Гардемарины, вперед! глава из повести Подвал
Ходили по бабам - это громко сказано. Обычно знакомство проходило так:
- Эй, телки, сюда идите!
- Отвали.
- Да пошли вы сами, уродины!
- От уродов слышим.
И нет их уже, гордо удалились под наше отчаянное ржание.
Но в тот вечер мы продвинулись. Выйдя из подвала на обход, сразу наткнулись на двоих. Димон вдруг храбро пошел в атаку, клином врезался между подруг и обнял их за талии. Надо сказать, что северной зимой держать девушку за талию не так то просто, если только у вас не обезьяньи руки. Даже если у нее талия, как у юной Гурченко, в минус тридцать она превращается в бочонок мехом внутрь или мехом наружу. Так что руки у Димона постоянно соскальзывали. Пока он вел с подружками свой нехитрый разговор, я, плетясь сзади, тыкался то справа, то слева, то между ними, пытаясь разглядеть под огромными меховыми шапками и намотанными в три слоя шарфами, какая из барышень покрасивше.
Так дошли до их дома - желто-голубой девятиэтажки, каких в городе десятками понаделали украинские строители, предвосхищая скорую независимость своей далекой Родины. Сели на ограду детской площадки, еще не занесенную до конца снегом. Димон травит тупые анекдоты, я пытаюсь сказать что-то умное. Вдруг пасии наши исчезают, вместо них - три молодца. Два - типа нас, третий - как кирпич, притом не керамический, а селикатный. Буравит Димона глазами и просит сигарету. Димон был храбрым, он встал и сказал:
- Не курю и тебе не советую.
И тут же пал в снег, сраженный ударом в лицо. Следом рухнул я. Нас не пинали, даже не сказали ничего обидного. Развернулись и пошли в сторону несостоявшихся наших приятельниц, пугливо прижавшихся друг к другу на противоположном конце площадки.
Я грустно смотрел в мутное северное небо, запрокинув голову и устроив себе на носу снежную пирамиду, подкрашиваемую изнутри пульсирующим багрянцем. Димон прыгал вокруг меня, кляня всех баб на свете и грозясь замочить тех козлов. Когда кровь остановилась, мы разошлись по домам.
По дороге опять засочилась кровь, накапав на белоснежный отворот полушубка. Пришлось зайти к Саньку, жившему по соседству. Мы терли мех мылом, полоскали в горячей воде (чего, как я позже узнал, никак нельзя в таких случаях - только в холодной!), промокали уксусом и даже плеснули водки из заначенной Саниным отцом бутылки. Капли исчезли, но вся поверхность стала бледно розовой. Я с детства не любил розовый цвет, поэтому взял ножницы и обкорнал все до подшерстка. Мохнатый отворот полушубка превратился в отворот стриженной дубленки.
Дома мама:
- Что нос припух?
- Да мы с Саньком боксировали.
- Аккуратнее будь.
Потерю новым полушубком шикарного меха родители не заметили.
Как то через пару недель, вечерком, я лежал на диване, праздновал начало осенних каникул и смотрел по телевизору очередную серию только вышедшего на экран "Гардемарины, вперед!". Звонок в дверь, за ней Димон.
- Макс, мы их нашли.
- Кого?
- Ну этих козлов.
Я вспомнил. Погрустнел. Достал убранные до весны тяжелые ботинки-говнодавы.
- Мам, я на минутку.
Во дворе шабла, человек десять.
- Убьем уродов! Замочим их!
Настроение поднялось, ринулись в город.
Димон долго жал на кнопку звонка, потом дубасил в дверь ногой, пока она наконец не открылась. За дверью - Кирпич, в трениках и с голым пузом, из под ног его недовольно смотрит на нас желтоватого цвета кот. Из дальней комнаты - "...не вешать нос, гардемарины, дурна ли жизнь иль хороша...".
Кирпич сменил тапки на кроссовки и вышел.
- С кем драться? - спокойно спросил он, обводя нас своими бычьими глазками.
Толпа задумалась. Кто то сказал:
- Пусть Димон первым с ним мочится, потом Макс добьет жирбоса.
Шабла одобрительно загудела, освобождая место на лестничном пролете. А мой задор сразу прошел, захотелось домой, на диван, рядом папа и мама.
Но была еще надежда на Димона, была, пока через пару минут его аккуратно не протащили мимо меня вниз по лестнице. Лицо он закрыл руками.
- Макс, давай отомсти за Димона, урой придурка!
Не мог же я сказать им:
- Не, пацаны, я домой. Может там гардемарины еще не закончились.
Я ударил первым, сильно и верно, своим тяжелым ботинком прямо в пах злодея. Я видел, как ему стало больно, очень больно. Я внимательно и неподвижно разглядывал согнутого от боли человека, пока тот не выпрямился.
Потом пацаны долго и терпеливо оттаскивали Кирпича, беззвучно и тупо продолжавшего молотить мое тело руками и ногами.
Меня отвезли к Травматологу. Нет, не к врачу - травматологу, а к пацану Травматологу, такая у него была кличка. Жил он почему то один и считался между сверстниками асом в медицине. Рассказывали, что Травматолог однажды удалил кухонным ножом гнойник из гортани своего дяди и тот ничего, оклимался.
У Травматолога я впервые в жизни попробовал мумие.
- Ешь, Макс, пчелиное говно, на завтра как новенький будешь, - говорил он, вкладывая таблетки в отверстие моего рта, обложенного бинтами и льдом. И заботливо скормил мне целую пачку.
Под утро я пришел домой. Мама не пожалела меня, мама спросила:
- Опять с Саньком боксировали?
Я заплакал и потом полдня блевал этим проклятым мумие. О нашем подвале и, вообще, о показывании своего разбитого носа на улице не могло быть и речи до конца каникул. Зато диван и остаток серий гардемаринов по вечерам и по утрам (повтор) были мне обеспечены.
Кирпича я встретил через год на УПК (учебно-производственный комбинат, кто не знает). Он протянул мне руку:
-Здорово.
- Здорово, - ответил я, пожав его руку.
И мы разошлись.
Свидетельство о публикации №214110201140