5 из 62. У прабабушки

В избе у прабабушки Мавры пахло потом, ландышевой настойкой, нюхательным табаком и печёным хлебом. Бревенчатые стены были для красоты оклеены газетами. Вдоль окошек стояли длинные скамейки, а в простенках висели под стеклом фотографии. Это были незнакомые Лёшкины родственники. Лица у них были суровые, будто обугленные солнцем. Тяжела крестьянская доля! «Так-так. Так-так», — поддакивал маятник, метавшийся в часах. По толстым длинным цепям из часов-ходиков медленно ползли гири, одна поднималась к потолку, а другая спускалась к полу.
— А зачем гири? — спросил Лёшка.
— Для заводу, — ответила мать.
Огромная русская печь занимала половину избы. Отодвинув заслонку, Нина показала печное чрево Лёшке.
— Бабушка Мавра, когда была моложе, прямо тут мылась.
— В печке?
— Да. Протопит, уголья сметёт и забирается — с тазиком воды и с веником.
Лёшка в испуге отодвинулся и запнулся об ухват.
— А зачем рогатая палка?
— Чтоб горшки в печь ставить.
— А это что? Зачем дырки?
— Сито. Муку просеивать.
— А зачем?
— Чтобы хлеб был пышный.
В одном углу висели картинки, убранные полинялыми бумажными цветами. Лёшка подошёл ближе. На самой большой картинке изображён был мужчина с золотым кольцом над головой, а по небу среди звёзд летали головы.
— А почему головы — с крыльями?
— Это ангелы-серафимы.
— А это кто?
— Бог.
Лёшка притих. Икона как будто раздвинулась вширь и впустила его, совсем крохотного, внутрь. Он стоял посреди чёрного неба, со всех сторон слетались к нему шестикрылые ангелы, души с головой человека и телом голубя. И Бог смотрел строго,  неотрывно. Уж Лёшка поворачивал голову и так, и сяк, но всюду его настигал пронзительный взгляд Бога. От этого было немножечко жутко.
— Погуляй-ка с Любочкой, — сказал дядя Митя, опираясь на руки и шурша кожаный чехлом, в который были завёрнутыми обрубки ног. — А мы с папкой твоим посидим. — Из-за пазухи у него торчала бутылка водки.
Ноги дядя Митя потерял в молодости, когда,  запрыгивая на ходу в поезд, попал под колёса. И теперь вне дома он ездил на своей тележке, отталкиваясь от земли деревяшками, похожими на малярные тёрки.
Лёшку смущало, что взрослый мужчина был одного с ним роста, он посмотрел на мать.
— Ступай, — разрешила она. И Лёшка убежал на двор, посреди которого Любочка стряпала куличи из песка. Двор был огорожен высоким забором.
— Малявка! — сказал Лёшка, проходя мимо сестры, и, усевшись на прут и поскакал на нём, как на коне. В сарае кто-то вздохнул глубоко. Собака, догадался Лёшка. Ночью она бегала на цепи, а днём сидела в сарае. Собака опять вздохнула и стала скрести лапами дверь, толкая её грудью. На волю просится! Уж Лёшка-то знал, каково сидеть в наказание. Повернув на двери запорную вертушку, он поскакал на прутике дальше.
Собака выбежала из сарая прямо на детей. Лёшка мигом забрался на забор. Любочка промедлила; собака стала катать её по земле и кусать. Страшным голосом кричала Любочка… Из дома выскочил отец и спас её.
Лёшка просидел на заборе дотемна. В сарае скулила побитая собака. На крыльцо вышла прабабушка Мавра.
— Ступай в дом. Папа не тронет.

За окном была ночь. Лампочка слабо освещала избу. Любочка с перевязанной головой спала в кровати. Лёшка лежал на печи и пальцем ковырял побелку. В ногах лежал заплетённый в косу лук. Он шуршал сердито, когда Лёшка задевал его пятками. Часики на стене неутомимо стучали: тик-так, тик-так, спи-спи, спи-спи. Со двора доносились мужские голоса, это на крыльце разговаривали дядя Митя и Лёшкин отец. Они курили.
Нина поднялась к Лёшке.
— Не спишь?
— Это не я сделал! Зачем папа так говорит!
— А как же она выскочила?
— Не знаю… Я только деревяшку повернул…
— Натворил дел…
Тем временем бабушка Мавра, закончив хлопоты, стала в угол: что-то бубнила, махала рукой себе на лоб, на плечи, на живот.
— Что бабушка делает?
— Молится.
Тут бабушка опустилась на колени и несколько раз поклонилась до пола.
— А зачем кланяется?
— Прощения просит.
— У кого?
— У Бога.
Оказалось, взрослые люди, были не такие уж сильные, и была сила посильней их. Лёшка думал о своём. Мать что-то говорила, но он не слышал. А когда, расправляя одеяло, она задела его, то он вздрогнул и обернулся вопросительно.
— Спи, говорю, — шепнула Нина.
— А полюбить?
Мать и сын чмокнули друг друга в губы.
Лёшка вытянулся на печи, закрыл глаза и как будто поплыл в лодочке в волшебную страну, где жили необыкновенные звери, люди, ангелы, души и строгий Бог.