Линия жизни

        В     детстве   я  с  замиранием  сердца  слушал  рассказы  моего  деда   о   войне    с  германцами,  как  прятался  от  них  в  болоте,  где  и  застудился,  да  так,   что выжить  не  должен был, доктор  в  лазарете   очень  удивился,  сказав: «Редчайший  случай»,  но  с  тех  тело  его  покрылась  буграми  величиной   с  грецкий  орех .
         Как  польские  конники  чуть  его  не  зарубили,  во  время  нашего  отступления  и  только  повиснув    на  стволе   увозимой  пушки,  остался  жив.   Я  очень  радовался  за  деда,  что  он  не  утонул   в  Сиваше  -   от  роты  их  осталось  мало,  и  за  себя  тоже был  рад,  погибни  мой  дедушка,  как  бы  я  на  свет  появился. В  его  рассказах  я  воевал  вмести  с  ним.      
          После  демобилизации  он  женился    и  родился  мой  папа.Все  было  бы   хорошо,  но  началась  война.  Летом  сорок  второго  моего будущего  отца  забрали  в  армию.
         После  танкового  училища   папа  попал  на  «Курскую  дугу». Едва  начавшись,  день  закончился. От   артподготовки  земля  повисла  в  воздухе  и  закрыла  солнце.  Вначале различимые выстрелы   слились  в  сплошной  гул. Солдаты   сходили  с  ума, некоторые  выскакивали  из  окопов  и погибали. Спиртное,  выданное   перед  боем, не помогало.
         А я  снова  был  на  войне,  теперь  уже  вместе  с  отцом.  Ему   надо  выжить. Танк  немцы  сожгли,  пришлось  отбиваться в окопах, выбрасываемая  немецкая  граната  взорвалась в руке.  Ранение, госпиталь. Выздоровевших,   бывших  в боях, холостых, бездетных, русских - обладателей  таковых  качеств,  майор  в  черной  шинели отобрал  в   танковый  полк  прорыва. 
         Полки  прорыва  использовались  для  пробивания  немецкого  фронта. Танковый  полк    мог  прорвать  оборону, мог  сгореть, но  отступить  или  остановиться  не  мог. Как  сказал  мой  отец:  «Я  больше  двух  раз  подряд  в атаку  не  ходил».   Со  страхом  я  внимал    отцу.   
         Под  Одессой  для  наступления  выбрали   не   танкоопасное  направление  -  глинистую   долину,   где  танк   мог  идти  только  на  первой  передаче  и  без   маневра,  иначе  вязнул.  Зная  это,  немцы   поставили  там  слабое  пушечное  прикрытие.   Наше  командование  пустило  в  наступление   два  танковых  полка  прорыва,  поставив  их  в  затылок  друг  другу. С  танками  в  наступление  шли  штрафники.   Мы   медленно  ползли  вперед,  немецкие  пушкари   расстреливали  тридцатьчетверки,  лишенные  маневра  и  скорости. Вот  передо  мной  одну  машину  подбили, другую,  третью.  Обхожу  их,  я  первый, сейчас  меня  будут  жечь.
       
         Очнулся  в  темноте,  тихо,  подумалось:  « Неужели  похоронили», руками  стал  ощупываться,  вроде  свободно,  а  голос  подать  боюсь,  вдруг  немцы.  Обнаружил  рядом  с  собой  человека. Кто  это?  Наш  не  наш?  Да  это  баба!  Не  повезло  ей -  убили.  Вдруг  эта  она  встает   и  включает  свет.  Оказалось это  молоденькая  медсестра   лежала  в  одной  койке  с  моим  отцом  и  если  он  начинал   задыхаться,   давала  кислородную  подушку.
         Встав,  она  сказала: «  Ну  раз    руки  стал  распускать,  так  будешь  жить». И  сколько  бы  мой  отец  потом  не  просил  ее  полежать  с  ним,   она  не  пришла  и  правильно  сделала,  а  то  бы  нарушила  ход  истории.               
         После  госпиталя   прорыв  обороны  под   Измаилом. Несколько  выстрелов  в противоположную   стенку  противотанкового  рва  и  путь  проложен.  Выйдя  из  рва , попали   под   огонь     противотанковых  пушек , выстрел  из   тридцатьчетверки -  промах  «  Папа, папа, получше  целься!»  -«Да  разве  на  ходу  в  нее  попадешь ,   стреляю   чтобы   землю  перед  пушкой  поднять , и  они  в  нас  не  могли  попасть ,  все,  теперь    только  давить,   зарядить  еще  раз  не  успеем».   Немцы  не  разбегались,   готовили   орудие  к  выстрелу, смелые  попались.  Удар -  раздавили  пушку. Отец  сидел,   облитый  кровью,  это  механику-водителю  болванкой  голову  оторвало  и  кровь  из  шеи  била  фонтаном  вверх, успели  таки  немцы  выстрелить.
          За  этот  бой  отца  наградили  орденом  красной  звезды.  Затем  будет  взятие  Будапешта,  Бухареста, Праги,    бой  у  озера  Балатон,  снова  госпиталь. И  всегда  я  был  вместе  с  отцом.   Это  в  меня  били  немецкие  пушки, это  я  с  папой  не  раз   горел  в  танке.   Жизнь  висела  на  волоске - три  ранения,   две  контузии.  В  сорок  шестом  отец  вернулся  домой,  ему  было  двадцать  два  года. Затем он  встретил  мою   маму,   и  я   родился.   Линия  жизни  моих  предков  перешла  ко  мне. Надо  было  расти.
           ПЕРВАЯ  ЖИЗНЬ.
          Вот  меня  посадили  на  траву  рядом  с  другим  ребенком,   сказали: «Играйте».  Люди  ушли  на  поле  рожь  жать,  им  нужна  прямая  солома. Небо  синее,  поле  вдалеке  желтое,  люди  на  поле  как  пятнышки, трава  зеленая, рядом  большое  круглое   лицо,  оно  мне  нравиться.  Играть  -  и  я запускаю  свои  руки  в  понравившееся  лицо,  играю.  В  ответ  крик,  рев и она  схватилась  за  мое  лицо  ногтями. Мне  больно,  пребольно ,  плачу,  соленые  слезы  разъедают   мои  раны, я  в  страшном  ужасе ,  мне  выцарапывают  глаза. Надо  звать  людей  на  помощь,  но  я  не  умею  говорить  и просто  кричу,  хочу  отползти,  но  почему-  то  не  могу,  хотя  знаю, что  ползать  уже  умею.
           Я понимаю, что  это  угроза  моей  жизни,  заваливаюсь  на  бок  подальше  от  царапающих   ногтей  и  ору.  Прибежали    меня  взяли  на руки, раны  очень  болят   от  слез  и от  солнца. Они  ругаются  и  часто  повторяют  «Глаза,  выцарапала  бы  ему,  глаза».    Соседку  звали    Алька,  она  была  старше  меня   на  год .
          Сегодня  праздник   люди  веселятся  в  доме,  а  нас  детей  определили  под  крыльцо.  Через  лестницу  видно  как  люди  заходят  в  дом  и  выходят  из  него. Под  крыльцом  содержали  цыплят,  но  они  уже  выросли  и  гуляют  вместе  с   курицами  во  дворе.  Нас  много  и  поэтому  цыплята  сюда  не  идут, а  когда  я  бываю  тут  один, они    меня  клюют, хуже   всего   если  их  несколько, тогда  я  стараюсь  как  можно  быстрее  скрыться.  Цыплята  помнят,  что  это  был  их  дом,  и  гонят  меня  как  чужого.  Девчонки  играют  в  праздник,  пытаются  из  черепков  угостить  нас  маленьких  мочой.
           Я сижу  у  частокола, что  предотвращал  разбегание  цыплят  и  через  щель  рассматриваю  двор.  В  самом  ближнем  углу  двора  большое  зеленое  пятно,  мне  очень  хочется   добраться  до  него,  но  я  боюсь.
Прошло   какое - то  время  и  я умею  ходить.    Дошел  до  пятна  смотрю  на  его, кто-то  поддерживает  меня  и  говорит: «Это  крапива»,  и  упорно  не  дает  ее  потрогать.
          Мне  хочется  дойти  до  дальней  стороны  двора,  там  много  чего-то  зеленого,  но  мне  страшно.  И  там  огромный  петух,  который  на  меня  нападает.  И  все-  таки  я   дошел  и зашел   в  это  большое  зеленое.   На  земле  стоят   толстые,  зеленые  стволы  и  листья   закрывают  у  меня  над  головой  небо,  мне  интересно  и   боязно,    вдруг  я  потеряюсь.            
          Мамин  голос  зовет  меня  уже  несколько  раз.   Голос  все  тревожнее  я  выхожу  из  зарослей, меня  хватают,  несут  в  дом,  где я с  восторгом   слушаю,  как  я  заблудился  в  картошке.  Через  год  я  снова  заходил  там  же  в  картошку, но  голова  моя  была  уже  выше  веток  и  чтобы  скрыться,  как  раньше   приходилось  приседать,   но  это  было  не  то.
 
        Сидел  на  печи  и   захотелось  перебраться  на  полати  там  другие  спят.  Но  сейчас  никого  нет,  бабка  занимается  на  кухне  и  ей  не до  меня.   Мой  путь  это  проползти  по  балке  до  полатей -  ползу,  глянул  вниз -   высоко,  испугался    упаду.  Свернул  на  шкаф,  он  на  одной  высоте  с  балкой,   здесь   грязно.  Побыл  и  надо  разворачиваться,  чтоб  обратно  вернуться.  Шкаф  узкий  я  изо  всех  сил  стараюсь  развернуться,    не  получается и  вдруг  какое - то  мелькание  и  все  дальше  не  помню.    Много  лет  спустя   услышал  историю,  как  я,  будучи  ребенком,   удачно  упал  в  квашню  с  тестом  накрытую  холстиной.
         Пожил  с  родителями  в  городе,  заболел  корью.  Отвезли  в  деревню - решив, что   там мне  будет лучше.  В  доме   люди  сидят  за  столом,   смеются, громко  говорят -  им   хорошо.  Меня   поместили  в  странную  койку,  это  материал  натянутый  двумя  раскладывающимися  крестовинами   я  словно  нахожусь  в  канаве  и  не  могу  стоять. Мне  очень  плохо   хочу  позвать  на  помощь,  но  нет  сил,  им  весело,  на  меня никто  не  обращает  внимания.   Жарко  очень  сухо  жарко,  увиденное  застилает  красная  пелена,   я  падаю  и теряю  сознание.
         В   Старове -  соседней  деревне   праздник,    родня    позвали  нас  в  гости.   Перед  входом  на  крыльцо  в землю  уложены  два  плоских  черных  камня-дикаря  таких  больших  я   нигде  не  видел. Гости  сидят  в  доме,  пьют  вино,    поют  песни,  весело. Я  уже  проглотил  трехкопеечную   монету,   которую  сосал.  Мне  кто-то  дал  беленькие  двадцать  копеек,  такой  у  меня  еще  не  было,  посомневавшись,   я  засунул  ее  в  рот   и  принялся  с   удовольствием   сосать. Гости  от  доброты   подкармливали  меня  со  стола,  особенно  хвалили  грибы -  их  я  съел    много.  Монету  я  ненароком   проглотил  и   было  ее  жалко.  Вскорости  мне  стало  очень  и  очень  плохо,  тошнило,   крутило   и  внутренности  у  меня  разрывались.  Гости  заметили  мое  состояние  и  сначала  каждый  хотел  принять    участие  в  моей  судьбе   кто-то  даже  предлагал  вызвать  скорую  помощь.  Затем  это  им   надоело  и  я  оставленный  всеми,  лежал  на  полу  в  сенях,  уверенный  в  том,  что  это  все  из-за  проглоченных  мною   двадцати  копеек.
         В  тот  раз  деревня  славно  погуляла -  брат  убил  мужа  сестры,   осуждали  жену,  которая  сзади  повисла  на  муже,  схватив   его  за  руки,  и  тот  получил   удар  коромыслом  в  лоб. Ну  а  я  стой  поры  получил  на  многие  десятилетия  стойкое  отвращение  к  грибам.
         У  нас  гости.  Просят  сказать  слова  дорога,  круг.    Знаю,  что  это  они  меня  проверяют  на  букву   «Р». Тщательно  выговаривая  все  буквы  произношу  то,  что  они  просят  и  слышу, что  я   произношу  правильно.  Но  они  радостно  смеются  надо  мной и  утверждают,   что  я  говорю: «   Долога  и  клуг».  Обижаюсь  и  убегаю.
          Сегодня  свадьба,  папина  сестра  кока  Тамара  выходит  замуж.  Гости  сидят  за  столами  в  избе  их  много.  Им  весело,  невеста  в  белом   платье  сидит  с  женихом  на  центральном  месте. Когда  кока  Тамара  подзывает  меня  к   себе,  то  я  под  столом  прохожу  к  ней,  и  она  угощает  меня  рюмкой  сладкой  бражки.  Два  или  три  раза  я  путешествовал  под  столом  за  бражкой,  славно  было.
          Свадьба  вылезла  из-за  столов,  началось  гулянье.  Мне  представили  какого-то  маленького  мальчика, сказав, что  это  твой   двоюродный  брат.  Этот  брат  толкнул  ребенка,  тот    в  ответ   сшиб  его  с  ног,  мне  было  велено  вступиться  за  брата,  и  я  стукнул  обидчика.  Какой-то  огромный  пацан  надвинулся  на  меня,  успел  только  подумать, что  наверно  уже  в  школу  ходит,  получив  по  голове,    покатился  в  канаву.  Драка  разрасталась  и  всем  было  радостно.
          В  окончание,  помню,  один  мужик  убегает  от  другого  с  разрубленной  щекой, затем  вспрыгнул  в  окно  дома,  зрители  говорят  «Раму  высадил».  После  выскакивает  из  дома  с  ружьем  и  теперь  уже  первый  убегает  от   второго. « На  гумно  побежал» -  точно  определил   кто-то,  затем  раздались  два  выстрела   и  все  гадали: « Убил - не  убил».  Говорили  еще  о  том,  какая  хорошая  драка  была   в  двадцатые  годы,  когда  братья   Баковы,    ввиду  надвигающегося  поражения,   вытащили  пулемет,  принесенный  с  гражданской,   и  дали   очередь  вдоль  деревни  -  победа  была  полной,  хотя  никого  и  не  убили.  Из  Фурманова  прибыла   конная  милиция-  пулемет  отобрала,  братьев  арестовала,   произвела  тщательный  обыск,  шомполами  протыкала  огород  и  гумно,  но  пулемет  был  один.
           На  следующее  утро    не  мог  встать,  мне  было  плохо.  Родители,  гости  переполошились,  не  понимали,   что  случилось  с  мальчиком.  И  только  невеста  принесла  ребенку    полрюмки   бражки,  чем  и  вылечила  меня.  За  порчу   ребенка  ей  попало  то  моего  папы.

           Умер  Сталин.  Бабушка  держит  газету  в  руках,  показывает  фотографию  Сталина  в  гробу  и  произносит:   « В  деревянном  гробу    лежит,  стеклянный   сделать  еще не  успели, говорят,   Берия  отравил».  Мужики  шепчутся  про  отмену  налогов  и  полегчание   в  жизни.
            Я  живу  в  городе.  Один  в  комнате,  мне  очень  плохо, носом  идет кровь,  сползаю  с  кровати  иду  к  двери,  там  выключатель  надо  включить  свет.  Сил  совсем  мало,  идти  трудно,  каждый  шажок  стоит  мне  больших  усилий,  кровь  течет  из  меня  и  я, наверно  уляпал  весь  пол.  Дошел  до  двери,  но  выключатель  слишком  высоко  я  не  достаю.  Отчаяние  охватывает,  но  надо  возвращаться  за  табуреткой,  это  полпути  назад . И  все-таки  я принес  табуретку   к  двери ,  включил  свет и  сел  на  пол  у  двери. 
         Через  какое-то  время  пришла  мама.  Вызвали  врача,  признали  ангину, но   через  два  дня  меня  в  санках   плетенках, закутанного  в  одеяло,  отвезли  в  больницу.  Это  была  дифтерия .    Вижу  красные,  заплаканные  лица  папы  и  мамы  в  квадратном  окошечке.  Мне  колют  уколы: под  лопатку,  в  руку,  в  зад.  Врач  уговаривает  меня  расслабится,  не  напрягаться,  что  это  такое  я  не  понимаю. Тетенька  причитает: «Я  не  могу  ему  иглу  вогнать».  Мне  больно  невыносимо  и  я  теряю  сознание.
        В  следующие  дни  по  три  укола  не  давали.  Очнулся  вижу  у  другой  стены,  что  не  рядом  со  мной , на  кровати  лежит  тоже  ребенок  и  у  него  к  ноге  привязана  зеленая  пол-литровая  бутылка, потом  мне  скажут  что  это  была  капельница. Видел эту  бутылку  еще  раз  или  два,   затем  кровать  опустела,     девочка  умерла. 
         Через   несколько  дней  по  разговорам   взрослых  я  понял,  что  в  сосенней  палате  умер  мальчик. Однажды  тетеньки  сказали,  что  кто-то  пойдет  к тому  мальчику  в  гости.  Я  не  поверил  своим  ушам  и  спросил  их:  «А  как  же  можно  к  нему  идти?  Он  же  умер»  Мне  ответили: « Вот  на  могилку  и  сходят». 
          На  соседнюю  кровать  привезли  девочку, через  несколько  дней  она  заговорила.  У  нее  были  книжки.  Вроде  бы  это  были  учебники  и  ей  скоро  в  школу,   мне  тоже  хотелось  в  школу, но  пятилетних  в  школу  не  берут.  Вдвоем  было  веселее  и  еще  давали  печенье  с  шахматным  конем.  Вскорости  я  выздоровел,  теперь  меня  везли  домой  в  тарантасе  с  кучером  и  это  мне  нравилось.
           Как-то   во  время  еды  я  почувствовал  резкую  боль  в  зубе.  Бабушка  моя  Елизавета  Семеновна  осмотрела  мой  рот  и  определила,  что   дупло  в  зубе. «Надо  бы  к  доктору»   сказала  она, но  деревня  не  город  и  поскольку  я  сильно  плакал,  бабка  начала  зуб  лечить подручными  средствами. «  Вот  отпей   из  бутылки,  но  немного  лишь  в рот  возьми  и  полоскай  зуб,  да  смотри  не  проглатывай».
           Красное  вино,  коим  я   лечился  помогало  только  если  его  три  раза  проглотить.  Все  бы  ничего,  но  вино  кончилось,  а  зуб  продолжал  болеть,  и  я  ныл : «Баб-а-ка  сходи-и-и  в  кооперацию  купи-и-и  вин-а-а  зу-у-б   боли-и-т»  Денег  у  нас  не  было  всегда   и  как  не  ложила  бабушка  двойные  орехи  в  кошелек  деньги  там  не  заводились.    Все-таки  выход  был  найден  и  теперь  я  полоскал  зуб  «лисабонской»  так  моя  бабушка  называла  слабую  самогонку.  «лисабонская»  была  очень  противной  на  вкус,  но  эффективной.
            Жизнь  продолжалась  пока  не  кончилась « лисабонская».    Болело,   пуще  прежнего,   тогда  бабушка   начала  мне  зуб  лечит  табаком. Она  свернула   самокрутку,  прикурила  ее  и вручив    мне  сказала: « Вдохнешь,  держи    дым  во  рту  сколько  сможешь,   когда  будет  невмоготу  выдуешь  вот  сюда  в  трубичку,  туда  вставлялась  труба  от  самовара,  когда  тот  кипятился.    Примерился,  до  трубички   я  не  доставал,  пришлось  бабке  подставить  скамеечку.   Лечение  табаком  было  противным -  дым  глаза  ест,  слюня  горькая,  тягучая,  не  отплеваться,  проку  никакого.       
            Лечиться  табаком  я  отказался,  плакал  и  просил  вина.  Бабка   посетовала  на  жизнь: «Скорей  бы  уж  мать  с  отцом  приехали,   забрали  бы  тебя  в  город,  да  к  зубному  доктору  сводили».  Так  все  и  случилось.
              Летом   жарко  и  мы  бегаем  к  воде  купаться,  в  деревне   есть   большой   пруд  с  мелкой  лагуной.   Но  тут  нас  подстерегает  опасность - тетя  Настя   Женькина   мать,  если  она  увидит,  что  мы  в  пруду,  она  начинает  громко  кричать,  ругаться ,  нападает  на  нас,  с  визгом  и  криками,  мы  бросаемся  врассыпную.
           Но  потом  я  заметил,  что  тетя  Настя  ловит  только  собственного  сына  и  бьет  его  нещадным  боем.   Даже   если   ей  Женька  попадался   просто   так,   на  улице,  она  хватала  его  в  охапку,  совала  руку  ему  в  штаны  и  как  бы  он  жалобно  не  умолял,     она  его  почти  всегда  била  приговаривая:  «Я  тебе  сколько  раз  говорила  на  пруд  не  ходи!».  Тетя  Настя  не  ошибалась  никогда.
          Мне  было  не  понятно,   как  в   Женькиных    штанах   его  мама  узнаёт,  купались  мы  или   нет.   Бабушка  мне  объяснила,  что  Настя  щупает  у  Женьки  мужские  принадлежности  и  если  они  холодные,  то  сынок  купался  вот  она   его   и лупит.  Бабушка   рассказала   мне,  что  у  тети  Насти  был   первый  сын,   и  он  утонул  как  раз  в  этом  пруду,  еще  она  потом  показала   место  под  тремя  яблонями,  где    закопали  этого  мальчика. На  мое  удивление,  что  людей:  «Хоронят  на  кладбище» -  ответила:  «Он  у  нее   не  был  записан»  Еще    сказала:  «Судьба».  Женька  Земсков  вырастет  и  погибнет  в  армии.
           Мне  надоело  купаться  в  лужах,  какие  бы  они  не  были  теплыми,  глубокими,  большими  и  славными,    потому  что   машины,   трактора,  лошади,  коровы   и  все  что  двигалось  по  дороге,   нас  оттуда  выгоняло.   Я  решил  научиться  плавать.  Но  сколько  бы  я  не  пытался  воспользоваться  советами  взрослых,  как  научиться  плавать  ничего  не  получалось.   
           Стал  изображать   процесс  плавания,  шагая  по  дну  и  загребая  воду  руками  на   поверхности,  временами    подпрыгивая  на  одной  ноге  и  какое-то   время   держась   наплаву,  эти  промежутки  времени  становились  все  более  длительными,  наконец,   я  понял   что   плыву.   Удлиняя  заплывы,  я  обследовал  самые  дальние  углы  пруда,  а  чтобы  никто  не  заметил  как  мне  страшно,  делал  это  в  одиночестве.
           Решил  попробовать   плавать  с  грузом.   Нашел  красный   кирпич,   крест  на  крест   перевязал   веревкой-  хорошо  получилось,  но  вот  поместить  его  себе  на  спину  и  там  закрепить  оказалось  затруднительно  и  вышло  не  очень  качественно.  Для  начала  плыть   решил  на  мелком  месте, но  тут  случилось  непредвиденное    груз  перевернул  меня  на  спину  и  я  стал  тонуть  с  ужасом  понимая  что  не  могу  не  плыть,   не  встать   вот  он  берег   совсем  близко,  но  я тонул,  подумалось  смеяться  будут  на  до  мной,  утонул  на  самом  мелком  месте . Бился  я   за  свою  жизнь  изо  всех  сил  и  кирпич  сполз  на  живот,  встав  на  четыре  кости,  выполз  на  берег,  помогло  то,   что  груз  на  спине  был  плохо  закреплен.
          Испугался  я  тогда  сильно,  но  никому  об  этом  опыте  не  рассказывал.
Купаться  больше  не   хотелось,  и  я  пошел  домой,  а  там   как  раз  приехала  мама  в  гости.  Увидев   сына,  обрадовалась,    не   знаю   почему,  она   решила  отмыть  меня. Поставила    таз  с  водой  на  табуретку,  меня  в  таз  и  давай  мочалкой  с  мылом  оттирать  мои  ноги  от  черноты.   Ноги  от  ступней  до  середины  голени  были  черные  и  усеяны  цыпками  такими  красными  точечками-нарывами.  Это  меня  никак  не  беспокоило,  если  не  допускать  чтобы  курицы  или  цыплята   клевали  красные  точки на  ногах  тогда  больно. 
          Но  мытьё  это  хуже  куриц,  от  мамы  не  убежишь,  а  больно-то  как!  Правильно  говорила  бабка  маме: «Лиля  ну  зачем  ты  ребенка  мучаешь,  только  мыло  переводишь,  завтра  он  опять  будет  такой  же».  – «Да  мама,   смотрико   какой  он  замарашка,  хуже  всех».  На  что  бабка  ответила: « Полноко,   они  все  здесь  такие» .   На  самом  деле  цыпки  были  у  всех,  а  Лерка   Земсков    бегал  совсем  без  одежды.  Летом  мыться  бесполезно,  а  зимой  все  само  отмоется.
         С  мая  месяца  деревенские  мальчишки  драли  корьё  и  мне  хотелось.  Однажды   бабушка  моя  Елизавета  Семеновна  попросила  своего  внука  по  другой  линии  взять  меня  в лес  и  научить  драть  корьё.  Это   надо  было  с  ивы   содрать  кору,  принести  домой,  разложить  на  земле,   высушить,  да  не  пересушить,  а  то  вес  потеряется,  затем  снова  собрать,  связать  в  пучки  и  убрать  под  навес.  В  конце   сезона   перевести   в  кооперацию,   там  его  по  весу  сдать,  а  стоило  оно  тогда  пятьдесят   копеек  за  килограмм   и  получить  деньги.
         Напутствовала   Романа  она:  «Ты  ему   покажи    иву,  а  то  он  не  знает  деревьев  и  может  надрать  осины  или  еще  чего».   С  несколькими  мальчишками,  из  коих  я  был  самый   маленький  мы  пришли  в  лес.  Ромка  показал  мне  иву  и  сказал: «Эту  дери,  а  вон  та  осина  её  не  дери  и  другие  тоже  не  дери».  Пока    я  приноравливался,   как  начать  работу   все  мальчишки  ушли. 
         Надкусив  кору  дерева  там,   где  смог  прокусить,  а  это  удалось  только  на  тоненьком   сучке,  я  стал  сдирать   кору  с  ивы.  Дело  моё  очень  не   получалось,   попробовал  с  осины  кору  содрать,   полоски  получались   короткими -  обламывались,  черемуха  тоже  плохо  на  корьё  шла. Без  ребят  жутковато  стало,   отправился  их  искать.   
          Нашел,   они   ловко  надрезали   кору  ножами  и  сдирали  её.  «Ромка,  а  бабка  сказала,  что  надо  зубами  или  сучок   сломать  оттуда  и  драть» - это  я  выразил  свою  растерянность.   «Зубами  много  не   надерешь,  да  и  молочные  они  у  тебя,   вывалятся,  проси  у  бабки   ножик»- посоветовал   брат.   Домой  шли  мальчишки  с  вязанками  корья  на  плечах,  а  я  свою  добычу  нёс  в  руке.   
          По  прибытии    я  стал  просить  у   бабки   ножик. Бабушка   меня  убеждала,  что  и  зубами  прогрызать  кору  ничуть  не  хуже  чем  ножом  вот  и  она   в  своё  время  драла  корьё  без  ножа. « Бабка,  мальчишки  сказали,  что  мои  молочные  зубы  выпадут,   если  я  им  буду  драть  кору,   ну  дай  ножик!»  Бабка  подумала,   чего-то  пошептала   и  произнесла:  «  Мне  было  лет  двенадцать  или  четырнадцать  тогда  и  верно  зубы  у  меня  были  уже  коренные».
          Бабка  долго  жаловалась,  что  и  ножей  у  неё  нет, что  и  зарежусь  я,  но  и   мне  без  ножа  было  никак.   И   она  дала  мне  настоящий  кухонный  нож  с  круглой  деревянной  ручкой,  широким  тонким   лезвием.  Этим   ножом  я  пользовался  десять  лет.   Я  любил   его,  терял,   страдал,  находил, радовался  ему. 
          Старался  не   выпускать  из  рук,  но  когда  на  спине  несёшь  связку  коры,   нож  запаковываешь   туда - же  и  я  два  раза  терял  его.  Первый   раз,  пройдя  почти  весь  путь  от  дома  до  леса,  уже  в  сумерках   мне  его  нашел  мой  друг  Юра   Орлов, а  во  второй  раз  мне  повезло,  я  нашел  его  уже  по  осени  в  поле,  когда  шел  за  грибами,  вот  радости  было. 
          В  первый  год  надрал  корья  совсем  немного.  Перенимать  опыт  упаковки  коры  для  сдачи  пошел  к  Роману,  он  складывал  сухую  кору  в  большие  пучки  и  крепко  перевязывал  их  веревкой,   я  по  его  просьбе  помогал  утягивать  вязанки.  Но  когда  Ромка  стал  запихивать  палку  в  кору,  я  спросил:  «Зачем?»- «Чтобы  больше  вес  был,  некоторые  камни  засовывают,  Зинка  всё  равно  вес  скинет».  И  это  была  правда.
          Но  мне  не  хотелось  портить  корьё,  зачем-то   оно  нужно - раз  за него  платят  деньги,  да  на  вредительство  это  сильно  смахивало.  Через  несколько  лет  устав  от  бесконечных   скидок  веса:  на  перевязи,  на  влажность,   когда  кора  прекрасно  переламывалась  рукой, ещё  на  что – то,   я   после  взвешивания  не  каждый  пук  относил  на  склад,  иногда  относил  обратно  на  телегу.  С  этих  пор  я  начал  нормально  зарабатывать, восстановив  справедливость.
          А  в  тот  первый  раз  на  вырученные  деньги  бабушка  купила  муки, она  долго  переводила  граммы  в  фунты,   и  я   запомнил  -  получилось  два  фунта.   Мне  очень  хотелось   ландринчику,  но  на   это  денег  не  хватило.  Ехали  обратно  на  телеге,  и  бабка  успокаивала   возчика,  что  его не  забудут. 
          В   следующие   годы  деньги  получал  сам.  Купил  игрушечный   автомобильный  кран   синего  цвета,  еще   у  него  была  вторая  кабина  и  сбоку  этой  кабины  рукоятка  которую  если   вращать  наматывал а  нитку  и   крюк  автокрана  поднимался  или  опускался.  В  следующий  год  я  купил  ксилофон  это  деревянное  устройство  из  красных  поперечных  палочек  и  двух  желтых  ударных  палочек.  Все  выглядело  страшно  красиво  и  звуки  издаваемые  ксилофоном   громкие  и  не  обычные,  но  играть  я  на  нём  не  выучился.  Затем  были  акварельные  краски,  художником   тоже  не  стал.
          Я  рос  и  заработки   мои  росли,  как  бабушка  не  предупреждала,  чтоб  я  не  хвастался   деньгами,   гордость  так  меня  и  распирала  и  деньги,  по  выражению  моей  бабушки,  у  меня  выманивали.  То  отец  брал  в долг,  то  у  матери  вдруг  совсем  не  оказывалось   денег. Объяснение  простое   деньги  портят  детей,  а  на  мой  прямой  вопрос  о  возврате  долга  был  ответ:  «Ты  с  нами  питаешься  и  деньги  за  это  с  тебя  никто  не  спрашивает».  Но  при  сдаче  корья   я  успевал  делать  покупки  и  для  себя.
         Драть  кору  было  в  удовольствие,  но  нести  вязанку  сырой  коры  домой  это  мучительно  тяжело.  С  каждым  шагом  пучок  корья  сильнее  давил  на  плечи,  мы  садились  и  отдыхали.  Вставали  и  снова  шли,  чем  ближе  к  дому,  тем  остановки  все  чаще,  а  бросить  жалко.  Кто-то  оставлял  часть  корья,  чтобы  потом  придти  ещё  раз,  кто-то  просто  бежал  за  помощью.      
         Ну  а  я  смотрел  на  окна  бабушкиного   дома  и  думал: « Видит  ли   она  меня?» и  бабушка  встречала  меня,  брала  у  меня  пучок  корья,  хвалила  меня, говорила,   что  я  труженик  и  умница  и  мне  было  легко  и  приятно.   
        Но  как-то  раз   подходил  к  дому,  а  меня  бабка  не  встретила, я  шел  из  последних  сил,  уже  много  раз  отдыхал.  И  тут  увидел  на  крыльце  сидит  мой  папа «Но  почему  он  меня  не  встречает,  почему  не  помогает?»     Я  дошел  до  крыльца,  положил  пучок  и  сел  на  землю.  Отец  грозно   спросил: «  Почему    не  поздоровался?»-  я  произнёс: «Здравствуй  папа».  «Нет,  бери  своё  корьё,  иди  туда,  откуда  пришел,  потом  вернёшься  и  поздороваешься».  Я  не  заплакал,  у  меня  не  было  сил.  С  превеликим  трудом,  взвалил  пучок  на  плечи  и  пошел  обратно  метров  через  шестьдесят   меня  остановил  окрик  отца:  «  А  ну  давай  назад!»   Дойдя  до  отца,  я  произнёс:   «Здравствуй  папа»  и  он  от  меня  отстал.  Я  старался  в  тот  день  ему  на  глаза  не  попадаться.
         Была  ещё  одна  беда,  содранную  с  дерева   кору  оставляешь   на  земле,  а  сам  переходишь  к  следующему,  с  расчетом  потом  всё  подобрать  и  увязать  для  транспортировки,  но  были  хитрецы,   кои   похищали   оставленную  кору.  Со  временем  мы  с  другом   стали  уходить  в  лес  вдвоём,  старались,  чтоб  за  нами  никто  не  увязался. 
         Юра  хоть  и  был  на  год  младше  меня,  но  телосложения   крепкого,  характера   работящего   я  нисколько  не  проигрывал   от  такого  союза.  Затем  мы  договорились  работать  на  одну  руку  и  делить  поровну  заработанные  деньги.   Последний  мой  заработок   был  тридцать  рублей - приличные  деньги.   С   годами  мы  обзавелись   крупной  тачкой  на  двух  тележных  колесах. 
         Как- то  раз  мы  нашли  хороший,  крупный  ивняк  в  паре  километров  от  деревни.  Дорвавшись  до  такого  богатства  мы   самозабвенно  драли   кору,  деревья  частично  стояли  в  воде,  жара  нас  не   мучила  и  попить  было  где.  Когда  собрали  содранную  кору,  её  оказалось  столь  много, что  решили  что  на  сегодня  хватит,  а  то  не  довезем.  Нагрузив  тележку  вязанками  с  корьём,  двинулись  в  обратный  путь.  Везти  было  тяжело,  но  мы  время  от  времени  вставали  и  отдыхали.
         Мы  и  трети  пути  не  прошли,  как  Юрка  мне  говорит:  «У  тебя  кровь  из  носа  идет».  Провел  рукой  по  носу,  рука  стала  красной  от  крови,  вот  досада « с  каплющим  носом  идти  неудобно,  да  и  сила,  наверно  будет  уходить».  Полежал,  кровь  свернулась,  дальше  поехали,  кровь  закапала,  останавливаемся  и  я  ложусь  на  спину   ждём,  когда  кровь  перестанет  течь. После  двух   остановок,   у  Юрки  из  носа  тоже  пошла  кровь.
         Теперь  мы  лежали  на  спине  оба, и  как  только  кровь  сворачивалась  ,  мы  вставали  и  тянули  тачку  до  следующего  кровотечения.
Дошли  до  горы,  как  мы  не  старались,  последнюю  треть  подъёма  одолеть  не  смогли,  встали.  Решили:  Юрке  идти  за  отцом.    Долго  лежал  на  земле,  кровь  с  меня  не  текла.  Юрка  не  шёл,   что-то  случилось,  а  бросить  тачку  я  не  мог.  И  начал  по  одному   колесу  тачку  закатывать,   не  прямо  в  гору,  а  под  углом,  сначала  одно  колесо  затем  другое. Ужасно  медленно,  но  помощи  всё  не  было  и  не  было.  На  гору  я  тачку  вкатил  и  сам  себе  удивился:  «Мы  же  её  вдвоём  не  смогли  втащить,  а  тут  я  один».  И  с  горы  с  трудом,   но  скатил,  каждый  бугорок, каждая  ямка  на  дороге   давались   мне   превеликим  трудом  и  кровью.  Но  скативши  тачку  с  горки,   я  не  смог   продвинуться   ни  насколько,  грунт  стал  мокрым.
           Прошло  часа  три,   как  Юрка  ушёл  за  помощью,  мне  стало  всё  безразличным  ни  корьё, ни  деньги   которые  я  мог  бы  заработать,  ни  тачка   которую  могут  украсть,  меня  не  волновали.   Оставив  всё,   я  побрел  в  деревню, вдалеке  увидел   Юрку  с  отцом,  они  что-то  мне  кричали,  махали  руками,    но  мне  не  надо  было   ничего,  даже  на  слёзы  не  было  сил.    Они  привезли   корьё,   расстелили  его  на  земле,  много  получилось, всё  это  я  рассмотрел  на  следующий  день   к  вечеру,  когда  смог  встать.   Больше  мы  так  не  жадничали.
           Юрка  и  я  были  неразлучными  друзьями.  Рыбу  ловить,  грибы  собирать,  по  полям  путешествовать  за  горохом,   турнепсом,  репой,  ну   и  за  всем,  что  там  росло,  а  пока  не  выросло  поедать  травы,  ягоды - всё  это  мы  делали  вместе.   У  него  не  было  братьев,   и  я  был  один.
Время  разлучит  нас.  Юра  вырастет,  переедет  в  город,   жениться,  у  него  будет  сын. Юрий  любил  свою  жену,  супруга,  по  всей  видимости,  не  отвечала  взаимностью.  Случилась   беда  на  работе,  вроде  бы  ему  там  что-то   присудили.   Жена  домой  ночевать  не  пришла,  Юра  разбудил  сына  и  сказал  ему:  «Когда  мать   вернётся,  скажи  ей,  что  это  она  во  всём  виновата».  Вышел  в  сарайчик  и  повесился.   
       Зима.  Мне   родители  купили  лыжи  коричневые,  на  валенках,  прочные.  Раньше  я  завидовал    Юрке,  ему  отец  сделал  лыжи  из  старой  бочки,  а  теперь  у  меня  самые  красивые   лыжи.  На  валенках  очень  удобно,  когда  катишься  с  горы,  почти  всегда  падаешь, лыжи  слетают  с  ног  и  прилетает  под  гору   мешанина  из  палок,  лыж  и  тебя,  но  при  этом  никаких  травм.  Встаешь,  всё  возвращаешь  на  своё  место  и  на  гору,  и  снова  вниз,  кто  лучше  скатиться.
         Бабка  сегодня,  как  и всегда,  напутствовала  меня:  «Не  укатывайся   в  усмерть,  а  то  до  дому  не  дойдёшь».  Мы    катались  в   овраге ,   в  котором   берёзы    растущие   внизу,  вершинами  не  доставали   до  верха. Сейчас  справляемся   домой,  а  я  всё  больше  и  больше  отстаю  от  мальчишек.  Два  раза  кричал  им,  чтобы  подождали,  они  постоят,  постоят  недолго  и   дальше  уходят.  Я  укатался.
        Остался  совсем  один,  обидно,  что  я  самый  слабый  что  ли.  Совсем  стемнело,   луна  какая-то  враждебная,   кусты  по  краю  дороги  стали  большими  и   жуткими,  а  вдруг  там  кто-нибудь  притаился.  Деревни  за  подъёмом   не  видно.  Идти нет  сил,   хочется  посидеть, но   я  упрямо  переставляю  ноги,    в гору  лыжи  не  едут,  но   вот,  показался  первый  дом,  затем  второй. 
           Дошел     до  третьей  избы, хочется  зайти  к  Юрке  погреться,   кажется   до  своего  дома,  мне  и  не  дойти.  Нет,  так  дольше  будет,  иду  по  деревенской  тропе,  что  около  домов,  лыжи  разъезжаются.  Вот  наше  окно,  закутанное  с  осени  в  солому,  светится  уютным  теплом,    я   дошёл.  Оставляю  лыжи  и  палки  на  мосту,  захожу  в  избу.  Бабка   меня  жалеет:  «Опять  укатался   в   усмерть,  полезай   скорее  на  печь» - помогает  мне  раздеться.   На  печи  залезаю  под  тулуп,  добираюсь    ногами   до  кирпичей,  они  теплые,  о  счастье.   
          На  следующий  день  ударил  мороз,  меня  не  выпустили  гулять.  Бабушка   учила  меня  молиться.   Глядели  на  икону,  что  находилась  высоко,  в  переднем  углу  дома,  крестились  и  я  повторял  за  бабкой:  «Иже  еси  на  небеси,  да  святиться  имя  твое,  да  будет  хлеб  наш  насущий,  да  приеде   царствие  твое».  Бог    сидел  и  в  иконе,   и  на  небе  и  он  все  видел.
           Бабушка  наставляла  меня:  «Молись,  твоя   молитва  быстрее   до  бога  дойдет,  дети  безгрешны».  Мне  от  бога  ничего  не  надо  было,  но  бабушка  просила  простить  её  за  какие-то  грехи,  и  я  помогал  ей.  Перед  иконой  бабушка  иногда  зажигала  гасик ,  по  праздникам  или  когда  у  нас  кончался  керосин,  а  по - быстрому  надо  что-то  сделать.  Если  кончался  керосин  и  лампадное  масло,  то  бабушка  доставала  два  железных  лучинодержателя,  ставила  их  перед  тазом  с  водой,  вставляла  туда  лучину   и  зажигала.  Лучина  закреплялась  под  углом  и  поджигалась  с  верхнего  конца, так  она  горел  долго.  Если  заканчивалась  одна  лучина  от  неё  поджигалась   другая,  угли  падали  в  воду.  Свет   живой,  по  стенам  бегали  тени,  но  видно  было  хорошо.
             Сегодня  керосин  у  нас  был.  Как  обычно  по  вечерам  зимой,  мы  сидели  на  печи. Лампа   трехлинейка   висела  на  крюке,   ввинченным   в  потолок.  Бабушка  как  всегда  что-то  ушивала,  при  этом   пела  песни.  Песни  получались  жалостливыми,   когда  я  слышал,  как  последний  нонешний   денёчек  гуляет  с  друзьями    солдат,  а  завтра  рано  утром  чуть  светочек  его  погубят  и   заплачет  вся  его  семья:  сестры,  братья  дорогие,  заплачет  мать  и  отец.  Жалость  меня   прошибала   и   начинал   плакать.   Кое-как  бабушка  меня  успокаивала,  но  как  только  она  начинала  петь,  я  плакал. 
           В  тот  короткий  зимний  день  мы  уже  давно  сидели  на  печи.
Застучали  в  дверь,  затем  в  окно,  потом  одновременно.  «Дверь  примерзла»-  сказала  бабушка,  мы  слезли  с  печи, и   после  совместных   усилий   изнутри  и   снаружи   открыли  её. 
            В  избу  вошли  мои  родители,  одновременно  закричали:  «Вы  горите!».  Горячий  дым  от  керосиновой  лампы  прожег  дырочку  в  потолке  и  костра,  что  положена  на  потолке   загорелась,  искры  сыпались  с  чердака.  Подставили   лестницу  и мой  папа,   забравшись  на  чердак  залил  огонь,  ведра  с  водой   ему  подавали  мама  и  бабушка.  Все  мои  попытки  забраться  на  чердак  и  принять  участие   в  тушение  пожара  пресекались  самым  грубым  способом,   это   обидно. 
            Однажды  к  нам  в  гости  заглянули  две  девочки,  какие-то  родственницы  по  дедушкиной  линии  от  первой  жены.  Бабушка   усадила   их   за  стол,  они  разложили  тетради,  поставили  чернильницы  и  начали  важно  так  макать  ручки  в чернильницы  и  водить   ими   по  бумаге.  На  бумаге  оставались  следы  в  виде  каких-то  палочек,  червячков. « Бабка,  а  чего  это  они  делают? – Уроки  учат,  пишут  в  тетрадях.  Они  в  школе   учиться » -  ответила  мне  моя  бабушка.
           Я  завидовал  очень  сильно,  мне  тоже  хотелось  важно  сидеть,  писать  и  чтобы   большие,  не  только  не  мешали,  но  и  уважали. « Бабка  я  хочу  в  школу  с  ними»- заявил  я -  на  что  мне  бабушка  ответила:    «Тебе годов  не  хватает».  С  той  поры  я  хотел  в  школу  всегда.
           Прошло  время  и  как-  то  раз  к  нам  пришла  женщина  и  стала   записывать  в  школу,  которая  была  в  соседней  деревне.  Возник  вопрос,  под  какой  фамилией  меня  записывать.  Бабушка  моя  Елизавета  Семёновна  была  Козлова,  эта  фамилия  ей  досталась  от  первого  мужа,  убитого  в  германскую  войну.  Поскольку  мы  с  бабушкой  жили  вдвоём,   первоначально  решили,  что  буду  я  Козловым.  Но  получалось  нехорошо:  мама  моя  в  девичестве  была  Кораблёва,  как  и  её  отец -  второй  муж  моей  бабушки.  Тут  была  отдельная  история  полная  и  трагизма  и  добра.   Записали  меня  в  деревенскую  школу  Кораблёвым,  но  у  папы  тоже  была  фамилия,  почему  её  они  не  брали  во  внимание?
           После  смерти   последнего  из  родителей,  разбирая  бумаги,  я  нашел  свидетельство  о  их  браке.   Получалось,  во  время  свадьбы   мама  была  беременна   мною  на  четвертом   месяце.  И  женщины,  которые  выбирали  мне  фамилию,  что-то  знали.   
           Тем  же  летом  мы  с  отцом  ехали  из  Нерехты  в   Стоянково   на  велосипеде,  он  крутил  педали,  я  сидел  на  раме.  И  началась  моя  подготовка  к  школе.  Отец  сосчитал  до  десяти  и  велел  мне  повторить,   я  сбился.  Был  выруган,  получил  чолбан  по  голове.  Отец  снова  сосчитал  до  десяти,  не  сумев  повторить ,  я  снова  получил  чолбан  по  голове,  плевок  в  затылок  и  принужден  был  идти  пешком  с  угрозой  бросить  меня  вообще.  Обучение   продолжалось  всю  дорогу.
            Через  десять  километров,  по  прибытию  в  деревню,  я  исплёванный,  зареванный,  с  больной  головой  и  задницей,  кою  нарезала  велосипедная  рама,  считал  до  десяти  без  запинки.  Определили  меня  в  городскую  начальную  школу  №7.  При   собеседование  в  школе   сосчитал  до  десяти  и  узнал,  что  я  способный  мальчик,  хотя  букв  не  знал  вовсе.  Похоже   не  способных  тогда  не  было  совсем.   Началась  моя  вторая  жизнь.
                Кубышкин   Лев  Борисович    18.12.2012г.