Такова действительность

Умер человек и образовались для этого случая похороны. К похоронам три человека непричастные добавились. И давай они между собой обстоятельства тормошить, до дела относящиеся. Один даже плакал:
- А знаете, - плачет прямо! - какова-то действительность? Я этого человека, в гробе который, даже и лично не знаю – а мне-таки его – ы-ы-ы - жалко! И его, и всех, к нему принадлежащих -ы-ы-ы! А ведь только во гробу я его и видел! Ы-ы-ы.
- Такая душа тебе досталась, - объясняет второй, - со свойством жалость испытывать, – а возраста они были практически солидного, - тяжело, наверно, с такой-то душой жить!
- Мне, - включился третий, - на гробы человеческие смотреть всегда неприятственно было – хоть сам рядом ложись! А умер этот по слабости внутренних органов, в особенности - сердца и легких…
- Да, - отвечает второй, - а ещё его, кажется, ударом убили.
- Ы-ы-ы-ы…
- Он сынов после себя оставил – двое экземпляров. Вона они стоят – сами не свои…
- Те? В темных брюках? Кажись...
- Ага, эти… А нет, не эти, а вон эти! Один в зеленой, второй – в кремовом… Я с ним раз, помнится, пароход разгружал – ох, парняга, крепок! Да, случилось знаться с им…
И такая всё на этой стороне речь текла.
А провожающие, которых умер, стояли в основном спокойными; только промеж иных шепот раз-два и проскальзывал. О чем-то шепот был ихний? – незнакомое дело.
- Ы-ы-ы…
- Такова действительность! – тешил первого второй. – Это и всякому может случиться. Смерть ведь!..
Третий спешил со своей лептой:
- А тут будто не очень и траурно, не по-похороннему... Вот я видал, как в ином случае плакали – вот там плакали! А здесь – так, даже не стараются…
- Видать, отплакали уже,  – объясняет странность второй, - уже им и не плачется! Слёз-то, поди, не галлон…
- Помнится мне, возле чахоточного дома плакали - вот ужо плакали! Вот где плакали… Она на него, её от него, а она не даётся, и снова падёт, её подымут, и с нею ревут, из обмороков влекут, и только стон её висит посреди воздуха - знать, тяжело отпускать бабе было. А на нижнем селе, в прошедшем годе…
- Хватит, - говорит первый, - я, кажись, не снесу сейчас… Ну! Не говори боле…
- Вот ведь какой… А пришел-то сам, смотреть-то!
- Да как не прийти? Влечёт…
- Глядите – ужо опускать принимаются!
А там четверо взялись за веревки.
- Потянем! Ещё! – и гроб закачался на канатах.
- Сейчас самое глубокое впечатление будет! – оживился второй. Ты, Федь, лучше уж отворотись - это самое сугубое впечатление! Сейчас там, жди, завоют…
Федя, который первый, как раз и уставился. А уж гроб в яме. Не плачут. Петли уж без канатов. Нет впечатления. Первый – Федя – уже легко дрожать принялся. Там всё тихо. Второй и третий лицами изменяются, смотрят сквозь.
- Сейчас у меня тягость такая, – говорит второй, - я смотреть не буду…
И он ушел. Третий остался с первым – с Федей. Федя чужим голосом выдавил:
- Сейчас станут засыпать… -Ы-ы-ы…
- А вона жена – вишь? Вдова… Сыновья – вишь? Сироты…
- Которая жена-то?
- А вон эта, у которой гробова голова прямо против её… Или не та, нет, - вон та! Что беседует с тем, в очках, гражданином, который улыбается.
- Ага! Теперь и я признал… Видал их! Вдовой теперь…
- Н-да, дело! А чего им, тяжко, небось! Вообще же теперь на них период неудобный надвигся – юридический, беготливый. Печати наверняка, очереди, соствы…
- И как? Есть об чем бегать?
- Да поди не низкота – у его хата, и добра в хате в той – завались! А покуда - стоят, хоронют…
- Вдова, будто бы, того… Дурное у меня о ней предчувствие.
- Точно улыбка на ней! Смерть…
- Да она с ума своротилась! Правда; а на сынов как глядит! А те – на неё как!
- Глядят, сильно глядят! Поди, обстоятельство с течением времени забудется – благо память у человека со свойством. А пока – да, пока – этого…
Опять молчат, процесс наблюдают.
Те двое, которые за сыновей, обособились, стоят грустно. Смотреть друг на друга избегают – тяжко им. Всё ж переглянутся иногда, словом перемолвятся. И снова – опять, значит, слово-второе... Тут один повлёк другого за рукав.
- Поглянь, в нашу сторону идут!
- Ага! Неуж-то про нас! Сейчас, поди, гнать захотят... – Федя говорит.
- Остановились; может, нас и не заметно.
- А ну, об чем говорить станут?
Сыновья и точно для слова отошли.
- Ты мне впечатление – то не трави! – говорит в зеленой. - Уважай, как полагается!
- А мне что до твоего впечатления? И так всё твоё при тебе!
- Смотри у меня по этому поводу! Ты своё знай, а я знаю своё, как полагается!..
Они ещё попихали друг друга таким образом и воротились в скорбных чувствах к своим.
- Ишь чего! «Ты, говорит, того, а я, говорит, - этак!» Вона…
- Да, видно уж, нервишки... – третий сочувственно затряс головой. – Вишь, какой бугор навалили! Теперь цветы мечут.
- Уходим, а? По мне так – уходим! Довольно чувств, а?
- Да они уже сами расходятся! Щас только цветы намечут – и по хатам.
- Мне сегодня как-то особенно тоскливо на процессе присутствовать… Когда гвоздьми заколачивали – меня чуть удар не взял!
- И со мной почти такое же дело!
- А опускали – так и посейчас не разберу – живой я или неживой…
- И Иван ведь ушел.
- Теперь цветы эти – слягу я сегодня больной…
Постояли ещё. Федя не удерживал глаза от картины метания цветов – картина очень была чувственная.
- Идём, а? Сердца может не хватить…
- Ну идём, идём. А там, смотри, толкаются… Чего-то они? О!.. О как! Видно, видать, нервишки…
- Чего себе! А словечки каковы?.. От вдовы вышло? – Федя аж брови приподнял.
- От ней… Да о ком же она так! Ох и беда-баба! А теперь – поглянь! – точно, рехнулась! Смеётся, как рада… Точно веселье среди них! Да они все рехнулись!..
- Уходят уже?
- Видно, достанет им на сегодня, беды-то…
- И всё не плачут… Странные похороны.
- Не понять нам горя чужого! – третий, тоже Федя, вздохнул глубоко и горестно. - Со стороны-то оно всегда не то. Такова, знать, действительность…

2014