Зверёныш

Кто-то сказал, что любая метель, неожиданный порыв ветра поздно или рано сменятся успокаивающим безветрием, надо только подождать. Иначе говоря, надо набраться терпения, потому что любая ситуация не может продолжаться вечно.
Её появление на свет, может, и было подарком небес, но этот подарок оказался не ко времени и не к месту. И без неё было четверо детей, которых надо было кормить. К тому же присматривать за ней первые месяцы жизни было некому.
Мать заболела малярией, плохо соображала, что там с ребёнком происходит. Отец с утра до вечера в поле, дети – мал мала меньше, подносили малышку к материнской груди, пеленали, как могли. Изредка забегала соседка, качала головой, подмывала девочку, заворачивала в одеяло и вздыхала.
Шансов выжить у этого ребёнка не было никаких. К тому же девочка могла  умереть не только от голода, но и от болезни, заразившись от матери. Она не плакала, словно понимала, что это бесполезно. Ждала, когда кто-нибудь вспомнит о ней и приложит  к груди матери.
Дети иногда забывали ребёнка на крыльце, где она спала днём на солнышке. Благо было лето. Ночью дворовый пёс ложился рядом, чтоб согреть малышку своим теплом. А с утра всё повторялось сначала. Удивительно, но девочка выжила вопреки всему. А мать – выздоровела и узнала, что у девочки нет имени, и записи о рождении тоже нет.  В срочном порядке ей дали имя и сделали запись о её появлении на свет в тысяча девятьсот двадцать восьмом году.
То ли обстоятельства первых месяцев жизни, то ли вечное голодание, то ли ещё что-то, - повлияли на развитие у ребёнка сверхчувствительности. Она и говорить стала слишком рано, хотя с ней никто не занимался. Правда, никто не обращал внимания ни на её «вещие сны», ни на то, что говорила о том, что потом происходило.
Иногда случались «чудесности», которые никто не связывал с девочкой. Всему находилось объяснение. Здравый смысл, как правило, побеждал. Не до наблюдений, созерцания и сопоставлений было родным, когда все силы направлены на выживание, а уж чужим и вовсе не до тонкостей аномальных явлений, особенно если таковые не бросаются в глаза.
  Зима нарядила деревья снежными кружевами, преобразила всё вокруг. Для детей  любая погода в радость. Залили дорожку на крутом берегу водой из проруби – вот и потеха. Смех и веселье. Да и сама река, скованная льдом, превращалась в пространство для игр.
Девочка восьми лет мчалась по замёршей реке на коньках, что были привязаны ремнями к стареньким валеночкам с заплатами. Собственно, их и коньками сложно было назвать: металлические лезвия на ремнях.
Ветер обжигал лицо. В этот момент она сама ощущала себя ветром. Нет, она уже не соревновалась со своей двоюродной сестрой Алей, она просто бежала туда, где снежные горы упирались в небо, где река делала крутой поворот.
Она – птица, вылетевшая из клетки на свободу. Тося оглянулась. Сзади никого не было. И сразу множество предположений вылезло откуда-то:
- А может, Аля упала, ногу повредила, не может встать или того хуже – головой об лёд, а рядом – никого. Она там корчится от боли, ползёт по льду, а я о победе думаю?
Одна картина, возникшая в её бурном воображении, была страшней другой. И именно они заставили её с удвоенной скоростью мчаться назад. Способности предвидеть исчезали, когда Тося нервничала. Она увидела на крутом берегу крышу своего дома, а внизу, в окружении деревенских мальчишек, двоюродных и своих братьев, Альку, красавицу и умницу необыкновенную, как не уставали повторять её родители. Они словно пытались убедить Алю и всех окружающих, что это именно так и есть. Но только почему-то о других  качествах дочери они умалчивали. А может, не знали? Были ослеплены тем, что было на поверхности?
Тосин сосед, любитель мудрых изречений, как-то сказал, что «красота ума вызывает восхищение, а красота души заставляет уважать». Он не помнил, в какой книге это вычитал, а уж тем более, кто это написал, но Тоське эта мысль понравилась. Именно поэтому и запомнила. Правда, озвучивать её было некому.   
Аленька сидела на снегу, выставив ноги в белых ботинках со шнурками, с удивительными лезвиями, которые не надо было привязывать, потому что уже были приклёпаны к ботинкам из кожи. Это были коньки, которые им, деревенским ребятам, и не снились. Она рассказывала, что у именитых спортсменов, которые выступают за известные спортивные клубы, такие же коньки, как у неё. И как дорого они стоят. Что родители не пожалели денег, чтоб купить их.
Тося подъехала почти вплотную к двоюродной сестре. А та демонстративно стала потирать ногу, показывая, что только случайность не позволила ей выиграть. Алька не любила проигрывать.
- Что с ногой? – спросила Тося. – Ты сразу же отстала, я не видела, что произошло.
- Она упала на первом же повороте, - сказал её брат Саша.
Аля с ненависть посмотрела на него.
- Я ногу подвернула. Здесь одни ухабы. Это же не каток, а река.
- Не правда. Лёд, словно стекло. Да и снегом не запорошен. Какие ухабы?
Тося ощупала ногу двоюродной сестры и пристально посмотрела ей в глаза.
- Нормальная твоя нога. Не вещи, а человек – главный.
- Не поняла, - сказала Аля, продолжая сидеть на снегу.
- А чего здесь не понятного? Можно иметь дорогие коньки на белых ботинках и быть коровой на льду. У тебя ни опыта, ни техники, одна показуха…
- Зверёныш, - прошептала сестра.
- Может, и зверёныш, но я своих не кусаю и не бросаю. Вставай, застудишься. Руку давай.
Щёки двоюродной сестры пылали.
- Обопрись на меня, коль идти не можешь.
Аля посмотрела на маленькую, щупленькую Тоську и вдруг вскочила на ноги:
- И не подумаю. Сама дойду.
И она уверенно зашагала по снегу в гору.
- А как же нога? – не удержалась Тося.
- Прошла, - объявила Аля.
Тося что-то тихо произнесла и ребята, что остались внизу, засмеялись.
Сестра матери Тоси – Катерина жила в Москве, в большой двухкомнатной квартире. Её муж работал бухгалтером на заводе, а она занималась воспитанием троих детей. Саша был всего лишь на год старше Тоси, Петька – на три года, а Аля – на пять. А Настя, мать Тоси, с пятью детьми едва сводила концы с концами в деревне, где они с мужем с утра до вечера работали в колхозе, жили в полуразваленной избе, и периодически голодали.
Года четыре назад, когда Тосе было три года, мать приехала вместе с ней зимой в гости к сестре. Маленькая девочка впервые наелась досыта. Она села на пол возле стола, за которым её кормили, и никак не хотела никуда уходить. Она так и уснула там. Катерина поговорила с мужем, а потом сказала сестре, чтобы она оставила Тосю у них. Они проплакали всю ночь, а на утро мать малышки сказала:
- Тосечка, милая, ты здесь поживёшь, а потом я как-нибудь приеду за тобой.
Заявление матери девочку обрадовало. Первое время  она жила в постоянном ожидании: не пора ли есть кашу. Уже на второй день она стала звать Катерину мамой, чем несказанно обрадовала её и разозлила Альку.
- Это не твоя мама, - почти шипела она. – Ты чужая, - и старалась исподтишка ударить ничего не понимающую малышку или ущипнуть.
А потом Аля смотрела в глаза Тоськи, полные слёз, и шептала:
- Если пожалуешься или заплачешь, мы тебя выгоним в твою деревню и кормить перестанем.
Тося пряталась в шкафу, что стоял в коридоре, и беззвучно плакала. Она боялась, что её выгонят, терпела и никогда не жаловалась. Говорят, что по-настоящему горькие слёзы – это те, что проливаются в уединении. Тося не знала об этом, она просто выполняла указание, как могла.  А однажды не удержалась и укусила злобную Альку.
- Зверёныш! – заорала она и побежала к матери жаловаться.
Она не ожидала, что на защиту маленькой сестрёнки встанут её братья.
- Алька бьёт Тосю ни за что, - сказал Саша.
- И  грозит, что выгонит на улицу, и есть не даст, - добавил Петька.
Всегда спокойный отец достал ремень и впервые стеганул Альку по мягкому месту.
- Не смей! Слышишь, не смей пугать сестру. Нельзя обижать слабого. Ты не знаешь, что такое голод, а она знает. Не понаслышке. А из своего горького опыта. Пугать и без того напуганного ребёнка подло. Я кормлю вас всех и мне решать, кто здесь будет жить. Тося останется у нас. И если я узнаю, что ты издеваешься над ней, выпорю по-настоящему, что сидеть не сможешь. Поняла?
Алька выла больше от обиды, нежели от боли.
- Я спросил, - отец погладил ремень.
- Поняла! - крикнула она и убежала в детскую комнату.
Алька легла на кровать и отвернулась к стенке.
- Прости меня, - услышала она.
- Уйди, зверёныш. Все напасти из-за тебя. Лучше бы ты умерла от голода в своей деревне, - прошептала она.
- Зачем? – растерялась Тоська.
- Нам без тебя лучше было бы.
- Но я же не мешаю тебе. Я маме Кате помогаю. Тебе некогда, ты в школу ходишь, а я посуду мою, полы подметаю, в комнате порядок навожу. Твою постель заправляю.
- Ладно, - вдруг улыбнулась Алька. – Домработница нам не помешает. За это и кормить не грех. Будешь мои ботинки мыть после улицы и вещи в шкаф складывать. Живи пока.
Тоська была счастлива, она схватила Алькину руку и поцеловала.
- Иди отсюда. Мне заниматься надо. В коридоре поиграй.
Сашка выбежал вслед за Тоськой.
- Не слушай её. Ты – моя сестра. Я буду тебя защищать. Пошли отсюда. Комната общая. Будем рисовать. Вот, - он показал коробку с карандашами.
На какое-то время Алька оставила Тосю в покое. Не до неё стало. Что-то не заладилось у неё с математикой, пришлось ходить к знакомому отца заниматься.
А мама Катя не могла нарадоваться на младшенькую. Обнаружилось, что у Тоси – абсолютный слух. Девочка стала петь вместе с мамой Катей по вечерам старинные песни. У Альки и её братьев способности к пению отсутствовали, зато Петька самостоятельно научился читать в шесть лет. Сашка проявлял склонность к рисованию, его рисунки красовались на стенах детской комнаты. Алька была умна и хитра не по годам. Хорошо играла в шахматы, просчитывала ходы противника и действовала с опережением. Может, ей удавалось видеть «поле боя» в объёме или у неё просто так ум был устроен? А может, всё дело было в хорошей памяти?
Когда Тосе исполнилось шесть лет, мама Катя впервые пожалела, что девочка живёт у них на птичьих правах. Она не сможет заниматься музыкой, ходить в нормальную школу, ей придётся вернуться в деревню. А она настолько привязалась к доброй и ласковой девочке, что не могла представить, как будет жить без этого проворного «соловья», успевающего сделать почти всю работу по дому ещё до её пробуждения, тонко чувствующего музыку, имеющего ангельский голос, и умеющего предсказывать с лёгкостью то, что должно произойти.
Именно тогда у неё родилась идея удочерить Тосю. Она полгода вынашивала её, и, наконец, поделилась с мужем своими намерениями. Он поддержал её. Тося проснулась утром и сообщила Альке, что мама Катя и папа Филя хотят её удочерить. Она не слышала их разговора, она увидела во сне старца, который рассказал ей об этом.
- Никогда! – закричала Алька. – Никогда ты не будешь моей сестрой. Я сбегу из дома.
Она бушевала всё сильней, и у Тоси не было никакой возможности объяснить Альке, что этого не произойдёт, потому что через три дня приедет мама Настя и заберёт её навсегда. В комнату вбежала мама Катя. Алька билась в истерике, грозилась убежать из дома, если они удочерят зверёныша. У неё поднялась температура. Вызвали врача, который сказал, что на почве нервного срыва у Альки произошло обострение язвенной болезни, что ей нужен покой и строжайшая диета.
Мама Катя боялась смотреть Тосе в глаза. Она послала телеграмму Насте и ожидала её приезда со дня на день. Тося подошла к женщине, расстроенной происходящим, не видевшей иного выхода, и ощущающей себя предателем по отношению к девочке, так нуждавшейся в её любви. На кухне никого, кроме них, не было. Девочка обняла маму Катю и сказала:
- Не переживай за меня. Мне надо будет пройти через испытания, что были предначертаны свыше. Настало время моего возвращения. Мне это старец во сне сказал. И ещё он просил передать тебе, чтобы ты не убивалась так. Опытность – это школа, в которой я смогу через боль, ошибки, разочарование и открытия познать жизнь, любовь и ненависть, научиться преодолевать страх, малодушие, отличать сладкую ложь от горькой правды. Научусь владеть страстями, чтобы страсти не завладели мной.
Мама Катя закрыла лицо руками.
- Не плачь. Я очень люблю тебя. Но завтра приедет мама Настя, и я уеду от вас. Алька выздоровеет очень скоро. Доктор ошибся, - Тося тихонечко вышла, закрыла за собой дверь на кухню и увидела Сашку, с глазами полными слёз.
- Я всё слышал, - сказал он. – Ты самая лучшая сестра в мире. Алька завидует тебе и боится.
- Я глупая, - сказала Тося. – Буквы выучила, читаю по слогам, а арифметику, похоже, освоить мне будет не по силам.
- Не уезжай, - попросил Сашка.
- Не могу. Мне старец сказал, что нельзя уйти от судьбы.
- А что такое судьба? – спросил Сашка.
- То, от чего не убежишь. Неизбежные события.
- Откуда они?
- Старец говорит, что они появляются из наших прежних поступков, что это последствия…
- Ничего не понимаю, - признался Сашка.
- Я тоже, - улыбнулась Тоська. - Ты не горюй. Мы увидимся с тобой через год с небольшим. Будет зима. Вы приедете к нам в деревню вместе с мамой Катей. У вас каникулы будут в школе.
- Ты выдумщица, - улыбнулся Сашка. – А Петька – сказочник.
- Это ещё почему?
- Про себя ты знаешь, а Петька говорит, что станет капитаном огромного корабля, будет плавать по морям и океанам…
- Будет, конечно, будет.
- Глупости. Он плавать не умеет. И воды боится.
- А ты кем хочешь быть?
- Не знаю. Ты меня забалтываешь, чтобы я не уговаривал тебя остаться?
- Ну, как ты можешь меня уговорить, если от меня ничего не зависит?
Сашка пожал плечами, а потом сказал:
- Мне будет грустно. Очень-очень грустно.
- Всё проходит.
Сашка забыл, что предсказывала Тося. Но, как ни странно, мать решила проведать сестру в зимние каникулы. Так дети Катерины впервые оказались в деревне. Мальчишки быстро освоились, а Аля смотрела на всех свысока. Она пыталась вывести свою двоюродную сестру из себя, но та стала неуязвимой.
Когда Аля в очередной раз предприняла попытку «уколоть» Тосю, то неожиданно получила отпор с её стороны.
- Я на своей территории. Но я не буду унижать тебя, как это делала ты. Не буду издеваться, и настраивать братьев против тебя. Мне ничего от тебя не надо. Да, у нас нет ни денег, ни такого жилья, как у вас. И от голода страдаем. Не до конфет. Краюха хлеба б только была.
    - Дура. Голытьба, она и есть голытьба. Ты и мечтаешь только о том, как бы живот свой набить…
- Сытый голодного не разумеет. Я умею мечтать и не только о хлебе. Но без него все остальные мечты – ничто.
- И поёшь ты противно, - вдруг заявила Аля.
- А ты никак не поёшь.
- Что-то ты слишком смелой стала.
- А мне терять больше нечего, - засмеялась Тося. – И я кусаюсь… Больно. Забыла?
- Зверёныш…
- Мне жаль тебя, Алька.
- С чего бы это вдруг тебе жалеть меня? У меня всё есть. Это вы вечно голодаете…
- Мне жаль тебя, потому что наступит время, когда ты в полной мере познаешь, что такое голод. Не из книг, не из рассказов других людей, на себе испытаешь.
- Дура. У нас отец зарабатывает. Не то, что твой колхозник за пустые бумажки пашет, спину гнёт, а есть вам всё равно нечего. Мы опять продукты вам привезли.
- Не вы, а мама Катя. Ей воздастся за её доброту и папе Филе – тоже.
- И чего ты из себя строишь? – спросила Алька.
- Иди сюда. Я тебе покажу.
- Что покажешь? Тараканов по углам?
- Не бойся. Не укушу.
Алька подошла. Любопытство взяло верх. Перед восьмилетней девочкой ей не хотелось показывать страх. Тося взяла её за руку и приказала:
- Глаза закрой.
Алька послушно выполнила её приказ и вдруг увидела «кино». Вначале замелькали события, которые было сложно ухватить, зафиксировать и вдруг она ощутила, что находится в холодной комнате. Она, взрослая женщина, со страхом смотрит в тёмное окно, слышит вой, взрывы, голос, предупреждающий об очередном нападении. Она знает, что надо бежать в бомбоубежище. Ужасно хочется есть. И вот она уже бредёт по заснеженной улице города, окружённого врагом. Она слышит, как человек вопрошает Бога, как долго ещё продлится Ленинградская блокада. Она не знает, почему оказалась там. Какой год? Люди падают от голода, кто-то впереди тащит санки с завёрнутым в покрывало трупом. Она замёрзла. В кармане кусочек сухаря, который она бережёт на вечер. Она научилась «рассасывать» сухарь в течение длительного времени. Тогда создаётся иллюзия насыщения. Она заходит в какой-то подъезд, видит открытую дверь. Слышит стоны. На кровати сидит  покусанная женщина, истекающая кровью, а рядом – привязанные к металлическим спинкам кровати двое маленьких детей, пытающихся освободиться.
- Зачем ты их привязала?
- Посмотри на меня. Это они от голода искусали  меня. Я не могу их развязать. Они съедят меня. Мне нечем их накормить. Уходи.
- Вот. Это всё, что у меня есть.
Сухарь из кармана оказывается рядом с женщиной. Алька плачет. Она открыла глаза.
- Что это было?
- Твоё будущее.
- Когда это произойдёт?
- Хочешь избежать? Я не знаю. Но это всё равно случится.
- Ты ведьма, зверёныш? Ты хотела меня напугать?
- Нет. Ты увидела то, что тебе позволил показать старец.
- Зачем?
- Может, чтоб помочь? Когда посетит тебя горе, чтоб ты вспомнила, что кому-то тяжелей, чем тебе. Возможно, это придаст тебе силы, чтоб ты не сдавалась.
- Я тебе не верю. Это какой-то фокус. Ты мне мстишь, зверёныш, что лишилась…
- Замолчи! Я не заставляю тебя верить. И я не могла лишиться того, чего не должно было быть в моей жизни.
- Слишком поумнела за полтора года?
- Нет. Повзрослела. 
- Цицерон утверждал, что «нет пользы мудрецу в мудрости, если он сам себе не может помочь». Ты хоть знаешь, кто такой Цицерон, зверёныш?
- Нет. Но он ошибается.
- Ты от скромности не умрёшь. Цицерона нет среди живых. Он жил в Риме в пятидесятых годах до нашей эры. Тебе это о чём-нибудь говорит?
- Нет. Ты много знаешь, но это не сделало тебя добрей.  «Злой человек похож на уголь, если не жжёт, то чернит себя». Так говорит мой сосед. Он это где-то прочитал.
- И что?
Она пожала плечами, потому что не могла ответить, почему вдруг вспомнила слова соседа. Тоська не управляла процессом: сны приходили, когда им вздумается, как и способность что-то предвидеть. Показать что-то Альке – это была не её личная инициатива. Во сне,  который она увидела накануне приезда мамы Кати, пришёл старец и  сказал, что Альке нужна встряска, чтоб не растеряла то человеческое, что в ней мирно спит.
Тоська не знала, что Алька должна будет увидеть, как не понимала и самого процесса. Она просто держала её за руку и откуда-то знала, что её двоюродная сестра видит эпизод из своего будущего.
А через много лет, когда началась война, Алька оказалась в Ленинграде, потому что к тому времени переехала жить к мужу. Но что-то не сложилось у них, и они перед самой войной расстались. Алька же в Москву не вернулась.
Она вышла из комнаты женщины, которую пытались съесть собственные дети, и вдруг вспомнила, что уже видела всё это много лет назад в глухой деревне. Пока она шла домой по заснеженной тёмной улице, вдруг решила, что если выживет, попросит у зверёныша прощение. Хотя понимала, что главное не принять, а выполнить принятое решение.
А дома она вдруг вспомнила, как Тоська, когда жила у них, отламывала кусочек хлеба за столом во время обеда, а потом прятала его в шкафу в коридоре в «укромное место». Через какое-то время она залезала в шкаф и потихоньку доедала кусочек «хлебца». И было в этом слове что-то возвышенно-уважительное.
Однажды Алька проследила, где находится тайник зверёныша, забрала её кусочек «хлебца» и выбросила в окно птицам. Тоська, как обычно, залезла в шкаф и вдруг выскочила оттуда с рыданиями.
Мама Катя пыталась выяснить причину, но девочка лишь мычала, как раненый зверь, и ничего не говорила. Через какое-то время она успокоилась или просто смирилась с потерей. Но ещё долго всхлипывала по ночам без видимой на то причины. Алька уже не помнила, зачем поступила так. Скорее всего, от вредности. Она не понимала, что значит для Тоськи спрятанный кусочек сахара или хлеба, и зачем она их прятала.
- Господи! Прости меня, зверёныш, прости, - прошептала Алька, сидя в темноте, и вдруг расплакалась.
Она смирилась с тем, что нет никакого смысла цепляться за жизнь, что она умрёт от голода и холода в собственной квартире. Алька опустила голову, надвинула шапку на глаза и прислушалась.
За окном завывала вьюга, стучал в стену разорванный на две части во время бомбёжки провод, скрипела и билась от каждого порыва ветра дверь в подъезд под грохот и скрежет… И вдруг всё стихло. То ли она провалилась в сон, то ли потеряла сознание от голода, Алька не знала.
Словно сквозь толщу воды она услышала знакомый голос. Она насторожилась: прорывались отдельные слова. Алька пыталась сложить из них нечто осмысленное, но получалась какая-то абракадабра: кладовка, железная банка, старая обувь, смотреть, твоё спасение. И вдруг до неё дошло, что в кладовке среди старой обуви надо отыскать железную банку, в которой – её, то есть Алькино, спасение.
Она встала, держась за стену в темноте. У неё появилась цель. Она не помнила, как долго  шла к кладовке, откуда взялись силы вскарабкаться на стул и отыскать среди старой обуви железную банку с засохшим печеньем, а рядом – ещё одну – с леденцами. Откуда эти банки появились там, Алька не знала.
И в добавление к этому она вдруг обнаружила, что рядом с ней, на полу лежат продуктовые карточки, которые вчера у неё украли на улице. Как они материализовались, растерянная, голодная, потерявшая всякую надежду на спасение, Алька, объяснить не могла. Ей показалось, что она спросила кого-то:
- Могут ли вещи сугубо материальные при определённых обстоятельствах порождаться мыслью?
Но ответа не последовало. Она уснула в обнимку с металлическими банками, с улыбкой на лице. Ей снилась маленькая Тоська с кусочком хлебца в худеньких руках. Алька расплакалась, глядя на неё, и проснулась от собственного голоса в пустой кладовке:
- Спасибо, зверёныш…


2014 год