Improviser. Глава 18. Как теряют имена

 

  Мы редко задумываемся над своим именем – назвали и назвали родители, или по какому-то поводу в честь какого-нибудь святого ли, родственника, а иногда и вообще…
  Ну вот нравится имя, да и словосочетание будет красивое – Александр Васильевич там… как у Суворова почти… звучно, или даже более того - элегантно…
  Вспоминая историю вопроса с детства, не могу не остановиться на некоторых сочинениях Фенимора Купера и иных, подобных ему, авторов, писавших «про индейцев», а уж там настоящие имена соплеменникам давались лишь после того, как человек зарекомендует себя всесторонне, чтобы уж наверняка имя соответствовало его характеру.

  Другое дело – прозвище, приобретённое ребёнком в кругу своих сверстников-одногодков. Иногда прозвище живёт недолго, иногда сопровождает своего хозяина до последней черты. И дело даже не в уважении к имени-прозвищу, не в его несоответствиях качествам человека. В русской среде иногда только прозвища чётко и надолго вписывались в биографию личности.

  Ляпнул невзначай какой-нибудь прохожий нечто, пошутил мимоходом, а подслушавший слово озорник возьми и повтори… И, как приклеенное, оно будет сопровождать тебя всю жизнь! Очень часто такие характерные определения соответствуют историзму местной действительности. Например, переведенному ученику из одной школы в другую даётся такое: «новенький». Некоторое время ребёнок терпит – против фактов не поспоришь! – но проходит неделя, месяц, а прозвище всё указывает ему его скромное место в обществе.

  Об этом раздумывал высокий худощавый человек, сидевший на завалинке и гревшийся под скупым сентябрьским солнцем. Человек держал в руках липовую плашку и резак, но делал свою работу как бы механически. В глазах его читалась сосредоточенная растерянность, он будто силился что-то вспомнить, но никак не мог этого сделать. 

   От занятия его отвлёк возглас мальчишки:

  - Чужак, а ты что на этот раз вырезать будешь?

  Чужак... точно, кратко, ёмко. Как выстрелом. Так что же с памятью, друзья мои… к т о  я?!

  - Качать мёд пришла пора, вот, деревянный половник гондоблю*, а почему деревянный - не ведаешь?

  - Так то ж каждая малявка знает: вкус медяный железом испортить можно. У нас в семье полста ульев, с малых лет присматриваюсь, помогаю…

  - Подожди, с малых лет... да что за год тебе идёт?

  - Десятый уже.

  - И зачем вам столько, не съесть же самим?..

  - Продаём на сторону, без денег ружейного припаса не завести, а не будет того припаса, отец без работы останется на зиму, ни одного хвоста не добудет. В такую пору в посёлке делать нечего, а в тайге – самые дела охотникам. Удачливым днём до дюжины белок добыть можно, роcомаха попадалась, а то и соболь. Правда, по нынешнему времени соболь редок стал…

  Ванька (а это был он), даже как-то натужно, будто с великих трудов, крякнул, видимо, памятуя об отцовском кряхтенье, стараясь выглядеть перед чужим взрослым мужчиной посолиднее. Затем подобрался ближе, подсел к чужаку на завалинку, свесив ноги.

  - Ты, сказывали в посёлке, себя не помнишь, ни имени не знаешь, ни откуда родом, ни как в наши края забрёл?

  - Иван, я очнулся у берега речки с бечёвой, обмотанной на правую руку, с разбитой в кровь головой. Бродил в тайге уж и не помню, сколько, набрёл на одного, да тот нехорошим человеком оказался, жадным и трусливым. Я так понял, что забрался в его владения, да он меня раньше заметил, чем я его. Вначале всё будто хорошо сложилось - приютил в палатке, угостил ухой на ночь. Всё куда-то уходил днём, приказывал мне дожидаться его, возвращался к ночи, да однажды я его не послушал, проследил до ручья, там и выведал случайно, чем занимается. Таких называют чёрными старателями, золотодобытчиками.

  А вот возвращаться пришлось вместе, и я был как бы арестованным. Он на прощание мне так заявил: мол, греха на душу брать не буду, живи; отнял мою одежду, а взамен – парашют… Знаешь, что такое парашют? Уж я подумал - повезло, да повезло не совсем – тюкнуло пулей в левое плечо, когда я почти скрылся от него, только потом звук выстрела услыхал… метко стреляют местные охотники! До заимки еле дошёл, и опять мне повезло – след человечий по пороше узрел на тропе. Остальное уже неинтересно...

  - А как тебе имя давали у нас? У отца Никодима разве что выпытаешь… кыш, пострел… только и слышишь!

  - Тут, Вань, история особая. Ваш отец Никодим - человек учёный, он и придумал мне новое имя. Нашли меня в заимке двадцать первого октября, и по календарю дали на выбор несколько имён. Я понять не мог, что за имя для себя взять, так вот отец Никодим и выбрал. Ты, говорит, судя по рукам, по судьбе, по смертям, что над тобой летали, ближе всего к апостолу Павлу стоишь, и посему быть тебе Павлом. Да смотри, не возгордись, человек; и хоть на тебе крестик медный был найден, но крестить я тебя буду ещё раз, и нареку этим именем.

  И вот в лютый мороз прошлым декабрём окрестил меня, заставив трижды погрузиться в холодную воду. Нашёл же для такого дела где-то дубовую бочку, натопил загодя из снега воды… лезь, дармоед, да смотри, не захлебнись от счастья… таким именем тебя награждаю!
  Теперь ты - просто Павел, а отчество и фамилия – бог простит, сие для Бога не обязательно, а людям – и подавно ни к чему, уж раз так случилось…

  Я что заметил – хороший народ у вас в посёлке, да и сметливый, настоящие русские люди!
 А у вас кто даёт новорожденным имена?

  - Ясное дело, батюшка да матушка, да крёстные помогают выбрать…

  - А мне кто-то из ваших и отчество дал, да вот кто – не знаю, и теперь я посредством вашего отца Никодима сделался вдруг Павлом Никодимовичем. Когда первый раз окликнули – не поверил своим ушам, да пришлось поучение выслушать от одного старика, да ещё и поблагодарить его за это. А то что же получается – Павел да Павел, как мальчишка, несерьёзно как-то!

  - Знамо дело, несерьёзно. Меня батя, если пустяк какой, так Ванькой кличет, а коли что надо – так уже Иван, а если что уж очень серьёзно – так Иван Фомич… стра-а-а-ашно даже делается; страшно, что будто я – взрослый совсем, и если после такого что подведу – то спрос с меня совсем другой будет, не такой, как с Ваньки, но уже как с Ивана Фомича.

  - Так вот, Иван Фомич, а ведь у меня к тебе просьба большущая. Мне вспомнить надо себя, и тут без твоих услуг не обойтись. Для начала порасспроси, кого знаешь, но только тех, кто добром сможет ответить, расспроси всё, до слова, как я к вам попал, какие речи держал, да чем меня тётка Устинья отпаивала. А то Алексия не разговоришь: он, наверное, молчуном родился, а тётка Устинья сердится, как расспрашивать её начинаю… Не моё, мол, дело;  слушаться да верить в хорошее - и всё тут. А ведь я знать хочу!

  - А зачем тебе знать?

  - До того, как я к вам попал, у меня же занятие какое-то своё было, родственники должны быть у меня. Я же пропал, исчез - значит, горе им принёс, и это меня мучит. Вот, скажем, если у тебя в тайге отец пропадёт, каково тебе будет?

  - Он и так пропадает зимой каждый год по месяцу, а то и по два, если зверь сам в руки идёт, и мать причитает каждую зиму – опять отец твой пропал… видно, никак не настреляется, душегуб!
  Я её вразумляю, что у зверей души не бывает, а она мне – почём знаешь? В нашем роду попов не водилось!

  - Да, трудно тебе приходится, но уж ты её прости. Она ведь - женщина, пусть думает, что права, пусть!

  - А чем ты у нас заниматься хочешь?

  - Ну, а ты бы что посоветовал?
Вот пока руки только стал поднимать, и не заметил, что уже с год почти как я у вас бездельничаю.

  - Мне батя говорил, что ты – божий человек, вроде нашего Алексия, только по своему, по особому. Тебя Бог к нам привёл, и через это не нам тебя судить, как он тебя привёл, и за что. Если даются испытания свыше – радоваться надо; жив остался – радость и тут. И если уж привели к нам – значит, и нам ты пригодишься, да не сразу это понятно будет. Это только отец Никодим всех дармоедами обзывает, так он рукоположен, ему можно, а нашим всем только в радость тебе в чём помочь.

  Ты же ещё не знаешь, что на сходе дьякон всем взрослым объявил…

  Петька подслушал, как его отец своим братьям-охотникам поведал: «Вот, грешники, послали нам небеса болезного, теперь я через него об вас обо всех такое узнаю… трепещите, если что худое проведаю, если он… ну, ты, конечно… только обернётся даже на косой взгляд ваш, либо на недомолвие какое!..»

  И я теперь всё хочу узнать: недомолвие – это когда неправду приплетают, или как?

 Чужак уже не слышал мальчишки; пристально щурил серые глаза свои, осматривал руки…
  Вот ссадина через всю ладонь от того злополучного троса... крепко въелось прошлое в руки!.. В непогоду ноет простреленное плечо – прошла пуля навылет, да задела что-то, что уже на всю жизнь… провёл ладонями по лицу – вот она, мозолистая кожа на ладонях…  что же ему приходилось ворочать этими руками?

  Ладно, с памятью нехорошо, но не хватает дела… как не хватает своего дела! Тоска по делу - до растерянности, до бессонницы ночами. Вот тот же Ванька: его отец готовит к взрослой жизни, готовит, очевидно, с пелёнок, и ребёнок уже осознаёт ответственность свою перед отцом… в имени ответственность… ему бы такое счастье!

  Понемногу смерклось, Ванька попрощался почему-то с поклоном и убежал.

  Одиночество среди людей и жизнь под новым именем человека без прошлого...  Вернётся ли прошлое к нему?
  * (простонародн.)  - делаю

                02. 11. 2014.