Вагон из прошлых лет. Картины воспоминаний. Гл. 16

Поездка «Поездом дружбы» по Кавказу

Ощущения такой же целостности, пожалуй, не было в другом моем путешествии,  не менее увлекательном по впечатлениям: поездке по Кавказу летом 1965 г. Это было железнодорожное путешествие «Поездом дружбы», т.е. туристическим маршрутом, организованным по линии «Спутника». Было такое турбюро в Москве под эгидой всесоюзной комсомольской организации (ВЛКСМ). В течение всей дороги ехали в купейных вагонах и спали не в гостиницах, а в тех же купе. Было это, быть может, не слишком комфортно и подчас утомительно, но весело и по молодости лет, усталости не замечалось. В вагонах все шло ходуном. Все знакомились, переходили из вагона в вагон. Сбивались в компании и расходились. Часто звенела гитара и, конечно, не менее часто - стаканы. Но, в целом, комсомольцы – путешественники из рамок не выходили. Когда поезд шел, обедали в двух вагонах- ресторанах. На длительных остановках – можно было поесть в очередном городе. Маршрут шел из Москвы напрямую до Минвод, оттуда была поездка в Пятигорск –Ессентуки – Кисловодск. Затем поезд шел по берегу Каспийского моря с остановками в Махачкале, Дербенте и Баку. Вслед затем ехали по границе с Персией и Турцией вдоль р.Аракс и приезжали в Ереван. Следующая крупная остановка была в Тбилиси, а затем неделя отдыха на Черноморском побережье Кавказа с длительными остановками в «Зеленом мысу» с его уникальным  ботаническим  садом,  в Батуми, Сухуми, в Новом Афоне, Гудаутах,  Гаграх и Адлере с последующим возвращением в Москву.
Запомнились лермонтовский Пятигорск и Машук и станция "Минутка", и Ессентуки, где я метался с кружкой с носиком от одного минерального источника к другому; затем уютный Кисловодск, куда ж/д ветка вползала, как в горный каньон, замкнутый в чаше долины в кольце гор. Кисловодск очаровывал уникальным микроклиматом и белоснежными зданиями многочисленных небольших санаториев, напоминающих своей архитектурой виллы времен серебряного века, а более поздние - павильоны ВДНХ. Надо всем этим очарованием нависали сравнительно небольшие горные вершины, к которым вели многочисленные тропы -маршруты здоровья.
Более всего поразил дагестанский  Дербент, расположенный на побережье Каспийского моря, в самом узком месте знаменитого "дербентского прохода". Дербент резко разделен на две части: нижний сравнительно новый советский город, ничем не примечательный с типовыми домами, соседствующий с морским портом, и на сохранившийся древний средневековый город. Старый город, зажатый между двумя крепостными стенами, будто карабкаеется в гору и живет какой-то своей отдельной замкнутой жизнью. Его узкие земляные и мощенные улочки, с глухими стенами глинобитных домишек, выглядят, вероятно, также как столетия назад. Вся семейная жизнь в домах проходит за глухими стенами во внутренних двориках. И снаружи старый город кажется пустынным, знойным и безжизненным. Лишь изредка по улице проходит целый выводок голопузых босоногих смуглых ребятишек под водительством какой-нибудь, закутанной с головой в платок, женщины. На самом верху горы над старым городом и над морем возвышаются, сложенные из белого камня и известняка, руины дворца шахини Дербента. Когда мы, поднявшись к руинам дворца, стали бродить по нему, я взглянул  в амбразуры окон шахского дворца на сверкавшую под солнцем гладь моря, расстилавшегося внизу. Безбрежная морская даль, проглядывавшая между ослепительно белыми стенами и колоннами, была такого глубокого бирюзового оттенка, что я сразу же представил себе плывущий по нему корабль Синдбада – Морехода из сказок «Тысячи и одной ночи» и под музыку Римского-Корсакова голос Шехерезады, умиротворяющей своего восточного повелителя. Нигде больше я не встречал моря такой глубокой синевы.

                И бегут, и бегут валы
                От Баку до Махачкалы.

Когда поезд наш снова тронулся в путь, за городом долго тянулись бесконечные кладбища с останками целых армий погибших в далекие века захватчиков и воинов, защищавших узкий Дербентский проход между отрогами Главного Кавказского хребта и морем  от вторжения: вначале полчищ монголов, а позднее Тамерлана и других завоевателей, прорывавшихся из Азии на просторы Европейских равнин. В этой части земли это был единственный путь из Азии в Европу и здесь из столетия в столетие проходили кровопролитные сражения.
На следующий день мы прибыли в Баку с его крутыми улицами стремящимися вверх и вниз и просторными площадями. Баку – город контрастов. На многих старых улицах города  можно было увидеть располагавшихся прямо на тротуарах, на ковриках и подушках у стен домов жителей, занимавшихся чаепитием из широких чаш (пиал). В то же время сравнительно недалеко у берега моря можно было наблюдать фантастическую картину, будто из будущего. Целый район железных машин, устройств, насосов, равномерно двигающихся вверх и вниз, видимо качающих нефть и не единого человека вокруг. Интересной была и поездка в местечко Чатыр-Даг, в переводе  – Черные пески, на берегу Каспийского моря недалеко от Баку. Раскаленный песчаный пляж, где продавали ледяное пиво с  красными раками. Говорили, что сюда приезжают со всего Союза лечиться от ревматизма.
В Баку мы пробыли сутки или двое и далее маршрут проходил по реке Араксу вдоль границы с Ираном и Турцией. О серьезности маршрута говорил тот факт, что на этом участке в каждом вагоне поезда, в тамбуре, находился пограничник. Впрочем, граница визуально была представлена лишь с нашей стороны, где вдоль берега Аракса были натянуты, кажется, два ряда колючей проволоки и через определенные промежутки мелькали пограничные вышки, в то время, как на противоположной стороне реки простиралась безжизненная пустыня, не встречалось ни одного селения вблизи границы и лишь изредка вдали можно было заметить важно шествующих или пасущихся верблюдов.
Утром наш поезд прибыл в Ереван, где нас торжественно встречали на вокзале представители городской молодежи, все в элегантных, хорошо сшитых черных брюках и белых рубашках, которые проявляли почему-то особенно теплую заботу о наших девушках и усиленно приглашали их в рестораны. Более всего запомнился и поразил меня вечерний Ереван с его своеобразной, непохожей на то, что видел раньше, архитектурой зданий из розоватого туфа. Помню размашистый, стремительно летящий конный памятник Давиду Сасунскому на привокзальной площади и центральную площадь с целым ансамблем зданий из того же розового туфа, в том числе и со зданием Матенадарана – хранилища древних армянских рукописей. Помню прекрасное здание  театра оперы и балета на площади Комитаса, в центре которой расположен сквер, а в нем изящный мраморный бассейн своей овальной, изгибающейся формой, копирующий контур озера Севан, с подсветкой льющейся из спрятанных в кустах фонарей, и удивительный ереванский рынок. Но особенно запомнились лица армянских женщин, с темными, трагическими глазами, будто хранящими какую-то древнюю тайну своего народа или память об ужасах, пережитых им.

                Армения – высокая страна.
                В изысканные ночи Еревана
                Я постигал всю боль твою до дна
                В трагических глазах армянок.

                И незнакомый город опьянял,
                Как терпкое вино, иль сновиденье,
                Как тусклый драгоценный лал
                На мраморе старинного бассейна.

                И длилось пиршество ночей,
                Долина стлалась от высот Севана.
                И пенилась каменьями огней
                Вся царственная чаша Еревана.   

Побывали мы и в Эчмиадзине – религиозном центре армян и одновременно богатейшем хранилище изделий армянского искусства, и на Севане, представляющем собой озеро, образовавшееся от горных потоков со студеной чистейшей водой, поступающей от тающих в горах ледников. Расположено озеро в кольце гор, на отрогах и выступах которых еще сохранились кое-где древние христианские церкви приземистой романской архитектуры. Стояла жара, но купаться в Севане было практически невозможно. Можно было лишь окунуться. Из-за контраста между горячим жарким воздухом и ледниковой водой можно было выдержать в воде не больше минуты. Вода ошпаривала как кипяток. А загар здесь становился медно красного цвета. В ресторанчике неподалеку подавали блюда из форели, которая в чистейшей студеной воде озера водилась в изобилии.
После Армении мы прибыли в Тбилиси, где я открыл для себя изумительного художника Ладо Гудиашвили, картины которого поразили меня своим артистизмом, изысканным сочетанием в них формы восточной (персидской) миниатюры и французской современной живописи. Картины его занимали в Художественной галерее, кажется целых три залы, по соседству с залами Нико Пирасмани. Успел я прогуляться и по роскошному проспекту Руставели, удивительно артистической архитектуры, сочетающему в себе  грузинскую самобытность и европейский облик. На проспекте повсюду можно было увидеть праздные группки мужчин, что-то горячо обсуждающих, но среди них не было женщин. Проспект тянется параллельно руслу р. Куры, на другом берегу которой террасами живописно поднимались в гору дома старого города с плоскими крышами и открытыми галереями – балкончиками. Там же на другом берегу реки, на горе Мтацминда, на половине пути между ее вершиной и подножьем расположен и печальный мемориал с могилами Грибоедова и Нино Чавчавадзе, на котором я также успел побывать. К нему можно было добраться на фуникулере. Побывал я и на обильном овощном базаре, расположенном поблизости от проспекта Руставели, на параллельных ему улочках. От обилия самой разнообразной, остро пахнущей зелени кружилась голова, и базар этот был еще одним живописным впечатлением от Тбилиси наряду с Нико Пирасмани и Ладо Гудиашвили.
Далее маршрут поезда проходил по Черноморскому побережью Кавказа: Батуми, Зеленый мыс, с его громадным ботаническим садом, гораздо боле обширным, чем, например, Никитский ботанический сад в Крыму, затем Сухуми, Гудауты, Пицунда, Новый Афон, Гагры.  В Батуми чувствовалась близость Турции, в море поблизости от побережья напротив пляжей курсировали пограничные катера. Некоторые кварталы города имели восточный колорит. Город был небольшой. Провинциальные с низкими домами, зеленые улицы шли вдоль и перпендикулярно набережным и в конце упирались в какие-то холмы, которые можно было видеть, стоя в начале улиц.  Запомнилась яркая экзотика черноморского побережья. Пицунда с ее реликтовыми хвойными рощами, морская прогулка, во время которой нас здорово потрепало, из Гудаут в Новый Афон, с его пещерами и монастырем. Классический силуэт, с колоннами, портиком и верандой, бывшей сталинской дачи, ослеплявшей своей белизной на фоне пышных зеленых горных склонов где-то под Сухуми. Все это дало мне много впечатлений. Пышная панорама черноморского побережья Кавказа, навевала какие-то античные, греко-римские мотивы. Ослепительно белые здания санаториев и курортов, врезанные в зеленые мягкие склоны гор, казались виллами римских патрициев и меценатов, а жизнь у берегов вечно лазурного моря представлялась безмятежной и счастливой, и нереальной, скорее искусной театральной декорацией.
   
Как-будто, занавес раздвинулся неслышно,   
И моря даль открылась с высоты.               
Вдоль побережья кипарисов пышных             
На фоне неба темные следы.               

Спит море в окаймленье кипарисов,               
Как чаша, налитая до краев,               
И корабли качаются у пирсов,               
Приплывшие от дальних берегов.               

И города вечернего у моря
Гигантское открылось  полотно,   
Где, с греческими статуями споря,
Пьют юноши понтийское вино.

Где ожила, как карта побережья,
Вся панорама неба и воды:
Морские пляжи, горы в шапках снежных,
И виноградники в долинах, и сады.

Здесь знаки для судьбы благоприятны,
Морскую гладь чуть морщит легкий бриз,
И кажется весь мир, вся жизнь театром,
Ожившей декорацией кулис.   

    Особенно хороши были, какие-то бархатные и упоительные теплыми вечерами, морские пейзажи в Гаграх.  Как в известной песне я тоже мог бы, наверное,  воскликнуть: «О море в Гаграх!». Эти  бессмертные, словно вечные кипарисовые деревья, эта удивительная парковая аллея пальм, магнолий и олеандров на фоне морского заката в Гаграх. Все это стоит передо мною и сейчас.

                Кипарисы над морем бескрайним,
                Словно юные боги стоят
                И, как древние идолы, камни
                В землю врыты, лицом на закат.