Родные яблоки

Частные дома в конце шестидесятых были одноэтажные, небольшие. Зарабатывали хозяева скромно, и лавочки у ворот днем пустовали: некогда сидеть и лясы точить. Вечерами любил посидеть у своего дома дед Демьян, колоритный украинец с пышными усами. Мимо шли на колонку за водой, и частенько он останавливал женщин и выговаривал им: «Твой Юрка курит. Ты на работе целый день и не видишь, а я видел. Застану еще раз – уши надеру, ты уж не обижайся»,  «Твоя Валька частенько с парнями ходит и задом крутит. Раненько начала, ей и пятнадцати еще нет. Ты уж присмотри за ней», «У тебя дочка только уроками занимается да книжки читает, на улице не бывает, с девчонками не дружит. Как же она дальше-то жить будет на свете? Ты ей подскажи, чтобы подружки у нее хорошие появились. Без подружек нельзя, а то и семью не сложит».
     Демьяна когда-то выслали с Украины за то, что он под оккупацией был в деревне старостой. Не раз вспоминал старик, как его на эту должность назначили. «Пришли немцы, прошлись по селу: у кого тын завалился, у кого на крыше солома сгнила, а у меня дом крепкий, тын хороший, крыша добрая... Вот в меня и ткнули пальцем и назначили». И сейчас Демьян хозяин отменный: дом хороший, а вокруг него сад: яблони, груши, малина со смородиной. Росли у него и арбузы, а уж про ровненькие грядки с огурчиками и стройные ряды помидоров и говорить нечего. Во дворе хлама нет. С утра Демьян берется за метлу и тщательно подметает крыльцо и дорожку на улицу. Пока Катя, его приветливая, полная жена, возится у плиты, он успевает и воды натаскать, и кур покормить, и к поросенку заглянуть. Говорит он на дикой смеси украинского и русского языков. Мать моя училась во Львове, прекрасно знала украинский, и Демьян частенько приглашал ее посидеть с ними и поговорить на дорогой его сердцу мове. Они вспоминали Украину, какое там высокое, синее небо…
     Очень долго Демьяну не давали разрешения на поездку в родное село. И вот в один счастливый день получил он официальный бланк, где черным по белому было написано, что можно ехать. Демьян стал собираться в дорогу. Вытащил из шкафа всю свою одежду и придирчиво разглядывал костюмы и рубашки. Все, что ему казалось самым модным и дорогим, он складывал в огромный потертый чемодан. Катя стояла и только охала: «Демьян, нащо тоби три кустюма? Нащо тоби десьять рубашек?». Встревоженная, она влетела к нам и затараторила: «Нино, пидемо! Демьян з глузду зъихав (с ума сошел)! Вин мене зоставить (бросить) хоче! Вин поиде на Украйну, и усе, и буде там жити». Мама отложила шитье и пошла за ней. Демьян ей обрадовался: «Нино, да скажи ж ты ей, дуре пустоголовой! Я ж на родину еду! Она не понимает!». Вынув все костюмы и рубахи, он разложил их на кровати и стал объяснять: «Колы мене высылалы, таки бидны, таки ледащи (никчемные) людыны уси бумаги подписувалы. У мене тильки и був оцей чемодан та у Кати теж чемоданчик був, тай усе… Нино, нехай твий Дмитро Михалыч мени галстухи завьяже», -  протянул Демьян два новеньких галстука. Мама поняла, что к чему, и сказала: «Пойдем-ка, Катя, к нам. Пока Дмитрий Михалыч галстуки завязывает, мы с тобой чаю попьем, а то я пообедала, а чай еще не пила».
     За чаем она успокоила соседку: «Катя, пусть берет все самое лучшее! Не бросит он тебя! Ты же видишь, он показать хочет, что не сгинул в Казахстане, а человеком стал и тут. Как привык там работать и зарабатывать, так и здесь все заработал: и дом, и сад, и костюмы, и рубахи. Пусть везет!».    
     Собирали Демьяна в дорогу всем кварталом. Сосед пришел с фотоаппаратом, снял дом, сад с огородом и заставленный пышными пирогами стол, за которым сидели Демьян с Катей, их дочки и внуки. Демьян набил чемодан, бережно завернул карточки, купил какие-то подарки родственникам, и мы проводили его на вокзал. Тревоги своей он старался не показать, но видно было, что на душе у него неспокойно.
     Через три недели Демьян вернулся с тем же чемоданом и огромной сумкой. «Ну как съездил?» - спрашивали соседи. «Сидай! Катя, неси стул! Катя, неси табурет! Зараз зробим!» - и принес со двора длинную, широкую доску. Один конец ее положил на стул, другой – на табурет, и получилась скамья. Все уселись, и он начал свой рассказ. «Когда меня высылали, мою хату и всё, что в ней было, отдали ледащему мужичонке. Он больше всех орал и бегал по селу с бумагами, чтобы меня оттуда убрать. Приехал я в село, а на моей хате крыша дырявая, тын завалился… Ладно, захожу, поздоровкался… Я в новом кустюме, рубаха белая, галстух надел, а он вышел в моих же штанах, да и те в заплатках. Посмотрел я на него и говорю: „Ну что, Петро, разбогател ты на моем добре? А я и в степи не пропал. Ось, дывысь!“. И карточки ему протянул, где и я, и жинка моя, и пироги на столе, и садочек мой. Он поглядел и... заплакал. А я и бутылку принес. Сели мы с ним, выпили, он мне про свою жизню рассказал, а я ему про свою. Обнялись, я вытащил из чемодана кустюм: „На, Петро, ты ж не заработаешь, а я себе еще куплю. Носи на здоровье!“».
     Лицо Демьяна светилось гордостью. Вечером он пришел к нам с полной сумкой деревенских подарков: большие желтые груши - сладкие, как мед, да краснобокие, душистые яблоки и огромные, с тележное колесо, подсолнухи. «Ось, усе родное, из моего сада, - говорил Демьян. - Нина, ось тоби шарф, а тоби, Ольга, платок, а вот Дмитру Михалычу два галстуха. А деткам ось конфет купил, нехай полакомятся». Мама не стала отказываться. Сели за стол, и за чаем Демьян сказал: «Умная ты женщина, Нино! Зараз поняла, як мени ихать надо. Дякую, що Катю мою уговорила. Тильки бильше я туда не поиду. Не могу бачить, як тий ледащий мужичонка усе развалил. Як вин сад не порубив на дрова!..» Глаза его повлажнели, он взял яблоко, понюхал его и вздохнул: пахло оно Украиной, родным селом и напоминало о высоком, синем небе с яркими звездами.