Мы родом из детства

Это были времена, когда хлеб продавали на вес. Мы, пацаны и девчонки, дети послевоенного времени, приходили к магазину часа за полтора, за два, занимать очередь. Родителям было не до того, они трудились на заводе, в то время единственном, машиностроительном заводе. Правда был у нас в городе еще и кирпичный завод, но из нашей округи на нем никто не работал, поэтому мы о нем ничего не знали. Нашим родителям детский садик был не позволительной роскошью и мы, пацаны, были предоставлены самим себе. Мама, всякий раз, еще с вечера, проводила со мной подробный инструктаж, где обязывала меня с утра купить хлеб, а так же на мне были две младшие сестренки. Весь день я должен был возиться с ними, кормить и гулять. Зимы, в моей памяти почти не сохранились, может быть, потому что зимой обычно думалось о лете. Так вот об одном таком лете и пойдет мой рассказ…
…Было мне в ту пору десять лет. Одна из моих сестренок младше меня на пять лет, другая на семь. Всякий раз, приходя из магазина, я их кормил, одевал и выводил во двор. Жили мы в угловом, двухэтажном доме на первом этаже. Это были замечательные времена! Да, да замечательные! Питались мы, зачастую супом, сваренным из кильки в томатном соусе. А мы и не догадывались, что суп можно было сварить из чего-то другого и ели с удовольствием. Во дворе я усаживал младшую сестренку в коляску, а старшая бегала рядом, срывая цветы одуванчиков, и хохотала. Хохотушкой была, да такой и осталась, характер легкий, покладистый. Разговаривала она замысловато, говорила слогами: Де - ко - и  означало - Зоя хочет есть. Де - ко - бай – Зоя хочет спать. Де - ко - напеко – Зоя хочет на пол, и скучать нам не давала. Коляска представляла собой деревянное корыто, к которому были приделаны четыре шарикоподшипника. Таких колясок было много во дворе. А еще были у нас у пацанов самокаты, тоже на подшипниках и мы гонялись по асфальту друг, за другом наводя ужас на пожилых людей. Рассматривая иногда, посеревшие от времени фотографии, всматриваясь в лица соседских мальчишек и девчонок, удивляешься, как же много нас было и какой силой духа обладали наши родители давшие нам жизнь. Не имевших никаких материальных ценностей, но имевших твердую веру в светлое будущее они породили и воспитали нас. Наш двор - это мирок, состоявший из таких же,  как  наш, домов, палисадника посередине и сараев чуть поодаль, в которых держали поросят да кур. В нашем дворе всегда было многолюдно. Возле каждого подъезда стояли по две скамейки, которые никогда не пустовали. На них сидели молодые женщины с грудными младенцами, да старушки, зорко следившими за нами. Жил в нашем дворе фотограф, по фамилии Зоркальцев, он и фотографировал иногда детвору, а так же разъезжал по соседним деревням. В ту пору мало было таких специалистов доставляющим людям радость, хлопотное было это дело. Я не знаю, был ли у старушек какой-либо договор с нашими родителями о нашей опеке, но вот то, что садик для нас являлся жизненной необходимостью, я сомневаюсь. Жили всем двором, как одной семьей. Но вот иногда с нашими бабушками-охранниками случались проколы, когда мы, пацаны, побросав своих младших, сбегали на речку. Речка для нас, это свобода, за которую мы порой дорого платили, расплачиваясь своими задницами, исполосованными ремнями, но нас это не останавливало. Сколько себя помню, заглядывая в самую глубину своего детства, рыбалка для меня была дороже моей задницы. Мы убегали спонтанно, не договариваясь заранее, как были в одних трусах и без куска хлеба, так и исчезали со двора. Весь день под палящим солнцем, с прутиком и привязанной к нему леской с крючком, охотились на пескарей. В эти часы образ моих сестер пескари перекрывали напрочь. Уже только тогда, когда солнце заваливалось за горизонт, становилось тревожно на душе. Но почему-то думалось не о сестрах, нет, думалось о ремне. К дому я подходил крадучись, в темноте и, выглядывая из-за угла, всегда видел маму в окружении соседок…
Но вот мне уже тринадцать лет. Сестренки мои подросли, и отпала надобность возить их на самокате. Два года назад родители, рассудив, что в своем доме станет жить легче, затеяли стройку и через год, подняв дом, мы бросили квартиру и переехали в частный сектор. Уже потом, по истечению многих лет я понял, что они поменяли шило на мыло, но тогда они тешили себя мыслью, что вот сейчас-то жизнь и заладится, проблем станет меньше. Как же они могли догадаться, что Хрущеву придет в голову гениальная идея ввести налог на скотину и даже на плодовые деревья. Они полагали, что в своем доме, с подсобным хозяйством, легче будет вылезти из нужды. Но нужда, как рок для простого российского человека, который от труда своего ничего кроме мозолей на руках да геморроя не получает. Для отца, кроме работы на заводе, прибавились заботы о доме, в котором, за все время нашего проживания в нем постоянно что-то пристраивалось и подвергалось ремонту.  На маме, так же трудящейся на заводе, был огород. Но, как и чем можно измерить непосильный, женский труд. В хозяйстве своем, мы держали поросят, кур, несколько лет разводили кролей и даже пару ульев как-то стояли в саду. Года два медком то побаловались. Однажды, даже корову привели во двор, но молока она давала как коза, и пришлось пустить ее на мясо, которое тут же и продали, оставив себе кровь да ливер. Для меня, с четвертого класса, городская жизнь закончилась. Все лето я выпрямлял ржавые гвозди, откалывал раствор с бывших в употреблении кирпичей и возил бочку с водой на телеге о двух колесах. Забегут, бывало, пацаны, позовут на речку, да какая уж тут речка. Сегодня нужно навозить воды для полива огорода. До колонки двести метров, прикатишь телегу, а там очередь и вода течет, как из самогонного аппарата. Колодец же, мы у себя во дворе выкопали по моему настоянию и насос ручной установили, когда мне было шестнадцать лет. Годик я покачал себе мышцы и как только, через год, пошел работать, с первой же зарплаты купил насос «Агидель», как сейчас помню. Красота! Двадцать минут и дно видно.
Сестры мои подросли и обязанности вменяемые мне, мал помалу перешли на них. Не все конечно, но полы и посуду я уже не мыл. Была у нас еще одна радость – это картошка. Своей - то земли у нас не было под нее, а вот завод выделял земли и  в зависимости, где ее выделят, мы топали пешком с инструментом и провизией до своего надела. Сажали мы ее помногу, соток по двадцать пять,  по тридцать, поросят нужно было кормить да самим кормиться. В восьмом классе я учился, когда мне купили велосипед и тогда, мы, приладив к нему инструменты и провизию, топали километров пять-шесть пешком, а после работы так же возвращались домой. Но помню, даже мне, пацану, было приятно, когда по осени привозили полный грузовик и вываливали ее во дворе. Это вселяло какую-то уверенность в завтрашнем дне, да и драников будет вдоволь. В магазинах, в те годы, фрукты не продавали, и для нас лакомством был запеченный в печи лук, который мы с сестрами пекли тайком от родителей. Это уже попозже, когда в нашем доме стали появляться ягоды, появилось варенье. Наши дети и внуки на дух не переносят компоты и варенья, а для нас эти сладости много значили. Но ведь не стонали родители, честно жили и так жили миллионы россиян.
Вспомнился такой случай. Послали меня как-то за хлебом в центральный гастроном. Хлеб я купил, вышел их магазина и увидел под ногами пятирублевую купюру, а было это до денежной реформы шестьдесят первого года. Деньги были немалые, но я не долго размышлял, вернулся в гастроном, и на все пять рублей купил халву. Домой я шел сияющий от счастья и представлял, как дома обрадуются моей покупке, халва в нашем доме до этого не водилась. На пороге дома мама меня спросила:
- Что у тебя в кульке? Я ей ответил, что халва.
- А где деньги взял? Нашел – был мой ответ.
- Так вот и отнеси ее туда, где нашел – и выпроводила меня за ворота. Сейчас я вспоминаю все это с улыбкой, а тогда было не до смеха, обидно было…
…Кажется, так недавно взмахнула моя птица жизни крылом, а я уже на пенсии. Двадцать три года она покружила над Сибирью, двадцать семь над средней Азией и, подустав, приземлилась на Урале. Вслед за мной, на Урал, переехала вся моя родня. Пройдет ровно месяц, и мы с женой, оставив свой дом, свое хозяйство, сядем в поезд и поедем туда, где мы прожили половину своей жизни. Долгие трое суток, под стук колес, мы будем вспоминать свою вторую родину, и по мере приближения нашего поезда к цели картинки из нашего прошлого будут становиться ярче, обрастая все новыми и новыми воспоминаниями, которые, с удивительной способностью лакмусовой бумажки будут проявляться в нашей памяти, будоража и тревожа наши сердца. Двадцать семь лет мы прожили в сердце средней Азии, в городе Ташкенте. В городе, в котором слово Дустлик читалось и ценилось не только на бумаге, но и в наших сердцах, проявляясь в делах. Являясь, самим по себе красивым городом, Ташкент заполняли удивительной красоты люди, как будто волею всевышнего перемещенные сюда из разных мест матушки земли. Помимо коренного населения здесь проживали приехавшие после землетрясения со всех уголков нашего необъятного в те времена Советского Союза: русские, украинцы, белорусы, татары. Всех народностей не перечислить, а так же уживались тут и бежавшие от жестокого режима северо-корейцы и греки. И всех нас объединяло в те годы слово Дустлик. Однако, главным стержнем являлся все-таки узбекский народ, воистину великий труженик! Даже сейчас, в нелегкие времена становления молодого государства, не опустившего рук, а с прежней неистовостью обрабатывающий свою землю, возводя на ней архитектурные шедевры.
Вот с такими мыслями и собираемся мы в дальнюю дорогу, готовимся к встрече с любимым городом, с друзьями и знакомыми. Но многих из них, даже дочь свою, нам не удастся увидеть, и встречи наши произойдут на кладбище. Но такова наша жизнь. Десять лет прошло с тех пор, как мы уехали их Ташкента, и за эти годы многое в нашей жизни поменялось. Поменялся статус, мы стали пенсионерами. Изменился наш общественно-политический строй. В корне изменилось наше мировоззрение, но душа осталась душою и, куда бы ни забросила нас судьба, Урда и Хадра останутся там, где они были всегда, на карте нашего любимого города и в наших сердцах. В Ташкент мы поедем по приглашению нашего приятеля Сокадеева Валерия Андреевича, с которым мы были знакомы почти с самого первого года проживания на Юнус – Абаде. Вместе мы благоустраивали свои квартиры, провожали в одну школу своих дочерей и сыновей, а в восьмидесятые годы находили себя в дискомузыке, не давая своим соседям расслабиться. Но в силу своих непростых характеров нам так и не удалось пройти вместе до конца. На каком-то жизненном этапе наши дороги разошлись, а потом мы уехали. Уехали не потому, что нас уехали, а просто потянуло в деревню на свежий воздух, туда, где не так жарко. Конечно, не просто было вот так все бросить и уехать. Когда-то в молодом возрасте, легко и с каким-то азартом я срывался с насиженного места и уезжал в никуда, а теперь вот даже отпуск волнует. Волнует нас с женой еще одно обстоятельство, а в прочем, многие ли задумываются о том, где и как закончится их жизненный путь. Под колесами автомобиля или в самом салоне попавшей в аварию автомашины. А может быть на поле брани, защищая свою или чужую Родину. Никто не знает, доживет ли он до своей естественной смерти, когда провожающие тебя в последний путь родственники будут не столько скорбеть, сколько вздохнут с облегчением понимая, что свое ты прожил, и что все мы там будем. Да… все мы ходим под богом. Это старое и мудрое изречение несколько облегчает понимание самой смерти. Мне бы, хотелось порассуждать о людях, застигнутых врасплох, летящих высоко, молодых, цветущих и здоровых, не задумывающихся даже на мгновение о том, какая страшная участь ожидает их в впереди, в нескольких шагах на пути к старости. Их диагноз – рак. Страшно даже произносить это слово, а жить с этим диагнозом и осознавать, что вырваться из его клешней удается одному из тысяч обреченных – это ужасно! Об одной женщине, вхожей в нашу семью, хочу рассказать…
Уже не молодая, но еще не пожилая, гордая, умная и симпатичная женщина. Каким же ударом было для нее это известие: рак желудка и печени третьей стадии. Серьезному стрессу подверглись и мы, родственники, друзья и просто знакомые ей люди. Очень тяжело и не просто вести непринужденный разговор с человеком обреченным и угасающим на глазах от встречи к встречи, подмечать про себя, что она еще похудела. Видеть, как человек отчаянно борется с собой, что бы не сорваться и не разрыдаться и вместе с тем строит планы на будущее. После проведенной операции по удалению опухоли на желудке, через пару недель ее вскрыли повторно для операции на печени, но после осмотра органа хирургу стало ясно, что отсечение бесполезно и он просто зашил полость. Больной же сказали, что опухоль удалили, и это обстоятельство позволяло ей надеяться на благополучный исход. Наверное, каждого из нас мучает вопрос, во вред или во благо эта ложь. Вот и я не смог бы ответить. Хотел бы я знать правду, если бы такое случилось со мною. С одной стороны человек зная, что его ожидает, мог бы привести в порядок свои мысли, оставить родным завещание, исповедоваться в церкви, завершить начатые им дела, если конечно дух его силен и не сломлен. С другой стороны - неведение, позволяющее надеяться и строить планы на будущее. Так кто же мне ответит, что лучше, горькая правда или святая ложь во благо и во благо ли? Вот с такими непростыми мыслями мы отправляемся в поездку, не зная, чем закончится эта история.