Ксюшкино утро

               
                КСЮШКИНО УТРО
               
                рассказ


   
                (Посвящается Надюше П.)      
               
         
      На улице шел дождь. Его капли, подхватываемые ветром, барабанили по железному карнизу окна спальной незамысловатые ритмы. Они то выстукивали походный марш, то отбивали ритм популярной песенки. Бабье лето, приход которого обещали метеорологи в первых числах сентября, не спешило на улицы славного города. Непогода проявила себя ещё в конце августа своими затяжными дождями с редкими перерывами и продолжалась до настоящего утра. Видно, там, в небесной канцелярии, какой-то ангел, отвечающий именно за бабье лето, не подал вовремя заявку от имени женщин, и осенняя непогода, прописанная согласно штатного расписания о погоде в осенне-весенний период, оттопыривалась почем зря.
      Ксюшка любила просыпаться раньше других домочадцев и заниматься своими женскими делами по хозяйству, но сегодня ей вставать не хотелось. Ей даже не хотелось открывать глаза. Казалось, вот только она их откроет, и вся эта непогода, бушевавшая на улице, ворвется в ее спальню, в ее растревоженное переживаниями сердце. Она высунула из-под одеяла свой носик и, испугавшись открыть глаза, как мышка, обратно юркнула в свою норку, под одеяло. В голове закружили свой хоровод приходящие с пробуждением мысли. Они толкались и лезли в голову, то по одной, то скопом. Ксюшка сильней зажмурила глаза в надежде, что они покинут ее, но это не помогло. Она стала отбирать из этого вороха в своей памяти приятные воспоминания. Вспомнилось детство, как они с сестренками закутывались под одеялом и представляли себе мир, полный чудес. В том мире было все: от принцев на белом коне до заветных кукол и шоколадных конфет. Ксюша и не заметила, как тяжелые мысли расступились и воспоминания унесли ее в мир детства. Как же там было хорошо и беззаботно. Как не хотелось возвращаться в эту серую действительность. Чтобы не потерять нить приятных воспоминаний, Ксюша поплотней укуталась под одеялом. Дождь, ливший на улице и обозначавший свое присутствие ударами капель по карнизу, стал отстукивать приятный ритм какого-то танго. В голове появилось ощущение невесомости и сладкого блаженства. Ксюша погрузилась в приятную утреннею дрему.
      Ей приснилось, как по красивой площади незнакомого ей города двигались колонны одетых в белые гусарские мундиры барабанщиц. Они двигались стройными рядами, отстукивая ритмы какого-то марша. Девушки шли прямо, ударяя в барабаны, и вдруг резко поворачивали направо, поворачивались кругом и шли в обратном направлении. Этот калейдоскоп движений завораживал.  Было приятно смотреть на их умелые, синхронные движения, и они были такими красивыми! Стройные тела слепили своей статью. Улыбки на их лицах светились, как солнышко. Ксюша и не заметила, как рядом с ней на этом параде барабанщиц появились ее трое малышей. Они так же, как и она, с восторгом смотрели на барабанщиц. Ксюша обняла их руками, и непомерное счастье охватило ее. Стало так тепло и уютно от приятного зрелища и от того, что с ней рядом её любименькие детки.
       Ритм ударов по барабанам стал нарушаться. Движения марширующих сбились и через секунду превратились в хаос. Все перепуталось. В этом хаосе Ксюша пыталась удержать своих малышей, но они куда-то исчезли. Удары стали неприятными, резкими и ржавыми. Ксения в панике кинулась искать своих детей. Расталкивая руками теперь уже некрасивых барабанщиц, которые всячески мешали двигаться в толчее, она пробиралась в центр площади. Ей казалось, что в центре этого хаоса, именно там, её детки. От волнения и беспокойства в голове зашумело, предутреннее состояние дремоты, как облачко, поднялось ввысь и растаяло. Ксения проснулась. Беспокойство из сна овладевало ей, сердце учащенно билось. Еще некоторое время она осознавала, что привидевшаяся потеря детей ничто иное, как сон. Спустя время, взамен беспокойству, в душу зашло чувство умиротворения от осознания того, что ее малыши сейчас спят в своих кроватках. Успокоенная, она опять впустила в свои мысли воспоминания детства.
      Вспомнилось, как там, в детстве, они со средней сестрёнкой забирались под то же одеяло и примеряли на себя мамины немногочисленные украшения. В полной темноте под одеялом до одури спорили, кому бусы и сережки идут больше.  Улыбка появилась на губах Ксюши, но она была так же невидима, как и те украшения, под одеялом.
      Тогда на этот шум и гам сбежались все, кто был в доме. А это были мама, папа, старшая сестра с младшей сестрёнкой на руках и бабушка, гостившая в этот день у них. Все стояли вокруг кроватки Ксюши и гадали, что делят эти бестии под одеялом. И очень долго все смеялись, когда с модниц было сдернуто покрывало таинственности.
        Вспомнился папа. Когда папа приходил с работы, с железной дороги, то девочки наперегонки мчались к нему и усаживались на колени. Он целовал их в кудрявые лобики и вдыхал запах своих любимых деток. Они жались к нему, носиками ощущая впитавшиеся в униформу запахи железной дороги. И потом, когда Ксения оказывалась рядом с железной дорогой, всегда вспоминала запахи из детства, ассоциируя их с отцом. Ей всегда казалось, что папа где-то рядом, ходит среди путей, постукивая молоточком по буксам и колёсам вагонов. Казалось, вот он выйдет и возьмёт её на руки, прижмет к себе и нежно скажет: «Ксюшенька, доченька, а вот и я, твой папа»,- и сразу всё встанет на свои места. И все сразу поймут, что папа их не бросил, уйдя из дома, а просто задержался на работе. И что ей не надо будет винить себя за его уход. Она, в тайне от всей семьи, винила себя за то, что тогда папа пропал из их жизни. Как говорила мама: «Ушел к другой и к нам больше не вернется».  Она вспомнила тот их последний вечер с папой, когда он вернулся с работы и принес выделенные профкомом четыре шоколадных батончика. Не больше и не меньше, а именно четыре, по числу детей в их семье. Тогда, во времена тотального дефицита, когда в магазинах, кроме пирамид банок кильки в витринах, ничего не было, шоколад был каким-то заоблачным даром небес. Его вкус был таким божественным, что, казалось, нет ничего вкуснее на этом свете. Дети сразу расхватали положенные им батончики шоколада, а старшая сестра не прикоснулась к своей конфетке, решив оставить её младшим. Вот тут Ксения и не удержалась, схватив оставленную на всех шоколадку, пока все были отвлечены, выбежала из дома и быстро съела её. Потом были слёзы раскаяния и просьбы о прощении. Вот тогда отец вышел из дома, и больше сёстры его не видели.  Ксении показалось, что отец ушёл из-за её плохого поступка, что он обиделся на неё, и только спустя много времени она узнала от умирающей матери, что отец их не бросил, а сразу, как вышел из дома, пошел в продовольственный магазин, разбил витрину, забрался в него в поисках шоколада, а когда не нашел, то просто остался на месте дожидаться наряда милиции, который и застал его с бутылкой водки. Так отца посадили, а потом он уже не захотел обременять семью своими проблемами. Умер он раньше матери, от туберкулёза, который заработал на зоне.  Мать Ксении понимала, что произошло, но сказать детям об истинных причинах не могла, так как не поняли бы её дети. Только сейчас Ксения могла здраво осмыслить и понять поступок отца, понять весь трагизм того положения. «Слава Богу, - думала она,- кончились те лихие годы! И дай же Бог никаким лягушам болотным не наквакать их вновь!».
        Раздражающий стук по карнизу окна становился все более неприятен. Порывы ветра доносились и сквозь стены дома. Было слышно, как в саду растущая рядом с домом слива царапала стену своими почти оголившимися ветвями. Ксении стало нестерпимо жалко молодую сливу. Почему-то она сравнила ее с собой. Так же бьется о стену, как и она. Стена каменная, сливе не пробить ее своими неокрепшими ветвями. Ветви будут сломаны.
         Как будто дождавшись команды, в голове вновь закружили мысли. «Хоть веником их отгоняй, - подумала Ксения. - И одна хуже другой. Никакого просвета».  Ксюша высунула свой носик из-под одеяла. Приоткрыв один глаз, пыталась разглядеть в утреннем полумраке свою спальню. Утренний свет неохотно проникал в комнату. Силуэт старинного огромного зеркала проступал на фоне комнаты и давил своей мощью. В нем отражались контуры кровати, пуфика, шкафа, стоящего в дальнем углу. Ксения не могла разглядеть на кровати самою себя. Было такое впечатление, что кровать пуста. Чтобы развеять кажущееся, она шевельнула ногой, и вновь безрезультатно — зеркало не отразило ее присутствия. Ксюша подняла одну ногу и только тогда заметила шевеление. 
            Утро только вступало в свои права. Пасмурная погода затрудняла этот процесс, но он все-таки продвигался. Полежав еще немного с открытыми глазами, Ксюша стала более сносно различать контуры спальной комнаты и предметов, заполнивших ее.
          «Кремлевские куранты», как в шутку все называли большие напольные часы, пробили шесть раз. Каждый удар часов сопровождался каким-то шорохом, свистом и жужжаньем. Создавалось впечатление, что вот они еще раз ударят, и все их содержимое высыплется на пол. Их все любили. Даже мальчики, которые от природы любопытны, не прикасались к ним. Надо полагать, своей старостью они внушали детям свой непререкаемый авторитет.
            До того момента, как Ксении надо вставать и готовить семью к новому дню, оставался час. Детям было приготовлено с вечера. Одежда каждого находилась в готовности, на своем месте. Оставалось приготовить завтрак на четверых. «Гоблин, - так она почему-то в своих мыслях прозвала мужа, - наверняка ни к чему не прикоснется. Все деньги пропил, зараза!  Чем детей кормить буду? Опять к сестрам на поклон. Они хоть и молчат, понимают, но самой неудобно. Слава Богу, вчера без побоев обошлось. Как жить? И никуда не уйдешь — некуда. Мама померла, отец тоже. Сестры, но у них свои семьи. А старшая сестра, так вообще в Германии живет. Ей не до нас. Хотя что обижаться, помогает», - с этими мыслями, которые не давали лежать спокойно, Ксюша повернулась на бок и тяжело вздохнула. Ей стало жаль себя.  Непроизвольно на переносицу выкатилась большая слеза и устремилась к правой щеке. Ее догнала выкатившаяся слеза из правого глаза, и вместе они устремились под щеку, оставив на подушке свой мокрый след.
    (Женские слезы. Никто и никогда их не мерил и не взвешивал. А пролито их, ох, как много. Реки слез, по пустякам и по-настоящему. От радости и от горя. И уж не одна подушка бы окаменела от кристаллов соли, если бы была одна на женскую жизнь.)
        Все сильней и сильней катились слезинки из ее глаз. В месте с ними память уносила ее в девичьи годы, когда она повстречала своего будущего мужа. Как все было прекрасно. Как была она счастлива с ним. Он был инструктором в автошколе, и сдать ей на право управления автомобилем было лишь делом времени. Они еще до свадьбы купили новенькую машину, и она довольно сносно научилась ей управлять. Будущий муж (так она уже его себе представляла) ревностно следил за качеством ее обучения.  Сразу после свадьбы заселились в новый дом с садом. То, о чем она мечтала с детства, воплотилось. У нее был законный, любимый и верный супруг, хороший дом и мечты о желанном продолжении рода. Желанное продолжение не заставило себя долго ждать. Один за другим, почти погодки, родились три сына. Что ещё надо для счастья, но оно вдруг кончилось с рождением последнего сына. Мужа как подменили. С алкогольным перегаром и Ксюшиным страхом за себя и детей в их доме поселилось горе. Гоблин ревновал к каждому столбу и бил, когда был пьян, по любому поводу. Ксения терпела. Она до смерти боялась повторить судьбу своей матери. Никогда Ксюше не забудутся тоскливые глаза матери, которыми та смотрела на детей по вечерам, не дождавшись возвращения мужа с работы.  Так и ушла из этого мира, не дождавшись мужа и уже зная, что не дождётся никогда.
        Все эти события протекали в памяти Ксюши. Она вновь и вновь возвращалась к тому либо другому эпизоду своей жизни, стремясь найти зацепку, от которой начались все неприятности.  Первое, что она искала, - это свои просчеты. Где она могла так оступиться, что муж разлюбил ее, превратил жизнь в ад.  Поводов к ревности она не давала. После рождения третьего ребенка не утратила своей привлекательности, а, наоборот, набрала в женственности, стала более грациозно выглядеть. Мужчины заворачивали головы ей вслед. Но на этом весь ее флирт с противоположным полом и заканчивался. Она любила мужа, и этим все сказано. Тогда она действительно любила его.
       Ксения, напрягая память в сотый, а, может, в тысячный раз, пыталась вспомнить свои домашние дела, где она могла бы быть осуждена мужем. Но ничего так и не пришло на память. В ее доме всегда была чистота и порядок. Детки ухожены и сыты, муж не выходил на работу без её поцелуя, всегда был обстиран и обглажен.               
         Из гостиной послышалось жужжанье часов, и после некоторого молчания они ударили один раз.  «Половина седьмого,- подумала Ксюша, - надо вставать. Как утром быстро летит время».   
        Утренний полумрак спальной уже разбавился более сносной видимостью. В зеркале можно было рассмотреть не только кровать, но и ее хозяйку. Сбросив с себя край одеяла, Ксения опустила ноги на прикроватный коврик. Он был из чистой шерсти и сразу обнял ее стопы своим приятным теплом. Она встала на ноги, хотела запахнуть откинутое одеяло и краем глаза поймала отраженное движение в зеркале.  На какую-то долю секунды ей показалось, что в спальной посторонний, наблюдающий за ней человек.  Ксения бросила на зеркало взгляд, и от страха сердце сжалось в ее груди. Из глубины зеркала на нее смотрела прекрасная молодая женщина, в простой ситцевой ночной сорочке. Она была так хороша, что эта сорочка смотрелась на ней неестественно. Несмотря на то, что сорочка топорщилась и была похожа на балахон, не скрывала изящных изгибов женского тела. Русые волосы спадали прядями на плечи, подчеркивая идеальность пропорций головы, груди и талии. Сорочка не могла скрыть и стройных ног, и приятной округлости бедер. Гостья из зазеркалья смотрела на Ксюшу своим очаровательным, удивленным взглядом. Не сразу, но Ксюша поняла, что она сама разглядывает себя в этом старинном зеркале. Было какое-то несоответствие состоянию души и ее же, Ксюшиному, отражению.  В душе Ксения ощущала себя побитой, загнанной в угол, несчастной девочкой-подростком. В зеркале же была статная, прекрасная дама. Правда, ее одеяние, в виде ситцевой сорочки, ну никак не писалось с ее статусом. «Неужели это я? - пронеслось в голове у Ксюши. -  Неужели я такая красивая, что сама себя не узнала?»
            - Да ты это, ты. Ты просто внимания на себя не обращала. Носишься со своим мужем! - вдруг сказало в голове Ксении отражение. - А, кстати, почему ты его гоблином прозвала? Гоблины ведь маленькие и худенькие, а твой - жирный и здоровый, - и прекрасное отражение засмеялось своим беззвучным смехом, прикрыв маленькой ладонью свой изящный ротик.
               - Да так, как-то пришлось. Ничего хуже на ум не пришло, - ответила Ксения отражению и так же беззвучно рассмеялась. 
       Натешившись над жирным гоблином, дамы продолжили диалог.
               - Посмотри на себя, - говорило отражение, - держишь себя в черном теле. Такую красоту грех маять. Сними сорочку, посмотри сама.
               - Да неудобно, - парировала Ксюша.
               - Да что неудобно-то? Ты ведь одна в спальной. Я не в счет, - настаивало отражение.
               - А вдруг кто войдет? - отбивалась она от назойливой подруги.
               - Кто же войдет, глупенькая! Ты же одна в комнате! Снимай давай свой балахон, а то он и меня давит. Снимай! Рассержусь, - процедило сквозь зубы последние слова отражение.
               - Ну, ладно-ладно. Сердиться она надумала, - примирительно сказала про себя Ксюша и стала неспешно снимать с плеч сорочку. Ей и самой хотелось посмотреть на свое тело. Она и не помнит, когда вот так, не мимоходом, а целенаправленно, смотрела на себя. Но глаза поднять на свою зазеркальную гостью не решалась. Было такое ощущение, что делает это публично, на виду у сотни зевак. Ей было стыдно, в голове зашумело, и кровь горячим потоком бросилась в уши. «Надо полагать, уши покраснели, - сказала про себя Ксюша. - Как у первоклассницы».   
                - А ты посмотри! Подними глазки-то! - ёрничало отражение.
  Сорочка соскользнула с плеч и с еле слышным шорохом упала на пол. Для Ксюши этот еле слышный шорох был, как гром с небес. Она вздрогнула всем телом, прикрыла грудь руками, и вскинула голову. Взгляд ее упал на зеркало. Она хотела увидеть в глазах своей зазеркальной гости поддержку ее действиям, но статной дамы там не было. Ее взору предстала сморщенная, с покрасневшими ушами, с синяками на теле, зажатая своими же руками, девочка-подросток. Страх и уныние царили в ее глазах. Ксюша почувствовала себя брошенной, обманутой, публично выставленной на показ и такой несчастной, что захотелось закричать, заплакать и позвать свою прекрасную гостью. И она бы это сделала.  Уже открыла рот, чтобы крикнуть, но вдруг услышала:
              - Да здесь я, здесь! Не ори, дура, - оборвала ее невидимая гостья.
              - Где — здесь? - чуть не плача мысленно вопрошала Ксюша.
              -  Там, где и была. Только ты меня не видишь, - отвечала невидимка. -  Распрями плечи, убери руки от груди, выправись на ножках. Ну же!
       Ксения повиновалась советам и постаралась сделать так, как просила ее гостья.
       Но из зеркала на нее все одно смотрела она сама.
              - Но я не вижу тебя! - слезы уже пробивались на реснички Ксюшиных глаз, а ей так нестерпимо захотелось вновь увидеть свою прекрасную гостью.
              - Ты не хочешь меня видеть. Ты хочешь видеть ту затурканную школьницу!  Расслабься. Выпрямись. Подними подбородок. Посмотри, как ты хороша! - наставляла гостья.
         Ксюша пыталась следовать наставлениям, но из этого мало что получалось. Ее руки, как ей казалось, всегда были не к месту, позы смешны, а ноги, расставленные в сторону, и оттопыренная попа вульгарны.
               - Не старайся кому-то понравиться. Понравься себе самой! За тебя это сделать никто не сможет, - учила невидимка. - Подними ручку и скажи: «Я подняла ручку».
               - Я подняла руку, - повторила Ксения.
               - Да не руку, а изящную ручку, - стояла на своем гостья.
               - Я подняла изящную ручку, - сказала про себя Ксюша и в этот момент увидела в зеркале прекрасную гостью, с поднятой кверху ручкой. Рукой назвать ее ручку не повернулся бы язык.
               - Люби себя. Себя в первую очередь. Только так тебя будут любить другие. Только так ты сможешь любить остальных, - сказала молча гостья. - И присмотрись как следует к своему отражению. Я - это ты, и никакого чуда и паранойи.
        Присмотревшись к отражению, она наконец-то увидела свою прятавшуюся гостью.  Та стояла и любовалась Ксюшкой. Глазки сверкали соблазнительным блеском и источали уверенность и любовь.  Фигурка была идеальной. Ручка, поднятая кверху, как будто тянулась к небу, освобождая взору прекрасную грудь. Опустив руку на бедро, повернулась вполоборота, открывая шикарные плавные формы спины и ягодиц.  Синяки, конечно, портили вид, но в еще сереющем полумраке они были не так уж и заметны. Она хлопнула себя по попе ладошкой и подмигнула зеркалу. Это было так эротично, что в голову пришла мысль, что на такую попу и у покойника … (крышка гроба откроется). «Эх, до чего ж я хороша!» - подумалось Ксюше, и в это время из гостиной донеслось очередное шипение, свист и жужжание. Домашние куранты готовились отбить первый удар из семи намеченных.
         Дождливое осеннее утро полностью вступило в свои права.  За окном все так же, по- осеннему грустно, плакало небо. Его слезинки, подхваченные ветром, ударялись в окно и железный карниз. Было понятно, что день будет, как и предыдущий, слякотным и грязным.  Дневной свет пусть и хмурого, но утра, расползался по комнате, не оставляя никаких тайн в ее уголках. Но уже ничто не могло помешать Ксении упиваться состоянием эйфории от красоты своего тела. Это будоражило мозг, кружило голову. Она продолжала вертеться перед зеркалом, становясь то в одну, то в другую позу. Даже бой «курантов», которые своим шипением и ударами как бы говорили «ши-ши пора, ши-ши пора», не выводили ее из этого состояния.
       В суете своих дел и переживаний Ксюша не обращала внимания на свою внешность. Одевалась вроде бы по моде, как и все в ее возрасте. Старалась не очень выделяться из общей массы. Ревность гоблина действовала на подсознание и тормозила ее женские инстинкты. Она подсознательно боялась кому-то понравиться.  И сейчас, вертясь перед зеркалом и любуясь своим телом, осознавала свою красоту и привлекательность. На ум приходило четверостишие из сказки: «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?»
И сознание отвечало: «Я, конечно, спору нет! И красивей, и белее! И румяней, и милее!»
        Часы в гостиной не то ударили, не то выругались в последний раз и, прожужжав, замолчали. Даже не было слышно их мерного хода. «Пора, - подумала Ксюша, - а то так и до шизы недалеко. Сама с собой уже разговариваю. И завтрак надо готовить». Крутнувшись в последний раз перед громадой зеркала, она наклонилась, чтобы найти на полу сорочку, но ее там не было. Оглядевшись по сторонам, Ксения не увидела ее нигде.      
             - Мистика какая-то. Вот же была на полу. Вот же тут я ее сняла, - с досадой сказала она вслух.
      Но сорочки нигде не было. Ни здесь, ни там - нигде. Обойдя кровать со всех сторон, Ксения в расстройстве села на ее край.         
              - Все, докрутилась! Глюки пошли, - опять произнесла она вслух.
      Сорочка, которая была уж никак не из шелка и занимала большой объем даже в сложенном состоянии, вдруг куда-то исчезла. Такого просто не могло быть.  Время поджимало. В спальную могли войти. От мысли, что ее могут увидеть в таком виде, Ксению бросило в жар. В голове сразу прокатились альтернативные варианты выхода из щекотливой ситуации, но сам факт пропажи не давал покоя. «Надо искать выход в простом. Она где-то рядом. Но вот где? - включала логику Ксюша. - Если думать о том, что мистики здесь никакой нет, и сорочка, сброшенная на пол, с пола никуда не делась, то и искать ее надо именно там, на полу. А где на полу она не смотрела? Да конечно же, под кроватью», - с этой мыслью Ксюшка бросилась в чем мать родила на пол и, откинув свисавшую с кровати простыню, увидела пропажу. Сорочка лежала, по всей видимости, затолканная ногами, под обширной кроватью.                Взяв ее одной рукой и повернув голову в сторону зеркала, она опять увидела свое отражение в нем. На мгновение она застыла, рассматривая себя в столь неподобающей позе, и с удовольствием опять отметила, что и в этом положении, казалось бы, смешном, выглядит вполне аппетитно. Прогиб ее спинки и округлые ягодицы выглядели превосходно. Ксюша слегка повернула попу к зеркалу и вновь отметила, что и там все было на месте.
         Она бы и дальше, войдя во вкус от созерцания своих форм, продолжала наблюдения, но время неумолимо приближало ее к повседневности. От пришедшей мысли, что все это хорошо, но проблемы и дела ждут ее, встала на ноги и быстрым движением, в том же порядке, надела сорочку. Подойдя к зеркалу, поправила на голове слегка растрепавшиеся локоны русых волос, направилась из спальной в просторный холл гостиной.
         На диване, раскинув ноги в неестественной позе, так что одна нога находилась на спинке, лежал, похрапывая, ее муж и гоблин в одном лице. Ксюша улыбнулась от своих воспоминаний о нем в беседе с зазеркальной гостьей и подошла поближе, пристально вглядываясь в мужа.
         На диване лежало тело. Раскинув ноги, с рукой под головой, другая свисала к полу, видно не уместившись, с двойным подбородком и недельной щетиной, с расплывшимся от жира животом, изредка похрапывая, спал ее муж. Его сомкнутые во сне глаза напомнили ей глазки порося, однажды увиденного в селе. Какая-то схожесть, даже родство прослеживалась. Расплывшийся живот напоминал большую резиновую грелку, наполненную водой. Вонь от тела и от дыхания исходила, как от вполне реального, а не мнимого, хряка. Недельный запой и грязные ноги ощущались до тошноты.
         Между тем, Отопок, соответствуя течению Ксюшиных мыслей, хрюкнул и переместил свои телеса набок. Лицо его покраснело, дыхание затаилось, и тело, напрягшись, пукнуло, громко, с перебором. От неожиданности Ксения отшатнулась. Прикрыв нос ладонью, она бросилась к спальной детей, дверь в которую была приоткрыта. Закрыв свободной рукой плотно дверь, быстро подошла к окну и открыла форточку. Холодный поток свежего воздуха и капель дождя, подгоняемый ветром, хлынул в гостиную, принеся с собой прохладную влагу улицы. Ксения быстрым, но тихим шагом направилась на кухню и, плотно прикрыв за собой дверь, попыталась собрать и увести свои мысли в сторону от увиденного, услышанного и, самое главное, от той вони, которую только что ощутила. Отвращение к мужу было настоль велико, что ее чуть не стошнило. В голове опять закружили хоровод невеселые мысли. А, между тем, надо было готовить завтрак для всей семьи.
         Ксюша любила свою кухню. Эта любовь передалась ей от матери из такого далекого детства. Почему-то все самое хорошее в семье происходит именно на кухне. Она вспомнила, как утром они с сестренками, почувствовав запахи, исходившие из той далекой кухни из детства, бежали наперегонки из своей комнаты, чтобы обнять свою мамулю и первыми увидеть, что там им приготовлено.
         На кухне устроено было все так, как хотела Ксюша. Чем-то она напоминала ту кухню из детства. Как им тогда казалось - волшебную. Когда они пробирались на этот запретный материнский уголок, то все им казалось волшебным. У мамы существовал какой-то кухонный, волшебный дух. Там все шипело, булькало, гремело крышками кастрюль и распространялся такой приятный запах блюд, что невольно у Ксюши, даже сейчас, потекли слюнки. Мать научила своих девочек всем премудростям, и это учение и воспитанную любовь к кухонному делу Ксюша постаралась воплотить у себя. В тайне от всех она даже придумала своего духа. Духа кухни. Это был ее и только её добрый дух. И он почти всегда помогал ей, и она почти всегда благодарила его за его почти всегда оказанную помощь. Ну, конечно же, бывали проколы, но очень-очень редко.
         Открыв холодильник, Ксения осмотрела его содержимое.  Запои мужа внесли свою лепту в качество и количество продуктов. Попросту говоря, готовить разносолы было не из чего. Остатки ужина, холодный брусничный морс, пять яиц, кусочек ветчины сомнительного производства - вот и все, что было. Гречневый гарнир, оставшийся от ужина, если его подогреть и подать с прожаренным яйцом, мог заполнить стол и насытить неприхотливые детские желудки. Самой ей кушать не хотелось, но надо было, так как планировала поход к стоматологу еще на прошлой неделе, а с учетом пломбировки зуба кушать ей предстояло нескоро. Так что свое питание откладывать не пришлось.
        Чиркнув спичкой, она поднесла ее к газовой горелке, но та, фыркнув, отказалась возгораться. «Ну вот, еще и газ кончился», - подумала Ксения.               
       - Да что за невезуха-то такая, - сказала она вслух.
 Альтернативы газу не было, и Ксения вновь поднесла спичку к газовой горелке. Та, фыркнув, все-таки   возгорелась. «Слава богу, - пронеслось в голове, - не иначе дух помог». И, улыбнувшись незримому духу, установила на плиту сковороду. Высыпав на её поверхность замороженную и скукоженную гречневую массу, принялась разогревать. На соседнюю конфорку легла вторая сковорода, поменьше, для ветчины и яиц. Когда все было готово, а чайник наполнен водой и готов к кипячению, Ксения направилась в спальную детей, чтобы поднять малышей.
        Ей не хотелось проходить по гостиной, где спал муж, но другого пути не было, и Ксения, прикрыв за собой дверь кухни, осторожно ступая, пошла к детской. Проходя мимо дивана, невольно обратила внимание на то, что гоблин сменил позу и лежал на боку. Выползший из-под футболки живот свесился на край дивана, как слизень, готовый в любой момент брякнуться на пол и уползти от хозяина. Храп и хрюканье продолжалось в том же темпе и с теми же интервалами, что и прежде. Голову закружил спертый запах.  Несмотря на открытое окно, дышать было тяжело и тошнотворно. Не сдержавшись, несмотря на вонь, Ксения все-таки приблизилась к телу мужа и попыталась рассмотреть в нем то, чем раньше была так увлечена. Ей показалось даже странным то, что она могла быть им увлечена и даже любила. В душе к мужу ничего не было, кроме клубящегося вокруг тела похмельного смрада и вони.  Прикрыв ладонью нос, она продолжила свой путь и, быстро открыв дверь детской, просто влетела туда, захлопнув дверь немного громче, чем планировала.
         Дети не спали. Мало того, на спине Кирилла уже восседал школьный рюкзак. Кроватки были заправлены. Малыши до ужаса боялись пьяного отца. Они знали, что всегда, когда отец приходил пьяным, то бил их маму. Было очень страшно. Было очень больно видеть избиение их любимой мамочки, и почти всегда младший Ильюшка писался в штанишки. Почти всегда дети плакали. И в это утро они боялись издать хоть малейший шорох, который бы разбудил пьяного отца. Вчера он не бил маму, и это обстоятельство давало им повод думать о том, что это может произойти в любую минуту.
Им казалось то, что стоит им уйти побыстрей в школу и вообще из дому, то и мама избежит побоев. Только так можно было объяснить школьный ранец на спине Кирилла.  Да и вообще — они боялись отца. Несмотря на то, что отец их не бил, они все же боялись его до смерти.
          Увидев влетевшую в их комнату маму, дети приободрились, улыбки промелькнули на их напряженных лицах.  Младший Ильюшка бросился к Ксении, обхватив ее колени руками. Артем и Кирилл также подошли к матери и обняли ее. Все это происходило молча, без единого возгласа, звука. В комнате детей висело напряжение.  Ксения понимала, что надо снять напряжение, иначе дети не смогут полноценно приготовиться к школе, да просто не смогут позавтракать.               
         - Надо же! - воскликнула нарочито громко Ксения. - Уже на ногах. И кроватки заправили! Вот умнички! А умываться и зубки чистить так и будете в костюмах и с рюкзаком на плечах? - Ксюша улыбнулась и погладила Кирилла по голове своей рукой.
           - Ма-а, это Кирилл все торопится, - сказал Артем.
           - Ниче я не тороплюсь, просто надо было быстрее, - отвечал Кирилл, явно пряча свой страх.
           - Ну, все, - оборвала Ксения начинающийся детский спор, рукой снимая рюкзак со спины Кирилла, - всем снять с себя пиджаки и марш умываться.
           - Я первый, - забыв об осторожности, завопил Ильюшка и бросился из детской в ванную комнату.  При этом он распахнул дверь, и та громко стукнула об угол комода. У Ксении сжалось сердце. Нет, не от того, что Ильюшка шумно открыл дверь, а от того, что ребёнок так и застыл в проёме двери, стоя на одной ноге. Во всей его сморщенной, затравленной позе был такой унизительный вид и столько страха, что сердце сжалось ещё сильней, и не только у Ксении. Артём и Кирилл от такого беспечного поведения младшего брата только что и сделали, так это шумно вдохнули, набрали и затаили дыхание, со страхом ожидая реакции отца. «Это как надо замордовать семью, чтоб дети чувствовали себя такими рабами», - подумала она. Быстро развернувшись, Ильюшка бросился обратно в детскую, но их отец даже не проснулся. Он лишь слегка изменил ритм своего храпа, но положение своего тела так и не поменял, к радости детей.  Собравшись с духом, Ксения руками подтолкнула детишек к выходу, приговаривая:
           - Ну все, все. Он спит. Не бойтесь. Пойдемте умываться.
     Дети, возглавляемые Кириллом, гуськом отправились в ванную, расположенную в том же крыле, что и кухня. Ксения на руках пронесла Ильюшку мимо спящего мужа, замыкая процессию.
     Наконец дети были помыты и отправились на кухню. Все расселись по своим местам.
          - Артемка, включи чайник, - попросила Ксения старшего сына, и тот немедля исполнил ее просьбу. Тем временем Ксения разложила гарнир по тарелкам, добавив к нему по кусочку ветчины и по прожаренному яйцу.
       За всеми действиями матери дети наблюдали молча. Только Артем, как старший над чайником, иногда бросал на него взгляд.
       Наконец, чайник закипел и, выждав секунду в кипячении, выключился. Этот щелчок отключившегося от сети чайника прозвучал как выстрел стартового пистолета. Все сразу зашевелились и наполнили кухню, помимо движения, еще и голосами. Ксения принялась разливать кипяток по чашкам с пакетиками чая.               
             - Ма-а, мне немного, полстаканчика, - попросил Кирилл.         
             - А мне полный, я пить хочу, - выкрикнул Илюша, стараясь все делать на противоречии со старшими братьями. 
            - Кирилл, целого пакетика чая на полстакана кипятка будет много. Я налью полный, а ты лучше не допивай, - поправила Ксения среднего.
            - А тебе, Илюша, я налью половину и разбавлю холодной водой, иначе опять обожжешься, - сказала она младшему.
           - Угу, угу, - замычал Илюша, кивая головой, не забывая ещё и болтать под столом ногами.
           - И ножкам пора бы и успокоиться! - Ксения многозначительно посмотрела на младшего.
           - Угу, - буркнул Илюша, перестав качать ногами под столом.
  Обычно строгая к этикету и поведению за столом, сегодня Ксюша не делала замечания детям, несмотря на то, что чавканье и хлюпанье чаем издавали все дети без исключения. Она была рада и тому, что дети хотя бы на время забыли о тех неприятностях, которые готовы были свалиться на их маленькие головки в любую минуту в лице их отца.               
            - Ма-а, а сегодня ты нас повезешь в школу? - спросил Кирилл, разжевывая кусок ветчины.
             - Ну, конечно я, - сказала Ксения.
             - А можно я на первое сидение сяду? - продолжал он свой опрос.
             - Нет, я сяду на переднее, -  вступил в разговор Илья.
             - Тебе персональное кресло на задних сиденьях установлено, - сказала Ксения, - а на переднее сядет тот, кто последний раз сидел на заднем.
             - Я последний раз сидел на заднем, - опять же вставил Кирилл.               
             - И я, - возмущенно сказал Артем. И дополнил:
             - А мама сидела на первом.
             - Вы сейчас договоритесь до того, что за рулем поедет Илья, - с усмешкой вставила в спор свою версию мать. - Артем последний из вас сидел на переднем, так что сейчас поедет на переднем Кирилл. И без споров.
       После таких аргументов вся детвора замолчала, повинуясь справедливому решению матери. Было видно, что Артем был задет такой дискредитацией, но промолчал. Он бросил взгляд на Кирилла и, превозмогая себя, сказал:
            - А Кирилл вчера папино ружьё брал в руки и целился в меня и в Ильюшку.
 Он надеялся таким маленьким предательством восстановить свой статус, и переднее сидение останется за ним. Единственно, что не мог предвидеть Артем, так это реакцию на сказанное. Он полагал, что за проступок Кирилла накажут и посадят на заднее сидение, но то, что это произведет такую реакцию у матери, конечно же, предполагать не мог. Побледнев и поднося трясущуюся руку то к губам, то ко лбу, дрожащим голосом Ксения переспросила вкрадчиво:
             - В кого целился? Из какого ружья? -  она глубоко вздохнула, как бы пытаясь восстановить дыхание и продолжила:
             - Где вы взяли ружьё? - руки ее продолжали блуждать по лицу.                -Кирилл ключ от сейфа, где ружьё, нашел, - продолжал Артем, - потом открыл сейф и взял ружьё и стал целиться в нас. Но я отобрал ружьё и поставил его обратно в сейф и закрыл. А ключ, вот он, - и Артем протянул матери маленький ключ от оружейного сейфа.               
      По всему телу Ксении пробежали мурашки, а во рту пересохло. Она попыталась сглотнуть слюну, но не смогла этого сделать. В доли секунды ее богатое воображение нарисовало массу вариантов несостоявшейся трагедии. И каждый такой вариант непременно кончался смертью ее ребенка. Не имело значения, кого из детей ждала неминуемая воображаемая кончина, не важно. Важно было то, что это могло произойти.  И в воображении Ксюши уже произошло.  Один, а, может, и все ее дети погибли из-за разгильдяйства вечно не просыхающего от пьянок мужа. Какой-то удар произошёл в её сознании, тело наполнила немыслимая сила, готовая сокрушить все, что представляло опасность её деткам. Издав какой-то нечленораздельный звук, повернувшись вокруг своей оси, как зомби, она сделала резкий шаг по направлению к двери из кухни.               
           -Убью гоблина, - проронила она тихо, но очень внятно.                (Мать, что это такое? Физическое обозначение статуса женщины? Её место под солнцем? Её предназначение в этом мире? Что такое - мать??? Когда хрупкая, затерянная в этом мире женщина, если ее ребенку угрожает опасность, как кулёк с фунтом изюма, опрокидывает многотонный грузовик и вырывает из лап смерти свое чадо, все говорят: мать.  Когда израненная и издыхающая, она из последних сил борется за своего ребенка и будет бороться, даже умерев, все говорят: ну, она же мать. Когда загнанная в угол мышка вдруг превращается в свирепую львицу и рвет обидчика своего дитя, как Тузик грелку, все опять говорят: это же мать. Так кто она - мать? Кто ей дал такое право - отдавать себя, свою жизнь за жизнь и благополучие своего чада? Кто дал ей такие неимоверные силы? В этом есть что-то святое, непознанное научным разумом. Молясь Христианскому богу, люди говорят: «Во имя Отца и Сына и Святага духа». Может, в матерях и есть тот святой дух, который воспевают в молитвах. Если это так, то, надо полагать, мать и есть то логическое продолжение Троицы. Молитва тогда должна звучать: «Во имя Отца и Сына и Святой Матери». Простыми словами, мать - это ВСЁ. Всё, начиная от Большого Взрыва и продолжаясь в вечном росте углов камфорной геометрии).               
       Артем, поняв намерения матери, бросился к ней со словами:
         - Мама, не надо его будить, мы больше не будем, - и из его глаз покатились слезы, такие крупные, что это на миг обескуражило Ксению. В следующее мгновение к Ксении подбежал и Кирилл, обхватил мать за пояс, также стал просить не будить отца. Дети боялись реакции матери, сознавали свою вину, боялись того, что могло произойти из-за них, и больше всего они боялись реакции на происходящее отца. Оба мальчика плакали, и под их натиском и просьбами Ксения усмирила свой пыл. Невозмутимым в этой ситуации был лишь маленький Ильюшка. Он просто сидел за столом и хлопал глазами, не понимая происходящей суматохи.
          - Марш за стол! - произнесла Ксения.
          - Мама, ну, не ходи, я больше не буду, - продолжал умолять мать Кирилл. 
          - Не пойду. Давайте за стол,- Ксения развернулась от двери и руками стала подталкивать сыновей на свои места.
    Хлюпая и шмыгая своими носиками, Артем и Кирилл вернулись за стол и, стуча и скрипя о пол стульями, расселись на своих местах, вытирая остатки слез. Ксения тоже села за стол, но по ее побледневшему лицу было видно, что все в ней кипит. Она глубоко вдохнула и, затаив на некоторое время дыхание, выдохнула. (Так она делала, когда надо было успокоиться).
          - И пообещайте мне, что больше никогда, слышите, никогда не брать в руки папино ружьё! Вы меня поняли? - сказала она.
  Артем и Кирилл сидели, опустив головы. Они прекрасно сознавали свою вину. Главный виновник Кирилл еще ниже опустил голову, продолжая шмыгать носом.  За столом наступила пауза, и ей мгновенно воспользовался доселе молчавший Ильюшка.
           - Так точно, - выкрикнул он. - Поняли!
 Артем прыснул смехом и еще ниже склонил голову, чтобы не привлечь внимания матери.
    Хихикнул и Кирилл. Поняв, что привлек внимание к своей персоне, Илья встал на стул своими маленькими ножками и по-военному еще раз продекламировал свой ответ матери, при этом поднеся ручку к мнимому козырьку, откозырял.  Чуть не свалившись со стула, балансируя руками, еле уселся обратно на стул.   
            - Бесенок! - вскрикнула Ксюша, - ты с ума меня сведешь! Я тебе сейчас вот дам - так точно!          
    Уже не сдерживаясь и не прячась, дети смеялись над проделкой маленького Ильюшки.
    Улыбнулась и Ксения.  Увидев её улыбку, дети уже не сдерживались и хохотали, а Ильюшка, пытаясь ещё раз козырнуть ручкой, задел рукой стакан с налитым морсом, опрокинул его на скатерть и от содеянного спрятал свою ручку за спину так забавно, чем вызвал ещё более сильный детский смех. Умиленная неловкостью своего младшенького, засмеялась и Ксения.                - Ох, бесенок! - только и вымолвила, смеясь, Ксюша. На душе после выходки младшенького сразу стало как-то теплее. Возникшие неприятности куда-то исчезли и не представляли уже такой опасности. Но расслабляться по возникшему эксцессу Ксения не собиралась и внесла в память заметку о необходимости разговора с хозяином ружья. Подобное небрежное обращение с оружием необходимо пресечь на корню. Разговор с мужем ещё не был сформулирован в ее голове, но он будет, она была в этом уверена, очень резким с её стороны. Собравшись с мыслями, Ксения попросила детей доедать завтрак и собираться, кому в школу, а кому в детский сад.
    Когда с завтраком было покончено и в тарелках малышей ничего не осталось, запив съеденное чаем и морсом, дети бегом отправились в свою комнату, чтобы взять необходимые принадлежности. Гостиную они преодолели тихо, не проронив и звука, и, похватав свои сумки с учебниками и сменной обувью, так же тихо бросились из дома к машине, которая стояла во дворе. Машина была заперта, и им ничего не оставалось, как ждать мать.
     Тем временем Ксения, переодевшись в джинсы и кофточку, накинув на плечи легкую осеннюю курточку, из спальной комнаты вошла в гостиную, чтобы взять ключи от машины и оставить хотя бы записку спящему мужу. Черкнув на клочке бумаги несколько строк о своем отъезде, она положила записку на журнальный столик, который стоял как раз напротив дивана со спящим мужем.
     В положении гоблина ничего не изменилось. Сон его был так же омерзителен и безмятежен. Еще раз Ксения внимательно вгляделась в него. Еще раз задала себе один и тот же вопрос: «Как случилось так, что она могла когда-то любить такое подобие человека? Как???»  И, повернувшись, вышла из гостиной через парадную дверь на улицу к детям. Она хотела взять зонты себе и детям, но сквозь дверное стекло увидела, что дождь уже не идет. Так, с пустыми руками, она и выскочила на улицу.
    Небо было затянуто сизыми тучами, но, как ни странно, дождя не было.   Видимо, подгоняемые сильным ветром, те просто не успевали лить свои слезы наступающей осени. Ветер теребил не только нижние кромки туч, но и прически малышей. Его порывы сбили деток в кучку. Как стайка пингвинов, те прятали свои головки в воротах курток, прячась от прохладного ветра.  Лишь на Ильюшке была кепка, остальные двое были без головных уборов.               
         - Это почему вы вышли на улицу без кепок? - спросила малышей мать. - Марш за ними в дом!
    Дети стояли молча. Было видно, что им не хочется возвращаться в дом и вновь окунаться в ту тягостную атмосферу. Им было просто страшно туда возвращаться. Поняв это, Ксения бросилась как можно быстрей открывать двери автомашины.
         - Ну вот, - приговаривала она, - сейчас ещё и в машине пока нагреется, вы совсем у меня замерзнете.                               – Да нормально, мам, не замерзнем! - хором ответили двое старших.


             

             - А мне жалко, - вставил реплику в диалог братьев Ильюшка.               
             - У, ты мой пусик. У, ты моё солнышко. Жалко моему зайке братиков стало, - просюсюкала Ксения.
              - Да не жалко, а жарко ему, - с раздражением поправил Кирилл и мать, и братика.               
     Поняв, что тем самым сконфузил мать, он первым юркнул на заднее сидение машины и протянул руки, чтобы помочь Илье забраться туда же, но на свое почетное место посредине салона, в детское кресло. Артем тоже забрался на заднее и стал помогать Кириллу пристёгивать в кресле фиксирующими ремнями младшего брата.               
            - Во-от, молодцы, -  буркнула довольная непонятно чем мать и захлопнула заднюю дверь кабины. Обойдя авто сзади, она уселась на водительское сидение, повернула ключ зажигания и запустила двигатель машины.
    Двигатель работал мягко, и со временем из системы отопления салона на пассажиров подул теплый воздух, принося уют, уверенность и некоторое успокоение. И только теперь Ксения заметила, что ни Артем, ни Кирилл не заняли переднее пассажирское сидение. «Наверно, так будет справедливо», - подумала она и, включив заднюю передачу, выехала в открытые ворота усадьбы.
     Ехали молча. Первым на пути был детский садик Ильюшки. По пути к нему Ксения думала, скорее мечтала, о том, каким вырастит она своего младшенького. Каким он будет умным и усидчивым во всем. Как он хорошо устроит свою жизнь, и как она сделает все, чтобы такая жизнь у него сложилась.
     Её мечты прервала промежуточная остановка у детского сада. Братья вновь помогли брату выбраться из кабины, разомкнув ремни безопасности. «Какие они у меня дружные», - с умилением подумала Ксения и, взяв за ручку малыша, повела его в группу. Раздев и свесив на вешалку его персонального шкафчика все, что ему было без надобности, Ксюша поцеловала сына в щечки и в лобик, со словами:
            - Ну, давай, сыночка, иди. Не балуйся.               
            - Мама, я тебя очень-очень люблю. Ты знай, - сказал Ильюшка и погладил мать по руке.         
            - И я тебя безумно люблю, моё солнышко, - Ксюша прижала сына к своей груди и чмокнула его в темечко своими нежными материнскими губами.                -       - Я сильней люблю, - бубнил в куртку матери Ильюшка, - и ни-когда тебя не забуду.      
    С последними словами сына что-то тяжелое стукнуло на сердце Ксюши. А между тем Ильюшка вырвался из её объятий и побежал к дверям своей группы. На пороге он остановился, обернулся к матери и очень внимательно, как ей показалось, посмотрел на неё. Подошедшая к Илье воспитатель кивнула Ксении в знак приветствия и, подхватив Ильюшку на руки, унесла в группу.
   Сидя на маленькой скамеечке у шкафчика своего сына, Ксения пыталась унять то беспокойство, что появилось на сердце с его словами. Она попыталась объяснить себе эти слова несвязностью детской речи и детским мышлением. Но на ум ей пришло воспоминание сегодняшнего сна, когда она потеряла сыновей на площади, в толпе барабанщиц.  На сердце опять что-то перевернулось, но, отогнав плохое воспоминание, она попыталась встать. Ноги почему-то не слушались. То ли от сидения на низкой скамеечке, то ли от чего-то ещё, но не хотели ноги ей повиноваться. Да и само тело как бы приросло к этой скамье.   И только собравшись с силой, Ксения поднялась и пошла к оставшимся в машине сыновьям.               
    Артем и Кирилл сидели на заднем сидении. Никто из детей не пересел на переднее. И было видно, что дожидались они мать молча. Во всяком случае, так показалось Ксении.               
               - Ну что, едем дальше, - сказала Ксения, открывая дверь со стороны водителя.               
               -Угу, - буркнули малыши хором.               
     Вставив ключ в замок зажигания и запустив двигатель, Ксения обернулась к детям и хотела предложить кому-либо пересесть на переднее, но, увидев их сосредоточенные, нахмуренные личики, передумала и, включив первую передачу, плавно выехала на проезжую часть дороги.    
       Движение в это время суток в этой части города было незначительное. Разве что родители, завозившие по дороге на работу своих детей, создавали некоторое подобие движения. И дальнейший отрезок пути не представлял опасности, и Ксения опять погрузилась в свои думы и мечтания. Хоть слова Илюши и внесли некоторую сумятицу в её сознание, но не отразились на ходе мысли относительно будущего своих детей. Теперь она была погружена в мечты о будущем Артема и Кирилла. Ей виделось, что её дети будут лучше, чем у других. Что они достигнут всех высот, и, может быть, кто-то из них станет и президентом. От этих мечтаний слезы накатились на реснички и упали на джинсы.  Она постаралась незаметно, чтобы не видели дети, смахнуть остатки слез и взять себя в руки.               
              - Ма-ам, а ты что плачешь? - спросил Артем, который сидел с правой стороны заднего сидения и видел эти скупые слезы матери.
             - Нет-нет, ничего страшного, - поспешила успокоить детей Ксения. - Просто подумала, какими молодцами вы у меня будете, когда вырастите, вот и всплакнула от радости.            
             - Вот ещё, нашла над чем слезы лить! Надо еще вырасти, - совсем не по-детски заметил Артем.   
             - Обязательно вырастите. И выучитесь! - ответила Ксения сыну и улыбнулась. 
     Наконец, с правой стороны дороги показалась школа. Белое трехэтажное здание было видно издалека. Подрулив на школьную парковку, Ксения остановила машину. Она, по просьбе детей, никогда не провожала их в школу. Как сама понимала, мальчикам такое внимание обошлось бы насмешками от сверстников. Лишь только взглядом провожала их до того момента, когда они терялись в дверном проеме школы.  Но сегодня она вышла из машины и, обойдя её, подошла к сыновьям. Ни Артем, ни Кирилл, как ни странно, не возразили на это действие матери, а, наоборот, обняли её за пояс. Это все, что они могли позволить себе перед окнами школы, чтобы не быть прозванными «маменькиными сынками». Перед самой дверью школы Артем вдруг обернулся и громко, чтобы мать услышала, сказал: «Мам, мы тебя любим!» Кирилл, шедший впереди Артема, тоже обернулся, и оба сына помахали Ксюше рукой. Что-то опять сжалось в сердце Ксении. Она не мигая провожала детей взглядом до тех пор, пока их не поглотила пучина проема школьной двери. И после того так и стояла мать, вглядываясь в школьные окна, в надежде ещё раз увидеть сыновей, но так и не дождалась.
     Повернувшись, Ксения пошла по парковке и, только выйдя на тротуар, спохватилась, что напрочь забыла о том, что приехала на машине. Подойдя к машине, долго стояла, облокотившись о кузов, пока не собрала мысли и не нацелила их на повседневные дела. Но на душе остался отпечаток того, что что-то потеряно. Что-то безвозвратно потеряно, а что - понять не могла.
     Сев за руль, она постаралась вспомнить о том, что ей было необходимо сделать сегодня. И только спустя некоторое время вспомнила о необходимости посетить стоматолога. Это она планировала сделать уже давно, но все никак не могла собраться. Правый верхний зуб треснул, от мужней «ласки», и нуждался в немедленном лечении. Да и к тому же иногда очень сильно болел. Так что в сладком и холодном ей приходилось себе отказывать. Иначе нестерпимая боль пронизывала всю челюсть и была так утомительно продолжительна, что от боли кипел мозг.   Да и стоматологическая поликлиника находилась на этой же улице, на пару кварталов дальше. Заведя мотор машины, она отправилась в поликлинику.
     По дороге ей вспомнился её лечащий врач. Ей казалось, что он догадывается о её проблемах с мужем. Последнее время она была завсегдатаем его стоматологического кресла. Разумеется, все эти сколы и сломы не могли произойти с замужней женщиной в столь короткий срок случайно, тут и неуч понял бы, что муж её бьет.
     Этот молодой, примерно её возраста врач, как-то сразу обратил на неё внимание. Ксении казалось, что столь пристальное внимание он оказывает ей от жалости, и принимала всю его заботу к ней как врачебный долг. Но со временем стала замечать за ним и другие признаки небезразличия. Иногда он просто флиртовал, а иногда под видом оказания врачебной помощи дарил ей дорогие лекарственные препараты в виде полосканий, таблеток и прочего. Однажды Ксения зашла в аптеку, и ей на глаза попался один из таких презентов, и она с ужасом поняла, что, для того чтобы подобное купить, нужны большие деньги. Более внимательно оглядывая витрину аптеки, она заметила ещё несколько препаратов, подаренных ей, цены которых кусались, причем люто. После этого Ксюша не стала принимать помощь от врача в виде подобного дарения, ничего не объясняя. Всякое объяснение означало бы её признание его ухаживаний, пусть и в такой завуалированной форме. А она этого не хотела. И в тоже время ей было приятно сознавать то, что она нравится такому мужчине. А мужчина он был, как говорят, то, что надо, очень красив. Поговаривали, что свел с ума немало девушек.  Однажды, когда доктор преподносил ей очередной, якобы необходимый препарат, его ассистентка просто сверлила её глазами. Она готова была её съесть! Наверняка, очередная пассия дока, но Ксения не придала значения подобным взглядам, и, кстати, больше она её не встречала.   
    Подъехав к поликлинике, Ксения подошла к регистратуре. Очереди не было, и она записалась на приём на десять часов. Медсестра, сидевшая за стойкой регистратуры, без лишних вопросов записала её к тому самому врачу, к Аношкину. Получив корешок приёма, Ксения собиралась выйти, чтобы ехать домой, как вдруг столкнулась со своим доктором.  Он предстал перед ней с лёгким румянцем смущения, пылающего на его щеках, пытаясь восстановить дыхание. Было видно, что бежал, бедолага, по лестнице.               
              -А-а, Ксюша, доброе утро! - говорил он, переводя дыхание. - А я тут мимо проходил, вижу - Вы. Что, с пломбой не порядок, мешает?               
            - Хи, проходил он, - с сарказмом произнесла медсестра за стойкой регистратуры и направилась в архив, за дверь, явно стараясь не мешать «проходившему мимо» общаться с Ксенией.               
             - Да, я к Вам на прием записалась, на десять. Зуб заболел, - ответила Ксюша.               
             - Ну и хорошо. То есть, хорошо, что ко мне записались, - сказал он, ещё больше краснея от допущенного ляпа.
    Ксения засмеялась и еще больше добавила смущения доктору. Краска всё гуще и гуще заливала его лицо. Раскрасневшиеся уши на фоне окон поликлиники, за которыми солнце уже взяло верх над непогодой, выглядели как фонари автостопа. Это еще больше развеселило Ксюшу. Она просто захохотала, чем вконец сбила доктора с толку, внеся сумятицу в его мысли. Хотя, сказать о том, что его поведение в данный момент было осмысленным, было бы неправдой. Он просто хотел лишний раз увидеть Ксюшу. Невооруженным взглядом было видно, что он неравнодушен к ней.
     Поборов смущение, он спросил:
               - А что с зубом? Пломба отошла? Я вроде бы качественно поставил.
               - Нет-нет, все прекрасно с пломбой, просто другой зуб треснул.
    Краска смущения вмиг исчезла с лица дока. На щеках заходили желваки, и спустя время, внимательно вглядываясь ей в глаза, он сказал:               
               - Вы знаете, Ксения, я когда-нибудь встречу Вашего мужа. Обязательно встречу. И как стоматолог вам обещаю, что пошевелю его зубы, - и, выдохнув, добавил. - Хотите Вы этого или нет. Это я к тому говорю, что Вы мне небезразличны.
    Продолжая улыбаться, Ксения отреагировала сдержанно, но резко:               
              - Доктор, Вы, по-моему, забыли о том, что я замужем, и тот, о ком Вы говорите, как Вы заметили, мой муж. И у меня от моего мужа трое сыновей. Так или иначе, я буду с ним до тех пор, пока смерть не разлучит нас. Кажется, так в Библии говорится. И я очень не хочу давать повод надеяться на несбыточное. Вы мой доктор, я ваша пациентка. Давайте на этом и остановимся.
              - Вот именно, смерть! Боюсь, что такими темпами это произойдет слишком рано для Вас.               
             - Благодарю за заботу, - сказала Ксения уже без тени улыбки и направилась к выходу.      
             - Ксюша, не обижайтесь! -  док семенил за ней сбоку, наклонив голову, прижимая правую руку к своему сердцу, и продолжал говорить:
            - Меньше всего хотел Вас обидеть, но и молча смотреть на это я не могу. Извините, пожалуйста.               
            - Я принимаю ваше извинение, - Ксения остановилась, повернувшись к доктору. Их взгляды встретились, а лица были недопустимо близко друг от друга. «Какие красивые у этого доктора глаза», - отметила она.  Несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга. Он заметил в ее глазах пробежавшую искорку, ели заметный блеск, но сколько дорогого и, как ему показалось, родного, было в этом свечении глаз.               
              - И до встречи! - поворачиваясь, довершила Ксения свою речь и направилась к входной двери. 
              - Я жду Вас, Ксюша! Я буду ждать вас в десять! Я буду ждать! - уже почти кричал доктор исчезающей за дверью Ксении.               
      Он стоял и смотрел через дверное стекло на удаляющуюся Ксению.  Любовался её грацией, её кошачьими движениями, когда та садилась в машину, всё в ней было прекрасно и так дорого ему. И пусть она замужем! И пусть у неё трое детей. Она для него всё одно богиня. Когда машина скрылась за еще не опавшей листвой придорожных деревьев, не спеша стал подыматься по лестнице, на свой этаж. Из архивного помещения показалась сестра-регистратор и, смотря вслед подымающемуся по лестнице стоматологу, негромко, для себя, сказала: «Да-а! По ходу, втюрился наш красавчик».
       Приехав, Ксения прошла в дом через сад. Этим проходом они пользовались, когда не было нужды загонять машину во двор. Днем они оставляли её в проулке, что граничил с садом. Проходя по саду, она сделала себе несколько заметок на память о важных делах сразу же после визита к врачу. Ещё с лета на территории находились садовые инструменты и поливочный шланг, которые необходимо было занести в садовый сарай. Кресла-качалки она заносить пока не будет. Так она пометила себе. А вот прогрести территорию сада было необходимо, иначе сад выглядел неухоженным.
    Войдя в дом, Ксения собиралась разбудить мужа на работу, но того на диване не было. Ксения подумала, что тот ушёл, и с облегчением направилась на кухню. Завтрак, который был приготовлен мужу, был съеден. На столе остались лишь крошки. Собрав со стола грязную посуду и сгрузив её в мойку, Ксения принялась протирать стол. Её мама, бабушка Артема, Кирилла и Илюши, всегда учила её, приговаривая: «Пусть дом будет нищий, но если в нем будет грязно, и тем более будет грязный обеденный стол, то хозяйка в доме -неряха».
     Воспоминания о маме вновь ввели её в некоторый ступор. В памяти возникали все её наставления, уроки ведения домашнего хозяйства, предупреждения. «Мама-мамочка, так и не пожила ты счастливой жизнью. Вся твоя жизнь состояла из проблем и их решения. Могу по пальцам пересчитать, сколько раз после ухода из семьи отца ты улыбалась. Не дай Бог кому такую жизнь! Не допущу, чтобы такое было со мной, с моими детками. Земля тебе пухом, мамочка». Ксения, погруженная в воспоминания, все терла и терла тряпкой обеденный стол на кухне. Она и не заметила того, что на кухне уже не одна, и что за ней наблюдают. И только тогда, когда на её голову опустилась чужая рука, она опомнилась и со страхом обернулась на чужого. Точнее, она смогла только повернуть голову, так как была прижата к столу другим телом. Стол скрипнул своими ножками по полу и уперся в какой-то выступ. За спиной, самодовольно улыбаясь, стоял её муж.               
              - Ну-ну-ну, не бойся, - сказал гоблин, сладострастно оглаживая свободной рукой бедра жены. Рука, находящаяся на голове, стала давить к столу, и через секунду Ксения уже полулежала на столе животом вниз. Руками она пыталась оказать сопротивление, отталкиваясь от столешницы, но силы были неравными, и она подчинилась воле мужа, ожидая, что будет дальше.
              - Ну, давай, помоги мне! - продолжал он говорить, между тем старался подобраться к джинсовому ремню и расстегнуть его. - Лучше нету зелья, чем секс с похмелья.
     Ксения, поняв, что от неё хочет гоблин, стараясь подавить в себе нежелание заниматься этим и отвращение, только и сделала, что слегка отстранилась от столешницы, давая ему самому возможность решать свои проблемы и трудности, с минимальным её участием. Сопротивляться этому она не могла, так как это её долг, долг жены мужу. «Надо потерпеть. Немного потерпеть,- билось в её голове. - Я его жена. Он мой муж. Надо потерпеть».
     Между тем гоблин быстро воспользовался предоставленной возможностью и уже спускал, виртуозно справившись с ремнем, с Ксюшиных бедер джинсы. Те опустились на уровень колен и ещё больше сковали её движения, лишив тем самым возможности хоть какого-то сопротивления.          
   Огладив её оголенные упругие ягодицы, он впился в них своими пальцами, раздвинул и вошёл в неё без всяких прелюдий и предупреждений.
     - О-о, вот так! Вот так! Как хорошо. Какая ты счастливая, - бормотал гоблин, - какой я у тебя. О-о! 
   Кому хорошо, кто счастлив и кто там у неё о-о-о, Ксении пришлось догадываться. Всё ее тело там, где и простое прикосновение доставляло, в некоторых случаях, болевые ощущения, просто горело от боли. Она вся сжалась и напряглась. Её спина выгнулась как у испуганной кошки. Кисти сжались в кулаки. Один кулак так и держал кухонную тряпку, и она молча терпела, в надежде, что всё это скоро кончится. Но дрыгания гоблина не прекращались. Боль пронизывала всё её тело и, казалось, не имела границ. Ни о каком сексуальном желании и удовольствии и говорить не стоило. Единственное её желание было, чтобы всё это поскорее кончилось. Превозмогая боль и жженье, Ксюша попробовала думать о чем-либо хорошем, светлом, но не получалось, боль в гениталиях не давала сосредоточиться. Вдруг в голову пришла неожиданная мысль отомстить мужу за боль, за всё то, что он сделал, мысленно. Она стала представлять, что это не он с ней занимается сексом, а она занимается любовью, ну пусть хотя бы с тем доктором, стоматологом. Вспомнив его стройную фигуру, черты его лица, запах его тела и, самое главное, такой добрый взгляд его зеленых глаз, она потекла по лону своих представлений. Сухость и боль в гениталиях прошла, тело наполнилось приятной лёгкостью, и она застонала. Гоблин, расценив её стон как плюс в свою копилку мужичьей силы, закряхтел с ещё большим старанием.  Это сбивало Ксению с мысленного настроя, но делать было нечего, приходилось обходиться тем, что есть. Вскоре она уже не обращала внимания на комментарии мужа и полностью отдалась воле её воображаемого партнера в любовном соитии. Ей уже не хотелось, чтобы это закончилось. Все выше и выше уносилась она в экстазе. Наконец, вскрикнув от достижения наивысшей точки удовольствия, она обмякла и наконец-то выпустила кухонную тряпку, зажатую в кулаке.
      Через пару-тройку секунд гоблин замычал и кончил, впрыснув в её лоно горячую струю спермы. Вместе с завершением этого акта совокупления к Ксении вернулось и осознание того мерзкого состояния, в котором она пребывала до того момента, пока не стала представлять себе другого спутника в её любовном вынужденном походе.
     Возлегший на её спину гоблин обдал её смрадным дыханием и попытался поцеловать.  Эта вонь из хайла гоблина выворачивала всю её наизнанку. Ксения увернулась от поцелуя, и ее чуть не стошнило прямо на стол. Слава Богу, гоблин не продолжил свои намерения и оставил Ксению в покое, усевшись на стул, выставив своё хозяйство на показ, как бы давая ей полюбоваться тем, чем доставил ей удовольствие. Но Ксения так и осталась на столе, не шевелясь и не обращая на мужа никакого внимания.
      Не изменила она позу и тогда, когда тот ушел с кухни, пряча свои причиндалы под молнию ширинки. Двоякое ощущение овладевало ей. С одной стороны, опостылевшая мерзость и грязь, а с другой, взлет и блаженство, доселе никогда не испытываемые. Она пыталась соединить эти два остро противоположных ощущения в одно и таким образом найти панацею в своей теперешней жизни. На какое-то мгновение ей показалось, что таким образом можно не только жить с гоблином, но и испытывать наслаждение от совокуплений. И в тоже время в её душе росло какое-то непонятное ей чувство. Это чувство было сродни тому, которое она испытывала по отношению к своему, тогда ещё любимому, мужу. Буквально минуту назад она испытала верх сексуального блаженства, нет, не с мужем, а с доктором. Именно с ним она ощутила нечто, чего никогда с ней не было. Она не осмеливалась себе признаться в том, что испытала любовный оргазм с незнакомым человеком. Любовью назвать подобное было нельзя, но попыткой любить и быть любимой - вполне. Тем паче, этот доктор, она, кстати, не знала, как его зовут, по всей видимости, питал к ней некоторые чувства. «Заочные любовные сексуальные отношения», - констатировала она случившееся и стала подниматься со стола, чтобы направиться в душевую кабину, прикрыв ладонью то, что так мерзко пыталось вытечь из её лона.
      Струи воды скатывались по её телу, доставляя удовольствие своим легким щекотанием. Ксения тщательно вымыла остатки спермы и даже прополоскала рот. В ту же минуту, не дав даже обтереть тело полотенцем, заболел зуб. Боль заставила её вспомнить о назначенном времени для визита к стоматологу. Надев свежие трусики и те же джинсы, обновив кофточку и втиснувшись в осеннюю куртку, она направилась к старому зеркалу, где у неё находилась её парфюмерия.
    Ксения тщательно следила за своей гигиеной и за теми запахами, которые от неё исходили. В этом ей помогала старшая сестра, которая постоянно пополняла запасы парфюма из Германии. В её уже весьма большой коллекции были духи довольно солидных парфюмерных компаний. На сегодняшний визит к стоматологу она выбрала французские «Шанель №5». Не часто она пользовалась этими духами. Это были первые духи её коллекции. Их прислала сестра сразу, как вышла замуж и уехала в Германию за немцем. Несмотря на то, что запах ей не нравился, это были её первые духи, подаренные её старшей сестрой, и поэтому она их ценила. Этими же духами Ксюша пользовалась, когда пошла на самое первое свое свидание с будущим мужем. Ими же освежила себя, когда поехала рожать первенца в роддом. Вот, пожалуй, и все случаи использования этих духов. Потом в её коллекции появилось масса всевозможных духов и косметики, но «Шанель №5» были самыми дорогими. Сейчас она машинально взяла их в руки и, макнув пальчик, провела им у себя за ушками.
   Покончив с приготовлениями, Ксюша направилась в сад, чтобы, преодолев его, выйти в проулок к машине. Выйдя из дома, она заметила перемены в погоде. На улице совсем стихло и было по-летнему солнечно и жарко. Несколько воробьев устроили скандал в кроне яблоневых деревьев. Ксюша заметила несколько пернатых на ближайшей от себя яблоневой ветке. Было видно, что весь гомон был спровоцирован чужаком из другой стаи. Ксения остановилась, пытаясь отыскать в ещё не успевшей опасть листве виновника птичьего переполоха, но кто их там разберет – кто есть кто. Улыбнувшись, она направилась к калитке, снимая на ходу явно лишнюю в такой жаре куртку. Под ноги попал поливочный шланг, о который она благополучно и споткнулась.               
               - Черт! Так можно и шею сломать, - сказала она вслух, едва не свалившись на пожухлую, но ещё зеленую травку газона. - Надо убрать, как только приеду.         
    С угла садового забора взлетела, испугавшись Ксюшиных движений, ворона. Шельма явно наблюдала за ватагой неугомонных воробьев, и, исходя из принципа «в кругу друзей не щелкай клювом», а, судя по чириканью, там все этим и занимались, то ей, родимой, что-нибудь да и перепало бы на зубок, по бедности. С обломанными надеждами, бедолага пролетела перед Ксенией, пару раз каркнув, презрительно отвернув от обломщицы голову, улетела восвояси.   
              - Надо же, какая! – вскрикнула, почти испугавшись наглости вороны, Ксения. - Слава Богу, что хоть не обматерила.
    За забором, дальше по проулку, было слышно, что кто-то колол дрова. Ксения догадалась, что это дядя Коля колет привезенные для бани дрова. И тут же, открыв калитку, она увидела его.
              - Здравствуйте, дядь Коля! - Ксения слегка поклонилась стоявшему с топором соседу.         
              - Здравствуй, Солнышко! С кем это ты там, соседушка, ссоришься? - спросил сосед.    
              - Не поверишь, дядь Коль! - засмеялась Ксения. - Дожила, с воронами скандалю.               
              - Ха-ха-ха, - смеялся дядя Коля, -  почему это не поверю? Эта ворона у меня вчера проволоку, которой поленницы собирался связывать, чтобы не упали, украла и унесла. Как и силы хватило. А у тебя что эта шельма спёрла?               
              - Пока ничего. Просто напугала.
              - Будь готова ко всяким сюрпризам, - настаивал дядя Коля и продолжал разговор, переведя его на другую тему. - Ксюшенька, а тебе яблочек не надо? У нас уродилось много, так что я вам принесу пару ведёрок.               
             - Дядь Коль, есть у нас яблоки. Сама не знаю, что с ними делать.               
             - А ты сок надави, - стоял на своем сосед. - Нам со старухой много ли надо, а вы молодые, да ещё дети, так у вас всё в дело будет. А так пропадут яблоки, и пользы никакой.               
             - Хорошо, дядь Коль, приносите. Надавлю сока.                - Ну вот и хорошо, и славно. Вечером старуха вам принесет. Лишь бы впрок пошло,- умиротворенно говорил сосед. - Ну, давай, не буду тебя больше задерживать. Видно, ехать куда собралась. С Богом, Ксюшенька.               
             - Спасибо, - ответила Ксения, садясь в машину.
    Дорога в поликлинику заняла мало времени, ещё и потому, что мысли Ксении текли совсем не в русле ПДД, а по воспоминаниям из детства. Она старалась вытаскивать из памяти на поверхность только хорошее, приятное. И это ей удалось. Остановив машину на парковке у поликлиники, Ксения выходила из неё с блуждающей по лицу улыбкой.  Захлопнув дверь и включив пультом сигнализацию у «пятнашки», направилась в свой, назначенный кабинет.
    В коридоре, перед дверью стоматолога, уже собралась небольшая толпа посетителей. Человек пять, не больше. По крайней мере, так отметила про себя Ксения. В основном это были люди за пятьдесят. Но и был один мужчина её возраста. Это Ксения сразу подметила, так как он не то был сослуживцем мужа, не то собутыльником. Последнее было более вероятней, так как внешний вид говорил именно об этом. Она неоднократно встречала его в окружении мужа, но никогда не интересовалась его статусом в их мужской иерархии.  Ей было это без надобности, да и просто неинтересно. Все ждали своей очереди, согласно талончикам, полученным в регистратуре.
    Без двух минут десять из кабинета вышла пожилая тучная женщина. Её раскрасневшееся лицо и перекошенный тампоном рот красноречиво говорили о том, что страдалица перенесла удаление явно никчёмного зуба. Торчащий изо рта тампон не давал возможности понять смысл бормотания пожилой дамы, но и без слов было понятно, что та в восхищении от проделанной операции. На это указывали и жесты, в виде поднятого кверху большого пальца правой руки. Левую та не рисковала относить от челюсти, как бы храня в своём рту те незабываемые моменты истинного просветления сознания.
    Закончив свой выразительный монолог, дама плюхнулась на кушетку перед кабинетом, вытащила изо рта тампон, и, что никто не ожидал, красивейшим голосом сказала: «Ой, хорошо-о!». Толпа стоящих и сидящих болезных замерла, устремив свои взоры на даму, а та, как бы вбивая последний гвоздь в крышку людского любопытства, достала из-за пазухи носовой платок, вытерла капельки пота на своём лбу и выдохнула всей грудью так, что ощутили все.  Поток воздуха прокатился поперек коридора, уперся в дверь кабинета и, оттолкнувшись, вернулся обратно к даме, колыхнув прядь волос на её лбу.  Как-то невольно у всех в головах возник один и тот же вопрос: что ей там делали? Рвали зуб или делали массаж ягодиц?  Полет фантазий у всей толпы прервала медсестра-ассистентка, открывшая дверь, громко сказав: «Следующий». Толпа повернула головы, и только сейчас все заметили, что табло «Входите» горит, судя по всему, уже давно. Все сразу начали сверять своё время в талонах с настоящим.               
              -У кого на десять? - произнесла какая-то женщина.               
              -У меня, - негромко ответила Ксюша и направилась к распахнутой медсестрой двери. 
    Медсестра, прежде чем закрыть за Ксенией дверь, пристально осмотрела народ, остановив свой взгляд на тучной даме. Та умиленно опустила глаза, не выдержав напористый, спрашивающий взгляд кудесницы.               
              - Не забываем смотреть на табло! - предупредила она народ. - У меня нет времени вызывать больных. Мне надо успеть приготовить инструменты, для экономии вашего же времени!               
              - Хорошо, сестричка! -  сказал не то сослуживец, не то собутыльник закрывающейся двери. И болезные вновь предались своим невеселым мыслям о скорейшем предстоящем излечении.  Как-то не очень страдальцы восприняли на веру энтузиазм тучной дамы. Ну, как-то, ну, не очень. Ну, может быть, но чтобы вот так вот со всеми! Ну, не очень, как-то.
     Войдя в кабинет, Ксения направилась прямиком к стоматологическому креслу и уже пыталась сесть в него, но ассистентка остановила её порыв, предложив пройти к столу, на котором лежала куча разных бумаг и документов.               
              - Милочка, давайте оформим документы, - любезно предложила она Ксении.               
              - Да-да, я не против. Давайте, - отвечала последняя.               
              - Ну, вот и славненько, - и сестра-ассистентка принялась заполнять кучу бумаг, периодически спрашивая у Ксении её данные.
       Мимоходом Ксюша обвела взглядом помещение кабинета. С последнего раза здесь ничего не изменилось. Она пыталась отыскать глазами врача-стоматолога, но того не было. На какое-то мгновение ей показалось, что лечить её больной зуб будет эта незнакомая ей женщина, но неожиданно откуда-то из-за шкафа появился её лечащий врач. Пусть не очень большое, но все-таки она испытала некое успокоение с его появлением. Вместе с успокоением в память пришла воображаемая ею их сексуальная близость и удовлетворение от этой близости. Горячая волна смущения бросилась ей в голову, распространяясь своей предательской краской по щекам и ушам. Поняв то, что она краснеет и этим как бы рассказывает всем о том, что было, пусть и в её сознании, но было, Ксюша зашлась таким ярким румянцем, что, глядя на неё, можно было думать всё, что угодно, чем и воспользовались медики. Хотя особых разногласий в их думах не возникло. Медсестра-ассистентка подумала о том, что врач совратил либо влюбил в себя очередную жертву, и что будет повод подтрунить над ним. Врач же подумал о том, что он ей не так уж и безразличен и что есть шанс продолжить свои, казалось бы, безнадежные ухаживания. Ему было приятно знать это. В тоже время стало не по себе от того, что является причиной такого яркого смущения. Пытаясь сохранить их ещё не рожденную тайну, он решил прийти Ксюше на помощь, но как это сделать, не знал. Единственное, что пришло ему на ум, так это придать некую официозность в общении.                -               
                - А-а, Ксюша! Доброе утро! - словно и не было встречи часом ранее, сказал врач.     - Что на этот раз Вас привело к нам?
    Краска смущения ещё сильней захлестнула и без того алые щеки Ксении. Она поняла, что док пытается помочь ей побороть свои чувства. Ей хотелось встать и убежать, но это внесло бы ещё больше непонимания и домыслов и, сконцентрировав свои мысли непосредственно на цели своего визита, Ксения ответила на вопрос, приняв помощь доктора как должное, и рассказала тому, что привело её в этот кабинет. Ровно то, что говорила ранее.               
               - Ну, в таком случае, открываем ротик и будем искать тот нехороший зубик, который так нам досаждает, - говорил доктор, вплотную приблизившись к Ксении.
     Их взгляды встретились. Его добрый, с бирюзовым отливом, готовый прийти ей на помощь в её замешательстве и смущении, и её, просящий о помощи и смущенный. И док незамедлительно бросил спасательный круг помощи в воды её смущений.               
                - Не надо так переживать и бояться, - говорил он. - Я знаю, что вы страшно боитесь стоматологов, но нас не надо так бояться.
    Трижды произнесенный глагол «бояться» был самым надежным спасательным кругом. Ксения с чувством глубокой благодарности приняла это спасение. Ей показалось на миг, что он и вправду знает истинную причину её смущения, что между ними есть тайна, ведомая им двоим. Только им. Какие-то невидимые нити связали их в стремлении сохранить эту тайну. И что-то еще, большое, чистое, щемящее сердце и круглое, как шар, прокатилось и завернуло их в свой водоворот.
     С открытым ртом, предоставив врачу на обследование свои зубки, без возможности говорить, Ксения пыталась распутать этот поток неведомых ранее ощущений, закрученный в клубок непонятных ей чувств. Её глаза устремлялись то на склоненное лицо дока, то пытались отыскать на лацкане его халата бейджик с теми данными, которые позволили бы узнать то, что до этого момента её не интересовало. К своему стыду, она открыла, что не знает, как зовут стоматолога.
     Бейджик все время оказывался в неудобном для чтения положении. Его то клонило вниз, то вбок, то вдруг он исчезал в складках униформы. И вот, наконец, в награду за её старания, застыл прямо перед глазами Ксении, предоставив всю исчерпывающую информацию.          
    «Аношкин Сергей Викторович, врач-стоматолог», - прочла она текст визитного документа и почувствовала удовлетворение. Теперь она знала, что её спасителя и воздыхателя звали Сергеем.
    «Какое красивое имя - Сергей, - думала Ксюша. - Весеннее, как и его глаза. И пахнет он какими-то весенними запахами. Интересно, какой водой он пользуется? Хотя это не важно.  Главное - мне нравится его запах». Только подумав об этом, Ксения вспомнила ту вонь, которая исходила от гоблина. Откуда-то изнутри к горлу стал подступать спазм. Она прогнала все мысли о муже, сосредоточив их на приятных запахах, исходивших от Сергея Викторовича. Ей показалось, что этот человек не может источать других запахов, кроме тех, которыми обладал. Это были только ему присущие запахи.
     Между тем, Сергей Викторович отыскал, не без помощи Ксении, поврежденный зуб и принялся за лечение.
     Ксения, на самом деле, не боялась посещать стоматологов. Было даже приятно, когда во рту что-то дует на больной зуб, принося некое облегчение. Как в детстве, когда что-либо ушибёшь, и мама целовала это место и дула на ушиб. Было и больно, и вместе с тем приятно. И ещё приятней было то, что этот ушиб до свадьбы, как говорила мама, непременно заживет. Погруженная в свои думы, собственно, ей ничего, кроме этого и не оставалось, Ксения и не заметила, как процедура лечения подошла к концу. Сергей попросил её сплюнуть в ванночку ватные тампоны и стал рассказывать ей о необходимых мерах по сохранению лечебной пломбы, к чему приведёт несоблюдение этих мер, ну и всё остальное, что обычно говорят врачи пациентам.               
                - Я бы попросил Вас, Ксюша, - говорил Сергей, - посетить нас в конце недели. Скажем, в пятницу Вас устроит? Мы продолжим работу с этим зубом и поставим Вам постоянную пломбу.                - Как скажете, Сергей Викторович, - Ксения услышала свой голос и как она красиво произнесла эти слова. Ей показалось, что она очень часто называла это имя-отчество.
                - Я буду тогда, когда скажете.               
                - Ну, не стоит равняться на мои просьбы, мы примем Вас тогда, когда Вам будет удобно.               
    При этих словах врача сестра-ассистентка вскинула голову, оторвав взгляд от заполняемых документов. Ей было странно слышать это от врача, рабочее время которого было расписано по минутам. В то же время, вспомнив смущение пациентки, она сделала вывод, что и доктор был явно расположен к ней. Таким образом, ей ничего не оставалось, как вновь приступить к заполнению многочисленных мед. документов.               
                - Спасибо. Пятница меня вполне устраивает, - ответила Ксения, вставая с кресла.               
                - В таком случае, жду вас в пятницу в десять утра, - сказал Сергей.
                - Хорошо, Сергей Викторович. До свидания.
                - До встречи, Ксюша, - попрощался с Ксюшей Сергей.
                Тихо прикрыв за собой дверь, Ксения вышла из кабинета. В коридоре по-прежнему находились страждущие ощутить в своём рту инструменты стоматолога. Болезных явно прибавилось. Не то сослуживец, не то собутыльник мужа тоже находился среди больных. По всей видимости, он был не следующим, так как сидел на кушетке, а не стоял у двери, ожидая светового сигнала, разрешающего вход в кабинет. Это Ксения отметила инстинктивно. Рядом с ним на кушетке сидела женщина лет пятидесяти. Её Ксения тоже заметила, обводя взглядом собравшихся. Женщина, несмотря на тот факт, что находилась у кабинета стоматолога, выглядела так, будто пришла на юмористический концерт, и в предвкушении зрелища светилась, как лампочка Ильича. И не заметить этого было просто нельзя. Помимо всего прочего, она постоянно и, видно, уже давно о чем-то говорила. Ксения уже не впервые встречала её в поликлинике. По тому, что она знала о ней, могла судить, что тетка - очень болтливая веселушка. Такие обычно говорят, абы что сказать и при этом постоянно смеются, абы посмеяться.
                Посмотрев на тётку, Ксения кивнула ей головой в знак приветствия и направилась в конец коридора, к лестнице. Ей не хотелось вступать в разговор с малознакомой и такой предсказуемой женщиной. Ещё больше ей не хотелось разговаривать с ней в присутствии не то сослуживца, не то собутыльника мужа.
                Пройдя около половины пути до лестницы, Ксения услышала шаги за спиной. Её явно кто-то пытался догнать. Продолжая движение, она повернула голову, чтобы краем глаза увидеть происходящее за спиной, и с удивлением обнаружила, что её догоняет Сергей Викторович. Она продолжала движение, пока тот не заговорил с ней. И заговорил нарочито громко.
                -  Ксения, вы забыли лекарства, - говорил он, протягивая квадратную коробочку, тщательно упакованную, с розовым бантиком. И, не дав ей возможности что-либо сказать, продолжил. - Инструкции по применению вы найдете внутри. Не забывайте принимать.
                Ксения сразу поняла, что это очередной презент, и хотела отказаться, но, взглянув на собравшихся в коридоре, поняла: этого делать не стоит. Все, кто там был, просто сверлили их глазами, и всякий диалог с Сергеем мог быть истолкован на сотни ладов. Тем паче док был без марлевой повязки на лице, и его красные щеки и не менее красные уши говорили о чем-то гораздо большем, чем просто о заботе о здоровье пациента. И этот розовый бантик! Он явно не писался с аптечными дополнительными опциями. Ксения почувствовала, как краска подступает к её лицу, и, буркнув слова благодарности, схватив коробочку, повернулась и пошла, в надежде непременно вернуть презент, потом как-нибудь. Она уже не слышала, как Сергей проследовал за ней в конец коридора, туда, где находилась комната отдыха персонала.  А она просто неслась по лестнице вниз, с желанием побыстрей очутиться в своей машине. Только там, как ей казалось, могла избавиться от всех смущений за этот час.
                Сергей зашёл в комнату персонала неслучайно. Он ещё раз хотел посмотреть на Ксюшу из окна, которое выходило на парадный подъезд поликлиники. Видеть её становилось жесточайшей потребностью. Ждать десяти часов пятницы, чтобы вновь увидеть её, он просто был не в состоянии. Эти кошмарные три дня ожидания казались пыткой. Поэтому, когда Ксюша буквально выбежала на улицу и пыталась открыть неразблокированную дверь пятнашки, он молил Бога, чтобы ей это не удалось. Вглядываясь через оконное стекло, сетовал на халатных санитарок, которые так безобразно относятся к своим обязанностям, не протирая стекла окон. Хотя стекла были чистыми. Даже очень чистыми.  Каждое её движение было так мило ему, так любимо, что при взгляде вниз, на Ксюшу, щемило сердце. От напряжённого всматривания в глазах появилась мутная поволока, которая мешала его созерцанию, и он вновь и вновь мысленно ругал санитарок. Казалось, что из-за этой халатности он пропустил самое главное в своей жизни. (Ах, уж эта любовь!)
                А между тем в коридоре, напротив кабинета стоматолога, сидя на кушетке, болтливая веселушка с присущей ей уверенностью разглагольствовала о прекрасных чувствах между русоволосой молодкой и врачом-стоматологом.
                - Какая прекрасная пара! Как он любит её! А подарки какие ей дарит, - говорила она болезным.
                - Ну уж, прямо так и любит, - недоверчиво вопрошал болтушку не то сослуживец, не то собутыльник.
                - Как же не любит-то, видели, как он раскраснелся, когда подарок ей под видом лекарств отдал, - настаивала на своём болтушка-веселушка.
                - Может, он лекарство и отдавал, - выказал сомнение в правдивости слов болтушки кто-то из болезных.
                - Ага, и бантиком подарочным коробочку с лекарством украсил, - не унималась болтливая тётка.
                - Ну, так радоваться надо за них. На самом деле, пара красивая, - сказал мужчина с тросточкой в руках, сидевший рядом с тёткой.
                - А я что, я и радуюсь, - продолжала женщина. - И она такая милая и обходительная, а он так вообще красавец.
                Они бы так и продолжали мыть косточки Ксюше и Сергею, но в это время над кабинетной дверью засветилось табло «ВХОДИТЕ», и вмиг все мысли собравшихся переключились на очерёдность в кабинет к стоматологу.
                Наконец, Ксюша открыла дверь машины, села в кресло, завела мотор, выпустив из выхлопной трубы облако сизого дыма, тронулась с места и, набирая скорость, исчезла с глаз Сергея в ещё не успевших освободиться от листвы придорожных деревьях. Тот вздохнул и направился на рабочее место, обдумывая следующие свои шаги по сближению с Ксюшей.
                Машина шла ровно. Мерный гул двигателя вносил спокойствие и умиротворение. Через пару кварталов, которые Ксения проскочила на зеленый, стала успокаиваться от возбуждения, полученного в поликлинике. Как это ни странно бы звучало пару часов назад, но сейчас она испытывала возбуждение своего сознания. Даже больше, чем сознания. Тот ком, который прокатился между ней и Сергеем, хоть и смущал, но был приятным. От него исходило какое-то непонятное тепло. Даже больше, чем тепло. Какая-то щемящая сердце нежность и родство. Впервые за много лет она почувствовала это по отношению к другому, почти незнакомому ей человеку.  Ксюша посмотрела на сидение справа, где лежала коробочка с розовым бантиком. То, что там никакое ни лекарство, было понятно и ежу. То, что эта коробочка стоила кучу денег, тоже сомневаться не приходилось. Пару часов назад это бы её возмутило, но сейчас она лишь улыбнулась.
                Дорожная фортуна улыбнулась ей красным светом светофора, возвращая в реальность и заставляя притормозить. Пара неспешащих пешеходов прошла под зеленым глазом по пешеходной зебре. Их неспешная вальяжность говорила о том, что люди просто идут. Трудно было предположить куда, но то, что их ничто не гонит, было видно. Ксения даже позавидовала их неспешной свободе. Когда-то, до рождения малышей, и она могла себе позволить такую неспешность. Всё изменилось, и теперь ни на что не хватает времени. Когда-то она работала. Работа ей нравилась. Благодаря работе чувствовала свою независимость. После рождения Артёмки пыталась восстановиться на работе, но все как-то боком прошло, и вот уже и домашних дел не переделать. О том, чтобы устроится на работу, даже думать не приходится. А так хотелось бы.
                Светофор опять внес свои коррективы в мысли Ксении, мигнув в последний раз желтым и зеленым, пригласил продолжить движение.
                Ксения оставила машину, как и ранее, в квартальном проулке. Загонять во двор не было смысла. Через пару часов должны были отзвониться Артем с Кириллом, которых надо было забирать из школы. В пять вечера надо было ехать за младшеньким в садик. Так что пятнашка еще была нужна, и проулок - её законное место. И еще вечером надо было съездить к сестре, попросить денег. «Совсем ведь ни копейки не осталось. Даст ли? И позвонить надо бы перед тем», - подумала Ксения. Слишком часто она обращалась за денежной помощью к сестрам. Иногда просто забирала у тех последнее. Было совестно, ну, а куда денешься, если дети голодные. Так вот, наступая на горло совести, звонила и просила, ради Христа. Выходя из машины, Ксения посмотрела на квадратный сверток с бантиком на боковом сидении. «Надо будет вернуть», - подумала Ксения, прихватив с собой сверток. Ну как же ей не хотелось этого делать! Но, дав себе слово, что обязательно это сделает, вошла в сад. 
                Переодевшись, Ксения отправилась в сад, чтобы навести порядок и подготовить его к зиме. Птицы словно дожидались её прихода, оглушив Ксению своим шумом и щебетом. «Странно, - подумала Ксения. -  Проходила по саду, все было тихо, и нате вам, стоило выйти из дому, опять шум и сплошное чириканье. Специально что ли ждали?» Она, не обращая внимания на птичий гомон, сразу же взялась за грабли и прогребла ещё не пожелтевшую травку, освободив её от листвы. Собранную листву уложила в компостную яму. К весне листва перегниёт и превратится в прекрасное удобрение для цветов и овощей, которые она постоянно, из года в год, выращивала на грядках своего сада. Сад отвечал ей взаимностью и давал прекрасные урожаи капусты, свеклы, морковки, картошки, чеснока и прочих овощей, не говоря о фруктах и ягодах. А самой основной гордостью Ксении были выращенные ею цветы. Клумбы цветов располагались по всему саду, занимали всю пригодную землю во дворе, и, как щупальца спрута, выползали на улицу, украшая ее красивейшими цветами. Эти клумбы цветов по краям тротуаров приковывали взгляды всех проезжающих и проходящих. Некоторые, в основном проходящие, не выдержав пытки красотой, срывали пару цветов, на что Ксюша не обижалась, лишь слегка бурчала, увидев следы похищений. И, по секрету, ей было даже приятно от такого, пусть и не очень тактичного, признания её трудов. Маршрутные автобусы, заполненные пассажирами, проезжая мимо, смотрели сотнями глаз. Некоторые водители, увидев Ксению за трудами у клумб, сигналили ей, приветствуя, как старую знакомую. И Ксюша с удвоенным рвением дарила людям красоту своих клумб.   
                Воробьи до того распоясались, что пара сорванцов упала Ксении под ноги и продолжала свои баталии, не обращая внимание на человека. Было видно, что стайка воробьёв ещё с утра подверглась вторжению чужака.  И с самого утра стайка прикормленных воробьёв отстаивала свои права на территорию. На исходе сил чужак бросился под ноги Ксении, ища защиты и покровительства. Спустя секунду к парочке ссорившихся подлетело ещё несколько пернатых и, окружив хозяйку сада, о чем-то жарко чирикало.
                - Ну, да хватит ссориться, зима на носу, надо в мире жить перед тяготами, -  сказала Ксюша воробьям.
                Она оперлась на грабли и с улыбкой, как третейский судья, наблюдала за воробьями, которых её слова и доводы явно ни в чём не убедили. Они по-прежнему щебетали у её ног.
                - Ну, ты как лесная фея, - услышала она женский голос за своей спиной.
                Это её соседка, тётя Юлия Рудакова, жена дяди Коли, наблюдала за происходящим через калитку сада. Ксюша улыбнулась на слова тёти Юлии и сказала:
                - Здравствуйте, тётя Юлия. Сорванцы дерутся прямо под ногами. И ничто их не пугает.
                - А что им бояться, ты же у них вместо мамки, - говорила тётя Юлия, открывая калитку.
                Воробьи, увидев постороннего человека, вмиг улетели на соседние ветки яблонь. В саду на некоторое время установилась тишина, нарушаемая доносившимся с дороги шумом моторов автомобилей. Со столба ограждения, в углу сада, взлетела ворона и так же, как и ранее, недовольно каркнув, улетела в проулок. Только теперь Ксения поняла, что так тянет эту ворону на это место. Помимо желания что-нибудь урвать, бестия наблюдала за ссорой воробьёв. Ей был явно интересен сам факт птичьего скандала, и то, что её любопытство было не удовлетворено, и выразилось в её карканье. Простыми словами, обломали зрелище.
                - Ксюшенька, я тут увидела твою машину и не вытерпела до вечера. Вот, яблочки принесла.
                Кроме ведра яблок, тётя Юлия несла, придерживая левой рукой выше локтя, какой-то сверток. Шла она как-то боком, выставляя вперед ведро, а сверток, представляющий из себя неправильной формы прямоугольник, явно пыталась скрыть. Ведро с плодами она    взгромоздила на стол в саду и каким-то неуловимым движением спрятала за ведро и тот сверток. Ксения про себя отметила, что уже видела точно такой же сверток, днем ранее, когда соседи разгружали свою машину после поездки в деревню. Тогда она помогла им разгрузить машину и очень хорошо запомнила этот сверток в пакете. Он был завернут в ткань и был пропитан жиром. На вопрос: «Что там? Сало?» - соседи уклонились от ответа, а Ксения со своей природной скромностью укорила себя за чрезмерное любопытство. Теперь ей был понятен смысл их уклончивости. Тот сверток изначально предназначался ей.  По всей видимости, она своим любопытством нарушила их планы, иначе сверток с салом под каким-нибудь предлогом они всучили бы ей ещё вчера. Соседи всегда приходили ей на помощь именно тогда, когда было очень тяжело. Ксения никогда не просила их о помощи. Ей было стыдно, да и просто недопустимо просить пенсионеров о чем-либо. И сейчас, увидев этот сверток, Ксения покраснела от стыда за свою несостоятельность.
                Тетя Юлия, увидев смущение соседки, продолжала говорить, при этом прикрывая собой ведро и спрятанный за ним сверток.
                - Вечером ещё принесу ведерко. Ну, а куда их? Нынче уродилось как на грех прорва. Я уж и повидло наделала, и варенья всякого. Ну, а ты что-нибудь придумаешь. У тебя семья. Или сестренке отдай. Та-то в спальном районе живет, все с рынка да с магазинов. Всё ценами кусается, а тут витаминчики даром. И не какие-нибудь, а свои, домашние. Ну, я пойду, - произнесла она и ринулась к калитке.
                - Тётя Юлия-я! Стоять, - почти крикнула Ксения, направившись к столу и к готовой исчезнуть соседке, не останови её Ксения. - Что это за ведром?
                - Ой, что там? -  удивилась тётя Юлия.
                - Да вон, в с свертке, - указала Ксения на сверток, - за ведром.
                - А-а, я и забыла, - сделала вымученную улыбку соседка. - Да мы со стариком сдуру набрали сала в деревне. Знакомый деревенский мужик подарил. Свинью зарезал и нам подарил сало. Чё, там у них в деревне этого сала, как у дураков махорки, вот он и подарил нам по дружбе. Старый знакомый, мужик-то. Вот и говорит: «Нате вам сало. У нас его девать некуда, так, может, вам пригодится». Ну, мы и набрали, теперь сами мучаемся, не знаем куда и деть. А вам оно в самый раз пригодится. Сало от здоровой свиньи, ты не сомневайся. Свеженькое, ещё толком не успело просолеть.  На нем можно и жарить, и так, с бутербродом есть. Сало, оно и в Африке - сало. А нам этого сала по возрасту много не положено. Ну, вот и решили немножко вам отрезать, - сыпала она на ходу придуманные аргументы в пользу своего поступка.
                Между тем Ксения, слушая несвязное бормотание тёти Юлии, подошла к столу и развернула сверток. В нос ударил приятный запах чеснока и перца, настоянный на запахе свежего сала, вызвавший во рту обильное выделение слюны. Сало было розовеньким, как на картинке, и таким аппетитным. С краю был виден срез. Было понятно, соседи от этого куска, который весил не менее четырех килограммов, отрезали себе, а большую часть под надуманным предлогом пытаются преподнести ей. До глубины души Ксения была в очередной раз тронута их бескорыстной помощью в виде таких подношений, но принимать такой значительный по деньгам подарок она не могла. Она прекрасно понимала, что сало они купили за деньги и что та малость, которую они отрезали себе для вида, это всё, что у них было. И случилось то, что ни тётя Юлия, ни сама Ксюша, впечатлённая таким благородным поступком соседей, не могли предположить. Ксюша заплакала. Нет, не навзрыд, просто слёзы градом потекли из её глаз, капая на шмат сала, на яблоки и на сам стол. До глубины души Ксения почувствовала себя несчастной. И этот кусок сала, завернутого в чистое белое полотно, ярко продемонстрировал ей её положение.
                В своей голове Ксения всегда поддерживала веру в то, что в семье, в её семье, всё хорошо. «Ну, бьет муж, а кого не бьют мужья? Больше половина женщин по тем или другим причинам получают от своих мужей тумаков, так что теперь - не жить? Бьёт - значит любит. Ну, а пьёт, так все пьют. Денег домой не приносит? А кто их в наше время приносит?» - так думала Ксюша, пока не случилось то, что случилось. Пока этот кусок сала не поставил жирную точку в её иллюзиях. «Никогда не жить мне хорошо и счастливо. Не будет в моей семье спокойствия и благополучия. И уж никогда не всплывет утопленное в побоях, в нечеловеческом отношении ко мне, чувство любви к мужу». И слезы отчаянья с удвоенной силой окропили все, что можно было окропить.
                Подскочившая к ней тётя Юлия, догадывающаяся об истинных причинах Ксюшиных слез, но не понявшая до конца глубину положения, обняла её и, гладя голову, которую та склонила ей на плечо, пыталась оправдать свой поступок, приговаривая:
                - Ну, что ты, доченька! Ну, извини нас! Мы же любя. Ты нам как дочка. Детки твои нам как внучата. Мы любим вас. Но мы не знаем, как вам помочь. Вот и подсовываем понемногу. Деньги ты ведь не возьмёшь, так мы продуктами.
                Прижавшаяся к тёти Юлиному плечу Ксюша в какой-то миг поняла, что ближе этих двух пожилых людей у неё с её детьми, пожалуй, никого и нет. Даже сестры были погружены в свои проблемы и не то чтобы с неохотой, но с некоторой настороженностью встречали Ксению с её проблемами и просьбами. Она попыталась остановить поток слёз, но это ей не удавалось, а надо было сказать, сказать немедленно то, что она не обвиняет стариков, а, наоборот, благодарна за их заботу и понимание и все, что смогла сделать, так это ещё сильней прижаться к плечу и сильней разрыдаться, теперь уже в полный голос. Она ревела, уже не сдерживаясь, как белуга. Вместе с этими горькими бабьими слезами уходил с души и тот груз, который давил её всё это время. Она ещё не осознавала что, но точно знала, что что-то надо менять в их семейной жизни. И была уже не так одинока в своём горе, почувствовав поддержку в этих милых стареющих людях. 
                Тётя Юлия, поняв, что Ксению не остановить, пока не проревётся, да и самой на душе было тяжко, за компаху, затянула бабью-заунывную. Так и стоял этот тандем, изливаясь слезами, пока из-за плотно сколоченной калитки сада не появилась голова дяди Коли.
                - По чём ревём? - сказала голова, обратив на себя женское внимание.
                - У-уйди ты! - ответила со слезами тётя Юлия в сердцах.
                - О-ох, - произнесла голова дяди Коли и, как подкошенная выстрелом снайпера, исчезла за калиткой. Голова, на уровне инстинктов, четко сознавала, что, когда две женщины ревут, разделяя бабье горе между собой, то мужчине лучше всего прятаться где-нибудь в лопухах, иначе огребёт он за весь род мужской, по самой нехачухе. Могут и побить. Так что со спокойной душой дядя Коля удалился к себе в дом, плотно закрыв за собой двери и сел в кресло, пережидая непогодь в бабьих душах.
                - Ну, будет-будет реветь, доченька, - пыталась успокоить Ксюшу тётя Юлия. - Реви не реви, а жить надо.
                - Да-да. Что это я, - отвечала та с облегчением, вытирая перчаткой остатки слез. - Расклеилась. Накопилось всё, вот и не выдержала. Эти пьянки, побои, эта нищета, уже достали. Нет сил терпеть.
                - Ох, ласточка моя! Даже не знаю, как тебе и помочь. Может, иконку дать. Молиться будешь. Всё и пройдёт, может быть, - с неуверенностью в правдивости своих слов посочувствовала тётя Юлия.
                - Да нет, иконками тут не поможешь, - сказала Ксения, как отрезала.
                - Ну, поможешь, не поможешь, а облегчение своей душе всё одно принесёшь, - настаивала тётя Юлия. - Я раньше ведь в Бога-то не верила. Работала в партийном контроле, а там верили только партии, совести партийца и взывали к ней же. А потом, когда с сыночком случилось, когда он на локомотиве врезался в другой поезд и попал в реанимацию, поверила. Он машинистом был. Состав тянул, а тут сбой в системе произошёл, и его поезд врезался в хвост другого. Сынок меня к вере и толкнул.
                Слёзы высохли на глазах тёти Юлии. Скулы проступили на лице, сразу же состарив её ещё лет на десять, и она продолжила.
                - Да сядь ты, в ногах правды-то нет, а я тебе расскажу, - и, усадив Ксению, сама присела на садовый стул.   - Я тогда у него в палате сидела. Врачи разрешили. Да и не посмели бы они мне запретить. Дед-то с инфарктом слёг сразу же, вот я сутками с ним и сидела. У него всё было переломано, перемотано бинтами. Осталось нетронутым лицо и правая рука. Так и лежал, как мумия. А я к ручке-то прильнула и держу её в своих руках. К лицу-то не дотянуться, и врачи не велели, так как могла задеть его и боль причинить. Так мне и ручки его достаточно было, лишь бы деточку свою в своих руках держать. И целую ручку, его пальчики, а сама думаю: «Ну, коли есть ты, Бог, то помоги, верни мне моё дитя, сжалься», - и вдруг пальчики его мои пальцы сдавили. Я глаза подымаю, а он на меня смотрит. Вышел из комы. У меня и дух перехватило от счастья. А он, тихо так, спокойно говорит: «Мама, я проститься. Не плачь. Меня ждут». А я закричала: «Я тебя жду, сыночек, я!»  Он улыбнулся, снисходительно так, будто тайну хорошую знает, а я её не могу понять, и закрыл глазки. И машинка там какая-то запищала, - тётя Юлия прервала свой рассказ, чтобы сделать глубокий глоток воздуха, будто не хватает его её легким и продолжила:
                - Я и не помню, сама ли упала, либо врачи уронили, но всё как в тумане. Вижу, врачи бегают около сыночка, шприцы большие в руках. а в моих ушах его последние слова, а в глазах его улыбка. Так и ушёл улыбаясь. Мог бы спастись, тогда, в аварии. Его помощник машиниста-то спрыгнул, а он так и остался в кабине локомотива. До последнего тормозил поезд.
                Молчание после последних слов тёти Юлии повисло в саду. Даже воробьи не чирикали. На излюбленный заборный столб прилетела ворона. Она уселась на нем, как в гнезде, и стала клювом перебирать свои перья, изредка поглядывая на надоевших людей.  Слышно было, как жужжит пчела, перелетая с цветка на цветок, пытаясь отыскать в них последние капли нектара.
                - Он с детства любил паровозики, - неожиданно для Ксении продолжила тётя Юлия. - Однажды я пошла почти на должностное преступление и, пользуясь своим статусом, купила ему железную дорогу. Игра такая, детская железная дорога в миниатюре со всеми причиндалами. Дефицит в то время страшенный. И с тех пор мы уже не сомневались в выборе его профессии. Он просто заболел железной дорогой. Теперь вот вдвоём остались.
      Она вновь замолчала, как бы собираясь с мыслями и так же неожиданно продолжила.   
              - Самое страшное, я тебе скажу, это потерять своего ребенка. Меня единственно греют его последние слова, и то, как он ушел из этого мира, с улыбкой. Кто-то там его ждал. И эта его улыбка, снисходительная, жалеющая. Будто бы мы не знаем того, что ведомо им там. Будто они там нас жалеют и переживают за нас. А самое главное, я поверила в Бога и в то, что моему сыночку там хорошо. Иконку в церкви купила и молюсь на неё. Всё ей рассказываю, как с сыночком разговариваю. И тебе куплю. Может, что и получится. Может, вымолишь у Бога ума своему мужу, - она опять задумалась на секунду и продолжила. - Вот Коля, я боялась за него. Думала, или руки наложит на себя или с ума сойдет, но тут вы появились, детки у вас пошли, он и воспрянул духом. Когда у вас Артёмка родился, он радовался больше твоего мужа. Я тогда в первый раз, после смерти сына, улыбку увидела на его лице. Да и сама радовалась, как дитя. А потом Кирилл, Ильюшка, так вообще, такое счастье свалилось! Ты бы видела, как он тает, прям как шоколадка, когда они у нас в гостях. Да и тебя любит как свою. Когда у вас ссора, то он на улице. Бывает, и по ночам ходит по двору, стучит молотком, свет то включит, то выключит, дает понять твоему, что вот, мол, соседи всё слышат и видят, успокаивайся давай. Переживает за тебя и за деток. Но в ваши отношения не встреваем. Чужая семья — потёмки. Если сама позовёшь, то мы тут горой, а так, кто вас там разберёт. Так что Ксюша, не мы вам нужны, а вы нам. Поживёшь, поймёшь, - помолчав секунду, как бы прикидывая что-то в уме, добавила. - И уж коли зашел такой разговор, то я должна сказать, что на нашем совете мы решили составить на тебя завещание, и пока оба живы, подписать его. По этому завещанию, после нас все отойдет тебе. Ты там сама уже распределишь среди деток. У нас родственников уже не осталось, а государству наше имущество ни к чему. Дед уже подписал, а на той неделе и я пойду к нотариусу. Так что вот.
                Шокированная рассказом тёти Юлии о своём сыне, Ксения сидела в кресле-качалке, не зная, что ей делать. Слезы просились наружу, но мужественный вид Юлии не давал им прорваться. Она слышала о смерти их сына, но в детали не проникала. Было бы супернаглостью, сверхневежеством и неуважением спрашивать у соседей о самом страшном в их жизни. Не дай Бог кому испытать такое. Все Ксюшины беды и невзгоды показались ей самой совсем незначительными, такими мелкими -мелкими, что даже думать о них не хотелось. Так она и сидела, грустно смотря себе под ноги.
                Между тем тётя Юлия, сославшись на занятость, на то, что ей тоже надо прогрести листву в саду, покинула Ксению сидящей в кресле. До Ксении ещё не дошёл смысл о наследстве и всё, что она осмыслила, было то, что о ней и о её детях заботятся и переживают. Это было приятно и в тоже время горько сознавать, что всё это произошло на таком фоне утрат.
                Из открытой в сад двери дома до слуха долетело стремление «кремлевских курантов» начать свой многотрудный отсчет последних секунд перед боем. Доносилось их мерное тиканье и тот шум, который сопровождал всякий раз, когда надо было извещать домашних о времени, отображенном стрелками циферблата. Часы, шипя, готовились пробить, но вдруг остановились совсем, так и не издав ни одного удара. Подождав несколько секунд и не дождавшись обещанного, Ксения поняла, что часы просто сломались от старости. То, что мог кончится завод, думать не приходилось, так как лишь вчера она их заводила.   Ну вот, ко всем бедам, ещё и часы сломались», - подумала Ксения с досадой и какой-то тоской. Она достала из кармана телефон и посмотрела на время. Было ровно одиннадцать часов утра.
                Воробьи, увидев отсутствие посторонних, вновь взялись за старое, разбудив начинающую дремать, ворону. Та переступила с ноги на ногу и, встряхнув головой, с увлечением принялась наблюдать за происходящим в саду. Как отметила про себя Ксения, ей очень уж большое удовольствие доставляло наблюдать за воробьиной стаей.
                Удручённая своими бедами и услышанным от соседки, Ксения чувствовала себя измождённой. Лучи солнца своими нежными прикосновениями ласкали её лицо, грели одежду. Неожиданно пришедшее бабье лето, хотя и было обещано, но всё равно неожиданное, отдавало всю свою ласку и любовь. Не хотелось шевелиться и думать, вникать во все проблемы. Хотелось просто посидеть в саду. Просто посидеть. Просто.      
                Под воробьиное чириканье Ксения задремала, уносясь от будничных проблем в свой сказочный мир снов и видений. Это единственное место и состояние, где можно было просто довериться течению сновидения и просто созерцать. Здесь она могла повстречать тех, кого уже давно не было на этом свете. Здесь она могла очутиться там, где ещё не пришло время побывать. И, наконецд, это был только её мир.
        Снились напольные часы. Ксения пыталась их запустить, раскачивая маятник. Часы делали пару ходов и вновь останавливались, беспомощно качая тяжелым маятником. Ксения вновь отводила маятник к самой крайней точке и опускала его в свободное состояние, и он опять повторял то, что и ранее, неизменно останавливаясь в нижней точке.  Она смотрела на них и не могла понять, чего им не хватает, почему они не идут.  Она увидела своего Илюшу, он теребил ее за пояс джинсов и куда-то тянул, приговаривая одну и туже фразу: «Мама, бежим! Мама, бежим».  «Да куда бежать-то, сыночек?» - отвечала ему Ксения. Её удивляло то, что сын не в садике и то, что куда-то звал бежать. Вдруг часы разразились воробьиным щебетом. Было так забавно их слушать. Она повернулась к сыну, чтобы пригласить посмотреть на это чудо и обнаружила, что того нет. Это её расстроило и напугало.  «Куда же он побежал?» - думалось ей. «Заблудится в таком большом городе. Надо непременно его найти!» - и пыталась сдвинуться с места, но не могла. Всё её тело было, как ватное.  «Кар, кар», - вдруг прокаркали часы, выпустив откуда-то с боков вороньи крылья. Это ещё сильней напугало Ксению. Часы замахали своими вороньими крыльями и полетели, обдав её потоком воздуха. Ксения пыталась бежать и, как ей казалось, бежала, но при этом оставалась на месте. Часы, сделав в воздухе над садом небольшой круг, зависли над ней и обдали запахом перегара и такой знакомой и ненавистной ей вонью. Они висели над ней, дыша перегаром прямо в лицо. Смертельный страх наполнял её неподвижное тело. Он морозом проникал в мозг, давая осознать всю её беспомощность перед происходящим. «У-у, сука, спишь», - вдруг сказали циферблатом часы. «Натрахалась и спит, шалава! Встать, сука!» - заорали часы, лишая Ксюшу последних капель сопротивления, вколачивая в тело и мозг ужас. Она пыталась вздохнуть, но и это ей не удавалось, так как тело было парализовано страхом и холодом, и, как рыбёшка, изо всех сил пыталась набрать в легкие воздуха, хватая его ртом. Наконец, это ей удалось. Глубоко и судорожно вздохнув, Ксения проснулась.
   Прямо перед её глазами находилась небритая, с редкой щетиной рожа.  Рожа дышала на ещё не успевшую проснуться Ксению своим смрадом. Глазки у рожи были маленькими, с ненавистным прищуром. В углах глаз скопились белёсые отложения, похожие на гнойные. Зубы, обтянутые узкой полоской губ, топорщились в оскале. 
    Ксения не сразу догадалась, что это её муж. На какое-то мгновение ей показалось, что сон продолжается и что она видит перед собой рожу свиньи, но это был не сон. Всё, что она могла сделать с момента пробуждения, так это сидеть в оцепенении, с открытым ртом.
                - Вста-ать!-заорала рожа мужа.
    Ксения попыталась подняться с неудобного кресла-качалки, но руки и ноги то ли под воздействием сновидения, то ли просто онемели от сна, не слушались её. Она, напуганная происходящим, с широко распахнутыми глазами, пыталась подняться, и в этот момент муж ударил её по лицу кулаком, уронив на землю и Ксению вместе с креслом, и стол, что стоял рядом.  По земле из ведра, уроненного со стола, покатились яблоки. Их было так много, что Ксюша, лёжа ничком на земле, своим помутившимся взором ничего не видела, кроме яблок.
Она попыталась подняться, чтобы понять, что происходит, но удар ногою в живот свернул жгучей болью её тело в клубок. Из последних сил, превозмогая боль, она крикнула:
             - За что?
             - За то, что трахаешься с этим вонючим докторишкой! - ревел гоблин.
             - Ты с ума сошел! - выкрикнула, корчась от боли, Ксения.
             - Сейчас ты у меня сойдёшь с ума, сука, - ревел муж. - Удавлю гниду.
И, схватив шланг, который так аккуратно был смотан Ксюшей и лежал на дорожке, он завел его под горло, придавив ногой всё её тело, заставив её принять горизонтальное положение, лицом вниз.
    Шланг впился в шею Ксении, перехватив дыхание. Она пыталась рукой сопротивляться и уже завела правую руку под шланг, как вдруг в ней что-то произошло. Страх отступил. Вместо него пришла смелость и злость. Собрав всё, что у неё осталось, Ксюша выкрикнула:
              - Это ты вонючий гоблин. Дешёвая вонючка ты!
    Всё, что накопилось в ней, всё, что вынашивала в своей голове, все боли и мучения, всё вырвалось наружу в этом хрипящем крике.
              - Сдохни же, шалава, - прошипел гоблин и надавил на плечи Ксюши своим коленом, удерживая шланг обеими руками.
              - Помогите, - выдохнула из себя последний воздух Ксюша, не то крикнув, не то прохрипев.
              - Как же, жди, помогут тебе, тварь! - ревел гоблин, ещё сильней натягивая удушающий шланг над теряющей сознание молодой женщиной.
     Прижатое к земле тело не давало возможности Ксюше дотянутся рукой до шланга, чем отсекало последнюю возможность набрать в легкие воздуха, обрывало последнюю нить спасения. В голове пронеслась вся её жизнь. И один вопрос не давал ей покоя: «Как же там без меня будут мои детки?»
     Подернутым поволокой и пылью левым глазом она увидела божью коровку. Та, встревоженная людской суетой, быстро перебирая ножками, взбиралась на травинку. Вот она, наконец, добралась до верха и на секунду остановилась, как бы приглашая Ксюшу присоединиться в своём стремлении улететь.
    «Божья коровка, улети на небко, там твои детки кушают конфетки», - всплыла в памяти читалка из детства, пронесшись последним всплеском в сознании Ксюшеньки.
     Она уже не видела своим открытым глазом, как божья коровка, не то дождавшись её, не то нет, раздвинула свой сложенный посредине тельца панцирь и, выпустив оттуда крылышки, взлетела и, сделав небольшой круг над головой Ксюши, устремилась ввысь.
     Не видела она уже и того, как ворвался в сад, через калитку, её сосед дядя Коля с поленом в руке и как набросился на оскалившего зубы гоблина, ударяя того по плечам и рукам этим поленом в надежде выбить из рук удавку. Как, следом за ним, в калитку влетела тётя Юлия и, на миг остолбенев от увиденного ужаса, выставив тараном вперед грабли, с криком «а-а-а», на одной ноте, как бронепоезд, кинулась на убийцу своей Ксюшеньки и как впечатала их в его оскалившуюся рожу. Как, привлеченные очевидцами, водители маршрутных автобусов останавливали один за другим свои автобусы, раскрывая двери и выпуская пассажиров, хватали в руки монтировки и бежали на помощь их фее (так они звали Ксюшу).
     Ничего этого она уже не видела. Ухватившись руками за основания створок панциря, на спинке божьей коровки она неслась ввысь к светлому. Туда, где ждали любящие её и ею любимые, родные души.




P. S.             Капли дождя.
                Слезы небес.               
                Гроб во дворе.
                Старый навес.
                Крест, прислонённый к створу ворот,
                Скоро могильное место займёт.
                Люди у гроба.
                Стон, слёзы в глазах.
                Трое детишек, укутанных в страх,
                Просят подняться из гроба мамку свою.
                Три пары глаз смотрят в оба.
                Может быть, мама ещё не в раю.
                Может быть, дрогнет ресница,
                Мама проснётся, и всё прояснится.
                Шутка удастся,
                Она улыбнётся.
                Только вот сердце у мамы не бьётся.
                Руки холодные.
                Пальцы не гнутся.
                Маме вовек уж теперь не проснуться.
                И поглощающий страх
                В детских глазах!
                В детских сердцах!
                В душах детей только горе.
                И ничего не осталось им боле
                До скончания дней!
                Боль и тоска по маме своей.
               
               
                ВОТ И ВСЁ

                В. Мостак.    17. 02. 2014 года.