Колосья по серпом... исход источников 16

Начало: "Колосья по серпом... исход источников 1"      http://www.proza.ru/2014/09/25/740   

             Предыдущая часть: "Колосья по серпом... исход источников 15" http://www.proza.ru/2014/10/28/1158

XVI
Они шли рука к руке. Ничего не изменилось. Только мальчик все время спрашивал, а старик все время отвечал тем самым сдержанным тоном. Даже язык был тот же самый, французский, только теперь князь чаще применял мужицкие слова, употреблял, не нажимая на акцент, не огрубляя их, спокойно и натурально.

Конюхи, когда старый и молодой отходили от конюшни, смутились: не было никакого приказа о Тромбе. А Тромб, будто боясь остаться один, пошел осторожно за хлопцем, косясь глазами на людей. И тогда старик повернулся.

- Коня - в конюшню, - сухо бросил он, - двойную долю овса и фунт сахара ежедневно.

- Кстати, - сказал князь сухо, - я не против попробовать утятины. Прикажи, чтобы зажарили в испанской подливе, с гвоздикой.

Все удивились: князь терпеть не мог ни утятины, ни гвоздики. Он любил из дичи только куликов, да и то под местным соусом.

Все было по-прежнему. Только ненависть хлопца исчезла, дав место настороженности. Он не понимал этого человека.

А князь шел и, не замечая настроения хлопца, говорил:

- Любишь коней? Это хорошо... Что, отец все со своей винокурней?.. Ага... хвалил, говоришь, свое хозяйство? Напрасно... Погибель эти пивоварни, вот что.

Шли тем самым запущенным парком, где только редкие статуи иногда напоминали, что это парк.

Наткнулись на озерко, окруженное высокими искусственными скалами, и потому тихое и мрачное, как озеро мертвых. Дед взял из грота два ружья.

- Видишь на том боку белый камень?

- Ну.

- Попади.

Алесь попал двумя пулями из трех - -видно было, как полетели каменные брызги.

- Неплохо, - сказал дед. – А ну, я.

И начал целиться. Мертво лежала гладь глубокой, спокойной и прозрачной воды. И тут Алесь заметил, что ствол дедова ружья неуклонно и твердо опускается и теперь смотрит просто в воду, в какой неподвижно стоят отображения черных скал и белый кружок камня-мишени.

- Куда вы? - спросил Алесь.

Вместо ответа старик нажал курок. Так и есть, ниже, поскольку брызнула вода. Но одновременно - Алесь удивился - от камня полетели осколки. Второй выстрел. Третий. Четвертый. То же самое.

- Тебе надо научиться, - сказал дед. - Я целюсь в отражение на воде, а пуля попадает в настоящую цель, рикошетом, отскочив от поверхности  1.

- Зачем это? - удивился Алесь.

- А для того, что тот плохой стрелок, кто хорошо стреляет только днём. Учись стрелять и ночью. В сумерках ты часто не видишь врага, который идет другим берегом, а отражение хорошо видишь. Кликни, а потом стреляй.

В небольшой разрыв листвы Алесь увидел над парком - и выше всего вокруг - холм с голой верхушкой, а на нем что-то розово-оранжевое, вознесенное просто в небо своими колоннадами.

- Храм солнца, - сказал дед. - Он дольше всей окрестности видит солнце. Но туда мы не пойдем. Там могила моего лучшего коня. Звали его - Эол. И только все его дети и внуки не то. Будто он всю смелость за один свой век прожил.

- Может, не знали, как за Тромба взяться?

- Может, и так... Хочешь - себе возьми. И... к выстрелам все же приучи...

- Не знаю. Когда же я за это возьмусь? - сухо запросил Алесь.

Князь молча шел рядом с внуком. Губы его были спокойные, лицо, как всегда, безразличное. И никто не знал, не мог бы увидеть, что от самого происшествия с Тромбом в душе князя пела радость.

"Мой... Гордый, обиды не прощает... Не сыновней, не Кроеровой крови... Мой".

А вслух сказал безразлично:

- Ну смотри, как хочешь... Там, за Жаралицей, березовая роща... Там, ближе к дому, тоже над речушкой, мой театр... Ну, а сейчас пойдем ужинать, потом будем смотреть трагедию. Ты никогда не видел театра?

У Алеся сильно забилось сердце. О театре ему рассказывали. Отец и мать видели театр много раз, в больших городах: в Могилеве, Вильне, Петербурге.

- Надо только скорей... ведь... завтра же мне рано ехать.

- Ты завтра не поедешь, - сказал старик.

- Почему это? - Алесю сразу вспомнился обычай князя запирать коней. - Мне надо.

- Если надо, то хорошо, - безразлично ответил князь. - Но дело прежде всего... Завтра надо еще комнаты осмотреть, картинный павильон. И самое главное - секретарь мой на неделю уехал жениться; чужим мои дела доверять нельзя, и я думал, ты сумеешь мне помочь. Почерк у тебя хороший?

- Плохой.

- Тем лучше... Терпеть не могу людей с красивым почерком... И, наконец, что я... Ты же мне помочь не можешь.

- В чем?

- Да я, знаешь ли, так сказать... складываю "Записку о властях... земных и небесных. Опыт... рассуждения неверноподданого... о верноподданных". Никто на свете не мог бы заметить, что князь дурачится, такой сухой был тон.

- Это интересно, - вежливо сказал Алесь.

- Ну вот. Я думал, ты сумел бы меня выручить... дня на - гм! - четыре... Я знаю, тебе будет грустно со мной. Но дело есть дело. Три часа в день - ему. В остальное время - что хочешь...

Князь обмахнулся платочком, незаметно прижимая его к губам, ему не хватало терпеливости.

- И еще, - врал он. - Теперь пойдут дни репетиций. Надо просмотреть весь репертуар этого года. Завтра идет "Федра". Послезавтра опера - "Волшебная флейта" и еще что-то вроде придатка к ней, "Мотыльки весней ночи", это балет. На следующий вечер должен идти "Орясина, полесский разбойник, или Чудеса заброшенной мельницы", потом "Сид", "Ричард Третий", или История о том, как злодей король утопил брата в бочке из мальвазией и убил... Ну, словом, долго. Еще пять пиес.

Князь нарочно прибавил к названию знаменитой трагедии длинную тираду, чтобы было интереснее. Потом добавил:

- Наконец, как хочешь... Если тебе срочно надо в Загорщину, я не буду тебя держать. Завтра же прикажу оседлать твою кобылку - и езжай.

Алесево сердце разрывалось между честью и возможностью посмотреть все, чего он еще не видел. Честь, наконец, не так и мучила теперь, ведь тон князя изменился и из суховато-издевательского стал почти миролюбивым. И хлопец вздохнул:

- Я думаю... Родители простят меня, когда узнают, что я остался.

Князь сделал вид, что считает по пальцам.

- Сегодня... "Федра"... "Флейта"... так... Ого, четырнадцать дней! Наверное, ты столько не вытерпишь... Да и мне... Ах-ах! Вот неудача какая! Но вернется секретарь - будет легче. И обещаю тебе после двух недель - делай что хочешь... А хочешь - и раньше...

- Я думаю... я сумею остаться на столько. Надо же помочь...

"Ах, черт, - думал князь, - ах, какой стригунок гордый!.. Ну, я уж тебя взнуздаю, если понадобится... Это же подумать, сколько он меня заставляет вокруг себя плясать!.."

За столом кроме них сидела еще женщина лет под сорок, видимо, та самая, которую доезжачий Карп, не заметив Алеся, назвал когда-то "последней метресской" пана. В слове "метресска" было что-то тайно-недоброе, но - чудо! - Алесь сразу и думать о этом забыл, как только увидел "метресску" своими глазами. Такой покой был в ее движениях, такой красотой светилось это доброе, бездумное лицо. Только подумалось, как это хорошо, что она такая простая.

- Наешьтесь, батенька, вдоволь, - нараспев сказала она вместо молитвы. - И вы, князюхна, ешьте без сомнения.

Князь выпил зеленую чарку - она закачалась на столе круглым донышком, совсем как Ванька-встанька, - и закусил рыжиками свежего засола.

- Н-но, - сказал он. - Христос по душе босиком прошел. Слышишь, Евфросиния Глебовична? Мы сегодня в театр идем... к девочкам.

Искоса смотрел хитрым глазом.

- Ну и хорошо, - с улыбкой сказала она. - Тогда я уж прикажу, чтобы вам праздничный наряд подготовили. Девушки любят, когда кавалеры хорошо одеты.

- Пойдем, может, вместе, Евфросиния Глебовична?

- Что ты, батенька! - подняла она руки. - Грех такой! Да и страшно. Люди ножами режутся. Гром гремит. А я грозы боюсь.

Князь пожал плечами.

...В здании театра царила полутьма: редко-редко где бесконечные коридоры освещались свечами в люстрах.

Фойе с мраморными бюстами и статуями муз пахло парфюмерией и еще чем-то тайным. Через двери был виден темный зал, занавес, освещенный снизу и потому как живой, слышались звуки скрипок.

Готовилась в темноте и незнакомых запахах какая-то таинственность, поскольку все более напряженно звучали, а потом вдруг смолкли скрипки и виолончели. И это называлось "Горислава и Людомир".

Поднялся занавес. За ней лежал "древний Могилев" с храмами и колоннадами. И это тянулось метров на пятьдесят, такой глубины была сцена. А дальше, уже нарисованная, возвышалась городская стена и за ней - Днепр, похожий на море. На сцене стояли воины и о чьем-то спорили, размахивая мечами. И так красиво они говорили стихами, что к городу приближается враг - армия во главе с князем Людомиром. А дочь могилевского князя, Горислава, все последние дни грустная и плачет. И все же Алесь ждал чего-то еще лучшего.

...На сцену, в длинном блестящем плаще, вышла девушка лет восемнадцати. У нее было бледное лицо с огромными глазами. Они были больше, чем у всех людей на земле...

Алесь не знал, что он присутствует при чуде, большом даже на фоне этого хорошего театра, на фоне исключительной для панщинников игры других. Он просто почувствовал, как от первых звуков ее голоса муравьи пробежали по спине.

                А ноч ідзе, і коцяцца сузор'і,
                Як безліч караблёў у цёмным моры,
                Чужынскіх караблёў. Ах, бачу, бачу я:
                Яна плыве сюды, пагібель ўжо мая!

Неровные, то хорошие, то жутко бездарные слова - это не имело уже значения...

Они были с ее губ, и эта девушка в своем блестящем плаще была выше всех остальных.

Ветром дышало со сцены, таким ветром, что волосы на голове вставали дыбом. Была битва. Страшно и безостановочно грохотал гром. Били молнии, освещая на сцене горестную фигуру.

А дед искоса смотрел на внука, на бледное лицо, на руки, что вцепились в бархат барьера, и только покачивал головой.

...Били раскаты грома. А за стенами шла битва. И Людомир, какого он еще не видел, но знал, что он хороший, временно отступил. А потом было их тайное свидание. А потом извивался, как червяк, рассказывая о измене, и шипел, как змей, перед могилевским князем омерзительный дружинник Щур.

В темном зале неожиданно звонко, прерывисто от обиды и возмущения, взорвался детский голос:

- Как же тебе не стыдно?! Плохой ты! Злой человек!

Актеры вздрогнули.

И тут... Она забылась и глянула на него. Князь от досады крякнул, решил отметить этот недостаток.

- Она посмотрела на меня, - шепотом сказал Алесь. - Посмотре-ела.

Крик Алеся, казалось, заставил ее играть еще лучше. В чертах лица была смертельная боль. А голос срывался, нестерпимо сжимало сердце.

                О рабства страшнае! О лёс мой люты!
                Гарчэй за смерць кайданныя пакуты!
                Згасай, згасай у клетцы залатой
                Нікому непатрэбнай сіратой.
                Кайданы рабства на руках, як змеi,
                А за мурамi цёплы ветрык вее.
                А за мурамі свет! Сады! Палі!

Голос ее упал, и тут старый князь почувствовал, как затряслось от рыданий тельце рядом с ним.

- Мальчик мой!.. Это же выдумка! Хочешь, она придет и утешит тебя?

- Нет! Нет! - и неизвестно было, то ли он не хочет, чтобы его утешали, просто ли не верит, что этот выдумка.

Благородный Людомир, узнав о страданиях любимой, появился в городе, оставив флот, чтобы освободить ее или разделить ее судьбу. Обоих разрывали стрости: любовь к родине и любовь.

Влюбленные стояли на поленницах из брёвен, которые вот-вот должны были запылать.

                О любы мой, прыйшла гадзіна скону!

Яркие языки пламени охватили ее. А над пламенем сияли ее глаза.


...Дед сам занес его в комнату рядом со своей, сам, вместе с Глебовичной, раздел его.

Алесь лежал, бессонно глядя на огонек ночника. Спать он не мог. Что же делать потом?.. Как жить без этого? Он закончит помогать деду и станет не нужен ему. И тогда опять... видеть его раз на год, как родители. Через какой-то час он услышал в коридоре голос деда, который кончал наставлять повара:

- Коптить фазана будешь как всегда, на деревянных опилках с сахаром. И чтобы тушки не дотрагивались одна другой! А индюка, перед тем, как резать, напои пьяным - за полчаса влей в рот ложку водки: мясо будет вкуснее...

Двери в спальню открылись. Дед зашел и сел около кровати.

- Не спишь? - спросил он.

- Не-т.

- Все мучаешься?

Дед молчал, и тень от его головы склонялась все ниже.

- Хочешь остаться со мной?..

- А родители?

- Ну, приезжать, когда захочешь...

- Хочу.

- Ну вот. А я стал ленив на добро... Все думаешь: может, другим разом. А этого нельзя!.. За час я обдумал. На всех актеров завещание, что они будут вольные после моей смерти. А ей - вот он, - и дед показал желтоватый лист бумаги. - Завтра она может идти, куда хочет.

- И она может?..

-Тут сказано: хочет - пусть идёт. Хочет - пусть остаётся в моём театре, играет уже как вольная.

Алесь привстал и схватил дедовы руки.

- А теперь иди, занеси сам...

...Он летел ночным коридором - аж эхо реяло. Бросился в двери и побежал переходом над аркой. Загрохотали винтовые лестницы на антресоли.

...Он неожиданно тихо постучал в двери...

Двери открылись, и он увидел женскую фигуру в длинном ночном халате, волосы, собраны лентой, и глаза.

В этих глазах и теперь жила грусть, но они немножко потеплели.

- Заходите, - сказала она.

...Простенький туалетный столик, две свечи на нем. Развернутая книга на стуле.

- Садитесь.

Все было обычное. И все же за этой комнатой он видел темницу и пламя костра.

Покраснев, протянул ей рулон бумаги.

- Что это?

- Прочитайте. И не бойтесь тюрьмы. Я вас защищу.

Она с улыбкой посмотрела на него, такого наивного в своей вере. Что мог сделать он?

Потом развернула рулон и с той же терпимой улыбкой начала читать. Улыбка исчезла.

Страшно бледная, она смотрела на него.

- Старый пан пишет, что он освобождает меня по вашему желанию.

- Если он пишет так - значит, он добр ко мне.

И тут он увидел ее глаза. Что это было, он не знал, но это были совсем другие глаза, не те, что вот только, не те, что на сцене.

Молчание царило в комнате. А за полукруглым окном лежала глубокая ночь.

- Благодарю вас, - сказала она. - Я этого никогда не забуду. Никогда не забуду.

Это было ненужно. И он, чувствуя, что слезы вот-вот опять брызнут из глаз от восхищения и жалости, повернулся и бросился из комнаты.

1 Когда-то стрельба по отражениях в спокойной воде была чуть ли не народным спортом в Приднепровье. Еще сто пятьдесят лет тому назад редко какой охотничий праздник обходился без нее. Потом, когда из-за восстаний начали отбирать оружие, обычай начал исчезать, но еще сто лет назад иногда встречался.

Продолжение "Колосья по серпом... исход источников 17" http://www.proza.ru/2014/10/30/471