Захар Прилепин. Патологии

М.: «Ад Маргинем Пресс», 2008 

В XXI веке книги в основном издаются без вступительной критической статьи, снабжаются лишь аннотацией и несколькими коротенькими оценками из прессы. Так, о романе Прилепина мы узнаем, что это четвертое, дополненное и исправленное издание (отдает эпохой советской цензуры) и что в 2005 году «Патологии» вошли в шорт-лист премии «Национальный бестселлер». В прессе роман назван «первой полновесной художественной книгой о Чечне» (Литературная Россия), отмечена «абсолютная гармоничная и страшная естественность насквозь патологического бытия» (TIME OUT. Спб).
Зная Прилепина по роману «Санькя», мы были вправе ожидать столь же необычного и смелого взгляда на войну вообще и на войну в Чечне в частности. В «Санькя» бездарным властям, все проблемы возложившим на «плечи» жестоких и грубых силовых структур, противопоставлены анархисты (террористы), которые в конечном счете одерживают победу и выбрасывают в окно интеллигента-конформиста, пытавшегося лавировать между ними и властями. И хотя в итоге, к сожалению, не добро, а одно зло победило другое, читатель в эйфории – и от незавуалированного предостережения власть предержащим, и от самой формы изображения конфликта.
Разговор о романе «Патологии» хочется предварить выдержкой из заметок 1942 года Нобелевского лауреата из Австрии Элиаса Канетти: «Он оторвал мне левое ухо. Я отнял у него правый глаз. Он выбил мне 14 зубов. Я зашил ему рот. Он ошпарил мне зад. Я вывернул наизнанку его сердце. Он съел мою печень. Я выпил его кровь: ВОЙНА.» Та же преувеличенная откровенность в описании Прилепиным войны, и если рассказа об ужасах не избежать, то натуралистические подробности столь разнообразны и многочисленны, что позволяют говорить сегодня о некоем новом литературном методе, с условным названием неонатурализм. Он объединяет таких непохожих друг на друга писателей, как В.Сорокин и З.Прилепин, А.Иванов и Е.Гришковец, в какой-то мере Л.Петрушевская и В.Пелевин и многие другие. Наверное, все они руководствуются мудрым советом Мопассана: не надо отворачиваться от уродливого и страшного в жизни, надо смотреть, смотреть пристально, пока этого не увидят другие.
Итак, «Патологии»: совсем еще юных пацанов привезли и разместили в школе на окраине Грозного. С ними и главный герой романа Егор Ташевский. К нему так и будут обращаться Егор,   тогда как у других в основном клички – Монах, Скворец, Плохиш, Язва, Шея и т.п. И все они убивают чичей (чеченцев) не потому, что те плохие, и не из высоких патриотических побуждений, а по необходимости. Тут следуют столь омерзительно-тягостные описания ран и смертей с обеих сторон, что и цитировать тягостно. Речь молодых русских бойцов обильно уснащена нецензурной бранью, что имеет преимущественно два объяснения. Во-первых, в армии и тем более на фронте без мата обойтись, наверное, невозможно, а во-вторых, недремлющее око цензуры прикрыли, и все (даже столь почтенные писатели, как В.Аксенов и А.Битов) раскрепостились. Когда парни не воюют, то пьют, даже если не хочется, потом, простите, блюют, отправляют свои естественные надобности, подкалывают друг друга, изощряясь в черном юморе (особенно Плохиш), изредка спорят с Монахом на темы Бога, веры, войны и даже любви. Тем страшнее краткое упоминание о том, что около 100 дембелей, оставшись без прикрытия, были перебиты. На полпути к родному дому, куда уже и останки их не дойдут.
К счастью, герой наш – один из немногих уцелевших в битвах и, находясь в каком-то оцепенении, на самолете возвращается домой, где его некому ждать. «Подумал вяло, что в этом есть какой-то смысл: карты… мы в них играли… в карты… когда летели сюда. Но в этом не было никакого смысла /…/ Но я не плакал, глядя сухими глазами в потолок. Ни у кого и ни за что не просил прощенья.» (с.350-351) Пережив с ребятами все описанные ужасы, мы вполне солидарны с неким Васей, который посылает на … куратора, обещавшего им ордена. Разве за это награждают? И разве ордена могут компенсировать потери человеческой души? И насколько крепка мужская дружба, объединившая их во время войны?
Не увлекаясь излишней психологизацией, Прилепин несколькими штрихами умеет обозначить характеры персонажей, их поведение, вплоть до особенностей мышления. А вот Егор Ташевский со своей драматической судьбой раскрыт основательно. Нет-нет, в батальных сценах он ничем не отличается от товарищей, может только большей зоркостью наблюдений, но автор умело добивается сочувствия к нему. Произведение построено так, что прошлое героя вклинивается, будто совершенно произвольно, в армейские будни, настигая и мучая воспоминаниями внезапно, кстати и некстати. Из многочисленных ретроспекций, вкрапленных в повествование, мы узнаем историю Егора. Для одного молодого человека испытаний (причем в мирное время!) более чем достаточно: мать бросила в грудном возрасте, отбыв в неизвестном направлении, отец, хороший человек и художник, запил и умер, когда сыну было всего шесть. И вот сын в больнице, у постели умирающего отца: «Глаза его словно упали на дно жутких коричневых кругов, образовавшихся вокруг глаз. Это был неестественный цвет, это были глаза умирающего человека. Я сразу это понял. Откуда у меня было это знание?
Отец, я хотел сказать – «улыбнулся», но это слово не подходит, он расклеил слипшиеся губы и запустил в свои открытые глаза, отражавшие мутный в потеках потолок и бесконечную боль, - он запустил в них жизнь, узнавание, еле ощутимую толику тепла, давшуюся ему неимоверным усилием воли. /…/ Отец сжал кулак, и кулак впервые за шесть лет показался мне маленьким, беспомощным, в стоящих дыбом, порыжевших волосках. Рука была бледно-синей… чуть розовой… почти бесцветной.» (с.42-43)
Трогательно, конечно, но прием не нов и даже кажется знакомым, чуть не добавила – запрещенный прием. Шестилетний ребенок у постели умирающего отца и каменное сердце растопит. Так же трогательны и ожидаемы воспоминания о собачке Дэзи, которую он обидел – ударил и навечно напугал, не поняв особенностей собачей «любви» (этого «сучечка» ему так и не простила), о том, как он с Дэзи ездил на могилу отца. Затем был интернат, горькое сиротство. И, наконец, любовь. Воплощение всечеловеческой любви некая Даша, у которой уже до него было 26 мужчин, в связи с чем у героя сразу же возникает ассоциация с 26 бакинскими комиссарами; следуют сладко-горькие воспоминания о ней, ее повадках, ее теле и нехитрых одежонках. И тут ставшая привычно-позволительной раскованность, вплоть до смакования подробностей, доставляющих многим богатое пиршество для органов чувств. И опять-таки в голове проносится непрошеная мысль: может, я это уже читала? Тогда как в «Санькя», напротив, поражала именно неожиданность и новизна. Возможно, «исправления и дополнения» оказались роману во вред? Бог весть…
И, наконец, основная находка автора: роман начинается с послесловия. У Егора приемыш – славный трехлетний мальчуган, считающий его своим отцом, в котором одинокий неприкаянный герой, разумеется, души не чает. В памяти сразу же возникает «Судьба человека» М.Шолохова, не правда ли? И душераздирающая сцена: Егор с ребенком в маршрутке, которую заносит, и они оказываются в реке, в ледяной смрадной воде. Мы, затаив дыхание, следим за перипетиями борьбы Егора за жизнь ребенка, описанными пером умелого мастера-гуманиста, и с облегчением узнаем в конце послесловия, что ребенок вынесен на поверхность и уже начинает оживать.
Сочувствие к маленькому человеку, приобщение к его боли – лучшая традиция русской классической литературы. Но хотелось бы, чтобы кроме талантливо и читабельно рассказанной истории, кроме еще одного напоминания о том, что война – это зло, сиротство и одиночество – трагедия, роман молодого писателя отправлял читателя в некий неоднозначный поиск смысла всего, что сопутствует человеку и обществу. Когда все предельно ясно, и не возникает вопросов – остается известный вакуум в восприятии. Сегодня литература выдвигает требование если не максимального новаторства, то хотя бы необычного ракурса в повествовании.


Рецензии