Начало жизни в Магнитке. Продолжение воспоминаний

      Из Челябинска нас привезли в Магнитогорск 18 августа 1932 года. Наши вагоны, что осталось после Челябинска, поставили в тупик возле речки Башика (в настоящие время это между  Дмитровским поселком, Башиком и старым вокзалом). Привезли нас ночью. Утром я проснулась, а в вагоне светло, солнце светит через дверь, и тепло. Слышу разговор: « Американка видна», - я встала, подошла к двери и вижу белые-белые домики, это и есть Американка. А я думала: «Вот куда нас привезли - в Америку!». Про Америку я где-то читала и на глобусе видала, поэтому и думала, что это Америка. А позже узнала, что этот поселок называется Березками. Американкой в народе звался потому, что там жили американские специалисты, которые начали  строить завод. Там же жил директор комбината и русские специалисты. Недалеко от этой железнодорожной линии располагался спецпоселок Новотуково. Он состоял из бараков - их было 25. Нас перевезли ближе к баракам, поместили на поляне возле Башика - здесь он протекал маленьким ручейком. Тут мы прожили дней 5-6. Врачи проверяли всех: здоровы ли, делали уколы. Я после этого укола болела сильно, была высокая температура. Лежала на земле на какой-то тряпке - постели ведь не было. Когда поправилась, врачи дали справку, чтобы в школе мне не делали уколы. Потом справку потеряла, и где-то в классе 6 или 7 мне вновь делали уколы, но я  перенесла их нормально. Только первый укол, который делали под  левую лопатку, я до сих пор чувствую - часто чешется то место. Это был первый укол в моей жизни.
         Потом гоняли нас в баню, а после бани поселили в бараки. Мы попали в 16 барак. Барак был общий с нарами в четыре ряда. Переселенцами, которые были собраны вместе с нами с участков, еще был заселен 15 барак. Погода была очень жаркая. Воду брали в кипятилке, которая оказалась такой же, как на железнодорожной станции в Свердловске. Всего было заселено 20 бараков. Среди спецпереселенцев было много татар и людей других  национальностей. Мальчишки татары почему-то звали нас чалдонами. Туалет был общий посреди улицы. В бараках было очень тесно: на человека давали 25 см по ширине нар. Таким образом, мы получили 1 метр на четверых. Вечером ляжешь на один бочек и все, а если надо перевернуться на другой бок, то сползаешь на пол и другим боком втискиваешься на свое место на нарах. Нары располагались в 2 ряда с каждой стороны от широкого прохода, который как бы делил помещение пополам. На каждой стороне стояли по 4  кирпичных печи. Они были сложены как столбы 1м*1м, квадратные. С одной стороны печи размещалась небольшая плита с двумя кружками - тут мы готовили пищу. В зимнее время все, кто был не на работе, старались сварить суп, и, конечно, была очередь. Печи топили углем, а уголь, бывало, привезут и свалят возле барака. Он - со снегом, не горит, а, как змея, шипит в огне. Некоторые рабочие приносили   понемногу дров, просто палочек, щепок - кто что найдет. Печки до жару даже не нагревались - как следует не удавалось погреться. Летом за бараками была выкопана канава, чтобы в ней раскладывали костерки: ставили два кирпича, между ними разжигали огонек. Тоже занимали очередь, чтобы попользоваться таким костром. Выбирали там, где побольше горячих угольков. Я до сих пор помню хорошо: как-то раз заняла очередь за женщиной, которая варила пирожки с чем-то, а я смотрела и глотала слюну. Много лет прошло, но когда я пеку пирожки или беляши обязательно то прошлое вспоминаю.
         Люди не все были одинаковые: кто победнее, кто побогаче, потому что по разному раскулачивали и высылали. У нас фактически все забрали и с собой ничего не дали, а вот Нюра – жена Володи, старшего из братьев Распоповых, они с Кавказа ехали в ссылку, якобы, на 7 подводах. Об этом Нюра не раз рассказывала. Мы же  на саночках везли один сундучек, да и то полупустой. Семью Нюры провожали всем селом, все несли им что-нибудь, кто что мог, конечно, из продуктов питания: масла постного не одну бочку везли. Денежки также у кого были, а у кого нет. Вокруг поселка наших бараков была размещена охрана, чтобы никто не убежал. В то время давали карточки на хлеб: неработающим - на 400 грамм, рабочим - на 800 г. Тем, кто работал на горячих местах (разные печи, горячий металл) полагалось по 1кг хлеба на день. Если кто терял карточку, то приходилось голодать - повторно ее не давали.
          Сахар иногда заменяли конфетами. Это было редкостью и настоящим лакомством для нас. Как-то раз стали давать конфеты, и мы  с девчонками тоже заняли очередь, стояли с 12 часов дня до вечера. Наша очередь уже подходила  к весам, а тут стали подходить люди с работы, и мужчины полезли без очереди – так всем хотелось получить конфеты. Придавили нас к прилавку так, что дышать было нечем. Кое-как получила я свой паек, а вылезти не могу.  Оказались в этой ловушке и другие девочки. Мужики все лезут и лезут - дошло до того, что мы стали реветь. Лишь тогда нашлись более сознательные мужики и вытащили нас. Ох, и «сладкие» были эти конфеты - грудь болела всю ночь. После этого я старалась не попадать в такую давку, лучше заранее выйду из очереди.
          В 1932 году наши люди, что были привезены из Сибири, стали болеть и многие умерли. В 1933 году посетил переселенцев брюшной тиф. Он покосил очень много людей, особенно из наших. На севере мы жили вольготно, дышали чистым воздухом,  кругом лес да вода, а тут коптилка и лето очень жаркое. Иван, мой брат, лежал в больнице с брюшным тифом. Я тоже болела и лежала на улице за бараком на какой-то тряпке. При первых признаках больных выводили или выносили на улицу. На меня уже не надеялись, что я выживу. Лечить было не чем, да и никто не обращал уже особенного внимания. Мама позже говорила: «Иду с работы и думаю - жива ли моя девка», - а девка то выжила. Умирало из барака за сутки по 16-18 человек. Может не поверите, но это правда. Умирали старики и маленькие дети, а также взрослые. На поселке была построена небольшая сараюшка, ее называли мертвецкой. Мало кто брался своих похоронить. Работали в мертвецкой два мужика и лошадь с телегой. Куда увозили трупы, я не знаю. За поселком было кладбище, и там хоронили кто мог самостоятельно, и, оставленных тоже, видимо, там же захоранивали в общие  ямы.
         В бараках после эпидемии стало свободно, стали занимать место на нарах столько, сколько хотели. Между семьями стали выпиливать в нарах проходы, чтобы отделиться чуть-чуть, и чтобы зараза не переходила от одной семьи к другой. А потом стали в бараки пускать газ, всех гнали в баню, одежду всю бросали в жарилку.  Перед дверью в баню дежурил старичок. Около него на табуретке стоял тазик с какой-то жидкостью. Подойдешь - он берет этой жидкости и мажет тебе на голову. Жидкость эта была такой жгучей - если попадет в глаза, то думаешь, как бы глаза не лопнули. С закрытыми глазами идешь к крану, чтобы быстрее смыть эту заразу. У кого были большие косы, то их обрезали. Тут было много слез и крику! Жидкость та была еще и вонючей. В баню загоняли сразу человек 20, а может и побольше.  Им что – лишь бы поскорее всех пропустить через санобработку. Кранов в бане было четыре пары, то-есть в паре по крану горячей и холодной воды. Вот и прыгаешь, пока дойдешь до крана. А как смоешь, так кожа на голове горит - тогда уже начинаешь мыться. Выходишь из бани, а тут на полу свалена вся одежда. Вот и разбирают ее - каждый свою, а в баню другую партию запускают. После бани шли в холодный нежилой барак, где не было ни нар, ни деревянного пола. Там временно жили, пока наш жилой барак проходил санитарную противоблошинную обработку (блоха - это маленькая черная тварь,  кусает здорово, и не поймаешь ее - она быстро летает). Печи в этом бараке были такие же, как в жилых бараках, только уголь - как земля, горел плохо, но шипел здорово. Вокруг ни доски, ни бревнышка – так что не только полежать, но и  присесть не на что. Питались сухим куском. Посуду не брали, видимо, не разрешали, хорошо, если кто успевал прихватить чайник и кружку. Воду горячую брали в кипятильнике. Писать так тяжело, но все-таки пишу, чтобы дети мои знали, что пришлось пережить их маме. Настоявшись, через некоторое время все же садились к стенке на землю. Немного подремлешь, встанешь и выйдешь на улицу, отряхнешься от блох, а разве всех их вытряхнешь - заберется блоха куда-нибудь под одежду подальше и щиплет-щиплет. Через 2 суток двери жилого барака открывают настежь, чтобы газ улетучился. К вечеру все возвращались в барак на свои нары. Вроде уже и родной, но что там творилось: и холодно, и газ еще не весь улетучился. Всю ночь люди кашляют и чихают, и глаза, ой, как ест, но все же лежишь на нарах.
         Утром люди как обычно шли на работу. На работу водили, объединив людей в  бригады,  домой также возвращались бригадами. В сентябре 1932 года начался новый учебный год. Я думала, что же мне делать, в какой класс идти, и решила пойти в 3 класс. Конечно, я боялась: ведь ни первый, ни второй классы я полностью так и не проучилась, но все же пошла в третий и не зря - в отстающих не была, старалась. В школе тоже был такой порядок: по очереди все классы водили в баню, и тоже все ученики проходили через те же процедуры - повторять не буду. Хоть это и было тяжело переносить, но, видимо, помогало от болезней. В то время была я немножко озорная: в бане той было много лягушек - все девчонки боялись их, а я не боялась. Возьму лягушку и к девчонкам. Они поднимут такой визг, шум и бегут из бани, а старичок, тот что дежурил в предбаннике, пугался, дескать, что там случилось. Ведь мы еще были дети, а не взрослые. Я же сяду к тазику и моюсь, как ни в чем не бывало. Девчонки меня не выдавали, после долго смеялись. И ящериц я тоже не боялась, брала в руки. Возьмешь ее за хвост, а она оставит хвост в руках и убежит. В школе был заведен порядок: на лето лучшим ученикам давали под опеку группу из младших классов. Собирались мы в школе, выходили на улицу, делали гимнастику, а потом играли.  Наигравшись, расходились по домам. Так было после окончания третьего и четвертого классов. У меня тоже была группа. А за хлебом занимали очередь с вечера и всю ночь дежурили. Старенькие сидели где-нибудь, а мы, подростки, бегали, играли или сидели и сказки рассказывали, если кто знал, всякие небылицы, или какие-нибудь истории - с кем что случалось. Спать очень хотелось. Поближе займешь - пораньше получишь.
          Так прожили 1933 и 1934 годы. Потом стали жить свободнее. Вокруг поселка охрану сняли. Баню выстроили хорошую. Старая-то баня размещалась в полуземлянке, где было очень сыро, поэтому и лягушки облюбовали ее. У тети Прасковьи за эти годы старшего сына Тимофея убило камнем. Он работал на гранитном карьере, где взрывали гору. Он, видимо, плохо укрылся, и вот такой результат. Потом умерла дочь Клава, самая младшая. За ней умерла дочь Анна, она уже работала, а потом умер и муж, дядя Марко. Осталась тетя Прасковья с сыном Арсентием. Отец где-то доставал водку и за ужином давал нам помаленьку выпить чтобы не заболели. Я, конечно, противилась, со слезами, но он заставлял выпивать. Может он был и прав. Водка действовала как дезинфекция. В бараки прекратили газ пускать, а начали делать дезинфекцию по другому: придут, все тряпки соберут с нар на телегу или на сани, если дезинфицируют зимой, и везут в жарилку. Когда прожарят, привезут к бараку и свалят на землю. Кто находился дома, тот сразу забирал свое, а кого не было дома - их тряпки лежали на улице до вечера. Зимой же может пойти  снег, а летом, бывало, и дождем намочит. Когда все вещи забирали, тогда приходили другие люди и опрыскивали все нары и пол. Хорошего тоже было мало после такой обработки - пока все вымоешь после нее и чихаешь, и кашляешь, и слезы из глаз, и в носу щиплет. Сильный и едкий был запах. У меня была шубка из овечьей шкуры - еще из дома. Как-то раз, когда меня не было дома, привезли вещи из жарилки, и моей шубки не оказалось среди них. Все разобрали свои вещи, и осталась одна плохонькая пальтушка, старенькая и рваненькая,  с тоненьким ватином. Всю ночь я плакала - в чем же я буду ходить в школу? Пришла зима, и я пошла в школу в этой одежке - одеть больше нечего было. Поплакала, но, как говорят: « Москва слезам не верит», - немного починила дырки и с тем осталась. Учиться хотелось, а купить было не на что – видимо, у отца не было денег. На бутылочки-то были - он их брал регулярно. В 1935 году в школе давали вещи, конечно, за деньги и только лучшим ученикам. Мне дали пальто на ватине, верх – полусуконный (у нас сейчас еще есть такая, в саду, ее мама носила во время войны) за 37 рублей - пошив как на мальчика. Ох, как я была рада. Отец, вроде, не хотел давать денег, но я плакала и просила, и выпросила - дал денег. Носила я это пальто и была счастлива, а позже мне еще дали и рубашку. Пошив был тоже, как на мальчика, цвет - белая с черной полоской, и давали не всем. Мальчикам давали брюки. Повесили объявление, что есть брюки. Писал это объявление учитель по труду и написал  “бруки” - с тех пор его так и стали звать..
      Экзамены сдавали по всем предметам, готовились и штурмовали все учебники от корочки до корочки. В эти годы, особенно в 32, 33, 34, был голод – некоторые люди даже умирали от недоедания. Работать же заставляли – надо было строить Магнитку. Весной рабочих гоняли копать землю. После работы ведут бригаду и  мимо поселка, на поле, чтобы каждый вскопал стометровой длины полосу земли-целины. Подростки, такие как я, ходили на дорогу, где проходили бригады, выносили еду: хлеб или, у кого что было.   Я тоже выносила маме хлеб, когда он был. Вот так: человек после работы, и еще должен работать, перекопать столько целины. Приходили домой уже затемно, а дома у кого было, что поесть, а у кого и не было. Мяса, как правило, не было, а картошку можно было купить. Недалеко от поселка располагался базарчик небольшой, и охраны уже не выставляли - люди ходили и покупали, кому что надо. Бывало и так, что люди на ходу падали и умирали. Было организовано подсобное  хозяйство металлургического комбината для выращивания овощей - вот для него и копали землю, и садили картошку, капусту, и опять же гоняли рабочих на обработку, а осенью - на уборку урожая.
       Был такой случай. Уже поздней осенью люди стали ходить в поле за капустой: кое-где, видимо, оставались небольшие вилочки. Они были уже мерзлые, а все-таки за ними ходили, варили и ели. Один раз одна женщина выбилась из сил и не могла идти домой,  упала на дороге. Те, которые пришли домой, сказали мужу. Это были наши соседи по нарам. Муж что-то варил, но бросил и пошел жену встречать - ему сказали где ее искать. Когда он нашел жену, она была уже мертвой. Остался мужчина с двумя детьми: девочкой  и мальчиком, помладше меня они были, я фамилию их помню: Кузевановы. Как ее хоронили, не знаю, знаю лишь, что в барак не приносили. Помню, как плакали дети, а над ними плакали и женщины. Вот такое было: падали люди на дорогах: и женщины, и мужчины. Весь урожай подсобного хозяйства уходил в столовую. Однажды у моей подруги задавили брата во время открытия столовой на обед. Кое-как привели его домой, но он умер.
          В 1935 году весной стали строить в наших бараках комнаты. На большую семью выделяли  полностью одну комнату, а если семьи маленькие, то комнату - на две семьи. Мы соединились две семьи. Нас четверо и в той семьи трое: два брата и сестренка - такая же как я. К бараку привозили лес, маты, плетеные из камыша, глину. Отмеряли площадь, делали разметку будущих стен. Мужчины наши, их было четверо, после работы стали ставить стены. Отец был хороший плотник – он всем и руководил. Сначала ставили маты, затем забирали их дранкой. Мы с Нюрой, так звали девочку из другой семьи, днем натаскаем глины и воды, натопчем смеси, а рабочие вечером мазали ею стены. Когда стены были готовы, все побелили. Комната   получилась квадратных метров 16 или 18. Одно окно в ней было. Печку небольшую сложили с плитой на два кружка, она служила для обогрева и приготовления пищи. Сколотили из досок в двух углах нары: на одних спали Яков и Алексей, братья из соседней семьи, на других спали отец с мамой. Иван спал на ящиках, а мы с Нюрой спали на полу. Нюра картавила очень сильно, некоторые слова выговаривала плохо. Например, надо сказать «клюка», а у нее получалось «кука», поэтому ее и звали «Нюра-кука». В школу она не ходила, видимо, по этой причине, слово «сковородка» она тоже не могла выговорить, поэтому просила: «Подайте то, на чем блины пекут». Мы из Сибири привезли три мешка сушеного карася - вот и варили с ним суп или уху, как хочешь назови это блюдо. все эти годы: 1932, 1933 и 1934. Жили мы двумя семьями: Киршиных 4 человека и Сафроновых трое - не ругались, и прожили так до 1936 года. Потом освободилась где-то комната, и Сафроновы перешли туда.  Мы остались в этой комнате одни.
          После окончания 5-го класса я промышляла на кусок хлеба. В нашем бараке жили две сестры. Родители их умерли. Старшая работала, а младшая, немного постарше меня, не работала. Между Башиком и вокзалом располагался угольный склад. Туда привозили хороший карагандинский уголь. Склад был огорожен колючей проволокой - вот туда и ходила эта девочка Фрося. Да и взрослые тоже раздвигали или обрывали проволоку и воровали уголь. Фрося набирала уголь, часть использовала дома для отопления, остальное продавала. Фрося и меня как-то раз позвала на этот промысел. Я пошла в первый раз - было страшно. Когда подошли к ограде, мне стало не по себе и я не полезла внутрь. Фрося дважды лазала, набрала себе, в мою сумочку и пошли мы с ней в каркасные дома. Каркасные дома располагались по другую сторону Башика, в сторону Березок. Фрося уже не первый раз ходила туда, знала кому нести. Женщина, к которой мы пришли, взяла у нас весь уголь, дала нам 1 рубль. В то время это было неплохо. Решили мы совершить второй рейс - тут и я полезла. Набрали комочки угля, выбирали самый хороший. Продали другой женщине, и у нас стало по 1 рублю. Я была довольна. После этого пошли на Старотуково (тоже поселок, в котором жили кадровые специалисты), где в магазине недавно начали продавать коммерческий хлеб. У людей были деньги, и спрос на хороший хлеб был большой. В одни руки отпускали только по булке. Булки были круглые из белой пшеничной муки. Очереди были большие, но был порядок - без очереди не лезли. Те, кто хотел взять больше, чем 1 булку, приглашали посторонних встать к ним в очередь. Эта услуга стоила 20 копеек. Мы зарабатывали и этим. Встанешь несколько раз и за два дня наберешь денег на хлеб - так легче, чем уголь таскать. Как-то раз Фрося ходила за углем одна, и ее там одна женщина уговорила пойти к ней в дом работницей - она согласилась. А позже, в том же доме жила женщина с девочкой шести месяцев, и меня пригласили. Я согласилась, жила и питалась в этой семье. Проработала два месяца, и хозяйка купила мне пальто, кофту из синего сатина в белый горошек и юбку с лямочками. Все это мне хорошо подошло и очень понравилось. В школе мне также дали рубашку, о которой я выше писала. Ее я носила с новой юбкой. Вот и получилась девочка нарядная - хоть куда! Если делаешь все хорошо и добросовестно, то о тебе и слух идет хороший. Шестой класс учебы еще не закончился, а ко мне пришла другая женщина приглашать  в няни - у нее тоже была дочка семи месяцев. Они жили рядом с семьей первой моей воспитанницы. Я согласилась приступить после сдачи экзаменов. Нянчила в этой семье все три месяца лета. Платили мне по 10 рублей в месяц. За лето я заработала 30 рублей. Кроме этой работы нашли мы с мамой и другую: мытье полов в подъезде этого же дома. После 7-го класса нас посылали на отработку в совхоз. Кажется один месяц мы работали, а что заработали не помню. В 1937 году отца взяли по линии НКВД. Я пошла учиться в 8 класс. Мама часто болела, у нее признавали язву 12-ти перстной кишки. Она была вынуждена уволиться с производства. Ей  предлагали сделать операцию. Последнее время (это в 1936 г.) она работала на участке, где находился дом директора металлургического комбината Завенягина. Мама делала уборку вокруг дома и ухаживала за цветами, то-есть поливала, полола. Иногда я ходила с ней и помогала. Цветы были петуния да календула, все лето цвели, и в то время казалось мне, что лучше цветов и нет.  Вскоре наша семья сократилась на брата Ивана – он женился на Анастасии Докучаевой. 18/VIII-1937г.  я познакомилась с Сашей. Дата 18/VIII для меня стала какой-то мифической: 18/III-1930 нас выслали из Скородума, 18/VIII-1932 прибыли в Магнитогорск, 18/VIII-1937 познакомилась с Сашей и на всю жизнь, вот уже живем 55 год. Поженились мы 12/XI-1940 года – три года дружили. Подходили ко мне ребята высокие, стройные и кадровые, но я почему-то боялась их, и они получали отказ. У меня не было хорошего ни одеть, ни обуть – мне было стыдно. А Саша был такой же бедный, как я. Меня он не обижал. Почти каждый вечер Саша приходил с гармошкой, и у нашего барака проходили танцы. Асфальта, конечно, не было - танцевали на земле, но всем нравилось. Молодежи собиралось много: кто танцевать, а кто посмотреть. Сашу пригласили играть на гармошке у Ивана на свадьбе. Я, конечно, была против, но… Свадьба их состоялась 12 июля 1938 года, в Петров день. После нее питаться стали отдельно. До ареста отец зарабатывал, уж, не знаю сколько, но нам денег не давал. С работы придет и принесет мяса, муки, заставит нас пельмени стряпать. Пока мы готовим, он сходит и приведет дружков. Они и водки выпьют, и покушают, а мы и не попробуем. Как-то раз, в майские праздники, на демонстрацию надо было идти в черной юбке и белой кофточке. У меня их не было. Отец начал гулять накануне праздника и в праздник продолжал, а у нас даже хлеба дома не было. Девчонки собирались на демонстрацию и предлагали мне: кто юбку, кто кофту, а я, конечно, отказалась. Мне было очень обидно. Плакала потихоньку. У отца был друг по фамилии Иванов. Они с ним выпили, покушали и собрались пойти куда-то. Мама мне шепчет: «Попроси у отца денег на хлеб». Я стала просить: «Папа, дай денег на хлеб», - а он ответил, что  скоро придет и тогда купим. Тогда Иванов говорит: «Ты что, Пашка, не даешь денег?», - достает рубль и подает мне, но я не взяла. Не поверите - каково мне было?! Сейчас пишу, а слезы застилают глаза. Разве я сейчас живу плохо? Нет, живем хорошо. Так мы с мамой просидели весь день без хлеба, Был какой-то суп - мы его и поели. Не думайте, что это выдумка, все - чистая правда, все так и было.
        8-й класс я не закончила. Были организованы курсы на фармацевтов, и я решила пойти на них, чтобы потом работать. Но мне документы в школе сразу не отдали, уговаривали остаться и учиться дальше. А когда отдали, на курсах набор уже закончился, и я осталась в положении ни туда - ни сюда. Вернуться в школу было стыдно. И в октябре 1938 г. я пошла в фабрично-заводское училище (ФЗУ), поступила на электросварщика. Через год закончила. Все учебные предметы и практику  сдала на «отлично». На работу оформлял меня сам инструктор. Я попала в «Сантехстрой». Закончила ФЗУ по 4 разряду, а на работу оформляли всегда и всех на разряд ниже, и меня оформили по 3 разряду. В училище выплачивали стипендию в 78 рублей, а я получала повышенную  в 125 рублей. Нам с мамой этого хватало, питаться стали лучше, и мама выздоровела.
         Отца после ареста и суда (не знаю подробности) выслали в Вологодскую область. Он писал письма, что кормят плохо, просил присылать сухарей. Мы с мамой делали так, как отец предложил. В то время были бумажные денежные купюры в 30 рублей. Я эту денежку аккуратно сворачивала, вминала в ломоть хлеба, а на ломоть ставила утюг. Хлеб высыхал, превращался в сухарь. Когда отец получал посылку, то ломал все сухари и находил деньги. Пробыл он в Вологде 2 года и 6 месяцев.
        Когда я пошла в 8-й класс, отец еще был дома, работал в Центральной заводской лаборатории - это на левом берегу. Мне было стыдно ходить в школу в старой пальтушке, которую носила уже 3 года и из которой выросла. Отец и не думал, чтобы что-то купить, у него деньги были только на выпивку. У мамы было не много денег, да у меня 30 рублей - и поехали мы в магазин что-нибудь купить мне. У заводского управления недавно открылся универмаг. За тряпками тогда очереди были большие. Мама стояла в стороне с деньгами, а я бегала к двери в толпу народа - перед открытием людей собралось очень много. Тут меня хорошо подавили, а вылезти обратно было невозможно. Все же я проскочила в магазин и заняла очередь. Выбросили (то-есть начали торговать) пальто зимние с цигейковым воротником. Я примерила - оно мне немного было великовато, но мама предложила купить. Но  у нас не хватало еще 30 р. Продавец отложила пальто только на 2 часа. Если через 2 часа мы не выкупим, то пальто будет продано. Я побежала к отцу - он как раз недалеко работал. Денег он мне не дал, говорит: «Что вы купите? Я потом сам куплю, лучше». Но я-то знала, что потом ни  лучшего, ни худшего уже не дождаться.  Я ушла от него со слезами. Позже из Вологды писал письма хорошие, что жить будем не так, как жили, только бы вернуться домой. Вернулась я в магазин со слезами. Продавец посмотрела на меня и говорит: «Девочка, иди еще куда-нибудь, поищи денег, а я пальто придержу». В свой поселок идти было далеко и я от остановки трамвая  на Березках (тогда трамвай ходил только до Березок), побежала в каркасные дома. Пришла к  хозяйке, с ребенком которой нянчилась, а ее не было дома. Я пошла вся в слезах к ее соседке, рассказала ей все. Она успокоила меня и дала драгоценные 30 рублей, сказала: «Когда будут деньги, тогда и отдашь». Так я купила пальто, носила его с удовольствием. Когда стала работать, справила новое, а старое носила на работу. До этого на работу ходила в фуфайке. Пальто стоило 125 р. Потом мы с мамой ходили в «каркасные»,  мыли полы в коридорах и  я отдала долг. Как говорится: «Мир - не без добрых людей». А однажды с одной женщиной мы на Березках заняли очередь в промтоварный магазин. Занимали с вечера и всю ночь бегали прятались, потому что милиция разгоняла, и все-таки мы не ушли домой - достояли до открытия. Тоже была давка, но вытерпела и купила себе костюм из черного тонкого сукна, не помню: сколько он тогда стоил, и, конечно, была очень рада. Тогда я уже работала.
           В ФЗУ училась хорошо. Инструктор мне однажды  говорил, чтобы я шла учиться дальше в электротехническое училище. Не помню: в какой город он мне предлагал ехать. Даже книги мне давал, чтобы я готовилась, обещал помочь. Подумала я: «А как я маму оставлю, и кто меня будет содержать?».  В Магнитке такого училища не было, и я не поехала. В 1939 году закончила ФЗУ, поступила на работу в «Сантехстрой». Работала хорошо. Женщин там работало очень мало: все мужчины да ребята. Работала в брезентовой спецодежде.  Она состояла из брюк и куртки, и все меня звали: «Это у нас маленький мужичек». В контору приду получать деньги - ребята всегда меня ставили впереди себя, а очереди были - всем хотелось поскорее получить. А это всегда было после работы. В конторе работал бухгалтер-еврей. Он вроде как чувствовал, что я тут, - выйдет, возьмет меня за руку и заведет в кассу, чтобы я могла получить деньги. Всегда говаривал: «Это у нас - мал золотник, да дорог». Не знаю, почему он так говорил, а я очень стеснялась. Начальника цеха в мастерскую привозил шофер на легковом автомобиле. Как-то раз у машины лопнула какая-то трубочка, и шофер подошел ко мне и говорит: «Завари, пожалуйста». А я говорю: «Я ее не заварю, а сожгу», - работала на трансформаторе переменного тока. Водитель походил-походил по мастерской, опять пришел ко мне и говорит: «Вари - без этой трубочки машина не пойдет. Сожжешь – так сожжешь, все равно в этом виде она не годна». Трубочка была с карандаш длиной и чуть потолще. Я решилась, отрегулировала на самое низкое напряжение и пульсирующей дугой заварила - не надеялась на хороший результат, а он получился. Тогда шофер - дядька здоровый - схватил меня и давай  бросать. Я даже не успела опомниться. Со мной работали слесари - они хохочут. Мастер и начальник в окно такую картину увидели и вышли. Подходят, а шофер с радостью обращается к начальнику и показывает эту трубочку. Потом слесарь ее  почистил, и машина пошла. На другой день приказом начальник присвоил мне 4 разряд. Так что по 3-му разряду я работала совсем мало.  А потом я ездила во Дворец строителей, где была большая библиотека. Там брала книги и везла их в красный уголок нашего «Сантехстроя». Рабочие брали их читать. Получилась библиотека-передвижка. Заведующий этой библиотекой меня уговаривал пойти учиться на библиотекаря, потому что у меня хорошо получалось. Я же опять боялась остаться без средств к существованию, отказалась. Учиться надо было ехать в Челябинск.
   В 1939 году в Магнитогорск привезли много поляков. Мы их называли «братчиками». В мастерской «Сантехстроя» работали 2 женщины: они нарезали резьбу в гайке, и ребят 6 человек, которые работали слесарями. Среди них был парень - в обеденный перерыв все пел песни. Не помню уж какие. Голос у него был красивый, сильный. Пел, как Поль Робсон (может по-наслышке знаете такого певца) – сильным басом. В те годы было очень трудно с промтоварами. Однажды мне дали талон на платье, по которому можно было заказать его пошив в швейной мастерской. Я заказала и вскоре получила шерстяное платье. Пошито оно было хорошо. Сшил платье мастер-поляк - там много работало «братчиков». Они были хорошими мастерами по пошиву. Форсить мне в нем пришлось не долго, а почему – расскажу позже. В Магнитогорске тогда выпускалась газета «Магнитогорский строитель» (и сейчас выпускается). Однажды проводился кросс по бегу на приз этой газеты. После работы мы ездили, вся молодежь мастерской,  на стадион «Строитель», что находится на  Щитовых, и тренировались. Мне пришлось бежать в паре с одним «братчиком» Ефимом. Я его обогнала. Нам предложили еще пробежать круг  –  я опять его обогнала! Вот тут было хохоту. Все шутили над парнем: дескать его девчонка обогнала.  Потом Ефим уговаривал меня еще раз бежать, но чтобы я его не обгоняла, а дала бы возможность придти к финишу первым. За это он обещал мне отдать часы со своей руки. Но мне такие подарки были не нужны, и я отказалась. Потом все предлагал свою дружбу - мне его и дружба была не нужна.