Распыл. годы 20-70-е. роман ч. 3

Ночью, он чуть ли не ползком достиг дома свояка, постучал, вошел и, с порога, залитый слезами старой Меланьи, понял – беда! Милая его Мария попала на рынке под обстрел белых  и давно отпета, упокоена на кладбище.
В углу хаты, строго смотрел на отца вихрастый десятилетний сын Сашка и все не мог поверить – батька вернулся! Василий осторожно снял с плеч коричневые худые руки бабки, подошел к сыну и, качнувшись, тяжко опустился на скамью, крепко обняв надежду рода Борисовых: - Вона оно как… Налет белых отнял жену, красные ищут отца с матерью порубать за сынов повстанцев, братья Иван с Петром пропали бесследно,  а на кого ж теперь опереться коли не на себя самого?! Он покачался с сыном из стороны в сторону, будто баюкая и его, и в смертельном страхе замершую казацкую душу… Стало муторно как при контузии. Он простонал от страшного вывода: - амба! Нету мне боле места здесь…
Свояк поднес ему стакан сивухи с посоленной горбушкой хлеба:
- А ну, хлебни-ка чутка, - полегчаить…
И тут же неестественно быстро для него степенного и молчаливого, прохрипел:
- А ты, бабка, че встала дубком, - геть! Повечерить накрой, чем Бог послал!
Та, закусив край платка остальным зубом, кинулась к печке и задвигала ушатом:
- Вроде тепла ишо… Каша она завсегда!
И, так ничего путного не сказав, быстро накрыла на стол.
Свояк Савелий снова плеснул сивухи, буркнул: - помянем нашу душеньку Машу и, трижды перекрестившись, выпил. Отпил малость и Василий. Кусок хлеба он разделил с сыном и стал посасывать как старичок иль младенец…
Будто подрезанная клеть старателя рухнула в душе его в пустоту шурфа вместе с добытыми ценностями… Гибла вера, веками сложившийся уклад жизни, понимание Мира!.. Тот, прежний, был прост – от казака рожденный так и судьбу свою строил: – в огляд на отца, да на послушании ему и царю-батюшке. С измальства готовился к мирной службе, а коли надо и на войну - шашка вот она! И рука не дрогнет, а потому как честь и славу казачества посрамить не можно – дедами завещана! Она и слог имеет: – пусть голова в кустах, зато грудь в крестах! Опять же хозяйство… И тут все ясно, - Отслужил, так батя и свадебку справит как воинскую амуницию, и раздел имущества произведет, а хошь вместях -  оставайся пока можется – благость а не жизнь! Ох, Господи, и ведь опосля и детишки образуются, и вновь всё по кругу – отныне твой черед сынам справу делать: - и коньков донских, и оружие, - жизнь!
Василий не к месту хохотнул. 
Меланья замерла…
Савелий бросил на нее грозный взгляд, толкнул локтем Василия и осторожно посоветовал:
- Ты, казак, на душу тяжко беду не ложь, - чай навидался ее, а вот послухай, чё я надумал…
Он близко приблизился к Василию и зашептал:
- Делов у тебя тута боле нема, – красные нас надолго прищемили, а есть у меня справка лазаретная на ихнего контуженого бойца, так ты Сашку хватай и в Сибирь!
Василий дико глянул на него: - Сам, што ли?!
Свояк только головой повел, будто его шее вмиг тесно стало под распахнутым воротом рубахи, и еще больше насупился:
- Не перебивай, а смекай! Большевики уже хватают кого не попадя, и прислоняют к стенке без разговоров, а на тебе долг родительский, главный – беги, Васька, да семя казацкое допрежь взрасти подале отседа, а там я тебе знак подам, коли Дон всполыхнется.
Сашка высвободился из тяжелых объятий отца, отошел к ведру и, зачерпнув воды, долго пил, искоса поглядывая на казаков и Меланью. Василий проследил его вдруг просветлевшим взглядом, выдохнул тяжело:
- А батя с мамой?..
Савелий усмехнулся:
- Руки у красных коротки! Тама, целыми станицами наши за Дон ушли и постреливают стар и млад. Вобчем, будь спокоен, а вот здеся…Бегите, покедова, казаки! 
- Ну, что ж…
Согласился вдруг Василий и запил этот,  явно свыше продиктованный совет, остатками самогона. Дед оживился:
- То та!
И добавил:
- Оченно надеюсь на тебя, казаче.

7.
Решено было ехать в кузнецкий край, к шахтеру и знакомцу Николая, Семену Кафкаю.   
Сборы были недолгими, - вздремнули часок, взяли котомку с харчами и на вокзал. Старик напутствовал:
- Ты, Василий, в дороге не гутарь ни с кем, - глаза вдаль, руками сучи, а Сашка и бумажку госпитальную покажет, и пояснит, что в большой госпиталь едете, а главное ни слова о казаках – стрельнут враз! Хлеборобы вы, мол, кубанские и точка.
Василий согласно кивал, - ему и без липовой контузии ни с кем говорить не хотелось, разве с Сашкой… Он положил ему руку на плечо. Тот встрепенулся:
- Ага, бать, я им такого сбрехну!..
Дед осадил его:
- Ну, ну! Абы чё не мели!.. Ох, и шустрой он у тебя, Василий, - беда! 
Тот улыбнулся и подумал: - Что ж, Сибирь, так Сибирь - казаку везде свобода!
               
4.
Нет особого смысла описывать этот  бесконечный «этап» до бывшей монастырской земли святого Прокопия - Он не имел оного. На «железке», как и на станциях, где Василию с сыном приходилось выживать неделями, - царил хаос. На редкие поезда, что катились в нужном им направлении, все кидались как в последний бой. Толпы мешочников, дезертиров, ворья бились за места на крышах, в тамбурах как военные за власть в сошедшей с ума от братоубийственной войны стране. А в вагоны-то набивались именно они, - вояки, но и там денно и нощно постреливали, избавляясь и от комиссаров, и от скрытой контры. Василий, немало повидавший атак
и беспорядочных отступлений в кровавых боях, всё не переставал удивляться происходящему на «гражданке».  То банды с немыслимой геральдикой на знаменах грабили станции, то не вдруг, а как бы по велению невидимого безумца, красноармейцы разворачивали поезда, кидаясь как пес за хвостом, и нападали на своих же, приняв их за махновцев или белых  недобитков. Беженцы гибли сотнями, но скоро пополнялись новыми «сливками России» и снова двигались как рыбы на нерест, повинуясь убийственному инстинкту размножения или вышеупомянутому безумцу.       
Казакам чудом удалось выжить, но добрались они до Прокопьевска изможденными и покрытыми вшами как пылью.