиться, они, зная массу опасных приемов, все же вели себя, так сказать, поделикатнее. Контрольный срок моего возвращения сегодня в девять вечера, в случае чего, крайний срок – в девять утра. Сверив часы и пожелав друг другу успеха, мы расстались.
К вилле я вышел примерно через полчаса. Вид у нее был вполне обитаемый, вокруг даже была начата прокладка достаточно приличной дороги, но сейчас не было слышно ни звука. Проведя в засаде пару часов, я никакого движения не заметил и решил рискнуть, проникнув на внутреннюю территорию виллы через довольно высокий забор, – но к этому мне не привыкать. Через несколько секунд я благополучно приземлился внутри двора... и тут натренированная рука моя, раньше чем я успел что-то увидеть или услышать, мгновенно метнулась к кобуре. И только потом услышал я глухое рычание: рядом со мной скалила клыки здоровенная овчарка, а чуть поодаль готовилась к прыжку и другая. Черт! Этот вариант вполне можно было предусмотреть, но меня ввела в заблуждение полная тишина за оградой, – что указывало, в частности, на неплохую подготовку собак. Я замер. Собаки тоже никуда не торопились, лишь низко рычали, да время от времени настороженно пошевеливали ушами. Но сколько времени может продлиться такое состояние? Я поневоле сделал какое-то движение – и тотчас одна из собак бросилась мне на грудь. Конечно, я был готов к этому – и ударом ноги отбил первое нападение. Но тут же прыгнула и вторая овчарка. Оружие, однако, было уже в моей правой руке... Одна из собак свалилась сразу, другая ползла ко мне, оставляя за собой кровавую полосу; в невинных собачьих ее глазах была не злоба, а звериная боль и тоска. Я выстрелил в третий раз...
Да, неудачное начало. Зато теперь отступать некуда. С пистолетом в руках я вошел в дом. Никого... И все же в доме явно ощущался женский уют. Мило, аккуратно, ничего не навалено, да и ничего лишнего. На полках довольно много книг. Одна, раскрытая – на столе: У. Поффер "Дрессировка диких и домашних животных". Ясно. Впрочем, не совсем ясно: почему животных, а не конкретно – собак? Ладно, это детали. Так... На кровати еще одна книжка, еще интереснее: "Сочинения маркиза де Сада". Ого, вот чем увлекается добродетельная девочка! Вот какая-то тетрадь, на ней – авторучка. Ну что ж, я теперь не джентльмен, а сыщик при исполнении... Что-то вроде дневника, в котором очень часто повторяется местоимение "Я". А вот и другое часто повторяющееся слово – "рабы". Жутко интересно! Ладно, надеюсь еще будет время взглянуть повнимательней...
В другой комнате, на небольшом диванчике лежал небрежно брошенный, но вполне аккуратно сработанный тонкий кожаный бич. Присмотревшись, я обнаружил на нем бурые пятна. Кровь?! Неужели Она избивала своих собак до крови? Недаром они такие злые ... были.
Да, весьма любопытно будет встретиться с обладательницей всех этих шедевров. Оригинальный ребенок! Папина дочка... Ага, вот почему, наверное. Ее нет дома... Как это я забыл! Сегодня же как раз похороны Ее отца. Я же сам предупреждал об этом всех родственников убитого, которых удалось установить. И, кроме того, они все приглашены еще на беседу... Думаю, к тому времени я уже буду знать больше, чем они.
Еще раз обойдя все строение, я обнаружил незамеченное прежде маленькое решетчатой оконце, ведущее в какое-то полуподвальное помещение. Где же может быть вход в него? Сориентировавшись, я снова вошел в дом. Так... Вот несколько ступенек вниз. Дверь добротно обшита железом. Что там, за этой дверью, слишком солидной для обычной кладовой? Может быть, винный погреб? Ну, это, конечно, смешно. Я попытался заглянуть в оконце снаружи – и мне показалось, что оттуда на меня тоже смотрели чьи-то глаза... Мороз прошел по коже...
Услыхав скрип отворяющихся ворот, я заскочил в дом и бросился к окну. Сначала раздались легкие шаги, а потом в окне промелькнула аккуратная девичья головка. Больше никого не было видно. Запрятав оружие на место, я спокойно уселся в кресло. Через минуту застыла на пороге миловидная девчушка.
– Ага! Вот и хозяйка заявилась. Не ожидала гостей? Ты меня извини, что я тут без разрешения расположился. Работа такая...
Она промолчала.
– Ну, проходи, проходи. Раз ты хозяйка, будь как дома.
– Я не Хозяйка, – выдавила она.
– Не хозяйка?! Тогда кто же ты?
– Я Ее подружка. А Ее теперь здесь нет.
– Где же Она?
– Не знаю, кажется в городе. А вы кто?
– Извини, я не представился. Ну, как тебе сказать... Буду с тобой откровенным. В городе произошли некоторые неприятные события, и мне приходится их расследовать. Короче, я сыщик, точнее, комиссар полиции.
Она заметно побледнела.
– Что же ты испугалась? Надеюсь, такой хорошенькой девушке нечего бояться комиссаров полиции. Неужели ты замешана в каких-то темных историях?
– Н-н-нет...
– Ну, и отлично. Теперь мне бы хотелось с тобой кое о чем поговорить. Ты не против?
– А как вы сюда попали?
– Во-первых, давай договоримся: по долгу службы спрашивать буду я, но так как ты этого правила, возможно, еще не знала, то чисто по-джентельменски удовлетворю твое любопытство: все очень просто – я перелез через забор.
– А собаки?
– С ними тоже вышла неприятная история, то есть мне пришлось их застрелить. Они мне мешали, а я этого не люблю, понимаешь? – я не люблю, когда мне мешают. А вот когда помогают – люблю. Ты меня понимаешь?
– Так вы убили собак?! А я думала, где это они...
– Да, я их убил. Такова была жестокая необходимость. Правда, собаки – частная собственность, и мне придется отчитываться перед Хозяйкой, – но это уже наше с Ней дело.
– Она вам этого не простит...
– Она такая серьезная?
– Серьезней, чем вы думаете.
– Что ж, тогда поговорим о Ней. Чем Она тут занимается – одна в диком лесу? Возможно, я несколько утрирую...
– Ну... отдыхает, книжки читает, загорает...
– А кто, кроме тебя, бывает у Нее в гостях?
– Никто... кажется.
– Ты никого не видела – ни мужчин, ни женщин?
Она вся задрожала, готовая расплакаться.
– Запомни еще одно, девочка: мне надо говорить только правду. Мы еще вернемся к этому вопросу, так что подумай. А пока еще один вопрос: ты знаешь об убийстве Ее отца? Только правду! Быстро!
– Да.
– Она сама тебе говорила?
– Да.
– Она сильно переживала?
– Нет.
– Была довольна?
– Да... кажется.
– Ты здесь, на острове, давно живешь?
– Пару месяцев.
– И не скучаешь?
– Нет.
– Хорошо. Не забудь, что надо отвечать быстро, не задумываясь. И только правду... Твоя подружка увлекается дрессировкой животных?
– Я не знаю. Нет, кажется, собак только.
– А для чего тогда у Нее эта книга? И вот этот хлыст? Быстро!
Она расплакалась.
– Я не знаю. Я ничего не знаю! Что вы ко мне пристали? Спрашивайте у Нее...
– Нет, кое-что и ты знаешь. Но боишься... Тогда еще вопрос: в подвале, где окошко с решеткой, есть люди? Там кто-то прячется?
– Нет, нет! – почти в истерике закричала она.
– У тебя есть от него ключи? Идем, ты мне его откроешь.
Я поднялся и дружески обнял ее за плечи.
– Успокойся, мы во всем разберемся. Давай ключи.
Внезапно она сбросила мою руку и попыталась провести болевой прием. Я легко освободился от неумелого захвата и грубо толкнул ее на пол.
– Ах, вот ты как! Кто тебя научил этим штучкам! Твоя любимая подружка? Живо подымайся и забудь про эти фокусы. Я не против, когда девушка владеет приемами самозащиты, но применять их против меня не советую. Ключи!
– У меня их нет. Они у Нее.
– Сомневаюсь... Неужели Она таскает их с собой? Уж разве что Она там прячет что-то очень важное... Там люди? Быстро!
– Да.
– Что они там делают? Кто они такие?
– Рабы.
– Кто?! Что ты сказала?
– Ну, рабы.
– Чьи рабы? Твоей подружки?
– Да.
– Прекрасно! Значит, рабы – это те, кто случайно оказался на вашем острове? И Она со своей бандой захватывает их в плен?
– Не с бандой. Сама!
– Сама? С помощью каратэ?
– Да.
– И много у вас этих ... рабов?
– Девять штук. Нет, восемь...
– Штук или человек?
– Ну, человек.
– А почему ты сначала сказала "девять", а потом – "восемь"?
– Он не раб потому что.
– Подожди, о ком речь? Кто это "он"?
– Один человек.
– Но он тоже был захвачен в рабство?
– Да.
– Тогда почему он не раб, как все?
– Он... мой парень.
– И он тоже живет в подвале? Или с вами в доме?
– Не знаю...
– То есть, как это не знаешь? Ты должна знать про него больше, чем про всех остальных. Он сейчас с ними, в подвале?
– Нет.
– Где он?
– За оградой, у леса.
– Что он там делает? Ждет тебя?
– Да.
– Идем, я хочу с ним поговорить
– Нет!
– Что значит "нет"?
– Нет, с ним нельзя разговаривать!
– Девочка, ты, как видно, еще не поняла, что здесь все решаю я: что делать и что не делать. С кем мне говорить и с кем не говорить. И остальное – тоже. Понятно?
– Да.
– Тогда идем.
– Нет, нельзя. Вам нельзя его видеть.
– Он, что, плохо себя чувствует?
– Да.
– Он болен?
– Да.
– Но если ты с ним гуляешь, значит, он не так уже болен, чтобы с ним нельзя было общаться другим людям. Ты же с ним разговариваешь?
– Нет. Он – немой.
– Немой?! Это любопытно. По моим сведениям, никто из исчезнувших людей немым не был. Или он здесь онемел?
– Да.
– И другие рабы тоже?
– Да.
– Что ж, это так естественно: рабам не о чем друг с другом разговаривать, рабы должны работать. Так?
– Так.
– И все же ему придется со мной разговориться! – я крепко ухватил ее за руку.
Почти всю дорогу мы шли молча. Пусть она немного придет в себя, а я пока обдумаю ситуацию. Сейчас многое должно проясниться...
В двух-трех сотнях метров от виллы я разглядел стоящего у электрического столба человека. Что-то странное было в его облике. Как мне показалось сначала, он был в одних белых трусах и почему- то стоял совершенно неподвижно, никак не реагируя на наше появление. Приблизившись, я заметил на его шее металлическую цепь, которой он был прикреплен к столбу; на ногах тоже была цепь, да еще с громоздкими металлическими замками. От неожиданности я остановился. До сих пор разговор о рабах не воспринимался мной слишком серьезно, мне казалось, что если это и не шутка, то какая-то своеобразная игра, скорее всего сексуальной направленности. Чего в наш век не бывает? Но чтобы вот так вот...
– Он, что, по-настоящему – раб?
– Конечно, – убежденно ответила она. – Только для меня он не раб. Он мне нравится, и я гуляю с ним, когда Ее нет на острове.
– Ты ему тоже нравишься?
– Кажется, да. Не знаю... ведь он совсем не разговаривает.
– А в чем это он одет?
Она смутилась.
– Рабам не положено никакой одежды. Но он стесняется, и я надеваю на него полотенце. Как набедренная повязка...
– Остальных рабов тоже выводят погулять?
– Нет, их только на работу.
– И они добровольно согласились на такие издевательства?!
– Нет, конечно. Но ведь Она захватила их в рабство и приучила повиноваться.
– Как же Она их приучила? По книжкам – как животных?
– Я не знаю, может, и по книжкам. Но Она их просто очень сильно избивает, и они Ее боятся.
– А тебя они тоже боятся?
– Да, ведь я – женщина. Только они меня боятся не так, как Ее.
– Ты их тоже избиваешь?
– Я? Нет. Только, если Она прикажет.
Мы подошли еще ближе. Вот это да! Лицо и тело человека хранили на себе следы бесчисленных побоев. Резко выделялись на коже синевато-красные рубцы, какие-то темные пятна, которые, как я быстро понял, были ни чем иным, как запекшейся, неотмытой кровью... Тут я вспомнил про кожаную плеть... Нет, такого я еще не видел и не слышал!
Человек у столба (раб!) стоял не двигаясь, но глаза его затравленно следили за нами.
– Как вас зовут? – спросил я как можно мягче.
Он молчал, и мне пришлось повторить свой вопрос – и с тем же успехом.
– Вы меня не слышите?
– Нет, он слышит, он только немой. У него нет языка.
– То есть, как это нет?
– Она отрезала. Рабу не надо разговаривать.
Я не нашел, что сказать. Без языка! Отрезала!.. Раб у какой-то девчонки! В наше время!
– Так ты говоришь, что он живет в подвале с другими рабами?
– Да.
– И ты его вывела погулять?
– Да, пока нет Хозяйки.
– А ключи?
– Какие ключи?
– Ты соврала? Ты говорила, что у тебя нет ключей.
Она растерялась.
– Да, то есть, нет... У меня вообще-то их нету, но я знаю, где Она их прячет.
– Что ж, отведи раба на его место в подвале, а заодно я взгляну и на остальных.
– Не надо...
– Почему не надо?
– Я боюсь, если Она узнает...
– Девочка, запомни: Она – величайшая преступница, и как только Она появится – я Ее арестую.
– А я? Что со мной?
– Ты – соучастница, – отрезал я.
– И меня тоже будут судить?
– Скорее всего, да. Но если ты мне поможешь, то я буду добиваться того, чтобы тебя не посадили в тюрьму. А теперь ты мне откроешь подвал и поможешь освободить всех ваших рабов. Идем. Только развяжи сначала своего ... парня.
Она сняла цепь со столба.
– Освободи ему ноги.
– Не могу. У меня – правда! – нету ключей от этих замков.
– Как же он сможет идти?
– Он может передвигаться в кандалах, только не быстро. Он уже привык.
– Ты так и намерена вести его на цепи?
– А как?
– Пусть сам идет.
– Я его всегда на цепи вожу – ведь она все равно будет ему мешать.
– Хм, своеобразная логика... Ладно, идем как знаешь.
Когда мы добрались до подвала, она попросила:
– Отвернитесь, пожалуйста.
– Зачем? – удивился я.
– Ключ у меня... там... запрятан.
– А-а... я сразу не сообразил. Вот женские штучки! Доставай быстрее. Я уже отвернулся. Готово?
– Нет еще. Сейчас.
Я почувствовал что-то в ее голосе. Тут бы мне и обернуться... Так нет же, деликатность проклятая! И в тот же момент что-то тяжелое обрушилось на мою голову. "Старый осел!" – успел я подумать, проваливаясь в душную бездну.
Очнулся я в сырой, вонючей камере. Куда это меня занесло?
Сознание медленно возвращало предыдущие события. Вспомнил! Рука рванулась к кобуре... Пусто, конечно! Ах, мерзавка! Но и я хорош, доверился этому зверенышу!..
Но что теперь делать? Я огляделся. На гадком голом полу, лежа или прислонясь к стене, разместились несколько совершенно голых мужчин. На ногах у всех были цепи с замками, гремящие при малейшем движении. Все они молчали, только некоторые изредка издавали странные мычащие звуки. На задах, спинах, животах, на лицах – следы жестоких побоев. Рабы!!! Вот они, во всей очевидности! Неужели и меня превратят в такое же?!.. Нет, милые девочки, со мной у вас номер не пройдет! Какая удача, что я не связан! Видимо, у этой... у подружки не оказалось под рукой веревки, а идти ее искать, а потом лишний раз возвращаться в гадкий подвал не было охоты. Решила, видно, дожидаться Хозяйки. Так что нельзя терять ни минуты. С Хозяйкой, ясное дело, справиться будет не так просто.
Я изо всех сил уперся в двери. Туда-сюда... нет, бесполезно. А окно? Металлические прутья на вид не очень внушительные. Ухватившись за них, я подтянулся кверху, подергал... шевелятся немного. Теперь требуется опора. Перебирая ногами по стене, задрал их к самой решетке. Напрягшись, сделал несколько мощных рывков. Пошло... Зашаталась, кажется, вся деревянная обойма. Значит, прутья сидят не очень глубоко. Еще разок! Чуть не сорвал спину... Я спрыгнул на пол. Рабы все проснулись и в испуге уставились на меня.
– Что, братцы? Хочется на волю? Кто пойдет со мной?
В ответ раздалось несколько неопределенных звуков. Да... Плохи с ними дела. Что ж, извините, а мне вот очень нужно на волю. Прямо необходимо! Немного передохнув, я продолжил свое занятие. Вот-вот решетка должна податься!.. Не успел подумать, как раздался жуткий треск, и я вместе с решеткой полетел на пол, еле-еле успев сгруппироваться, чтобы не сломать себе позвоночник. Ударился, конечно, неплохо, но и не страшно... Ни минуты не мешкая, даже и не оглянувшись на прощание, я выбрался наружу. Осторожно обошел вокруг дома и, ничего не обнаружив подозрительного, отворил дверь гостиной. Пусто... Теперь в спальню. Вот она! Какая милая картинка! Прехорошенькая девчонка, подобрав пухленькие, высоко открытые ножки, уткнулась личиком в подушку. Мерно поднималась и опускалась ее грудь. А рядом, у кругленьких коленок – мой собственный пистолет. Вот это уже ни к чему! Опасная игрушка для такой кошечки...
Я присел на краешек кровати и потрепал ее по щечке.
– Вставай, милая! Приехали...
Она испуганно присела, не позабыв одернуть платьице. Потрясла головкой, сбрасывая наваждение. Наваждение не проходило, и она, ойкнув, задрожала своим хорошеньким тельцем.
– Мне бы следовало, девочка, душу из тебя вытрясти. Но пока я этого делать не буду, дав тебе еще один шанс. Если хочешь жить, отвечай на мои вопросы – и не дай Бог соврать! Ясно?
– Да.
– Она приезжала в город пять дней назад?
– Да.
– Зачем?
– По каким-то своим делам.
– Например?
– Разные дела... Например, за продуктами.
– За чем еще?
– За рабами, кажется.
– Что, прямо в городе?!
– Нет. Там Она только знакомится с ребятами, и они договариваются приехать сюда на пикник. Берут с собой продукты, теплую одежду и все такое.
– Ты с Ней ездила?
– Да. Раза два... только
– И тоже знакомилась?
– Да. Но ведь они сами приставали, чтобы познакомиться.
– Еще бы! А потом?..
– Потом мы приезжали сюда, и Она с ними расправлялась.
– Сразу со всеми?
– Как когда. Их же немного, обычно это два парня. Для Нее это ерунда.
– И они не оказывали сопротивления?
– Они ничего не успевают, потому что не ожидают ничего такого. А если бы и ожидали – все равно... Она так может ударить, что и не заметишь даже... Она и с тремя может справиться, даже с самыми здоровыми, но тогда Она должна будет в полную силу драться и может убить, а нам нужны ведь живые рабы.
– Все правильно... А ты бы так хотела, как Она?
– Конечно! Нет, то есть... Все равно у меня так не получится.
– А со мной все же получилось?
– Я...я... Так вы же отвернулись. И я ведь не рукой.
– Это я понял. А чем же, интересно?
– Я случайно увидала у стены молоток. И сразу подумала... А до того совсем даже не хотела.
– Зачем же тебе это вдруг понадобилось?
– Вы же сами сказали, будто я соучастница и что меня тоже будут судить. Я испугалась. И потом... сама не понимаю, но почему-то мне захотелось испытать себя. Как Она чтобы... А когда вы упали, я еще больше испугалась. Я только открыла дверь, и мой парень ... раб который... затащил вас в подвал. А как вы оттуда выбрались?
– Как обычно: через стенку прошел.
– Вы шутите, да?
– Да нет. Это вы все шутите: и с рабами, и с молотками... А я человек серьезный. Но давай дальше. Как давно ты Ее знаешь и как ты с Ней познакомилась?
– Здесь, на острове. Месяца два назад я приплыла сюда на лодке со своим парнем. Отдохнуть...
– Это тот самый раб, которого ты водишь на цепи?
– Нет, того она еще тогда убила.
– Убила?! Как?
– Она сначала предложила ему честно драться. А он думал, что Она шутит и не бил Ее. Он же был боксер. Известный... Но он же не ожидал... А потом Она убила его ногой.
– И сразу насмерть?
– Да.
– И как же после этого ты с Ней дружишь?
– Я Ее сначала ненавидела и все время плакала. А Она меня не трогала. Только когда я Ее не послушалась, заперла меня в клетку с голыми рабами. Я чуть не умерла со страху. А когда выпустила, через несколько дней, мы с Ней долго обо всем говорили.
– О чем же?
– О мужчинах, в основном. У Нее целая теория. Что мир должен принадлежать женщинам, а мужчины – это рабы по природе. Только по ошибке истории мужчины стали как бы главнее. И Она эту несправедливость должна исправить.
– Как? С помощью каратэ?
– Да, в основном. Мужчины все лентяи и пьяницы, а женщины от природы более способные, только им не дают развиваться. И они намного лучше и легче осваивают каратэ.
И когда они им овладеют в совершенстве, они превратят всех мужчин в рабов. Нет, не всех, а которых отберут. А остальных уничтожат...
– Бред какой-то...
– И совсем не бред. Она уже многих девушек учит. И даже как против полиции бороться... И потом они будут учить других.
Тут меня осенило: – Девушки приезжали сюда заниматься каратэ?
– Ну да. Она с ними занималась и еще читала лекции, очень интересные. И в город ездит, чтобы вербовать новых девушек.
– А Она не боится, что они проболтаются раньше времени?
– Нет, они ведь все давали клятву. И они ненавидят мужчин.
– Но ведь ты проболталась. Почему?
– Наверное, так получилось И я ведь не ненавижу мужчин, я случайно сюда попала. И еще потому, что Она издевается над моим парнем, сильно его избивает. Она сама хочет с ним быть, только сама себе не признается. Вот и отводит свою душу...
– Ты просто ревнуешь
– Не знаю, может быть... Но иногда я Ее ненавижу, а иногда просто влюблена. Ведь Она бывает такая веселая и интересная! Она поет и танцует, знает много стихов...
– И в то же время вырезает языки живым людям!
– Но ведь это уже не люди! И... теперь Она вырезала уже не только языки. Она уже несколько раз кастрировала их. Но этого я не могу видеть, вместе с ними отключаюсь. Они же без наркоза... Не все даже выживают. А Ей хоть бы что! Еще веселей становится... А вообще, про все забываешь, когда видишь Ее в хорошем настроении.
И, кроме того, я Ее очень уважаю за огромную силу воли. Она ведь очень много тренируется, много читает. Хотя, знаете, мне все же кажется, что Она неравнодушна к мужчинам. Она очень... это самое...
– Сексуальна?
– Да, наверное. Но Она внушила себе, что их ненавидит – и не дает себе никакого послабления.
– Понятно... Ответь еще на один вопрос. Как, по-твоему, кто убил Ее отца? Она сама? Быстро!
– Да.
– Зачем?
– Она его ненавидела больше всех. И Она просила у него денег...
– А он Ей не давал?
– Нет, обычно давал. Но в этот раз Она просила очень много, почти все его деньги.
– Для чего?
– Она ведь хочет создать тренировочные центры во многих городах. Надо нанимать помещения... И еще другие дела. Она про все даже мне не говорит.
– Так Она его убила и забрала деньги?
– Прямо Она мне этого не говорила, но сказала, что рассчиталась с отцом за все и теперь сможет осуществить свои планы. Я тогда еще подумала, что Она убила его из-за денег. А потом узнала, что он действительно убит.
– Понятно. Так когда Она должна вернуться на остров?
– Сегодня вечером или завтра утром.
– Хорошо. Теперь скажи, есть ли тут у вас какое-нибудь помещение типа кладовой, которое хорошо закрывается?
– Есть кладовая.
– А ключ?
– Есть.
– Дай мне.
– Так надо. Спасибо... А теперь, ты меня извини, но я вынужден запереть тебя в кладовой на некоторое время.
– За что?!
– Ты меня еще спрашиваешь за что? Но не бойся, в данном случае это мне нужно лишь для того, чтобы ты мне не мешала.
– Я вам не буду мешать.
– Один раз я уже тебе поверил...
– Я больше не буду.
– Так говорят маленькие дети. А мы с тобой взрослые люди, которые должны отвечать за свои поступки. В крайнем случае, ты посидишь там до утра, не больше. Я тебе обещаю. Там есть на чем сидеть или лежать?
– Старый диван, кажется.
– Вот и отлично! Спи себе на здоровье. Но не дай Бог, если ты попытаешься оттуда сбежать! Это твой последний шанс в моих глазах – и первая твоя маленькая помощь мне, которая зачтется в твою пользу. Запомни: не мешать!
Я отвел ее в кладовую и, заперев на ключ, поспешил к бухте, где, наверное, заждались меня мои ребята. Надо продумать наши дальнейшие действия и организовать надлежащую засаду. Смешно, кажется, говорить о засаде на какую-то девчонку, но Она уже показала себя противником достаточно опасным, так что лишний раз рисковать не стоило.
Было полдесятого вечера, когда я возвратился в бухту. Раздвинув кусты, я увидел обоих своих помощников сидящими зачем-то на самом виду в самом открытом месте песчаной отмели, что было весьма неосторожным с их стороны. Но поза у них была очень странная: они сидели, одинаково вытянув ноги, прижавшись друг к другу спинами – и почему-то совершенно неподвижно. Холодок пробежал по спине, и я, подавая знак, легонько свистнул. Никакой реакции...Предчувствуя недоброе, с пистолетом в руках я подбежал к ним. То, что предстало моим глазам, было ужасно. Ребята сидели, привязанные спина к спине. Оба глаза на обезображенном лице одного из них были безучастно устремлены к морю, а у другого один глаз был закрыт, а второй, огромный и красный, почти вываливался из глазницы. Оба парня были в рубахах, но ниже пояса на них ничего не было. Тут я только разглядел самое страшное: у них отсутствовали половые органы, и под этими местами на песке загустели две симметричные темно-красные лужицы...
Почувствовав из-за кустов посторонний взгляд, я дико оглянулся, поводя стволом вдоль зарослей. Послышался слабый треск сучьев, и я выстрелил, ориентируясь на звук. Треск повторился. Я пальнул чуть пониже, потом еще дважды: левее и правее. Сухо щелкнул затвор... Патроны кончились!
Справа, где кустарник опускался к самой воде, раздался вкрадчивый шелест волны. Я увидел Ее. Капельки воды медленно катились с обнаженного русалочьего тела, и не мигая смотрели в пустоту холодные голубые глаза.
– Семь! – шевельнулись Её губы. – Ты сделал сегодня семь выстрелов. Патроны кончились, раб!
1985 г., Ленинград