Неотправленные письма Генис

Робкий свет недолгого октябрьского дня мало отличим от набирающей силу лампочки летнего утра: на счёт «три» после полудня солнце улыбается столь же несмело, как и в час пионерской зорьки.

Наша широта будто застыла: она никак не откликается на движение планеты, и день наш равномерен и равнодолог. Но если магия не кончается, что же тогда отличает её от реальности? Темнота осенней ночи неизбежна даже после многочасового утра.

Вы, Александр Александрович, романтизируете тишину и темноту. Мне же, перебегая с одной вашей страницы на другую, кажется, жизнь ваша — вечное летнее солнцестояние... Понимаю, это литература. Ваша жизнь и ваши книги не могут быть подобны, хотя отражение черпают друг в друге, как пейзаж ищет себя в озере, а озеро в пейзаже. И нам никогда не узнать, какой была и есть ваша жизнь, зато в книгах она подобна солнечному дню.

Вашему читателю жизнь кажется забавной, любопытной, непредсказуемой, а если и грустной, то мы вовсе не приговорены вами, автором, к состраданию. Даже на горькие моменты вы смотрите с такого угла, при котором наш иммунитет и мысли о сопереживании выглядят всего лишь заклятыми друзьями: так, лёгкая перепалка, мгновенно заживающие ссадины утреннего футбола. Кому бы вас противопоставить?..

Писателю и публицисту Панюшкину? Тексты вашего антипода Валерия Валерьевича всегда заставляют сострадать, это одна из их обязательных сущностей. Непременных и... тут на ум приходят исповеди Чуковского... любезных, вежливых. Панюшкин очень вежлив и неотступен; вы обязаны проникнуться и хотя бы из любезности посочувствовать ситуации. Вы же, Александр Александрович, говорите о мире, никоим образом не отбрасывая на него своей тени. В своих текстах вы играете роль участника действия, но не героя, а книга, лишённая героя, — это пейзаж литературы, за ним можно только следить.

Эта мысль о желании писать, не отбрасывая тени, не даёт мне покоя. «Мне удаётся заполнить страницу только тогда, кода я забываю, что делаю». «Забываю» или «забываюсь»? — уточняет у вас моё воображение. Я, человек, подверженный припадкам литературного чувства, не беру на себя смелость радоваться удачному стихотворению. И это не моя заслуга. Я проводник и такими же проводниками считаю других играющих с рифмами людей, реже писателей (и, конечно, никогда журналистов). Тайна поэзии в том, что стихотворение можно написать, лишь забывшись, отдавшись ритму и языку. Как нельзя, забывшись, настрочить критический очерк; как нельзя сочинить элегию, таская за собою свою тень...

Да, я всё про тень. Про темноту и тишину, коих вы, Александр Александрович, романтизируете. Без темноты и тишины нет литературы, считаете вы, нет познания, «темнота плодородна». Сами буквы вы поэтично представляете вершинами айсбергов темноты. Образ привлекательный и одновременно страшный, но, читая вас, я не могу испугаться темноты. Ваши слова убаюкивают мою осторожность и осмотрительность, а зря.

Я пишу вам из самого тёмного места в мире — из собственного отчаяния. Есть ли что-то темнее и тише отчаяния? Бесчувственнее и безжалостнее? Вы рассуждаете о темноте и тишине как о чём-то внешнем, но темнота и тишина — наша суть. Мы все молчаливы, чаще — беспомощно немы. Чтобы вытащить человека на свет, научить его говорить, надо приложить те же усилия, что прикладывал христианский бог, заставляя глину шевелиться и лопотать. Мало что изменилось с тех первых пор: если за современником не смотреть, он впадает в первобытное состояние — становится семечком для почвы.

Думаете, Александр Александрович, это жестоко и неправда? Жестоко, но правда. Мне вдруг не посчастливилось убедиться в этом самой. Настоящую тишину невозможно победить ни звуком, ни хором. Собственно, звуку это вообще никогда не удавалось. Тишина — это время, а звук — момент; время снисходительно к моменту, но пассивно противостоит ему. Тут ничего личного, такова природа их взаимоотношений. Звук не надеется существовать вечно, для него важно возникнуть, просто появиться. Тишина, изначально заполняя всё пространство, способна прерваться ради отдельного звука, но ничто не окончит её век. Тишина, в сущности, противостоит жизни.

Рождаясь, ребёнок кричит. Девять месяцев он молчал, и, появившись на свет, провозглашает своё появление. Он не только побеждает пространство — он завоёвывает в нём и место, и время — то недолгое расстояние на полотне вечного безмолвия, которое он заполнит звуками. То есть преодолеть тишину, отогнать её — самое важное дело в жизни человека. Тишина — прожорлива, стоит только упустить что-нибудь из виду, как она поглотит это. Но не переварит: как и всякая полость, тишина лишена энергии и даже то, что она пожирает, при желании можно извлечь из неё невредимым.

Но то, с чем столкнулась я, привело меня в отчаяние. В привычном понимании слово «конкуренция» — это борьба, в которой один пытается побить другого. Но что есть нынешняя «борьба»? Увы, не соревнование, а молчаливое удушение. О том, кто тебе не нужен, лучше не сказать ничего, чем проронить о нём хотя бы слово. Вот так, пользуясь тишиной как оружием, мы незаметно превращаемся в чудовищ.

Да, замалчивая, мы убиваем. Ремёсла чахли, когда гильдии прятали секреты. Но что ремёсла — умирали люди. Братья Чемберлены скрывали ото всех придуманные ими акушерские щипцы. За двести лет, прошедших с момента их изобретения до получения патента (другим человеком), погибли многие тысячи — матерей и младенцев. Их жизни — вот цена конкурентной тишины.

«Плодородная» и вечная тишина, которую описываете вы, не имеет ничего общего с этой мелочной трусоватой молчанкой. Да, это деградация тишины. Но даже этот её подвид превозмочь так же сложно, как и её абсолют. А на выходе мы имеем всё тех же чудовищ...

Но даже у Геракла всего двенадцать подвигов. Ни больше ни меньше. И это подсказывает нам: нет смысла бороться с каждой химерой. Если тишина порождает монстров не только в детском воображении, но и в большом взрослом мире, нужно ли побеждать их всех, стоит ли тратить на это все свои силы и жизнь?

Александр Александрович, мне чужда идея противостояния. Слуги тишины никогда не переведутся, но всем им уготована судьба уробороса, пожирающего самоё себя. Что же могу сделать я?

Литература, для тех, кто умеет ею пользоваться, — лучший лекарь. Сев за это воображаемое письмо, мне удалось привести мысли в порядок. И теперь я точно знаю, что единственный способ побороть тишину — не делать ей одолжения в виде пауз. Звучать на всём своём недолгом отрезке.

Саша Чиарк, всегда ваша.

(Впервые опубликовано на http://planeta.ru/thisispro/blog/130166)