Друзья и пиво

А у меня сейчас девчонки нет. Ну, нет и не надо, я специально не ищу. Вообще не до этого. Институт закончился, а диплом теперь - хоть на попу клей, зарплата врача 120 рублей, а мясо 15 рублей кило. Тридцатого июня мы выпустились, и вот скоро уже новый год, как у Гюго, девяносто третий, а где деньги заработать я так и не знаю. Массаж иногда делаю по вызову, биоэнергетический, но идет так себе. Сначала комнатку арендовал тут недалеко, у парикмахерской, на Плеханова, она теперь Казанская называется, сделал там шикарный массажный салон. Два стола сдвинул, накрыл одеялами, чтоб не совсем уж жестко клиенту возлежать было, рекламу развесил на всех водосточных трубах, до самого Казанского собора: биоэнергетический массаж, массаж для похудения, расслабляющий, лечебный. Цены умеренные. Заходили иногда женщины, от сорока, худели, а одна, вроде бы, даже кончила пару раз, когда я ей ягодицы месил. Платили рублей по десять, минус аренда триста, в общем, продержался я до конца ноября. Природа увяла и женщины мои позаканчивали свои запланированные курсы, а новых чего-то не пришло. Может, реклама намокала от дождей, может, разговоры с клиентами я вел недостаточно грамотно, ведь работа массажиста - настолько же языком, насколько и руками. А, может, они другого от меня хотели, мои бальзаковские свинки. За ноябрь из своего кармана за аренду доплачивать пришлось. Мда.
А сейчас, зимой, глухо. Мама из лаборатории кроликов домой ворует, то есть совсем голода у нас нет. Зато блин перестройка и демократия, хоть и худеем.

Сейчас еду на встречу с одноклассниками, там Лоб разбогател, Серега Лобенко, сказал, что ничего приносить не надо, все будет, и выпить, и жратва. Мороз не слабый, стучу ногами, чтоб согреться,  сажусь в автобус, на окнах иней, люди хмуро кутаются. Продышал себе дырочку, но видно плохо. Выходим все у метро, бежим толпой, наваливаемся на тугие стеклянные двери. В метро тепло, вылезать из него не хочется, опять мороз, опять  автобус, ехать минут двадцать, Лоб живет где-то в районе трех идиотов: Энтузиастов, Ударников и Наставников. От остановки ещё минут пять, наверное, идти, ветер гуляет между многоэтажками, аж под куртку завивается. Просторно тут, прямо поля. В начале-то школы все жили в центре, недалеко, а к концу как пополучали квартиры в новых районах, так и растерялись все.

Открывет телка, ногастая, на блять похожа, неужели Лба? Во дает. Явно валютная, и одета, как из журнала. Выходит Лоб, знакомит, и вправду - его, Света. И ребенок уже есть, лет пять, дядя Сереза, а это кто? Значит, с дитем взял. С такими ляжками можно и с дитем.

Выбегает пьяный Костыль, Гришка Костылев, с камерой: Грин, скажи же что-нибудь для прэссы. Грин - это я. Вообще-то, Гринштейн, но меня даже мама часто Грином зовет. Все в сборе. Скоп, Скопцов Генка, с бабой, хоть и страшной, ну а Костыль, конечно, без. Ну кто с ним ляжет, с пидором. То есть, может, он и не пидор, но странный какой-то, ухаживать за женским полом совсем не умеет, боится, кривляться начинает, руки расставлять, рассказывать херню какую-то, смешно и жалко. Зато он друг хороший, организовывает всех, без него бы давно уже все растерялись. Это папа ему год назад камеру купил. Мы сначала просто дурачились, снимали, как мы водку пьем и все такое, а теперь они со Скопом целые сценарии пишут, вот недавно фильм закончили очередной, исторический, про Распутина. Почему про Распутина? Ну, во-первых, у Скопа бабушка работает вахтершей как раз в Юсуповском дворце, мы там ночью снимали в аутентичных интерьерах, а во-вторых Костыль морж, он играл сброшенного в зимнюю Неву Распутина и мы со Скопом его на самом деле топили, изображая Пуришкевича с Юсуповым, в проруби у Петропавловской.

Вот Ленка Никифорова сидит с рюмочкой. Она теперь не Ленка больше, а Елена Васильна, заведующая отделом. Торговый закончила, ну, ее всегда только бабки интересовали, и бижутерия. Мы с ней на истории вместе сидели и, когда проходили финскую войну я возьми и нашепчи ей, что это мы на самом деле войну начали, а не финны. Она на перемене историку доложила, маму потом в школу вызывали. Ну, я не обиделся, она в другой среде росла.

Как ни странно, все где-то работают, вертятся как-то. Один я - ни пришей ни пристеби. Разговорились со Лбом. Лоб толстый, важный. Держит пивные точки в районе Лиговского проспекта. Тут Скоп вмешался, Лоб, а Лоб, возьми Грина пиво продавать, у него трудности. Да пожалуйста, говорит Лоб, будешь стоять на морозе весь день? В понедельник приходи на Разъезжую 15, там у нас склад в подвальчике.

В общем, работаю на Лиговке, через дорогу от выхода из метро, который ближе к поездам. Мама обмотала мне ноги в ботинках газетами, я сопротивлялся, одела ещё куртку на пальто, двигаюсь я с трудом, но стою прочно. Вокруг меня ящики с пивом, и слева, и справа, формируют прилавок. В основном жигулевское, в середине четыре ящика портера столбиком, портер вкуснее и дороже, ну, и остальное - разная балтика, по номерам. С воздух слегка фиолетовый от мороза, покалывает, когда вдыхаешь, машины мимо хлопочут, газуют, дымят и серый дым от них еще долго виден; подходят хмурые работяги, суют мне деньги, вытягивают жигулевское из ящика, я им открываю, или они сами, зубами, выпивают залпом, я - ежусь, втыкают пустые бутылки в ящик с тарой, крякают, идут работать. Потом, до обеда, затишье, солнце потихонечку вылезает из-за вокзала, я начинаю просыпаться. Вылезает онo, понятно, не всегда, не каждый день, вот, на прошлой неделе было дня три солнечных, а так - вата кругом, слегка фиолетовая, а внизу, под машинами, в чёрной крови.

Подходит парень с торбой, нет, мне пиво не нужно, не возражаешь, если я около тебя товар попродаю? Да конечно, хоть не одному тут стоять, а че за товар-то? Обои, фотообои. Парень вытаскивает из торбы складной столик, разворачивает на нем рулоны. Я смотрю на рисунок, блин, кто ж такую хренотень будет на стены вешать? Вешают, представь себе, еще как вешают. А где берешь? Ворую. Кстати, Володя. Протягивает руку. Миша. Можно Грин. Контингент покупателей у Вовки совсем другой, все больше женщины. Действительно, некоторые покупают. Я предлагаю его женщинам пивка, сортового, послаще, он зазывает к себе моих, перекрестно опыляем. Женщины не пьют прямо из бутылок, наливают себе куда-нибудь, в майонезные баночки или в полиэтиленовые крышечки, в крышечках пиво немножко нагревается от дыхания. Или от рук.

К четырем темнеет, мои утренние работяги возвращаются с заводов и фабрик, в бутылках уже снег, работяги любовно крутят бутылки в своих больших горячих натруженных руках, снег подтаивает, работяги жадно пьют, сладко затягиваются сигареткой, спрашивают, как идет торговля, ругают правительство. Мой клиент, какой уж есть.
Иногда бутылки взрываются прямо в ящиках, от мороза, это придает процессу некоторую интригу. Немного, штук пять-шесть за день. Лоб верит на слово и мы их списываем как усушку и утряску.

 Вовка торгует своим китчем еще пару часиков при свете фонаря, потом собирает монатки, уходит, ему в ночную смену, обои на фабрике печатать. Иногда его забирает жена, Ира, ничего такая, не модель, но вполне можно. Им лет по двадцать пять. К вечеру у меня во всех карманах деньги, еле помещаются, приезжает наш грузовичок, забирает ящики с тарой и оставшимся пивом. Водитель видит мои ценники, цены там - как в накладной. Что ж ты нацию свою позоришь? Все накидывают рублей по пять, а ты че, комсомолец?

А я не накидываю. И так зарабатываем тысячи по полторы в день, зачем борзеть. Да и покупателей у меня день ото дня все больше, из-за разумной ценовой политики. Лоб объезжает иногда свои точки, штрафует, если не по накладной продаём. На тысячу. Некоторые орлы по два раза в день попадаются и, бывает, после стояния весь день на морозе остаются Лбу должны. А меня Лоб на планерках, когда мы деньги сдаем, в пример ставит, за рост продаж.

По вечерам обычно подтягиваются друзья, то из группы, то из класса. Я теперь богаче многих, даю денег на коньяк, приносят, пьем, греемся, ведем умные разговоры о том, что же дальше-то будет. Уже пару недель так. Чувствую, что начинаю спиваться. Иногда со мной остается допоздна Вовка, если у него ночной смены нет. Сегодня мы с ним по три ваучера скупили у алкашей, Ирка приехала, ждем вместе мой грузовичек, надо ваучеры обмыть, пиво еще есть пару ящиков непроданных, но коньяк уже наполовину выпит, скоро за второй идти.

Около нас тормозит бимер, из него выходят трое, каждый метра под два, и сажень тоже вполне косая, все в новеньких спортивных костюмах, кроссовки блистают, я внутренне напрягся, все же тысяч тридцать в карманах. Отводят меня в сторонку, слышь, начальник, мы возьмем ящичек, скажи хозяину, что казанские забрали, он нас знает. Я лопочу заученные фразы, мол, крышу нашу зовут Акула, вот с ним и разбирайтесь. Они не бьют, улыбаются вежливо, синие человечки, берут молча ящик портера и грузят в багажник. Вовка с Иркой притихли. Коньяк мы больше не пьем, курим грустно. Вовка трогает меня за плечо, мол, бывает. Спасибо, что живой и даже не ранен. Вовка с Ирой уходят, приглашают меня допить у них в субботу, я понуро обещаю зайти и отпроситься у Лба на воскресенье, если получится.

На планерке рассказываю Лбу и коллегам про синих человечков, Лоб злится: Гринка, Михал Иванович плять, ты хоть бы номер машины записал, Акула бы их нашел, ну что ты за рохля.
-Рохля, смеется Контора, Витек Конторин, он на Кузнечном торгует, -ну ты бля Лоб выражаешься.
У Витька лицо в ссадинах и рука в грязном гипсе, он дрался на днях с гопниками, которые не хотели платить за две бутылки жигулей. Лоб меня великодушно прощает. У него тоже были неприятности с историком, когда Лоб выкрикнул зачем-то с последней парты, что у нас нет свободы слова. Он, вообще-то, не из простых, Лоб.

В субботу еду в гости к моим фотообойным ворам на Колокольную улицу, коньяк допивать. Улица довольно глухая, темная, по такой Раскольников с топором бродил. В парадной, как ни странно, горит лампочка, лестнице лет двести, направо замызганные ступеньки бегут в подвал. Две кошки шарахаются от меня вниз, к подвальной двери. Одна юркнула под дверь удачно, а другая зацепила, наверное, спиной огрызок железа, которым дверь была обита, и закричала, как человек, во всю глотку, не стесняясь, у меня даже слезы из глаз посыпались от страха и сострадания.

Хата у Вовки с Иркой вполне нечего, с каким-то даже гарнитурчиком. Бабушкина. Бабушка переселилась к маме, но иногда наведывается с проверками и котлетами.
Первая бутылка быстро закончилась, Ирка уже совсем хорошая.
-Мальчишки, давайте купим еще одну.
Вовка строго смотрит.
-Ну ладно, ладно, я и так уже пьяная, вижу, действительно, хватит. А давайте тогда курнем! У нас же есть, Вовик.
Ирка согласна решительно на все, главное, чтобы была движуха. После второй бутылки мы курим через бульбулятор.
-А давайте поедем куда-нибудь!
-Да сиди уже, пьяная дура.
-Ну тогда давайте не поедем!
-Грин, хочешь, видео посмотрим? -спрашивает Вовка.
-Ого, у вас и видик есть. Клево.
-Ой, да, Вовик, покажи ему фильмец!

У нас во дворе есть видеосалон. Последний раз я был там с Костылем, кино называлось "Король пердунов". Это была настоящая укатайка, там все соревновались на сцене - а жюри в первом ряду сидит - кто громче пукнет, и один даже обосрался в спортивном азарте. Чистый Феллини, сказал Костыль, даже Антониони. Видно было плоховато, и голос закадрового переводчика гнусавый-прегнусавый.

-Я ему няшек покажу, решает Вовка.
-Ну давай, -соглашается Ира, но уже без энтузиазма.
Вовка вставляет кассету, мы устраиваемся полулежа на диване. Идет порнуха.
-Во у мужика какой болт, а? Мне нравятся большие болты. А щас няшка будет, моя самая любимая.
-Вовик, а как же я? Тебе что, нравится эта шлюха??
У Ирки на глазах появляются всамделишные слезы. Глаза у нее большие, зеленые, глупые, ресницы хлопают, как бабочки и слезы скатываются по круглым румяным щекам. 
-Ну Ирик, я к тебе уже привык, а тут - няшка, реальная няшечка. Грин, хочешь фотки посмотреть? Там такие попки!
Он вытаскивает из шкафа альбом с фотографиями.
-Грин, ты представляешь, он гоняется за девочками по Невскому и снимает их сзади, ну ты представляешь? Как можно такого человека любить? А я люблю.

Я нехотя отрываюсь от порнухи. Это моя первая порнуха в жизни, у меня стоит и намок, мне неудобно и клево одновременно. В альбоме, и вправду, десятки фотографий совсем молодых девчонок, сзади. Вовке нравятся крепкие попки на стадии формирования.
-Грин, а хочешь, ее трахнем?
-Кого?
-Да Ирку.
-Вы че, ребята, нет. Как это. Вдвоем? Она же твоя жена?
-Ну и че? Ей, может, понравится.
-А ты меня спроси сначала! Нашел тоже, общественную дырку. Ну, я не знаю, я щас не готова... Вова, может, не надо, а?
-Не, ребят, я не буду. Я, я пойду лучше.
-Вот видишь, он не хочет! Не хочет он меня. Ну и не надо, я вот тоже не очень-то и хочу!
Меня не удерживают. Договариваемся встретиться еще, просто так, без извращений. Не хочешь как хочешь. Или в ресторан пойти можно.

В понедельник случается неприятность: у меня покупает пиво очень прилично одетый мужик и я вдруг замечаю боковым зрением, что Вовка исчез. Оказывается, это был директор фабрики, на которой работал Вовка. Вовка успевает в последний момент свернуть свои фоторулоны и повернуться челом к водосточной трубе. Труба вся в мозолистых сосульках, Вовка сосредоточенно ищет что-то в хитросплетениях наледи. Мужик наконец  уходит с четырьмя бутылками портера, поблекший Вовка возвращается в действительность. Он решает переезжать со своим лотком куда-нибудь в другое место, может, на Петрогорадскую. Мне жаль, конечно, я уже привык к нему, да и удобно, когда есть доверенное лицо, хоть поссать отойти можно без опаски. Вечером причаливают Костыль и Скоп, я покупаю коньяк, мы чокаемся, сидя на ящиках с тарой, ждем вместе мой грузовичок.

Через недельку примерно звонит Вовка, рассказывает, как жизнь.
-Я на Большом около "Элеганта" стою. Нормально продается. Представь, рядом со мной обменник и около него бандиты топчутся. Причем бандиты разные, есть совсем бандиты-бандиты, а есть культурные. Бандиты-пребандиты баксы у лохов выдергивают и тупо нах убегают, а культурные честно меняют, и курс у них божеский, причем торбу с баблом они хранят у меня. Там пара лимонов, представь, полный мешок бумажных денег. У них там рэкет очень серьезный, они ему должны, ты не поверишь, пятьсот тонн, представляешь. А вчера стреляли, прямо у меня над головой, пипец. Одни куда-то убежали, другие потом пришли, я сижу с этими деньгами, как последний уродец, писаю кипятком, впору какать. Потом, к вечеру, ко мне пацана прислали, пацан передал, чтобы я товар у себя дома похранил пару-тройку дней и что мне хорошо заплатят. За хранеж. Короче, Грин, давай пошли в субботу в ресторан. Ты был в реальном ресторане?
В реальном ресторане я не был, только в кафе.

Вовка забронировал столик в ресторане Невский, у Художественного.
Ресторан многоэтажный, на каждом этаже стоит халдей в костюме, с видом миллионера, приветствует без улыбки, высшая каста. Нас подводят к столику. Рядом сидят пьяные финны, уже порядочно пьяные. Я немного стесняюсь, ощущаю себя свиным рылом в калашном ряду. После Вазисубани становится легче, надменный халдей норовит унести сильно недопитую бутылку, я со своими еврейскими комплексами молчу, но более раскованный Вовка громко требует напиток вернуть. С халдея мигом сходит вся его торжественная помпезность, мы празднуем победу, заказываем, черт с ним, водку и салаты. Ирка смотрит на Вовку влюбленными глазами, но фразу сложить уже не в состоянии. На сцене программа с танцами. Финны заказывают енку-енку. В какой-то момент я вдруг чувствую, что совсем уже свободен от комплексов, резко встаю, опрокидываю стул, ковыляю к оркестру и требую семь сорок. Оркестр берет мои деньги и послушно играет. Меня страшно радует это ощущение власти.

В такси я уснул. Очухиваюсь на Колокольной, у Вовки с Иркой. Вовка пьян меньше всех, рассказывает, что я заказывал свои семь сорок раз пять, пока деньги в кармане не кончились. Ирка, уже немного протрезвевшая, поит нас с Вовкой чаем. Вовка смотрит странным, отрешенным взглядом. На Ирку, на меня. Потом вдруг валит Ирку лицом на диван, задирает платье - трусов у нее нет - трахает. Ирка пищит, как лабораторная крыса, не поймешь нравится ей, или нет. Похоже, все-таки нравится.
-Возьми у него в рот, сучка.

Я не железный, возбудился, вообще не очень соображаю, что делаю, залезаю на диван, беру ее голову руками, сую ей в рот сначала пару пальцев, а потом не выдерживаю и засовываю член, до упора, она давится, хрипит, мне становится ее жалко, я вытаскиваю, но она вскидывает голову, ловит член губами, сосет. Вовка лупит ее сзади, материт и старательно накачивает, как автомобильный насос. Я закрываю глаза. Вскоре чувствую, диспозиция поменялась, что-то не так. Открываю глаза. Они сосут оба. Мне становится противно, я отталкиваю от себя Вовку, но поздно, я уже кончил на них обоих, куда-то на лица. Я отваливаюсь в кресло, Вовка кончает в нее, она скулит, мне уже не так противно и, вообще, все равно. Мы засыпаем вповалку на диване.

Утром Ирка поит нас кофе. К вечеру, когда перестает болеть голова, все повторяется, с вариациями. Ирка голая очень ничего, сиськи небольшие, но кожа еще нигде не висит, шея длинная, я тащусь от длинной женской шеи. Дырка в норме, тугая, я чпокаю Ирку три раза подряд. А Вовке нравится смотреть. Ну, пусть, если нравится. Даже, в принципе, какая разница, кто сосет, если объективно. Главное, что сам я никому сосать не собираюсь и никто меня к этому не принуждает.
-Вовк, а ты, вообще, Ирку, ну, как-бы, любишь?
-Я к ней привязан. Очень. Она меня чувствует. Как никто.
-Вот видишь, он не любит меня, не любит! Привязан, и все! А я его все равно люблю. Но ничего, ты привыкнешь и полюбишь, полюбишь, как миленький! Крючок.
Она бросается к нему, целует. Крючок - это, наверное, из-за того, что член у Вовки реально кривоватый, с загибом.
-Ты не думай, Грин, я не гей. Я няшек люблю. И куи. Но отдельно куи - нет, мне этого не достаточно. Вот если бы у Ирки был куй - ваще бы от нее не отходил.
-Так тебе эти нужны, как их, транс, эти, сексуалы. Чтобы сиськи и член. Такие вообще есть?
-У меня даже фильмец с ними имеется.
Они показывают мне отрывок. Да, действительно, сиськи и член. Зрелище очень на любителя. Мда. Ирка хихикает, ей неудобно за Вовку.
-Откуда в тебе все это, Вов? Что-то в детстве было? Папа переодевался в мамино?
-Бред. Нормальное детство. Отчим. Обычный мужик. Мама его старше и командует, может, из-за этого, кто знает.

В следующую субботу я снова у них. Бабы у меня своей пока нет, почему бы приятно не провести время. Не могу сказать, что меня так уж прет чпокать Ирку на глазах у Вовки, вот если бы без него - было бы много интереснее. Мне нравится ее запах. И, вообще, она клевая. Иногда он просит, чтобы я трахнул Ирку в попку. Странная парочка.

А сегодня оттепель. С трубы течет, прохожие скользят, я торгую уже в одном пальто, без куртки сверху и пиво больше не взрывается. Сверху моросит, но настроение у меня все равно хорошее, ненавижу холод.

Ирка позвонила, вся в слезах, рассказала, что Вовку сильно побили. Из-за этих денег. То ли эти бандиты что-то перепутали, то ли Вовка действительно вытащил оттуда заметную сумму, неясно. У него переломы, сотрясение мозга, вообще все очень серьезно. Носовая перегородка тоже сломана.
Куйбышевская больница, она теперь Мариинская. Вовка в сознании, но постоянно выпадает назад в забытье, Ирка сидит около кровати, кормит его с ложечки и беспрерывно ревет. Иногда она нагибается к нему и долго целует, в щеки, в волосы, в гипс на носу, в гипс на руке. В палате есть еще больные, пахнет носками, дохлыми больничными котлетами.
-Вовочка, только не умирай, я без тебя жить не буду, учти, понял? Не-бу-ду. Крючочек мой, пей, ну пей. Она хлопает своими бабочками и приподнимает Вовину голову повыше, чтобы он не захлебывался.