Сердце отца

Повесть

Посвящаю всем настоящим отцам

«Самый хороший отец не более, чем муж старшей сестры».
Несправедливая казахская пословица.
               
               
     Абай служит второй год, но все еще не может привыкнуть к горам – выросший в степи, он мог бы долго носиться по равнине, но в этих ущельях и перевалах и воздух разрежен, и трава в рост, и камней навалено - непересчет.
     А нарушитель, напротив, по всему видать горец. Вот уже полдня плутает и никак к нему не приблизиться на выстрел. Еще немного,  и оторвется от погони.
     Абай с напарником  выдохлись, и только чувство долга заставляет одеревеневшие ноги раз за разом отталкиваться от почвы, «буксуя» ползти по осыпающемуся щебню на крутизне. Абай хорошо изучил эти места – нарушитель скрылся в последнем ущелье, за которым тянутся на многие десятки, если не сотни километров, густые заросли тогая, где отыскать человека даже силами всей бригады нереально.
     - Нет, так нельзя! – выдохнул он, внезапно остановившись. Напарник  налетел на него сзади, и,  отстраняясь, взглянул с неудовольствием.
     -  Так его не догнать…- Абай  старался в промежутках между репликами выровнять дыхание, - Он уйдет… уйдет  в тогаи…
     - Что же делать? – спросил сослуживец, размазывая пот с пылью по лицу.
     - Нужно разделиться, - предложил Абай, - Ты продолжай погоню, а я … Ущелье в этом месте делает крюк, и если  взобраться на эту кручу, то можно  выйти ему наперерез. Другого способа нет, иначе нам его не догнать.
     - А если не успеешь? – засомневался напарник.
    Очевидно, ему не понравился план Абая. Молодой солдат, еще и полугода не отслужил, не обрадовался перспективе преследовать врага в одиночку.
     - Не бойся, -  успокаивал его Абай, - Тебе ничто не угрожает. Нарушитель должен думать, что мы все так же следуем сзади, он уверен, что мы его не догоним. И сдается мне, он хорошо знает местность. Ну да ничего, я встречу его у выхода из ущелья. Ты только не бойся – повторил он.
     - Да я что! – бросил напарник уязвлено, - Я не боюсь…
     С этими словами двинулся вперед. Проводив его глазами, Абай вдохнул – выдохнул и устремился вверх, перевесив автомат за спину. Ноги как ватные, но упорно цепляются за выступы, оцарапанные руки уже ничего не чувствуют, но все же хватаются за редкие травинки и кустики.
     - Давай-давай! Быстрей-быстрей! – ритмично выдыхает Абай, подгоняя себя, - Давай-давай! Быстрей-быстрей!
     И добавляет, обращаясь мысленно к нарушителю:
     - Врешь – не уйдешь! Врешь – не уйдешь!
     Распогодилось. Затянутое тучами небо расчистилось, и ласковые лучи солнца, и дуновения легкого ветра уговаривают  передохнуть, сбавить темп восхождения, остановиться, присесть, хоть чуточку, минуточку, чтобы выровнять дыхание, унять стук  натруженного сердца, - но Абай постоянно подстегивает себя: « Нет! Нельзя! Не успеешь! Уйдет! Уйдет, и тогда  какими глазами будешь смотреть в глаза командира заставы, в глаза товарищей? »
      Абай поглядывает время от времени вверх – ничего, отвесная стена нескончаема.  Он  ободрал в кровь руки; едва не сорвался в пропасть,   скатившись кубарем с десятиметровой высоты, и лишь хилый кустик на краю кручи удержал, можно сказать чудом,  Абай ни за что бы не поверил, что эти  тоненькие веточки способны выдержать семьдесят с лишним килограмм его веса.
     Но кустик выдержал и теперь Абай осторожничал. Осторожничал, но не сбавлял темпа,  чисто интуитивно выбирая менее опасный маршрут, хотя какие тут маршруты – путь его пролегал вертикально вверх, ибо Абай не мог позволить себе удлинить путь, поднимаясь по пологим местам.
     - Успеть! Успеть! – вслух или про себя говорит он эти слова?
     - Успеть перехватить! Успеть! Я должен успеть! Я должен…
     Вот и перевал. Абай обрадовано пробежал по нему и, бросив  мимолетный взгляд на изгибавшееся внизу ущелье, не надеясь увидеть на его дне нарушителя или напарника, устремился вниз. Он рассчитал правильно – внизу, чуточку левее, находилось сужение ущелья, последнее сужение, за которым горы расступались, чтобы плавно перетечь в долину. Часть долины просматривалась даже отсюда, панорама открывалась величественная, но острое зрение пограничника отметило лишь густые «джунгли» тогаев, простиравшиеся до горизонта.
    Абай пошел на  спуск. Тренированное тело его было предельно собранным. Теперь оно несколько отдыхало, и только внимание обострилось до предела – нужно было умело уходить от коварных карнизов, внезапно возникающих отвесов, падение с которых означало верную смерть. С приближением дна ущелья нужно было следить за конечной целью спуска – не столкнуться бы с нарушителем, который мог заметить «летящего» вниз  пограничника и подрезать точной очередью.
     То, что он вооружен автоматом, Абай знал – вначале нарушитель отстреливался, когда, только заметив, пограничники открыли по нему стрельбу. Но, быстро поняв, что для него ввязываться в затяжной бой невыгодно, - он догадывался, что на заставе о нем уже знают, прекратил перестрелку и пустился наутек. Нарушитель был подготовлен отлично – бегал быстро, очень быстро, умел использовать рельеф в свою пользу, и рассчитывал не без оснований, что пограничники не догонят. Вот только бы опередить его!
     Вот и «врата» ущелья… Абай озирался по сторонам, на миг замирал, прислушиваясь – ничего, никого.
     - Неужели ушел? – прошептал он, выбирая удобную позицию для засады.
Сомнения одолевали его, но делать было нечего – если нарушитель уже в тогаях, останется только возвращаться, преследовать дальше бессмысленно. Была бы еще собака, а так… 
     Абай  устроился против открытой площадки перед выходом из ущелья, - либо дождется нарушителя, либо напарника. Он отер пот с лица, приготовил автомат, взял его на изготовку, прицеливаясь то в одно место, то в другое, откуда по его предположениям, мог появиться нарушитель.
     Прислушался – тишина. Лишь посвистывание каких-то вездесущих пташек да далекий клекот горного орла нарушали ее.
     « Слишком долго нет его», -  только подумал  Абай, как совершенно бесшумно, словно возникнув из-под земли, появился нарушитель. Он передвигался, легко переступая ногами, словно бы не было многокилометрового марша по пересеченной местности гор. Абай еще не различал черт его лица, но  под простой одеждой аульчанина угадывалось
крепкое, тренированное тело бойца. Движения нарушителя казались замедленными, ленивыми, но при этом Абай видел, как тот скоро передвигается – вот уже различимы черты восточного лица,  цепкий, напряженный взгляд.
     Абай решил, что пришло время остановить пришельца.
     - Стой! Руки за голову! – скомандовал он нарочито деловым тоном, чтобы не выдать предельное напряжение и тревогу.
     Нарушитель остановился и взглянул по направлению голоса. Абай повторил приказ по-казахски – пришелец повиновался.
     - Не стреляй, - сказал спокойно он.
     Абай вышел из своего укрытия и, держа чужака под прицелом, приблизился к нарушителю. Самый обыкновенный молодой мужчина, в немного потрепанном спортивном костюме и тюбетейке, коих сотни в прилегающих аулах и поселках;  лишь что-то неуловимо враждебное проглядывает во взгляде, да и во всем облике. Абай заметил на его плече объемистую спортивную  сумку и приказал сбросить и отступить – нарушитель повиновался. Продолжая держать нарушителя на мушке, Абай наклонился и расстегнул молнию на сумке – какие-то тряпки, полбуханки хлеба, да пластиковая бутылка с чем-то белым – возможно айран или молоко.
     « Где же ты спрятал свой автомат? – мысленно вопрошал Абай, - И с какой целью ты тут? Ну да ладно, разберутся, где надо. Наше дело задержать.»
     - Братишка, дай закурить, - как ни в чем ни бывало, попросил чужак и, получив отказ, продолжал, - Можно взять сумку?
     И опустив руки, сделал движение в сторону Абая.
     - Стоять! – рявкнул тот, отчего нарушитель сделал удивленное лицо.
     - Ты что?! – сказал он, - Отдай сумку. И, пожалуйста, опусти автомат – не то ненароком выстрелит. Да не смотри так – я не враг.  Я такой же казах, как ты. Зовут меня Кадар.
     - Что ж тогда воюешь со своими, Кадар, если казах? – сказал Абай, вешая сумку на плечо. Автомат был опущен, но Абай по-прежнему держал его за рукоять и мог в любую секунду поднять и открыть огонь в упор.
     - А я не воюю, - отвечал Кадар, - Я пришел с миром.
     - С миром? А кто утром обстрелял нас?
     Мужчина изобразил удивление, но он был плохим актером.
     - Ты, видно, принимаешь меня за другого, - сказал он, притворно улыбаясь, - Из чего же мне стрелять, у меня нет никакого оружия. Да, я нарушил границу – виноват. Но, посуди сам, как было мне иначе попасть на родину?
     - А как ты оказался за кордоном? – Абай вел беседу, дожидаясь напарника. И почему бы не поговорить с человеком? Напряжение полдневной гонки преследования требовало разрядки.
     - Попал в плен в Афгане, - хмуро проговорил Кадар, -  А правительство ваше… наше, - тут же поправился он, - правительство и не подумало вызволять нас. О нас забыли.
     В глазах нарушителя мелькнул мстительный огонек.
     - Значит, ты пришел, чтобы мстить? Но  сегодняшнее правительство не ответственно за афганскую войну. Тогда командовала Москва.
     - Знаю. И хочу не мстить, а добиться того, чтобы казахи больше никому не подчинялись, кроме Аллаха, чтили пророка Мухаммада и жили по шариату. А пока вы пляшете под дудку американцев и русских. Слушай, отпусти меня, не препятствуй правому делу, угодному Аллаху.
     - Почему ты присвоил себе говорить от имени Аллаха? Я тоже мусульманин, но ни к кому не лезу с оружием в руках. Ты же стрелял в меня!
     - Где у меня оружие? – разведя руки, Кадар оглядел себя, - Оружие пока что у тебя. Это ты угрожаешь им, а не я.
     - Я защищаю нашу границу и вправе уничтожить всякого, кто вломится, даже если он и прикрывается словами о Аллахе.
     Кадар рассердился. Он отбросил маску  добродушия и заговорил презрительно:
     - Что ты понимаешь, сопляк! Тараторишь слова, заученные на политзанятиях. Ты не мусульманин, нет! Ты кафир! Ты, наверное, даже не обрезан!
     - Почему же?  Все в порядке…
     Абай понял, что затеял ненужный разговор, и решил  прекратить. Но нарушитель был другого мнения. Он продолжал дискуссию, незаметно, шажок за шажком, приближаясь к пограничнику.
     - Но это ничего  не значит. Говорят, евреев тоже обрезают. А вот ответь, - ты совершаешь пятикратный намаз? Соблюдаешь уразу? Посещаешь мечеть? Хотя бы раз в неделю, в пятницу? Да у вас и мечетей нет! Ты не знаешь ни одного аята из Корана! Какой ты после этого мусульманин?
     Презрительный взгляд пришельца прожигал Абая, и он невольно оправдывался, забыв, что решил прекратить разговор.
     - Я верю в Аллаха. Но – по своему…
     - Не смеши меня! Аллах через пророка нашего Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, дал точные предписания насчет веры, он не давал права каждому верить, как ему заблагорассудится. Вы все живете в неверии. Но мы исправим положение, мы научим  народ истинной вере.
     Абай заметил маневры нарушителя, который уже оказался на расстоянии прыжка.
     - Стой! – воскликнул он, подняв ствол автомата, - Стой, если дорога жизнь! Не заговаривай зубы. Нам не нужна твоя вера. И вообще, хватит  агитировать! Руки за голову и марш на заставу! Там и поговоришь, с кем следует.
     Кадар нехотя вернул руки на затылок и только собрался повернуться, как послышался стрекот винтов вертолета, быстро превратившийся в рокот. Оба замерли, подняв лица к небу. Вертолет снизился, и Абай отвлекся, махая вертолетчикам, показывая, куда лучше приземлить машину. Кадар достал финку и нажатием потайной кнопки выбросив клинок, свободной рукой схватил ствол автомата. Абай недоуменно взглянул на него, и в этот момент Кадар вонзил нож, процедив:
     - Умри кафр! Аллах Акбар!
     Кадар попытался вырвать автомат, но руки Абая свело в мертвой хватке. Некоторое время оба стояли, глядя в глаза друг друга, но, заметив, что из снизившегося вертолета  десантируются пограничники, Кадар с силой оттолкнул Абая и побежал прочь. Абай упал,  прижимая к себе автомат. Он лежал с широко открытыми глазами. Он видел, как пулеметным огнем из вертолета был отрезан путь нарушителю, и как пограничники схватили Кадара, после чего глаза  закатились, и все накрыло непроницаемой тьмой.

                * * * 

    Тьма рассеялась. Сабыр, отец Абая, проснулся из-за острой боли в сердце – словно полоснули ножом! Он сел на кровати, растирая грудь, и невольно застонал. Внезапная боль утихла и быстро прошла, лишь осталось ощущение тупо беспокоящей занозы. Сабыр встал, быстро застелил постель, и наскоро помывшись под рукомойником – сосулькой,  вышел во двор. По пути к загону со скотом его окликнул сосед - Рахат.
     - Ассаляму аляйкум, Сабеке! – поприветствовал он.
     - Уа аляйкум ассалям, - отвечал Сабыр.
     - Опять самому придется доить? – этот почти ежедневный вопрос соседа всегда так действует на нервы.
     - А что, хочешь сегодня подоить за меня? – в тон ему ответил Сабыр.
     - Да нет! Не мужское это дело, - с плохо скрываемым презрением заметил сосед. А затем добавил с фальшивой заботой в голосе:
     - Жениться вам надо, Сабеке.
     - Куда мне, поздно, - махнул рукой Сабыр, с намерением прекратить этот неприятный разговор. Но от Рахата так просто не отделаться.
     - Не поздно, - продолжал он, облокачиваясь на верхнюю жердь ограды, - Вы еще крепкий. Вон сколько скота держите. Хоть какая разведенка пойдет за вас. Здоровья вам не занимать, так что легко справитесь с любой молодухой.
     - Какое здоровье! – возразил Сабыр, - Вот проснулся, а в  сердце словно воткнули нож. До сих пор еще не отпустило.
     - Сердце говорите? – продолжал раздражать поддельной заботой Рахат, - Да-а, с ним шутить нельзя! Но посудите сами, – какое сердце выдержит такую жизнь? Все один да один, не с кем и словом перемолвиться. Сына растили, растили, а он вырос и бросил. Нет, вам определенно нужно жениться, вот увидите – все болячки как рукой снимет, и вы сразу помолодеете…
     - Да иди ты! – оборвал его Сабыр и еле сдержался, чтобы не нагрубить – все же сосед. После чего добавил  спокойней:
     - Тебе что ни скажи – норовишь свернуть на одну и ту же колею. Нельзя мне жениться – Абай обидится.
     Рахат из тех, кого ничем не пронять. Он не замечает, каким сердитым стало лицо соседа, как тот еле сдерживается, чтобы соблюсти приличия, предпочитая худой мир доброй ссоре. А может, видит все это, но уверен в своей безнаказанности – он хорошо знает, как чтит Сабыр заветы предков и никогда не позволит себе ссору с соседом. Поэтому продолжает в прежнем тоне:
     - Оби-идится! Чего ему еще нужно – вырастили, отправили учиться. Женили. У него своя семья, своя жизнь – чего теперь оглядываться на него? Вы из-за него не женились в свое время, а он бросил вас.
     - Нет, он не бросил меня. Абай все время зовет к себе, да я сам  не хочу. Что мне в городе делать? Там можно умереть со скуки. Так, на пару дней съездить в гости – это можно. А здесь у меня скот, огород, я все время занят. И потом, в городе все нужно покупать, все дорого, а я им помогаю продуктами, - согым, картошка…
     - Ну конечно, удобно держать отца в ауле, бесплатно продуктами обеспечивает. А что он страдает от одиночества, пускай, мы обидимся, если он женится.
     Сабыр рассердился вконец. Но выдержка не подвела и в этот раз. А как хочется размазать эти губы по зубам, как хочется врезать по челюсти, так, чтобы Рахат прикусил, наконец, свой ехидный язык! Сдерживаясь изо всех сил, Сабыр произнес с нажимом:
     - Не трогай Абая, сосед! Я живу хорошо и мне незачем зря чесать языком. Пока есть силы, буду жить здесь и заниматься хозяйством, а одряхлею – Абай меня  не оставит, я ему верю. И давай, не будем больше об этом.
     Рахат все же струхнул, ибо Сабыр не был волен над своим взглядом, который пробирал  до костей. Сосед инстинктивно отступил, отодвинулся от ограды. Он скривил губы в неприятной улыбке, которая особенно досаждала, и примирительно залопотал:
     - Да я что! Живите, как хотите, Саке. Я просто переживаю за вас, ведь мы не чужие, соседи, так сказать…
     Но Сабыр уже не слушает  – он прошел в загон и, быстро сев под одну из коров,  принялся за дойку. Струи истомившегося за ночь молока задзинькали о стенки подойника, успокаивая взведенные нервы, и вот уже реальность отступила куда-то, а перед глазами развернулась картина  из далекого прошлого - Сабыр учит молодую жену Майру, которая, боязливо отстраняясь от коровы, еле достает вытянутыми руками до сосков. Лицо ее напряжено, по нему  блуждает слабая улыбка; глаза  ее, то  скашиваются к сидящему рядом Сабыру, то смотрят  пугливо на корову. Та повернула к ней свою морду, словно недоумевая или упрекая: « Какая ты женщина, если  корову подоить нормально не можешь? » А Сабыр, напротив, улыбается одобряюще и помогает советами:
     - Ты не бойся, корова это чувствует и  беспокоится. Да мочи пальцы в молоке, чтобы лучше скользили по соску. Дои проворней, будешь возиться – не будет молока.
     Майра хнычет капризно, тыльной стороной кисти поправляя модную челку, прилипшую ко лбу в мелкой испарине:
     - Сабыр, я больше не могу – руки свело!
     Сабыр отстраняет ее, легко приподняв за плечи, и садиться сам. Он говорит:
     - Это бывает вначале, пока натренируешься…
     И сильно и уверенно тянет за соски. Корова успокоено отворачивается и возобновляет жвачку. Майра стоит рядом и разминает пальцы. Сабыр продолжает назидательно:
     - Стыдно в твои годы не уметь доить, у нас  маленькие девочки доят  по три коровы за раз. Соседи смеются над тем, что ты такая неумеха.
     Майра обиженно надулась.
     - Где я могла научиться доить? А тебе нужно было взять в жены девушку из аула, чтобы не краснеть за меня.
     Сабыр поворачивает к ней смеющееся лицо и весело замечает:
     - Ничего! И городским не мешает знать, откуда берется молоко, как оно нам достается…
     Корова забеспокоилась и, преступив, отстранилась от Сабыра. Очнувшись от воспоминаний, он замечает, что ведро уже наполнилось, и молоко пениться и шипит, грозя перелиться через края. Сабыр тщательно вытер вымя и понес молоко в дом. Сосед стоит на том же месте, с удовольствием делая затяжку за затяжкой. Табачный дым вторгся неприятно в аромат парного молока, в теплые привычные запахи навоза и скота, и Сабыр недовольно сморщил нос. Он встретился с презрительно – ехидным взглядом соседа и, нахмурившись, ускорил шаг, давая понять, что продолжения разговора не будет. На ум пришли недавние слова Рахата: « Вы из-за него не женились в свое время, а он бросил… » Сабыр поставил ведро возле сепаратора, взял другое и пошел обратно.
     И снова под мерные звуки дойки нахлынули воспоминания.

                * * *

     Автобус качается на рытвинах, и в такт ему раскачивается миловидная женщина, сидящая рядом со стороны прохода. Она дремлет, а временами и засыпает, и в какой-то момент Сабыру пришлось придержать ее за плечо, чтобы предотвратить падение.
    Женщина повернулась к нему, взглянула вопросительно, и  Сабыр пробормотал извиняясь:
     - Простите, мне показалось - вы сейчас упадете.
     Затем предложил:
         - Давайте поменяемся местами.
     Пересели. Женщина вытерла глаза носовым платком и, улыбнувшись признательно, объяснила свою сонливость:
     - Посреди ночи села на поезд и с тех пор все еду. В поезде теснота, духота,  не пришлось поспать. Ну и в автобусе, вот…
     Сабыр понимающе кивнул и спросил:
     - Вы едете в Алгу?
     - Да. И вы туда?
     - Ага, - отвечал весело Сабыр. Миловидная женщина все больше нравилась ему. Он поспешил продолжить разговор:
     - Вы  к нам в гости? К кому, если не секрет?
     Попутчица отрицательно качнула головой. И этот ее простой жест понравился Сабыру.
     - Я по работе, - сказала она, - В командировку. Я инспектирую библиотеки. В вашем районе впервые. У вас хорошая библиотека?
     Вопрос незнакомки смутил Сабыра. Он, конечно, любил читать, но в последний год ему было не до книг – умерла жена, и эта смерть, внезапная, как впрочем, и все смерти, выбила из жизненной колеи, и лишь забота о маленьком Абае не давала распускаться. Какие уж тут чтения…
     Сабыр понимал, что выглядит в ее глазах невеждой. Но не станешь же все объяснять! А она все больше нравилась ему, и Сабыру пришлось немного покривить душой:
     - Да. Но в ней мало  новых книг. Сейчас  пишут о писателях, которые были запрещены, их начали издавать, но они к нам не поступают. Говорят, только по большому блату можно те книги достать. Поэтому…
     Сабыр почувствовал, как его коснулось что-то очень нежное - это попутчица снова заснула, приклонив голову на его плечо. Сабыр замолчал, замер, стараясь дышать как можно ровнее. Ему стало хорошо – хорошо. Прикосновение чужой женщины было таким, что Сабыр  забыл все:  и свое вдовство, и тревогу о сыне, оставленном дома. Незнакомка не напомнила Майру. Нет, она была совершенно другой. Но это ее  доверительное прикосновение  дало почувствовать, что она  единственная, способная заменить покойную.
     Сабыр осторожно переложил ее на свои колени. Женщина почувствовала этот маневр, но не воспротивилась. Сабыр нечаянно зацепил ее берет, и из-под него хлынул шелковый поток каштановых волос. Он подобрал их рукой, и держал на весу, не решаясь заправить на место.
     - Вам нравятся мои волосы? – услышал он.
     Женщина повернула лицо, не меняя позы. Взгляд ее свидетельствовал, что ей нравиться лежать вот так, расположившись на коленях сильного, но  предупредительного мужчины.
     - Хм… - в горле пересохло. Сабыр не знал, как вести себя с этой непосредственной женщиной, которой и он, видимо, понравился. И сказал, оставив без ответа ее вопрос:
     - Как вас зовут? Меня – Сабыр.
     Женщина легко выпрямилась, рассыпав роскошные волосы свои по плечам.
     - Очень приятно, - сказала она и представилась: Корлан.
     - Я вас разбудил. Поспите еще, до нашего аула далеко, - предложил Сабыр.
     - Нет,  расхотелось что-то, - отказалась Корлан. Она потянула свою руку, и Сабыр  смутился, заметив, как крепко сжимает ее нежную ладонь…
     Разговор был прерван внезапной остановкой мотора. Автобус еще некоторое время катился по инерции, и в наступившей тишине раздался смачный мат водителя. Он костерил: и старую машину – «утиль», и начальство автобусного парка, и «эту чертову дорогу», и «эти аулы-тупики». Пассажиры вначале виновато молчали, а когда водитель, отворив дверцу, вышел и полез под капот, заговорили разом, поднялись, и, шумя и толкаясь, устремились наружу.
     Сабыр с Корлан тоже вышли. Вдохнув полной грудью свежий ветер степи, он окинул быстрым взглядом окрестности. Кругом расстилалась степь с редкими вкраплениями околков. Корлан заговорила мечтательно:
     - Глядя на степь, хочется идти, идти, идти, чтобы преодолеть ее беспредельность. Может быть, есть где-то конец ей? Или нет?
     Корлан стояла рядом и чуть впереди. Сабыр понимал, что это риторический вопрос.  Степь и на него воздействовала подобным образом, и ему иногда хотелось уйти в нее безоглядно, безвозвратно…
     - У всего бывает конец, - сказал он изменившимся голосом. Корлан заметила этот неуловимый переход в настроении своего спутника. Она повернулась к нему и взглянула задумчиво-пристально.
     - А у вас поэтическая душа, - заметил Сабыр.
     Корлан хотела что-то сказать, но тут водитель сильно хлопнул капотом и заявил во всеуслышание:
     - Все! Приехали. Нужен буксир.
     Пассажиры озабоченно зашумели, но водитель никак не среагировал на их ропот. Он тщательно обтер руки ветошью, взял из кабины пиджак, неторопливо закурил, и, захлопнув так же громко дверцу, отправился  пешком по направлению движения.
     Корлан проследила взглядом за действиями шофера, а потом повернулась к Сабыру.
     - А далеко до вашего аула?
     - Как вам сказать? Для меня недалеко. Видите - деревья в ряд? Это защитка, а за ней – наш аул.
     - И вправду недалеко, - согласилась Корлан. Затем предложила: - Давайте махнем пешком. Напрямки.
     - А вы не устанете? – поинтересовался Сабыр.
     - Нет. Мне порядком надоела эта езда.
     И решительно шагнув в указанном направлении, она оглянулась на последовавшего за ней Сабыра, и озорно блеснув глазами, сказала:
     - А вы понесете меня, если я устану?
     Сабыр откликнулся в тон ей:
     - Хоть на край света!
     И быстрыми шагами догнал ее, и они отправились в степь, держась за руки. Стоявшие возле автобуса односельчане начали обсуждать событие, свидетелями которого стали только что.
     - Быстро же он забыл покойную, - сказала одна тетка.
     - Да-а, - согласилась с ней другая, но затем привела доводы оправдания, - Но, с другой стороны – что ему делать? Ему нужна жена, женщина, даром, что промаялся год. Да и пацану – мама.
     - Ну-у, никто не заменит родную мать. А уж эта…
      Сабыр с Корлан шли  по весенней степи, не слыша этих слов, не чувствуя взглядов в спину, обходя поляночки неказистых цветов. Некоторое время  они молчали, но вот, словно сговорившись, посмотрели друг на друга и улыбнулись.
     - Корлан, давайте прейдем на «ты», - предложил Сабыр, - Я словно повстречал давнюю
знакомую. Не знаю почему, но это чувство возникло, как только вы сели рядом со мной.
     - Да?  Странно, но и у меня такое же ощущение. Вообще-то я очень неконтактная и трудно схожусь с людьми. У меня нет друзей и подруг, я имею в виду настоящих. И я  не люблю, когда ко мне пристают незнакомые мужчины.
     - А они, наверное, часто это делают, ведь вы такая красивая,- сделал Сабыр комплимент, и его попутчица  улыбнулась  признательно и немного горделиво. 
     - Я тоже не из тех, кто умеет легко завязывать знакомства. Но мне повезло – вы заснули и чуть не свалились на проход.
     Путники рассмеялись. Им обоим стало легко и весело. Растаяли остатки скованности и неловкости.
     Корлан заметила:
     - Что-ж вы, сами хотели перейти на «ты», а все выкаете? А что до повода к знакомству, в подобных случаях я, даже упав, не приняла бы предложения незнакомого мужчины пересесть, тем более, не позволила бы ему уложить себя на колени. А к вам…
      Корлан поправилась:
     - А к тебе я сразу прониклась доверием.
     Сабыр смущенно улыбнулся и спросил:
     - Корлан, скажи, ты… замужем?
     - Да, - сказала Корлан, и ее глазами овладела печаль, - К сожалению, да…
     Сердце Сабыра заныло, но вселяли надежду слова «к сожалению».
     - Почему «к сожалению»?
     Корлан промолчала. Не дождавшись ответа, Сабыр задал еще один щекотливый, как он полагал, вопрос:
     - А дети есть?
     - Вот потому-то и «к сожалению», что их нет. Когда вышла замуж, муж очень любил меня и уважал. Но я никак не могла забеременеть, и отношение его ко мне стало ухудшаться с каждым днем. Он прямо не упрекает, да и за что меня упрекать? – я до него ни с кем не была, и он знает об этом. Но постоянно придирается по мелочам, стал ревновать, хотя я не даю повода… В компании, в гостях, знакомые мужчины обходят меня стороной, зная, как я не люблю шутливые заигрывания и прочие глупости. Вначале я работала культработником на заводе, мне часто, особенно накануне праздников, приходилось задерживаться, ну, там, репетиции самодеятельности, сценки всякие ставить… Во-от… Возвращаюсь домой поздно, а муж достает: « С кем гуляешь… »
     Рассказывая о себе, Корлан поглядывала на собеседника; Сабыр  слушал ее с участьем. Видя, что он переживает за нее, Корлан продолжала свою исповедь.
     - Из-за этого я перевелась в отдел культуры, но попала, как говорится, из огня да в полымя. Пошли командировки, и муж теперь вообще с ума сходит. Хоть бросай работу! Были б дети, я так бы и сделала, хотя разлад у нас как раз из-за того, что…
     Корлан не договорила, лишь безнадежно махнула рукой. Потом поинтересовалась:
     - А у тебя как с семьей? Все в порядке?
     По лицу Сабыра пробежала тень.
     - Да, - ответил Сабыр, затем поправился, - То есть, не совсем. У меня есть сын, Абай. Но жены нет. Умерла…
     Сабыр сглотнул, прокашлялся и добавил:
     - Умерла в прошлом году. При родах. Умер и ребенок. Вот…
     В наступившей тишине  стал явственней рев тракторов, ведущих распашку поля за защиткой. Черные, поблескивающие  полосы свежераспаханной земли резко контрастировали с желтой стерней. Ветер доносил еле уловимые запахи оттаявшей почвы, вперемешку с явной гарью выхлопных газов. К этим  запахам примешивался аромат весенней степи, возбуждающий чувства и инстинкты, и истосковавшееся по женщине существо Сабыра волновала близость хорошенькой попутчицы, тепло ее ладони, проникавшее в самую душу.
     Наконец Корлан решилась нарушить молчание:
     - Прости, Сабыр. Я не думала…
     - Не извиняйся, - перебил ее Сабыр, - Я уже не испытываю ни боли, ни печали. Не зря говорят: «Время лечит». Когда жена умерла, мне казалось, что  жизнь кончена, и я решил, что  буду жить только ради сына. А вот, прошел всего год, и я чувствую, что полон жизни, и мысли о ней возникают все реже и реже.  Мне совестно,- сын  вспоминает ее с неугасимой печалью, а я вынужден делать вид, что разделяю его состояние.
     - А ты не думал о новой женитьбе?
     Сказав это, Корлан отстранилась, словно бы для того, чтобы оправиться.
     - Ведь трудно без жены работающему мужчине да еще с маленьким сыном, - добавила она.
     - Да, конечно. Хотя мой Абай не совсем маленький и он все умеет делать. Но, дом без женских рук очень страдает. Надо бы побелиться, покраситься. Да мне  некогда. Как только провел годовые поминки, меня стали одолевать свахи, предлагая наперебой разведенок и вдов со всей нашей округи. Я и сам подумываю о женитьбе, но пока предлагают все не тех…
     - А-а… - протянула Корлан и вновь наступила пауза. Тем временем они  добрались до защитки, которая сейчас нежно зеленела, а ведь еще вчера Сабыра провожали голые ветки.
     И Корлан обратила внимание на нежные зеленя. Явственные запахи степи остались позади, и их сменил аромат смоляных почек и маслянистых листочков.
     - Как здесь хорошо! – восторгалась она, прогуливаясь от тополя к тополю, и, как девчонка, крутясь вокруг их стволов.
      Затем  остановилась и повернулась к Сабыру, подперев  спиной ствол неизвестно как оказавшейся здесь березы. На ее губах блуждала улыбка, но глаза были серьезными.  Сабыр почувствовал ее волнение. Сердце гулко застучало, давно он не оказывался наедине с женщиной. От Корлан  словно исходили волны,  волнующие и возбуждающие кровь, ее взгляд  приглашал приблизиться, прижаться.
     « Что же я, ведь она замужем », - мелькнула мысль, но Сабыр уже обнял Корлан. Она стояла, опершись  ладонями о ствол  шумевшего молодой листвой дерева, подняв взволнованное лицо. Сабыр наклонил голову, Корлан угадала его намерение и подставила  губки и опустила ресницы.
     Неуверенный поцелуй  длился секунду, Сабыр оторвался от бесконечно нежных губ и взглянул в распахнувшиеся глаза, которые засветились и поощряли к новому соитью. Сабыр еще плотнее прижал к себе податливое тело и  увереннее прильнул к заалевшим губам. Теперь уже и Корлан, высвободив руки, обняла его за шею и, застонав сладостно, вся отдалась долгому-долгому поцелую… 

 …Сабыр открыл калитку и пропустил Корлан вперед. Он с некоторым беспокойством бросил взгляд на окна дома. Их встретил Тарзан – здоровенный, внушающий ужас пес. Корлан при виде его сделала попытку спрятаться за Сабыра.
     - Это Тарзан, - представил пса тот и поспешил успокоить гостью, - Не бойся, он совершенно мирный.
     Тарзан обнюхал женщину, и она осмелилась и погладила его по крупной голове. Пес довольно завилял хвостом, развернулся, и пошел спереди. Тут из дверей выбежал худенький мальчик и кинулся на шею Сабыру. Тот поцеловал и опустил перед Корлан.
     - А это Абай, - сказал он и предложил сыну, - Абай, поздоровайся с тетей Корлан. Она приехала по делам, будет у нас, пока…
     Абай бросил недоверчивый взгляд на Корлан и сухо поздоровался. После чего упрекнул отца.
     - Пап, ты чё так долго? Я жду, жду, а автобуса все нет. Думал, - уже не приедешь…
     Сабыр пригласил Корлан в дом. Когда вошли, Сабыр объяснил причину своего запоздания:
     - Автобус сломался, стоит у старого зимовья. Мы пришли пешком. Абай, вскипяти чай, а я пойду, взгляну, как там коровы, все ли овцы.
     Он провел Корлан в гостиную и, предложив располагаться, юркнул в спальню, скинул быстро цивильное и так же быстро облачился в повседневку. Абай ставил чайник на газ, когда он вернулся  и встретился с его немым  вопросом. Сделав вид, что ничего не заметил, начал обуваться. Корлан вышла из гостиной и улыбнулась Абаю.
     - Давай сварим ужин, - предложила она, - Ты поможешь мне?
     Абай  кивнул и Сабыр с полегчавшим сердцем переступил порог. « Вот и нашли они общий язык », - довольно подумал он, отправляясь к скотному двору.
     Сабыр, Абай и Корлан сидят за ужином. Корлан вовсю хозяйничает за столом, а Сабыр не отрывает от нее счастливых глаз. А Абай отставил ложку, лишь чуточку пригубив,  и буркнул:
     - Все, я наелся.
     - Ты совсем не ел, -  растерянно произнесла Корлан. Абай же молча закачал головой.
     - Ешь, такой вкусный суп мы никогда не ели, - сказал Сабыр.
     Абай окатил его неприязненным взглядом и бросил, упрямо отодвигаясь от стола:
     - Мама варила вкуснее…
     Сабыр с Корлан переглянулись; Абай ушел к себе и включил телевизор.
     - Абай ревнует тебя, - сказала тихо Корлан, - Он будет против…
     - Я думаю, он растерян, - успокаивал ее, а может быть, в первую очередь себя, Сабыр, - Нужно время, чтобы он привык к тебе.
     - Да, наверное, - согласилась Корлан, - Я побуду здесь, закончу свои дела, отвезу отчет, а потом вернусь. Сделаю генеральную уборку, побелюсь, покрашусь, высажу огород. Абай будет мне помогать, общая работа сблизит нас. Думаю, мы с ним поладим…
     - Обязательно, - сказал Сабыр, и его оставила, возникшая было, тревога.
     В соседней комнате голубел экран, освещая кухню неверным светом, темнело, но Сабыр не спешил зажигать свет. Ему было приятно сидеть так в полутьме и смотреть на Корлан, есть ее вкуснейший суп и вести незначащий разговор.
     Наконец, с ужином было покончено. Сабыр поднялся, и легонько прикоснувшись к  Корлан, поцеловал ее в ушко. Она с улыбкой полуобернулась, и он сказал:
     - Ты пока приберись тут, а я пойду, постелю…
     При этих словах в ее глазах зажегся огонь желания, который перекинулся и в его жилы. Он вздохнул, и с замирающим сердцем отправился в спальню, в которой не спал со смерти жены.

     Сабыр с Абаем лежат на своей  кровати в детской комнате. У Абая широко раскрыты глаза. Сабыр  спрашивает  шепотом:
     - Ты чё не спишь, а?
     - Папа, почему ты постелил спать тете на маминой кровати? – вместо ответа сам задал вопрос Абай.
     - А куда я ее уложу? Не на диван же! Она устала, прошлую ночь не спала.
     - А кто она? Наша родственница?
     - Да… Можно сказать так. Давай спать, я тоже устал.
     Но Абай не унимался. Он приподнялся, опершись о подставленную руку.
     - Пап, - зашептал он вновь, - а почему она не приехала, ну… когда мама умерла? Ведь тогда приезжали все наши родственники.
     - Тогда она… тогда она не смогла приехать.
     - Почему?
     - Почему? – Сабыр не смог быстро придумать правдоподобную причину, поэтому сделал сердитое лицо, и возмутился:
     - Ты будешь спать сегодня?
     Затем добавил миролюбиво, заметив обиженное выражение на лице сына:
     - Можно же и завтра поговорить об этом.
     И легонько потрепал его по щеке, считая, что теперь он успокоится. Но Абай не спешил закрывать глаза.
     - А с чьей стороны эта тетя нам приходиться родственницей? С маминой?
     - Какая тебе разница, с чьей? – Сабыр не смог скрыть досаду. Все  мысли,  все чувства его были за тонкой перегородкой, где  ждала  женщина, в полдня  заполонившая все его существо. Но в глазах сына не было даже намека на сон.
      - Ты всегда объясняешь, как, и с чьей стороны, нам приходятся родственники.
      - Горе ты мое! – сказав это, Сабыр бережно убрал подпирающую руку сына и уложил его голову на подушку.
      - Ну, с моей стороны приходиться родней Корлан. Ты удовлетворен? Будем спать теперь?
     Абай угукнул, и полежав секунду спокойно, задал еще один вопрос.
     - А у нее есть муж?
     - Есть, - чуть замешкавшись, ответил Сабыр. Разговор принимал нежелательное направление. « Нужно было сказать, что нет у нее мужа », - с запоздалым раскаянием подумал Сабыр. Но он не хотел лишний раз лгать Абаю, это было так непривычно, Сабыр словно окунал чистую, девственную душу свою в затхлый омут.
     - А как его зовут?
     И этот вопрос застал Сабыра врасплох. « Что сказать? Соврать? А вдруг Абай уже узнал имя мужа у Корлан. Как же я не поинтересовался у нее? Но до него ли было? И зачем мне знать его имя? »,- думал Сабыр, а Абай вновь приподнял голову и с интересом наблюдал за изменившимся лицом отца. Пауза затягивалась, нужно было как-то отвечать.
     - Я… не помню, - промямлил Сабыр и тут же усилием воли взял себя в руки и решительно взглянул в блестящие в полутьме глаза сына, - Да и зачем мне знать его имя? Он нам не родня. И давай спать, у меня глаза слипаются.
     При последних словах  Абай ухмыльнулся – так они не соответствовали лихорадочному блеску отцовых глаз. Он насмешливо произнес:
     - По-моему, муж родственницы тоже родственник. А ты не знаешь, как его зовут. Странно. Может, нет у нее мужа?
     Сабыр  рассердился.
     - Слушай, я хочу спать, а ты беспокоишь меня глупыми вопросами. Дело в том, что Корлан нам родня, но мы долго не общались, потому что она очень рано вышла замуж, уехала куда-то далеко… в Алматы, - Сабыру пришлось лгать напропалую, чтобы поправить ситуацию.
     - А сегодня мы случайно встретились в автобусе, она ехала к нам в командировку, ну я и предложил остановиться у нас. Не будет же она ночевать в гостинице, когда есть родственники, - там даже не топят сейчас. А мужа ее я ни разу не видел, чего мне о нем расспрашивать? Если я его не знаю. Теперь все понятно? Будем спать?
     Абай медленно откинулся на подушку. Сабыр видел, что он порывается еще о чем-то спросить, но не решается. Тогда Сабыр вытянулся во весь рост, смежил веки и выровнял дыхание, словно засыпая. Он долго лежал так, не шелохнувшись, а сын ворочался, сопел и вздыхал. Но сон детский внезапен и вот уже слышится его мерное посапывание. Сабыр отвернулся от него и взглянул в освещенное полной луной окно за полупрозрачной тюлевой занавеской. Он лежал некоторое время, выжидая, чтобы Абай вошел в плотные слои сна. На светлом экране окна высветился  дивный образ обнаженной женщины с длинными шелковистыми волосами, с сочными губами и зовущим блеском глаз. Навоображенные груди ее взволнованно вздымались и опускались, ложбинка меж ними так соблазнительно манила, что Сабыр просто сполз с кровати, и как сомнамбула скользнул в свою супружескую спальню.
     Реальная картина была несколько иной; Корлан лежала в просторной ночной сорочке с оборочками, но от этого  не явилась менее соблазнительной. Истосковавшееся по женщине, по ее ласкам, по такому нужному мужчине телу, существо Сабыра не могло более сдерживаться, и он прямо-таки накинулся на Корлан. А она только смущенно шептала:
     - Тихо… Тихо… Абай… Он может услышать…
     Но Сабыр не хотел ничего знать; он ничего не видел, ничего не чувствовал, кроме нее, кроме ее ясных глаз, кроме ее, с ума сводящего, тела…
      …Бешеное, страстное соитье, затем томные поцелуи, бессвязный лепет двух пар губ, затем опять нахлынула волна желания, и снова близость, теперь более сосредоточенная, более глубокая, но не менее страстная, не менее самозабвенная. Затем еще…

     Наконец, их накрыло вязким пологом забытья…

     Резкий вопль разбудил их обоих.
     - Папа! Что ты делаешь?! Что ты делаешь здесь?!
     Корлан быстро натянула на себя одеяло, Сабыр безуспешно пытался нащупать его край, чтобы прикрыться. Пока он приходил в себя, Абай убежал к себе. Слышно было, как он с разбегу упал на кровать, и ее сетка ржаво хрустнула. Сабыр лихорадочно искал трусы, потом нашел и, натянув, сделал движение в сторону детской, но его удержала Корлан.
     - Постой, - негромко сказала она, - Пусть выплачется. Ему станет легче, а сейчас ты только раздражаешь его.
     Она потянула его к себе, и Сабыр лег, прислушиваясь к  всхлипываниям Абая. Корлан  положила голову ему на плечо, поглаживая его слегка курчавую грудь.
     - Слышишь – он успокаивается, - шептала она, - Ему нужно подумать обо всем, о теперешнем нашем положении. А тебе лучше не оправдываться, пусть он поймет, что все в порядке вещей. Он уже не маленький.
     - Ты права, - согласился Сабыр, - Но боюсь, - как бы он не возненавидел тебя.
     - Ничего, со временем мы с ним поладим. Нужно терпение, а его мне не занимать…
     Абай перестал плакать, и видимо уснул. Сабыр успокоился и скоро сон овладел и им.

     За окном вовсю сияло солнце, когда он проснулся. Рывком спрыгнув с тахты, он тут же направился в детскую. Кровать Абая была пуста. Одежды его тоже не было. Сабыр вернулся в спальню, но  невольно задержался на пороге – Корлан, совершенно обнаженная, стояла перед зеркалом и не спеша расчесывала волосы. Ее соразмерная фигура, матовая, с золотистым налетом кожа, без заметного затемнения  на тех местах, где она обычно открыта солнцу, поток темно-каштановых волос, направляемый в ту или иную сторону ее расческой, действовали завораживающе. Сабыр не видел ее лица; она двигалась плавно и  грациозно, во всем облике цветущей женщины чувствовалась уверенность в своей неотразимости, счастливое чувство полной удовлетворенности и еще что-то, не выразимое словами, что всегда присутствует в любой женщине, если только она женщина…
     Сабыр хотел бы простоять так век, но тревога о сыне давала  знать о себе даже при таком состоянии его души. Он шевельнулся, и Корлан тут же обернулась. Она улыбнулась, улыбнулась просто, но эта улыбка была именно той, которая соответствовала, и ее теперешнему облику, и ее душевному состоянию.
     - Доброе утро, - сказала она.
     - Надеюсь, что оно будет добрым, - ответил Сабыр. Он не знал, что ему делать. Корлан ждала.  Она думала, что он подойдет к ней.  Она видела, что все в нем тянется сейчас к ней, видела восхищение  в его глазах, но видела, что в них присутствует и тревога за сына.
      - Абая нет, - продолжал Сабыр, натягивая брюки, которые он подобрал в детской и до сих пор держал в руках, - Не пойму, куда он мог уйти. Обычно  спит до обеда. Я пойду, поищу. Как бы чего не случилось, я боюсь за него – он так резко отреагировал ночью.               
      С  лица Корлан сошло вдохновение; оно не стало от этого менее красивым, но утратило бесконечную прелесть,  струившуюся  минуту назад.
     - Погоди паниковать, - рассудительно произнесла она, - Может, он вышел по нужде…
     Взгляды их встретились. Глаза Корлан погасли и поразили какой-то глубокой, безнадежной печалью. Сабыр приблизился, и, проведя ладонью по ее щеке, сказал:
     - Ты так хороша, и мне не верится… у меня такое предчувствие… мне кажется, нам что-то помешает. Абай…
     - Абаю  трудно смириться с моим присутствием, - перебила его Корлан, - Он так долго был центром твоего внимания. Нужно быть строже с ним, он должен понять, что есть и другие люди.
     Сабыр кивнул. Затем решительно отстранился от нее и отправился на поиски. Во дворе негромко позвал Абая. За забором тотчас возник сосед, словно он таился там, специально ожидая Сабыра.
     - Ты не видел Абая, сосед? – спросил Сабыр, забыв поздороваться.
     Чем очень заинтриговал того. Глаза Рахата загорелись любопытством, и он вместо ответа сам задал вопрос:
      - А что случилось?
     - Нет-нет, ничего, - поспешил отвязаться от возможных расспросов Сабыр, - Видимо ушел с друзьями на рыбалку.
     И вышел на улицу. Там наткнулся на Асию-апай,- она жила на противоположной стороне улицы.
     Соседи словно следили за ним, за его домом.
     - Здравствуйте, Асия-апай. Вы не видели Абая?
     - Видела, - отвечала она, и Сабыр, намеревавшийся пройти мимо, остановился.
     - Видела, - повторила старушка, расставляя ноги и основательно опираясь на свою самодельную трость - собиралась завести долгий разговор.
     - Видела, да, - в третий раз повторила она, не торопясь, хотя ясно было, в каком нетерпении стоит перед ней Сабыр, - Я встала как обычно, до восхода, чтобы справить нужду и совершить омовение перед молитвой. Так вот, вышла из дому, смотрю, а  Абай побежал к кладбищу…
     - К кладбищу?! –  воскликнул Сабыр, - Вы ничего не путаете?  Как вы от своих дверей могли видеть улицу?
     Старушка  закивала, делая движения губами, словно прожевывала еду или жвачку.
     - Я вышла из дому, - продолжала она, - слышу – у вас хлопнула калитка. Мне стало интересно – кто это встал раньше меня? Обычно в это время  все спят. Неужели? - подумала  я...
       Асия-апай опомнилась и замолчала. Сабыр понял, что она тогда подумала. Многие в ауле были озабочены тем - не завел ли Сабыр любовницу. Сабыр переминался с ноги на ногу в нетерпении, пока старушка соображала, как продолжить свое повествование.
     - Мне стало интересно, кто это, - нашлась, наконец, она, - Смотрю,  а это Абай бежит, и прямиком к кладбищу. Во-от…
     Она хотела добавить еще что-то, но Сабыр отправился к  кладбищу, не дослушав ее.
     Когда он подошел к могиле Майры, Абай отвернулся. Он сидел, вцепившись в прутья оградки. Сабыр опустился на колени, совершил молитву, вытянув перед собой ладони, затем провел ими по лицу. И лишь после этого обратился к сыну.
     - Ты зачем пришел сюда? Я перепугался, ищу…
     - Зачем я тебе?  У тебя теперь есть жена.
     - Абай, пошли домой – здесь не место для разговоров.
     - Почему?  Потому что тебе стыдно перед мамой? Стыдно, что ты ее забыл? Что предал? - испепеляя его взглядом, говорил Абай.
     Кровь схлынула с лица Сабыра. Он прикоснулся к худенькому плечу сына и заговорил, хотя ему сейчас хотелось лишь одного - оказаться в могиле вместо Майры, умереть, и освободиться от неимоверной ноши – жить, отказавшись от жизни, жить с чувством вины перед сыном, за то, что не он умер, а она, что он живет, а не она…
     - Я не забыл ее… Не предавал… Да… и никогда не забуду… Но, жизнь продолжается, и мы должны жить дальше. Я не смог умереть вместе с нашей мамой. И не могу умереть сейчас, просто взять, и умереть. Она это понимает, и она простит меня. А теперь идем домой. Коровы  не доены и отстали от стада.
     - Не пойду, - сказал Абай, не выпуская прутьев оградки из рук, - У тебя жена, пусть она, и доит, и отгоняет. И вообще, я не буду с вами жить.
     - Вот как! И с кем ты собираешься жить?
     - Ни с кем. Я останусь тут.
     Сабыр  потянул Абая за руку, но тот  вырвался, окатив его ненавидящим взглядом, отчего к нему вновь вернулось желание поменяться местами с Майрой.
     - Не трогай меня! – все с тем же враждебным блеском в глазах говорил Абай, - Я не вернусь домой, покуда там эта твоя жена.
     - Перестань, - с болью в голосе произнес Сабыр, - Корлан добрая, хорошая, ты сам скоро в этом убедишься…
     Абай перебил его. Детский эгоизм не позволил ему прочувствовать эту  боль.
     - Вот и живи с ней, если хорошая! А я останусь с мамой.
     Сабыр поднялся, и некоторое время стоял так, глядя в степь, простиравшуюся за крайними могилами. И степь, и кладбище  застыли в вечном оцепенении между жизнью и смертью, словно не могли решить, к какому миру они  принадлежат. И Сабыр застыл, словно и он решал и никак не мог решить эту  загадку, ответа  которой не дано знать ни одному смертному.               
      - Ну что ты мучаешь меня? – прошептал он, - Чего ты хочешь от меня?
     - Выгони эту тетю из дома!
     - Как я ее выгоню? Да и что она тебе сделала?
     - Ничего. Просто я не хочу, чтобы ты на ней женился.
     - А на ком мне теперь жениться?
     - Ни на ком! Зачем нам кто-то? Нам и так хорошо вдвоем.
     Абай замолчал, глядя выжидающе на Сабыра. Сабыр качал головой, словно соглашаясь с ним, но еще некоторое время стоял, раздумывая. Затем нагнулся к сыну, вздохнул и произнес печально:
     - Ладно, Корлан не будет жить с нами. Идем.
     - Пусть она сейчас же уйдет! – потребовал Абай, поднимаясь и отряхивая крупинки гравия с коленок, - Я не войду в дом, пока она не уйдет.
     - Да, да… - кивал Сабыр, уводя мальчишку от обиталища покойных, тоскливо думая о том, что теперь скажет он Корлан.

     Они вошли во двор и приблизились к двери, но Абай остановился перед ней. Сабыр вопросительно взглянул на него.
     - Скажи ей, пусть уходит.
     В этот момент дверь отворилась и на пороге появилась улыбающаяся Корлан. Сабыр
 запомнил ее именно такой –  яркий, неотразимый образ в темном проеме двери. Ее доверчивая улыбка диссонировала с уже состоявшимся решением Сабыра, корежа и разрывая душу. Сабыр опустил голову.
     - Абай, ты не сердись на меня… - начала было Корлан, но Абай резко дернул руку отца и вновь потребовал:
     - Папа! Пусть она уйдет! Что ж ты молчишь?
     Яркий, дивный образ погас. Корлан поблекла, словно сумеречное пространство сеней поглотило все краски. Сабыр поднял на нее тяжелый взгляд и тут же отвел его.
     - Абай, пройди в дом, мне нужно поговорить с Корлан, - попросил он.
     - Я же сказал, что не войду, пока она не уйдет! – голос Абая звенел на самых высоких нотах.
     - Хорошо, я уйду, - произнесла потускневшим голосом Корлан, - Только переоденусь.
     Корлан вернулась в дом - Сабыр последовал за ней.
     - Прости Корлан, я не могу рисковать им. Я не прощу себе, если он с собой что-нибудь сделает.
     Сабыр еще что-то говорил, пока Корлан переодевалась. Но ни он, ни она  не прислушивались к словам; они оказались во власти  неясного чувства, которое  овладевает нами, и мы не знаем, стоит ли дальше жить, когда нам вдруг ясно открывается вся никчемность нашей жизни, вся ее обманчивость, вся ее тщетность.
     - Не извиняйся, - сказала Корлан, - Я понимаю тебя.
     - Может через год-два Абай повзрослеет и сможет понять… - сам не веря своим словам, уже уверенный в том, что это прощание навсегда, говорил Сабыр, - Оставь свой адрес, я буду писать письма.
     - Пиши на главпочтамт  « до востребования », - сказала Корлан, - Я ведь замужем еще.
     - Тогда и ты пиши мне на почту, - попросил Сабыр, - Я не хочу расстраивать Абая.               
     Корлан кивнула, соглашаясь.
     - Прощай, Сабыр, - сказала она просто.
     Сабыр растерянно взглянул на нее, словно только теперь до него дошел смысл происходящего. Он стоял, не замечая ее протянутой руки, глядя в ее печально улыбающиеся глаза, и им  вновь овладело острое желание умереть, избавиться от  неподъемного груза  безрадостного существования.
 
                * * *

    Сабыр обедал и,  разговаривая со своим котом, то и дело подбрасывал ему кусочки  мяса.
     - Что – еще? Вот бездельник! – говорил он  насмешливо, - Разбаловался, разленился вконец. Мышей не ловишь, набьешь живот и лежишь, спишь целый день. Или старость подкралась? Да-а, старость – невеселая штука…
     В дверь  ввалилась почтальонка, которая не имела привычки, ни стучаться, ни здороваться, ни справляться о житье-бытье.
     - Вам телеграмма, - сказала она таким  тоном, словно была в ссоре с Сабыром.
     Но вместо телеграммы протянула журнал и ручку, не обращая ни малейшего внимания на изменившееся лицо Сабыра. Он расписался в журнале, не сразу найдя птичку, на которую дважды указала  почтальонка. Засунув журнал в свою сумку, она протянула телеграмму, и, не ответив на вопрос адресата, откуда, от кого, мол, депеша, покинула дом. Сабыр с трудом удерживал тоненький лист в огрубевших руках, и  читал, то, отставляя телеграмму от себя, то, приближая ее к глазам.
     -  Абай ранен… - шептал он, - Абай ранен… лежит  кардиоцентре. Приезжайте…
     - Абай ранен? – повторил Сабыр, поворачиваясь к двери, словно  почтальонка все еще находилась там, - Абай ранен… как же так?
     Он долго сидел так,  теребя телеграмму дрожащими пальцами, беззвучно шевеля губами, то ли перечитывая, то ли продолжая задавать этот вопрос неведомому собеседнику.


                * * *

     И вот он едет в город. Однообразный степной ландшафт сменился  в окне готовым к посеву полем.  Действительность постепенно растворилась, и Сабыр, вновь, в который уже раз за последние сутки, погрузился в воспоминания.
     Он работает на тракторе, сеет. Подъезжает к краю поля – там стоит бригадир, нетерпеливо махая рукой. Он что-то кричит, весело улыбаясь,  но ничего не слышно, - трактора всего звена стоят тут, и рычание их моторов заглушает все звуки.
     «Что-то случилось», - подумал Сабыр, но не встревожился – товарищи улыбаются и что-то весело обсуждают. Не успел он поздороваться с «бугром», как ребята подхватили его, и он полетел вверх.
     - Вы чего?! – вскричал он, безуспешно пытаясь избежать подбрасывающих рук.
     - Качай па - пу! Качай па - пу! – скандируют товарищи и от счастливой догадки перехватывает горло.
     «Майра! - Она родила!  -  Как же, когда?  -  Или нет?  -  Да, говорят же: «качай папу » - 
значит  родила!  -  Интересно – кого? Кто – сын, дочь?  -  Какая разница? Главное – благополучно разродилась. Главное – у нас ребенок. Мы – папа и мама! », -  мысли проносились в голове, перебивая и опережая друг друга.
     - Что случилось? Да отпустите вы меня! – все же кричит он и сквозь шум слышит зычный голос бригадира:
     - Сын! У тебя сын!
     Опустили на землю, поддержали, захлопали по спине, запоздравляли. Сабыр только успевал поворачиваться и пожимать руки друзей.
     - Суюнши мой! – кричал бригадир.
     - Да, да! Конечно! – отвечал Сабыр растерянно, и на потеху всем развел руками, - Но сейчас у меня ничего нет…
     Его слова заглушил взрыв дружного хохота.

     Сабыр очнулся от детского вскрика, донесшегося из соседнего купе. Ребенок успокоился, не успев расплакаться как следует. Счастливая улыбка,  впечатление от предыдущего воспоминания, не успела раствориться, как им овладело следующее - Сабыр и Майра едут домой в поезде. На коленях у Майры белоснежный сверток – Абай. Он спит. И вдруг просыпается с пронзительным криком. Сабыр испуганно смотрит на жену, а та берет младенца на руки  и пытается убаюкать. Абай не унимается. Изобразив легкую досаду на лице, Майра дает ему грудь – и тут же кроха затихает, принимаясь деловито сосать.
     Сабыр облегченно вздыхает и постепенно приходит в себя.
     - Смотри, какой крикливый, - говорит он, с некоторой опаской вглядываясь в смуглое личико сына, - И в кого он такой?
     - Как в кого? – отвечает Майра, - В дядю твоего, в «Айгая».
     - Как что плохое – так моя родня? А среди твоих что – нет крикунов?
     - Нет, наши все культурные, воспитанные. Одним словом – городские.
     - Ну да, куда нам, аульским, - шутливо соглашается Сабыр, и жестом просит сына на руки. Абай посапывает, но губки продолжают  удерживать  сосок. Крохотный носик его покрылся крохотными же капельками пота.
     - Никак не наглядишься? – улыбается  Майра слегка иронично, бережно передавая ребенка, - Погоди, скоро надоест. Спит дни напролет, а ночами кричит и не дает спать.
     - Он никогда не надоест мне, - возражает Сабыр, вглядываясь в крохотное личико и с замиранием сердца наблюдая летучие переходы мимики на нем…

     …Сабыр долго сидит неподвижно, боясь вспугнуть счастливую картину прошлого, утирая мокрые от слез щеки.
.
                * * *
 
     Сабыр заметил невестку сразу, как только  вышел из вагона, в отличие от нее, тщетно искавшей его в  толпе на перроне.
     - Дочка! Куралай! Я здесь!
     Куралай подошла – он поставил тяжеленные сумки с провизией на брусчатку перрона и прикоснулся губами к ее лбу.
     - Дочка, что с Абаем?
     - Он в коме. Какой-то нарушитель ударил его в сердце ножом.
     Внутри похолодело.
     - В сердце? – еле выговорил Сабыр.
     Затем добавил:
     - Значит – он умирает?
      Невестка заплакала, хотя казалось, что она уже выплакала все слезы и притерпелась к свалившемуся внезапно горю.
     - Нет, ему сделали операцию. Врач говорит, что его состояние тяжелое, но стабильное, только нужно пересадить сердце. Правительство выделило деньги, чтобы закупить сердце, но пока его нет. Нет подходящего сердца.
     А-а… -  протянул Сабыр, но он не  понял ничего из услышанного.
     Их бесцеремонно толкали, задевали сумками и чемоданами, ругаясь, пока Куралай не спохватилась и не повела прочь от платформы, к стоянке такси, откуда доносились разноголосые выкрики предлагающих те или иные маршруты таксистов.
               
    И вот Сабыр с Куралай в одиночной палате, где лежит Абай, опутанный множеством трубочек и проводочков. Лицо осунувшееся, бледное, с выступившими резко надбровными дугами. Щеки впалые, на виске пульсирует синяя вена. Неподвижные руки  покоятся поверх одеяла. Сабыр  наклонился, чтобы поцеловать сына, - сопровождающая медсестра не позволила.
     - Не прикасайтесь к нему! – и она на всякий случай втиснулась меж Сабыром и койкой.
     Поправив быстрым движением простыню на Абае, она выпрямилась и попросила
выйти из палаты.
     - Все? Посмотрели? Он в порядке.
     Сабыр попятился, не отрывая взгляда от сына, у порога отвернулся, и незаметно смахнув слезу, вышел в коридор. Куралай вышла следом, бесшумно плача.
     - Не плачь, дочка, - сказал Сабыр изменившимся голосом, - Абай крепкий, он выкарабкается.

     Их принял врач, кардиохирург Орал Сеитович.
     - Там, в пограничном госпитале, зашили поврежденные ткани и аорту, но не заметили крохотную ранку, царапинку от острия ножа на сердце,- сказал он,- Теперь это место потемнело, и это потемнение увеличивается, и постепенно распространится на все мышцы сердца. В-общем, требуется донорский орган. Если он поступит вовремя, появится реальная возможность спасти Абая. Деньги на закупку сердца  выделены правительством достаточные, мы сделали запросы во все ведущие клиники, где есть банки органов, но пока от них нет ответа. У нас  есть еще время, будем надеяться, что сердце поступит и Абай выживет. Организм  у него крепкий, мы поддерживаем его всеми имеющимися средствами. Это все, что я могу сказать.
     - А когда Абай очнется? – спросил Сабыр, - Когда можно будет поговорить с ним.
     - До операции пересадки он не придет в сознание. Мы специально держим Абая в состоянии комы, чтобы сохранить его как можно дольше. Возвращение в сознание усилит нагрузки на сердце. Вы, наверное, и сами понимаете это.
     - Скажите, а сколько времени пройдет… когда поступит донорское сердце?
     - Этого никто не знает. Возможно завтра, а возможно – через месяц. Но  Абай так долго ждать не сможет, - от силы недели две. Затем наступит паралич. Но не нужно отчаиваться, мы следим за его состоянием, оно стабильное. Организм ослаблен, поэтому требуется абсолютная стерильность, любая инфекция может оказаться смертельной. Так что мы вас к нему больше не допустим. Вы должны отнестись с пониманием и не досаждать просьбами о посещении. Если что – я вас вызову. Вы пока будете здесь, в городе?
     - Конечно. Я…
     - Хорошо, – перебил Сабыра врач, - У меня есть телефон вашей невестки.
    И углубился в свои бумаги, давая понять, что аудиенция окончена; Сабыр встал, но не сразу покинул кабинет. Врач вопросительно взглянул на него.
     - Я вам верю, - сказал с надеждой Сабыр, - Я верю, - вы его спасете.
     Кардиолог  пожал плечами и  кивнул головой, пробормотав  что-то вроде «Да-да…»
    
                * * *

     Сабыр вышел из ванной, остановился перед зеркалом, приглаживая бороду.
     - Ата, куда вы собрались? – спросила Куралай, - Врач ведь просил не беспокоить…
     - Я иду в мечеть – сегодня пятница. Нужно  раздать милостыню, помолиться, чтобы Аллах даровал Абаю выздоровление.
     Куралай хмыкнула. Затем произнесла с легкой досадой:
     - А я готовлю обед…
     И вернулась на кухню, добавив тише:
     -  Если будет толк от этих молитв.
    
     Пятничный намаз  подействовал успокаивающе, и умиротворенный Сабыр  подошел к имаму, познакомился с ним и с оставшимися  аксакалами, и попросил совершить дууа во спасение сына. 
     После совместной мольбы посидели, поговорили.
     - Я слышал о подвиге вашего сына, - сказал имам, - Да спасет его Аллах. Такие люди – наша гордость, и вы хороший человек, раз воспитали его таким.
     Присутствующие закивали, присоединяясь к его словам…
    
      Солнце светит вовсю, порождая светлые улыбки на лицах встречных прохожих. Сабыр с удовольствием вдыхает аромат яблоневых цветов и, не спеша, прогуливается по улицам, заходит в скверы, проходит их, не задерживаясь. Забрел в какой-то двор, остановился возле детской площадки, рядом с плачущим мальчиком лет семи. Попытался успокоить, но тот вырвался и, отбежав, продолжал всхлипывать. Сабыр присел на бортик песочницы, и, по новой своей привычке, ушел мыслями в прошлое.
     Он с Абаем возле свежей могилы. Абай  плачет. Сабыр хочет увести - Абай упирается.
     - Не плачь, - говорит ему Сабыр, - Мама будет огорчаться, если ты все время будешь плакать. Она сейчас смотрит на нас и ей плохо оттого, что ты так горюешь.
     - Неправда! – рыдая, возражает Абай, - Мама теперь ничего не видит. И не слышит. Ее закопали, я же видел! Мама ничего не видит и ничего не слышит!
     - Не говори так, ты ничего не знаешь. Закопали  ее тело, а душа не умерла, и она все видит и все слышит.
     - Не надо рассказывать сказок, я не маленький!
     Сабыр вздохнул. Присев на корточки, повернул Абая к себе.
     - Не знаю, сказка это или нет, но лучше думать, что Майра умерла не совсем. Давай будем верить в это, тогда и нам будет легче, и ей…
     Абай поднимает  глаза, полные слез. Но они постепенно теплеют, и в них появляется надежда.
     - Ладно, пап, я не буду плакать. Пусть мама не огорчается. Но мне все равно плохо без нее. И страшно. Особенно ночью.
     К горлу Сабыра подкатил ком, с которым он не в силах совладать. Он  прижал к себе
тщедушное тельце сына, и, подняв, понес к воротам кладбища, где их ожидала одинокая машина.
     - Мы теперь будем спать вместе, - прошептал он, когда ком немного отпустил, - Мы теперь всегда будем вместе, и нам обоим не будет страшно.

                * * *

     Сабыр сидит за столом и учит внука держать ложку. Жабай агукает и размахивает ложкой, ухватив ее за самый конец. Вдруг картина действительности уступает место картине прошлого -  Сабыр держит на коленях малыша, Абая, который стучит ложкой по столу,  испуганно хлопая глазами всякий раз, когда донышко ложки ударяется о стол.
     - Майра, смотри, он уже умеет держать ложку, - говорит Сабыр вошедшей жене, - Сейчас буду учить кушать с нее…
     - Ата! Что с вами?! – испуганно восклицает Куралай, - Ата, очнитесь!
     Сабыр растерянно оглядывает кухню, видит, что на коленях  внук, а не сын, и тут же невестка забирает малыша.
     - С вами все в порядке? - встревожено справляется она, - Вы не заболели?
     - Нет, нет, ничего, - отвечает Сабыр, проводя ладонью по лицу, - Привиделась Майра – маркум, видимо, ее душа  тревожится за Абая.
     - Может, сходите к врачу, проверитесь, - предложила Куралай, - Вам, наверное, нужно больше гулять на воздухе, вы, наверное, не привыкли сидеть дома…
    
     Сабыр прогуливается по двору. Рядом прошли, смеясь и толкаясь, школьники. Сабыр вновь окунулся  в прошлое, оно в последнее время часто заводит его в свои счастливые кущи. Сабыр с Майрой ведут Абая в школу. В руке у Абая – букет. Их то и дело обгоняют группки школьников с цветами и без. Абай немного испуганно поглядывает на них, поднимает глаза на родителей, как бы ища у них поддержки. Сабыр ободряюще улыбается и вовсю расхваливает школу и учебу.
     - Вот увидишь – в школе здорово. Я бы хоть сейчас туда вернулся, если бы можно было. Там умные учителя и там у тебя будет много друзей. Вот увидишь – завтра ты сам побежишь туда  вприпрыжку.
     У самой школы им повстречался Хамит, от которого пахнуло перегаром. Хамит поздоровался с Сабыром и Майрой, поздравил их, затем присев на корточки, взял руку Абая.
     - Абай, хочешь в школу? – спросил он.
     - Ага, - ответил тот без особого энтузиазма.
     Хамит усмехнулся.
     - Учиться как будешь? – задал он еще  один вопрос.
     - Хорошо, -  было видно, что общение с подвыпившим дядей тяготит Абая.
     - Молодец! – похвалил  Хамит, не выпуская руку малыша, - Будешь одноклассником моему Уахиту. Как говорится: «Раз отцы ровесники, то и сыновья тоже…».
      Абай просит взглядом оградить его от  Хамита. Сабыр и Майра переглянулись – глаза Майры говорят о том же.
     - Хамит, мы пойдем, не то опоздаем, - сказал Сабыр.
     Хамит выпустил руку Абая и, поднявшись, обратился к Майре в приказном тоне:
  - Майра, ты иди. Там уже все женщины с детьми собрались. И моя тоже, с Уахитом. А мы с Сабыром пойдем к Жамбылу, у него дочки-двойняшки пошли в первый класс. Там и сообразим, как отметить праздник.
     Он подмигнул Сабыру и щелкнул пальцем по горлу. Сабыр взглянул на жену и сына,- они стоят погрустневшие.
     - Извини Хамит, - отверг он предложение приятеля, - но сегодня такой день… Я не могу уйти. Мне нужно отвести Абая в школу.
     - Да отведет его Майра, - раздраженно говорит Хамит, - Я только что оттуда, ни одного мужика там нет, одни бабы. Что ты будешь делать среди них? Пошли со мной, отметим праздник, как следует мужчинам.
     - Нет, не могу, - стоял на своем Сабыр, - Ты знаешь – Абай у меня один, и я сам хочу отвести его в первый класс.
     С этими словами он взял Абая за руку и решительно направился к школе.  Абай и Майра заулыбались. А Хамит презрительно скривил губы.
     - Не думал я, что ты баба! – бросает он вслед, - Ну и иди к ним!
     Но Сабыр не слышит этих слов. Он рад, что не покинул сына, который как может, выражает свою признательность. После, наедине, Майра вознаградит его, сказав:
     Ты самый лучший муж, и ты самый лучший в мире отец!


                * * *

     Кабинет Орала Сейтовича. У него сидит седой старик со спокойным, но скорбным лицом. Сабыр поглядывает на него сочувственно, и одновременно просительно и с надеждой.
     - Даян-ага, - говорит Орал Сейтович, - Это Сабыр. Его сын, Абай, получил ранение в сердце при задержании опасного нарушителя границы, пострадал, как говорится, за всех нас. Теперь ему нужно заменить сердце. Дело в том, что сердце вашего сына очень хорошо подходит для пересадки Абаю. Если вы подпишите эти бумаги…
     - Не буду я ничего подписывать! – перебил его старик, - Отдайте мне сына, вот все, что мне от вас нужно.
     - Даян-ага, правительство выделило немалые деньги для спасения Абая. Семье Аяна они будут очень кстати. Подумайте о внуках. В наши времена…
     И вновь Даян перебил врача. Слова последнего очень рассердили старика, так, что он покраснел от возмущения.
     - Вы что, предлагаете мне продать сердце сына?! До чего мы дожили! Торгуем внутренностями детей!
     С этими словами он встал и направился к двери. Сабыр растерянно взглянул на Орала Сеитовича – тот только развел руками. Сабыр бросился за Даяном.
     - Дорогой, погоди, давай поговорим, - попросил он, догоняя старика в коридоре.
     Даян отмахнулся на ходу.
     - Не о чем нам с тобой говорить. Я сейчас же заберу сына, пока его здесь не выпотрошили!
     Некоторое время они идут молча. Сабыр понимает, что от того, сумеет ли он уговорить этого человека, зависит жизнь Абая. И он вновь заговорил. Заговорил, стараясь быть  убедительным.
     - У вас горе, я понимаю. Но поймите и вы меня. У меня сын при смерти! Вашего уже не спасти, вам тяжело сейчас, но ничего уже не поделать. А моего-то можно спасти! Можно! Вы понимаете? Смерть еще одного джигита не облегчит ваших страданий. А если Абаю пересадят сердце Аяна, то Абай станет и вам сыном. Так ведь! Если бы я оказался на вашем месте, я б согласился без раздумий! Какой смысл умирать обоим  сыновьям, когда есть возможность спасти хотя бы одного?!
     Даян остановился и взглянул пристально на Сабыра. Гнев его прошел. Он положил свою тяжелую руку на плечо собеседника, одарив его совсем слабой надеждой.
     - Я вижу - ты хороший человек, – сказал он, - Ты  все сказал правильно, и, если б было возможно, я б сам отдал свое сердце! Но я не могу распоряжаться сердцем сына, пойми! Что я скажу, когда на том свете он спросит, зачем я позволил отнять у него сердце? Что я  тогда скажу?
     - Вы скажете, что его сердце служит хорошему человеку, который потерял свое, защищая наших людей, защищая его детей. Аян поймет вас.
      Сабыр ждет, что  скажет Даян. Тот по-прежнему смотрит в глаза, молчит, раздумывая, и Сабыру  кажется, что он убедил  старика. Но тут новая мысль посещает Даяна, и он выражает ее словами:
     - А что, если я лишу Аяна души, позволив отобрать ее вместе с сердцем?
     - Астахфиралла! – восклицает оторопело Сабыр, - О чем вы говорите! Душа неприкосновенна, ее никто не может отобрать, кроме Аллаха.
     - Но душа находится в сердце, - продолжает размышлять вслух Даян, - И, если его пересадят твоему сыну, то…
     Сабыр обреченно закачал головой. Он понял, что теперь ничто не переубедит старика. И он делает последнюю попытку.
     - Душа не находится в сердце. Сердце – всего лишь насос, перекачивающий кровь.
     - Нет, не просто насос! – возражает, утверждаясь в своей мысли Даян, - Когда ты переживаешь за кого-нибудь, вот сейчас за сына, то где у тебя болит, что ноет и щемит? А?
     Сабыр молчит. Да и что он может сказать? Где находится у нас душа? И почему наш «простой насос» так чуток, так раним?
     - Вот видишь! – продолжает тем временем старик, словно Сабыр подтвердил его слова, - Болит сердце! А ведь это душа там болит, душа переживает и страдает! Так как же ты можешь просить меня оставить сына без души?
     Сабыр повернулся и побрел назад. Он вошел в кабинет Орала Сеитовича, и, встретив его вопрошающий взгляд, отрицательно закачал головой.
     - Ни - в - какую! Он говорит, что вместе с сердцем его сын потеряет и душу.
     - М-м-да-а, - протянул врач, - мне часто приходится сталкиваться с таким мнением. Народ наш все еще тёмен. Жаль, что  не смогли уговорить старика. Мы упустили сейчас последнюю возможность спасти Абая.
     Он задвигал бумагами, не подозревая, каким безжалостным ножом вошли его слова в сердце отца его пациента.
     - Но разве не пришлют сердце из – за границы? –  вдруг осипшим голосом сказал Сабыр, - Вы же говорили, что отправили  запросы...
     Выражение досады появилось на привыкшем к человеческим страданиям лице врача. Он ответил, не поднимая глаз от стола.
     - Отовсюду пришел один ответ: «в данный момент не располагают ничем подходящим».
     - И что теперь будет? Неужели нет никакой надежды?
     - Почти никакой. Состояние Абая ухудшается с каждым днем, думаю, его хватит буквально на пару дней. Если не случится чудо, и не появится донорское сердце в эти дни, то мы ничем не сможем помочь. Вы пожилой человек и должны понимать, что чудес не бывает, поэтому не хочу обнадеживать вас впустую. Мужайтесь…
     Сабыр поднялся и с окаменевшим лицом покинул кабинет.
     Он вышел на улицу и отправился  куда глаза глядят. Вдруг ему вспомнились слова Даяна: «… если б было возможно, я б сам отдал свое сердце».
     Сабыр остановился, как вкопанный.
     - Зачем! –  он напугал этим возгласом поравнявшуюся с ним прохожую, которая, видимо, приняла его за сумасшедшего, ибо Сабыр продолжал размышлять вслух, - Зачем! Я сам отдам ему свое сердце! Да, да, я сам.  Лишь бы оно подошло ему. Лишь бы подошло…
     Сабыр вернулся в кардиоцентр и попросился на обследование. Врач, проводивший его, спросил фамилию.
     - Постойте, пограничник, который находится у нас… Он – ваш…?
     - Сын.
     - Конечно, вам сейчас нелегко. Но нельзя так переживать, так подрывать сердце, - говорил врач, укладывая Сабыра на кушетку для снятия кардиограммы.
     - Сердце у нас одно и нам никак нельзя обращаться с ним как попало, надрывать его и перегружать...
     Сабыр терпеливо слушал весь этот треп, а когда обследование закончилось, он спросил:
     - Ну,  как?
     На что врач ответил, озадаченно приподняв бровь:
   - Знаете, у вас отличное сердце. Об этом свидетельствуют все параметры. Причина болей не связана с сердцем, видимо это просто психологический момент, - мы переживаем стрессы, и тут приходит в сознание распространенный стереотип, по которому в результате должно заболеть сердце, а потом и вправду болит сердце, как нам кажется, а на самом деле оно в порядке, а боли…
     Врач, возможно, продолжал бы эту бесконечную тираду, но Сабыр перебил его:
     - Доктор, а вы можете сравнить параметры моего сердца с параметрами сердца моего сына?
     Кардиолог вновь поднял бровь.
     - Зачем?
     Сабыр несколько смутился.
     - Я хочу знать, похожи ли наши сердца.
     Врач пожал плечами.
     - Это вполне вероятно, ведь вы – близкие родственники.
     - Да-да! Но я хочу знать, подошло бы мое сердце для пересадки…
     Врач пристально взглянул на своего пациента, и видимо, до него стал доходить смысл  происходящего. Он посерьезнел и немного подумав, ответил:
     - Хорошо. Я проведу сравнительный анализ, но мне придется отлучиться. Вы подождите в холле, если не спешите. А то приходите завтра…
     - Нет-нет! –  возразил Сабыр, - Я подожду, мне некуда спешить.
               
                * * *
               
    Сабыр с волнением вошел в приемную Орала Сеитовича, но секретарша сказала, что главврача нет, и сегодня уже не будет.  Покидая кардиоцентр, Сабыр утешал себя тем, что, главное, его сердце годится для пересадки Абаю.
     Прогуливаясь по городу без определенной цели, он оказался перед зданием университета, в котором учился Абай до ухода в армию. И вновь воспоминания  затянули его сознание в недалекое прошлое.
      Сабыр сидит на родительском собрании и внимательно слушает классную руководительницу Абая.
     - … поэтому прошу вас убедить детей отнестись серьезно к сдаче госэкзаменов. У меня все, - закончила та и добавила, обращаясь к Сабыру, - Сабыр-ага, задержитесь, нам нужно поговорить.
     Дождавшись, пока все родители вышли, учительница заговорила, подсев ближе.
     - Я беседовала с учениками об их дальнейших планах; все собираются поступать, и только Абай с Уахитом ответили, что останутся в ауле. Они хотят работать у фермера механизаторами. Я удивлена и огорчена. Ну, Уахит, тот ладно. Но Абай! Он очень способный, по некоторым предметам ему нет равных во всей школе. Поэтому он должен поступить в вуз. Неужели у вас нет средств на его обучение?
     По лицу Сабыра медленно разлилась краска. Учительница ждала, и он сказал, запинаясь:
     - Я не знаю…  не знаю, почему он так решил. Признаться, мы с ним еще не говорили об этом. Конечно, Абай будет поступать, зачем ему работать? Все, что я имею – все для него.
     Учительница  улыбнулась одобрительно.
     - Вы поговорите с ним и убедите поступать. Вернее всего, это необдуманное решение он принял под влиянием Уахита…

      За ужином Сабыр завел разговор с Абаем.
     - Твоя учительница сказала, что ты хочешь остаться в ауле. Это правда?
     - Да, - сказал Абай, бросив быстрый взгляд на отца.
     - Но почему? Я что – не смогу обучить тебя?
     - Я буду работать, пап, мы с Уахитом пойдем помощниками комбайнеров. Дядя Хамит уже договорился с фермером.
     - Да? А почему я узнаю обо всем этом последним? Мне было стыдно, когда твоя учительница сказала о твоем решении.
     - Прости пап, я не хотел расстраивать тебя раньше времени. Я буду работать, и ты сможешь отдохнуть.
     Сабыр всплеснул руками.
     - А я что, по-твоему, устал? – возмутился он. И продолжал тоном, не терпящим возражений: - Значит, так. Тебе нужно учиться. Не знаю, что тебе наплел Уахит. Твоя учительница говорит, что ты очень способный, и что тебе непременно нужно поступать. А Уахит пусть работает, раз у него в голове пусто.
     - Я не хочу уезжать, папа.
     - Послушай сынок. Я понимаю, тебе трудно ехать в город, в неизвестность. Но приходит время и нужно покинуть привычное место, как бы  ни было трудно или страшно. Я еще не стар и могу обеспечить тебя, твою учебу. Но в жизни всякое бывает – сегодня есть человек, а завтра его может не стать. Поэтому учись, пока я жив. Я хочу, чтобы ты получил образование, стал ученым человеком. Прошу тебя, не позорь меня, езжай в город. Не то люди скажут, что я жалею деньги на твою учебу.
     Абай молчит. Сабыр ждет, не приступая к еде.
     - Я хочу учиться и не боюсь ехать в город, - сказал, наконец, Абай, - но я не хочу уезжать отсюда. И Уахит тут ни при чем, я сам по себе…
     - Не пойму, что тебя удерживает здесь, когда молодежь старается уехать под любым предлогом. У нас нет даже клуба! А что ты заработаешь у фермера, который сам еле сводит концы с концами? Я не гоню тебя из дома, из аула, я лишь хочу, чтобы ты обучился и стал образованным человеком.
     - Я… я не могу уехать, пап…
     - Но почему?
     - Как же я оставлю тебя одного?
     Глаза Сабыра потеплели, и он взглянул на сына с умилением.
      - Спасибо, что думаешь обо мне, - сказал он растроганно, - Но, что со мной сделается? Жизнь ждет тебя и нужно идти по ней, не оглядываясь ни на кого. Учись, а я буду приезжать к тебе, когда соскучусь. Ну и ты ведь будешь приезжать на каникулы и праздники. Договорились?
     - Ладно, - соглашается Абай, посветлев лицом, - Я вообще-то хочу стать журналистом.
     - Вот и хорошо, - улыбается Сабыр и с аппетитом принимается за ужин.
     Некоторое время они едят молча, потом Абай отставляет ложку и смотрит на отца. Тот поднимает глаза, почувствовав взгляд сына.
     - Ты что-то хочешь сказать?
     - Пап, может тебе нужно жениться?
     - Ты что! Долго думал? Жениться!
     - А что! Ты еще не старый, тебя все уважают. Я уеду, и тебе не будет одиноко с женой.
     - Не нужна мне никакая жена, - говорит Сабыр, нахмурившись, - Вот выучишься, женишься, появятся внуки, буду их нянчить, кроме этого у меня нет мечты.
     Вновь приступили к еде. И вновь Абай отставил ложку и уставился на отца.
     - Ну, что еще придумал? – весело справляется Сабыр.
     - Пап, ты прости меня…
     - Простить? За что?
     - За то, что тогда не дал тебе жениться. Помнишь?
     - Ай, Абай, Абай! – несколько удивленно произнес Сабыр. Затем добавил, качая головой:
     - Не надо просить прощения. Я на тебя тогда не обиделся. Ты был слишком мал, чтобы понять что-либо. Да что теперь вспоминать…
     - Ладно, прекратим этот разговор, - сказал он после минутного молчания.
     Посидев некоторое время молча, Абай заговорил вновь.
     - Па, может тебе стоит разыскать тетю Корлан? У тебя нет ее адреса?
     - Что мне делать с тобой! – воскликнул Сабыр и засмеялся. Но глаза выдали не унявшуюся до сих пор боль.
    Затем он поведал Абаю конец той неудавшейся любви:
     - После отъезда Корлан мы переписывались почти год. Ты не знал об этом, она писала мне на почту. Когда мы с ней познакомились, они с мужем были на грани развода – у них не было детей. Но потом она родила,  и отношения с мужем наладились. Она сообщила мне об этом и просила больше не писать. Вот…
     Абай надолго замолчал. Ужин стыл – у них пропал аппетит, но приступать к приборке  не спешили, заново переживая ту историю.
     - Пап, - в который уже раз возобновил разговор Абай.
     - Ну, что еще?
     - А этот…
     Сабыр внимательно слушает, а Абай медлит, не решаясь докончить вопроса.
     - Ну… ребенок тот…
     Сабыр не выдерживает.
     - Говори, чего ты!
     Абай смущенно договаривает:
     - Ты не думаешь, что он от тебя?
     Сабыр поражен. Он  качает головой, удивляясь проницательности сына. А ведь он считал, что тогда Абай был ребенком и ничего не понимал. Сабыр отвечает на вопрос сына, и вновь боль за пережитое темнит его взор.
     - Да, я думаю, что это так. Ведь у них и потом не было детей. И… я видел ее, ту девочку. Она напоминает тебя…   Да…
      Абай сидит с выражением вины на лице.
     - Но что я мог сделать? – закончил Сабыр, - Жениться на Корлан я не мог, а заявить права на дочь – означало бы разрушить их семью, которая - то стала семьей благодаря ей…

                * * *

     Сабыр вернулся – Куралай отворила ему.  Она ждет, что скажет свекор, но тот молча прошел мимо и начал раздеваться.
     - Что сказал врач, зачем вызывал? – не выдерживает Корлан.
     - Сегодня поступил труп одного парня, - на работе сорвался крюк и пробил ему голову. Его сердце могло подойти Абаю, но его отец отказался подписать соглашение. Уж как с Оралом ни уговаривали старика – отказался наотрез!
     - Жа-аль… - протянула Куралай, сверля Сабыра глазами, но, встретив его виноватый взгляд, отвела глаза и сказала, - Ну что ж, будем ждать другого сердца.
     - Орал говорит, что теперь вряд ли представится такой случай. Что времени уже совсем не осталось. Что еще день-два, и…  Отовсюду поступили отказы – нет подходящего сердца.
      Все это Сабыр выдал на одном дыхании, словно боялся не высказать. Куралай замерла. Она прижала руки к груди и произнесла дрожащими губами:
     - Значит, Абай… умрет?
     - Если в эти дни не поступит подходящее сердце, - отвечал обреченно Сабыр.
     - А откуда оно может поступить?
     Сабыр пожал плечами. Куралай сверлит его глазами, ее лицо принимает неприятное выражение.
     - Я чувствовала, что это плохо кончится! –  заговорила она чужим, противным голосом, - Поэтому и отговаривала Абая от армии. Папа хотел договориться с военкомом, чтобы ему дали отсрочку, пока не родится Жабай. И Абай согласился, и все было бы хорошо, если б вы тогда не приехали. Это же вы заставили его служить! И вы будете виновны в его смерти!
     Сабыр побледнел.
     - Да, я сказал Абаю, что нужно служить, что нехорошо отлынивать от армии. Но я же не знал, что все так обернется! И как бы ни было, Абай не мог не пойти в армию – дед его прошел всю войну, умер очень рано от ран, полученных на фронте. И я, и все наши родственники - все отслужили. Не мог же Абай опозорить нашу семью, меня перед всеми!
     - Значит, пусть он лучше умрет, чем опозорит вас?!
     - Не говори так, дочка. Абай должен был пройти армию, и я горжусь тем, что он служил честно, и не спасовал перед тем бандитом.
     - Какой прок от его честной службы? На что мне все это, если я в двадцать лет стану вдовой, а Жабай сиротой? И все потому, что вы одержимы старыми представлениями о долге, родине и прочей ерунде!
     - Я понимаю твое состояние, но ты не права, дочка. Эти понятия -  не ерунда! За Родину погибли миллионы людей!
     - Заладили - миллионы, миллионы! Тогда была война. А сейчас- то ее нет! Так почему, за что должен умереть Абай? Сколько парней отлынивает от армии, и живут себе спокойно! И Абай бы жил, если б не вы со своим идиотским патриотизмом!
     - За тех парней я не отвечаю. Я в ответе за своего сына. И ты зря  так рано хоронишь Абая! Он еще жив, и я постараюсь спасти его!
     - Вы? Что вы можете! Вы только можете отправлять людей на смерть своей демагогией!
     Куралай убежала, плача, в свою спальню. Сабыр прошел, тяжело ступая, к дивану и повалился на него. Он лежал не шевелясь; лицо его подергивалось, ресницы подрагивали. Казалось – он не дышит, он словно впал в глубокое оцепенение; сознание его находилось в прошлом, заново переживая то событие, за которое невестка казнила теперь упреками.

     Сабыр идет по городской стройплощадке. Подошел к сварщику, рассыпающему снопы искр, остановился в ожидании, пока тот закончит варить. Наконец, Абай, а это был он, поднял маску и заметил Сабыра.
     Сабыр видел  - Абай сделал движение, порываясь, как прежде, кинуться в объятия отца, но, как будто вспомнив, что он теперь взрослый, сдержался и поздоровался за руку.
     - Ассаляму галяйкум!
     - Уа галяйкум ассалям! Как дела? Ты стал сварщиком?
     - Да, окончил курсы. Но я еще в ауле научился, когда с Уахитом ходил на работу к дяде Хамиту. Как там Уахит, работает?
     - Да, все живы - здоровы, передают тебе привет. Только все думают, что ты учишься в университете, а ты, оказывается, работаешь простым сварщиком.
     - А что, хорошая работа. Мне нравится – интересно. И платят хорошо.   
      - А как же учеба? Ты ее бросил?
     - Нет, перевелся на заочное. Куралай беременна, скоро родится ребенок, учиться очно не получится.
     - Рановато ты женился, сын. Нужно было закончить учебу, отслужить, а уж потом…
     - Да, конечно. Но… Куралай забеременела. Но я не жалею. Ты же хотел внуков, вот мы и постарались.
     - Нет. Я тебя не упрекаю. Лишь бы все у вас было хорошо. В военкомат не вызывали?
     - Вызывали, но тесть обещал договориться с военкомом, чтобы мне дали отсрочку, пока Куралай не родит. А там уже не заберут.
     - Нехорошо отлынивать от службы. Это все равно, что дезертировать.
     - Я понимаю, но Куралай ждет ребенка, ей будет трудно без меня.
     - Когда отец ушел на войну, твоя бабушка осталась беременной. Тогда было намного тяжелее, чем сейчас. К тому же у невестки здесь родители, сестры, братья и снохи. Они помогут, если что. И я буду приезжать, привозить продукты и деньги – она ни в чем не будет нуждаться. Не отказывайся от службы, мне будет стыдно за тебя перед родственниками и аульчанами.
     Абай некоторое время стоит, потупив взор, затем соглашается:
     - Ладно, я  схожу в военкомат.
     Сабыр расцвел улыбкой, и, обняв сына, похлопал по спине.
     - Вот так-то лучше.

                * * *

     Сабыр вновь в кабинете Орала Сеитовича. Он подает  врачу результаты обследования - тот с интересом читает. Сабыр присаживается на краешек стула и напряженно следит за врачом.
     - Зачем вы прошли обследование? Вас что-то беспокоит?
     - Мое сердце в отличном состоянии.
     - Вот именно. Вы хотели убедиться в этом?
     Сабыр словно не слышит вопросов врача.
     - И у меня, и у Абая похожие сердца…
     Орал Сеитович хмыкнул.
     - Это неудивительно, ведь вы – отец и сын. Но зачем вы все это мне говорите?
     - Я прошу пересадить мое сердце Абаю.
     Врач внимательно вглядывается в собеседника.
     - Ваше сердце? Но как? – в недоумении спрашивает он.
     Сабыр подает ему еще одну бумагу.
     - Вот. Тут я написал, что добровольно отдаю сердце для пересадки…
     Врач смотрит на Сабыра и на его лице  утверждается смесь признательности и восхищения. Затем он спохватился, и, нахмурившись, опустил глаза.
     - Я хирург, а не убийца, Сабеке, - произнес он глухо. Вы в отчаянии, но подумайте - что вы предлагаете?
     - Я же сам об этом прошу. Сердце у меня крепкое, думаю, лет двадцать еще послужит. А там что-нибудь придумаете.
     - Послушайте, вы отдаете отчет тому, что говорите?! – не зная, сердиться или нет, говорит Орал Сеитович, - Сердце – это не рука или нога. Это даже не почка! Ведь я должен убить вас, чтобы взять ваше сердце! Вы же умрете!
     - Зато будет жить Абай. Я пожил достаточно и нужно, чтобы пожил и он. У вас есть дети? У Абая жена, сын, нельзя, чтобы они стали вдовой и сиротой. 
     - Извините, но я не Господь Бог, чтобы отнять жизнь у одного и даровать ее другому! А теперь, Сабеке, идите, у меня много дел. Меня ждут пациенты.
     Несколько секунд Сабыр смотрит в потемневшие глаза Орала Сеитовича, потом, поняв, что врач неумолим, встал, и, сгорбившись, побрел к выходу. Орал Сеитович глядел ему вслед с сочувствием, затем неожиданно окликнул:
     - Сабеке…
     Сабыр обернулся, и его лицо осветилось надеждой.
     - Спасибо, - тихо произнес врач.
     - Спасибо? –  Сабыр не понял. Он ожидал услышать совсем другие слова.
     - За что?
     - Я первый раз в жизни встретил человека, готового пожертвовать собой.
     Надежда уступила место отчаянию. Сабыр разочарованно протянул: «А-а…», и вышел. Он шел по бесконечному коридору, бессильный справиться со слезами; встречные - медики, посетители - предупредительно обходили его, и Сабыр, натыкаясь на различные препятствия и стены, с трудом выбрался на улицу. И вновь его сознание погрузилось в события далекого прошлого, словно спасаясь от жестокой действительности.

     Зима, сумерки, буран. Сабыр вернулся с работы – на дверях замок. В сарае никого – лишь мычат неухоженные коровы. Окликнув сына для порядка, Сабыр отправился к  дому Хамита – там обычно пропадал Абай.
     « И что он нашел в этом Уахите?  - в который раз задавался этим вопросом Сабыр, -  Есть же другие мальчишки, более достойные ». Не нравился ему этот вороватый, плутоватый паренек, словно отлитый по форме своего отца.
     Вот и дом Хамита, неряшливая ограда, сорванная с верхней петли калитка. Сабыр вошел, и застал Хамита и его жену Жанар за чаем. В углу, у печи играл Болат – младший сын Хамита.
     Хамит ответил на приветствие и пригласил за стол, но Сабыр остался стоять у порога.
     - Что, ищешь Абая? - поинтересовался Хамит.
     - Да. Он у вас?
     - В том-то и дело, что их нет! Не то я всыпал бы им как следует.
     - И где они?
     - Если б я знал!
     - После обеда Абай приехал верхом на вашем гнедом, - вступила в разговор Жанар, - а потом и Уахит оседлал нашу Лыску. Я еще спросила, куда, мол, собрались, так разве они скажут! Сказали: «Сейчас приедем», - и ускакали…
     - А в какую сторону? – поспешил вставить вопрос Сабыр, знавший, как трудно остановить словесный поток из уст этой женщины.
     - Да я и не взглянула, - беспечно махнув рукой, ответила Жанар, - Думала, решили покататься.
     - Вот недотепа! – ругнулся Хамит, - Отпустила детей в такой буран и даже не взглянула, куда они направились!
     - А разве тогда был буран? Все было тихо. Кто мог подумать, что через полчаса подымется такая кутерьма!
     - Значит, с тех пор они не возвращались?
     - Нет…
     - Так что ж вы сидите спокойно, распиваете чаи?
     - Кто сидит? – вскинулся Хамит, - Я, как пришел с работы, оббегал весь аул. Никто не видел их, не знает, куда они делись. Вот только перед твоим приходом вернулся, еще и не
согрелся толком.
      Вид Хамита совсем не подтверждал его слов. Сабыр покачал головой и повернулся к Болату.
     - А может Болатик знает что-нибудь, - предположил он, - Болат, подойди сюда.
     Тот подошел, держа в руках игрушечную машину.
     - Болат, скажи, куда уехали Уахит с Абаем? – спросил Сабыр, присев на корточки и взяв мальчика за предплечье.
     - Охотиться, - отвечал тот, - на зайцев.
     - На охоту? – переспросил Сабыр, - Ты не путаешь?
     - Да-а… Они обещали одного зайца мне подарить.
     - А куда они отправились? – Сабыр продолжал расспросы, несмотря на то, что  Хамит пытался воспрепятствовать ему, говоря: «Да! Послушай его…».
     - К старому зимовью, - отвечал Болат. Он, очевидно, был свидетелем беседы брата и Абая, - Абай сказал, что там зайцев видимо – невидимо.
     - Ты не сочиняешь, Болат? – насмешливо справился Хамит, - Как они собираются охотиться, у них же нет ружей!
     - А они поставят капканы, - был ответ.
     Сабыр поднялся с корточек, ему все стало ясно. Хамит же с Жанар выказывали недоверие к словам своего младшего сына.
     - Слушай, почему  ты нам раньше ничего не сказал? – спросила Жанар.
     - Так вы не спрашивали, - отвечал малыш.
     - Вот бестолочь! – с этими словами Хамит дал чувствительный подзатыльник Болату. Тот обиженно скривился, но плакать не стал, и вернулся на свой угол у печи.
     - Ну-у, охотнички! – процедил Хамит сквозь зубы. И спросил, обращаясь к Сабыру:
     - Что будем делать?
     - Одевайся, съездим на моем тракторе к старому зимовью, может быть, у табунщиков пережидают бурю. Они должны так поступить, если хоть что-нибудь соображают.
     - Я что-то сомневаюсь, есть ли у них вообще мозги, - бросил Хамит, проходя в другую комнату, чтобы переодеться.
     Выйдя оттуда в добротном полушубке, предупредил Жанар:
     - Если мы не вернемся к полуночи, иди к бригадиру, к директору, - пусть поднимают народ на поиски. Поняла? Мало ли что. В такую круговерть как бы нам самим не пропасть.
    
     Тот, кто хотя бы раз ездил по буранной степи, да еще ночью, знает, что такая езда сродни разве что полету по приборам.
     Сабыр выбрал единственно правильный маршрут в движении к старому зимовью – вдоль реки, чтобы хоть как - то ориентироваться по прибрежным кустам, но именно он привел к тому, что они завязли. Сабыр проморгал высохшее русло бывшего притока, доверху заполненное снегом, и в эту ловушку провалился «Беларусь», и сразу же завис на мостах.
     - Вот черт! – выругался Хамит, - Куда же ты въехал?
     - По-моему, это старое русло Айны, - отвечал Сабыр, уже понявший, что им не выбраться – он знал, что бережки здесь обрывистые, значит, под трактором снега метра два, не меньше.
     - Угораздило же тебя в нее попасть! –  ругался Хамит, в то время  как Сабыр предпринимал отчаянные попытки выехать.
     - Нам не выбраться, - сказал он, наконец, и выключил передачу, - Нужен буксир, «Кировец» или «Казахстан».
     - И что теперь?
     - Придется идти пешком. Будем держаться реки, - как раз выйдем к зимовью.
     - Ты что – с ума сошел? – всполошился Хамит, - Хочешь замерзнуть? Если невозможно
выехать, то нужно сидеть, пока не утихнет буран. Сколько у тебя соляры? До утра хватит?
     - Солярки-то хватит – полный бак! Но как мы усидим, когда дети неизвестно где?
     - Да они спят преспокойно у табунщиков! Если уже не дома. Разве ты не знаешь - лошади никогда не плутают и находят дорогу домой.
     - А если они не догадались пойти к табунщикам? Что с детей возьмешь? И разве они знают, что нужно отпустить поводья, чтобы лошади сами нашли аул? Может быть, они укрылись в развалинах зимовья и сейчас замерзают? Как бы там ни было, я не могу сидеть тут, не зная, что с ними.
     - Ты сгущаешь краски, Сабыр! – возразил Хамит. Затем добавил, выдержав паузу:
     - В любом случае, мы ничем не сможем помочь им. Только заблудимся и замерзнем в степи. Самое разумное – отсидеться здесь. Хотя бы до рассвета.
     - Не знаю, как ты, но я и минуты не усижу, не зная, что с моим Абаем. Если не хочешь, я пойду один.
     - Ну и иди, коли жить надоело! А мне еще нет.
     Хамит  закурил. Сабыр смотрел, смотрел на него, а потом распахнул дверцу и выпрыгнул из кабины. И тут-же исчез в снежной круговерти. Хамит высунулся и крикнул вдогонку:
     - Куда ты, ненормальный! Вернись!
     Клубы снежной пыли ворвались в кабину, внеся с собой стужу, и Хамит поспешил захлопнуть дверцу. Он зябко поежился, старательно кутаясь в свой  полушубок. Двигатель работал стабильно, тщательно укутанный теплым капотом мотор гнал тепло в кабину, так что очень скоро Хамит задремал, удобно устроившись на сиденье.
     - Вот дурень, - пробормотал он, качая головой, - Ну и пусть замерзает, если нет мозгов…
     А Сабыр решительно удалялся от трактора, прикрывая лицо рабочей рукавицей.               


                * * *

     Больничная палата. Сабыр полулежит на двух подушках. Обмороженное лицо почернело, в щелочке меж припухлых век поблескивают глаза. Рядом, в белом халате – бригадир Бекет.
     - Ребятишки молодцы, - говорит он, улыбаясь, - сообразили, что до аула им не добраться, и завернули к табунщикам. Там и отсиделись.
     - А меня где нашли? – еле шевеля губами, спросил Сабыр.
     - Возле самого зимовья. Ты, видимо, шел по реке, и если б хоть немного отклонился от русла, мы бы тебя не нашли.
     - Я все время чувствовал под собой реку, поэтому всякий раз возвращался, когда казалось, что я от нее отошел.
     - Вот твоя интуиция и спасла тебя. Больно?
     - Немного. Но эту боль можно перетерпеть. Главное – живы дети. Кстати, что с Хамитом?
     - А что ему сделается? Трактор мы быстро нашли, еще ночью, хотя его порядком занесло. Из сугроба торчит выхлопная труба, и вовсю дымит. Откопали, а Хамит спит себе в тепле. Я спрашиваю:  «Где Сабыр?» А он глаза трет, не поймет, где он, кто мы. Что за человек, а? Ты едва не погиб, а он спит себе спокойно! Словно ему и не нужен Уахит.
     - Аллах ему судья! Ладно, все обошлось, дети живы, а я отлежусь, - сказал Сабыр.    
     Затем спросил, понизив голос:
     - Бекет, как там мой Абай? Ты к нам не заглядывал? 
     - Заглядывал. Абай хозяйничает вовсю,- отвечал Бекет.               
     - Ему, наверное, тяжело управляться со скотом.
     - Ничего, он уже большой джигит, раз ездит на охоту, - усмехнулся Бекет.
     - Ты можешь привезти его в следующий раз?
     - А ты не сердишься на него?
     - Нет. За что мне сердится?
     - Ну, как за что. Он чуть не отправил тебя туда.
     С этими словами Бекет поднял глаза к потолку.
     - Они же не знали, что погода испортится. Это же дети! Привези, я нисколько не сержусь.  Привези, я скучаю по нему и очень хочу  видеть.
     - Ладно, так и передам.
     Бекет встает и направляется к двери. Сабыр с недоумением смотрит вслед, затем, спохватившись, говорит:
     - Что ж не попрощались? До свидания…
     Бекет тем временем распахивает дверь в коридор и кличет Абая.
     - Чего стоишь? – весело справляется у него Бекет, - Иди, отец хочет тебя видеть. Не бойся, он не сердится.
     Абай робко переступил порог и остановился. Сабыр приподнялся на локте и протянул свободную руку к нему.
     - Абай-жан, иди скорей ко мне, я по тебе так соскучился.
     Абай стремглав бросился к кровати и уткнулся лицом в одеяло на груди отца. Из глаз Сабыра выкатились две маленькие слезинки. Он втянул носом знакомый запах  волос сына, всегда чуточку напоминавший  запах горелой тряпки.
    

                * * *
               
     Сабыр утер слезы и двинулся дальше. Город жил своей обычной суетой и никому не было дела ни до него, ни до его горя. Перед мысленным взором несчастного отца то и дело возникает страшная картина, - тело сына опускают в могилу. Сабыр трясет головой, прогоняя видение.
     - Что же делать, что же теперь делать? – шепчет он.
     Тут пришли на ум слова Орала Сеитовича: « Я хирург, а не убийца. Ведь я должен убить вас, чтобы взять ваше сердце…»
     Сабыр остановился, лицо его приняло осмысленное выражение.
     - Конечно, Орал, ты не можешь убить меня. Да. Но, я сам… Абай, сынок, держись, я спасу тебя. Вот только схожу в мечеть, помолюсь, попрошу у Аллаха благословения, - шепчет он и быстрым шагом направляется к остановке.
     Мечеть встретила всегдашней сосредоточенной тишиной. Сабыр совершил короткий намаз в два ракагата и прошел в кабинет имама.
     Имам встретил его, как хорошего знакомого, и пригласил жестом за стол.
     - Я слушаю вас, - сказал он просто.
     - Я пришел попрощаться.
     - Значит, вы уезжаете.  Как ваш сын, выздоравливает?
     - Нет, я не уезжаю, - сказал несколько таинственно Сабыр, - Но, собираюсь в дальний путь. И мой сын не выздоравливает, а совсем наоборот… Он может умереть очень скоро, если только Аллах не сотворит чуда.
     - Вы говорите загадками, Сабеке.  Я чувствую,  вы пришли ко мне с чем-то очень волнующим. Расскажите обо всем не спеша, я внимательно слушаю вас.
     - Врачи не смогли подыскать сердце для Абая, и теперь ему остается жить совсем ничего.
     - Что-ж, значит, такова воля Аллаха…
     - Да, конечно. Но… я знаю, как спасти Абая.
      Имам удивлен.
     - Вы?! И как?
     - Я попросил врача пересадить мое сердце сыну. Но он отказался,- говорит, что не может лишить меня жизни.
     Имам словно онемел. Он смотрит пристально на Сабыра, потом, обретя дар речи, говорит:
     - Я поражаюсь вам, Сабеке! Неужели вы вот так взяли и предложили свое сердце?
     Сабыр молчит, смущенно опустив глаза.
     - А доктор прав, - продолжает имам, - Людям не дано решать, кому жить, а кому умирать. Это решает Аллах.
     - Да, - Сабыр кивнул, соглашаясь, -  Но что мне делать? Как мне спасти сына? И теперь думаю, - раз врач не может взять сердце у живого человека, то нужно умереть.
     - Как – умереть?
     Имам совсем сбит с толка.
     - Есть много способов…
     Имам продолжает вглядываться в глаза собеседника. Наконец, до него доходит смысл слов Сабыра. Но, сомневаясь, решает уточнить:
     - Так вы хотите убить себя?!
     - Да. И я пришел помолиться и получить благословение…
     Имам потерял самообладание.
     - Что ты говоришь, несчастный! – воскликнул он, не заметив, что перешел на «ты», - До чего довел себя человек! Какого благословения ты ждешь?! Самоубийство – непростительный грех! Аллах милостив, он многое может простить, но только не самоубийство! Самоубийц нельзя отпевать и хоронить на одном кладбище с правоверными мусульманами. Разве вы не знали об этом?
     - Но почему желание спасти сына - грех? – отчаиваясь совершенно, восклицает Сабыр, - Ведь любая мать, любой отец бросаются в огонь, чтобы спасти своего ребенка! И  погибают. Неужели Аллах проклинает за это?
     - То другое дело, - приходя в себя,  возражает имам, - Человек может погибнуть, спасая детей. Но он бросается в огонь, чтобы спасти. А не с намерением погибнуть. Разница есть?
     Выдержав паузу, в течение которой они смотрят друг другу в глаза, один, чтобы убедить, другой в надежде отыскать хоть крохотную лазейку в стене железных доводов, имам продолжает:
     - Я очень прошу вас, Сабеке, оставьте эти пагубные мысли, очевидно, нашептанные шайтаном. Не то, как бы не заслужить вам вечного проклятия Всевышнего и не загубить свою бессмертную душу.
     - Я готов на все,  чтобы спасти Абая. Не представляю, как я буду жить, если он умрет. Почему Аллах допускает того, что родители живут, а дети умирают? Где справедливость?
    Имам всплеснул руками.
    - Сабыр, вы кощунствуете!  Нельзя нам судить о делах Создателя. Вы рассуждаете, как человек, о вещах, которые ведомы только Аллаху. Жизнь земная и так коротка – проживи хоть пять лет или сто. По сравнению с вечным блаженством, ожидающим нас в раю, или с вечными муками в аду.
     - Да, так-то оно так, но почему бы и Абаю не вкусить тех радостей, и не радостей, что достались на мою долю в этой короткой жизни. Ведь он совсем ничего не успел.
     - Не спорю, жизнь земная имеет свои прелести. Но, что делать, – Аллах сам решает, кому и сколько ее отпустить. А наши попытки вмешаться в сокровенное бесполезны. Вы загубите свою душу, покончив с собой, а Аллах распорядиться так, что эта жертва окажется напрасной. Ведь ваше сердце может просто не прижиться. Никакой хирург не даст абсолютной гарантии, что пересаженный орган приживется. Вы не думали об этом?
     - Наверное, это не исключено, - произносит упавшим голосом  Сабыр.
     - Вот видите! Потому что все в руках Аллаха. Поэтому предоставьте ему решить судьбу сына. А мы можем лишь молиться за него.
     Сабыр сидит, опустив голову, растерянно водя пальцами по лбу. Имам тем временем начал читать Коран. Под речитатив аятов Сабыр погрузился в видения прошлого.
    
      Сабыр в доме старшей сестры Зиннат. Присутствующий там мулла читает Коран. Глаза сестры опухли от бесконечных слез, но сейчас они сухи. После того, как мулла закончил и засобирался, она предложила тихим скорбным голосом:
     - Выпейте чаю, почтенный.
     - Спасибо, - отклонил ее предложение мулла, - Нужно срочно ехать в «Сарыарку», там поминки, меня ждет присланная оттуда машина. Не обессудьте…
     Мулла ушел. Зиннат обратилась к Сабыру:
     - Талгат не встает, даже когда приходит мулла. Все время лежит, не ест, не пьет, исхудал страшно. Никогда не думала, что он так любит Токтара. Что делать с ним, не знаю. Он не хочет разговаривать со мной! Поговори с ним, может  послушается, он всегда уважал тебя. И у меня сердце кровью обливается, когда вспомню, что нашего Токтара нет, но нельзя же так убиваться! Что я буду делать, если Талгат сведет себя в могилу?
     - Хорошо, - соглашается Сабыр и идет в соседнюю комнату, где на кровати в одежде лежит его зять Талгат. Талгат смотрел оцепенело в окно, и никак не отреагировал на появление Сабыра.
     - Послушай, Талгат, я понимаю твое горе…, - начал было Сабыр, но Талгат перебил его.
     - Нет, Сабыр, ты не можешь понять моего горя, - еле слышно сказал он, - Ты сможешь понять, если только умрет Абай. Только тогда тебе станет понятно, что это такое – потерять ребенка. Не дай Аллах пережить такое, не приведи…
     Сабыр оцепенел…
     …Имам долго читает Коран, а Сабыр сидит, покорно опустив голову, и из его глаз безостановочно текут слезы.

                * * *

     Зазвонил телефон. Сабыр тяжело поднялся с дивана и снял трубку. Звонил Орал Сеитович.
     - Сабеке, - сказал он, - Сегодня состояние Абая резко ухудшилось. Я думаю, он близок к агонии. Вам стоит проститься с ним. Приезжайте. И можете забрать его, я не возражаю.
     Сабыр молчит.
     - Сабеке, вы поняли меня?
     - Да, - сказал Сабыр и положил трубку.
     Он повернулся и заметил Куралай, стоявшую в дверях своей комнаты.
     - Кто звонил? – со смесью тревоги и надежды спросила она.
     - Орал Сеитович просит приехать попрощаться с Абаем – он умирает. Мужайся, дочка. Врачи сделали все, что могли; Орал Сеитович разрешил забрать Абая.
      Куралай перешагнула через порог и приблизилась к свекру. Ее глаза лихорадочно заблестели, в них зажегся безумный свет, и она закричала громко и пронзительно, так, что Сабыр вздрогнул.
     - А-ах! Угробили! Все-таки угробили! Будьте вы прокляты! «Сделали, что могли!» Но что вы сделали? Да ничего! Даже не сумели уговорить того старика. Все вы, старики, негодяи! Молодые умирают, а вам хоть бы что! Глотаете всех вокруг, как жалмауызы!
     - Дочка, прошу, не говори так, - попытался Сабыр остановить истерику Куралай, - Прошу тебя, успокойся…
     - Успокоиться?! Как?! Как мне быть спокойной, когда  жизнь летит псу под хвост, не успев начаться? Кому я теперь нужна – вдова с ребенком на руках? Почему Абай – такой молодой, такой нужный мне и Жабаю – и умрет, а вы! Вы! Который никому не нужен, все живете, и живете, проглотили жену, теперь сына. Ненавижу! Убирайтесь! Не хочу вас видеть!
     На нее страшно было смотреть; ее  убийственные слова обрушились на Сабыра, как удары дубинкой, и он, шатаясь, натыкаясь на стулья и другие предметы, пошел к  двери, дрожащими руками открыл ее, и так, неодетый, необутый, покинул квартиру. Он спускался по лестничным маршам, а в ушах звенели разящие слова невестки.
     Когда Сабыр брел по тротуару, мимо прошел какой-то парень. Он взглянул в искаженное горем лицо Сабыра, бросил мимолетный взгляд, и тут  помутневшие глаза Сабыра неожиданно засветились радостью.
     Он  остановился в изумлении, провожая глазами удаляющегося юношу. Опомнился, и со всех ног бросился за ним.
     - Абай! – закричал он, - Абай! Сынок! Ты жив?! Абай! Ну стой же! Иди, успокой невестку – она сама не своя от горя!
     Тем временем парень, которого Сабыр принял за Абая, перешел улицу на зеленый свет, но когда к перекрестку подбежал Сабыр, светофор переключился на красный. Сабыр выбежал на проезжую часть, и его тут же сбила машина. Сабыр перелетел через нее с криком: «Абай!», но этот вопль поглотил равнодушный шум города.

                * * *

     Орал Сеитович разговаривает с врачом-реаниматором станции скорой помощи.
     - Значит, спасти его не удастся?
     - Нет. Вот взгляните – перелом основания черепа.
     И он передал собеседнику рентгеновский снимок. Орал Сеитович изучил пленку, затем вытащил из своей папки лист бумаги.
     - Тогда прочтите вот это.  Он был у меня на днях и просил пересадить свое сердце сыну, и тогда  же оставил  это заявление. Теперь вы понимаете, почему он бросился под машину? Если вы уверены, что он безнадежен, то давайте спасать сына. Что вы скажете?
     - Поразительное самопожертвование! – воскликнул  реаниматор вместо ответа. Затем добавил:
     - Хорошо, я только составлю заключение.
     Орал Сеитович решительно встал. Он сказал:
     - Готовьте его к транспортировке, а я займусь подготовкой к операции.

                * * *
     Тьма рассеялась, и Абай очнулся. Он увидел возле себя Куралай. Абай улыбнулся и тихо позвал ее. Куралай  взглянула на него, прикусила губу и  заплакала.
     - Что ж ты плачешь? – произнес еле слышно Абай, - не плачь, я, наверное, жив…
     Куралай осторожно прикоснулась к его щеке - он еле шевельнул рукой.
     - Лежи, не двигайся, тебе еще нельзя, - предупредила Куралай, вызвав на его лице очередную улыбку.
     - Куралай, почему ты все время плачешь? – спросил он, заметив, что она часто отворачивается и вытирает глаза платочком.
     - Наверное, от счастья, - отвечала она, - Я уже не надеялась с тобой поговорить.
     - Ну что ты! Как я мог оставить вас с Жабаем. Кстати, где он?
     - Дома.
     -  Ты принеси, я же никогда не видел его. Какой он? Похож на меня?
     - Да, - отвечает Куралай и печально добавляет, - И… немного на деда.
     - А папа что – не приехал? Ты сообщила ему?
     Этот вопрос вызвал новый поток слез. Не в силах справиться с ними, Куралай отвернулась, будто бы для того, чтобы взять с тумбочки напиток.
     - Сообщила, как же… Он приехал сразу, и все время был рядом с тобой. А когда врач сказал, что кризис миновал, уехал. Сказал, что приедет, когда ты выпишешься из больницы. Он не мог долго оставаться здесь… оставил хозяйство  на попечение соседа, а тот… вроде не очень надежный человек.
     - Жаль, что не подождал, когда я приду в себя, - сказал Абай,  вглядываясь в печальное лицо жены, - Я так по нему соскучился…
               
                * * *

     Куралай прошла в гостиную, и, увидев сидящего у стола Абая, обрадовано воскликнула:
     - Как?! Ты уже ходишь?
     Абай медленно обернулся, и она осеклась. Взгляд ее упал на  телефон. Ее радость погасла, и на лице появилось выражение вины.
     - Я хотел поговорить с папой, а телефонистка сказала, что он умер. Что он был здесь, в городе, и его сбила машина. Что это значит, Куралай?
     Вместо ответа она опустилась на колени, и, уткнув лицо в колени мужа, зарыдала. Абай  дрожащей рукой провел по ее волосам.
     - Значит, - это правда?
     - Да,- перемежая слова рыданиями, отвечала Куралай, - Орал Сеитович запретил говорить тебе об этом, сказал: пусть твои швы затянутся лучше.
     - Где его похоронили?
     - Там же, где твоя мама. Я была на похоронах, они лежат рядышком.
     - Я должен поехать туда, Куралай.
     - Да, да, конечно! Мы поедем туда, как только ты встанешь на ноги. Мы обязательно съездим туда…

                * * *

     Абай и Куралай стоят у могилы Сабыра. Абай печален и спокоен. Куралай плачет не переставая. Абай пытается утешить ее.
     - Абай, ты не все знаешь, - сказала она, - Это я… я виновна в смерти Аты. Я сильно обидела его в тот день, за несколько минут до его гибели. Наговорила гадостей, почему он и бросился под машину. Мне стало не по себе, когда он сказал, что ты умираешь. Прости меня…
     И она зарыдала с новой силой.
     - Это не так, Куралай, - возразил Абай, - Ты тут ни при чем. Папа  бросился под машину, чтобы спасти меня. Он это решение принял за несколько дней до своей смерти. Орал Сеитович рассказал, как папа просил взять его сердце для пересадки. Орал Сеитович, конечно, не мог этого сделать, и тогда папа решил умереть. Ты ни в чем не виновата.
     Куралай подняла заплаканные глаза.
     - Правда? Значит, - Ата пожертвовал собой ради тебя? Ради нас с Жабаем?
     Абай кивнул, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
     - Тогда я вдвойне виновата перед ним! – тщетно стараясь справиться со слезами, сказала Куралай, - Прости меня Абай, прости, я очень плохо о нем думала и многого не понимала!
     Абай  взглянул на земляной холмик.
     - Папа своей смертью дал понять многое не только тебе. Ты просишь у меня прощения. Но мне ты ничего не сделала. Если ты обидела папу, проси прощения у него, я уверен – он простит. Ведь он знает теперь, что ты изменилась… что ты теперь поняла кое-что…
     Куралай повернулась к могиле.
     - Ата… простите меня за те слова, - произнесла она с дрожью в голосе, - Я ничего не понимала… я думала… я не думала, что вы такой… но теперь… вы заставили меня по-другому взглянуть на все… на всю нашу жизнь…
      Она стояла и всматривалась в комья глины, словно ожидала услышать ответ.
     - А теперь пойдем, Куралай, - сказал Абай, - Пусть папа спит спокойно, ведь он знает, что не нужно беспокоиться за меня, и что незачем беспокоиться  и за тебя. Не плачь, он простил тебя.
     С этими словами он попытался увести Куралай, но она не сдвинулась с места.
     - Но как  узнать, что он простил? Как мне узнать, Абай?
     - Его сердце говорит, что прощает тебя. Вот, послушай сама…
     С этими словами Абай притянул ее к себе. Она приникла к его груди, и ее лицо прояснилось. Она облегченно вздохнула, и радостно, сквозь слезы, улыбнулась.