Мальчик в матроске
рассказ-детектив
История этого жуткого преступления в Стэнфилде, маленьком городке на юге Англии, заполнила когда-то страницы едва ли не всех газет. Расследование его так ни к чему и не привело, а послужило лишь толчком к ещё большим слухам, сплетням и предположениям.
Я был на месте преступления на следующий же день и привёз в редакцию фотографии, записи бесед с полицейскими и целую серию статей, которые я набросал за дни моего отсутствия в редакции.
Мой шеф Фрэнк долго рассматривал материалы. Молчаливо, словно растягивая удовольствие, перебирал их. Наконец, он вытащил изо рта свою вонючую сигару. Это означало, что теперь, когда его рот больше не забит этой соской, он что-то признесёт.
- Ол райт! – сказал он. - Годится. Ты неплохо поработал, старик. Снимки отдай Спинксу. С текстом в порядке. Правда с концовкой в первой статье тебе придётся ещё повозиться, она должна быть более интригующей, что ли. Ну ты сам знаешь.
Мой материал был уже в наборе. Обычно, как только мои репортажи шли по различным отделам редакции и их судьба уже никак не зависела от меня, я немедленно охладевал к своему «ребёнку».
В этом же случае что-то явно мешало мне успокоиться. Бесплодные, по сути дела, результаты комиссии по расследованию лишь подхлестнули мои размышления по поводу этого преступления.
Что произошло? – в который раз задавал я себе вопрос. - Где ключ ко всей этой ужасной истории?
На месте убийства были найдены тела молодой четы, снявшей на время «любовное гнёздышко» в доме некой Дороти Мэйчез, и тело её сына Родни.
Хотя никаких улик, указывающих на причастность к преступлению хозяйки дома не было, журналисты прочно зафиксировались на том, что виновата именно она. Видно уж очень соблазнительной казалась им сенсационность этой идеи.
«Мать убивает собственного сына и своих постояльцев!», «Сын – свидетель преступления убит матерью!», «Кровожадная Дороти Мэйчез!» - таковы были тогда кричащие заголовки многих газет.
Все сходились на том, что убитый сынок хозяйки застал её врасплох в момент совершения преступления и она, не желая оставлять в живых каких бы то ни было свидетелей, убила его. Но что же настолько не устраивало Дороти в её постояльцах, что она решила убить их и даже собственного сына?
Вот эта тайна и стала причиной моих бессонных ночей. Она не давала мне покоя. В конце концов, после долгих колебаний, я решил снова поехать в Стэнфилд и провести собственное расследование того, что там произошло.
Но решить – это одно, а убедить в необходимости своей поездки Фрэнка – это совсем, совсем другое. Начнём с того, что мне нужны были деньги для покрытия расходов на поездку и всё, что было с ней связано. Фрэнка все за спиной называли двуногим сейфом, так что, сами понимаете, с чем мне пришлось иметь дело. Подобрать ключ к этому «сейфу» стало для меня, как сказали бы в таком случае итальянцы - задачей «нумеро уно».
«Ты очевидно спятил, - сказал мне Фрэнк, как только я завёл разговор о моей поездке. И для вящей убедительности добавил: «Да ты действительно сошёл с ума. - Впрочем, - усмехнулся он, - у тебя всё же есть шанс оплатить свой идиотский вояж в Стэнфилд. Обратись в наш банк за ссудой. Выслушав твои аргументы, они наверняка выложат тебе беспрекословно денежки, которых тебе хватит даже для полёта на луну. Искренне желаю тебе успехов в этом. Ну а если ты решил ограбить свою редакцию, то не лучше ли прийти сюда ночью? Представляешь – никого, пустые коридоры, слышно только как поскрипывает пол под твоими шагами и стук по клавишам пишущей машинки задержавшейся как всегда на работе смазливой Луизы». Он заржал. «Только боюсь (он опять заржал), что, осознав, какая это удача, что милашка одна, ты займёшься не сейфом, а Луизой». Он вдруг резко прекратил ржать.
- Я тут сижу, ломаю себе голову, придумываю разные дурацкие лотереи и кроссворды, накапливаю вовсю рекламу и похоронки, ссорюсь за каждую копейку с типографией только, чтобы спасти газету, а ты мне морочишь голову какой-то блажью, которую я видите ли должен оплачивать.
Всё, всё, уходи! Не мешай мне. - Он поднял голову и, увидев, что я сомневаюсь уходить мне или нет, добавил грубо: «Выматывайся, я кому сказал!»
Я ушёл. Но в течение недели не отставал от него и всё-таки заставил меня выслушать. Я сказал ему, что я чувствую - эта история настоящая золотая жила, что стоит только копнуть её поглубже и у нас в руках может оказаться сенсация, которой нет цены.
Я нарисовал ему заманчивую перспективу: результаты своего расследования я шлю ежедневно в редакцию прямо с места события, плюс, разумеется, фотографии и интервью. Все материалы должны идти под крупными заголовками, нагнетая неутихающий интерес читателей. И вот они уже раскупают номера нашей газеты. Повсюду возрождённый нами колоссальный ажиотаж вокруг расследования необыкновенно интригующего «преступления века». Спрос на нашу газету растёт просто у нас на глазах. Типография уже не справляется с нашими заказами, так что придётся подумать о том, чтобы подключить и других печатников. И Фрэнк, в конце концов, сдался. Моя горячая убеждённость в успехе того что я задумал, проникла таки под толстую кожу этого обычно непробиваемого мастодонта. Он согласился на мою поездку и на моё отсутствие в течение месяца, а также на оплату расходов, связанных с моим расследованием. Но если я подведу его, пригрозил он, то он советует мне укрыться в международном обществе охраны животных, потому что только там он меня не сможет достать. При этом он угрожающе помахал в мою сторону ладонью с зажатой в пальцах сигарой, желая, видимо, усилить эффект сказанного.
Утром следующего дня я уже был в поезде. Дело было интересным. Очень интересным. Единственная загвоздка состояла в том, что ни одному журналисту не удалось взять интервью у Дороти Мэйчез, хозяйки дома. Она категорически отказывалась встречаться с «этими сволочными папарацци», как она обозвала нас всех скопом. И эту брешь предстояло пробить мне.
Итак – опять Стэнфилд, «ставка больше чем жизнь. «Смотри, подведёшь меня – пеняй на себя» - назойливым мотивом крутилась в моей голове фраза, брошенная мне вдогонку Фрэнком.
Пока поезд, слегка раскачиваясь на рельсах, монотонным стуком колёс убаюкивал своих пассажиров, я старался представить себе в деталях свою жизнь в Стэнфилде: снова встречи с теми, с кем я уже встречался когда-то, интервью, лица, улочки города и пр. Деталей становилось всё больше и больше, мой уставший мозг вязнул в них всё глубже, пока я, наконец, не уснул, терроризируя своим храпом, как я выяснил утром, всех пассажиров купе.
Номер в гостинице был заказан заранее, хотя необходимости в этом не было. Бум вокруг преступления давно прошёл, и хозяева местных гостиниц и мотелей будут теперь до конца жизни вспоминать то блаженное для них время, когда номера были до отказа забиты приезжими.
Парнишка, подхвативший мой чемодан в фойе гостиницы, оказался весьма болтливым.
- Вы я вижу издалека – заметил он.
- С чего это ты взял?
- На вас костюм, который я видел в рекламе столичного журнала и не наш выговор. И потом...
-Что потом?
- И потом вы спросили у хозяина телефонный код Ливерпуля.
- Да, у этого юноши задатки сыщика – подумал я. Начитался небось Конан Дойля, все мальчишки прошли через это. По-крайней мере, в наблюдательности ему не откажешь.
- Куда же вы? - остановил он меня, когда я, задумавшись, проскочил свой номер.
Я дал ему чаевые, но он не уходил. Вместо этого, он совершенно нагло, как ни в чём не бывало, уселся на мою кровать.
- Вы слышали, что здесь произошло?
- Нет.
- Как нет! – удивился он. - Не может этого быть.
Но я решил помучить этого болтуна, а заодно и распотрошить запас его информации.
- Может это быть или нет, но я ничего не слышал.
- Но об этом сообщали все газеты.
- Я был долгое время в заграничной командировке.
- А! Ну так вот, у нас на окраине города стоит дом. Очень старый, говорят ему 300 лет, но я думаю, что больше. Там живёт Дороти Мэйчез со своей семьёй. Но до этого он принадлежал предкам её мужа, а вот кто был первым хозяином никто, конечно, не знает. Я интересовался этим вопросом в нашем архиве, но мне сказали, что основные документы архива были уничтожены во время бомбардировки нашего города немцами...
Он болтал, как заведенный. Похоже было, что его язык не знал что такое пауза.
- Так вот эта самая Дороти, знаете ли, укокошила своих квартирантов и сыночка своего, вот стерва-то, рядом с ними уложила. Бай-бай, мол, сыночек, засни и...не просыпайся. Сегодня её чуть не убили в церкви. В церковь она ходит, как вам это нравится. Хотел бы я знать - что она там забыла? Все в городе считают, что это она убила и только этот Грегори, видите ли, защищает её. Тоже мне адвокат нашёлся. Сам - тот ещё фрукт. Так вот он заступился за эту дуру сегодня в церкви.
А я так думаю, что она ведьма, – наморщил он лоб и добавил, чуть ли не с драматизмом шекспировского героя - Убила всех, кроме дочки, чтобы из неё тоже ведьму сделать. Думаю, что если перекопать сад у неё за домом, так только и будешь трупы вытаскивать один за другим.
- Что-то тут не чисто, что Грегори за неё заступился. – продолжал он развивать свою мысль. Сам с ней, может, и укокошил всех. Точно, я вам говорю. Так оно и было.
- А кто такой Грегори? – спросил я.
- О, вы не знаете Грегори?! Наши полицейские, по-моему, никак не могут решить что с ним делать. Никогда не отсиживает свой срок. Ловкач!
И тут, наконец-то, он неохотно поднялся с моей кровати, уже изрядно помятой им, и направился к двери. Вдруг, словно что-то внезапно осенило его, он снова подбежал ко мне.
- Да, сэр, если вам нужна женщина, вы мне только скажите. Вообще у нас это не разрешается, но я проведу её к вам, никто и не заметит. Ручаюсь вам, сэр.
И этот болтливый дьявол в ладном костюмчике служителя отеля, оставил меня, наконец, наедине с моей кроватью, куда я с удовольствием рухнул, даже не сняв туфли.
Проспав примерно час, я вытащил из чемодана электробритву и исчез в ванной. Вскоре я был умыт, гладко выбрит
и вполне готов к встрече с мисс Дороти Мэйчез - кровожадной, ревнивой, насквозь преступной бабой, как утверждали мои коллеги – господа журналисты.
На машине, взятой мной напрокат, я подкатил к самому её дому. Дом стоял на отшибе, в стороне от других домов, жавшихся больше к главной улице городка.
Я позвонил. Никто не откликнулся. Несколько раз я нажимал на кнопку звонка, но ответом мне было абсолютное молчание, которое я бы назвал «убийственным», тем более, что...
- Вы напрасно звоните, сэр – раздался за моей спиной чей-то голос. Я обернулся. Это был почтальон. Он стоял с велосипедом, одной ногой опираясь о землю, а другую упирая в велосипедную педаль.
– Миссис Мэйчез с дочкой ушли в церковь. Сегодня там большая служба, сэр. Моя жена мне уже все уши прожужжала по этому поводу. Новый священник будет произносить там свою первую проповедь. Я ему уже отвёз сегодня газеты и письма.
- А вы издалека? – поинтересовался он и, не дав мне ответить, продолжил: - Моя сумка явно потяжелела после того, что здесь произошло. Очень много писем всё ещё приходит к миссис Мэйчез. Меньше, чем раньше, но всё ещё много. Больше, чем другим в городе. Не знаю, читает ли она их. Скорее всего нет. Но такая у нас служба - письма приходят, значит, надо их доставлять. Он подъехал к столбу с почтовым ящиком и вложил в него большую пачку конвертов.
- Ну, вы тут ждите, а я поехал – бросил он мне. К сожалению, нет времени, а то бы поболтал ещё. Вон сколько надо ещё развезти – хлопнул он по синей почтовой сумке. «Моё почтение! – приподнял он фуражку. Думаю, что мы ещё увидимся».
Ждать, возможно, и не имело смысла, но я решил всё же подождать. В последний мой приезд сюда мне не удалось побывать в доме Мэйчезов. Она тогда не пустила журналистов и, как я заметил, следила за нами из окна второго этажа, когда мы, разочарованные неудачей, стали расходиться.
Тогда я побывал только в саду за домом. Туда я опять и направился в этот раз. Оглянувшись вокруг, я ловко, как мальчишка, раздвинул несколько досок в заборе - и вот я уже в саду. Сад был небольшим, с растущими то здесь то там низкорослыми деревьями и кустарниками и, словно уходящим в никуда, проваливающимся в бездну, обрывом. Так что до того, как вы подходили к обрыву, вам могло показаться, что здесь-то и находится тот самый край земли, который рисовали когда-то на иллюстрациях к разного рода библейским манускриптам.
Я сел недалеко от обрыва. Тёплое солнце светило сквозь едва подрагивающие на лёгком ветру листья орехового дерева. Трясина раздумий, как это случилось в поезде, начала постепенно затягивать меня в сон. Мне кажется, что я продолжал размышлять и в полудрёме. Сумеречные видения чего-то очень далёкого перемежались с фактами моей нынешней жизни и я, словно канатаходец, балансировал на высоте в этом состоянии полу-сна и полу-бодрствования.
Вдруг необъяснимо-страшная тревога этаким разрядом молнии пронзила меня насквозь. Сквозь полу-сон я остро почувствовал, что мне угрожает почти смертельная опасность. При всём при этом, я никак не мог проснуться. Мои веки были сомкнуты с такой силой, что у меня было такое чувство, что я скорее погибну, чем сумею разомкнуть их.
Когда громадным усилием воли мне всё же удалось открыть их, мне показалось, что я увидел то ли видение, то ли чью-то тень быстро промелькнувшую мимо меня.
Я чувствовал явную угрозу у себя за спиной. Внутри у меня всё похолодело. Решение созрело в считанные секунды. Я бросился в противоположную сторону от того, что казалось мне тенью и вскочил на ноги. Никого не было. Тени тоже не было. Словно всё только привиделось мне.
Что это было? И не привиделось ли мне действительно всё это?
Сад больше не казался мне таким идиллическим, каким он показался мне раньше. А, впрочем, какая, к чёрту, идиллия! Здесь произошло убийство. Жуткое убийство. Что за тайну вобрал в себя этот сад, листья этих деревьев, эта смятая трава?
Я посмотрел на дом. Сквозь плотные портьеры приглушённой охрой проникал свет. Ага, значит Мэйчезы уже вернулись из церкви.
Я выбежал из сада так быстро, как если бы я был зверем, которого едва не затравили гончие. Снова посмотрел на светящиеся окна. Постоял несколько минут у двери, пытаясь собраться с мыслями, и нажал кнопку звонка. Наконец, кто-то щёлкнул замком. Дверь открыла дочь миссис Мэйчез. Я видел её в мой первый приезд сюда и знал, что её зовут Элинор.
- Здравствуй, Элинор! – сказал я.
- Здравствуйте, - ответила она, смешно жмуря глаза, видимо ослеплённая солнцем, горевшим яркой медью у меня за спиной.
- Миссис Мэйчез дома? – спросил я её.
- Мама, мама, - закричала она куда-то вглубь дома. Тебя здесь кто-то спрашивает.
- Ой, мама, – раздражённо бросила она матери, видимо в ответ на её приказ никому не открывать дверь. - Я уже открыла.
- Иди и говори сама – крикнула она матери и оставила меня у порога дома.
- Кто вы? - спросила Дороти, появившись в проёме двери и вытирая руки о фартук.
- Здравствуйте! – приветствовал я её, стараясь звучать при этом как можно вежливей и настроясь на то, чтобы максимально расположить её к себе. Э...видите ли, миссис Мэйчез – начал я и тут же запнулся. Я...знаете ли...прибыл к вам по поручению государственной организации, которая оказывает помощь семьям пострадавшим от преступления. Я имею честь представлять её и, если вы позволите мне пройти в дом, мы сможем подробней обсу...
- Не позволю, - прервала она мои словесные реверансы. - Как же? Так я и впущу вас в свой дом. – Её физиономия в одну секунду исказилась гримасой злости и она выпалила мне в лицо всё, что, наверное, за долгое время накопилось в ней.
– Ненавижу вас всех. Ненавижу. Лучшая помощь, которую вы мне можете оказать – это оставить меня в покое. Слышите? Навсегда.
Да, да – я убила. Ну чего вы все от меня хотите? Я убила. Вот этими вот руками – растопырила она пальцы. - Видите?
Заберите ногу. Заберите сейчас же свою ногу с порога, - потребовала она и громко хлопнула дверью.
- Чёрт- выругался я. - Бешеная баба.
Хотя она в мгновение ока шваркнула дверью, я успел заметить слёзы в её глазах. Э, - подумал я. - Здесь всё не так просто.
Её лицо стояло передо мной всё время, пока я вёл машину. Лицо ещё недавно интересной, но донельзя грустной, измученной женщины.
- Да, я вас слушаю – обратился ко мне, как только я шагнул внутрь полицейского участка один из блюстителей порядка, стоявший за невысокой перегородкой.
В таком месте не стоит медлить с ответом и я поспешил представиться: «Я – корреспондент ливерпульской газеты «Хроника событий». Показал ему своё удостоверение.
- Мне кажется, я догадываюсь что вас интересует. Вас интересует... – дело Мэйчез. Я прав?
Я кивнул головой.
- Понятно. - Баркли! – гаркнул он через открытую дверь полицейскому, который только что вошёл в свой кабинет. - Сделай мне одолжение. Поговори с этим джентльменом.
Я прошёл в кабинет Баркли.
- Извините, - сказал он, сняв фуражку и вытирая платком потный лоб.
- Кажется, мы знакомы – добавил он и подкатил ко мне стул на колёсиках.
- Я тоже так думаю, - ответил я.
- Постойте, постойте, я даже всё ещё помню, как вас зовут. Ваше имя начинается на «д», не то Джордж, не то Дэвид. Вспомнил – радостно сообщил он:
Дэвид Хьюберт.
- Да, вы правы.
- Так вас всё ещё интересует Мэйчез?
- Не только она. Ещё меня интересует Грегори – ответил я, вспомнив то, что мне наболтал о нём в номере назойливый парнишка.
- Вот как. И вы считаете, что Грегори имеет каким-то образом отношение к убийству?
- Вы читаете мои мысли.
- Хм, хм...- слегка смутился Баркли. - Я ведь всё-таки как никак сыщик. Не Эркюль Пуаро и не Мэгре, конечно, но я на это и не претендую. Вы там в своём Ливерпуле разбалованы разной техникой и считаете нас, наверно, ужасными провинциалами. Не так ли? И, не ожидая от меня ответа, добавил: «Ещё бы, где уж нам с вами тягаться. Я вот уже второй год пытаюсь выбить у нашего мэра деньги под судебно-медицинскую лабораторию и не могу. Мы – провинциалы, вы правы. Но кто-то же должен быть и здесь.
Значит вы предполагаете, что Грегори убил сына Мэйчез и молодую чету? – спросил он, явно пытаясь спровоцировать меня и выдать ему всё, что я думаю на этот счёт.
- Я этого не сказал – увильнул я от ответа.
- Но вы так подумали, я уверен в этом.
Он крутнулся на стуле и с шумом выдвинул из стола один из металлических ящиков.
- Грегори...Грегори... – бормотал он, выискивая папку с делом Грегори.
Ага, нашёл – торжествующе произнёс он. Вот он, красавчик. Прибыл к нам 19 февраля 1972 года.
Он обвинялся тогда...
- Разрешите, - протянул я руку к папке.
- О, да, пожалуйста. Если будут какие-то вопросы – спрашивайте.
- Я не могу понять одного – оторвался я от папки с делом Грегори. - Почему он на свободе? После всего этого.
- И я не могу понять - ответил Баркли. Честно говоря, никто не может этого понять. Всякий раз, когда мы упрятываем его за решётку, он оказывается, после очередного суда и недолгого пребывания в тюремной больнице, на свободе.
- Почему в больнице? Он что болен?
- Так, по-крайней мере, утверждают врачи. - У него случаются припадки эпилепсии. Этим пользуется обычно защита и сам Грегори. Кроме того, он не оставляет улик и, как правило, ни одного свидетеля, который в состоянии подтвердить его участие в преступлении.
Ну ничего, в конце концов, он на чём-то серьёзно подскользнётся и уж будьте уверены, мы сделаем всё, чтобы ему в этот раз не отвертеться. Как ниточка ни вьётся, а конец ведь всегда бывает.
Я закончил просматривать «Дело Грегори» и вернул его Баркли.
- Вы считаете, что муж Дороти умер своей смертью – выпалил я совершенно неожиданно для самого себя.
- Да, конечно. У нас нет денег на электронную микроскопию, но уж вскрытие мы то себе можем позволить.
Не устаёшь удивляться этим маленьким английским городкам. Они привлекательны
своим почти домашним отношением жителей друг к другу и, вместе с тем, бросающимся в глаза, совершенно наивным и абсурдным для постороннего, образом жизни, сюрриалистическим сочетанием несочитаемого.
Ну кто в большом городе, будучи в здравом уме, открыл бы винный бар напротив полицейского участка? Выйдя из его дверей,
я тут же уткнулся взглядом в вывеску «Ирландский Паб».
Забавное расположение для паба придумал его хозяин. Ведь благодаря ему, блюстители правопорядка бесконечными арестами пьянчуг могут, что называется «не отходя от кассы», оправдать свою зарплату и слишком раздувшийся для этих мест штат полицейских.
Я не позволил себе роскошь долго удивляться этому. Что ж, решил я. Тем лучше для меня. Не мешает мне чем-нибудь промочить горло и заодно расслабить слишком натянутые нервы. Насчёт последнего мне туда позже ещё вспомнится известное изречение:
«Пока человек планирует – боги смеются».
В пабе было мало народа. У игрового, с неоновыми подсветками, автомата возился какой-то малый явно драчливого вида с зажатой в зубах сигаретой. Он шумно ругался время от времени и зло пинал кулаком металлический корпус «игрушки».
Пары в полутёмном углу извивались в танце под песню, из которой мне был понятен только повторяющийся рефрен :
«Войди в меня!
Заставляй двигаться моё тело»
Я заказал себе мартини и взгромоздился, как цирковой лев, на высокий табурет у стойки. Осмотрелся.
В стороне, сгрудившись у стола, спорили о чём-то парни. До меня долетало:
- Надо было там же её и прибить.
- Подумаешь, защитничек нашёлся. Что ты мне всё время рот затыкаешь?
- Да плевать я хотел на твоего Грегори. Понял?
И всё, в таком же духе.
- А, не обращайте на них внимание – обратилась ко мне девица, из тех, которые часто ошиваются в барах в поисках чего-нибудь этакого.
Она вложила в свой немыслимо алый ротик сигаретку, я поднёс зажигалку.
Заказал ей тоже мартини.
- Они все сдурели, - сказала она, выпуская чуть ли не мне в лицо дым сигареты. Все, поверьте мне. Даже если я сейчас пройдусь по этому бару голяком, никто из них не обратит на это ни малейшего внимания. Я же говорю – быки кастрированные. А вот и Грегори пожаловал собственной персоной, -кивнула она головой в сторону дверей паба. Я знала, что он сюда заявится. Его ненавидят эти парни, а он специально пришёл сюда подразнить их. Сейчас начнётся, я вам ручаюсь.
Не прошло и десяти минут с тех пор как вошёл Грегори, как всё вдруг резко изменилось в окружающем нас интерьере. Почти мимо нас пролетел стул, вдребезги разбив отзеркаленную полку и сбив на ней почти все бутылки. И тут началось настоящее побоище, которое и увидишь разве что в каком-нибудь крутом фильме «а ля Голливуд».
Женщины, включая и мою собеседницу, сбились в угол и удивительно синхронно, словно отработав всё заранее, отчаянно визжали. Часть мужчин, из драчунов, скопилось вокруг верзилы, которым оказался Грегори. Несколько несчастных валялись без видимых признаков жизни у разломанных столиков.
Одному из подбежавших к нему Грегори заехал ногой в пах и кулаком в подбородок. Сбил его на пол. Затем он схватил за волосы парня и стал яростно бить его лицом о своё согнутое колено. Бил долго и с явным наслаждением. Когда он отнял его лицо от колена - у парня вместо физиономии был слошной кровавый блин.
- Всех перебью, – зарычал Грегори. – Иди, иди сюда – поманил он кого-то ладонью. - Эй, ты! Да, ты, ты. Иди, покажи своим курочкам какой ты у нас крутой мачо. Ты же ненавидишь меня? Ну так давай, давай, бей меня! Что ж ты, небось, уже полные штаны наделал.
Парень со шрамом через щеку отделился от столпившихся в углу, испуганных женщин. Он вытащил из кармана нож. Тряхнул его. Щёлкнув, из рукоятки выскочило лезвие.
Грегори схватил уцелевшую несмотря на разгром бутылку. Разбил её о стойку и пошёл на парня. Они кружились друг против друга, яростно оскалив рты. Было по всему видно, что никто из них не хочет, по тактическим соображениям, нападать первым.
- Разнимите их! Кто-нибудь, разнимите их!– истерично закричала какая-то дама. - Они же убьют друг друга.
Грегори обернулся на крик. Его потное лицо неожиданно озарило какое-то подобие улыбки. Парень решил, видимо, этим воспользоваться и бросился на Грегори. Грегори быстро развернулся и это спасло его от явной гибели. Нож парня вошёл в плечо. Кривясь от боли, Грегори вытащил нож. Отшвырнул его. Переложил осколок бутылки в левую руку и пошёл на парня. Тот попятился к сбившейся в углу толпе. Кто-то из толпы хотел подать ему нож, но было уже поздно. Грегори подлетел к нему и изо всей силы вонзил в его живот осколок бутылки. Несчастный издал жуткий, какой-то нечеловеческий крик. Грегори, между тем, ещё раз вогнал в него свой стеклянный нож, прежде, чем дать ему рухнуть на пол.
Боже мой! Никогда я не видел, чтобы из человека такой широкой струёй лилась кровь. Она буквально фонтанировала, пузырясь и безостановочно изливаясь из громадной рваной раны.
Когда Грегори вошёл в паб я обратил внимание на то как он одет. Было что-то от пижонства в его вельветовом пиджаке, туфлях-мокасинах и тонком шарфе, который он завязал галстуком на горле. Теперь он стащил шарф с шеи. Туго перевязал им, помогая себе зубами, руку выше локтя, чтобы остановить кровотечение.
Прикрыв ладонью раненое плечо, он подошёл к стойке и скомандовал насмерть перепуганному бартендеру: «Виски!» Тот дрожащей рукой поставил перед ним бутылку виски.
- Налей, скотина! – процедил Грегори. Бартендер налил виски в рюмку. Грегори оторвал от плеча ладонь, погрузил окровавленный палец в рюмку. Размешал им содержимое и стал медленно пить.
За окном раздался разорвавший мёртвую тишину в баре, шум полицейской сирены.
Странно, почему сирены? Полицейский участок ведь через дорогу, - подумал я. Но куда там! Полиция, как-никак. Они сделали специально широкий разворот только для того, чтобы подъехать к пабу со всей присущей им шумной помпой.
Грегори и не пошевелился. Выпил виски, повернул лицо к вбежавшим полицейским. Улыбнулся им, как своим давним знакомым. Показал язык появившемуся словно неоткуда репортёру с камерой. И спокойно, улыбаясь чему-то своему, дал себя арестовать.
Предстоял шумный судебный процесс, в котором, по ходу дела, обнаружились бы наверняка и другие «подвиги» Грегори.
У меня было острое предчувствие, что Грегори всё же причастен к убийству сына Дороти и её постояльцев. После кровавой драки в пабе это подозрение лишь усилилось.
Надо что-то делать, - решил я, - ведь паталогически прижимистый Фрэнк оплатил мою поездку сюда исключительно для того, чтобы я разобрался на месте что к чему.
Прежде всего, следует помочь следствию. Через знакомых в Лондоне я договорился с одной из лучших криминальных лабораторий взять для более тщательного анализа забранные у Грегори, после убийства у дома Дороти, вещи. С ними были отправлены также выводы стэнфилдской лаборатории, пробы слюны, взятые у Грегори во время допросов и другие улики.
Назад в Стэнфилд всё вернулось с сопроводительным письмом. Как выяснилось при более тщательном анализе, на трусах Грегори были обнаружены следы спермы. Она оказалась абсолютно идентичной той, что была найдена на теле изнасилованной и убитой Кэролин.
В дополнение к обвинению об убийстве во время драки, Грегори теперь собирались обвинить в тройном убийстве и изнасиловании. И если смерть во время драки могла быть мотивирована адвокатом Грегори как самооборона, просто принявшая экстримальный характер, то в этом случае...
«Ну всё, теперь этот сукин сын от нас не уйдёт» - сказал мне в полиции, потирая руки, Баркли.
Видимо, адвокат что-то такое пронюхал насчёт полученных из Лондона результатов экспертизы. Честно говоря, я не очень удивился когда он позвонил мне в гостиницу и предложил провести интервью с Грегори. Он, похоже, надеялся, что исповедь его подзащитного расположит к нему в какой-то степени присяжных и несколько смягчит взгляд на него как на закоренелого убийцу. Почему он позвонил именно мне? Льщу себя надеждой, что я показался ему более порядочным, чем мои коллеги, которые одним своим присутствием отравляли ему и мне жизнь.
Интервью вышло большим. Благодаря ему, я узнал многое о жизни Грегори, включая его детство, с которого, собственно, и начались для него события, так круто изменившие когда-то его жизнь.
Позже, после процесса по делу о тройном убийстве, я присоединил к моим сведениям о нём и всё то, что я выяснил когда показания давали Дороти и её дочь Элинор.
Итак...
МАЛЬЧИК В МАТРОСКЕ
В майский день тех давних-давних лет ветер весело играл ленточками бескозырки одетого в матроску шестилетнего Грегори.
Грегори поднимался по трапу пассажирского парохода «Аргон». Поднявшись на борт, он, по просьбе мамы, помахал рукой своей тёте, стоявшей у причала. Как только их корабль оторвался от пирса, мать спустилась с ним в ресторан и за порцией трёх цветных шариков мороженого маленький Грегори начисто забыл как о своей хлопотливой тёте, так и о своих друзьях, с которыми только вчера носился дотемна на пустыре, пока его, наконец, не доискались и не увели в дом.
- Вкусное мороженое? – спросила мать, но увидев его перемазанную мороженым физиономию, всплеснула руками: «Посмотри как ты ешь, Грегори. У тебя сейчас на лице, по-моему, больше мороженого, чем в твоём животике» – рассмеялась она.
Три дня они плыли в океане. Мать приглянулась капитану и стала всё чаще оставлять Грегори одного. Однажды он решил проследить, куда она уходит. Он вышел из каюты почти вслед за ней. У дверей каюты, в которой она исчезла, он нагнулся и посмотрел в замочную скважину. Всё, что он там увидел – это чьи-то чужие руки, которые скользили по маминой ноге. Разглядывание им рук и ног прервалось вдруг жуткой сиреной в коридоре. В лондонское управление полиции кто-то позвонил и сообщил, что на корабле установлена мина и что сделала это какая-то арабская группировка, которая боролась за освобождение Ближнего Востока от неверных.
Из порта немедленно позвонили на корабль.
К большому неудовольствию пассажиров в каюты стали врываться матросы и обшаривать всё вокруг, не обращая абсолютно никакого внимания ни на визг полуодетых женщин, ни на недовольное ворчание мужчин. Мину так и не нашли. Тем не менее, матросы разнесли по каютам спасательные костюмы. «Так, на всякий случай» объяснили они.
Взрыв раздался утром, когда все ещё спали. Грегори упал с кровати и потерял сознание. Мать еле привела его в чувство. Она натянула на него детский спасательный костюм. Одела костюм на себя и они выскочили на палубу. Взрыв, видимо, расколол корабль пополам и он быстро и всё глубже погружался в воду. На палубе началось массовое умопомешательство. Мать моментально сбили с ног, а какой-то обезумевший наглец стащил с неё спасательный костюм. Её оттеснили от Грегори. Огромная волна, перехлестнувшая через борт, накрыла её и других рядом с ней. Когда волна схлынула, прихватив с собой в море очередные жертвы, Грегори услышал крик матери. Он подполз на четвереньках к краю палубы и разглядел мать среди кипящего, как огромный чан, моря. Она тянула к нему руку, видимо, заметив Грегори на палубе. А он, увидев её, заплакал, тоже потянулся к ней ручонкой, закричал: «Мамочка, мамочка! Мамочка, не умирай!». Лихорадочно оборачиваясь по сторонам, он дёргал опять и опять за штанину мчавшихся мимо него мужчин и умолял: «Спасите мою маму!».
Но никто не остановился.
Голова матери ещё несколько раз показалась из воды, а затем исчезла. И тут кто-то сильный подхватил Грегори и он с отчаянным криком полетел в море. Но внизу его поймали руки матроса в шлюпке, который усадил его на сиденье среди женщин и таких же как он детей. Он сидел у края шлюпки и неотрывно смотрел на воду. Грегори смотрел на воду так пристально, что перестал слышать и видеть всё, что происходило вокруг. Когда их подобрал другой корабль и, наконец, их всех накормили и обогрели, он убежал на палубу и вцепившись в перила снова долго смотрел на море. Его оттащили от перил лишь вечером. А утром один из матросов взял его на руки и, пройдя по настилу на берег, посадил его в ждавший на пирсе автобус.
Так Грегори остался без матери, один.
Отца он не помнил. Родители развелись вскоре после его рождения. Теперь, из родных, осталась только тётя, та самая, которой он махал с корабля ручонкой. Но она так и не решилась забрать его к себе, хотя и согласилась оплачивать его пребывание в приюте. Поскольку приют был за городом, ей трудно было навещать Грегори и она присылала ему время от времени письма. Это были письма старой девы, полные слишком преувеличенной нежности, скучных высоконравственных назиданий и абсолютно неприложимых к его жизни в приюте наставлений.
Итак, он застрял в этом детском приюте наедине с такими же бездомными сиротами, как он. Среди них было несколько ребят с корабля. Но он даже не делал попытки подружиться с ними, превратившись вскоре в грустного, погружённого в себя, молчуна. К тому же, время от времени, у него случались эпилептические припадки, что дало лишний повод остальным зло шутить по этому поводу. За ним закрепилась кличка «припадочный». В конце концов, они дружно ополчились против него.
Утром он просыпался, засыпанный с головы до ног, зубным порошком.
Отвлекая его чем-то в столовой, они подсыпали горсть соли в его компот, в полной мере наслаждаясь потом его гримасами. С ним никто не разговаривал. Он устал от их проделок и решил попробовать сблизиться с ними.
Однажды он шёл после обеда к спальному корпусу. Группа ребят стояла под деревом и что-то шумно обсуждала.
- Ага, какой хитрый, сам попробуй.
- Куда лезешь, щенок?
- Даю свой завтрак тому, кто это сделает.
- Не толкайся. Да не толкайся ты.
- Дай ему по морде.
- О, кто к нам пожаловал – крикнул, увидев Грегори, самый старший из них по кличке Лэнки (верзила).
Вот кто у нас самый смелый. А ну докажи этим беспомощным ублюдкам чего ты стоишь.
Кто-то хихикнул.
- Заткнись, - бросил Лэнки. - Посмеёшься у меня.
- Вот нож – протянул он Грегори полусогнутый складной нож. Его надо разогнуть, но одним пальцем. Тому, кто это сделает я отдаю свой завтрак и беру под своё покровительство. Давай, попробуй!
Грегори взял нож, посмотрел на ребят. Они стояли вокруг и делали большие усилия, чтобы не улыбаться. Их фальшиво-серьёзные рожи отрезали Грегори путь к отступлению. Почему бы и не попробовать – решил Грегори. Лезвие ножа стояло строго вертикально
и надо было всего лишь усилием одного пальца, нажимая лезвие на стыке с рукояткой, открыть его до конца.
Грегори положил указательный палец на деревянную рукоятку ножа и нажал на лезвие. Лезвие не поддалось и он нажал на него ещё сильнее. Оно стало медленно распрямляться. Ещё совсем немного усилий. Он напрягся, лезвие щёлкнуло, резко распрямилось и его указательный палец прошёлся по всему его острому краю, от начала до конца. Вокруг стоял хохот. Кровь из пальца текла быстрым красным ручейком, всё больше окрашивая траву под ногами Грегори. А они, столпившиеся вокруг него, всё ржали, держались за животы, покатывались со смеху, падали друг на друга, тыкали в него пальцами.
- Дурак Грегори отличился. Болван Грегори оказался самым смелым.
- Слушай, Грегори, может ты и другим пальцем попробуешь?
Он прихватил ладонью заливаемый кровью палец и под их смех и улюлюканье за спиной побежал к зданию приюта, где находилась медпункт. Слёзы застилали глаза. Не было больно, как будто кровь, заливавшая его руки была не его. Была только жуткая обида, горечь и осознание полного одиночества среди этих маленьких злых животных.
Теперь у него в голове поселилась только одна мысль-монтекристо: во что бы то ни стало – отомстить. Надо было только придумать как.
Он проследил, когда Лэнки обычно идёт спать. Дверь чердака на крыше их корпуса хотя и была на замке, тем не менее, как он обнаружил, замок висел для видимости и легко открывался. Грегори уже несколько раз выходил вечером на крышу их спального корпуса и убедился в том, что сделать то, что он задумал, будет легко. Похоже было, что никто не проследил его визиты на чердак. Оставалось только...
Ждать долго не пришлось. Он притаился в тот вечер на крыше. Видел, как Лэнки докурил сигарету. Затем посмотрел зачем-то на луну, которая, словно белый глянцевый плафон, висела в небе, ярко подсвечивая поляну перед окнами спальни.
Грегори поднял зажатый в руке кирпич. Брошенный с крыши он угодил прямо в макушку Лэнки. Не издав даже звука, Лэнки рухнул, как подкошенный, у парадных дверей. Его неподвижные глаза теперь как-будто всматривались в луну, на которую он зачем-то бросил взгляд незадолго до того, как на него упал кирпич.
Грегори ушёл спать. Через два часа все были разбужены сиреной скорой помощи.
То, что это сделал Грегори вычислили довольно легко. Оказывается, кто-то всё же заметил его походы на крышу, но до поры до времени молчал. На следующий день во двор их приюта вьехала полицейская машина. Грегори в наручниках при полном молчании всех обитателей приюта посадили в машину. Так он оказался в колонии для малолетних преступников.
Ему повезло. Начальник колонии, как выяснилось, в отличие от полагавшихся обычно на жёсткие дисциплинарные методы других шефов подобных заведений, всё ломал голову над тем, чтобы чем-то занять своих «подопечных», дать более-не-менее контролируемый выход их неуемной энергии и агрессии. Среди прочих его «изобретений» была и секция бокса, куда чуть ли не на следующий день после приезда в колонию записался Грегори. После недолгих размышлений он понял, что без крепких кулаков ему в этом очередном зверинце не выжить.
Две недели он, словно мазохист, шёл к зеркалу осматривать свою опухшую от ударов на тренировке физиономию исключительно для того, чтобы привыкнуть к избитому лицу и заставить замолчать внутри себя демонов малодушия и страха, которые давали ему одни только гибельные в его глазах советы. Он старательно вытравливал их в себе. Ввёл это даже в систему. Давил небольших лягушек в мокрой после дождя траве. Их тельца издавали странный чавкающий звук под его подошвами. Клетку с кроликами, которых он ещё недавно сам подкармливал, он поджёг и заставил себя наблюдать за агонией сходивших с ума от страха и дико дрожащих животных.
Несколько лет усиленных тренировок в секции бокса - и он уже не боялся ввязываться в драки. Они стали для него чем-то вроде продолжения его тренировок. После просмотра в колонии американского фильма «Великолепная семёрка», он решил, что когда освободится из колонии, то обязательно купит себе револьвер «Смиз Вессон». Судя по фильму, эта игрушка уж очень эффективна в умелых руках.
Он окреп. Возмужал. Поигрывал бицепсами. Его нельзя было узнать. От прежнего хлюпика Грегори не осталось и следа. Он легко победил на чемпионате колонии и за хорошее поведение был освобождён досрочно.
Кроме секции бокса, Грегори прошёл в колонии курс автомеханика и, как его заверили при освобождении, теперь только дьявол может помешать ему зарабатывать приличные деньги.
Ему также напомнили, что куда бы он ни решил поехать, ему нужно будет как можно быстрее зарегистрироваться в полицейском участке.
Колония была давно позади. Провинциальные городки, в которых ему довелось поработать автомехаником, мелькали один за другим так быстро, как будто он смотрел на них в окна проезжавшего мимо поезда.
Внутренняя тревога, нетерпение, неуживчивый конфликтный характер рано или поздно делали его персоной нон грата, где бы он ни работал.
Так он, в конце концов, попал в Стенфилд. Как сказал ему водитель тяжеловоза, с которым он разговорился в одном из придорожных кафе, для хорошего автомеханика это не город, а сущий рай.
- Что ж, рай так рай – сказал он себе. В аду я уже был, посмотрим теперь как выглядит их вонючий рай.
В полицейском участке Стенфилда, куда он пошёл отмечаться, он и встретил Дороти Мейчез. На стуле рядом сидела женщина, ожидая, как и он, когда на неё обратит внимание полицейский клерк. Нудное ожидание располагало к беседе. Перебросившись с ней несколькими фразами, он представился. Она тоже: Дороти Мэйчез. Оказывается, она пришла в полицейский участок чтобы получить свидетельство о смерти мужа.
Когда он закончил с регистрацией и вышел на улицу, то увидел Дороти, которая возилась с машиной. Она то садилась в машину пытаясь её завести, то выходила из машины и подымала капот, делая попытку выяснить почему не заводится двигатель. Нужно было давно сменить автомобиль, но она привыкла к своей, как она называла «черепашке», с ней было связано немало личных воспоминаний и кое-как подлатав её, она опять и опять садилась в свой потрёпанный ностальгический «шевроле». Грегори предложил подвезти её домой на своей машине. Дороти пригласила его на ужин. С тех пор они начали встречаться. В конце концов, он переселился к ней. Как ему казалось - насовсем.
Дети Дороти – 15 летний Родни и малышка Элинор ответили на его присутствие в доме дружным ледяным молчанием, в котором, однако, были все ингридиенты для грядущего взрыва. С малышкой он мог не считаться. Гораздо хуже обстояло дело с Родни. Игнорируя требовательные крики матери, он вставал из-за стола, как только у стола появлялся Грегори. Зная как любит Грегори поспать часок-другой после работы, он доводил пол своей комнаты, под которой находилась спальня матери, до настоящей вибрации своей электронной аппаратурой. Бросившуюся его урезонивать мать он обозвал однажды «шлюхой». Грегори услышал это. Между ним и Родни состоялась словесная перепалка и обмен такими «любезностями», что Родни дорого стоило бы это, не будь он сыном Дороти.
«А ты, - показал Родни пальцем в сторону Грегори, - заткнись. Ты здесь никто, понял – никто. Ноль. Круглый ноль. Всего лишь любовник моей матери, которая довольно быстро умудрилась забыть о моём отце».
Отношения Грегори с Родни приняли слишком затяжной и угрожающий характер. Все его скандалы с Дороти вертелись вокруг этого «сосунка» Родни. После очередного такого скандала Дороти указала Грегори на дверь.
Родни с того момента как подменили. Он моментально успокоился, стал необычайно услужлив и добр с матерью и пользовался любым случаем чтобы ей помочь, вызвать улыбку, отвлечь её. Но спокойствие в доме было куплено высокой ценой для Дороти. Она с каждым днём всё острее чувствовало своё одиночество. Плакала втихомолку. Несмотря на все старания сына, он не сумел заполнить вакуум в её душе, образовавшийся после ухода Грегори. Ныло тело, лучше рассудка помня ласки Грегори. К тому же... Грегори был механиком и не раз выручал её деньгами. Надо было что-то делать.
Одной ей дом не потянуть – решила она и сдала последний этаж только что поженившимся Дику и Кэролин. Всё было бы хорошо, но их постоянное воркование друг с другом лишь сильнее подчёркивало её одиночество. Они своим присутствием в доме напоминали ей опять и опять, что её личная жизнь не удалась и что если с Грегори у неё и был шанс как-то её устроить, то теперь, с лёгкой руки сына, она, скорее всего, обречена на одиночество.
В тот день, когда произошло убийство, Дороти с дочерью уехали на ярмарку, а Родни застрял ещё с предыдущего вечера на очередной попойке у друзей.
Грегори подкатил к дому Дороти, намереваясь во что бы то ни стало увидеться с ней. Он настроен был, если надо, отшвырнуть с дороги этого «щенка» Родни, закрыться с Дороти в спальне, убедить её, что он не может жить без неё и добиться, чтобы всё закончилось так, как ему хочется, как ему приснилось во сне накануне - с Дороти в постели. Она ведь так и не отобрала у него ключ от дома, что означало, по его мнению, только одно: она не решилась порвать с ним окончательно, она его любит и если бы не её сынок всё у них было бы иначе.
В доме не было никого. Он прошёлся по этажам, заглянул в каждую комнату. Озадаченный пустотой комнат он спустился вниз. Постоял у дома. Закурил. А потом, вспомнив о саде за домом, решил дожидаться там приезда Дороти. Чёрт! Всё шло не так как он задумал.
Квартиранты Дороти - Дик и Кэролин в тот день впервые разлучились друг с другом. Обычно они всюду, даже за продуктами ездили вместе. Но в этот раз она отказалась ехать с ним: «Поезжай сам. Мне лень». И уже вдогонку бросила ему: «Я буду в саду, Дик».
Она лежала недалеко от обрыва. Спала, сморенная солнцем. Солнечный луч уже давно соскользнул с её лица на живот. Недалеко от неё валялся журнал мод. Ветер медленно перелистывал его страницы. Проснулась она от того, что почувствовала кого-то рядом с собой. Уверенная что это Дик, она томно потянула вверх руку, ласково выдохнула: «Дик».
Грегори распял её на подстилке, на которой она лежала. Зажал ей моментально большой ладонью рот. Другой стащил трусы. Когда на короткое время ослабела его ладонь, которой он зажал ей рот, она вывернулась из-под неё и закричала. Он ударил её кулаком в лицо и бил её головой о землю, пока она не затихла. Но на крик в сад вбежал Дик и ему ничего не оставалось, как выстрелить в него. Дик упал. Выстрелы услышал Родни, который как раз в этот момент был уже дома. Ненавистного Родни, которого он считал виноватым во всём, Грегори «уложил» выстрелом, просто чувствуя как адреналин удовольствия растекается по всему телу.
Кэролин лежала без сознания. Сердце не прослушивалось. Она была явно мертва. Теперь нужно было как можно быстрее покинуть это место. В любой момент здесь мог появиться кто-то ещё.
Он сел в машину. Проезжая мимо озера, вышел из машины и как можно дальше зашвырнул револьвер в воду.
И вдруг он вспомнил, что сегодня воскресенье и Дороти, скорее всего, уехала с Элинор на ярмарку. Этот воскресный ритуал неоднократно повторялся и при нём. Он резко развернул машину и поехал в ту сторону, где проходила ярмарка.
Он нёсся на такой большой скорости, что едва не промчался мимо Дороти с дочерью. Они стояли у машины, которая замерла беспомощно на шоссе, и всё силились поймать попутку.
Он успел засечь их глазом, отъехал как можно дальше от них, а потом, сделав крутой поворот, подъехал к ним, как ни в чём ни бывало, словно вот так случилось, что он возвращался откуда-то в Стэнфилд, но увидел их случайно на дороге и вот решил помочь.
Дороти была удивлена его появлением, но, как показалось Грегори - приятно удивлена. Он предложил им пересесть в его машину. Малышка Элинор забилась в угол заднего сиденья и всю дорогу угрюмо молчала. Грегори несколько раз отрывал взгляд от дороги и смотрел на Дороти. А потом отвёл левую руку от руля и накрыл своей ладонью её ладонь. Она не сделала попытку высвободиться и это было для него знаком, что всё-таки, несмотря ни на что, она всё ещё его любит.
Когда они подъехали к дому, он был уже оцеплен полицейскими. У Грегори было потрясающее алиби, ведь он возвратился вместе с Дороти. К тому же только идиот, совершивший столь тяжкое убийство возвратился бы почти тут же на место своего преступления. Он разыграл, насколько только мог, изумление случившимся и даже высказал это полицейским. Тем не менее, поскольку у него было уголовное прошлое, он был первым, кого в тот день допросили в полицейском участке. Перепроверили ещё раз его документы, а затем грубо загнали в комнату и отобрали брюки, трусы и рубашку. «Для лаборатории» - бросили ему. Взамен забранных вещей один из полицейских швырнул ему тюремную робу. «Побудь, сынок, в ней, - бросил он ему ехидно. Временно. Хотя, - добавил он, - кто знает может быть временно надолго» и громко захохотал.
Его выпустили после допроса, но забранную одежду не вернули. Просто дали ему новенькие трусы, рубашку и брюки.
И он снова зажил в доме Дороти. Теперь, когда не было Родни, Дороти просто игнорировала недовольство дочери. Им было хорошо вдвоём и пусть хоть весь мир против них, они наслаждались друг другом как никогда раньше. Особенно в те часы, когда малышка была в школе. Даже «кошачьи» вылазки Грегори время от времени налево, о чём услужливо сообщали ей при малейшей возможности её знакомые, не беспокоили её, так счастлива она была от одной только мысли, что всё-таки он возвращается к ней и что она больше не одна. Она была теперь только эгоистично сосредоточена на себе, на этом, затянувшим её в своё болото, нервном ожидании его по вечерам и неодолимом, сумасшедшем влечении к нему.
Вот всё, что мне удалось узнать о жизни и преступлениях Грегори.
Грегори приговорили к пожизненному заключению. Свой срок от должен был отбывать в лондонской тюрьме, так как в таком маленьком городишке, как Стэнфилд, не бывает обычно тюрем для особо опасных преступников.
В тюрьме Грегори симулировал эпилепсию. Его забрали в больницу. Он бежал. Его ловили по всей стране, причём вели круглосуточный телевизионный репортаж об охоте за ним. В конце концов, он снова оказался в тюрьме. Когда в этот раз у него действительно случился припадок эпилепсии, то никто не поспешил ему на помощь. Полчаса он бился в конвульсиях. Во время припадка откусил себе часть языка. Провалялся две недели в больнице под охраной полицейских с автоматами. Из-за сильных болей отказывался есть. Его кормили насильно и оставили в покое только тогда, когда он согласился съесть больничный бульон. Грегори снова перевезли в тюрьму. Он страшно исхудал. Щёки впали. В глазах появился уже давно не свойственный ему страх.
Его нашли однажды в камере в луже крови. Как выяснилось, его зверски избили по приказу тюремного заводилы за отказ в гомосексуальных услугах, на которых тот, похоже, настаивал. Грегори был ещё жив, когда его привезли в больницу. Полицейский, дежуривший в его палате, рассказал репортёрам, что незадолго до того, как уйти в другой мир, он всё повторял имя Дороти и кличку какой-то собаки, с которой у него были, видимо, связаны его детские впечатления.
Дороти продала дом и уехала с Элинор к сестре в Бельгию. Те, что купили её дом, сами продали его вскоре. По их утверждению – там поселились призраки. Их было трое. Обычно они появлялись один за другим в доме. Кроме того, в саду часто видели призрак девушки. Она подходила к обрыву и долго стояла на краю его, а потом её голубая эфемерная фигурка исчезала в воздухе, словно испаряясь где-то там, за обрывом.
Возможно, что, когда я был в этом саду за домом, это её присутствие рядом так меня напугало.
Наша газета, пока шёл процесс над Грегори, как я и обещал своему боссу Фрэнку, шла нарасхват. На время мы стали даже более популярны, чем «Геральд Трибюн». Фрэнк был настолько возбуждён этим, что решил выпускать регулярное приложение к газете под названием «Криминальные истории» и назначил меня главным редактором выпуска, увеличив вдвое мою зарплату.
Однажды, будучи в лондонской подземке, я, сидя у окна вагона, увидел на платформе человека, который очень смахивал на Грегори и вспомнил о нём. Подумал: «А ведь всё могло быть иначе, если бы мать Грегори в тот злополучный день передумала сесть на корабль, а вместо этого, скажем, повела своего малыша в матроске в зоопарк, где он чудесно провёл бы день, обмазался бы от и до мороженым в кафе и вернулся с мамой на такси в их уютную квартирку на Грэмси стрит. Прав был философ: «Судьба – это путь от неведомого к неведомому».
Свидетельство о публикации №214110101740
Артур Грей Эсквайр 18.03.2017 20:35 Заявить о нарушении