Глава 14.
Церемония.
Наступило утро – ветреное, яркое, безоблачное. Рассвет, как обычно после сезона ветров, был особенно фееричен. Светила поднялись почти одновременно, восходя из медленно рассеивающегося серо-белого тумана. Изредка в невообразимой вышине проносились на большой скорости маленькие облачка, пушистые и белоснежные. Стало очень холодно – особенно после той жары, которая стояла недавно. Листва на деревьях пожухла, потемнела и скрючилась, цветы пока противостояли холоду, на рассвете покрываясь мелкими блестящими кристалликами изморози, и не за горами время, когда опадет последний лепесток и станет всюду пусто и голо. На почве останется только короткая зеленая травка, очень жесткая, ей-то холод нипочем, она все сезоны благоденствует. Деревья станут грозить голыми ветвями, покачиваясь и постанывая от холодных потоков. А потом хлынут ливни…
За одну ночь город преобразился. Дома, башни, стены задрапировали драгоценными тканями. Повсюду реяли разноцветные флаги. Еще было очень рано – по городским меркам, но по улицам – ровным, чистым центральным, и кривым окраинам уже сновали толпы народу, спешившие по неотложным делам. Приехали пастыри, укутанные в капюшоны; весовщики, кастыри из других городов – все, кто успел добраться в столицу до церемонии. Незаконные граждане, те, кто промышлял по ночам, были предупреждены и носа не высовывать на промысел. Тиманти все же собирались выйти на свою развеселую работу, но только после Церемонии, ибо раньше ловить им было нечего – все бегали, суетились, решали какие-то неотложные вопросы, не обращая на их прелести никакого внимания. Шептались по углам, что церемония будет не такой, как обычно. Спешка какая-то непонятная – раньше месяцами обсуждали кандидатуры – а нынче за день или ночь управились. Опять же непонятно – куда запропастились предыдущие кастыри.
Около полудня все население и гости столицы прогуливались по центральной площади Согласия перед Пресветлым дворцом, заполняя открытые галереи. Огромный амфитеатр, выстроенный каменщиками в ту пору, когда Блангорра только становилась центром Мира, вмещал и не такое количество народу. Толкотни не было. Столичная Часовая башня возвестила полдень, пробили часы – на помосте появился Совет верховных кастырей и кандидаты. Последними прошествовали Примы, приветствующие свой народ, прекрасные и спокойные, как всегда. С появлением правителей церемония началась.
Перед благородным собранием и зрителями прошествовали пастыри с красочным представлением. Храмовые воины показали свое мастерство во владении оружием, потом несколько рыцарей сошлись в поединке в честь прекрасной Дамы. Блангоррские пастыри сражались в честь Примы, традиционно провозглашая ее своей Дамой, которой они могли поклоняться издалека, слагая стихи, вздыхая и сражаясь – в ее честь. В Мире считалось, чем больше рыцарей посвящает себя какой-либо даме, тем прекраснее она, но никогда такое поклонение не бросало ни малейшей тени на репутацию избранницы. Мирные храмовники, не пожелавшие посвятить себя мечу, в свою очередь показали и свое искусство. Они смогли найти воду на арене, где веками утаптывалась почва, теперь уплотненная так, что даже в сезон дождей оставалась неизменно гладкой, без луж и грязи. После выступили весовщики, показывая свои умения – представление было еще более напряженным, чем рыцарские баталии. Весовщики, умело блефовали и могли перевоплотиться в любого гражданина Мира, с их актерским мастерством, которое было правдоподобнее, чем у профессионалов лицедеев, разыграли целый спектакль о преступнике, его поисках, погоне и благополучной поимке. Выступающих проводили бурными аплодисментами. Потом оба клана показали объединенный парад своих кровников – бравые храмовые рыцари прошли, потрясая оружием и бряцая доспехами, звону которых вторило клацанье серебряных шпор; мирные пастыри прошли, шурша раздвоенными лозами, которые они использовали для поисков воды; весовщики шли бесшумно – не был слышен даже шорох шагов, лишь впередиидущие не старались быть неслышными, показывая мастерство владения кнутами – скупыми, отточенными движениями щелкая этим грозным в их руках оружием. Весовщики отлично владели всеми видами оружия, какие только были в Мире, но открыто не афишировали этого, в отличие от рыцарей-пастырей, но все миряне знали об этом. Никто не осмеливался появляться вооруженным на пути весовщика, особенно, когда он на тропе.
Парад подходил к своему завершению. Сейчас Прим должен был объявить имена избранных, после праздничной речи. При появлении правителя на возвышении, откуда он вещал мирянам обо всем, что происходит в их любимом государстве, в амфитеатре наступила полнейшая тишина. Прим привычно выждал некоторое время — для того, чтобы окружающие прониклись важностью момента. Кастырей выбирали надолго и со всей тщательностью. Привычно вскинув голову, Прим заговорил – он не пользовался никакими записями в течение всей речи, ни разу не прервавшись и не запнувшись. Паузы были только в особо значимых местах, чтобы подчеркнуть сказанное. Тренированное горло издавало звуки такой громкости, что слышали все присутствующие. Немудрено — глотка Примов приспосабливалась в течение жизни каждого из правителей для многочасовых речей, и это умение по крови передавалось к каждому царенку.
- Граждане Мира! Событие, собравшее нас в этом замечательном театре, одновременно и горестное и радостное! Я не хочу вводить вас в заблуждение. Господа верховные кастыри, покинувшие свои посты — предатели, которые навеки будут осуждены, имена их подлежат удалению из списков мирян. Мне особенно неприятно сообщать об этом, потому что я не разглядел предателей так близко возле себя. А им были доверены и судьбы мирян и важнейшие государственные тайны. Волею Скаррена, бывшего де Балиа, творилось беззаконие и подмена справедливости куплей-продажей оправдательных актов, происками Торнвальда, бывшего фон Реймера, едва не был погублен целый клан — уважаемых астрономов, им организовано беспрецедентное похищение почти всех женщин. Вина их доказана, но они исчезли. На их поиски будут отправлены самые опытные весовщики. При задержании Совет верховных кастырей и я, Прим Мира обещаю, что, несмотря на их очевидную виновность, будет проведено самое тщательное и беспристрастное расследование. Потому как с момента сотворения Мира их деяния неслыханны и впервые господа, занимавшие столь высокие посты, поддались искушению Хрона, и нам хотелось бы знать, что именно толкнуло их на это. Но довольно о грустном. В этот день я возвожу на пост достойных граждан Мира, чьи кандидатуры были отобраны согласно рекомендации верховного кастыря клана неподкупных купцов достопочтенного господина Януара Голдмана. Я не буду долго и нудно исследовать их жизненный путь. Опроса членов каст, для которых выбираются новые правители, тоже не будет. Времена сейчас настали тревожные, и решения приходится принимать нетрадиционные и быстрые.
Итак, на пост главы клана весовщиков утверждается господин Димир де Балиа, из Ведска, что на границе с Дикими мирами, звание Маршалла Мира будет присвоено ему при получении ключа. Верховным кастырем пастырей, Магистром Мира назначается отец Юлиан Благовест из славного города Юстиги, что на берегу Великого Брона. Господа кандидаты, готовы к вступлению на посты и можете ли вы принести клятву верности народу, Миру и кастам?
Побледневшие от волнения кандидаты, стоявшие рядом с Примой, одновременно кивнули. Первым был вызван Магистр. Клятва его была кратка и гласила:
- Я, Юлиан Благовест, из клана пастырей, клянусь, находясь среди сего благородного собрания, о чистоте помыслов, о чистоте рук и чистоте поступков в прошлом, настоящем и будущем. Клянусь не покидать тропы пастыря, трепетно относящегося к пастве своей, помогать ей и мечом и лозой. Клянусь охранять Мир от врагов внешних и внутренних, сохраняя жизни. Клянусь творить справедливый суд. Клянусь соблюдать Кодекс Великой Семерки и не нарушать мыслей своих грехом хроновым. Клянусь беречь доверенный мне ключ даже при опасности для жизни моей, - произнес твердо, голос не дрогнул — что само по себе являлось хорошим знаком. Уверенность кандидата при произнесении клятвы при большом скоплении народа свидетельствовала об уверенности в своих силах, о силе, таящейся в невзрачном коренастом мужчине, по традиции укутанном в темно-серую мантию, скрывающую фигуру, капюшон только откинут. Среднего возраста, лицо крепко вылеплено, подбородок в меру решителен, нос — с небольшой горбинкой, глаза смотрят из-под чуть нависающих густых бровей. И лыс господин Благовест, череп совершенно гладок. Руки во время клятвы держал спокойно. Лишь уступив место кандидату в Маршаллы, и сойдя с возвышения, нервно сглотнул, да и то так, что заметил только Прим, который вновь совершил невероятный, с точки зрения этикета и прежних правителей, поступок: чтобы подбодрить нового кастыря, он едва заметно улыбнулся и кивнул. Ободренный новоиспеченный Магистр успокоено прошествовал на свое место.
Димир де Балиа, коренной житель Ведска, был похож на своих одногорожан, хотя кровь весовщиков скрадывала некоторые черты. Среднего роста, жилистый, неторопливый и рассудительный. Лицо такое, что каждый вроде бы где-то видел, но на первый только взгляд, а потом и не вспомнишь, кто такой — неприметный такой мужик. Руки — с широкими ладонями; крепкими, длинными пальцами, способными на ощупь определить монета какого достоинства и года выпуска лежит в кармане у соседа, да так, что этот самый сосед и не заподозрит, что в карманах у него гостит кто-то. Парадная черно-красно-белая одежда клана подчеркивала крепкую фигуру. Узкие рукава черного камзола обтягивали мускулистые руки так, что, казалось вот-вот и ткань не выдержит. Алые узкие штаны облегали ноги, способные много дней идти по следу. В общем, крепок, вступающий на пост господин Димир, крепок и спокоен. Клятва его, произносимая глуховатым голосом человека, не привыкшего много болтать, не менялась уже много веков:
- Клянусь отцом Весом, что меч мой не обагрит невинная кровь, что нет суда без доказательства, что мошна моя будет полна лишь честно заслуженных монет, что чаши весов правосудия никогда не качнутся под влиянием чужой благодарности, мнения, или угроз. Клянусь, что повязка на глазах моих будет крепка и справедливость коснется любого — будь то кастырь, кровник или свободнокровый гражданин, богатый или бедный, - развернулся, и строевым шагом покинул возвышение, на которое незамедлительно взошел Прим.
- Уважаемые граждане Мира! Приветствуйте новоизбранных верховных кастырей!
Бабахнули невидимые отсюда пушки и с высоты на зрителей посыпались конфеты, мелкие монетки, блестящие ленты, разноцветные бумажные мелкие кружочки. Толпа взревела от восторга, дети принялись собирать конфеты, путаясь под ногами. Прим добавил:
- Ныне состоится вручение ключей господам кастырям, после которого они немедленно приступят к своим обязанностям. На всех площадях Блангорры для жителей и гостей столицы установлены праздничные столы с обильным угощением. Фонтаны будут лить вино в честь нашего будущего до полуночи. Совет верховных кастырей удаляется во Дворец для введения Маршалла и Магистра в курс их обязанностей. Вы же, люди добрые, празднуйте!
Последние слова правителя утонули в бурных рукоплесканиях. Народ повалил через открытые выходы на площади Блангорры, чтобы соответствующим, в их понимании, образом отпраздновать великое событие. Ближе к закату улицы и площади будут полны подвыпившими и пьяными в дымину — искренне верящими, что они на славу отметили избрание кастырей.
Зрители почти все покинули галереи, лишь небольшие кучки толпились возле выходов, договариваясь, куда отправятся праздновать. Кастыри стояли возле Примов, негромко переговариваясь друг с другом, ожидая, когда все места опустеют и можно будет пройти и им. По традиции, правители и верховные кастыри не должны покидать место сборища, до той поры, пока оно совершенно не опустеет. Маршалл и Магистр молчали, они пока и не знали, что и сказать, слегка оглушенные великой честью. Никто из кастырей поначалу не обратил внимания на раздающиеся откуда-то сверху звуки – кто-то оглушительно хлопал в ладоши, явно пытаясь привлечь внимание. Аплодисменты слышались все громче, пока, наконец, Ди Астрани не поднял голову и не посмотрел вверх, на самую высокую трибуну, где темнело чье-то одеяние. С грохотом опустились металлические заслонки, заменяющие двери, и весь Совет оказался в ловушке. Аплодирующий мягко спланировал вдоль рядов вниз. Только что был наверху, а через мгновение – вот он стоит рядом.
- Браво, господа! Брависсимо! Я восхищен! Восхищен вашей скоростью и решительностью! Вы заменили моих дорогих – Скаррена и Торнвальда, и думаете, что эти бездарные пешки из провинции смогут быть лучшими, чем были они? А как же военный опыт, а как же стратегическое мышление г-на Торнвальда, из почтения к вам не буду называть его фамилию! Как же его гениальное умение тщательного планирования? А как легко вы расстались с Скарреном, эээх – ну тут ясно, он посмел зарабатывать там, где вы не решались, и слишком полюбил этим маленькие блестящие кружочки. Он бы смог вам казну заполнить так, что через стены полился бы золотой ручей – дай вы ему волю. Подумаешь, драконами стали, вот делов-то. Мобильнее были бы. Шасть – тут правосудие учинил, другой – шасть и земель еще завоевал – там, за Дикими поселениями Зория не заканчивается. А уж он один мог бы теперь целое войско заменить. Мельчаете.… Недальновидно вы их прогнали, вам же еще со мной враждовать,- поцокал осуждающе языком.
Темнобородый, незваным явившийся на праздник, ерничал, насмехался, играл словами, восхваляя отвергнутых, прошелся по моральным и внешним качествам всех присутствующих – никого не пропустив. Сидел он теперь рядом с возвышением, прямо на песке арены. Примы с интересом разглядывали своего вечного врага, доставшегося по наследству и до этой поры ни разу еще не встреченного лично. Совет молча встал перед правителями, загораживая их. Маршалл, бледный от волнения, стоял впереди всех, вцепившись в меч, который почему-то никак не хотел покидать ножны, зацепившись за что-то. Хрон расхохотался, заметив его тщетные попытки:
- Что вояка, уж и доверие оправдать хочешь? Что, среди де Балиа уже нет никого постарше, кто тебе может услужить, а, Прим? Юнцов безусых на должности ставишь, чтобы ими было сподручнее вертеть?
Прим решил, что пора как-то реагировать:
- Приветствую тебя, темнобородый. Что тебе нужно так сильно, что ты осмелился заявиться сюда?
- О! Здрав будь и ты, правитель! Я не думал, что ты снизойдешь до приветствия, и решил опустить официальную часть! А еще подумалось мне, что вместо тебя двойник пожаловал – зачем самому-то утруждаться перед чернью речи толкать. А ты хорош – осмелился сам тут быть и заговорить со мной! Да и пресветлая супруга твоя пусть здравствует, она все также хороша! Добрейшим кастырям тоже привет, а то обвинят меня в плохом воспитании, - небрежно махнул ручкой в их сторону.
- Теперь тебя в другую сторону понесло. Отвечай, темный, зачем пожаловал?
- Уух, какой ты грозный, ууух, какой ты скорый. Даже выпить не предложишь? Нет? Да и не очень-то и хотелось… У вас тут и пить нечего. Ладно уж, если вам так некогда, что вы даже поболтать не хотите – мне нужен твой ключ. Твой, господин Прим. Иначе… Посмотрите наверх.
Кастыри и Примы задрали голову и ужаснулись – над Блангоррой кружила та самая крылатая Семерка драконов, о которой им не так давно поведали дети. Хрон продолжил:
- Сейчас их видите только вы, такой вот нехитрый фокус. Но, если ты не отдашь мне ключ, они станут видимыми всему Миру, и по моей команде разгромят всю вашу столицу к моей матушке – ну или как вы там выражаетесь. Вы все здесь у меня в ловушке, никто из вас отсюда не выберется, а страна твоя без своих нянек мигом развалится. Дикие набегут, я уж не сочту за труд, шепну им, что можно у вас тут неплохо поживиться.
Каким бы ни было решение Прима, оно ставило их на колени. Отдаст ключ – они не смогут открыть Блангоррскую башню, не отдаст – и открывать нечего будет. В том, что эти летающий ящерицы способны испепелить тут все, они не сомневались. Прим не раздумывал долго – с мягким шлепком упал на песок небольшой ключ, сделанный из светлого металла:
- Забирай. Если это все, что ты хотел. Отзови своих ублюдков и открой немедленно двери. После – покинь нас. Общаться с тобой далее – не входит ни в наши планы, ни в наши желания.
К удивлению собравшихся, Хрон, схватив ключ, повиновался. В момент его исчезновения, со страшным скрипом открылись заслонки, и вломилась дворцовая стража, рассыпалась по арене, окружив Совет плотным кольцом, убедились, что никто не пострадал. Капитан охраны, неторопливо осмотрел то место, где сидел Хрон, пожал плечами и доложил:
- Как только зрители вышли, мы подошли к дверям, чтобы сопроводить Совет во Дворец. Двери захлопнулись. Мы пытались их открыть, выломать – они не поддавались. Вас не было слышно.
Прим успокоил капитана, приказав не спускать глаз с Совета, пока будут добираться до Дворца. Оказавшись под прикрытием дворцовых стен, Прима распорядилась приготовить гостевые комнаты, а Прим предупредил кастырей, что не следует покидать замок, предложив временно переселиться сюда и вызвать к себе близких – чтобы темнобородый не смог манипулировать жизнями тех, кто был им дорог. Получив согласие кастырей, правители сделали необходимые распоряжения. Потом предложили Совету отобедать, потому что время трапезы уже давно миновало. Праздничный обед в честь новоизбранных кастырей, выглядевших растерянными от случившихся событий, развивающихся в таком быстром темпе, несколько запоздал, но теперь был еще более желанным. Вызвали Селену, Лентину и их шумную команду. Кастыри из других городов уже проходили в малую парадную.
Гости и хозяева отправились в малую парадную обеденную. Селена и Лентина переглянулись – если это малая, то какая же тогда большая… Малая парадная обеденная находилась в светлой комнате, стены которой богато инкрустированы драгоценными породами деревьев, состыкованными так искусно, что, казалось, стены переливаются – от темного к светлому. Потолок, высоко над головами, поднимался стеклянным куполом. Редкие породы благоуханных карликовых деревьев, составленные живописными группками, произрастали в изобилии в деревянных кадках. Стол, роскошный, благоуханный, изобильный – за него можно было усадить раза в четыре больше народу, чем было сейчас. О поваре бывшего Магистра ходили легенды, а он был лишь учеником дворцового повара Примов. О нем легенд не было – он слыл божеством среди мирских поваров. Его рецепты стоили бешеного количества монет, блюда, приготовленные им, никогда не повторялись. Его мало кто знал в лицо – кроме его подчиненных. Сейчас в торце стола стоял невысокий, пухловатый человек, в белоснежном халате и поварском колпаке – таком жестком от крахмала, что можно было только удивляться, как он не порезал себе голову о края его. Когда вошли Примы, первыми среди всех и прошли к своему месту, повар приподнял колпак, склонился, поздравил новоизбранных, пожелал всем приятного аппетита и удалился. Без лишней спешки и раболепия.
Стол поражал великолепием: сервирован так, что никто не почувствовал ни малейшего неудобства – у каждого были те предметы для приема пищи, к которым они привыкли. Изобилие и разнообразие блюд – особым способом приготовленное мясо; овощи, фрукты – лежащие целиком в вазах из тончайшего стекла или нарезанные прихотливо и приправленные различными специями и заливками в гигантских салатницах; десерты, торты. Напитки алкогольные и освежающие – налиты в высокие кувшины, столь мастерски выполненные из различных материалов, что некоторые казались огромными плодами, некоторые – ягодами, исторгающими свой сок. Первый тост был поднят Примом, который поздравил новоизбранных, и пожелал им достойно исполнять обязанности на тех постах, которые они теперь занимают. Потом правитель подошел к Магистру:
- Уважаемый господин Благовест, Магистр волею судеб. Обстановка ныне такова, что на долгие речи нет времени. Ключ, который я вам передал, прошел очищение от предыдущего владельца и от всей скверны, которую принесло его правление. Будьте мудры, последовательны и радивы. Любите касту, которой правите, уважайте все народы Мира и Зории. Не поддавайтесь на происки темнобородого, вы сегодня уже лицезрели его и знаете, на что он способен. Предлагаю вновь наполнить бокалы и выпить за Магистра, - последние слова Прима прозвучали эхом, отраженным от стен.
Магистр Юлиан невозмутимо поднял свой кубок, пригубил и под одобрительные взгляды поставил на стол. Так же спокойно принял из рук Прима ключ пастырей, согревшийся от тепла рук правителя, крепко сжал его, оставляя свои отпечатки. Прим едва заметно кивнул достопочтенному Голдману, полностью соглашаясь с его выбором. Малопьющий и спокойный новый кастырь резко контрастировал с грубовато-эмоциональным Торнвальдом, который к тому же любил пирушки, заканчивающиеся на рассвете.
Последовала очередь Маршалла. Димир был так молод для назначения, что это сейчас бросалось в глаза.
- Уважаемый господин де Балиа, Маршалл волею судеб. С момента последнего тоста обстановка у нас не изменилась – посему и вам долгие речи выслушивать не придется. Ключ, который я вам передаю, прошел очищение от предыдущего владельца и от всей скверны, которую принесло его правление. Будьте мудры, последовательны и радивы. Любите касту, которой правите, уважайте все народы Мира и Зории. В силу вашей юности, предостерегаю вас от излишней горячности и чрезмерной уверенности в своих силах. Берегите себя, не пренебрегайте советами старших и живите долго. Да благоволит Семерка к Маршаллу!
И снова эхо умножило здравицу. Маршалл, взявший себя в руки, отпил немного из кубка и склонился в благодарном поклоне перед собравшимися. Ключ принял с достоинством, приложил к губам, глазам и сердцу, склонился вновь. Ключи, которые сейчас были вручены, успели изъять из жилищ прежних владельцев. Прим сам срочно провел процедуры очистки, и теперь они обрели новых владельцев. Трапеза продолжалась – гости и хозяева чувствовали себя настолько комфортно, каждый был на своем месте, что заканчивать праздник не хотелось. Ди Астрани заметил, что Димир де Балиа не сводит горящих глаз с Лентины, и легонько пнул под столом свою кровницу, показывая глазами на юного Маршалла. Девушка усмехнулась, едва заметно прошептала:
- Да что вы, мы же с Селеной и мальчишками ожившие легенды. На нас пялятся все, кому не лень, с тех пор, как мы во всеуслышание объявили о своей принадлежности к клану астрономов.
- Не глупи, девочка. Уж такой старый астроном, как я, отлично видит и на небесах и в сердцах.
Девушка хмыкнула. Праздник подходил к завершению. Прим оглядел столы и, заметив, что все уже насытились, даже прожорливые в силу своего возраста мальчишки моргают сыто и сонно, не в силах больше проглотить ни кусочка:
- Что ж, друзья мои. Предлагаю час на отдых, а затем собираемся в зале Совета и, наконец, закончим подготовку тех, кто вскоре отправится в путь.
Ди Астрани подмигнул своим кровницам и затерялся в небольшой толпе — по окончании праздников возле выходов почему-то всегда образуются такие небольшие заторчики, даже если выход широк и народу мало.
Разошлись по комнатам. Отдыхали только дети — сморенные непривычными церемониями и обильным обедом они заснули, кто где улегся. Лентина и Селена уселись рядом с камином, наслаждаясь теплом, разговаривать не хотелось, сидели, молчали, глядя на танцующие языки пламени. Дети едва слышно посапывали во сне, было тихо и мирно. Час быстро заканчивался, и снова нужно было идти. Девушки решили не будить детей, чтобы они хорошенько отдохнули перед тем испытанием, которое предстоит им, возможно, уже сегодня. Неслышно открылась дверь, в нее заглянул Ди Астрани, кивнул — пора.
Новоизбранным рассказали последние новости, начиная с того, почему их так спешно призвали на столь ответственные посты. Но удивлен оказался только Маршалл, отец Благовест молча кивнул, продолжая сидеть с непроницаемым лицом, потом решил высказаться:
- На исповедях наслушаешься всякого, и, если говорить об этом мы не можем, то выводы делаем верные. Не один и не два прихожанина рассказывали о страшных летающих зверях, похищающих детей, некоторые сознавались в грехах, которые навевал их вид. Сладострастие, гнев, зависть, чревоугодие, уныние, гордыня и жадность – слабые духом склоняли головы перед детьми Хрона и начинали следовать своим порочным страстям. Среди пастырей слова Большого Проклятия известны так же хорошо, как и повитухам. Давно уже отправлены были гонцы к предыдущему Магистру. Да только, наверное, ни один не донес своих вестей до Совета. Посему приношу свои глубочайшие извинения за предателя Торнвальда и надеюсь своим верным служением загладить вину клана перед Миром.
Речь, произнесенная Магистром, произвела благоприятное впечатление. Посовещавшись пару-тройку часов, решили, что все остается, как решили ранее: в Квартиты отправляется Эйб; в Елянск — Вальд, в Турск — Селена; в Ведск — Марк, в Ящерино — Мирра, в Зордань едет Кир и Лентина. По прибытии немедленно нужно было отыскать местных астрономов, кастырей и с их помощью применить ключи, если все пройдет благополучно – отправить голубя и спешить самим обратно. Блангорра остается Приму и Ди Астрани.
В дверь постучали: охрана доложила, что вернулись разведчики, заблаговременно отправленные Примом проверить, проходимы ли пути, означенные на картах. Ходы проверяли весовщики, они вошли — перемазанные глиной, паутиной. Разведчики доложили, что пути вполне проходимы, только вот есть такое замечание — они работают только в одну сторону — вернуться этим же путем не получится. Блангорра расположена на холмах, и повозки, стоящие на металлических гладких узких дорожках, легко будут двигаться от нее, а обратно подняться не смогут. Механизмы, приводящие повозки в движение, прикреплены к днищам, выведены из строя жучком, хотя впервые встречаются такие повреждения в металле — словно короеды выгрызли древесину. Прим печально кивнул — знаем мы этих короедов — хроновых детищ. Члены Совета, не сговариваясь, повернулись к девушкам. Первой молчание нарушила Лентина:
- А что вы разглядываете нас, словно первый раз увидели? Или есть астрономы, которые нарушают слово? Даже среди этих летающих ящериц нет ни одного из нашей касты – нет, не было и, надеюсь, не будет среди нас тех, кто отступался от своего обещания, лишь потому, что может не вернуться. Пойдем мы, не передумаем. И дети пойдут. Только за каждую царапину на их коже, за каждую слезинку, пролитую во время этого пути, мы спросим потом — спросим с того, кому не повезет остаться в живых. И тех, кто пойдет сопровождающими, выбирать будем мы, - выпалила все это, и рухнула на свое место, раскрасневшись от волнения и внимания.
Прим, не отрываясь, разглядывал Ди Астрани, в этот момент похожего на довольнющего кота. Кастырь астрономов теперь был непреложно уверен в том, что его кровницы, его фаворитки — те самые, с неразбавленной, горячей кровью первого звездочета. А юный Маршалл вновь не сводил глаз с той, которая казалась такой обманчиво мягкой.
Селена продолжила речь кровницы:
- После того, как выберем сопровождение и снаряжение — мы должны выступать. Ждать больше нечего и некого. Если вы говорите, что возвращаться надо будет пешком, а это ох как не близко — откладывать и вовсе нельзя.
Прим кивнул, члены Совета тоже были «за». Отправку ключников и сопровождающих назначили на утро, которое уже вскоре должно было наступить – со всеми этими празднованиями-советами никто и не заметил, что давно наступила ночь. Астрономы и Совет поспешили выбирать сопровождение. Кандидатуры сначала предлагал кастырь купцов, достопочтенный Януар, потом с ними беседовал Совет, потом Примы, и, в последнюю очередь — Лентина и Селена. С каждым ключником отправлялись двое сопровождающих. Каждого ключника напутствовали Примы — по отдельности друг от друга. Что они там им говорили — не известно, только выходили из покоев правителей – всем ключникам была оказана неслыханная честь, они могли побывать в святая святых немногочисленного клана Примов – бледные, с крепко сжатыми губами.
Сборы и подготовка заняли больше времени, чем планировалось. Поэтому в Часовую башню Блангорры ключники вернулись, когда уже снова стемнело. Примы, Совет — все сопровождали их. Ди Астрани с тяжелым сердцем провожал своих кровников — если с ними что-то случится, клан астрономов никогда уже не сможет возродиться — только если вдруг где-нибудь еще отыщутся женщины их крови. Но это будет уж совсем очевидным чудом.
А сейчас дети, девушки и их сопровождавшие спускались по очереди в непроглядную темень тоннеля. Последней в тоннель заходила Мирра, повернулась и улыбнулась своей светлой улыбкой — маленький воин, такой хрупкий. Прима не выдержала, отвернулась. Мирра помахала:
- Прощайте!
Януар поправил:
- Не прощайте, а до скорого свидания! Мы с тобой еще караванами править будем! Удачи всем! - выразив всеобщую мысль.
Дальше с путниками могли спуститься лишь Ди Астрани и мать Оливия, дать последние указания и удостовериться в том, что отправка прошла успешно.
Винтовая лестница была столь узка, что идти приходилось друг за другом, крепко держась за перила. Ступени, в былые времена изготовленные из крепкого дерева, теперь подгнили, где-то стали совершенно трухлявыми, впередиидущие сильно рисковали оказаться внизу раньше, чем планировали. Впрочем, спуск прошел вполне удачно, репутация древних каменщиков в который раз оправдала себя – их строения пережили века. Дойдя до конца лестницы, путники обнаружили, что среди пыльной паутины, каменных обломков, дохлых грызунов в полумраке, рассеиваемом факелами, поблескивают металлом узкие дорожки, на которых стоят небольшие повозки, как и было сказано – размером только-только, чтобы троим-четверым уместиться с поклажей. Металлические дорожки разветвлялись от единого центра на шесть веток. Хотелось надеяться, что и все остальное будет на месте — так же, как и на схемах. Перецеловались на прощание. Расселись, разместились, уложились. Мать Оливия благословила всех. Последние напутствия, последние пожелания. Ди Астрани нажал выпуклый камень, на котором значилось «Пуск» - каменщики любили все делать основательно, так, чтобы и постороннему было ясно — на что нажать и что за этим нажатием последует. Дорожки вели под уклон, повозки довольно быстро набирали скорость и вскоре исчезли из виду. В полумраке блеснула белая ладонь Селены, которая была в последней повозке. И все, пропали из вида.
Астроном и повитуха почувствовали себя осиротевшими — словно это их дети покинули родной дом, уносясь вдаль. Постояли, вслушиваясь. В тоннеле вновь воцарилась тишина, как и долгие годы до этого. Вздохнули и пошли выбираться. Ключникам предстояли дальние края и неизвестность, а им следовало возвращаться и выполнять свои ежедневные обязанности, сделав вид, что ничего не произошло, что все в порядке. Лишь наедине с посвященными и с самими собой, тревожась за тех, кто стал дороже любого кровника. Мучаясь долгими бессонными ночами, спрашивая себя, а нельзя ли было поступить как-то иначе, не отправляя этих храбрых, но таких беззащитных детей и их матерей на вероятную гибель. Сопровождающие, отправленные с ними — это мужчины, закаленные долгими путешествиями и битвами, но смогут ли они сберечь самое дорогое, что оставалось в Мире? Ключники — они такие хрупкие.
Металлические дорожки развели путников в разные стороны, и они едва успели прокричать «до встречи» друг другу. Ключники сидели молча, скорчившись на дне самодвижущихся повозок. Охранникам тоже было не до разговоров — они озирались по всем сторонам, стараясь заприметить опасность заранее и успеть защитить своих драгоценных попутчиков. Но ничего не происходило, и вскоре бдительность притупилась, и они уже не вглядывались во мрак, царивший по сторонам, до боли и рези в глазах. Путешествие проходило на редкость спокойно — повозки мчались по металлическому пути практически беззвучно, лишь на стыках едва слышно постукивали, кое-где на проносившихся стенах светились слабым светом гнилушки, паутина рваными пыльными лохмотьями задевала лица, свешиваясь с потолка. Пещеры, в которых были проложены пути, то сужались, то расширялись, иногда повозке едва хватало места, чтобы проскользнуть, а иногда же стен не было видно в окружающем полумраке. Воздух был, в целом, сносный, лишь кое-где попахивало мертвечиной — звери попадали в разветвленные тоннели и не могли выбраться, иногда попахивало пылью и нагретым металлом — когда поднимались повыше к поверхности. Пока ни разу ни на одном ответвлении не попадалось открытого пространства.
Глава 15.
Турск. Возвращение.
Селена сидела на некоем подобии деревянной скамейки, обняв колени. Опять одиночество, попутчики – чужие, которые возможно, потом станут близкими, но не сейчас. Сейчас сердце рвалось на части от тоски – перед глазами все время маячили лица детей – Вальд, Кир, Эйб, Мирра, Марк – какими они запомнились. Вертелась перед зеркалом Лентина, собираясь на праздник. Словно от каждого из них к ее сердцу шла ниточка-шелковинка и теперь, по мере того, как они все удалялись друг от друга, эти ниточки растягивались, становясь все тоньше. Скоро наступит момент, когда нити порвутся, и место разрыва будет долго кровоточить, напоминая постоянной болью о тех, кто покинул тебя. Долго сидела Селена неподвижно, не было желания даже шевелиться, потом решила, что раскисать нет времени. Запретила себе думать о Лентине и детях.
Девушка достала схемы, покрутила их так и сяк. Крути — не крути, а ехать еще достаточно долго. На поверхности давно уже наступила ночь, следовало отдохнуть, хорошо еще дорога сама двигалась под ногами, сокращая расстояние. Ее попутчиками оказались близнецы-весовщики. Селена решила познакомиться с одними из многочисленных де Балиа, которых звали так же, как первых детей Веса — Прокл и Перикл. Высокие, крепкие, сероглазые, с шапкой темных кудрей. От них веяло затаенной опасностью и силой. Немногословные, сторожкие — таких стражей еще поискать следовало. Селена порадовалась про себя, что вроде бы не ошиблась с выбором, предложила братьям перекусить. Немудрящий ужин проглотили в полном молчании, потом братья разделили дежурства. Тот из братьев, чья очередь была отдыхать, немедленно завернулся в одеяло и прикорнул в углу, заняв почти половину повозки. Селена усмехнулась про себя — ей предстояло еще раскусить близнецов — кто из них кто, и каков он в деле. Не к месту вспомнилось ее прозвище, данное Дикими. Жена Салима, Фатима, как-то в сердцах обозвала, да потом и прилипло: камень-девка. Иногда так ее и звали: «Эй, камень!». Усмехнулась, что у камней бывают сердца, оказывается. Ее сердце сейчас разлетелось на части и следует за каждой повозкой, а еще части остались в Блангорре и Турске, в который ее снова ведет тропа жизни. С этой мыслью уснула, прикорнув в уголке. Спала крепко, без сновидений — сказывалось напряжение, в котором пребывала все эти дни, с того самого момента, как их шумная компания вошла к Примам и заявила о себе. Сейчас вроде бы беспокоиться было не о чем и можно расслабиться, от нее ничего не зависело, вот и спалось.
Проснулась, когда братья менялись, один заступил на смену, а второй, завернувшись в еще теплое одеяло, улегся отдыхать. Щеки Селены были мокрыми – плакала во сне. По расчетам выходило, что в Турск прибудут через два дня, а еще пока не закончился один. Селена считала, что ей достался самый безопасный участок. Подумаешь, Турск, вот же недавно там были, тишина и благолепие кругом. Немного тревожно было за Аастра, ну да он не первый год там живет, не должно с ним ничего приключиться. А если Хрон лапу приложит — так ничего не попишешь с этим, и не поделаешь. Поэтому про это лучше и не думать, чтобы беду не накликать. Проснувшись, девушка некоторое время раздумывала, где же сейчас ее мальчик путешествует — путь в Елянск, который находился рядом с Турском, должен был пролегать неподалеку. Конечно, ни докричаться, ни увидеть его хоть одним глазком не получится. Можно было только молиться и гадать, как все закончится. Селена почувствовала, что надо бы естественные потребности удовлетворить — и как это умудриться сделать незаметно для братьев и не останавливая повозку, как вдруг их дорожка оборвалась — все-таки время не щадит даже то, что строилось на века. Металлическая колея исчезла из виду, и им еще сильно повезло, что они не мчались под уклон а, разогнавшись на предыдущих участках, ехали по относительно ровной поверхности. Повозка замедлилась, покачнулась и рухнула, скатившись. Спящий брат моментально проснулся, и, схватив девушку в охапку, выкатился из повозки. Бодрствующий близнец упал следом, вытаскивая их поклажу. Селена дрожащими руками ощупала ключ, облегченно вздохнула — цепочка на которой он висел, оказалась крепкой. Тот из близнецов, который не спал, встал возле повозки, огляделся, почесал затылок, позвал брата:
- Прокло, пойдем-ка, это сооружение перетащим, вон дальше пути есть. Немного тут порвалась дорожка. Ну да ничего, - подмигнул Селене, - Не боись, девушка, выведем тебя, куда надо, в лучшем виде. Даже если таратайка наша с путей сойдет, мы тебя на себе по очереди нести будем.
«Ага, - подумала Селена, - вон тот, который повеселее, это и есть Перикл, он командует обычно. А Прокл — молчаливый, посильнее будет. Вот я вас и вычислила». Спросить напрямую братьев, кто из них кто — не позволяла гордость, хотелось проверить себя.
…По мере того, как ключница и ее спутники приближались к Турску, Аастром овладевало странное беспокойство — в голове горячечно билась одно и то же слово: Селена, Селена, Селена, Селена. Предчувствие, которое никогда не обманывало, и сейчас пыталось что-то рассказать, только на непонятном языке: что Селена? Что-то с ней случилось, она будет здесь или думает о Турске? Непонятно было такое предчувствие. На закате, наблюдая за небом, Аастр обнаружил в стороне заходящих солнц захватывающее зрелище — в багрово-синем, как свежий кровоподтек, ночном небе летали те самые, о которых недавно столько слышал – драконы. Хотя они были прокляты, но их полет выглядел таким необычным и прекрасным. Человеческое око не застало тех времен, когда собратья этих тварей, менее разумные, кишмя кишели в небе Зории. Сейчас же, от полета этих гигантов, парящих в небе, захватывало дух. Аастр заглянул в телескоп, и увидел драконов так близко, что хотелось протянуть руку и ощутить чешуйчатую кожистость их крыльев. Да, старый звездочет, несомненно, знал, что ничего хорошего они не принесут ни Миру, ни Зории, но его душа, душа прирожденного исследователя тянулась к этим неизученным зверюгам, пусть и смертельно опасным. Чутье подсказывало ему, то, которое пело грустные песни о Селене, что его последние деньки уходят. И хотелось напоследок совершить нечто такое, что запомнится, и будут потом о нем рассказывать: вот был старый Аастр из Турска, так вот он... А дальше поведают о его подвигах, ну или исследованиях или еще о чем, что еще нужно успеть совершить.
…Братьям пришлось немало повозиться, чтобы перетащить повозку через разрыв и снова водрузить ее на металлическую дорожку. В царящем полумраке это сделать было совсем непросто. Селену усадили возле кучи их пожитков, якобы охранять их, ну да – от кого? Слышно было, как где-то равномерно капает вода, рядом прошуршал какой-то неизвестный зверек. Вдруг раздался металлический лязг — повозка встала на дорожку, постояла-постояла и развалилась на куски. Селена вздрогнула и ахнула от неожиданности. Их путешествие перестало быть прогулкой. Что тому было виной — теперь и не узнаешь, хроновы ли происки или просто время разрушило древесину. Теперь нужно было спешить, надеяться только на свои ноги и на попутчиков, которые найдут выход и выведут туда, куда следует, не свернув и не повернув обратно. А еще хотелось верить, что всем остальным достались более крепкие средства передвижения – особенно тем, кому ехать дальше. Братья, перемазанные пылью и смазкой, постояли над развалиной, рассеянно почесывая курчавые затылки. Потом плюнули, подошли к девушке, Прокл молчал, как обычно. Перикл велел разбирать поклажу, разделил все на троих, Селене достался самый маленький рюкзачок, но самый ценный — там были спички, соль и то, что упаковала мать Оливия для лечения разных ран и хворей, которые могут приключиться в дороге.
Нагрузились и пошли, хорошо еще, не нужно выбирать куда идти — металлическая дорожка по-прежнему тускло отсвечивала, гнилушки на стенах указывали, куда ведет их путь. Прокл шел впереди, потом Селена, замыкающим был Перикл. Понемногу завязалась беседа. Весовщикам было жутко интересно, как и всем остальным мирянам, откуда, из каких таких далей объявились легендарные девы. Перикл заявил, что до того, как они с братом стали интересоваться девицами, они думали, что у астрономов не было в клане женщин, это потом добрые тиманти им растолковали, что как раз у астрономов-то не могло не быть женщин. Иначе и астрономов-де не было. Селена подумала, странно все это — я ж с братьями одного возраста, но они еще без штанов бегали или даже и не родились, когда хронов Торнвальд меня продавал. И Аастр не так уж намного меня старше, а встретила его — старик совсем. Меня время не меняло? А что так, именно меня щадило? Да и у Лентины в истории неувязочка — она тоже из того времени, куда пропадала? Надо будет потом у Ди Астрани спросить, если вернемся.
Разговор то стихал, то завязывался вновь. Перикл объявлял, когда привал, когда спать ложиться. Селена начала чувствовать нарастающую панику — ее внутренние часы, которые никогда не врали, говорили, что их время истекает, что пора бы уже оказаться в Турске, а они еще неизвестно где, бредут в полумраке. Все чувства притупились, оставалось лишь идти вперед и они шли. Разговоров уже не затевали, берегли дыхание, пока впереди вдруг блеснул свет — они вышли за городской стеной Турска, неподалеку от въезда в город. Ну да Семь с ними. На радостях, что-таки пришли, опоздав совсем немного, братья заулыбались странными своими скупыми улыбками. А Перикл так и вовсю разошелся, потребовал, чтобы Селена их поцеловала — мол, если живые будем — можно хвастаться, что целовала их легендарная личность, а если помереть суждено — так и тогда знать будешь, что жизнь не зря прожил. Причем требовал, чтобы целовала их прямо сейчас. А то потом не догонишь или не допросишься. Селена звонко рассмеялась — все страхи пути рассеялись в сумеречном свете, обняла каждого из братьев и расцеловала. Когда ее губы соприкоснулись с губами молчуна Прокла, он почувствовала странное — словно каждая ее косточка стала мягкой, и она тает в объятьях этого молодца. Отшатнулась, посмотрела внимательно, Прокл стоял, виновато потупившись. Она поняла, что это было — не каждый день грозным весовщикам достаются поцелуи сказочных дев, а этому она, похоже, в душу запала не только своей легендарностью. Встрепенулась, закат торопил. Селена знала, что в тоннелях они провели времени столько же, как если добирались бы на повозке – как так получилось – новая загадка.
Нужно было искать Аастра. Заспешили к воротам в город, которые все также стояли открытые, как и в прошлый раз. Когда она и Лентина, убитые горем, прибыли сюда, чтобы выполнить свой, как они думали последний долг. Селена и весовщики прошли прямиком к прибашенному домику, Селена помнила, что Аастр жил там. Спешили так, что чуть было не прошли мимо старого астронома. Он сидел рядом с домом на зеленой лужайке, единственной во всем Турске, где еще сохранилось какое-то подобие упорядоченности и похожести на клумбу, здесь съедобные травки росли вперемешку с цветами. Аастр сидел и смотрел на них. Что-то очень похожее на ревность и боль полыхнуло у него в глазах и затихло. Теперь лишь безмятежный взгляд человека, привыкшего больше к созерцанию далеких звезд, чем к мирским удовольствиям и привязанностям, встретил их. Селена, вытерев набежавшие слезы, порывисто подбежала к кровнику:
- Я и не чаяла, что увижусь с вами вновь. Но вот — Семь привели к вам. Я пришла с ключом. Ваше послание доставлено Приму и нашему верховному кастырю. Примы и Совет благодарят вас за службу, за своевременность и точность. Я должна включить то, что запускается при помощи ключа. Прим сказал, что вы поймете без лишних объяснений. Как бы все это выспренно не прозвучало, - засмеялась, смех прозвучал в тишине, как колокольчик.
Аастр не без труда поднялся, захрустев старыми косточками, отвыкшими за долгие годы от резких движений. Предзакатные светила затемнили его изборожденное морщинами лицо какими-то странными тенями — глубоко залегшими под глазами, и мрачным контуром обвели лицо. Незнакомым и невыносимо печальным был старый звездочет, встретивший своих гостей на пороге в этот час. Селена моргнула — нет, лицо все такое же — близкое, родное, померещились эти тени в неверном свете.
- Благодарю Семерку за то, что позволила еще раз увидеть людей в конце пути. Селена, кровушка моя, веди гостей в дом. Дорогу ты знаешь. Перед тем, как увидеть твой ключ, позволь встретить вас, чем могу.
Аастр и гости вошли в дом. Селена почувствовала, что какая-то неведомая сила изменила здесь все. Если в первый визит их встретила лишь тоска и заброшенность, то теперь из темных углов на них пялились безутешная горечь и мрак, как после похорон. Старик засуетился. Предложил воспользоваться умывальней — воды, прогретой солнцами за день, хватит на всех.
- Умоетесь с дороги, усталость вас и покинет. Перекусим, тем, что есть и пойдем, свершать ваши великие подвиги.
Сейчас звездочет снова стал самим собой, словно сжал внутри себя пружину, которая помогает ему держаться. Но остроты слова не потерял и держался так, что Селена почувствовала гордость за то, что она одной крови с ним.
Первой умываться отправили ее. Освеженная и чистая до хруста, девушка шла по темному коридору к полуоткрытой двери в гостиную, в которой горел яркий свет. Подошла поближе, и вдруг нахлынул темный страх, почудилось, что за столом сидят драконы, а вместо Аастра — Хрон собственной персоной поджидает ее и тянет свои руки к ее шее, срывая толстую цепочку, разрезая порванными звеньями тонкую кожу и подхватывая падающий ключ. Остановилась, сдерживая дыхание, осторожно выглянула, прислушиваясь. Нет, показалось, за столом сидели ее спутники и кровник, потихоньку переговариваясь. В голове вновь промелькнуло страшное видение и исчезло. На столе горела дюжина свечей, ярко освещая углы, и тени темнели только от тех, кто находился в комнате. Вошла, поправляя влажные волосы, поблагодарила Аастра за заботу. Астроном усадил ее отдохнуть, пока братья пойдут отмываться, они погрязнее будут после возни с тележкой, которую пытались починить. Когда близнецы ушли, подсела поближе:
- Что вас тревожит, господин мой кровник?
- Селли, Селли. Коротки часы, которые мне остались. Хрон мне уже нашептывал, пока вы сюда шли, что я могу с ключом сделать, но не нашлось в его хронилищах ничего, что меня смогло бы прельстить. Тебя там нет и омолодить меня он не сможет, а если и сможет, то не нужна мне молодость такой ценой. Прошу лишь тебя, запомни меня таким, каким я тебе встретился. Что бы потом ни случилось. Прости меня, если вдруг обидел чем. Я, Аастр де Астр, никогда не нарушавший своего слова, обещаю помочь тебе.
Селена нахмурилась:
- К чему столько горечи, к чему такие высокие слова? Что с тобой?
Аастр горько улыбнулся:
- Не тревожься понапрасну, я хотел лишь тебе сказать то, что сказал и, кроме того — я любил тебя, тогда давно, когда в Турске еще цвели деревья, когда живы были твои родители, когда трудами наших кровниц и кровников здесь все благоухало и кипело. Я много думал о том, что случилось с нашим кланом, может быть, мы недооценили и мало любили вас, наших женщин, и так нас покарали за это? Твоим весовщикам я уже сказал, чтобы берегли тебя пуще жизней своих — и не потому, что ты можешь быть одной из спасительниц Мира, а потому что в тебе самой — целый мир. И они запомнили это, молчун поклялся, что тот, кто прикоснется к тебе со злобными мыслями, немедленно будет наказан. Я умру спокойно.
Подошел к девушке, взял ее лицо в сморщенные шершавые ладони, погладил по щеке, поцеловал гладкую кожу лба:
- Ты такая загорелая стала под всеми этим солнцами далеких путей. Не было нам судьбы закончить тропу вместе. Помни...
Бесшумно вошедшие братья смущенно закашлялись, прервав тягостное прощание.
- Мы уже того, помылись, - Перикл растерянно ковырял невидимую пушинку на полотенце.
Аастр снова преобразился, став хлебосольным хозяином большого дома, пригласил отужинать. Путники были в дороге недолго и не успели натерпеться лиха, не успели наголодаться, поэтому на еду особо не накидывались. А вот горячим напиткам воздали должное. В дороге пить приходилось воду из фляжек, предусмотрительно прокипяченную повитухой, которая велела употреблять только ее. Вот сейчас и наверстывали — выпили по несколько кружек вкуснейшего напитка из местных фруктов, которые не совсем одичали, потом еще запили травяным чаем. Пробовали рыбу, приготовленную Аастром собственноручно, понемногу отщипывали от того, от другого — чтобы не обидеть хозяина. Уходить не хотелось — так было уютно тут, рядом с горящими свечами, там – промозглая темень башни, и нужно кого-то спасать, куда-то спешить. Братья вспоминали смешные случаи из своей кочевой жизни, вернее вспоминал Перикл, а Прокл поддакивал, смущенно поглядывая на Селену, не забыв тот поцелуй, который задумывался, как шутка. У Селены глаза потихоньку смыкались под неторопливую беседу. Уложила руки поудобнее, примостила голову на краю стола, и сил нет шевельнуться. Уже совсем на грани сна, услышала где-то далеко-далеко детский крик. Ее мальчик, ее Вальд кричал, звал. Подскочила, словно на иголках — ее спутники и Аастр тоже склонились на стол, засыпая. Растормошила всех, самый хронов час — полночь пришла. Эээх заспали, заотдыхались.
Пора уже было. Аастр не стал даже прибирать, махнув рукой – что будет, то будет. Подхватились и пошли – идти недалеко, только оружие с собой взяли и факелы запалили. Вверх по ступеням, потом вниз, потом снова вверх и снова вниз — со счету сбились уже, дыханье стало горячечным и вырывалось сквозь стиснутые зубы, воздуху стало не хватать. Аастр же несся, словно молодой — ему не привыкать было по лестницам бегать, тут он фору любому даст, это тебе не ровная площадка. Все, добрались. Астроном потянул какую-то малозаметную ручку сбоку двери, покрытой пыльной паутиной и дверь распахнулась. Селена поморщилась — она терпеть не могла пыль и пауков, а тут и то и другое — в изобилии и, похоже, на всем пути, тьфу ты. Стиснула зубы и полезла. Шли в том же порядке, только самым первым теперь был Аастр. Спустились еще немного вниз и, осветив факелами, увидели то самое, ради чего они пришли.
Металлическая трубка, в человеческий рост, толщиной с голову взрослого мужчины, ее не тронуло ни время, ни заткали пауки, ни единой пылинки не было на очень гладкой поверхности. Трубка эта помещалась на металлическом же постаменте, в котором виднелась скважина для ключа. Селена шагнула вперед и... Время остановилось, неподвластное Семи. Девушка замерла с поднятой к шее рукой. Окружающие звуки стихли, в ушах заклокотала кровь. Сквозь звук крови, шумящей в ушах, она услышала далекую-предалекую песню, ту, которую слышала в детстве, а потом больше никогда — этот нехитрый мотивчик любила напевать ее мать, когда возилась на кухне. Особенно, когда что-нибудь пекла, для своего многочисленного семейства, в котором не делали различий ни для кого, свободнорожденные имели такие же права и их также ругали за провинности, как и членов каст. Мотив становился все громче и ближе. И вот он — владелец мрачных хронилищ, темнобородый похититель ушей, явился Хрон собственной персоной, напевая:
- Здравствуй, здравствуй, дитя мое. А что это ты здесь, в компашке с этим стариком и мужланами с весами? Что тебе делать с ними, какие у вас могут быть общие дела? Пойдем, пойдем, моя милая. Твоя подружка давно уже кафэо попивает в моих чертогах. Да и пацаны ваши у меня — вот же сорванцы. Кир гоняет Вальда, и песни орут на два голоса, тоже кафэо по рюмашке успели урвать, пока мы отвернулись. Ну что же ты, звезда моя ясная, думать будешь или давай мне эту безделицу и пошли.
Сказал и отвернулся, протягивая руку, словно знал, чем все закончится, скучающе так ждал. Потом снова повернулся:
- Селли, детка, я прекрасно знаю, что ты думаешь. Тебе к сыну и друзьям охота поскорее попасть. Но ты не можешь слово нарушить. А давай, я у тебя его отберу — железяку эту ненужную, ты только позволь мне прикоснуться к твоей мягкой, нежной, такой свежей шейке. Они же тебе навязали, что ты должна Мир спасти. Да кому он нужен, Мир этот, разрушать его. Я потом где ушками разживаться буду, а? Молчишь? Вот то-то и оно. А кончится твое время, зачем тебе и подавно этот скучный Мир, зачем тебе Семерка с их трепотней вечной? У меня для такой красотки, как ты — только все лучшее. Мужчины самые сильные, самые мужественные – я не ревнив, можешь себе хоть сколько из завести, у меня и советчица для тебя есть — доченька моя, она в мужиках разбирается, будь здоров; напитки, меха, драгоценности, кушанья. Все, что пожелаешь. А хочешь, будешь единственной владычицей моего сердца, будешь сидеть рядом со мной вечность, и красота твоя останется такой же, а то и расцветет. Я даже обручусь с тобой – и будем жить так долго и счастливо, что ты и представить не можешь. Сын твой всегда будет в безопасности рядом с тобой. Что еще нужно женщине и матери, а, звезда моя? Мне приходится ждать, хотя я готов на вечность для тебя, - и снова этот сводящий с ума мотивчик, напеваемый теперь его хриплым низким голосом, от которого из ушей начала сочиться каплями кровь. Селена отступила на шаг, глядя прямо перед собой невидящими глазами, в голове непрерывно звенело, и лишь одна мысль «Кир не говорит и не может петь» - билась в голове. Селена обошла братьев и, уже было шагнула вперед, когда Прокл схватил ее за плечо, больно сжав своими ручищами. От боли она пришла в себя, глянула вперед и закричала от ужаса — прямо под ногами зияла тьма, полная кишащих и шелестящих пауков, веками плодящихся тут в темноте. Прокл озадаченно уставился на нее, потом, переглянувшись с Аастром, легонько ударил по лицу — Селене показалось, что она столкнулась со стенкой, ойкнула потихоньку и упала бы прямо туда, куда шагала, если бы весовщик не подхватил ее. Сгреб на руки и отошел подальше от провала. Аастр еще в прошлое Новолетье заметил, что давнее почвотрясение нарушило целостность утрамбованного пола в подполе, открыв этот провал. Сначала астроном задумал засыпать его всем, что скапливалось годами, а выбросить жаль, но потом решил — пусть останется. Там нечисть всякая, пауки, жуки, змеи — будут сторожить от непрошеных гостей. Сидят в яме смирно, наружу не вылазят — своего часа ждут, ну и пусть их.
Селена лежала на руках у Прокла, запрокинув голову, Перикл обозвал брата костоломом, достал какое-то снадобье из потайного кармана, дал девушке понюхать, после чего ее ноздри затрепетали, и она очнулась. Огляделась по сторонам, увидела провал, в который едва не шагнула и ее начала бить крупная дрожь. Прокл прижал к себе крепко-крепко, она подняла глаза, в которых застыла пустота. Такой взгляд у животных, которых ведут на бойню. Прокл и вовсе растерялся, но потом его осенило, он склонился над девушкой и поцеловал ее. И помогло — из глаз Селены исчезло затравленное выражение, дрожь прошла. Прокл несмело улыбнулся — хотя такое с ним бывало впервые, обычно он брал понравившихся ему девушек легко, непринужденно и молча, ни одна еще не отказала красавцу-весовщику, несмотря на его неразговорчивость. От Прокла веяло какой-то надежностью, казалось, что пока он рядом, ничего плохого и случиться не может. А сейчас он оробел, с нежностью держа в своих руках ту, о которой не мог и мечтать. Аастр повернулся, увидел:
- Эй, голуби, ворковать будете потом.
Селена вспомнила, встрепенулась:
- Голуби, голуби — птица наша где, где потом голубя взять, чтобы в Блангорру отправить?
- Возле телескопа их много, выберешь того, который сам к тебе подойдет, они почти ручные, но в столицу долетят - успокоил ее Аастр, - Если ты очнулась от морока, пойдем. Мы должны сделать это — мы с тобой.
- Аастр, в другие города отправились дети, а сюда прислали меня. Почему я и Лентина можем нести ключи? И еще одна мысль не дает мне покоя: из Пещеры Ветров же выходят дряхлыми стариками, а наши дети спаслись, оставшись такими же. Как так случилось?
- С тобой и Лентиной время сыграло странную шутку. Вы и древние и юные. Вы не властны над временем, но и оно не властно над ними. Ваши мальчишки – Кир и Вальд – носители вашей крови, а еще твой сын нес ключи, которые и оградили детей от разрушающего действия Пещеры. Кровь ваша чиста – вы, как и Прим, можете прикасаться к любым ключам, и они будут вам послушны. И дети каст не старше 14 лет. Только одно случится – когда ключ попадает по месту назначения, он раскаляется добела. Готова ли ты к тому, что плоть твоя будет страдать?
Селена встала, подошла к старику, решительным движением расстегнула цепочку и сняла ключ:
- Все это неважно. Что значат мои руки, если не будет меня? Что будут значить моя плоть, если не будет Мира?
Остановилась, прислушиваясь. Она думала, что когда это свершится — наступит какой-нибудь катаклизм — почвотрясение, ураган или хлопья холодные будут падать. Но вокруг царила такая же тишина, как и до этого. Лишь шуршание в провале. Подошла к металлической трубе, протянула руку к скважине для ключа.
- Стой, подожди! Я всю жизнь мечтал увидеть творения древних каменщиков. А тут выпадает редкий случай – посмотреть, как это заработает. Можно мне запустить его? Я ведь тоже астроном, и кровь моя без примесей, - Аастр протянул руку к ключу.
Селена улыбнулась соглашаясь, но предложила сделать это вместе. Черный морок отступил, и она могла думать, ей казалось, что никакой опасности больше нет. Осталось лишь малость — ключ в скважину и повернуть семь раз, а ожоги потом залечить можно. Звездочет вставил ключ, Селена протянула руку, чтобы вместе провернуть. Считать стали все вместе — как дети на празднике, ожидающие, что вот сейчас случится чудо. И случилось. Предчувствие не обмануло Аастра и на этот раз. При первом повороте ключа он почувствовал, как металл раскаляется, а потом – прикосновение мягких мохнатых лапок к своей руке и внезапная боль. Он машинально оттолкнул кровницу, которая не успела взяться за ключ. Опустив глаза, увидел, как по руке ползет огроменный паук – точнее паучиха. Под металлической трубой, как раз возле скважины для ключа, у нее было гнездо, в котором среди паутины, маленьких веточек и перьев грудились яйца – громадные, уже покачивались, словно в нетерпении, вот-вот лопнут, мягкая оболочка стала полупрозрачной, сквозь нее видны мохнатые лапы и тельца паучат. Перикл замахнулся кинжалом, чтобы хотя бы скинуть паучиху, но звездочет остановил его:
- Нет, нужно закончить. Мне уже не помочь, яд этих пауков очень силен, в Мире нет противоядия даже в блангоррских храмах повитух. Мы же не знаем, что будет, если остановиться. Я должен успеть, пока еще могу. Убей ее и потомство, но потом, когда я закончу.
Повернув ключ в последний седьмой раз, Аастр отпустил ключ, который начал скрываться в скважине:
- Вот и я пригодился, смог тебя защитить, и руки твои целы,- улыбнулся через силу, яд уже начал действовать. Посмотрел на Селену, прошептал:
- Знаешь, у Хрона на вас виды – на тебя и на Лентину. Для чего я не знаю, но, мне кажется, это его влияние так подействовало, что время идет мимо вас. Берегись и помни. А сейчас, спой мне… Спой мне...
Селена застыла в недоумении, но желание умирающего всегда и везде – закон. Она запела тихим голосом, чуть глуховатым от сдерживаемых рыданий. Пела колыбельную, которую любил слушать Вальд, когда засыпал:
Спи, ребенок звездный мой,
Спи, мой мальчик дорогой,
Глазки поскорей закрой.
Буду я тебя качать,
Звезды сон оберегать.
Засыпай, ребенок звездный
Уже очень, очень поздно…
Старый звездочет дышал едва слышно. После каждого пропетого слова Селена боялась не услышать более этого слабого дыхания. Она повторила последнюю строфу несколько раз, крепко сжимая запястье, горящее предсмертным жаром, ладоней касаться боялась — волдырь ожога вздулся так, что кисти казались больше вдвое. Замолкла. Дугой от нестерпимой боли выгнулось некогда крепкое тело, яд достиг сердца, парализуя его, Аастр захрипел, прошептав:
- Помни, - и упал.
Так окончилась долгая жизнь одного из лучших астрономов по крови Аастра де Астра. Он спешил теперь к своему праотцу слушать и рассказывать о светилах, тайны которых теперь будут ему доступны. Селена заплакала, не таясь, содрогаясь от рыданий, сквозь слезы бормоча что-то невнятное про пауков. Перикл скинул паучиху, торопливо пытающуюся заткать влажными нитями прореху в паутине, там, где ее разорвал ключ, на пол и растоптал. Потом принялся за гнездо, кинжалом разрезав нити, накрепко приклеившие его к металлу, опрокинул рядом с мокрым пятном, которое осталось от паучихи, и попытался растоптать. Но оболочка была еще слишком крепка и яйца катались по полу, лишь одно начало лопаться, и из него показались мохнатые лапки – торопливое движение тяжелого сапога превратило их в такое же мокрое пятно. Сгрудив в кучу то, что осталось от гнезда и оставшиеся яйца, внимательно огляделся по сторонам, чтобы не пропустить ни одного и поджог. Чтобы у тех, что должны были вылупиться, не осталось ни малейшего шанса.
Ключ после седьмого поворота провалился в скважину, достать его оттуда не было никакой возможности. Где-то далеко-далеко в глубинах Зории мягко загудело – звук этот слышался на краю слуха уже давно, но печальные события не давали на нем сосредоточиться. Астронома вынесли наверх к башне, решили похоронить там, неподалеку от его жилья. Селена шла первой, несла факел – ей теперь бояться смерти было глупо, она выполнила свою задачу. Умереть можно было лишь по глупой случайности – мстительной посланницы Хрона, которая всегда подстерегает смертных. Но темнобородый сейчас, скорее всего, занят другими ключниками – если не получилось здесь, может статься, что маленькие ключники будут менее осмотрительны. Выбравшись из подпола, а потом и из башни, разделились. Перикл остался во дворе, рыть могилу и приготовить Аастра к погребению, а Прокл и Селена полезли в обсерваторию за голубем. Теперь им предстоял обратный путь, полный уже других опасностей.
Глава 16.
Наваждение в Квартитах.
Эйб сидел в повозке, мчащейся по металлической дорожке, и пытался разглядеть, что есть тут интересного – по привычке вертел головой по сторонам. Его спутники, застывшими монументами несли службу – один впереди, второй позади. Ничего интересного не было ни по сторонам, ни впереди, ни позади – там еще и темно было – и мальчик задумался. С тех пор, как у него впервые в жизни появились друзья, Эйб изменился, став более уверенным в себе, чаще задумывался. Пропала привычка бездумно стоять у окна, вперив взгляд во что-то видимое лишь ему и помахивая головой. Говорить он теперь не стеснялся, видя, что его слушают и слышат. Прежде у него лишь были те, кто о нем заботился, и, если выпадала свободная минутка, они мимолетно могли приласкать мальчика, не задумываясь о буре чувств, скрывающейся за равнодушной внешностью ребенка, который не умеет связать два слова в одном предложении.
Эйб пытался подружиться в Кулаках с местными детьми, но потерпел полную неудачу – он слишком отличался от обычной детворы. Отсутствие друзей сделало мальчика не по годам молчаливым и задумчивым, в редкие минутки досуга Эйб сам придумывал себе игры, занимая себя в полном одиночестве. Опекуны были заботливыми, лишний раз не гоняли без дела, но они сами были людьми небогатыми, и им приходилось трудиться от зари до зари, чтобы прокормиться, приучая мальчика помогать там, где ему по силам и по уму. И долгих разговоров по душам с ним не вели – следили лишь, чтобы не хулиганил, был умыт, накормлен, напоен и одет не в рваньё. Постоянная физическая работа закалила его тело, и он теперь не болел так часто, как в младенчестве. Прошло младенчество и раннее детство, подступало отрочество, мальчику шел уже девятый год. И вот случилось самое страшное и самое лучшее в его жизни – прилетели драконы и у него появились друзья. Перепуганный насмерть, голодный и оборванный, чудом уцелевший после нападения драконов на их обоз, Эйб не знал куда идти и что делать. Страх и горечь одиночества, заставившие мальчика выйти из спасительного мрака караулки, где он мог прятаться и дальше, привели Эйба туда, где были другие дети, и там случилось встретить Вальда и Кира. Которые не позволили никому его обижать, а потом еще и взяли с собой, когда решили удрать. Марк и Мирра приняли его, как своего – терпеливо слушали, когда он пытался рассказывать и вскоре мальчик стал говорить гораздо лучше – исчезли звуки, похожие на лай, пропала и шепелявость, речь стала плавной и логичной. Если бы теперь Эйба спросили, что лучше – вернуть старые времена, когда он жил в Кулаках и не было никаких опасностей или оставить все, как есть? Он, не задумываясь, ответил бы, что пусть все остается так, как сейчас – хоть и страшно, и непонятно порой. Ребенок, про которого повитуха сказала и его мать согласилась с этим, что от такого младенца толку – чуть, да и вырастет – будет домашним растеньицем, за которым нужен будет глаз да глаз, вечная обуза, стал другим. Теперь он, Эйб, от которого родная мать отказалась практически сразу, как родила, едет спасать Мир. Он выжил там, где погибли люди, гораздо умнее и смелее его, видел страшную смерть и не потерял рассудок. Перед тяжкими испытаниями голос крови заговорил в полную силу, голос двух каст – повитух и пастырей – и темнобородый ясно разглядел это. И еще теперь у него есть друзья, ради которых он готов не только на путешествие неизвестно куда, но и гораздо большее.
Квартиты, уютно разместившиеся на правом берегу реки Детры, были городком довольно небольшим. Но известным – там была Часовая башня, посвященная первой повитухе Вите, к которой на поклон ехали женщины Мира, да и не только, со всеми женскими болячками. Когда уже не оставалось надежды – приезжали сюда, и многие излечивались. Что действовало – на самом деле чудотворное влияние Виты, дающей жизни и здоровье, или то, с какой истовой верой сюда приезжали те, кому уже было нечего терять. Неподалеку находился Елянск и монастырь Святого Прима, где монахи были столь искусны в изготовления всяких поделок. Монастырские изделия славились по всей Зории – на Торговища порой прибывали целые подводы за этими чудесами. Изготавливались они из всякого материала: бывали деревянные кубки такой красоты, что захватывало дух, хотя дерево для изготовления взято самое что ни на есть бросовое. А уж если попадался и материал подходящий, то получались и вовсе шедевры. Между Квартитами и Елянском были сосредоточены источники самых известных чудес Мира. Прогаль – со своими одеялами, Ущельем Водопадов и виноградниками; монастырь с искусными мастерами; Поветренный славился рыбными деликатесами, секреты изготовления которых передавались от мастера к мастеру. И, наконец, сами Квартиты, в которых высилась чудотворная башня повитух.
Часовая башня Квартит утопала в садах – яблони, вишни, черешни, груши, абрикосы, персики. На этом множестве плодоносящих деревьев нижние ветви увешаны маленькими башмачками, подаренными теми, кто исцелен Витой. Сама башня была построена из ранее темно-розового камня, со временем изменившего цвет на кроваво-красный, изукрашена чудными каменными кружевами. Пожалуй, она единственная казалась такой легкой, словно невесомой, из всех Часовых башен. Может быть, потому, что она единственная была посвящена женщине, продолжающей жизнь и охраняющей ее – в противовес беспутной и безжалостной убийце с прекрасным лицом – дочери Хрона. Весь городок был под стать башне – чистенький, аккуратный, утопающий в садах, каждый клочок почвы с любовью возделывался и украшался клумбами. Квартиты слыли городом искусств – нигде в Мире не проживало так много художников, ткачей и актеров – все они были исключительно талантливы.
Повозка монотонно шумела, чуть громче постукивая на стыках, и мчала Эйба и его спутников сквозь темноту. Эйб никогда не отличался буйным воображением, поэтому может быть, и темноты не боялся – даже в далеком детстве. Он боялся лишь конкретных вещей, которые хорошо видимы, осязаемы и ощутимы. Отсутствие воображения – качество замечательное в некоторых случаях. Сейчас ему было спокойно, сытно, немного тревожило лишь то, что его друзья где-то далеко. Но и это не было таким уж страшным – вот увезут ключи и встретятся снова. А что будет потом – мальчик и не думал, есть Селена и Лентина, есть дяденька Прим и дяденька Ди Астрани – они взрослые, умные, они придумают. Он спросил у своих охранников, можно ли спать. Они разрешили и даже дали одеяло, спросили, не голоден ли он. Эйб смущенно кивнул – у него уже давно урчало в желудке, но просить было жутко неудобно: взрослые, сильные дяденьки охраняют его, когда у них, наверное, есть какие-то свои срочные взрослые дела. Поэтому, наверное, они и хмурятся все время. Дяденька, который стоял впереди в повозке сказал, что его зовут Клинт Мэнсон, сын повитухи; а того, который «прикрывает им спину», зовут Хит Сен-Крочезо, из пастырей. Получилось, что Эйб мог звать и того и другого своим кровником, но постеснялся. Дядя Клинт дал еды, а хмурый Хит потом подмигнул и сказал: «Спи, дружок, мы будем тебя беречь». У Эйба на глаза навернулись слезы, и стало так тепло, и он уснул крепко-крепко. Охранники переглянулись – малец намыкался, натерпелся, однако, если от теплого слова глаза на мокром месте. И у кого же он жил – если даже есть просить стесняется…. Стражам подробностей не сообщали, когда приставили их после долгих обсуждений к маленьким странникам. Но они оба подозревали, что Мир зашел в такой, мягко говоря, тупик, если приходится отправлять незнамо куда таких несмышленышей. Да еще из напутствия кастырей было ясно, что предстоит не прогулка, а что-то гораздо серьезнее – велели стеречь мальчика, как зеницу ока, самим полечь, а его доставить в Квартиты и обратно, не смотря ни на что. Мать Оливия еще попросила, чтобы к мальчику относились, как к собственному ребенку. Сейчас же вроде никаких опасностей не предвиделось, поэтому Клинт остался впередсмотрящим, а пастырь прилег рядом с Эйбом, завернувшись в свой плащ и подложив под голову свернутое одеяло. Подумал немного, поворочался и подвинулся поближе к мальчику – подложил одеяло и ему под голову, осторожно приподняв сонного. Эйб, не просыпаясь, прижался к теплу, которое оказалось рядом, и засопел. А Клинт, расставив ноги пошире для устойчивости, продолжал нести свое дежурство. Их путь длился достаточно долго, но пока не было ни конца, ни краю этому мрачному тоннелю, сквозь который каменщики давным-давно проложили металлическую дорожку. По всем расчетам прибыть в пункт назначения они могут лишь утром послезавтрашнего дня – и то, если не будет никаких преград на пути. Тоннель очень старый, мало ли что может оказаться на этих тускло отсвечивающих путях, они могут быть разрушены, засыпаны обвалом, тогда нужно будет поторапливаться, и идти пешком. Крайний срок для прибытия им выставлен – четыре дня, вот и придумывай себе, что надо будет сотворить, если вдруг повозка их не повезет дальше. Пока же все было спокойно, тихо и мирно, даже скучновато. Клинт, как сын повитухи, не мог заниматься родовым ремеслом – это могли только женщины клана, поэтому сыновья становились воинами или охранниками. Кровь детей Виты, которая не приносила мужчинам умения врачевать, давала им пальцы с очень чувствительной кожей, способность видеть сквозь что-либо – последнее умение проявлялось в особых случаях. Воины, сыны Виты, были выносливы, самоотверженны и преданы.
Тоннель, по которому проложена дорожка, немного сузился – так, что стали видны стены, подсвеченные гнилушками, и повозка, до этого исправно мчащаяся вперед, стала замедлять ход. А потом и вовсе остановилась. Клинт, озадаченный таким поворотом дела, поначалу и не знал, что ему предпринять. Сен-Крочезо проснулся сразу, как только движение прекратилось, и недоуменно уставился на Мэнсона. Клинт пожал плечами: вот ехали, ехали и приехали. Разбудили мальчика, на всякий случай вылезли из повозки, выгрузили все – вдруг поедет сама, а они останутся с пустыми руками. Прошли немного вперед, и ситуация прояснилась – металлический путь их в полном порядке, просто здесь предусмотрели небольшой подъем. Древние каменщики позаботились об удобном путешествии, зная, что иногда путникам требуется привал с выходом в «кустики», а если таковых нет – то хотя бы небольшую остановку. Поблагодарив давно почивших предусмотрительных каменщиков, сделали полноценный привал с посещением близлежайшей кучи и трапезой. Загрузившись обратно, поменялись – Клинт улегся отдыхать, а Хит встал вперед, нести вахту. Выспавшийся Эйб устроился рядом с Сен-Крочезо и поначалу молча разглядывал высоченного пастыря, которого это забавляло несказанно. Как только Хит начинал разглядывать путь и окружающие стены, Эйб начинал разглядывать его. Но когда Хит поворачивался к мальчику, тот находил себе зрелище на путях и стенах. Так продолжалось некоторое время, потом прискучило обоим. Хит поинтересовался у мальчика, какие-такие страшные интересности в его внешности он обнаружил. Эйб засмущался еще больше, потом выпалил на одном дыхании:
- Дяденька Хит, а я, когда вырасту, буду такой же, как вы? Или как дядя Клинт? Буду сильным и большим? Вы же оба мои кровники, - насмелился все-таки.
Глазенки горели нешуточным любопытством, от которого нельзя отмахнуться, не разрушив хрупкое доверие мальчика к новому знакомцу. В речи еще осталось мягкое пришепетывание, придающее словам мягкость, не свойственную мальчишкам этого возраста. Хит начал подробно объяснять, что для того, чтобы стать тренированным бойцом, нужно очень много тренироваться и пройти специальную подготовку. Видя, что большой сильный дядька не велит заткнуться или придумать себе другое занятие, Эйб осмелел и попросил, смущаясь от собственной наглости:
- А можно ваш меч подержать? Или нельзя? – последние слова произнес совсем тихо, сжавшись от ожидаемого отказа.
Хит выругался про себя на тех, кто попадался этому странному пацаненку на дорогах. Это надо так довести ребенка, что он разговаривает, словно виноват в том, что на свет-то появился, замолкая после каждой личной просьбы в ужасе от собственного нахальства. Да, мальчик был не похож на других детей, разговаривал странно, но в Мире столько разных людей, что мальца шпынять за это – последнее дело. В общем, Хит пообещал себе, что мальчика будет оберегать – не потому, что так велено, а потому что он этого заслуживает. Сам пастырь детьми не обзавелся, да и пока не было желания заводить семью, подруги такой не встретил, с которой захотелось бы и к весовщику сходить, и потом бок о бок проживать. Но вот этот мальчуган зацепил его чем-то, и впервые в жизни подумалось о собственных детях. И Эйбу разрешил посмотреть и даже подержать в руках все оружие, которым вооружился Сен-Крочезо. Оружие было с должным вниманием рассмотрено и ощупано подрагивающими от волнения пальчиками. Пастырь показал несколько простеньких приемов и подарил мальчику небольшой кинжал. Научил им пользоваться так, чтобы не порезаться. Эйб, во все глаза разглядывающий металлическое богатство, никак не мог поверить, что кинжал – ему, что – правда-правда, это подарок. Хит улыбнулся с хитринкой:
- Нет, Эйб это не подарок. Я тебе продаю его. А ты мне должен 1 монету.
Мальчик порылся в карманах своей курточки и вытащил блестящий кружочек, протянул ее пастырю:
- Этой хватит? Я не очень разбираюсь в деньгах, - и опять затих, сжавшись.
- Конечно, хватит, я тебе еще и сдачу теперь должен, – монета была достоинством в полприма, на нее можно было купить вполне приличный кинжал.
- Нет, не надо мне сдачу, это тоже, - снова замялся, - подарок вам.
- Договорись, я теперь твой друг и ты можешь на меня полагаться, - взял монету, кончиком подаренного кинжала разделил ее на две части, пробил отверстие, порылся в дорожной суме, которая лежала рядом, нашарил там шнурок. Повесил половинки монетки на шнурок, один одел сам, другой повязал мальчику на шею. Эйб не мог прийти в себя от неожиданности: у него появился новый друг, который подарил кинжал, разговаривал с ним, сделал амулет. Вот это день, вот это да! Подобрался к Хиту, обнял его так крепко, насколько мог. И, глядя снизу вверх подозрительно поблескивающими в полумраке глазами, прошептал «спасибо»…
Сколько дней прошло на поверхности – кто его знает, а в тоннеле минуло дня три, астрономов рядом не было. Два раза в день возникали такие же возвышения, как и в первый раз, позволяющие останавливаться. Потом с легкостью можно было сдвинуть повозку, вкатить ее на небольшой бугор и двигаться дальше. В тоннеле светлело. Приближались Квартиты – ощутимо пахло нагретым за день разнотравьем, чистым теплым воздухом, а не тем, спертым и сырым, которым приходилось дышать на протяжении всего пути. Еще полдня они ехали в полумраке, а потом своды тоннеля резко расширились, и металлическое постукивание остановилось – последнее возвышение было чуть выше, чем те, что встречались ранее. Прибыли.
Маленький ключник и его спутники выбрались из повозки, забрали свое снаряжение. Теперь стояли на вершине холма, а под ногами простирался город – не маленький, но и не большой. Компактный такой город, в котором уютно и удобно жить, в котором можно раздобыть самые изысканные чудеса Мира, город, избранный и благословленный Витой и ее детьми. Путники прибыли с опережением – их ждали только к завтрашнему утру. Закатный свет полыхал почти на горизонте, окрестные сады, подрастеряв свою листву, темнели оголенными ветвями. Город готовился ко сну. Малочисленные прохожие спешили достичь своей гавани – оказаться там, где тепло, уютно и тихо, где горячий ужин ждет на столе и кто-то рад, что ты вернулся. Эйба здесь никто не ждал – кроме, может быть, предупрежденного Примом астронома и главы клана повитух – это при хорошем раскладе. Хит и Клинт посовещались и решили в город идти утром, переночевав здесь – для подстраховки, на всякий случай. Оттолкнули повозку, сослужившую им добрую службу подальше в темень тоннеля – чтобы никто посторонний не заметил, пошли в лес. Нашли небольшой ручеек, возле которого и разбили лагерь. Хит разжег маленький недымный костер, Клинт ненадолго отлучился, а когда вернулся – с собой принес подстреленного зайца, рагу из которого вскоре забулькало в котелке, благоухая собранными неподалеку ароматными травами. Довольные и сытые путешественники расположились у огня, который решили пока не тушить. По очереди отмылись в ручейке, устроив запруду. Вода была холодная, аж зубы сводило, но привести себя в человеческий вид все же следовало, чтобы не вызывать лишних подозрений и вопросов. Ночь прошла спокойно. Никто не беспокоил – ни человек, ни зверь, ни птица.
Утро наступило внезапно, как-то сразу стало светло, светила просто выкатились ввысь, решив обойтись без рассвета. Эйб шел посредине между своими попутчиками, держась за впередиидущего. Без всяких помех миновали городские ворота и отправились в Часовую башню. Уже почти дошли и тут их окликнули, в голове Клинта промелькнуло, что слишком гладко шло – теперь самое время начаться каким-нибудь несообразностям. Но вроде нет: подошедший свободнорожденный представился Энди Гридом и протараторил:
- Господа путешественники, есть ли среди вас господин Эйб фон Маар, из клана повитух и пастырей?
Гордый от того, что его назвали «господином», Эйб важно кивнул.
Свободнорожденный продолжил:
- Господ путешественников просят срочно пожаловать за мной. Городские кастыри хотели передать вам срочное послание перед тем, как вы решите пройти в башню.
Мужчины пожали плечами, случиться могло всякое, пока они путешествовали с ветерком в темноте, поэтому не прекословя и не тратя времени на обсуждение, последовали за гонцом. Грид, не останавливаясь и не сбавляя шага, предупредил, что в целях сохранения тайны проведет их кружным путем. Эйб не успевал, семеня своими короткими ножками, уже изрядно запыхался и готов был взмолиться о передышке. Хит заметил, что у мальчика проблема, и, без разговоров посадил на плечи. Тренированному воину нагрузка от веса худенького мальчика практически не ощущалась. Вскоре они прибыли на окраину Квартит, Грид указал на небольшой аккуратный домик с высоким забором, подошел к калитке, постучал каким-то особым образом. На стук появился мужчина, закутанный в плащ пастырей, с низко надвинутым на глаза капюшоном. Он не промолвил ни слова, знаком показал, что нужно заходить. Хит и Клинт переглянулись, насторожившись. Хит приподнял брови и скосил глаза, пытаясь разглядеть пути отхода. Но их не было: слева – тупик, справа – тупик. А сзади напирает Грид, бубня про то, что он господ доставил, ему бежать теперь надо, у него дела еще срочные. Человек, встретивший их, кивком отпустил их провожатого. Но и теперь дорога была только вперед, внутрь дома. Хит поставил мальчика на мощеную дорожку и взял за руку, крепко-крепко сжав детскую ладошку, сигнализируя о возможной опасности. Эйб поднял голову, взглянул на их нынешнего проводника, едва заметно кивнул. Хит подумал, что малец не так то прост, не зря его выбрали. Ни лишней суеты, ни беспокойства – идет, как шел, словно ничего и никого подозрительного и не случилось. Вошли в двери, их таинственный проводник отступил назад, уступая дорогу и показывая, что идти нужно сюда. Близился полдень, у путешественников, позавтракавших слишком легко, в животах начало подвывать от голода.
Дом, в который они вошли, внутри оказался гораздо больше. Они шли и шли, по какому-то узкому коридору, стены которого было обтянуты роскошной темно-вишневой тканью. Вот где-то впереди мелькнул свет и, пройдя совсем немного, путники оказались в округлой комнате довольно больших размеров, уютной, с бледно-бежевой мебелью, светло-коричневыми диванами, диванчиками, глубокими креслами, которые так и манили – сюда, сюда, присаживайтесь. В нише возле высоких светлых окон, занавешенных легкими кружевными шторами, накрыт стол, оттуда доносились такие прельстительные запахи. Озираясь по сторонам, путники вошли. Хит передвигался плавно, положив одну руку на меч, другой рукой придерживая вцепившегося в него Эйба; Клинт – с кинжалами в обеих руках. Их безвестный и безликий провожатый пропал без следа. В комнате было тепло, царил полумрак – ароматические свечи горели только на столе и возле ярко полыхавшего камина, распространяя вокруг сладковатый запах. Вгляделись в кресло, стоящее возле огня и только теперь заметили, что там кто-то сидит. Этот кто-то засмеялся серебристым смехом и захлопал в ладоши:
- Браво, браво! Такие храбрые воины! Мечи, кинжалы! Что вы, что вы, господа, никто не собирается на вас нападать. Здесь только лишь я, слабая женщина.
Встала, вышла на свет – молодая женщина в длинном черном плаще. Золотистые локоны обрамляли тонкое лицо с полупрозрачной белоснежной кожей: огромные синие глаза, чуть припухшие губы нежнейшего розового оттенка, точеный прямой носик, высокий чистый лоб. Незнакомка была просто невыносимо прекрасна. Эйб икнул от ее внезапного появления. Хит насторожился, он уже достаточно узнал мальчика, чтобы понять, что просто так, без повода, пугаться тот не станет. Женщина мелодичным голоском представилась, сообщив, что зовут ее Вита фон Маар, она городской кастырь повитух Квартит. В мыслях Хита звякнул тревожный колокольчик, у мальчишки фамилия такая же. Хозяйка продолжала. В связи с тем, что из Блангорры прибыл почтовый голубь с распоряжением изъять у гонцов ключ, она готова принять этот предмет из рук посланцев Прима. После чего они могут быть совершенно свободны, разве что разделят с ней эту скромную трапезу. Клинт было дернулся вперед к столу – голод не тетка все-таки — но Эйб схватил его свободной рукой и энергично замотал головой в знак бурного несогласия. Глаза его бешено вращались в орбитах, казалось, еще немного и он забьется в истерике. Хит развернул мальчика к себе лицом, встряхнул немножко, потом заслонил его собой и расшаркался, кланяясь:
- Благодарим за теплую встречу, благородная госпожа. Наш маленький спутник перенервничал в дороге, устал. Мы бы хотели сначала немного передохнуть, перекусить, а потом уже решать дела. Прибыли мы раньше назначенного времени, поэтому – можем себе позволить немного отступить от протокола встречи-передачи? – и, не прерывая речи ни на миг, усадил Эйба и Клинта за стол, которые, пока он говорил, сняли сумки и плащи. Вьюном проскользнул к даме, которая приоткрыла рот, чтобы ответить на эту неожиданную тираду, но не успела. Хит отодвинул стул от стола, соблюдая придворный этикет, и предложил хозяйке присесть. Пока она раздумывала над ответом – гости уже отведали того, сего. Мужчины налили по полному бокалу вина, предлагая тост за красоту и доброту хозяйки, и ей ничего не оставалось, как пригубить из любезно налитого и протянутого Клинтом сосуда. Хит внимательно наблюдал за ее лицом – таким прекрасным, что хотелось просто сидеть и смотреть на нее, бесконечно, не задумываясь ни о чем. Хит был настоящим пастырем, неутомимым исследователем мирских душ, и он заметил, как легкая тень недовольства, недоумения и тщательно скрытого раздражения, появившаяся при неожиданном поведении гостей, рассеялась, и ее сменила мимолетная гримаса такого же тщательно скрываемого яростного злорадства. Приходилось все время быть настороже. Кушаньями, которыми был так щедро уставлен стол, наслаждались только после того, как их опробует хозяйка. Да и то, не было полной уверенности в том, что она не обманет, и каждый кусочек, съеденный гостями, мог стать последним. Внешне все выглядело как нельзя более благочинно – радушная и любезная хозяйка щедро потчует долгожданных гостей, которые, изголодавшись в пути по женскому обществу и разносолам, с учтивостью истинных рыцарей принимают ее гостеприимство. Лишь только Эйб, который не умел так артистично притворяться, выбивался из общей картины – он был бледен, движения неловки и судорожны, он то и дело ронял предметы, от некоторых кушаний отказывался наотрез, да и те, которые соглашался опробовать, пережевывал с видимым страхом, ожидая самого худшего. Говорить не мог, от испуга подрастеряв слова. И он не сводил перепуганных глаз с дамы Виты, в его голове мелькали какие-то обрывочные воспоминания, в которых эта дама играла не последнюю роль. И отнюдь не благородной повитухи, блюдущей каждую буквицу Кодекса. Эйб все еще не пытался говорить, потому что вместо слов из горла вылетал противный писк. Он просто тянул кого-нибудь за рукав и указывал на то, что хотел бы получить.
Трапеза длилась достаточно долго – обе стороны пытались переиграть друг друга в искренности, но всему в Мире приходит конец. Уже выпито достаточно, блюда перепробованы, свечи почти догорели, за окнами, которые почему-то остались занавешенными лишь кружевом, наступила непроглядная темень. Дама фон Маар, зевнула, прикрывая розовеющие уста узкой ладошкой, извинилась:
- Обязанности кастыря города, посвященного небесной повитухе, столь тяжелы, что я совершенно без сил к закату. Господа, после столь тяжелого путешествия, вы и ваш маленький питомец просто обязаны заночевать в моем доме. Тем более что вы прибыли раньше, чем ожидалось – как вы и говорите, ключи и все прочее подождет до утра. Горячие ванны и мягкие постели ждут вас. Комнаты уже готовы, я провожу вас сама. Слуги уходят из дома с наступлением темноты, и я надеюсь, что вы будете надежной охраной для беззащитной женщины в это смутное время. А поутру, мы уж поспешим в башню, чтобы применить ваш ключ и отпустить вас восвояси, - с этими словами взяла ближайший подсвечник и пригласила следовать за собой.
Хит хмыкнул про себя, ага, как же, поутру – если оно для них наступит, как-то странно легко отступилась эта дама от своих планов, позабыв о спешке, о блангоррском послании не было сказано ни слова. Свеча, которую несла дама Вита, колеблющимся пламенем подсвечивала ее нежное лицо снизу. Когда дама оглянулась, чтобы одарить своих спутников улыбкой, Хита передернуло – на него смотрел пустыми горящими глазницами голый череп. Пастырь моргнул – наваждение исчезло, дама, усмехаясь, лишь поинтересовалась, почему с таким странным выражением на нее уставился господин.
Первая комната предназначалась Клинту, убранство выполнено в сине-серо-голубых тонах: роскошная кровать под белоснежным балдахином, изящные шкафы, богато инкрустированные столики из драгоценных пород дерева, пушистый сине-серый ковер, в мягком ворсе которого нога тонет по щиколотку, стены обтянуты голубоватым шелком. В углу комнаты виднелась приоткрытая дверь, из-под которой слоились невесомые клубы влажного пара – за ней угадывалась умывальня, с той самой, обещанной ванной, полной горячей воды и ароматной пены. Клинт с непроницаемым лицом ступил на порог своей комнаты, дама закрыла за ним двери, пожелав спокойной ночи. Следующей была дверь в комнату, предназначенную Эйбу. Это была детская, созданная любящими родителями для своего обожаемого чада – маленькая мягкая кровать с белоснежными простынями и гостеприимно откинутым уголком пухового одеяла, многочисленные игрушки, веселые единороги, вытканные на светлой голубой ткани, украшающей стены, и маленькие креслица – только для детей. Эйб, не веря своим глазам, вошел в комнату, его страхи притупились – мальчик внимательно разглядывал то, чего у него никогда в его маленькой жизни еще не бывало – его собственная комната, только для него. Несмелой рукой погладил игрушку – мягкого единорога, встречавшего его почти у порога, провел пальцем по светло-сиреневому шелку балдахина и повернулся к двери, чтобы, как полагается воспитанному ребенку, поблагодарить за заботу и пожелать спокойной ночи взрослым хотя бы поклоном. Ох, как ему хотелось, чтобы те, что стоят на пороге были его родителями: прекрасная женщина и крепкий мужчина. Но, рассуждая очень разумно и по-взрослому, мальчик знал, что эта мечта несбыточна, а пока можно наслаждаться тем, что есть – и с широкой улыбкой поклонился примерно так, как кланялись его взрослые спутники при встрече. Глаза его выглядели сейчас абсолютно такими, как виделось иногда Вите-Тайамант в ее редких беспокойных снах – широко раскрытые, блестящие от нахлынувших эмоций, такие открытые с незорийским взором. Вита вздрогнула от узнавания, поклонилась в ответ и заспешила. Закрыв двери детской, она повлекла Хита в последнюю комнату. Это было жилище настоящего мужчины – на полу прекрасно выделанные звериные шкуры, кровать – широченная, для любовных утех, много оружия, развешанного по стенам, камин с пылающим в нем огнем. Сюда она вошла и сама:
- Господин мой Хит, по обществу изголодались не только вы, а и скромная женщина, которая так одинока и несчастна, с тех пор, как ее покинул законный муж. Прошу вас разделить со мной ложе, - и без долгих разговоров начала стягивать с белоснежного плеча пурпур платья, томно глядя пылающим взором в глаза гостю. У Хита в глазах поплыло, комната исказилась, стены словно подернула рябь:
- Госпожа Вита! Скромному рыцарю не следует отказывать госпоже в столь любезно высказанной просьбе. Но после странствий следует совершить омовение, а потом уж дерзнуть прикоснуться к столь нежной коже, - провел дрожащим пальцем по нежному плечу, - иначе я боюсь испачкать такое совершенство. Прошу вас подождать некоторое время, пока я буду смывать с себя пыль дальних дорог. Обещаю, вы не будете разочарованы…
С этими словами он аккуратно выставил хозяйку за двери и потихоньку прикрыл их, взглядом обещая все, но позже. Вита топнула ножкой, капнув горячим воском на руку – обжигающее прикосновение отрезвило – никуда он не денется. Вновь вошла в комнату, из которой ее так бесцеремонно выставили, и сообщила Хиту через дверь, что она будет ожидать его в своей комнате, расположенной в соседнем крыле. Дверь приоткроет, чтобы знак подать, в которой именно. Дама, разместив своих гостей, покинула крыло.
Хит, оставшись, наконец, в одиночестве, прошел в умывальню, где быстро скинул с себя одежду и погрузился в ароматную горячую воду, покряхтывая от удовольствия. Прикрыв глаза, задумался: дама, хоть и хороша, но определенно не та, за кого пытается себя выдать – жаль, что с ними астрономов нет, те ложь чуют сразу и кровь касты определяют на расстоянии. Ухмыльнулся про себя – ага, а еще и Примы в придачу – при тех-то и подумать солгать мало, кому удается. Прислушался – слышно было, как Эйб плещется в своей комнате. Да уж, если и помереть надо будет, так зато чистыми и сытыми. Долго наслаждаться всеми прелестями умывальни, в которой чего только ни было, не пришлось – нужно было поторапливаться, не заставлять же, в самом деле, даму ждать. Кто она есть – это еще предстояло выведать, чего не сделаешь, сидя в ванной. Выглянул в комнату – на кровати лежало чистое облачение, вполне подходящее ему по размеру, сшитое для человека его касты и телосложения. Вышел из комнаты, заглянул к Эйбу – мальчика все еще не было видно, слышны лишь плеск воды и его негромкий разговор, похоже, он взял с собой что-то из многочисленных игрушек и устроил совместные купания. Потом навестил Клинта, который уже освеженный и переодетый, сидел в кресле, держа в руках толстенный фолиант, взятый с полки. На полках, которых было превеликое множество, расположились рядами различнейшие книги. Сын повитухи выглядел почти счастливым, Хит знал, что его попутчик очень любил читать, хотя временем для этого занятия почти не располагал. Сообщил ему, что идет к хозяйке, попросил поглядывать за мальчиком и прислушиваться ко всему подозрительному – в общем, быть начеку. И, с чувством выполненного долга, отправился навстречу: только вот чему – опасности или обычному свиданию с дамой, изголодавшейся по ласке? Будучи рыцарем-пастырем, Хит никогда не давал обета воздержания. Он служил своему предку больше мечом, чем словом и лозой. Проходя по крытой галерее, в изобилии уставленной комнатными деревьями, в который раз изумился, как это все может поместиться в том небольшом домишке, куда привел их Грид.
В окружавшем мраке из приоткрытой двери виднелась полоска неяркого света. Потянул на себя дверь и вошел, оказавшись в комнате, убранство которой лишний раз подчеркивало, что здесь живет истинная женщина, которая знает себе цену и с любовью ухаживает за собой. Насторожился: как это может совмещаться с клановыми занятиями, особенно, если женщина – кастырь города. У нее-то времени откуда взяться на это тщательное культивирование своего тела… Интересно… Пока Хит разглядывал комнату, хозяйка ее сидела перед зеркалом в тончайшей сорочке пурпурного атласа и медленно расчесывала влажные волосы. Сорочка ничего не скрывала, а лишь подчеркивала все изгибы и впадинки этого изумительного тела, от взгляда на которое из головы мигом улетучились мысли об опасности, глаза ощупывали каждую черточку. Желание вспыхнуло, затмевая разум. Он шагнул вперед, склонился в поклоне:
- Госпожа, ваш рыцарь прибыл, второпях сняв шпоры, и теперь готов уделить все свое время, преклоняясь и служа вашей красоте.
Дама лениво повернулась, в глазах отражалось пламя свечи, хотя она стояла за спиной:
- На что готов мой рыцарь ради обладания этим телом? – низкий голос немного срывался, грудь высоко вздымалась – дамочка, похоже, на самом деле, сама не своя от воздержания.
Хит подошел вплотную, отодвинув кресло, обнял ее – еще влажную после омовения, пахнущую какими-то немыслимыми сладкими благовониями, склонился, вглядываясь в глубину ее глаз, цвет которых он сейчас не мог определить. Глаза ее то были темными, как мгла, то становились синими, как морская гладь, то прозрачно-голубыми – переменчивыми, как ветры сезона. Прикоснулся к ее губам, впиваясь страстным поцелуем, приоткрыл глаза, чтобы увидеть ее лицо в момент, предшествующий высшему наслаждению. И чуть было не застыл, забыв и о грядущем наслаждении и о своем желании выяснить, кто же она и какова будет, разметавшись на простынях. Лицо было другим – словно смерть уже давно смыла с него краски, обглодала выглядевшую такой нежной кожу, исказила черты в мучительной гримасе – ненависти, жадном желании, жажде крови. Усилием воли заставил не разрывать объятий и не прерывать поцелуя. Вернулись звуки, краски, до этого поглощенные неудовлетворенным желанием. Из крыла, в котором размещались гостевые комнаты, послышались вопли ужаса – детские вопли. Хит отпрянул от чаровницы, которая почти добилась своего. Дама Вита моментально вернулась в роль: лицо озабоченное, руки слегка подрагивают – гостеприимная хозяйка роскошного дома, искренне переживающая за своих гостей. Прерывающимся от страсти низковато-хриплым голосом предложила навестить мальчика и проверить, что случилось такого страшного. Хит, оставивший меч в своей комнате, прихватил с собой лишь кинжал, спрятанный столь хитроумно, что сейчас не было возможности его доставать, беспрекословно последовал за дамой. Быстро добравшись до комнаты мальчика, широко распахнули дверь – странное зрелище предстало перед ними.
Мальчик сидел в кресле, вжавшись в спинку, обеими руками держал перед собой подаренный Хитом кинжал и, зажмурив глаза так, что видны были лишь края ресниц, веки побелели, кричал, срываясь на визг:
- Нет, нет, нет, нет, не отдам. Уходииииииииииииииииииииииииии!!!!
Перед ним стояла еще одна дама Вита, протягивая прекрасную руку, начавшую удлиняться, к шее мальчика, на которой на цепочке висел ключ. Только эта дама была одета в темно-вишневую шелковую тунику, спускавшуюся мягкими складками до босых ступней, и она взывала:
- Сыночек, ты не помнишь меня, свою маму? – засмеялась злобным смехом, уклоняясь от кинжала, нацеленного ей в грудь, ловким неуловимым движением, как змеи, которые обитают на самой границе песков Крогли. Хохотнула, заметив присутствующих.
Хит оглянулся – та дама Вита, которая пришла с ним, стояла чуть поодаль, и ее черты искажало такое же злобно-радостное чувство, что и лицо той, которая находилась в комнате мальчика. Эйб, не выдержав крайнего нервного напряжения, наступившей тишины и неизвестности, чуть приоткрыл глаза и немного вперед наклонил кинжал. Остро наточенное лезвие вошло в плоть с пугающей легкостью. Дама Вита в вишневом сама двинулась навстречу кинжалу. Мальчик, перепуганный донельзя, уже не мог кричать, сжавшись. Смотрел вытаращенными от крайнего ужаса глазами на то, как та, что встретила их так радушно, падает медленно-медленно. Как из раны лентой вытекает кровь, багровая в свете свечи. Хит не мог заставить себя двинуться, заворожено переводя взгляд с дамы, которая лежала, на даму, которая стояла рядом. Та, которая была жива, громко расхохоталась. Режущий уши звук смеха становился все громче, громче, напоминая раскаты грома, что звучат в начале сезона дождей, и вдруг исчез. Пропало все – роскошный дом, сад вокруг, прекрасная хозяйка. Остались лишь они трое: Хит, Эйб, лежащий на камнях, все еще сжавшись, вцепившись в кинжал, с которого капает кровь, и Клинт, глаза которого крепко закрыты. Их пожитки валялись неподалеку.
Первым с себя стряхнул оцепенение Эйб. Он открыл глаза, увидел, что ничего и никого рядом нет, и кинулся к Хиту, крепко прижавшись к пастырю. Хит от этого прикосновения очнулся, уже вдвоем начали тормошить Клинта, который спал так крепко, что его с трудом удалось разбудить. Вокруг были голые камни, они оказались вновь в том самом лагере, который сами разбили после того, как покинули тоннель. Собрали свои сумки, вещи, сложили, вновь запалили небольшой костер – раньше утра соваться в Квартиты было нечего, ворота по ночному времени закрыты. Уселись вокруг костра, Эйб, еще вздрагивающий после пережитого – речь снова вернулась к нему – немного гнусавым от плача голосом начал рассказывать, что с ним произошло.
Он долго купался, наслаждаясь невиданной роскошью. Только в Пресветлом Дворце он чувствовал себя также хорошо, но там у него своей комнаты не было. Плескался и разговаривал с прихваченной деревянной желтенькой уточкой. Играл в воде долго, потом замерз, вылез, на кровати лежала светло-сиреневая пижамка, мягкая, как пух и теплая, словно ее кто-то очень заботливый подогрел для него. Переоделся в нее, сняв халатик. Улегся на постель, с наслаждением повалялся. Потом обследовал комнату, в поисках других игрушек, немножко поиграл. Ему стало одиноко – играть одному так скучно – и тут вошла она, такая домашняя, в этой мягкой штуке, которая была на ней одета. Вошла, подошла и уселась на боковину кресла, в котором он сидел. Эйб вжался в мягкую спинку, вновь почувствовав неконтролируемый ужас, пришедший к нему в момент встречи. Она, не обращая внимания на его страх, начала гладить мальчика по голове, расчесывая его спутанные после купания волосы неведомо откуда взявшейся расческой. Посочувствовала ему в его одиночестве. Эйб расслабился, страх и ужас до поры покинули его. Потом мягким, ласковым таким голосом сказала, что она его мама. Что после его рождения она была вынуждена отдать чужим людям на воспитание и никак не могла его ни увидеть, ни тем более, забрать обратно. А вот теперь они встретились, и она хотела бы, чтобы ее мальчик остался навсегда с ней рядом, чтобы видеть, как он растет, взрослеет. Жаловалась, какая она одинокая, что ее никто не понимает, не жалеет. Все норовят использовать. Даже друг твой, Хит, он скоро придет в ее спальню, сказал, что непременно должен это сделать, пригрозил расправой. «Понимаешь, мальчик мой, - говорила она, - красивой женщине очень трудно жить без помощи и без сильного мужского плеча, без защиты, каждый норовит обидеть. Отдай мне твой ключ, он тебе совсем-совсем не нужен, пусть другие разбираются со всякими этими ключами, а мы будем жить счастливо с тобой, если хочешь. Можешь своих друзей взять с собой». Глядела такими любящими глазами, что сердце мальчика, мягкое и доброе, простило ее, хотя он помнил совершенно иное. Эйб отчетливо помнил, как он бродил по двору замка, держа в руке подол бабки Нитхи, и как ему нужно было низко-низко кланяться, пряча глаза, если мимо проходила высокородная госпожа – его мать. Он знал, что она его мать – «добрые» люди всегда найдутся и просветят, кто кому и кем приходится, но к ней приближаться было запрещено. Вскоре и вовсе был отправлен в призамковую деревушку – с глаз долой. Мальчик знал, что его взгляд смущает госпожу, что она не может оставаться спокойной в его присутствии. И никаких других обстоятельств, по которым его, якобы, забрали от матери, просто-напросто не было. И все, что рассказывает эта неожиданно явившаяся женщина о себе и его детстве – все это ложь. Но все-таки подошел к ней и обнял, несмело прижавшись к сладко пахнувшему одеянию. В этот миг все изменилось: маски были сброшены – скрюченными пальцами она потянулась к ключу, не в силах сдержаться. Мальчик отпрянул и оказался в кресле, отступать некуда, под ним лежал подаренный кинжал, который он ухитрился достать, не порезавшись. И, когда Хит ворвался в его комнату, мальчик сидел, вопя во все горло о помощи, боясь этой женщины до дрожи в зубах, и не в силах встать. А она кричала на него:
- Ну же, сделай что-нибудь, если ты мой сын! Отдай мне ключ! Отдай, или убей меня. Или ты такой же слабак, как твой отец, прихвостень Магистра? А? Он меня даже ударить не мог, и ты такой же? Ты не можешь быть моим сыном, если не отдашь эту железку, зачем она тебе? Зачем тебе весь остальной Мир, если у тебя буду я? – и еще много обидных слов, значения некоторых мальчик и не знал, от крика ее голос уже начал срываться на хрип, лицо исказилось и побагровело. Она нависала над креслом, все ближе и ближе приближаясь к вожделенной цели. А еще Эйб вдруг некстати вспомнил, что, когда прятался в замке от драконов, он тоже видел ее – она ходила по двору голая и на всех кричала. Свое пребывание в замке при ящерах мальчик помнил не очень хорошо из-за постоянного страха. Лишь с момента, когда он попал в залу, где были заперты дети, воспоминания стали более-менее связными. Потом дама наклонилась еще немного и наткнулась на кинжал. Рассказав все это, Эйб не по-детски горько вздохнул:
- Я теперь очень плохой мальчик, да? Я убил эту тетеньку и, значит, я стал убивцем. А бабка Нитха всегда говорила, что хуже, чем убивать, нет ничего. Мне теперь нужно ключ вам отдать и идти к тому, кто мне уши обрежет, да?
Ответил ему Клинт, молчавший до этого времени:
- Нет тебе надобности - ни уходить, ни казнить себя, ты защищался. И матерью твоей звать ее – это рот поганить.
Вмешался Хит:
- Ты защищался – это раз, ты искренне сожалеешь о совершенном – это два, и этого не было – это три. Это тебе любой весовщик скажет. Видишь, мы еще не спускались в город. Не смей чувствовать себя виновным за то, что ты спас нас от той участи, что, может быть, страшнее, чем смерть – от Хроновой ловушки. Это я тебе, как пастырь, призванный утешать и наставлять, говорю. Слушай, Клинт, а ты спал, что ли? Мы едва тебя добудились.
Клинт насупился:
- Я и сам не знаю – разморило меня так, что вроде слышу все, а проснуться не могу, словно опоили чем. Но никто не заходил, и пил я то, что и все и не более всех. Вот только в воде у меня не было пены обещанной, а я так хотел попробовать – как это вода с пеной – еще подумал, что не все, что обещают, можно получить. Да потом плюнул на это дело – может быть, у них пена закончилась, да и все. А, видимо – не все. Получается в ней дело. Вы-то с пеной купались и не уснули, потому что оба ей нужны были. Да и прав ты, морок все это. Если от удара кинжальчиком исчезло. Теперь вот вместо того, чтобы прибыть раньше срока, мы опоздать можем. Вот в чем загвоздка. То, что она ключ просила, да охаживала тебя всячески, меня спать отправила – расчет на то и строился, что, даже если ключа не получит, задержит нас. Просчиталась, хронова дочь, хорошо, что у мальца кинжал оказался. Хотя я поначалу подумывал, что плохо это. Пацан маленький, необученный, вдруг по неосторожности себя поранит, или, играя, нас кого пырнет. Ан, нет – правы вы оба, братцы. Простите меня за недостойные мысли и за сон, навалившийся не во время. Мне кажется, надо нам костер гасить и идти под городские стены, чтобы в город попасть, как только ворота откроют.
На том и договорились. Клинт, наказав себя за свой сон, нес всю поклажу. Хит и Эйб, один с обнаженным мечом, другой – с кинжалом, сослужившим уже добрую службу, шли впереди. Хит учил мальчика долгому шагу: когда рыцари отправляются в пешее путешествие, надо идти так, чтобы никто не услышал и чтобы не уставать подольше. Показал, как правильно ставить ногу, как дышать. Шли, вполголоса переговариваясь, и вскоре достигли высоченных городских ворот. До рассвета оставалось совсем немного. Присели возле стены поближе друг к другу. Рядом сидели такие же бедолаги, застигнутые темнотой и не успевшие попасть в Квартиты. Пахло водой из канала, опоясывающего город, травой, которую они примяли, усаживаясь поближе к каменной стене и нечистотами – где-то рядом пролегала труба, через которую город избавлялся от всего ненужного. Среди тех, кто ожидал здесь рассвета, бродил ленивый шепоток, никто громко не разговаривал, никто не лез в дела других. Эйб пригрелся между своими спутниками и задремал – сказывалась бессонная ночь. Хит и Клинт настороженно оглядывались по сторонам, стараясь не привлекать ничьего внимания. Даже если Хрон прекратил свои попытки, то и среди обычного люда полно тех, кто не откажется продать ключ заинтересованным сторонам, при этом жизнь носителей ключа сохранять совершенно не обязательно. Клинт вспомнил старинные сказания о дочери Хрона, Тайамант – прекрасной, жестокой и безжалостной убийце, покровительнице незаконных девок, чьим именем они клянутся. Но рассказать Хиту о своих подозрениях побоялся, мало ли кто их тут слушает. Подозрения могут оказаться и беспочвенными, но лучше уж поостеречься, хватит, уже один раз обожглись об псевдо-Грида.
Вскоре небо начало светлеть. Облака, клубившиеся на горизонте, порозовели. Как только показались первые лучи светил, городские ворота беззвучно распахнулись – за их исправную работу отвечали специально назначенные люди, а как же – город известный по всей Зории, нельзя опозориться перед гостями из других земель скрипом или лязгом каким – и людской поток хлынул внутрь. Молча, без лишней толчеи. Путники влились в общую толпу и, опустив капюшоны, не поднимая голов, прошли внутрь. Не доверяя более никаким провожатым, отправились искать Часовую башню, которая оказалась совсем неподалеку. Астроном, спускавшийся со своего утреннего дежурства у телескопа, был первым, с кем они заговорили в Квартитах. Он уже был в курсе о ключнике и его сопровождении из Блангорры – почтовый голубь прилетел еще вчера утром, их и ждали вечером. Пришлось поведать, что их задержали непредвиденные обстоятельства – по молчаливому уговору не хотели раскрывать, что именно их задержало. Звездочет представился Диасом Старкони и попросил предъявить то, что они должны принести. Эйб, до сих пор прятавшийся за спинами старших товарищей, вышел вперед и поинтересовался, слегка заикаясь от волнения:
- А чем вы докажете, что вы и есть тот, кто нас должен встретить?
Астроном ухмыльнулся:
- Я полагаю, ты видел людей нашего клана и ранее, и сам сможешь определить кто я. Это тебе раз. Предателей среди астрономов не было, нет, и не будет – кровь Аастра не позволит. А второе – передают тебе привет госпожа Селена и госпожа Лентина. Для такого недоверчивого мальчика достаточно доказательств?
У Эйба подозрительно заблестели глаза, когда он услышал о своих друзьях, и он кивнул, сглотнув комок, внезапно появившийся в горле. Мальчик расстегнул рубашку, покопошился немного и достал ключ, прикрепленный к металлической цепочке:
- Мне нужно его вам сейчас отдать?
- Ни в коем случае, мне его отдавать не нужно, я должен лишь привести тебя и кастыря повитух туда, где вы его сможете применить по его прямому назначению. Мне же он ни к чему.
Эйб еще раз облегченно вздохнул, вспомнив о том, что врагам-то как раз ключ требовался, а он сам их не интересовал. Старкони устроил путников в своем доме, отправив их в умывальню, а потом усадив за стол. Отправил соседского мальчишку за кастырем повитух, объяснив, что кастыри в городках живут не так, как в столице. Прислуги нет, все приходится делать самим и это не звание тут, а скорее почетная обязанность. На праздниках или когда нужно какое-то решение для всего города принимать – везде нужно присутствовать и что-то придумывать. Извинился заранее за повитуху, которая должна прибыть – тетка, по его словам, жесткая, ворчливая и придирчивая. Но справедливая. Произнося последние слова, поднялся и пошел открывать – с его места за столом видно крыльцо, к которому подошла женщина. Вошедшая и оказалась кастырем – мать Гелена Констанца Тандер, которая внимательно оглядела всех присутствующих, остановив свой взгляд на мальчике. Поздоровалась, велела Диасу налить ей кафео и села рядом с Эйбом.
Глава квартитских повитух была женщиной с забавной внешностью, так не соответствующей описанию, данному ей астрономом. Вся она словно состояла из мягких окружностей – мягкое круглое лицо, на котором тоже все стремилось к кругу – крепкие щеки, округлый нос, полноватые губы, сложенные буквой «О», глаза – слегка навыкате, голубые, округлый же подбородок, мягко переходящий в шею. Мягкая линия плеч, округлые руки с мягкими, словно детскими, пальцами. Плотная фигура пряталась под серыми одеяниями клана, которые подчеркивали все остальное – такое же пухловатое, милое. Лишь только выражение глаз не было мягким – взгляд острый, пожалуй, что и жесткий. Завтракали в молчании. Гостям нечего было сказать, хозяевам – нечего спросить. А пустая болтовня не шла с языка. Все стремились поскорее выполнить то, что должны были. Покончив с едой, также молча встали, и уже было собрались идти за Старкони в башню, как мать Гелена ворчливо заметила:
- Знаешь что, Диас, как бы то ни было – я не позволю уйти тебе из дома, оставив стол неприбранным. Конец Мира не оправдание неряшливости. Пока мы с тобой приберем тут все, гости твои приведут себя в порядок. Не дело это – тащить мальца в тоннель, не высушив его и не расчесав. И оденьтесь прилично – если вдруг вас хоронить придется, так чтобы нам не переодевать вас, - и неожиданно для всех подмигнула Эйбу, который слушал ее резкие замечания, чуть приоткрыв рот.
Диас, беспрекословно открыл свои вещевые шкафы для гостей, чтобы они могли найти себе одежду по размеру, если вдруг у них чего своего не найдется, и принялся убирать грязную посуду и продукты. Хмыкнув, мать Тандер начала помогать хозяйничать астроному, ворча себе под нос, что «эти мужики, без догляду себя позабудут и перебьют». Управились быстро.
Удовлетворенно кивнув, повитуха сказала:
- Вот теперь пойдем, да пребудет с нами Вита и пошлет нам долгую жизнь. Будем надеяться на себя и на ее помощь. Башня ей посвящена, она там всяким непотребностям не позволит происходить – поэтому ругаться нельзя, мусорить – тем более. Идемте.
И снова подъемы, и снова спуски, напоминающие недавнее путешествие в тоннелях. Но в башне Виты не было следов запустения – ни пыли, скапливающейся в помещениях, в которых редко бывают, ни паутины. Ступени лестниц не скрипели, почвяной пол чистый, пожалуй, из всех башен эта – самая чистая и ухоженная. Кроме астронома за ней присматривали повитухи, ухаживали благодарные паломницы, окружая неустанной заботой каждый камешек стен и каждый клочок двора. Башня утопала в садах и цветах, в изобилии произрастающих вокруг.
Спускаться вниз по крепкой лестнице было нестрашно, вокруг были друзья, поэтому Эйб смело шагал вниз. И вдруг замер, прямо перед ним на ступеньку ниже стояла дама Вита, которая не так давно нарвалась на острие его кинжала. Его мать. Она была одета в белоснежный плащ, который развевался за ее спиной, открывая светлое платье, хотя здесь не чувствовалось ветра, ярко светящееся в полумраке. Она манила его за собой, обещая счастье, шепча, как она скучает без своего маленького мальчика. Обливаясь горькими слезами, говорит, что ей было очень больно, когда острие кинжала вошло в ее грудь, но сейчас она выздоровела и не обвиняет его, нет, нет. Это был просто несчастный случай. Что ей не нужен ключ, только бы ее мальчик был с ней рядом. Эйб смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Застыв на месте, слезы навернулись на глаза, которые видели то, что было незримо остальным. Хит, заподозрив неладное, прикоснулся к плечу мальчика. Тот развернулся так быстро, словно его ужалили:
- Что ты меня трогаешь, зачем ты ко мне прикасаешься? Зачем мы ушли оттуда? Она хорошая, она говорит, что она хорошая! Я так ее люблю! – захлебываясь слезами, выпалил маленький ключник. Когда он произнес последние слова, откуда-то издалека послышался воющий женский крик, затихающий, но от этого не становящийся менее страшным. Хит прижал яростно сопротивляющегося мальчика к себе, присел, становясь почти одного роста с ним:
- Забудь, Эйб, забудь, это морок! Она не твоя мать, забудь ее! Доверься нам – я твой друг, все, кому ты нужен – здесь и это твои друзья, не бросай нас сейчас! – встряхнул Эйба за хрупкие плечики. Мальчик, еще всхлипывая, начал приходить в себя. Лицо прояснилось, он увидел, кто стоит с ним рядом, и бросился на шею Хиту, который обнял подрагивающие узенькие плечики, успокаивая. Потом Эйб поднял зареванную мордашку от могучего плеча своего верного друга, шмыгнул носом:
- Раз так нужно, тогда пойдем и сделаем это быстро. Я устал бояться, - вцепился мертвой хваткой в руку Хита, - только ты иди со мной рядом, ладно?
Хит кивнул и они пошли дальше рядом, едва помещаясь в узкий проход – потому как лестница закончилась и их цель была близка. Старкони подошел к чему-то, тщательно укутанному промасленной тканью. Повозился с замками, запирающими цепи, которыми было перевито маслянистое полотно, снял их, потом, повозившись и перемазавшись в масле, развязал узлы толстенных веревок. И вот, наконец, стянул ткань. На каменном постаменте красовалось сложное сооружение из нескольких металлических трубок разного диаметра, сбоку зияло отверстие для ключа. Эйб отпустил руку своего телохранителя, снял с тонкой шеи цепочку, вздохнул, и вместе с повитухой шагнул к механизму. Глаза в глаза, вместе взялись за ключ, одновременно повернулись и поместили этот затейливо выкованный кусок металла туда, где ему и место. Матушка Тандер, немного задыхаясь от волнения – момент-то исторический, кому еще из кастырей ключ на практике применить удалось – прошептала, что ключ надо повернуть семь раз, только она не знает в какую сторону. Задачка решилась очень просто – ключ поворачивался только в одном направлении. Ключ раскалился добела, но отпустить его не было никакой возможности, держали, вдыхая запах подгоревшего своего же мяса. А ключ с последним поворотом пропал в скважине, для которой и был создан. Выдохнули, не чувствуя боли в обожженных руках, и затихли, ожидая, что вот сейчас начнется какая-нибудь жуткая катастрофа, стояли, затаив дыхание. Эйб зажмурился, как он всегда делал в моменты сильного страха. Но ничего не произошло, только с руками происходило что-то странное – после исчезновения ключа у Эйба и кастыря вздулись огромные волдыри, причиняющие жгучую боль. Через несколько мгновений они лопнули, выворачивая кожу, сукровица закапала на пол. В следующий миг ладони уже покрывала тонкая, слегка розоватая кожица, которая светлела на глазах, затягивая ожоги так, словно их там никогда и не бывало.
Матушка Тандер шелестящее вздохнула, погладив ладонь:
- Велика исцеляющая сила праматери.
Стояли вокруг постамента, прислушиваясь к каждому звуку. Тишина. Нигде ничего не громыхает, не трясется и не извергается. Лишь глубоко внизу, под почвой что-то затикало и защелкало равномерно. Звездочет шумно выдохнул, нервно хохотнул:
- А ведь не дураки были, каменщики наши. Врага уничтожать не обязательно с вместе собой, а? Пошли теперь отсюда? Солнышки увидеть захотелось – думал ведь, что теперь никогда их уже не увижу. И проголодался со страху.
Теперь шли не в пример быстрее – надо было еще голубя отправить, а то и двух. После появления Тайамант лучше перестраховаться и позаботиться о том, чтобы в Блангорре обязательно узнали о том, что в Квартитах ключ уже применен. Да и в обратную дорогу собираться, не мешкая.
К вечеру Эйб и его провожатые, одетые в чистую крепкую дорожную одежду, восседали на лошадях, которые пожертвовал им местный купец. Мальчику на всякий случай руки все-таки перевязали, смазав лекарствами. Лошадей навьючили всем, что может пригодиться в пути. Городские кастыри проводили путников до ворот. Дорога в Блангорру предстояла довольно опасная, но по сравнению с кознями Тайамант и Хрона – это было ничто. Путники помахали провожающим и отправились обратно.
Глава 18.
Оборотни Елянска.
Вальд был в восторге от начинающегося приключения – ехать под городами и полями по тоннелям в самодвижущейся повозке вместе с бывалыми воинами-пастырями. Жаль только, что маме пришлось ехать в другое место, с ней всегда интересно путешествовать. Но Вальд уже достаточно повзрослел, чтобы понимать, что «хотеть» и «мочь» - это не всегда одно и то же. И иногда бесполезно рыдать и умолять – ничего не изменится, если сам не изменишь. Вспомнил плен у драконов – вот сидел бы и ждал, когда кто-нибудь придет их спасать, так бы до сих пор и сидел, только уже, наверное, не сидел, а переваривался в виде пережеванных кусков. Бррр! До сих пор страшно, когда вспоминается.
Повозка была крепкой, попутчики казались сильными и надежными, путь известен, и пока не приходилось прилагать никаких усилий, чтобы мчаться вперед. С вершины Белой горы, на которой раскинулась столица Мира, в сторону Елянска был самый крутой спуск, поэтому скорость развили такую, что дух захватывало. Мимо мелькали тусклые гнилушки на стенах тоннеля, пыльные лохмы паутины трепетали от потока воздуха, проносящегося за повозкой. Ехали и ехали. Вскоре новизна поездки приелась – присели перекусить. Вальд, как мальчик воспитанный и общительный, решил, что пора с попутчиками познакомиться. Включив свое природное обаяние на всю катушку – мамина школа – обратился к тому, кто сейчас был рядом:
- Господин пастырь, а можно узнать, как вас зовут? – что попутчики из клана пастырей он знал давно, как только увидал их, кровь матери подсказала.
Попутчик замешкался, пастыри привыкли, что вопросы первыми обычно задают они, потом совладал с собой:
- Меня зовут Габриэль Рид, а того, что сейчас впередсмотрящим – Тони Сен-Прайор. А тебя не учили, что во время еды молчать нужно?
Вальд сник немного – благодаря внешности и общительности с ним так резко разговаривали очень редко. Но отступать тоже было не в его привычках:
- Да, конечно, мама всегда говорит, что я много болтаю. И что «когда я ем, я глух и нем», но еще я знаю, что, если хлеб преломили люди, которые знают имена друг друга и обстановка спокойная – еда усваивается гораздо лучше, - на одном дыхании выпалил эту тираду и перевел дух, улыбаясь спокойно и слегка ехидно. Крыть было нечем, и губы хмурого пастыря растянулись в ответной улыбке, явно не очень привычной для своего хозяина. Стоящий впереди Сен-Прайор хмыкнул:
- Сделал тебя малец, и правильно, не будешь портить настроение людям. Я голодный тут стою, и не пытаюсь у вас даже кусочка попросить. А вы сами и не догадаетесь, - закончил он.
Вальд сообразил быстро – сложил на хлеб кусочки мяса, овощи, добавил бутыль с водой. Придерживаясь за борт, добрался до попутчика и передал еду. Сен-Прайор поблагодарил и предложил остаться с ним подежурить, пока он будет есть, чтобы ничего не упустить из внимания. Вальд, польщенный оказанным доверием, остался без разговоров. Сен-Прайор продолжил:
- А этот нелюдимый господин пусть вкушает свои яства в одиночестве, - и подмигнул.
Вальд расплылся в улыбке, отвернувшись так, чтобы его лицо не разглядели. Ехать впереди было гораздо интереснее: встречный ветер развевал волосы, скорость завораживала. Рид немного поворчал и заметил, что от такой скорости один плюс: если металлические полоски закончатся или окажутся поврежденными, шеи они сломают моментально. Сен-Прайор ответил, что если бы пришлось идти пешком, Габриэль бы стал ныть, что ноги стер и идут медленно. Посоветовал ехать молча, и не мешать наслаждаться путешествием тем, кто умеет это делать. Вальд уже понял, что ему интереснее держаться рядом с Сен-Прайором, но усталость брала свое. По всем расчетам выходило, что наверху должна наступить ночь. Карты говорили, что вскоре предстоит обогнуть Ущелье Водопадов по крутой дуге. Каменщики понимали, что, сколько от воды не закрывайся, она все равно дорожку проторит, и не стали прокладывать тоннель под водопадами, а прошли сбоку.
Вальд сползал назад, принес одеяло и примостился неподалеку от господина Тони. Закрыл глаза и сразу провалился в сон. Ему снилась мама в то время, когда они жили у Диких. Был праздник, посвященный сезону дождей, и маме было велено танцевать в честь этого события. Ее нарядили в какую-то диковинную одежду, состоявшую из полосок ткани, на которые в изобилии были нашиты монетки. Волосы расчесывали долго-долго, и они стали блестящими и пушистыми, разметавшись по полуобнаженным плечам. Как и тогда мальчик увидел, что посреди поселения разожгли большой костер из веток, которые не дымили, а горели ярко и долго. Из ближайшего жилища послышались ритмичные удары, потом зазвучала протяжная мелодия – невидимый музыкант играл на дудочке. Барабан и дудочка переплетались в печальном, постепенно ускоряющемся ритме. В наступившей тишине было лишь слышно, как шипят капли дождя, попадая в костер. Музыка завораживала, и поначалу никто не обратил внимания на прекрасную танцовщицу, стоявшую в опасной близости от полыхавшего огня. Танцовщица медленно и ритмично покачивалась в такт музыке, ускоряя движения, приковывая взгляды, тихо шелестит ткань, позвякивают монеты. Танец ускорялся, становясь все более сложным. Тонкая женская фигурка быстро-быстро перемещалась вокруг костра, выписывая сложные письмена движений. Музыка и танец дополняли друг друга, огонь подчеркивал редкое мастерство танцовщицы, в которой Вальд с трудом узнавал свою мать. В глазах зрителей, особенно мужчин, мальчик разглядел полыхание пламени, которое затмевало огонь. Музыка звучала все быстрее и взлетала все выше, заставляя танцовщицу метаться вокруг костра в бешеном ритме. И на самой высокой ноте музыка оборвалась. Танец замер. Пожилые женщины племени окружили Селену плотным кольцом, накинули на нее темную накидку и увели. Вальд с интересом разглядывал всех, кто остался возле догорающего костра. Жены с видимым усилием вырывали своих мужей из очарования, в котором те все еще пребывали, и уводили из-под дождя. Вскоре возле костра остался только Вальд, он просто не знал, куда ему идти. Потом увидел, как идет мама – уже в обычной одежде, волосы влажные, намокли под моросящими каплями. Идет к нему, лица пока не видно, пламя хоть и уменьшилось, но все еще внушительное. Вроде бы улыбается, протягивает к мальчику руки, подходит ближе и Вальд видит, что на лице нет ни кусочка кожи, она вся аккуратно содрана, обнажая то, что под ней находилось. С лица медленно стекают ручейки крови, но мама их не замечает, даже не пытается вытереть. Идет к нему, подходит ближе и ближе, внезапно ее колени подламываются, она падает в костер. Который вспыхивает ярко и благодарно. Вокруг снова Дикие – темные фигуры стоят и молча смотрят на безмолвную полыхающую фигуру. Все происходит в полнейшей тишине, вновь не слышно ни единого звука. И свет становится таким странным – сначала синеет, потом начинает багроветь. Вальд пытается подбежать к маме, вытащить из костра, кричит, чтобы помогли. Но горло не слушается, сипит, не в силах издать хоть какой-нибудь звук, ноги вязнут в загустевшем воздухе и не идут, руки виснут плетьми. Нет сил, нет помощи, нет надежды. Вальд кричит, кричит беззвучно, лицо багровеет от усилий. Слезы текут по пухлым детским щекам. Потом кто-то темный наваливается на него сзади, закрывает глаза ладонью, отирая слезы, и шепчет в ухо: «Ты мне веришь? Самый большой недостаток пастыря – неверие, астронома – слепота, у повитухи не могут быть слабыми руки. Но ты, мальчик мой, пастырь и у тебя должна быть вера…» Шепот повторяется и повторяется, сводя с ума, заставляя извиваться, чтобы вырваться из этих холодных скользких на ощупь рук. Крик, наконец, прорывается из сдавленной глотки, мальчик кричит, что есть сил, и просыпается от своего вопля. Рядом стоят оба пастыря, пытаясь его разбудить. Вальд сел, задыхаясь, не в силах произнести ни слова. Сен-Прайор серьезен и хмур:
- Плохие сны, приходящие в тоннелях, могут сбыться. И помешать выполнить твою миссию, а могут быть просто предупреждением. Запомни этот сон, сынок, запомни хорошенько. Никому не рассказывай о чем он, просто помни. И, если вдруг тебе почудится, что реальность стала похожей на то, что тебе снилось – прислушивайся только к себе. Интуиция пастыря – великая сила, которой сейчас, к сожалению, владеют единицы. Сила крови просыпается в тебе. Но берегись. К тому, кто одарен и требования выше.
Вальд полностью проснулся и отдышался, говорить ни о чем и ни с кем не хотелось. Он уселся поудобнее, закутавшись в одеяло. Пастырь Рид сейчас был часовым, а Сен-Прайор спал рядом. Вернее, теперь и он не спал. Достал флягу с водой и велел мальчику вымыть руки, чтобы смыть дурное ощущение после сна. Вальд послушался, вымыв руки со всей тщательностью, на которую был способен. Ущелье Водопадов они успешно проехали – дуга оказалась более пологой, чем казалась на карте. Поворот, хоть и был достаточно крутым, но никакого дискомфорта не почувствовали, даже не заметили, как его миновали. Ветер уже не так сильно дул в лицо, как прежде, ощущалось, что дорога пошла вверх. Вскоре повозка и вовсе остановилась, вызвав недоумение. На карте на этом участке стоял значок «Т», но что это обозначало – нигде не написано. Путники переглянулись, пожали плечами, покинули повозку, чтобы воспользоваться случаем, размяться, справить естественные нужды – если у кого возникли, да и посмотреть, что случилось. Вальд и пастырь Габриэль пошли к кучке неподалеку, словно специально предназначенной для тех целей, к которым они стремились. Щедро оросили ее. Послышался голос пастыря Тони, который уже управился и пошел на разведку. Оказалось, что остановка эта не случайна, а каменщики специально сделали небольшую насыпь, чтобы плавно притормозить повозку – все же живые, всем же хочется и отлить, и отложить, и размяться. Побродили еще немного. Кое-где развевались пыльные космы паутины, валялись кости каких-то мелких зверушек, спешили по своим делам мелкие паучки и белесые подпочвенные жуки. И было очень тихо, поневоле стали разговаривать вполголоса, чтобы не нарушать тишину, что здесь царила долгие-долгие годы. Вальд забрался в повозку, его спутники несколько раз толкнули и – едва успели заскочить, после краткого подъема, дорожка резко уходила вниз, помчалась снова так, что в ушах засвистело. Теперь, если хотелось поговорить, приходилось кричать, чтобы быть услышанным – колеса громко и часто постукивали на стыках. Молчали, сторожко прислушиваясь, стараясь расслышать что-нибудь за посвистом ветра.
Вальд слушал, слушал, да и уснул. Теперь ничего особенно не снилось – какая-то зелень – то ли вода, то ли листья, колышущиеся потихоньку и все. Сон его был тих. Пастыри несли вахту вдвоем, у них не было той четкости видений, как у одаренных кровников, но и им было тревожно. Обосновались так: более зоркий Сен-Прайор снова заступил свой пост впереди, а Рид прикрывал их с тыла. Несмотря на тревожные предчувствия, пока ничего не происходило. Заканчивались вторые сутки в тоннелях, их повозка еще несколько раз останавливалась на искусственных насыпях, потом исправно несла путников дальше. Воздух вокруг стал светлее, стены, проносящиеся мимо, видны более отчетливо – хотя смотреть особо не на что – гладкие стены, гнилушки, паутина – все то же самое, что и раньше. Повозка снова стала снижать скорость, пастыри ожидали насыпь и остановку, а случилось так, что металлический путь закончился. Повозка замедлилась и остановилась. Дорога кончилась. И пора было идти. Разбудили мирно дремлющего Вальда, разобрали груз и, не задерживаясь, отправились в Елянск, гордо вздымавший остроконечные шпили своих многочисленных храмов. «Как-то странно быстро добрались» - хмыкнул Сен-Прайор про себя.
Вниз спускались почти бегом, пастыри опасались всего – каждое дерево, каждый камень, каждое встреченное животное могло нести гибель ключнику. Мальчику о своих страхах говорить не стали, но были настороже. День клонился к закату. Показались городские ворота – солнца еще не сели, поэтому вход в город был свободным. Но, пройдя по навесному мосту, и едва ступив на мощенную камнем привратную площадь, путники были остановлены городской стражей. Рид поинтересовался, с каких это пор уставшие путники не могут получить приюта в Елянске? Сен-Прайор попросил проводить их к городским кастырям. Охрана дружно рассмеялась при таком обороте дела. Начальник охраны, ражий детина с неровным лицом, облаченный в кольчугу, сказал:
- Ага, щас, разбежались мы вас к ним вести. Кто такие, откуда прибыли? Почему права качаешь?
- Мы гонцы к кастырям вашего города, у нас повеление светлейшего Прима, которое вам знать нет надобности. Вели отпустить, не гневи нас, - запальчиво бросил пастырь Рид.
Пастыри ощетинились мечами, поставив Вальда между собой. Веселье охраны еще больше усилилось. Один из охранников, похрюкивая от душившего его смеха, выдавил:
- Да что вы там, в Блангорре своей, совсем съехали? Гонцы оне, ага щас, гоните отсюда. Уберите ваши иголки, а то неровен час – заколете друг дружку, а мы отвечай потом. Уже прибыли давно столичные гонцы, и не такие как вы – пыльные и грязные, а как положено, в богатой карете, при охране. И не пастыри серые с мальчишкой малолетним, а господа справные! Так что валите подобру-поздорову, пока мы вас в кутузку не определили.
Пастырь Рид уже собрался ответить что-нибудь пообиднее про мать и отца того, что говорил. Как вдруг веселье мигом утихло: пожаловал елянский глава пастырей святейший Петр Сен-Назарет. Рид и Сен-Прайор, много слышали о пастыре Петре, вложили мечи в ножны и склонились в глубоком поклоне. Пастырь Сен-Назарет обладал редкостной интуицией, которая и привела его к городским воротам на закате. Он был одним из самых одаренных пастырей. Отец Петр подошел к мальчику, погладил по щеке, и Вальду стало так спокойно, словно он попал, наконец, домой. Кастырь махнул небрежно рукой, и присмиревшие охранники пропустили запыленную троицу. Кастырь повел их не во Дворец городского Совета, и даже не к башне, а куда-то вглубь города. Пастыри переглянулись, но следовали за отцом Петром в полном молчании.
Путь был недолгим – шли быстро, почти в самом сердце города стоял храм святого Пастыря, небольшой, из серого камня, больше похожий на небольшую крепость. Впрочем, ранее он и был крепостью, вокруг потом построили город. Пастыри освятили выстроенный каменщиками храм, астрономы обжили Часовую башню, а пришлые – свободнокровые, Дикие, люди разных каст – построили город. Храмов потом тоже добавилось, но лишь этот поражал такой дремучей древностью и почти полным отсутствием украшений. Отец Петр постучал условным стуком – тук, тук, пауза, тук, тук, тук – в едва заметную калитку, которая немедля распахнулась. За дверью стоял астроном, тот самый, к которому их должны были проводить господа из Совета. Астроном представился:
- Город Елянск приносит свои искренние извинения за столь нерадушную встречу. Я, астроном Эрик Ди Астрани, кастырь, единственный здесь звездочет, от всего сердца приветствую путников. Господин пастырь от своего имени скажет сам, хотя он также неразговорчив, как я болтлив.
Маленькое сердечко Вальда забилось сильнее при встрече с кровником со стороны матери, который оказался таким похожим на него самого. Мальчик заулыбался и шагнул к звездочету, протягивая руки в приветствии астрономов:
- Не счесть ваших лет, как не счесть всех звезд. Приветствую Вас, господин Ди Астрани.
- Астр великий, с вами мальчик из нашей касты? Откуда? - от волнения звездочет зачастил, перебивая самого себя. – Нам было предупреждение, что прибудет ключник и два охранника-пастыря. Но такого подарка на старости лет я и не ожидал! Проходите же, проходите же скорее! Почему же мы держим наших долгожданных возле дверей! Хотя мы ожидали вас только завтра, а то и послезавтра, у нас все подготовлено. И просто замечательно, что отец Петр почувствовал, что ему срочно нужно пойти к воротам! И ведь успел, успел, старый!
Отец Петр, едва заметно улыбнувшись, проворчал:
- Конечно, хотел я от своего имени сказать, от города, да где там! Господин Эрик говорит столько, что для остальных просто не остается ни предложений, ни слов, ни даже букв, которые он уже не произнес. Входите, мы позаботимся о вас.
Рид и Сен-Прайор облегченно вздохнули. Здесь, под священной сенью Небесного Пастыря, с кастырями, к которым им и следовало попасть, можно было вздохнуть свободно. Гнетущее чувство, появившееся у обоих с того момента, когда они долго, очень долго не могли разбудить вопящего Вальда, ослабло и затихло. Кастыри были не такими, как в Блангорре. Блангоррские верховные кастыри всегда сосредоточены, серьезны, озабочены и озадачены. А эти такие близкие: астроном, совершенно ошалевший от радостной встречи с мальчиком-кровником, так и сыпал к месту и не очень словами; ворчливый, словно старик, пастырь. Они идеально дополняли другу друга, зная все сильные и слабые стороны друг друга, как люди, прожившие бок о бок многие годы. Болтая и ворча, кастыри быстро натопили умывальню, в которой клубами стелился горячий пар, и было достаточно воды. Отмывшиеся и распаренные путешественники были немедля препровождены в столовую. Стены обшиты светлым деревом, мягкие диваны и кресла, деревянные же столы, на полу – мягкие ковры, полыхающий камин, который был совсем не лишним. За окнами подкрадывались сумерки, и солнца уже подобрались к горизонту, повеяло холодом, проникающим в малейшую щелочку. Столы уставлены яствами – холодными и горячими, сладкими и солеными, фрукты, овощи – похоже, все, что нашлось в кладовых, принесено для дорогих гостей. Отдохнувшие и насытившиеся путники начали клевать носом, как вдруг звездочет вырвал их из сладких лап дремы:
- А вы слышали про тех, кто прибыл вчера, они вроде тоже из Блангорры, посланники Прима? Они такие вещи рассказывают – заслушаешься! Город не подчиняется больше Совету кастырей, выбрали себе какую-то Раду, а вот чему радоваться? У нас все кастыри дома сидят – вон, господин Сен-Назарет приказал, во избежание кровопролития и неурядиц, которые могут повлечь за собой и вовсе разрушение города. Вот и сидим, как мыши в своих норах, да, отец Петр?
Сен-Назарет кивнул:
- Приезжие те смуту сеют. Они говорят, что Примы удалились от дел, Советы кастырей во всех городах распущены, народ сам выбирает себе правителей – любой касты и даже свободнокровых. Бумагу показывают со всеми печатями, в которой это и расписано, где приказано верить им. Говорят, что Великое Проклятье оказалось сказкой, что раскопали Часовую башню в Блангорре до основания и там нашли какой-то древний свиток, в котором все это написано. И что касты все – придумка Прима, чтобы власть удержать. И горожане наши словно с ума посходили, ходят за этими пришлыми, не спуская глаз, в рот заглядывают, когда те говорят, поселили их во Дворце Советов. Мало того, они этих чужаков назначили главами новоизбранной Рады этой, которая теперь всем управляет в городе. У нас тут большая часть населения – свободнорожденные, им надоело подчиняться кастырям и захотелось править самим.
Спать расхотелось. Оплот веры Мира – Елянск перестал быть таковым. Рид подумал, что хорошо еще предчувствие привело пастыря к городским воротам, а так – изгнание из города было бы еще самым лучшим исходом из того, что им могло предстоять.
- А какие имена эти новые правители называют? Вдруг знакомцы обнаружатся? – спросил Сен-Прайор.
- Трое их, и какие-то свободнокровые охранниками. Но они словно излучают какие-то неведомые силы, которые привлекают всеобщее внимание, заставляя слушать. Одного зовут Торнвальд фон Реймер, он вроде как бывший пастырь – теперь главный у нас, второй – из весовщиков вроде, по имени Скаррен де Балиа – он теперь правосудие вершит, на улицах ступить нельзя, обязательно уведут из карманов все, что там лежит; третий – тоже из пастырей, рыцарь. Только шпоры у него из какого-то черного металла выкованы. А спросить не спросишь – почему черный, а не серебро, как положено. Говорят, что двое кастырями верховными были – Магистром и Маршаллом. Рыцаря кличут Райдер фон Изм. Он у них все остальные вопросы решает, - протараторил Ди Астрани.
По мере того, как звездочет называл имена тех, кто теперь правил Елянском, у Вальда все больше бледнело лицо. Глаза остекленели, нижняя челюсть мелко-мелко затряслась, наконец, он смог вытолкнуть из горла слова, скомкивая речь, ставшую неразборчивой:
- Это они! Они – оборотни! Это ДРАКОНЫ! Понимаете, драконы! Это они держали нас в плену! Когда они драконы, их по-другому зовут, и если их назвать по именам, они снова превратятся. На Совете у Примов Марк не знал, назвал их настоящие, нынешние, темные имена, а вот они и превратились. Фон Реймер – это Киар, а де Балиа – Фрам. Их Прим изгнал из кланов, вы на уши их смотрели? А третий – это Айс, понимаете, ледовый дракон Айс?! Они убийцы, все – убийцы! – мальчик почти кричал, еще чуть-чуть и забьется в истерике.
Сен-Прайор, сидевший рядом, взял мальчика за руку и начал что-то шептать на ухо. Вскоре мальчик успокоился, исчез стеклянный пугающий взгляд, надломленная линия рта смягчилась, лицо порозовело, вернулись природные краски. Через несколько мгновений мальчик уснул, пастырь осторожно перенес его на диванчик. Новости, услышанные сейчас, были и вовсе пугающими. Елянск, гордость пастырей Мира, захвачен оборотнями. В словах мальчика никто не усомнился – кровь астрономов и пастырей в смешении только обострила природные качества.
За окнами было все также серо, и пыльно, и стало ветрено. Хотя сезон ветров уже закончился, и близилась мокресть. Сорванная с деревьев листва с тихим шелестом пролетала мимо окон, которые еще не закрыли занавесями. Трое пастырей и астроном склонились над картой Елянска, пытаясь придумать, как спасти город и добраться до башни, чтобы выполнить то, зачем пожаловал маленький ключник. А мальчик спал, тихонько посапывая, во сне иногда у него подрагивали руки, ему снились ключи – много-много ключей, которые летали вокруг, ему нужно было ухватить тот самый, который единственный. И на это у него только одна попытка. И вроде бы выбрал уже тот единственный, настоящий. И снова увидел маму, точнее ее лицо, оно тоже парило среди ключей, которые вонзались в ее нежную кожу, покрывавшуюся кровавыми ручейками. Пара ключей нацелилась на глаза, другая начала надрезать уши. Вальд закричал от ужаса и проснулся. Бодрствовать было страшно, но, оказалось, что спать – еще страшнее. От его вопля вздрогнули все находящиеся в комнате, Сен-Прайор одним прыжком добрался до мальчика, обнажив кинжал. Прижал Вальда к себе, недоверчиво оглядываясь по сторонам. Вальд отстранился, помотал головой:
- Это сон. Это сон, - глухо застонал.
- Раз сон, то теперь и бояться нечего. Ты же проснулся? – поинтересовался отец Петр.
- Вы не понимаете, да? Мне спать теперь совсем нельзя, они могут сбыться, сны, которые приходят ко мне. Я не могу их забыть, не могу их рассказывать, даже нарисовать нельзя. Если поделиться ими с кем-нибудь, даже шепотом – они становятся ближе. Я буду стараться не спать, только уж вы мне помогите, ладно, отец Тони? – мальчик назвал Сен-Прайора «отец Тони» впервые за все путешествие.
Отец Петр подошел к мальчику, положил ему на голову руки, успокаивая:
- Я тебе сейчас принесу зелье. Доверяешь ли ты мне настолько, что выпьешь его без лишних вопросов?
Мальчик кивнул, под глазами залегли темные тени, лицо побледнело, став похожим на посмертную маску. У самого эмоционального из здесь присутствующих Ди Астрани защемило сердце, и он подумал: «Куда катится этот Мир, если спасать его приходится мальчишкам… А мужи и воины сидят и размышляют, как бы вернуть себе город…»
И тут его осенила простейшая мысль, он вскочил, побегал по комнате, притягивая к себе недоумевающие взгляды. Вошедший со стаканом зелья Сен-Назарет хмыкнул – его было не удивить такими выходками, кастыри города давно привыкли друг к другу, прощая разные мелочи, на которые пришлые посмотрят с недоумением. Астроном сделал еще две быстрые пробежки, хватая себя за уши и почесывая затылок, потом остановился и выпалил:
- Мы старые дураки, знаешь ли ты об этом, отец Петр?
- Что ты – старый дурак, давно известно. Но вот почему ты решил, что и я спятил? С чего это ты решил?
- Да все же просто! Мальчик решил нашу задачу, он нам решение на блюдечке принес, а мы тут за карты хватаемся, военный совет устроили. Вот сколько этих гонцов прибыло? Трое. Войска с ними нет. Они сильны только тем, что могут говорить так, что не слушать невозможно. А как мы с ними можем бороться? Надо просто назвать их имена. И все.
Взрослые переглянулись. Вальд старался выпить препротивнейшее зелье.
Ди Астрани продолжил, немного растерянно:
- Только вот гарантировать, что тот, кто будет их имена называть, останется в живых, пожалуй, нельзя, - последние слова он произнес почти шепотом, опустив плечи и уткнувшись взглядом в пол.
Недолго посовещавшись, решили, что надо тянуть жребий. Вальд, наконец справившийся с лекарством, стал выглядеть чуть лучше – исчезла нездоровая бледность, взгляд стал более осмысленным. Отец Габриэль на небольших клочках бумаги написал имена, которые сложил в чью-то шляпу, лежавшую на диванчике. Мальчик, следивший за процессом подготовки к жеребьевке, сказал, что бумажек неверное количество, что он тоже может участвовать.
Сен-Прайор попытался возразить:
- У тебя задача другая.
На что мальчик огрызнулся:
- Ну да, у вас тоже задача меня оберегать, а вы собрались вон куда. Я имею полное право участвовать в выборе. Если Семерка сейчас смотрит на нас, идти должен именно я. Я хочу отомстить за тех, кого они сожрали – вы забыли, что среди них были мои друзья? Я навсегда запомнил их имена и могу перечислить всех без запинки и без ошибки. И я точно знаю, что мне они навредить не смогут. Чего не скажешь о вас, - он выпрямился и смотрел с вызовом на пастырей.
Астроном с горечью произнес:
- Мальчик, ты снова вынуждаешь нас прятаться за твою спину. Если что-то с тобой случится – мы же не будем знать покоя до конца своих дней, а то и после их окончания.
- А кто вас заставляет прятаться? Мы пойдем все вместе. Я и мои сопровождающие не знаем города, любой патруль способен задержать нас и отдать вашим новым «правителям». Сен-Прайор поклялся меня оберегать, отец Рид тоже. Вот все и отправимся. Когда ваши деятели будут публично выступать?
Кровь двух великих каст Мира заговорила в полный голос, заставляя мальчика быть умнее, чем взрослые, взрослее, чем умные, заставляя его сделать шаг вперед, наделяя всеми качествами вождя, за которым нельзя не пойти. Пастыри с гордостью смотрели на своего, как они считали, кровника. Астроном смотрел с любовью – это каста эмоциональных людей, которые могли себе позволить любить открыто.
Захватившая власть троица собирала весь город на центральной площади после заката ежедневно. Заговорщики решили не медлить – закат уже отбагровел. После посещения площади оставшиеся в живых и Вальд, которому нужно было выжить при любом раскладе, должны поспешить в Часовую башню, чтобы выполнить порученное. Отец Петр благословил всех на праведные деяния, пожелав крепости духа и удачи.
Сен-Прайор, Рид и Вальд закутались в плащи, чтобы не подвергаться опасности раньше времени. Кастыри не посчитали нужным прятаться, поэтому оделись так, чтобы не мерзнуть – вечером и ночью пронизывающий ветер становился холоднее. Серый дневной свет постепенно становился светло-синим. Наступали сумерки, навевая тоску на тех, кто жил в одиночестве, и на тех, кто слаб духом. В этот час совершалось самое большое количество самоубийств – свет, приобретающий в это время особый оттенок, словно шептал, что все в Мире бренно, что лучше покинуть Мир и уйти туда, где нет печалей и тоски. В этот самый час заговорщики покинули своё убежище и отправились на центральную площадь. Перед самым выходом Вальд, закутанный в темный плащ, подошел к Сен-Прайору, смущенно потоптался, глубоко вздохнул:
- Отец Тони, пообещайте мне, пожалуйста. Если, ну, если не получится у нас что-нибудь, вы не убивайте себя, а то я ваш обет случайно подслушал. Доберитесь до моей мамы и скажите ей, ну, что я был смелым мальчиком. Я знаю, я спрашивал у пастырей, они говорят, что тот, кому посвящен обет, может от него освободить. Вот я вас прошу, скажите ей, а? – выпалил все это и затих, с надеждой глядя влажными глазами снизу вверх.
В горле Сен-Прайора, который видел и слышал на исповедях такие вещи, которые не укладываются в голове у людей других каст, что-то пискнуло, он присел, взял мальчика за плечи:
- Друг мой. Ээ, я могу тебя так называть? Не надо говорить сейчас о неудачах, пусть сумеречный свет не коснется тебя своей тоской. У нас все получится, и ты сам ей расскажешь, как ты спас целый город, гордость пастырей.
Вальд неуверенно улыбнулся, потом расправил плечи, вздернул голову, откинув капюшон, и шагнул через порог.
Мальчик шел первым, за ним его спутники: Рид и Сен-Прайор, спрятав обнаженные кинжалы под плащи; замыкали шествие местные кастыри. От торжественности момента даже суетливость и болтливость астронома куда-то подевалась, и он выступал спокойно и важно, словно сам Аастр. Остановить их попытались один только раз, почти перед самой площадью. Патруль свободнорожденных остановил, по иронии судьбы это были те же самые люди, которые встретили путников возле городских ворот.
- Куда это вы направились, святой отец? И в сопровождении этих самых подозрительных личностей? А мальчишку ведете куда? Мальчишкам строго ведь наказано, после заката не попадаться на улицах?
Отец Петр поспешил в Вальду, которого крепко держал за плечо дюжий вояка. Мальчик вяло отбрыкивался, пытаясь вырваться. Пастырь по одному легко отогнул пальцы патрульного, пристально глядя тому в глаза, освободил мальчика и отодвинул его за спину:
- Послушайте голос разума своего, или, если он слишком тих, тогда услышьте меня. Вы знаете, что у каждой касты свое предназначение, только свободнокровые вольны в выборе. Поэтому не мешайте нам, а мы не будем навязывать вам свою волю, - говоря это, Сен-Назарет продолжал смотреть, не мигая, в глаза собеседника, который начал пятиться назад, пока не укололся о копье, которое держал в руках его собрат по оружию, стоящий позади. Лицо патрульного прояснилось, словно вспомнил что-то, что давно пытался вспомнить, да никак не удавалось:
- И, правда, братцы, пойдем отсюда. Пусть эти кровники творят свои дела, нам-то, что до этого.
Сумерки уступили место ночи. Площадь была ярко освещена множеством факелов, пламя которых раздували порывы холодного ветра, к ночи совсем взбесившегося. Собралось немало народу, купеческая братия едва успевала продавать закуски и напитки, это кастырям лучше не появляться на людях, а все остальные – могли смело перемещаться по городу. Особым спросом пользовалось все горячее. Дразнящий запах еще дымящихся пирожков разносился повсюду. Из широченных термосов особой конструкции, прилаженных за спиной у торговцев, текли реки кафэо, чаю, шоколаду, каких-то неизвестных напитков, явно веселящего свойства. Толпа находилась уже в изрядном подпитии. Из горожан были практически все мужчины и женщины, только стражники оставались на посту, да совсем немощные старики и те, кому меньше 20 лет, сидели по домам. Кастырей на площади, кроме Ди Астрани и Сен-Назарета, не было. Они и не пытались затеряться, прошли сквозь толпу, которая поспешно расступалась перед ними, словно перед больными дурной болезнью. Кастыри встали впереди, на виду у всех. Вальд присел за отцом Петром, спрятавшись под полами плаща. Остальные могли стоять открыто, а мальчик – он бы слишком выделялся, даже закутанный.
Когда волнение толпы достигло апогея, на помост вышла правящая троица. Все, как на подбор. Высокие, крепкие, мускулистые. На плечи каждого – наброшен черный плащ с багровым подбоем. Волосы собраны в хвост, но уши прикрыты ниспадающими черными локонами. Их появление было встречено оглушительным ревом. Первым вышел чуть вперед тот, кто раньше звался фон Реймером. Превращение пошло на пользу его внешности: накопленный за годы правления жирок вновь стал внушительными мышцами, обрюзгшее лицо подтянулось, глаза налились демонической силой, голос стал ниже и громче, вкрадчивее, проникая в душу. Фон Реймер легко поклонился, вскинул руку вверх, прося тишины:
- Братья и сестры! Мы снова рады видеть ваши лица! Мы собрались здесь, чтобы решить наиважнейший вопрос! Будем ли мы подчиняться блангоррским святошам, которые зажрались там, на своих холмах, забывая о нуждах своего народа. Тем, кто придумал касты, чтобы разъединить нас! Они скрывают то, что нашли под своей разрушенной башней! Зачем нам это, зачем нам разделяться на какие-то касты? Мы все равны, мы можем создать свое государство – Вольное княжество Елянск! Впрочем, я не настаиваю на названии – вы можете выбрать его сами!
И понес, понес в этом духе на битый час. Вызывая радостные крики, шумное одобрение и бурные аплодисменты. Вальд сначала пытался вслушиваться, потом потерял мысль и, пригревшись среди складок плаща, замечтался. Спать совершенно не хотелось – зелье отца Петра оказалось очень качественным. Вспоминались все его друзья, мамино лицо, блангоррский Ди Астрани. Почувствовал, что на сердце легчает. Путешествие, что началось так весело, именно сейчас перестало быть таковым, становясь мучительным и печальным. Героический запал прошел, кровь остыла, и хотелось прямо сейчас сидеть с мамой в уголочке, прижаться лбом к ее плечу и сидеть, не шевелясь, вдыхая ее запах, такой родной. Вальд почувствовал, как его потихоньку дергают за капюшон, поднял глаза и увидел отца Габриэля, который взглядом указывал на помост. Мальчик вслушался – последний из ораторов, которого он знал, как Айса, заканчивал свою пламенную речь, обещая золотые горы и процветание всем, кто пойдет за ними. Последней фразой его был вопрос, предназначавшийся для тех, кто еще мог здраво рассуждать, чтобы их тут и обнаружить:
- Может быть, будут какие-то вопросы и пожелания? Господа, не стесняйтесь! МЫ пришли к вам, чтобы править вместе с вами! Прошу! – сделал такой изящный жест, приглашая на сцену.
Вальд выпрямился, глубоко вздохнул, обуздывая панику и рвущийся из всех пор страх:
- А может ребенок принять участие? У меня есть и вопрос и пожелание!
И, пока народ ошалело крутил головами и пальцами у висков – откуда дети, велено же по домам сидеть – в три прыжка добрался до возвышающегося помоста, на ходу освобождаясь от сковывающего движения плаща. Запрыгнул на дощатую сцену, обратив внимание, что доски, уложенные ровными рядами – стыки почти не видны – составляют единое целое, и отшлифованы на совесть. Слегка покачнулся на краю, ловя равновесие – гибкий, худенький мальчик, смуглый, немного высоковат для своего возраста, волосы немного взлохмачены, ярким огнем горят глаза истинного звездочета – присутствие крови пастырей нисколько не угасило их пламя. Прошелся по сцене колесом, вскочил, подняв руки, как это делают циркачи, и заулыбался во весь рот, показывая крепкие белые зубы:
- Уважаемые господа горожане и гости славного города Елянска! Если дозволено будет сказать пришлому мальчишке честное слово перед достопочтенным собранием, попрошу вашего внимания!
После этой фразы мог высказываться открыто даже смертник, шедший на казнь, и никто в целом Мире не смел запрещать говорить. В Елянске помнили древнюю просьбу дозволения, хотя очень редко применяли, Ди Астрани вспомнил, научив кровника. Толпа обратилась в слух. Вальд раскланялся перед правящей троицей и нараспев зачастил:
- Уважаемые дамы и господа! Зовут меня Торнвальд де Аастр, моя мать – из клана астрономов, отец – из клана пастырей, а я получился вот такой, - снова кувырок, подбираясь все ближе к троице.
Фон Реймер смотрел на мальчика, широко открыв глаза – превращение вытравило человеческие привязанности, но пока он находился в обличии человека, часть чувств и память возвращались. Вальд был точной копией своей матери и бывший пастырь видел это, узнавая черты, которые когда-то были так дороги. Нужно было остановить разыгрываемый мальчишкой фарс, но что-то внутри не давало даже рта открыть.
Вальд продолжал:
- К вам я обращаюсь потом, что очень хотел увидеть своего отца и заглянуть в его глаза. И сейчас, не затрачивая ни минутки вашего внимания более, я хотел бы назвать имя его, чтобы вы, достопочтенное собрание, могли решить, достоин ли я такого отца? Я не взываю к его родственным чувствам, хочу лишь видеть истинное его лицо. Итак, отец мой, бывший Магистр клана пастырей Блангорры, изгнанный из клана и города, вычеркнутый из книг живых, славный бывший рыцарь – убийца, истребитель клана астрономов Торнвальд фон Реймер!!! И вот я не знаю – признает ли он меня, я столько лет провел вдали от него. У моего отца теперь такие могущественные друзья, что впору напугаться, - довольно правдиво «задрожал от ужаса». Потом продолжил, торопясь, боясь, чтобы никто не перебил:
- Итак, прошу любить и жаловать и его друзей: бывший весовщик, бывший Маршалл Блангорры, такой же лишенный ушей, как и мой отец, продажный судья, а ныне – мертвец Скаррен де Балиа! И последний из ряда, но никак не последний по значению – рыцарь, но бывший, казненный за то, что убил своего родного брата из зависти, завидуя многим в течение своей жизни! Достоин ли я такого отца? Достойны ли вы таких правителей? Вы хотите служить убийцам и предателям, уважаемые елянцы?
Сделал коротенькую паузу, вспоминая, все ли он сказал, потому, что знал – после имен больше сказать будет нечего, некому и некогда. Продолжил:
- Ваши нынешние правители известны в узком кругу также по именам, данным их владыкой, чтобы показать их теми, кто они на самом деле. Доказательством моих слов могут служить уши, вернее их отсутствие, они шрамы эти прячут под пышными прическами. И зовут их теперь: Киар, Фрам и Айс!
На площади воцарилась тишина, где-то вдалеке гавкнула собака, ветер шумел, но больше – не звука. Вальд вспомнил свой сон, тот, где мама танцевала перед костром в сезон дождей – там было также тихо. Глаза толпы были прикованы к троице.
Как только Вальд замолчал, началось превращение. Стоящие в первых рядах пятились назад, не отрывая взглядов от помоста. Лишь четверо пришедших с Вальдом стояли неподвижно. Очнувшийся раньше всех Сен-Прайор ловко сдернул мальчика с края помоста. Толпа обезумела, своими глазами увидев ужасающее зрелище, и бросилась врассыпную. Люди бежали, вопя во все горло. Те, кто падал, уже не мог подняться, попав под ноги толпы…
Над площадью резко запахло раскаленным металлом и ввысь взмыло три ящера: черный, как ночь в новолуние; красный, как свежепролитая кровь и ледовый, холодный, как тоскливое одиночество. Взлетели и исчезли в ночном небе, затянутом тучами.
Отец Петр недоуменно пожал плечами:
- Странно как-то, они так улетели, без борьбы. И даже не подожгли ничего, и наш мальчик цел и невредим.
Звездочет усмехнулся:
- А ты словно не рад?
- Да ряд я, рад. Только как-то странно это. Горожане взбесились, став непредсказуемыми, чего теперь от них ожидать, я и не знаю.
- Вот они и добились того, что хотели. Елянск теперь чужой, тут теперь опасно. Драконы и их хозяин надеются на то, что взбунтовавшаяся толпа не разбирает, кто прав, кто виноват.
Заговорщики быстрым шагом покинули опустевшую площадь. Город казался до странного пуст, куда девались горожане – непонятно, но раздумывать над этим было некогда.
Вскоре показались часы башни, звездочет открыл двери и остановился, потрясенный. Снаружи все было целым – стены, часы, башня, камень над часами. Жилище астронома и лестницы, которые вели вверх, к месту наблюдения – все было разрушено, везде валялись обломки посуды, мебели, обрывки тканей, откуда-то из бывшей кухни тянуло гарью, неподалеку еще тлел любимый астрономов стул, на котором он так любил сиживать после обеда, разбирая свои записи наблюдений. Отец Петр вошел внутрь, немного отодвинув Ди Астрани:
- Эрик, я могу тебя поздравить – горожане боялись тебя больше, чем остальных кастырей. Ты самый непонятный для них – на крышу лазаешь все время, в стекляшку свою смотришь, всегда знаешь, сколько времени, всегда знаешь, кто к какой касте принадлежит, предсказываешь им разное – не всегда приятное. Вот они так свое восхищение показали. Веди нас, где тут твой подвал. Проберемся как-нибудь? У тебя там замок хоть какой завалященький был?
Удрученный астроном, понурившись, стал пробираться среди груд битого кирпича и досок. Потом повеселел, вспомнив что-то:
- У меня там не замок был, а вход такой хитрый, что найти не каждый сможет.
Шел и бормотал себе что-то под нос, разбирая заторы, случившиеся на пути. Вскоре добрались до лестницы наверх, отец Рид недоуменно поднял брови, подумав: «А старик часом не того, с горя рассудком не сдвинулся?». Но нет, звездочет выглядел хоть и опечаленным, но вполне вменяемым. И уверенно вел их к проему в потолке. Подошел вплотную к месту, где валялись обломки деревянной удобной лестницы, покачал головой, потом дернул за какую-то веревку, которая словно без дела болталась рядом и сверху на него упала крепкая лестница, связанная их довольно-таки толстых веревок, едва успел отойти, чтобы не прилетело по голове. Первым полез, следом отправился Вальд, а потом и все остальные. Карабкались довольно долго, башня высоты порядочной, да и привычки лазания по таким сооружениям особо ни у кого не было, кроме астронома и Вальда. Оказавшись на площадке наблюдений, Ди Астрани вздохнул с облегчением: его потрепанный телескоп был на месте и невредим. Потеря его стала бы невосполнимой, найти рабочий инструмент для наблюдений давно уже очень трудная задача, поэтому аппараты эти передавались по наследству. Погромщики поленились пробраться наверх, они просто уничтожили лестницу, видимо решив, что этого достаточно. Звездочет благоговейно сложил телескоп, убрав его в секретное место, малозаметное для непосвященного. Улыбнулся смущенно:
- Я потом приберусь и распакую его.
Со смотровой площадки путь вел вниз. Отыскать его без астронома не удалось бы: стены и пол, выложенные гладким камнем, представляли собой сплошной монолит без единой щелочки. Даже Сен-Назарет не смог сказать, где вход. Ди Астрани встал спиной к тому месту, где стоял ранее телескоп, отмерял пять шагов вперед, по два шага влево и вправо, поколебался немного, потом наступил на сероватый неприметный камень, оказавшийся прямо перед ним. Сначала ничего не произошло, потом послышался глуховатый скрип и какое-то металлическое бряканье, Ди Астрани едва успел отскочить в сторону, кусок крыши просто рухнул вниз, упав на крышку люка. Звездочет поднял крышку за скобу, под ним оказалась каменная лестница – широкая, с удобными ступенями. Вход на нее затянуло паутиной, что лишь обрадовало – тенета были такими плотными и подернутыми густым слоем пыли, давая понять, что здесь уже долгое время никого не было. Астроном засмущался:
- Я сюда и не заглядывал никогда, знал, что тут лестница вниз, а мне туда незачем было ходить. Вот и наплели тут местные, так сказать, жители.
Отец Петр дружески шлепнул по плечу Эрика:
- Да не оправдывайся, вот ты как гостей встречаешь! Грудой камней вместо обеда, прогулкой по веревочной лестнице вместо десерта. А сейчас вместо кафэо и напитков – паутину развешал. Шутник ты, батенька.
Вальд захохотал во все горло – впервые в Елянске. Покидая площадь, глядя вслед драконам, мальчик почувствовал, как разжимаются цепкие пальцы печали и тоски, крепко державшие его за горло и не дававшие улыбнуться. А теперь еще и вот что оказалось – отец Петр – шутник! Рид и Сен-Прайор улыбнулись, радуясь, что к их маленькому товарищу возвращается его природная способность радоваться жизни. Ди Астрани взял палку, валявшуюся на крыше, и намотал на нее паутину, от которой во все стороны летела пыль:
- Вот мне интересно, на что тут пауки надеются? Откуда тут букашка-таракашка появится? Странные они существа, у меня мороз по коже, когда я за ними наблюдаю. Плетут чего-то, плетут все время…
Ворча таким образом, звездочет первым спустился в открывшийся люк. По каменной лестнице оказалось идти намного дольше, спускаясь ниже и ниже, кое-где приходилось сметать паутину, перекрывавшую проход наглухо. Чем ниже спускались, тем непрогляднее становилась темнота. Наступило время зажечь факелы, которые кто-то заботливый давным-давно сложил именно на этом пролете – знал, где и когда понадобятся. Несмотря на то, что лежали факелы очень давно, и их покрывал толстенный слой пыли, загорелись вмиг и исправно светили до той поры, пока на другой площадке, что пониже, не нашлась вторая такая же куча.
Звуки города стихли, каменные ступени сменились металлическими, лестница скрутилась винтом, плавно сужаясь. Вскоре идти возможно стало только по одному. Факелы решили поберечь, оставили светить только первый и последний, у остальных руки были свободны – просто так, на всякий случай. Какая-то странная напряженность чувствовалась в воздухе. Ди Астрани, шедший первым – все-таки его вотчина – рассказывал какую-то очередную байку, чтобы успокоить расходившиеся нервы себе и своим спутникам. Прервался на полуслове, замер, прошептал сдавленно:
- Все, ступенек больше нет.
Спустились на песчаный пол, где не было ни пыли, ни паутины, рядом с лестницей – небольшой пятачок свободного пространства, на котором едва разместились. Вальд, повернувшись, пребольно ударился локтем обо что-то, замотанное в пропитанную маслянистым составом ткань. Звездочет, повернувшийся на возмущенное шипение мальчика, рухнул перед этим нечто на колени:
- Вот и довелось мне увидеть древнее секретное оружие каменщиков. Сбылась моя давняя мечта.
Дрожащими руками начал разматывать промасленную веревку, осторожно открывая взглядам какие-то металлические трубки – три штуки, спаянные или как-то иначе скрепленные вместе. Ткань сложил аккуратно, веревку смотал, глядя с неподдельным благоговением. Вальд подошел поближе, ощупывая гладкий металл, ничего похожего на отверстие для ключа пока не находилось. Потянул за какую-то рукоятку, она со звоном отломилась. Вальд испуганно поднял ее вверх и быстро отошел в сторону:
- ОЙ!
Возмущенный таким отношением к святыне, астроном приготовился уже было ворчать, как вдруг заметил, что эта самая отломанная рукоятка открывала крышку паза, в который и должен был вставляться ключ.
- Вальд! Вальд! Да вот же оно! Ты нашел! Ты нашел, ты сможешь теперь от ключа, наконец, избавиться!
Мальчик снова подошел к оружию, нерешительно оглядел своих спутников. Сен-Прайор одобрительно кивнул. Вальд достал ключ из-под ворота рубашки, снял его с шеи и поместил его в паз. Ключ подошел идеально – он и был создан для этого. Вальд, вспомнив наставление Прима – такого далекого и такого сейчас близкого, повернул ключ семь раз по часовой стрелке. Вальд не утерпел, оглянулся и потихоньку попробовал повернуть против часовой стрелки, - ничего не случилось. Пришлось подчиниться и действовать, как велено было.
Поначалу ничего не произошло, потом раздалось тиканье и пощелкивание, словно кто-то перебирал вдалеке металлические шарики, укладывая их друг на друга. Потом ключ раскалился так, что обжигал руки до кости, выскользнул и исчез в пазу, раздалось мерное жужжание. Металлические трубки начали проваливаться в пол, пропадая из виду. Было жутко интересно смотреть на то, как это начинает работать, поэтому-то и стояли тут, открыв рты, несмотря на то, что нужно было спешить, несмотря на то, что на руке Вальда вспухал волдырь от ожога, оставленного ключом. Первым очнулся отец Габриэль, оторвал взгляд от уже свершившегося и начал рыться в карманах, чтобы помочь мальчику, обработать рану. Сен-Прайор заспешил наверх, искать голубя для отправки сообщения в Блангорру, как и было договорено ранее. Наскоро перемотали Вальду обожженные руки, мальчик морщился от боли, но мужественно молчал. Ди Астрани засуетился:
- А зачем искать, у меня тут они есть. Я ж говорил, или хотел сказать да забыл. Хорошие голубки, скоростные. Вмиг домчат.
Заспешили, засуетились, назад на смотровую площадку поднимались чуть ли не бегом, даже убеленные сединами елянские кастыри – и те спешили изо всех сил, пыхтя и обливаясь потом. Вскоре достигли цели. В подвале время текло по-своему, казалось, что пробыли там всего ничего. Ан нет – снаружи уже начало светать. Да и воздух внизу был другой, что ли – все чувствовали себя отдохнувшими и выспавшимися – несмотря на события последних бессонных суток.
Посещение творения древних каменщиков отметило их всех тайными знаками. Отец Петр, смолоду седой, как побитые заморозками виноградники Ущелья, за одну ночь приобрел роскошную шевелюру цвета самой темной ночи. Ди Астрани, с детства жаловавшийся на головные боли и страдающий от болезни костей, которая в сезон дождей приносила невыносимые мучения, навсегда избавился от этой болезни и от тех, про которые не знал – даже простуда обходила его стороной – до скончания его лет. Рид и Сен-Назарет, еще не успевшие обзавестись возрастными болячками и сединами, окрепли физически, мыщцы налились силой. Лишь с Вальдом не случилось никаких видимых изменений – кроме появившихся шрамов на руках – от ожога, которые так никогда и не затянулись полностью, выделяясь уродливыми рубцами. Хотя, может быть, что-то и было еще, но пока не проявляло себя.
Становилось светлее, и вот уже все семь светил в ореоле пыли, поднятой постоянно дующими ветрами, появились на небе. На крыше, рядом с тем местом, где стоял телескоп, находилась голубятня, которую сначала не заметили, потому как до нее и дела тогда не было. В голубятне негромко о чем-то своем, птичьем, ворковали пернатые летуны. Голуби, как и говорил звездочет, и вправду были хороши: сильные, крепкие, как на подбор, с крупными темными клювами. Ди Астрани рассказал, что голубей покупал сам, в последнюю поездку в Блангорру у птичника из Пресветлого Дворца, которого знал не первый год. Выбрали для пущей надежности четверых, Ди Астрани написал на тонюсеньком клочке бумаги «Елянск», пошептал что-то над голубями, примотал послание и отпустил.
- Ты что там над ним колдовал? – спросил Сен-Назарет.
- Да так, удачи пожелал и счастливого пути.
Вздохнули, наконец, с облегчением. Они свою задачу выполнили, теперь осталось лишь узнать, что там с городом творится, да собраться в обратную дорогу.
А в Елянске творились странные вещи. День обнажил то, что милосердная темнота ночи скрывала от глаз. Свободнокровые, те, кто стояли рядом с проклятой троицей, почувствовали вкус власти. Их не сдерживала кровь, не было знаний, воспитание – улица и такие же, как они, старшие товарищи, которые учили, как пить, курить, воровать и обходиться с тимантями, когда те прекословят и не хотят подчиняться прихотям – жизненно необходимый опыт. В Елянске редко свободнорожденных брали на ответственные работы, и на посты никакие не назначали. Ныне же они попробовали – каково это – быть при власти, и им понравилось. Теперь так просто сдаваться они не собирались. Несмотря даже на то, что их, так называемые, лидеры были развенчаны и с позором бежали, оставив за собой лишь груды пепла кое-где – куда рыкнули для острастки. Подумаешь, делов-то. И жаль, драконы улетели, с ними-то Елянск точно был бы только для свободнорожденных. Это у этих кровников какое-то предсказание, это им бояться надо. Не наша война, пусть эти касты себе кровушку портят, а мы помогать ни им, ни их врагам не будем, глядишь, и истребят друг друга, а нам хорошо будет потом. Не думая о том, каким это будет «потом».
Небольшие группки свободнорожденных собирались на окраинах, договариваясь о взаимодействии, воруя друг у друга все, что попадалось под руку и принадлежало более слабому. По окончании таких сборов все присутствующие дружно пускали между собой флягу, в которой была совсем не водичка, а нечто позабористее. Расползались, прихватывая, что плохо лежит. Потом, проспавшись, хвалились друг перед другом: кто сколько украл, сколько выпил, скольких тимантей поимел, скольких из них прибил – в общем, вояки. Как собирались город захватывать – так толком не договорились, да и потом что с этим городом делать – тоже никто не раздумывал.
Мирные свободнорожденные, также как и кровники каст прятались по домам, город был странно тих. Ветер гонял по улицам кучи мусора, шумя среди ветвей почти облетевших деревьев. Окна днем и ночью во всех домах – бедных и не очень – оставались занавешены непрозрачными шторами. Кое-где пылали пожары, были разграблены магазины – купцы торговать не решались, а те, кто не запасся провиантом, долго не мудрствовали – взламывали нехитрые замки и, не боясь гнева торговой братии, присваивали себе все, что считали нужным. Ограбление купца в мирное время каралось строго, но сейчас-то, поди, поймай, да и, поди, докажи. Воры никого не убивали, следы затаптывали тщательно, чтобы и весовщик породистый с трудом мог их прочитать. Весовщикам же велено было сидеть и не высовываться, потому что на них первых могли отыграться повстанцы, памятуя былые обиды. Напряженная тишина царила в Елянске, воздух пах дымом, напряженное ожидание близкой беды ощущалось почти физически. Кое-кого из уличной шушеры вздергивали на фонарях, деревьях, без долгих разговоров. Свои же, за какие-то внутренние разборки. А то, как же без висельников-то на бунте.
Печальное зрелище являл Елянск в это пасмурное ветреное утро. Ди Астрани, Вальд и пастыри шли, не таясь. Они держали путь к храму повитух – искали кастырей, для начала решили найти повитуху – Нарику Изабеллу Кристу, которая могла помочь с установлением мира в городе. Потом нужно отыскать кастыря весовщиков, для которого были особенные поручения. Сен-Назарет печально качал головой, глядя на то, во что превратился их любимый город. Город благочестия, город прекрасных храмов, город парков и тенистых аллей…
- Если все получится, вы приезжайте к нам потом, когда мы восстановим город.
Вальд кивнул. После его выступления перед драконами, отношение к мальчику резко изменилось – его стали считать главным из всей команды, внимательно прислушиваясь к его мнению.
Храм повитух, вопреки опасениям, не был разрушен и не опустел. Там кипела бурная деятельность. Возле ворот пришлось задержаться, несмотря на то, что охрана знала кастырей в лицо, им было не велено пропускать кого бы то ни было, если этот кто-то здоров и не нуждается в помощи сестер. Едва смогли доказать, что дело срочное и промедление невозможно. Суровая охрана у повитух. Отец Петр молитвенно воздел руки, когда увидал приближающуюся повитуху. Вальд смотрел на мать Нарику во все глаза, забыв об обожженных руках. Все виденные кастыри этого клана были возраста более, чем среднего, все походили на добрых бабушек, которые все знают, все видели и все понимают. А эта! Она столь разительно отличалась, что было от чего разинуть рот. Идущая к ним женщина в серой форменной одежде была молода и прекрасна: белоснежная кожа, большие фиалковые глаза, опушенные длинными изогнутыми ресницами, точеный прямой носик, пухлые темно-розовые губы и роскошная пепельная коса, спускающаяся из-под серого колпака. Запах лекарств, окутывающий кастыря, показался слаще запаха любых цветов и, тем более, духов. Среднего роста, стройная, отличная фигурка угадывалась, несмотря на форменное одеяние, призванное скрывать. Если бы Вальд был истинным астрономом, его бы эта встреча ничуть не встревожила, но кровь пастырей, вольных выбирать себе спутниц жизни среди любых женщин, сейчас заставляла мальчика беззастенчиво любоваться повитухой. Порывисто поздоровалась, озабоченное лицо и возмущенно, без предисловий:
- Отец Петр! Я не могу бегать на всякие советы, когда вам этого нужно, больные и роженицы ждать не могут. Некоторым нужна срочная помощь, моя помощь! Понимаете?
- Матушка Нарика, я прекрасно осведомлен о вашей чрезвычайной занятости. Но вот что вы скажете на то, что вашему любимому городу грозит опасность? Что свободнокровые собрались править сами? Вы так заняты, что ничего не слышали – даже никаких слухов? Рассказать вам, чем такое правление грозит Елянску? Среди ваших больных не многовато ли раненых?
Повитуха побледнела, прижав руки, которыми только что возмущенно жестикулировала, ко рту, пытаясь сдержать гневное восклицание:
- Проходите. Здесь говорить опасно, если все, что вы говорите, соответствует истине.
Прошли по роскошному двору храма. Там и сям пестрели ухоженные клумбы, благоухающие различнейшими цветами – даже сейчас, когда похолодало. В искусственных водоемах виднелись плавники экзотических и не очень рыб; дорожки – тщательно выметены, на оголенных деревьях – ни одной надломленной или сухой ветки; скамьи и качели, расставлены по всему двору – удобные, свежевыкрашенные. В общем, дворик просто зазывал присесть, отдохнуть и развеяться, напоминая, что все в этом прекрасном Мире – суета. Бродили выздоравливающие, некоторых на креслах-каталках возили сестры. В самом воздухе было разлито спокойствие и тишина, слышалось пение птиц, шум ветра в кронах деревьев и неспешные шаги.
Появление кастырей и путников, спешащих через двор, в сопровождении матушки Кристы, выбивалось из этой картины. Повитухи, находившиеся во дворе, недоуменно и встревожено переглянулись, но потом, решив не беспокоить своих подопечных, справились с волнением. Пройдя через парк и дворовые постройки, мать Криста и ее спутники оказались в личных покоях повитух. Жилище кастыря было удобным и светлым, в нем не было никаких излишеств, только все самое необходимое. Мать Криста пригласила своих гостей к столу, отведать, что есть. Вальд почувствовал, что изрядно проголодался и просительно уставился на отца Петра. Пастырь спохватился:
- Я не представил вам своих спутников. Мальчик – Торнвальд де Аастр, дитя двух кланов – астрономов и пастырей, отец Тони Сен-Прайор и отец Габриэль Рид – клан пастырей, ну, а с Ди Астрани вы знакомы.
Повитуха удивленно раскрыла глаза:
- Мальчик астрономов и пастырей? Откуда такое чудо?
- Долгая история, матушка, когда-нибудь я вам ее расскажу, но только не сегодня. Время поджимает.
Хозяйка и гости раскланялись, уверив друг друга в приятности знакомства. Вальд заметил про себя, как прекрасна улыбка матушки Кристы: неторопливо обнажавшая ровные белоснежные зубы, искренняя, светлая, лучистая.
- Я полагаю, что завтраком господа кастыри вас не угощали? И мальчику надо промыть и перевязать раны, вы не находите? – все заметила, все учла без лишней суеты.
Быстренько достала небольшой чемоданчик с алым фартуком и ножницами, нарисованными на крышке – выглядели, как настоящие – обработала и перевязала руки мальчику – он даже не почувствовал боли, лишь ласковые, словно шелк, прикосновения. Потом она сноровисто накрыла на стол, который быстро оказался плотно заставлен тарелками, вазами, блюдцами со всяческой снедью. Ди Астрани заметил, что мать Криста – умелая хозяйка, известная во всем городе мастерица по изготовлению различных кулинарных изысков. Повитуха порозовела от похвалы и пригласила всех за стол. Спешка и нервозность, с которой она встретила гостей, отступили. Во время сытной, но такой недолгой трапезы, гости поведали повитухе о том, что произошло в Елянске. Она выслушала, терпеливо и внимательно:
- Все это очень печально, конечно. Но в чем моя задача? Я полагаю, что вы рассказали мне это неспроста. Вы не пошли ни к кому из других кастырей, придя ко мне первой, и что вы хотите от меня?
Ответил ей отец Сен-Назарет после краткого раздумья:
- Мы искренне не хотели втягивать вас в эту историю, зная вашу крайнюю занятость. Но никто, кроме повитух, не имеет такой власти над человеком. Вы и только вы можете заставить, нет, пожалуй, я не так выразился, не заставить, а мягко направить мысли кого бы то ни было по верному пути. Нам нужна ваша помощь и именно ваша, матушка. Потому что никто, кроме вас, не обладает таким могучим даром внушения. Мы хотим, чтобы вы вернули свободнорожденным их свободную волю, чтобы их разум очистился от той скверны, которой их наделило совместное властвование с оборотнями-драконами. Мы хотим, чтобы город стал таким, как раньше. Свободнорожденные могут лишь разрушить Елянск, и он станет заброшенным, как многие из пограничных городов.
Замолчал, побоявшись бередить все еще кровоточащую рану астрономов – это их города засыпает песками.
Мать Криста нахмурилась:
- И вы считаете, что я могу заставить, именно заставить, по-другому это не назвать, свободнокровых забыть про свои притязания и снова стать прежними? Они стали иными, чем были – они научились мечтать и бороться за свои мечты.
- А вы хотите, чтобы они своими так называемыми мечтаниями помогли драконам разрушить весь Мир? Вы забыли слова Проклятья, которое эти самые драконы олицетворяют? Ваше мягкосердечие общеизвестно, но сейчас вы должны выбрать: использовать свой дар и помочь борьбе с нашим извечным врагом или позволить свободнорожденным разрушить город и одно из оружий, которое этот мальчик запустил в действие. Как работает это оружие – мы не знаем, поэтому малейшее изменение обстановки в городе может навредить. Мальчик, кстати, не побоялся открыто выступить против этих летающих гадов, он видел, к чему может привести их победа. Хотите, он поделится с вами своими воспоминаниями о многодневном плене вместе с другими детьми? Вы хотите, чтобы из-за вашей слабости и человеколюбия дети Мира, а, возможно и Зории, погибли во славу Хрона?
Повитуха посмотрела на мальчика другими глазами – в которых промелькнуло сочувствие и удивление. Вальд же впервые в жизни понял, каково это – постоянно находиться в борьбе за чужую жизнь, отстаивая каждую – с рождения и до глубокой старости, отгоняя горе, болезни и беды; каково это – быть повитухой, призванной воительницей с тяжкими дарами от матери Виты, слишком тяжкими для хрупких женских плеч. Мальчик понял, почему повитухи выглядят гораздо старше своих лет. Понимание этого факта пришло само, его детство заканчивалось, сбегая от него по мраморным лестницам, хохоча и резвясь напоследок. После пережитого он уже не мог быть тем мальчиком, который странствовал с матерью сквозь пески Крогли, не заботясь о завтрашнем дне. Путешествие с ключом завершило его детство, хотел Вальд этого или нет. Хотя, наверное, взросление началось раньше, в тот момент, когда он попал во внутренний дворик замка фон Мааров, с другими похищенными детьми, окруженными изрыгающими злобу и ненависть драконами. В тот момент, когда мальчик решил бороться, детское сознание начало становиться взрослым, минуя всякие переходные стадии. Пока Вальд следил за изменяющимся лицом матушки Нарики, на него с таким же внимание смотрел отец Рид. Он единственный понял, что творится в душе у мальчика в этот момент. Несмотря на внешнюю сухость и желчность, отец Габриэль был истинным пастырем и мог легко читать в душах, не выдавая своих знаний. Колебания повитухи длились еще несколько мгновений, потом она подняла полные слезами бессилия глаза на пастырей. Затвердевший взгляд выдавал ее намерения, показывая, на чью сторону ей пришлось встать:
- И что мне нужно будет сделать?
Ответил Ди Астрани:
- Матушка, вам и нескольким сестрам, которые владеют даром внушения на вашем уровне, нужно будет просто посетить баррикады, сооруженные свободнокровыми, под видом того, что вы пришли оказать им помощь. Я знаю, как вам претит ложь. Но это будет почти правда. И это хорошо еще, что вы можете солгать в благих целях. Я слышал, что вы легко обманываете смертельно больного для его успокоения, не так ли? Или когда вы сообщаете встревоженной роженице, что ее рожденный в муках младенец на попечении у сестер, хотя ребенок умер практически сразу после рождения – пока она не оклемается и не будет в силах узнать это? Я не обвиняю вас – такова ваша доля. Вот, если бы отправили меня, представьте, как жалко бы я выглядел со своим неумением лгать? Итак, вы идете к бунтовщикам, помогаете их больным и раненым, при этом внушая, чтобы они опустили оружие и разошлись по домам, забыв свои бредовые идеи об управлении Елянском – они даже договориться друг с другом не могут, как и что делать. Придумали только вздернуть нескольких несчастных, попавшихся им под руку. У свободнокровых тоже есть семьи, и мы не звери и не хроновы прислужники, чтобы об этом не помнить. Мы не просим вас заставить их перебить друг друга, как бешеных тварей. Пусть идут домой, и станут теми, кем они были до того, как к нам пожаловали эти оборотни.
- Когда и куда именно нам идти? Мне нужно предупредить сестер и оставить распоряжения. Если Вите небесной будет угодно призвать меня к себе, кем вы меня замените?
Отец Петр нахмурился:
- Сестра моя, вы знаете, что я иногда могу видеть то, что произойдет в будущем: в этот раз с вами ничего не случится. Во-первых, с вами пойдут пастыри из нашей обители, а вы их видели в деле. Помните, когда Дикие отчего-то решили, что нужно и можно завоевать Елянск и заявились сюда? Так что, можете не тревожиться и в этот раз о своей жизни, даже на время недолгого отсутствия ваши подопечные не останутся без присмотра – у вас такие самоотверженные и преданные кровницы. Тем более что отсутствовать вы будете недолго.
Нарика ненадолго задумалась, потом кивнула и подошла к мальчику:
- Вальд, ты станешь великим астрономом или таким же великим пастырем душ, когда определишься с дорогой крови. Я вижу, какими глазами ты смотришь на меня. Возможно, мы с тобой встретимся еще, когда битвы пройдут и закончатся победой. Но, если нашей встречи не будет, запомни меня такой. Мне почему-то кажется, что это важно.
Наклонилась, поцеловала его в губы тем поцелуем, который никогда не забывается, сколько бы лет не прошло, особенно если это – первый поцелуй. Вальд застыл от неожиданности, залившись краской. Отошла на несколько шагов, подмигнула всем, преображаясь в хлебосольную хозяйку и хранительницу жизней:
- Ну что же, пойдем, вразумим этих мечтателей! Господа, вы вольны оставаться в этих покоях столько, сколько вам необходимо.
- Вальд и его сопровождение должны отправляться в обратный путь, - вставил ди Астрани.
- Я распоряжусь приготовить все, что может облегчить ваш путь – к купцам идти сейчас опасно, вы их можете долго искать.
- Благодарим вас. Мы все теперь должны спешить. Мы – к де Балиа, чтобы он успел определить основные очаги и зачинщиков смуты до вашего визита. Воздействие нужно будет оказывать именно на них. А не на ту мелочь, которая прибилась ним в надежде на легкую добычу. Вы – пока к своим подопечным.
- Конечно, отец мой, я буду ждать. Была рада познакомиться и не смею задерживать.
День близился к вечеру. Повитуха поспешила в храм. Астроном, пастыри и мальчик отправились в конюшню повитух. Предупрежденные охранники в этот раз были исключительно любезны: помогли выбрать и заседлать выносливых скакунов, принесли по суме, набитой всякой снедью для путников. Заметив, что у мальчика порвалась куртка – во время его прыжков перед драконами – принесли другую, прочную и крепкую. Забота эта была такой искренней – их дружную троицу словно бы включили во внутренний круг, они стали «своими», о которых должно и нужно заботиться. Мальчику и его доблестным спутникам подобрали для обратного пути все, что могло пригодиться. Даже не пришлось обращаться к купцам. Пора отправляться в обратный путь – дорога на столицу одна, и указателей на ней существовало достаточно, не заблудятся.
Отец Петр благословил их, напутствуя в дорогу:
- Город этот спокон веку наш был, а уже потом сюда пришли все остальные. Иначе, что мы за хозяева такие, если сами убрать улицы не можем. Не беспокойтесь о нас. Приезжайте, когда все, что должно свершиться, будет уже позади. Здесь вы встретите верных друзей. Помните о нас. Помогай вам Семь и храни Пастырь в пути!
Вальд, уже совершенно не скрывая, размазывал по щекам слезы, которые блестели в глазах с тех пор, как попрощались с матушкой Нарикой, сейчас он уже просто не смог их сдержать. Астроном притянул давно нестриженую голову мальчика к своей груди:
- Плачь, брат мой. Плачь, пока можешь. Если голос крови выберет дорогу пастырей, проливать слезы ты не сможешь. Я прощаюсь с вами, опасаясь того, что мы можем не встретиться более. И тем сильнее будет моя радость, если вы когда-нибудь постучите в мою дверь. Все-таки, пожалуй, я не буду говорить «прощайте», я все-таки скажу вам – до свидания!
Обнялись последний раз. Рид, Сен-Назарет и Вальд вскочили на коней, и, не оглядываясь, отправились в Блангорру. Отец Петр и звездочет стояли, глядя недавно обретенным друзьям вслед до тех пор, пока не осела пыль, поднятая копытами. Потом развернулись и побрели в свой город, наводить порядок. Время раздумий и подготовки закончилось, пора было найти де Балиа, чтобы наступило время действий.
Глава 18.
Пепел Ведска.
Путь Марка де Балиа, маленького весовщика, хранителя ключа, лежал в город Ведск. Ведск располагался восточнее Турска, но западнее Зордани. Ведск, так же, как и Елянск, строился вокруг башни. Сначала неподалеку от Большого океана ютились поселения весовщиков – низенькие домики с маленькими окнами. Вскоре после повеления Прима о построении Часовых башен, наехали каменщики и воздвигли рядом с этими поселениями каменную махину с часами, назвав ее башней весовщиков. В ней поселился астроном, который вел наблюдения за светилами и выполнял всю ту работу, что испокон веку делают звездочеты. Вслед за астрономом потянулись предприимчивые купцы, при помощи которых и был, собственно, основан город. Весовщики держались за свои домики довольно долго, предпочитая жить по старинке, молча, поглядывая на строящиеся рядом уютные жилища других каст. Терпения им было не занимать, поэтому продержались длительное время. Пока жены их не начали пилить, побывав в гостях у новых соседей, что-де «тоже хочется жить в уюте и удобствах, а не так как первый Вес жил, хотя, конечно, он святой, но мы-то мирские, обычные людишки, и надо же устраиваться, чтобы и самим жить в удобствах, и в гости позвать нестыдно было…». У жен терпения тоже было немало – с весовщиком жить уметь надо – поэтому вскоре маленькие подслеповатые хижинки сменили домики, вполне пригодные для проживания, уютные и чистенькие. Весовщики не стали менее суровыми, но жены были довольны, а значит – пусть их, лишь бы не ворчали.
Город рос довольно быстро, много осело в нем бывших Диких, свободнокровых тоже хватало. Пожалуй, это был единственный город Мира, в котором кровников Великой Семерки было меньше всего. Но, тем не менее, весовщики являлись той силой, с которой всем в городе приходилось считаться. Со всей Зории съезжались сюда в поисках справедливости. И обычно поиски приводили в Ведск. Не в Блангорру, а именно сюда. Город и выглядел, как весовщик. Как воин, как ищейка, как судья, как палач. Ведск отличался красотой величественной и строгой. Тиманти Ведска были самыми скромными, ремеслом заниматься им не запрещалось, весовщики хорошо понимали человеческую природу. Но, в случаях каких крамольных, велено было сообщать обо всех и всём немедленно. Воровства, взяточничества в городе не было вообще, об убийствах – и думать забыли. Очень редко, по нетрезвому делу сцепится кто, отсидят свои две недели в одиночке, потом снова тишина. Или иногда муж жену поколотит за что-нибудь – тоже охлаждался потом какое-то время в казенном помещении. Из-за такой обстановки и ехали сюда к самой границе на постоянное жительство со всего Мира. Если кого доставали часто с грабежами или с другими незаконными действиями – сюда отправлялись. В больших городах затеряться легче, а Ведск тогда еще не мог похвастаться размерами. Под крылом у весовщиков можно было жить, почти ничего не опасаясь. «Почти» - это потому, что случайности везде и всегда бывают.
Сюда и направлялся Марк де Балиа, на родину своих предков. Его сопровождали каменщик Брайан Борг и Джон де Балиа, весовщик. Брайан Борг поражал воображение: принадлежность к славному клану каменщиков в нем прописана так, что и в темноте узнаешь. Огромного роста, массивные руки и ноги, широкие плечи, крепкая голова. Маленькие внимательные глазки, небольшой прямой нос, тонкие губы, плотно сжатые, уши – крепко прижатые к черепу, коротко стриженные тускло-русые волосы. Немногословный и неторопливый, но отнюдь не глупый, как могло бы показаться по внешнему виду. Был бы глуп – здесь бы не оказался. Да и не бывало среди каменщиков глупцов – каста вся отличалась исключительной житейской сметкой. Джон де Балиа являл собой почти полную противоположность каменщику: невысокий, худощавый, гибкий и очень быстрый. Оба они с интересом поглядывали на мальчика, охранять которого им было велено самим Примом и верховными кастырями, сберечь любой ценой. Марк, мальчик умненький, даже для своих совсем юных годков, истинный весовщик, давно уже заметил, несмотря на все ухищрения и скрытность своих спутников, что они исподтишка его разглядывают с таким любопытством. Ему тоже было очень интересно наблюдать за своими сопровождающими. Так и ехали, втихую разглядывая друг друга. Марку особенно интересен был каменщик. Каста скрытная, не очень любящая выставляться напоказ, даже во времена всенародных празднований только небольшое количество каменщиков участвовало в шествиях и парадах. В праздной толпе – сколько угодно. Маленьких каменщиков Марк вообще никогда за свою жизнь не видал. Их совсем маленькими отвозят в Зордань – город мастеров-каменщиков, где они растут все вместе, обучаясь сложному строительному ремеслу, изредка лишь остаются дети в семьях каменщиков – если родители готовы заняться обучением.
Путники проголодались, первым молчание нарушил каменщик:
- Может, перекусим? А то двое суток тут в полумраке ехать, все равно заняться особо нечем.
Весовщики – маленький и взрослый дружно закивали, соглашаясь. Распаковали сумы, накрыли подобие стола в центре, расположились, как смогли. Быстро и молча поели. Утолив голод, каменщик оглядел тоннели, по которым они мчались и начал рассказывать о тех, кто их возводил, восхваляя мастерство древних строителей. Рассказывал негромко, словно для себя, словно вспоминая. Весовщики с интересом слушали. Пока путешествие шло без сучка и без задоринки. Присутствие среди них каменщика, который знал, как, что, где и зачем построено в этих подпочвенных лабиринтах, придавало уверенности. Поэтому подъем металлических путей не стал для них неожиданностью. Воспользовались остановкой – кто как хотел, потом, подтолкнув тележку, покатили дальше. Де Балиа-взрослый и Борг по очереди дежурили, а Марк спал или сидел, разглядывая проносящиеся мимо гнилушки. Чтобы не страдать от безделья, деятельный Марк придумывал себе разные занятия: мальчик подолгу вел разговоры то с одним своим спутником, то с другим – кто оказывался на посту. У весовщика узнавал клановые тайны, помогающие стать суперследопытом, у каменщика спрашивал про всякие строения, которые видел ранее. Спутники, хоть и по-прежнему изнывали от любопытства, не задали ни единого вопроса, почему мальчик так ценен, почему он должен добраться до Ведска, во что бы то ни стало. Примерно по окончании первого дня пути, когда они должны были подъезжать к монастырю святой Виты, то есть, конечно, они должны были оказаться под монастырем, к обычному запаху тоннеля, к которому они привыкли, стал примешиваться какой-то другой запах. Тревожный, горьковато-сладкий. Проехав еще некоторое время, путники почувствовали, что тоннель наполняется дневным светом. Мчалась повозка с приличной скоростью, и светало быстро. Впереди не было потолка, выехали на привычное уже возвышение для остановки, и замерли от неожиданности. Там, где раньше возвышался приют для неизлечимых больных со всей Зории, темнели головешки, и кое-где еще вился дымок. Только сейчас поняли, что это запах пожарища преследовал их с недавних пор. Тоннеля не было больше – какая-то неведомая сила снесла все перекрытия, оставив лишь узкую колею, в которой пролегали металлические прутья, слава Семерке, целые. Как ни спешили путешественники, они были просто обязаны узнать, что случилось со всемирно известной лечебницей.
Покинув тележку, все втроем отправились на разведку. Первым шел, Джон-весовщик, потом Марк, потом Борг. В свете поднимающихся солнц приветливо размахивали ветвями деревья на усиливающемся не по сезону ветру, порыжевшая трава стлалась по склонам холмов. И черным неожиданным пятном темнели развалины после пожарища. Отполыхало недавно, в воздухе еще пахло гарью и кое-где дымились обуглившиеся головешки. Каким чудом огонь не пошел дальше – неизвестно, выгорело только там, где был монастырь. По пожарищу бродили люди. Путники решили подойти поближе и осведомиться, не нужна ли помощь, да и что случилось, тоже хотелось узнать. Спускаться пришлось почти бегом – горы были достаточно круты. Пока спускались, увидели, как к развалинам на взмыленном скакуне подлетел грузный всадник, который при ближайшем рассмотрении оказался женщиной, а при знакомстве – кастырем повитух Ведска матушкой Кэтрин Саймон Фишер. Де Балиа-старший, представившись, предложил свои услуги весовщика для отыскания виновного. Среди дымящихся руин бродили уцелевшие при пожаре повитухи: монахини, послушницы, ученицы. Старшая сестра монастыря сообщила, что виновный известен, вот только покарать его достаточно сложно. Борг, поигрывая стальными мускулами, выпирающими из-под плотной дорожной одежды, уточнил:
- Вы точно уверены, что покарать нет возможности? Я не самый маленький мужчина, да и господин Джон – весовщик хоть куда.
Горестно вздохнули обе начальствующие дамы, ответила кастырь повитух:
- Сестры сообщили, что зачинщиком пожара был дракон. Вернее, дракониха, которая пожаловала в монастырь под видом женщины, нуждающейся в помощи. Была принята для обследования – сестры принимают всех страждущих. Это было своеобразное убежище для всех. В стенах его зла не видали отродясь. До сегодняшнего дня. Дама та, прибыла вечером, сказалась больной. Была размещена в палате на одного, как всегда делалось до установления заболевания. В полночь из ее палаты послышались стоны и голоса. Вошедшая сестра Алекса была потрясена увиденным: там находился мужчина – ужасающего вида, который называл эту женщину проклятым именем и находился с ней в отношениях. Ну, вы понимаете каких. Некоторые наши сестры принесли обет безбрачия, и в монастыре запрещено заниматься сексом, кроме специально отведенных помещений для семейных пар. Сестра Алекса сделала больной замечание, за что была избита и грубо выброшена за ограду, поэтому и выжила, хотя очень страдает. Самое странное, что из повитух не пострадал более никто. Но вот больные – все, все наши пациенты, доверившие нам свое здоровье и жизни – их нет более. Женщина же эта покинула свое обиталище в обличии огромнейшего и злобного дракона, напоследок испепелив монастырь вместе с больными.
Марк, прятавшийся за Джоном, вышел вперед:
- А эту женщину звали Тайамант?
Повитухи вздрогнули от неожиданности и от звука проклятого имени:
- Да мальчик, так и было. Кто ты, если знаком с такими вещами и почему тебе это известно?
- Я весовщик, Марк де Балиа, и я недавно был в плену у драконов. Я и несколько моих друзей уцелели. Сейчас мы направляемся в Ведск для выполнения поручения Прима. Готовы ли будут нас принять господа кастыри? Мы должны будем встретиться с астрономом Ником Ди Стрази и весовщиком Акселем де Балиа.
Его спутники переглянулись – про плен у драконов они не знали, мальчик оказался не из болтливых, и, несмотря, на свой столь юный возраст, показал себя не трусом и не хвастуном. Джон подумал, что мальчик, если доживет до совершеннолетия, обещает стать выдающимся весовщиком. Матушка Фишер пристально вгляделась в лицо мальчика:
- Марк, это ведь о тебе было прислано сообщение Прима? Что следует оказывать помощь и так далее и тому подобное?
Марк кивнул. Джон снова поинтересовался, нужна ли помощь здесь. Повитухи отрицательно покачали головами, матушка Фишер сказала:
- Ваша миссия важнее, отправляйтесь своим путем. Больные погибли, а сестры почти все уже нашлись, иногда еще из-под завалов голос подают некоторые, кто без сознания был. Да с этим мы справимся. Гостеприимством сейчас отличиться не можем. Поезжайте, спешите. И да хранит вас Вита и вся небесная Семерка!
Борг пожал плечами – было бы предложено. И путники снова отправились – теперь им предстояло взобраться на холм, который хотя и не был неприступным, но все же подъем оказался достаточно трудным. Каменистые осыпи норовили утянуть вниз, корявые корни торчали там и сям. Повозка их так и стояла в колее, где была оставлена, лишь пепел, летающий в воздухе, нападал на дно. Марк забрался внутрь, Борг и де Балиа разогнали повозку и запрыгнули в нее. Мчаться по металлической дорожке, когда над головой нет каменных сводов, было ни с чем не сравнимое удовольствие. Путники удалялись все дальше и дальше от пожарища. Тяжесть, давящая на плечи от увиденного, ощущение беспомощности и безнадежности, постепенно ослабевали.
Марк сидел впереди, скорчившись на узенькой лавочке. Если не считать плена у драконов и последующих за этим событий, жизнь мальчика протекала спокойно и размеренно – любящие родители, безоблачное детство, ясное будущее. Нет, конечно же, он слышал о Великом Проклятии, само название которого пишется с большой буквы, и которое угрожает всей Зории, но как-то его детский умишко не смог применить великое зло именно к его жизни – это где-то там далеко. Все его детство было чистым и радостным, каждый день обещал что-нибудь новое и интересное. Мать Марка, Виктория Марта де Балиа, урожденная Лотрен, дочь Грегора Лотрен, свободнокрового гражданина из Ведска, души не чаяла в четырех своих отпрысках-погодках: Матвей, Кристоф, Стивен и самый младший – Марк. Виктория де Балиа после замужества и рождения детей занялась домохозяйством. Теперь ее основой задачей был дом и семья: одеть, накормить, воспитать, дать образование, оделить каждого любовью и заботой так, чтобы никто не чувствовал себя заброшенным. Марку, как самому младшему, перепадало любви и заботы чуть больше, чем остальным, и братья были искренне привязаны к младшему брату. Все четверо мальчиков обещали стать истинными весовщиками, когда вступят в совершеннолетие. Мальчики родились как на подбор: здоровенькие, умные, честные, любящие и заботливые. Менее удачливые соседки завидовали госпоже Виктории, которой и в замужестве везло – муж Карлос де Балиа, был искренне привязан к жене и детям, и эта привязанность только крепла с годами. Частые отлучки по делам клана лишь усиливали любовь Карлоса, который всегда из поездок привозил своим сыновьям и жене что-нибудь интересное. Дети были любимы, но не вырастали «маменькиными сыночками», за провинности наказывались строго и справедливо. От мамы скрыть малейшие подробности шалостей и проступков не удавалось. Но, если удавалось отвертеться от наказания – тогда шалость приветствовалась, как подготовка к будущему. Марку чаще остальных братьев удавалось убедить родителей в том, что он должен был поступить так, а не иначе.
В тот черный день мальчика отправили погостить к родственникам в Ведск – бабушка и дедушка были уже стары и очень хотели увидеть младшенького. Марка отправили с обозом купцов, откуда его и похитили ящеры. Родственники были безутешны до той поры, пока Примы не отправили весточку, что мальчик нашелся, подробно расписали его смелость и решительность, сообщив, что мальчик попадет-таки в Ведск, выполняя особую миссию. Весточка порадовала – сын жив и здоров, и в таком юном возрасте уже знаком с Примами и выполняет их поручение. Перенесенные испытания ни в коей мере не затронули целостности характера Марка, укрепив его природные качества. Он ни разу не поступился своими убеждениями, ни разу не струсил, и не предал никого из тех, кто был ему близок. Его качества, как весовщика, получив бесценный опыт, начали развиваться еще до того, как мальчик приблизился к своему совершеннолетию. Марку сейчас было шесть, но голова у него работала как у двадцатилетнего. Он смог запомнить мельчайшие подробности пути, по которому они следовали. Если бы возникла надобность – смог бы перечислить даже виды птиц, которых заметил во время путешествия, описать одежду сестер-повитух, бродивших на пожарище, и много других мелочей, на которые кто другой не обратил бы внимания. Запомнил оттенок запаха пожарища, витавшего на месте монастыря, и он смог бы выбрать среди множества подобных.
Вскоре металлические дорожки, несущие повозку, вновь спустились в тоннели, потемнело, путники перекусили и стали готовиться ко сну – прибыть в пункт назначения нужно было во всеоружии. Боргу и де Балиа, который Джон, оставалось только решить, кто из них будет первым нести дежурство. Каменщику досталась первая вахта, весовщики укладывались, закутываясь в одеяла. Как вдруг повеяло свежим воздухом с уже знакомым тревожным горьким запахом дыма, снова посветлело и, как в страшном сне, снова исчез тоннель, повозка оказалась на открытом склоне. Но в этот раз она не остановилась, как перед монастырем – здесь не было предусмотрено остановки, пришлось удовольствоваться пассивной ролью сторонних наблюдателей. Впрочем, наблюдать особо было нечего – лишь буйство огня, которое бесновалось над замком. Судя по картам, это был замок благородного семейства фон Измов, из клана пастырей. Никого вокруг, да и в самом замке, не было видно в наступающих ветреных сумерках. Зловещее зрелище предстало перед их взорами: раздуваемые порывами ветра космы пламени пожирали рушащиеся стены. Горело все вокруг замка и сам он. Потрескивание и гул пламени слышались даже там, где пролегал тоннель, который снова начал углубляться. Весовщики и каменщик во все глаза смотрели на буйство стихии. Чутье подсказывало Марку, что виновники пожара, скорее всего, были те же, что и поджигатели монастыря. Мальчик поднял глаза на кровника, и подумал: «Вот интересно, у меня сейчас такое же лицо?». Пламя, освещавшее все окрест, обвело темными кругами глаза, подчеркнуло впавшие щеки, заострило нос. Борг выглядел каменной глыбой, подсвеченной огненными отблесками. Промчались мимо, и снова траншея стала тоннелем, и попутчики приобрели обычный облик, и путь продолжился. Ни слова не было произнесено о том, что сейчас увидели. Да и о чем говорить – ни помочь, ни узнать. Каменщика мучила мысль о том, как бы не случилось с Ведском того, что произошло с монастырем и замком. Сейчас Мир стал странен и так непрочен.
Уже совсем стемнело, но спать никому из них не хотелось. Разговаривать, впрочем, тоже. Просто сидели молча, каждый в своем уголке. По мере приближения к Ведску скорость увеличивалась – спуск становился круче. Их путь был самым коротким из тех, куда отправились гонцы с ключами. Марк становился все более беспокоен – мысли о дедушке и бабушке не покидали его с того момента, как он увидел полыхающий замок. В его маленький мирок вторглось зло, и он опасался, что темным крылом беды может задеть и тех, кто близок и любим. Повозка стала замедляться, потом выехала на ровную площадку и остановилась. Было темно, лишь только гнилушки на стенах светились слабым светом. Борг запалил факел и выбрался наружу, потом оба весовщика покинули свои места. Повозка пока еще находилась в тоннеле, но металлические дорожки, приведшие их сюда, закончились. Путники не решались покинуть защитную темноту пещеры, и остались там дожидаться рассвета, присели возле выхода. Время тянулось медленно-медленно. Тишина резала слух, едва слышался непонятный шорох за порогом пещеры. Но все когда-нибудь заканчивается, и окружающий мрак начал рассеиваться, сереть. Факел можно было тушить, его беспокойный желтый свет мешал, раздражая уставшие глаза. Позавтракали без аппетита, пожевав всухомятку, и отправились дальше. На карте были какие-то странные обозначения, окончание пути было помечено ясно, а вот потом что – какие-то непонятности.
Выйдя из пещеры, зажмурились – на поверхности уже царило утро. Порывистый ветер в клочья разметал ночные тучи, которые теперь темными заплатками грудились на горизонте. Белые полосы облаков подчеркивали пронзительную синь небес. Светила уже заняли свои места и высветлили каждый клочок почвы. Выйдя из пещеры, путники оказались на некоем подобии каменного балкона, который выдавался над кручами, позволяя разглядеть с высоты птичьего полета то, что было внизу. Вдали виднелся Большой океан, катящий свои бесконечные волны, которые разбивались о скалистый берег. Чуть левее возвышалась Часовая башня Ведска. Мальчик вздохнул с облегчением – цела и, вроде бы, невредима. Борг отошел чуть подальше, заглянул за край балкона, на котором они находились, и присвистнул. Да уж, теперь стало понятно, что обозначали непонятные закорючки на карте – вниз можно было спуститься по ступеням, вырубленным прямо в скале. Другой дороги не было. Спуск был чрезвычайно опасен, потому как лестница была очень узка. Да уж, «легкая» дорожка к самому Ведску. Борг крепко выругался в сторону – не хотелось, чтобы мальчик услышал – поминая недобрым словом своих древних кровников. Не могли спуск полегче придумать. Корячься теперь. Подозвал жестом своих спутников, указал на спуск:
- Есть какие-нибудь предложения по поводу другого способа спуска отсюда?
Оба весовщика отрицательно покачали головами. Какие могут тут быть предложения. Де Балиа достал веревку, чтобы все обвязали друг друга. Подготовились, распределили поклажу и начали спускаться. Лестница была вырублена очень давно и пользовались ей крайне редко, поэтому местами ступени начали обваливаться, кое-где мелкие камешки выкрошились и сделали из двух, а то и трех, ступенек – одну. Пришлось ползти медленно, цепляясь за каждый выступ, срывая ногти, разрывая в клочья одежду. Где-то в середине лестницы Марк, не удержавшись, сорвался и повис, отчаянно пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь. Борг, шедший первым, успел намотать на руку веревку и замедлить падение мальчика, который беспомощно раскачивался вдоль нагромождения камней. Худощавого де Балиа-взрослого едва не сорвало со ступеней от неожиданного рывка, но каким-то чудом он удержался. Вдвоем они вытянули мальчика на тропу. Джон, чтобы ободрить Марка, потрепал по плечу:
- Ты знаешь, до этого времени я думал, что встречал большеглазых всякого пола и возраста, но нет. Таких глазищ, как у тебя сейчас, я раньше никогда не видал. Штаны-то сухи?
Марк стоял, покачиваясь, бледный-бледный, дыша неровно и часто. Потом посмотрел на Борга, дернул того за рукав, с недетской серьезностью сказав:
- Сухие. Спасибо вам. Я ваш должник теперь, - и поклонился, как кланялся Примам, насколько, конечно, позволила лестница.
Отдышались, передохнули и поползли дальше. Светила старались вовсю, выжигая бесплодные скалы, ветер свистел в оба уха, пытаясь сбросить вниз все, что ему под силу. Спуск занял довольно длительное время. Оставалось уже совсем немного, когда ступеньки закончились, и можно встать на обычную почву, пусть и усеянную разной величины камнями, ноги предательски тряслись мелко-мелко, в глотке было сухо, как в пустыне, а в животе у всех троих урчало. Джон оглядел своих спутников и ухмыльнулся:
- Хороши примовские гонцы – бродяги и то лучше выглядят.
Борг криво улыбнулся:
- Да, уж. Видывал я голодранцев, а мы-то самые они и есть.
Видок и в самом деле был у всех троих тот еще: ободранные о веревку руки, содранные ногти, поцарапанные физиономии, одежда, которую словно вываляли в пыли, а потом тащили сквозь какие-то шипастые кусты. У Марка багровел свежий синяк под глазом – когда сорвался, умудрился приложиться о каменистый выступ. Постарались привести себя в более-менее приличный вид, чтобы хоть за ворота пропустили. У мальчика немного затихло печально-тревожное предчувствие, после недолгого перекуса он и вовсе пришел в себя, начал непринужденно болтать, вспоминая веселые деньки, которые он проводил раньше у дедушки и бабушки в Ведске. Выбравшись на дорогу, прибавили шагу, чтобы успеть попасть в город до закрытия ворот. Подошли уже совсем близко и тут только ощутили в полной мере странное безлюдье: было очень тихо, лишь ветер посвистывал, никого до сих пор не встретили – ни крестьян, ни всадников, не было даже собак, которые обычно во множестве водятся возле городских стен. День перевалил за полдень, приходилось спешить, останавливаться, раздумывать о странностях было некогда. Подошли к городским воротам, которые оказались распахнуты настежь, причем одна половина их болталась, почти сорванная с петель. Возле ворот не стояли на посту стражи – ни одного. Вошли, сторожко оглядываясь, и остолбенели.
Ведска более не существовало, он выгорел дотла. Сохранилась лишь городская стена, ворота и Часовая башня. От города остались лишь кучи того, что когда-то было домами, людьми, деревьями – всем тем, что недавно жило, двигалось, росло, было кому-то нужным… Огонь уже потух и пепел остыл. Кучи серого легкого пепла были повсюду, ветер сметал их в большие кучи. Остовы домов еще можно было различить – и более ничего. С расширившимися глазами прошли путники через весь город. Марк по памяти вел их туда, где жили его родичи, надеясь на чудо – надеясь на то, что, несмотря на все разрушения, скоро завиднеется плоская крыша и красные каменные стены, огороженные деревянным частоколом, что скоро найдут приют, где они смогут передохнуть, и где окажется кто-то, кто знает, что делать дальше. Дошли. Но чуда не случилось – дом, куда они направлялись, был разрушен, так же, как и все здесь. Марк побледнел до синевы, личико стало таким, как бывает у маленьких ростом старичков, которые всю свою жизнь трудились, не покладая рук и никогда не ели досыта. Над развалинами не парили птицы-падальщики, которые обычно слетаются на такие пиршества. Иногда слышался тихий шелест переносимого по бывшим улицам пепла. Боргу пришла в голову мысль, что надо бы пойти к Часовой башне – им все равно вроде бы туда надо, а там будет видно. Предложил пойти – оба де Балиа кивнули, и все трое устало побрели к башне. Немного не доходя, заметили, что возле самой стены, где чернела полоска почвы, не присыпанной пеплом, ряды и ряды могил, отмеченные узкими дощечками с торопливо написанными именами: все де Балиа покоились здесь – и кастырь Аксель де Балиа, к которому должен был пойти Марк. Следом были погребены горожане, потом могила кастыря астрономов Ника де Стрази – который должен был проводить Марка туда, где нужен ключ. Последней оказалась могила кастыря повитух – той самой, с которой познакомились недавно, возле сгоревшего монастыря – матушка Кэтрин Саймон Фишер покоилась здесь. Могилы выглядели так, словно захоронения случились где-то около месяца назад. Хотя матушку Фишер путники видели всего что-то около дня назад. Джон сказал, что тут, похоже, время изменилось. Марк доковылял до могилы, на которой значилось, что здесь покоятся Грегор де Балиа и его супруга, Магдалена де Балиа, весовщики. Мальчик упал на колени, размазывая по чумазым щекам слезы, согнулся, закрывая руками лицо. Сидел, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Потом отнял руки от лица, все еще залитого слезами:
- Пойдемте, я знаю, куда нам теперь. Нам должны были помочь местные кастыри, к которым бы привел нас дедушка, но раз его нет, - судорожно всхлипнул, шмыгнув носом, - Мы тогда пойдем и все сделаем сами. Нам сейчас нужно попасть внутрь Часовой башни, туда, откуда обычно астрономы ведут свои наблюдения. А там я пойму, куда дальше.
Мужчины переглянулись, взвалили поклажу, которая стала уже совсем легкой, и пошли за мальчиком, который шел быстро, почти бежал, огибая встречающиеся препятствия. Марк словно хотел убежать подальше от этих могил. До башни добрались быстро – вот она тут, рядышком. Отыскали проем, в котором раньше была дверь, попытались войти, но какая-то невидимая темная преграда не пропускала их комнату. Там, где раньше жил звездочет, теперь поселилась какая-то мутная багрово-черная мгла, не дающая им войти. Джон достал кинжал, подаренный ему матерью в день совершеннолетия, попробовал прорезать эту преграду – ничего не случилось. Марк подошел к проему, отодвинув старших, которые не успели его остановить:
- А пусть оно попробует меня не пустить!
И вправду, мгла исчезла в тот же миг, как мальчик подошел к ней. Он шагнул вперед и исчез из виду. Джон и Брайан ринулись за Марком, но вновь появившаяся преграда не пропускала их, отбросив на несколько шагов назад. Брайан вспомнил:
- Марк говорил, что ему надо попасть на крышу, значит и нам туда же, пошли искать лестницу или что-нибудь подобное.
Пока бегали туда-сюда, пытаясь найти что-то подходящее, уже совсем смерклось. Джона передернуло:
- Я, как подумаю, что пацан там совсем один, после всего, что ему сегодня выпало, готов по стене влезть.
Борг задумался:
- А ведь верно, другой дороги и нет, полезем-ка мы по стене.
Порылся в своей дорожной суме, достал пару каких-то металлических скобок:
- Мы такие вот приспособления к ногам привязываем, чтобы по стенам подниматься. Я сразу и не подумал как-то, что можно их использовать-то. Смотри, как нужно привязывать, я первый пойду, покажу, как ноги ставить, чтобы не сорваться, потом их тебе скину, ты за мной полезешь. Согласен?
- А есть другой выход? Мальчика мы должны были беречь, а мы так по-глупому его упустили. Теперь и зубами цепляться будешь, а поползешь. Давай, показывай, как оно работает.
По очереди проползли, как пауки, по стене. Взобрались на крышу – пусто, дальше – люк, крышка открыта и снова пусто, но увидели следы маленьких ног в пыли и пепле, которые в изобилии покрывали крышу, на ступенях лестницы, ведущей вниз, оказались такие же следы. Попробовали шагнуть – удалось, багрово-черная мгла осталась в жилых комнатах звездочета. Пошли вниз, озираясь по сторонам. Лестница была надежная, в отличие от той, по которой пришлось спускаться недавно, с широкими деревянными ступенями, обработанными особым составом, и теперь по крепости не уступающими металлу, такие же деревянные перила. На стенах прикреплены гнилушки, развеивающие мрак – напоминающие их недавнее путешествие в тоннеле. Спустились еще ниже, где стало так темно, что гнилушки уже не спасали от мрака, подчеркивая его непроглядность, и с размаху наткнулись на аккуратно сложенные факелы, рядом лежало огниво, которое и сегодня через много-много лет, могло разжечь огонь. Одного факела с краю не хватало – Марк уже был здесь. Борг удовлетворенно хмыкнул, его уважение древнего мастерства кровников, пошатнувшееся было при спуске по каменной лестнице, снова укрепилось – надежность, функциональная красота, предусмотрительность и долговечность – вот чем руководствовались его коллеги, выстроившие Ведск и все увиденные потайные сооружения. На стенах кое-где виднелась паутина, покрытая слоем пыли. Спускались долго, факел начал гаснуть. А тут снова площадка с кучей факелов и огнивом, причем снова видно, что недавно кто-то им пользовался, что факелы сложены немного не так, как было ранее.
Время здесь, в темноте, тянулось медленно, казалось, что уже прошло много лет, а они все идут и идут в этой кромешной тьме, разглядывая следы маленьких ног в пыли, торопясь успеть, успеть до того, как с Марком случится что-нибудь непоправимое. Джон де Балиа никак не мог объяснить себе ту заботу и обеспокоенность, которые поселились в нем с момента, как малознакомый мальчик, вверенный их опеке Примом, шагнул в дверной темный проем. Этот мальчик, что в нем такого особенного, что заставляет нестись сломя голову вниз, не слушая доводов разума, не пытаясь даже выстроить какого-нибудь завалященького плана действий, что так не свойственно ему, весовщику. Даже Борг, махина из костей и мышц, и тот спешит так, словно это его сын там внизу, неизвестно где и неизвестно с чем или кем ему придется столкнуться. И то, что Прим велел приглядывать за мальчиком, здесь не при чем.
Лестничный проем сужался, запахло пылью и сыростью, весовщик и каменщик уже почти бежали, прыгая через несколько ступеней. И вдруг, ррраз, и погоня за неизвестностью прекратилась. Борг налетел на Джона, едва не свалив того с ног. Площадка, куда привела их лестница, была мала и узка – едва всем троим хватило места. В центре ее возвышались металлические трубы, рядом с ними валялись пропитанные маслом тряпки, в которые, видимо, были ранее завернуты эти трубы. Рядом с металлическим постаментом стоял Марк – живой и пока невредимый, держа в руках ключ – блестящую маленькую штуку, которую они не раз видели у мальчика на шее. Ключ, помещенный в скважину, не желал поворачиваться и мальчик изо всех сил пытался провернуть его. Джон пригляделся, и в миг у него в голове сложилась картинка, обжигая чувством избранности и гордости. Древнее проклятие, семь башен, семь ключей, Марк – ключник, а они – его свита, обязанная уберечь его от напастей – любых, которые могут встретиться. Откуда пришло знание – непонятно, но все было так. И Джон подумал о ключе, почему тот не желает подчиняться, голова весовщика в таких ситуациях работает очень быстро, поэтому ответ пришел сразу: светила проходят свой дневной и ночной путь в ту же сторону, что и часовая стрелка, крикнул мальчику, покрасневшему от напряжения:
- Марк! В другую сторону, в другую!
Марк, не глядя на кровника, кивнул и повернул ключ в другую сторону. Ключ накалился, побелев от жара, провалился в скважине, и почти сразу раздалось равномерное гудение пощелкивание, что-то неведомое в глубине Зории начало работать. Ладони Марка обожгло так, что волдыри прикипели к нежной детской коже, лопнули и зашипели на обожженной плоти. Мальчик не чувствовал боли – пока. Металл труб раскалился так, что на него стало больно смотреть, потом померк, начал пощелкивать, остывая, а потом они принялись медленно погружаться. Марк, наконец, отошел от всего этого непонятного нагромождения металла. Смеясь и плача одновременно, он повторял и повторял:
- Оно работает, оно работает.
Борг успокаивающе забубнил:
- Работает, конечно, дай-ка я твои руки посмотрю.
Джон увидел, как с маленьких ладоней ручьем льется кровь. Волдыри от ожогов лопнули, руки были сожжены почти до мяса, а Марк, не почувствовав боли, даже не заметил этого. Борг оторвал от своей нижней рубахи два клока ткани, замотал мальчику ладошки, сгреб его на руки, кивнув весовщику на сумки:
- Надо выбираться отсюда, да поскорее, мало ли что тут еще может случиться.
Джон, не рассуждая, подчинился, все еще потрясенный тем, что произошло. Марк пытался сопротивляться, ворча, что он и сам может идти, но каменщика было не переубедить – он молча поднимался, и вскоре мальчик затих, задремав от равномерной качки. Джон пробрался вперед, сейчас он нес оба факела, освещая дорогу. Подъем казался еще более долгим, чем спуск, весовщик иногда оглядывался и видел, что кровь у Марка не остановилась и иногда тяжелые темные капли, пропитавшие тряпки, срываются и падают на пыльные ступени. А снизу слышался какой-то непонятный шорох. Узнавать, что там шуршит, времени не хватало, нужно было спешить, выбраться на крышу и позаботиться о здоровье их маленького отважного друга. Марк что-то пробормотал про голубей, про то, что надо еще отправить в Блангорру весть о том, что ключ на месте, что все, все, что они должны сделать – сделано.
Борг, пошатываясь от усталости, поднялся, наконец, на крышу, тяжело преодолев последнюю ступеньку лестницы. Уселся рядом с люком, легонько опустив на крышу свою драгоценную ношу. Марк уснул, его ладони вроде бы перестали кровоточить, и каменщик решил пока не беспокоить мальчика. Борг склонился вниз, негромко окликнув своего напарника:
- Эй, ты, где там? Помочь тебе?
С лестницы донеслось:
- Ты сверху помоги. Принимай, я тебе сейчас факелы подам. Они нам еще понадобиться могут.
Борг свесился пониже, и едва успел отпрянуть от протянутых ему факелов:
- Ты, это, поосторожнее, меня чуть без глаза не оставил.
- Ага. Я еще сумки сейчас тебе подам, принимай.
Каменщик, с детства натренировавший руки переноской всяких тяжестей, легко поднял и факелы, и их поклажу. Джон, преодолев последние ступени, оказался на крыше – легко ступая, словно и не преодолев долгого подъема. Брайан, увидев своего спутника таким же, каким тот был в начале пути, заворчал:
- Вот раньше мне никто не говорил, что весовщики такие выносливые. Надо было тебе мальчика нести.
Подумал немного и добавил:
- И сумки, да и меня, пожалуй, в придачу.
Джон ухмыльнулся:
- Ну да, а мы и не распространяемся особенно про это. А то каменщики бы нас навьючивали, похлеще всяких грузовых повозок. Как там Марк?
- Спит. Надо бы под повязки заглянуть, только можем опять рану растревожить – я таких ожогов в жизни не видал. Он про каких-то голубей все бормотал. Ты не знаешь, о чем это он?
- Я слышал, что ему надо в Блангорру отправить птицу с вестью, что здесь все сделано, к Приму. Голуби должны были быть у астронома здешнего, только вот с таким пожарищем из птичек отменное жаркое получилось. Надо нам придумать, на чем будем отсюда выбираться, да спешить. Раз птицы нет, значит надо самим новости принести, как можно быстрее.
- Да здесь во всей округе нет ничего, на чем можно ездить. Мы ж сами видели – выгорело все, и замок и монастырь. На тебе, наверное, и поедем.
Весовщик сморщился, хрюкнув от сдерживаемого нервного смешка. Сели, спиной к парапету крыши, задумались. Марк заворочался во сне, бормоча что-то себе под нос. Давно наступила ночь. Над сожженным городом уже перемигивались далекие и равнодушные звезды, ночные светила проливали свой мертвенно-белый неяркий свет на руины. Брайан предложил по очереди вздремнуть хотя бы несколько часов, Джон согласился, выбрав первое дежурство себе:
- Я сейчас буду, как местный звездочет. Сидеть и наблюдать. Вон там, смотри, семь их в ряд выстроились. Помнишь, как там, в пророчестве: «Когда сойдутся в парадном шествии семь звезд…»
- Брр, не напоминай. Я его в детстве даже слушать боялся. Меня только им и пугали. А откуда ты про звезды знаешь, может быть, это совсем другое – линия эта.
- Да нет же. Вот смотри, вот эти семь – это спутники Зории, ночные светила. Которые мелкие – это звезды и есть. Я названий не помню, но расположение созвездий запоминать приходится, мне по ним приходилось путь находить. Весовщики все же не астрономы, чтобы названия их знать.
Борг кивнул, попытался улечься удобнее и уснуть – ан нет, не получалось удобно на жесткой каменной крыше. Поворочался, поворочался и сел рядом с де Балиа. Так и сидели в ожидании рассвета, изредка перебрасываясь фразами. Марка укрыли всем, что нашли теплого – ночи стали промозглыми, холодными. Самим приходилось иногда вставать и разминаться, чтобы согреться. Костер разжигать не рискнули, мало ли кто на огонь может пожаловать. «Пылающий огонь в дотла сгоревшем городе выглядел бы насмешкой», - подумалось де Балиа-старшему.
Край горизонта порозовел, потом поалел – дневные светила всходили, приступая к своей ежедневной работе. Мальчик начал беспокойно ворочаться, потом резко сел:
- Где это я? Мне нужно спешить, - схватился за цепочку, которая по-прежнему была на шее, но пустая, не обнаружив на ней ничего, встревожился еще больше.
- На крыше, Марк, спешить нам теперь нужно только в Блангорру. Ты все сделал. Ты уже все успел, - ответил Джон.
- А голубя я отправил? Я почему-то ничего не помню, - начал с удивлением разглядывать пропитанные сукровицей тряпки, которыми были замотаны руки.
- Голубя здесь теперь и в жареном виде не найдешь. Сами вместо голубей полетим, вот только придумаем как, - вступил в разговор Борг.
- О! Я вспомнил, это же вы меня несли, да?
Брайан кивнул, смутившись. Уже совсем рассвело, притихший на ночь ветер принялся свистеть с новой силой, раздувая кучи пепла по улицам, кое-что долетало и до крыши, путники спустились вниз. Заглянули в жилье астронома – из чистого любопытства, в хрупкой надежде обнаружить кого живым. Никакой темной мглы теперь в бывших комнатах звездочета не обнаружилось. Там валялись кучи обломков мебели, обрывки штор, различный мусор. И шуршащая тишина. Путники решили выбираться из города, благо городские ворота рядом, теперь их и запирать некому.
Когда путники пересекли городскую черту, ворота с грохотом упали, перекрывая путь в город. Борг и де Балиа-взрослый переглянулись, многозначительно пожав плечами – что-то закрывало им путь в сожженный город. Марку перевязали руки, которые оказались обожженными и израненными так, что жалко было смотреть. Мальчик ни разу даже не пикнул во время перевязки, его кровник одобрительно похлопал его по плечу. Марк же впал в какое-то отупение, спасительное для его нынешнего состояния. Такая ноша для взрослого не всегда по плечу: в один день увидеть столько смертей и пожаров, спалить руки до кости, выполняя поручение, от которого зависит судьба Мира, и узнать о гибели родных. Оказавшись у ручья, который заприметили еще тогда, когда шли в Ведск, умылись и перекусили, решили отправляться в столицу – пока на своих двоих, а там – будь, что будет. Распределили совсем уже легкие сумы, проверили обувь и пошагали.
Мир меняющие. Книга 1. Главы 14-18
© Copyright: Елена Булучевская, 2014
Свидетельство о публикации №214103100579
Свидетельство о публикации №214103100579
Рецензии