Неоконченная повесть

Счастье никто тебе, как королевне, не принесёт на тарелочке с золотой каёмочкой, - вспомнила Энриэтт слова, сказанные вчера цыганкой.  -  Это ты о чем? – спрашивает себя Энриэтт, собираясь на работу. – Насчёт … Завести служебный роман? Боже, как банально! Нет, хуже, это кожура от банана. – Энриэтт бросила помаду на туалетный столик, тюбик покатился и упал на пол, раскрывшись.  –  Тогда довольствуйся тем, что видишь Его каждый день, продолжай радоваться Его всё знающей улыбке. – Энриэтт быстро оделась и, не глянув в зеркало, вышла на улицу.
Когда нам больше некого винить в настоящих и надуманных неприятностях, мы виним погоду. Вчера после дождливых холодных дней, как награда за терпение, вдруг потеплело, казалось, вернулось бесконечно желанное бабье лето, но – всего на один день, как последний прощальный взмах дружеской руки. Был и – нет того доброго тихого дня октября. А сегодня – с утра серый и неясный, как смутные воспоминания,  день, не отнимающий  надежду, но и не предвещающий ничего хорошего. Ибо осень …
Вчера Он вошёл в её кабинет, взглянув в окно, сказал: - Эта осень самая красивая из всех последних осеней. -  Да, яркий наряд деревьев напоминает венки на кладбище, - ответила Энриэтт. - Не умирайте, пожалуйста, Энриэтт. Я буду плакать. - Могу платок предложить, - крикнула она вдогонку, он задержался на мгновение в дверях, пожал неопределённо плечами и прикрыл дверь. Через некоторое время пришла его ассистентка, чуть не плача,  жаловалась, что Он сильно не в духе. Энриэтт стало отчего-то  немного легче. Да и как было не заметить, что во всём сохранялось ещё вчерашнее торжествующее настроение: небо, не желая уступать облакам, то там – то тут раздвигает дымчатые клубы и начинает сиять эмалевой синевой; солнечные лучи, часто вспыхивая, зажигают стеклянные поверхности окон домов и возникающих на дороге машин. Только ветер - противник тишины и покоя, рывками пытается раскачивать ещё тяжёлые кроны деревьев, треплет на них золотисто-багровую сеть, лишь некоторые из листьев, ослабев, кружась, уносятся куда-то далеко, точно прожитые мгновения жизни, которые уходят навсегда, но вспоминаются с глубоким сожалением, словно потерянные драгоценности. Энриэтт вдруг остановилась от пронзившей её мысли: - Скоро обыденная повседневность смешает в хаос всё лучшее, что было за эти 32 года. Настанет осень одиночества. Энриэтт посмотрела вокруг – шумная улица ей опять кажется пустыней, чужой планетой.
3 октября 2013.

-2-
В глубине верхней полки книжного шкафа свой Энриэтт случайно попался её дневник. Давно она его не открывала. Толстая тетрадь в синей обложке с наклейкой в виде алой розы, начатая  в 13 лет, заполнена серьёзными мыслями и милыми сердцу пустяками лишь наполовину. Этим страницам она доверяла свои сокровенные мысли, но иногда жаловалась на несправедливое отношение родных и подруг. – в подлинной жизни - нельзя, каждый хранит тайну своей судьбы. Чистая страница, белея и сияя, будто упрекает: 
- Ты не хочешь поведать мне о вашей последней встрече? Ты опять испытываешь беспомощное томление, твои глаза, полные тёмного огня испуганно прячутся от его взгляда! Помнишь, тебе было шестнадцать, когда ты столкнулась с ним случайно на лестнице, да так и осталась стоять, распахнув глаза навстречу его обволакивающему взгляду, потрясшему тебя  загадкой взрослой жизни. А он улыбнулся и стал подниматься на верхний этаж, а ты сама не своя побрела вниз.
- С тех пор я робко и тихо грезила об этом обнимающем взгляде, который он дарил всем. Потом он куда-то уехал, поплакав немного, я забыла о нём. И вдруг он вернулся мне на горе в этот небольшой городок, где нам было невозможно не встретиться. Он уже не один – с женой, почти не изменился внешне, так же притягательно его обаяние.
- Зато ты изменилась, выросла. И он сразу это заметил.  Однажды он явился в поликлинику, вы стали коллегами.  Как ты стараюсь быть равнодушной и строгой!
- А он постоянно устремляет на меня свой зовущий, взгляд, и я позволяю, будто не понимаю. Он приглашает в кафе, и я иду, как заколдованная; иногда провожает до подъезда. Как это красиво в кино: она предлагает зайти выпить чашку чая … и всё – был чужой, стал твой, неважно,  на сколько – на час или на год. Однако, того момента борьба за любовь только начинается  всерьёз. Жена, дети… Нет-нет не хочу никакой борьбы.
- У него нет детей.  Он твоя судьба.
              Энриэтт с грустью смотрит на чистую станицу и понимает: неправда, что она пытается вдохнуть жизнь в те волшебные ночи и дни, чтобы навсегда остаться той, … разумеется, она не смеет утверждать, что стала лучше, чем была. Она знает, что отомстив себе и Ему, он толкнул её на это,  не стала счастливее, но обрела какой-то смысл в  опустошённой жизни, смысл для которого нет другого слова, кроме слова: самое жизнь. Правда, в том что, охватив умом всё, она надеется освободиться, вычеркнуть всё случившееся с ней  на рижском взморье – спрятаться, как улитка, … нет, лучше бы уехать куда-нибудь! - Ни то, ни другое невозможно.  …
Продолжение следует
-3-
Всё началось ещё в мае, когда зазвучали первые волшебные ритмы, когда под знаком Марса в растительном и животном мире возобновилась битва за территорию, за сохранение вида, за продление рода и жизни, всё живое охватывает половодье чувств. Энриэтт в смятении, не зная, почему всё стало так загадочно и непроницаемо:  на безответное - ответа нет.
В один из таких дней Энриэтт спешила  с работы домой. Аромат первоцветов и нежной зелени, как всегда перед дождём, кружил ей голову. Откуда-то появилась перед ней знакомая цыганка.
– Вижу, вижу, королевна, весь ужас твоих терзаний, говорит она. – Знаю - гадать не будешь, так купи у меня ожерелье из недорогих, но настоящих  минералов: вот лунный камень, это оникс, хризолит, коралл.  Бери  – это оберег от нелюбви  любимого. Огромные чёрные глаза проникают  в самую душу. – Не веришь? – воскликнула цыганка, видя нерешительность девушки, - Запомни: как Изида скажет, так и будет. Бери, ожерелье тебе всегда подскажет, что нужно делать.
Энриэтт - взяла, сама не зная для чего…Ожерелье, камни - чепуха всё это, - усмехается она, - Я врач и знаю, как трудно лечить неизлечимое, а в случае со мной и пытаться нечего. Лучше … - Не знает она, что лучше, и  лукавить с собой - последнее дело. Да и профессор предупреждал: признавая  больного неизлечимым, врач уклоняется от выполнения своего долга, - иронизирует Энриэтт и, спрятав ожерелье в сумочку, почти бегом, охваченная странной дрожью, спешит домой.
С  востока вдруг помчались тёмные тучи. Через минуту тьма, точно гигантская черепаха, накрывает город. При каждой вспышке молнии недовольно ворчит гром. Слава богу, дождь не настиг. Подъезд, встретивший темнотой, огласился  дробью её тонких  каблуков и затих. В  квартире тоже мрак, будто туча и сюда спустилась. По окну захлестал дождь, капли, залетают в открытую форточку. Вспыхнувшая люстра вздрагивает при каждом ударе грома. Эта гроза и отделила жизнь прошлую, настоящую и предопределила будущее, так, по крайней мере, казалось ей спустя время.
Погрузившись в тёплую душистую ванну, Энриэтт засмеялась от удовольствия и непонятного  предчувствия. - Весна же! - радуется и шутит она над собой: ну что ж - искусство врача проверяется на неизлечимых больных. – После ванной, лёжа в постели, она при свете настольной лампы рассматривает ожерелье. – Надо же – оберег, талисман – от нелюбви любимого! – Энриэтт, перебирая граненые таинственно мерцающие камни,  заснула, не выключив лампу.
А ночью ей приснился сон яркий, сказочный. – На небе уж догорает прощальный блеск зари. Ни ветра, ни волн морских.  Парус в ночи безжизненно поник. Берег где-то далеко за краем тёмно-синим не виден.  Вёсел нет. Энриэтт, волнуясь, ищет их, но не находит. Беспомощно во сне вздыхает. - Куда плывёт ладья моя? Я одна. Лишь безмятежных звёзд сиянье.  Луна взошла, из-за туч надменная взирает. И произошло вдруг нечто:  в лодку взбирается  юноша. На нём сияет перламутром струящийся хитон. Томлениям души внимая, дрожащую её от страха он - окутывает всю собой, слились они сердцами.
Плыл месяц, туман стоял над морем. – Энриэтт проснулась, вся горит, температура 39!  - Ах, Изида,  колдунья! Позвонила в поликлинику,  что заболела, на работу не придёт, в помощи не нуждается. Через час в прихожей раздался резкий звонок. Энриэтт смотрит в глазок. – Пришёл, Он пришёл. Что делать? – спрашивает она себя.



-2-
В глубине верхней полки книжного шкафа свой Энриэтт случайно попался её дневник. Давно она его не открывала. Толстая тетрадь в синей обложке с наклейкой в виде алой розы, начатая  в 13 лет, заполнена серьёзными мыслями и милыми сердцу пустяками лишь наполовину. Этим страницам она доверяла свои сокровенные мысли, но иногда жаловалась на несправедливое отношение родных и подруг. – в подлинной жизни - нельзя, каждый хранит тайну своей судьбы. Чистая страница, белея и сияя, будто упрекает: 
- Ты не хочешь поведать мне о вашей последней встрече? Ты опять испытываешь беспомощное томление, твои глаза, полные тёмного огня испуганно прячутся от его взгляда! Помнишь, тебе было шестнадцать, когда ты столкнулась с ним случайно на лестнице, да так и осталась стоять, распахнув глаза навстречу его обволакивающему взгляду, потрясшему тебя  загадкой взрослой жизни. А он улыбнулся и стал подниматься на верхний этаж, а ты сама не своя побрела вниз.
- С тех пор я робко и тихо грезила об этом обнимающем взгляде, который он дарил всем. Потом он куда-то уехал, поплакав немного, я забыла о нём. И вдруг он вернулся мне на горе в этот небольшой городок, где нам было невозможно не встретиться. Он уже не один – с женой, почти не изменился внешне, так же притягательно его обаяние.
- Зато ты изменилась, выросла. И он сразу это заметил.  Однажды он явился в поликлинику, вы стали коллегами.  Как ты стараюсь быть равнодушной и строгой!
- А он постоянно устремляет на меня свой зовущий, взгляд, и я позволяю, будто не понимаю. Он приглашает в кафе, и я иду, как заколдованная; иногда провожает до подъезда. Как это красиво в кино: она предлагает зайти выпить чашку чая … и всё – был чужой, стал твой, неважно,  на сколько – на час или на год. Однако, того момента борьба за любовь только начинается  всерьёз. Жена, дети… Нет-нет не хочу никакой борьбы.
- У него нет детей.  Он твоя судьба.
              Энриэтт с грустью смотрит на чистую станицу и понимает: неправда, что она пытается вдохнуть жизнь в те волшебные ночи и дни, чтобы навсегда остаться той, … разумеется, она не смеет утверждать, что стала лучше, чем была. Она знает, что отомстив себе и Ему, он толкнул её на это,  не стала счастливее, но обрела какой-то смысл в  опустошённой жизни, смысл для которого нет другого слова, кроме слова: самое жизнь. Правда, в том что, охватив умом всё, она надеется освободиться, вычеркнуть всё случившееся с ней  на рижском взморье – спрятаться, как улитка, … нет, лучше бы уехать куда-нибудь! - Ни то, ни другое невозможно.  …
Продолжение следует
-3-
Всё началось ещё в мае, когда зазвучали первые волшебные ритмы, когда под знаком Марса в растительном и животном мире возобновилась битва за территорию, за сохранение вида, за продление рода и жизни, всё живое охватывает половодье чувств. Энриэтт в смятении, не зная, почему всё стало так загадочно и непроницаемо:  на безответное - ответа нет.
В один из таких дней Энриэтт спешила  с работы домой. Аромат первоцветов и нежной зелени, как всегда перед дождём, кружил ей голову. Откуда-то появилась перед ней знакомая цыганка.
– Вижу, вижу, королевна, весь ужас твоих терзаний, говорит она. – Знаю - гадать не будешь, так купи у меня ожерелье из недорогих, но настоящих  минералов: вот лунный камень, это оникс, хризолит, коралл.  Бери  – это оберег от нелюбви  любимого. Огромные чёрные глаза проникают  в самую душу. – Не веришь? – воскликнула цыганка, видя нерешительность девушки, - Запомни: как Изида скажет, так и будет. Бери, ожерелье тебе всегда подскажет, что нужно делать.
Энриэтт - взяла, сама не зная для чего…Ожерелье, камни - чепуха всё это, - усмехается она, - Я врач и знаю, как трудно лечить неизлечимое, а в случае со мной и пытаться нечего. Лучше … - Не знает она, что лучше, и  лукавить с собой - последнее дело. Да и профессор предупреждал: признавая  больного неизлечимым, врач уклоняется от выполнения своего долга, - иронизирует Энриэтт и, спрятав ожерелье в сумочку, почти бегом, охваченная странной дрожью, спешит домой.
С  востока вдруг помчались тёмные тучи. Через минуту тьма, точно гигантская черепаха, накрывает город. При каждой вспышке молнии недовольно ворчит гром. Слава богу, дождь не настиг. Подъезд, встретивший темнотой, огласился  дробью её тонких  каблуков и затих. В  квартире тоже мрак, будто туча и сюда спустилась. По окну захлестал дождь, капли, залетают в открытую форточку. Вспыхнувшая люстра вздрагивает при каждом ударе грома. Эта гроза и отделила жизнь прошлую, настоящую и предопределила будущее, так, по крайней мере, казалось ей спустя время.
Погрузившись в тёплую душистую ванну, Энриэтт засмеялась от удовольствия и непонятного  предчувствия. - Весна же! - радуется и шутит она над собой: ну что ж - искусство врача проверяется на неизлечимых больных. – После ванной, лёжа в постели, она при свете настольной лампы рассматривает ожерелье. – Надо же – оберег, талисман – от нелюбви любимого! – Энриэтт, перебирая граненые таинственно мерцающие камни,  заснула, не выключив лампу.
А ночью ей приснился сон яркий, сказочный. – На небе уж догорает прощальный блеск зари. Ни ветра, ни волн морских.  Парус в ночи безжизненно поник. Берег где-то далеко за краем тёмно-синим не виден.  Вёсел нет. Энриэтт, волнуясь, ищет их, но не находит. Беспомощно во сне вздыхает. - Куда плывёт ладья моя? Я одна. Лишь безмятежных звёзд сиянье.  Луна взошла, из-за туч надменная взирает. И произошло вдруг нечто:  в лодку взбирается  юноша. На нём сияет перламутром струящийся хитон. Томлениям души внимая, дрожащую её от страха он - окутывает всю собой, слились они сердцами.
Плыл месяц, туман стоял над морем. – Энриэтт проснулась, вся горит, температура 39!  - Ах, Изида,  колдунья! Позвонила в поликлинику,  что заболела, на работу не придёт, в помощи не нуждается. Через час в прихожей раздался резкий звонок. Энриэтт смотрит в глазок. – Пришёл, Он пришёл. Что делать? – спрашивает она себя.