За межой. 5 часть исповеди

За межой.
У соседей горят дома,
Никчемная идёт война.
Мы – Россияне, и нам не всё равно.
Зачем над Украиной кружит вороньё.

Ранним утром, поезд плавно остановился у московского перрона, и пассажиры заспешили на выход. Смотря на людскую сутолоку за вагонным окном, и слыша из многочисленных привокзальных динамиков громогласные объявления, Очир прижалась к матери. Арюн нежно гладила по волосам дочь, а у самой в глазах застыл испуг. Видя нерешительность моих монгольских «газелей», я сказал: «Арюн, дочь, держи меня за руку и ничего не бойся. Москва – большой город, и сюда приезжают люди со всей страны и мира. Сейчас мы выйдем в этот людской муравейник и спустимся под землю. Электропоезд метрополитена доставит нас к следующему вокзалу. Там сядем на свой поезд и утром будем на месте».
Закинув за плечи обширный рюкзак, и взяв на руки Очир, я направился к выходу: названая дочь подхватила баул и засеменила следом. Когда мы спускались по эскалатору, Арюн, видимо подумала, что люди уходят в мир иной, схватила меня за руку, и не отпускала, пока мы не оказались на Киевском вокзале.
Усадив «девчат» в привокзальном кафе, наши скудные запасы кончились в длительной дороге, и заказав им еду, я отправился покупать билеты. В кассу протянул справку об освобождении, монгольский паспорт Арюн и свидетельство о рождении Очир. Кассирша занесла данные в компьютер и, получив деньги, выдала мне билеты.
Мы долго стояли у закрытого вагона. Я вглядывался в тёмное небо сквозь стеклянную вокзальную крышу, предвкушая увидеть свой дом, и вдохнуть воздух, настоянный на лесных травах. За пять прошедших лет, я так истосковался по родине, что готов был бежать по шпалам. Цифры на настенном электронном табло менялись медленно, словно каждая минута, прежде чем сменить предыдущую, обегала земной шар.
Ко мне подошла цыганка в длинной юбке, и рассмотрев монголочек, предложила: «Давай погадаю, дорогой!» – «Следуй своей дорогой, уважаемая. Видишь полицейского у выхода – могу позвать»,– стараясь отделаться от непрошеной гадалки, ответил я. – «Ты злой! Убьёшь многих, чтобы спасти одного, а он твоих «газелей» уведёт». – «Уйди, никчемная прорицательница!» – «Позолоти ручку, красной купюрой, а я подарю тебе сотовый телефон. Он раскроет перед тобой все тайны».
Подумав немного, я протянул требуемую купюру, мне необходимо было поговорить с дочерью. Телефонный номер Нади я знал наизусть. Начальник колонии часто позволял мне звонит со своего телефона: но как давно это было. «Он подключен к Интернету, можешь связаться с кем угодно!» – положив мне в руку плоскую коробочку, сказала на прощанье цыганка.

Наш поезд тронулся, мои девчата, устроившись на верхних полках, вмиг уснули после всего увиденного в многомиллионном городе, с его вереницами машин и вознесшимися к небесам небоскребами. Все пассажиры фирменного поезда, набегавшись за день по столице, дружно ложились спать, чтобы проснуться в родном городе. Женщина, что застилала полку напротив, показала, как пользоваться купленным мною телефоном. С трепетом я набрал номер дочери, понимая, что у них в Сибири раннее утро.
Надя, с ней мы не разговаривали последние два года, сразу сняла трубку. В полумраке вагона свет горел лишь в проходе, я услышал голос дочери: «Папа, набери на телефоне вот эти цифры и латинские буквы и позвони мне ещё раз. И мы свяжемся по «скайпу». Сердобольная попутчица вторично помогла мне, и я увидел на экране телефона Надю, как в телевизоре. «Как же она стала похожа на свою мать-камчадалку!» – удивился я. Вглядываясь в моё лицо, дочь зашептала:
– Папа, я тоже тебя вижу, извини, мои все спят. Я уже несколько дней жду твоего звонка. У меня всё хорошо, муж работает, а девочки растут. Я на твой телефон «сброшу» семейные фотографии. Этим летом с сынами приезжала в наш дом Светлана, и я летала к ней на встречу. Её ребята уже взрослые и больше говорят по-немецки, чем по-русски. А вот у брата, всё плохо.
– Что с Владимиром, он жив?
– Сейчас, папа, расскажу всё по-порядку. Прошлой осенью, он развёлся с Машей, детей у них так и получилось. А весной уволился со службы и уехал на Украину, защищать Донбасс. Ты, возможно и не знаешь, что там сейчас твориться?
– Знаю, дочь, знаю! Когда мы ехали из Улан-Батора в Москву, со мной вдова монгольского друга с шестилетней дочерью, то днями слушал по радио, своди из Украины. У меня в голове не укладывается, как это так, в наше время, брат убивает брата, а люди со свастикой на касках расстреливают беженцев и бомбят города, где гибнул старики и дети. Как мир это допускает, как вообще возможно такое?
– Вот так же рассуждал и Владимир. По зову сердца и уехал помогать братьям, – еле сдерживая слёзы, шептала дочь. – Мы с ним созванивались. Он воевал в отряде «Призрак», среди таких же – добровольцев. Долго от него не было вестей. А когда по его телефону мне позвонили, я подумала что Володя погиб. Но человек, плохо владеющий русским языком, сообщил, что брат находится в плену, и назначил выкуп – сто тысяч американских долларов. Мы с мужем могли бы взять ссуду в банке, но как, и через кого передать деньги? А главное – нет уверенности, что получим Владимира живым. Ты же видишь, ах прости, слышал, как они поступают с пленными. Недавно привели на обмен одного повстанца, с целлофановым пакетом на голове. Это – нелюди! – дочь зарыдала.
«Сотовый» в моих руках зарябил и потух: я лишь мельком, успел увидеть на экране фотографию сына с автоматом на плече, в расстегнутой камуфляжной куртке, на груди, как всегда, была тельняшка. Я угнулся к полу, и впившись зубами в левую руку, мычал: в голове все перевернулось, боль в сердце отдавалась по всему телу.
«Папа, папа, что с тобой? – как бы издалека, донёсся до моего сознания голос Арюн. «Господи, что же я делаю? – была первая мысль. – Они же пропадут без меня! Ни языка, ни уклада нашей жизни не знают. Видели лишь юрту и стадо овец. Своих земляков-монголов и то встречали по великим праздникам. О, Боги, дайте мне сил, хоть на год, чтоб поднят «девчат» на ноги!»
Арюн совала мне в рот какую-то траву: она знала, что у меня больное сердце. Язык мой не слушался и, казалось, не умещается во рту. «Папа, жуй, это поможет», – заливаясь слезами, шептала над моим ухом названная дочь.
Встав с трудом с пола, я улегся на полку и закрыл глаза: Арюн присела рядышком, поглаживая меня по голове. «Вот и ещё один микроинфаркт пережил», – проваливаясь в глубокий сон, успел подумать я.

Ключ от дома я нашёл на старом месте, за облицовочной доской над дверью. «Заходи дочка, – пригласил я Арюн, которая буквально валилась с ног, видимо так и не уснула, сидя у моего изголовья до утра. – Это ваш новый дом. Будь тут хозяйкой!» Следом за нами, пришёл Виктор, младший брат моей покойной Любаши: он жил напротив и смотрел все эти годы за усадьбой и домом.
– Здорово, зятёк! С прибытием в родной дом, – громогласным басом поздоровался шурин, намереваясь обнять меня.
Чувствуя усталость в теле, я отстранился от его «богатырских» объятий и сказал:
– Я полежу немного, а ты садись и рассказывай. Что-то сегодня моё сердце вновь дало сбой. Ночью я разговаривал с Надей, и она мне рассказала про Володю.
– Мы с ней вчера тоже говорили по телефону. Она и предупредила, что ты скоро будешь. Моя жена со снохой тут прибрались немного. А я вижу ты не один.
– Это молодая вдова моего монгольского друга Алтон – рассвет. Он и его семья, нашли меня в стужу и отогрели, иначе бы мои косточки звери и птицы растащили по бескрайней степи. Теперь Арюн – чистая, мне дочь, а её ребёнок Очир – алмаз, внучка. Девочка уже говорит немного по-русски, я с ней много занимался. В этом году думаю отправить её в первый класс. А вот Арюн, лишь понимает, а сказать пока не может.
– У меня тоже есть внучка Оля, и в сентябре впервые пойдёт в школу. Такая «продвинутая» растёт! Так что, думаю, твои монголки, общаясь с ней, быстро заговорят по-нашему. У баб же как – язык на первом месте, а потом уж ум включают! – громко хохотнув, ткнул меня локтём в бок шурин, я уже лежал на нашем стареньком диване, и видел, как вздрогнула Арюн, а Виктор продолжил:
– Ой, прости, «старик»! Я так ждал этой встречи, надеялся – посидим, выпьем, поговорим.
– Посидим, ещё, посидим. Мне сейчас главное надо подумать, как спасти Владимира.
– А что тут думать! – заорал Витёк, и видя как сжалась приезжая, сбавил голос и полушёпотом продолжил. – Я уж всё продумал. Мой сын Стёпка занимается, как сейчас говорят: куплей-продажей. Он может легко доставить на своей «Газели» человека до черты, другим словом не скажешь, ведь у нас нет сплошной границы с «хохлами». А оказавшись на Украине, можно и поискать. Степка даст и их деньжат, на первый случай. Говорю же – крученый парень! Я бы и сам пошёл, но с моим характером – не сдержусь, «замочу» первого же встречного «укра». А жена Верка, ты же её прекрасно знаешь, так сказала: «Пойдёшь туда, я куплю автомат и двинусь следом. Тебя, бесшабашного, одного не оставлю – пропадёшь!» А её слово – кремень. Да вон она и сама бежит, отпросилась с работы, у нас тут все новости лётом разносятся.

Вихрем ворвалась жена Виктора, но, увидев монголок, и меня – лежащим на диване, встала у двери, подбоченившись.
– И как всё это понимать? – окинув оценивающе одежды приехавших, и с ехидцей продолжила. – У нас что, новая, старческая эпопея пошла?
– Вер, да успокойся ты, – обхватывая за плечи жену, воскликнул шурин. Он привёз жену монгольского товарища, тот погиб. А они не понимают по-нашему. Ты вежливее, а то напугаешь их.
– А как же он с ними разговаривает? – обходя застывших монголочек, и приближаясь ко мне, уже спокойнее продолжила Вера.
– Ну, здравствуй, Анатолий Александрович! Давненько не видались. Как сердечко – пошаливает?
Я рассказал родственникам, как выжил в Сибири, чем занимался. Как «кум», жалея меня, отправил в братскую Монголию. Там, за рычагами трактора ровнял дорогу, и познакомился с семейством Чойбалсан, и как, и чем они меня лечили... Вера слушала мои приключения и вытирала косынкой слёзы, катившиеся у неё из глаз. Арюн подошла к ней и, взяв за руку, смотрела и смотрела, пологая, что это моя дочь. «Да переведи и познакомь нас! – не выдержав, воскликнула жена Виктора. – А то как-то не по-людски получается, мы говорим, а они не понимают!»
Дальше мой рассказ прервался. Родственники задавали много вопросов, Арюн осмелела, отвечала и сама стала спрашивать. Мне оставалось лишь переводить с русского на монгольский и обратно.
Затем женщины ушли на кухню готовить обед, и оттуда слышались возгласы Веры: «Это кастрюля, а это шумовка…» Я, держа на руках Очир, сказал:
– Мне сегодня же нужно ехать в Харьков. Там живёт сослуживец Никола Сусло. Будучи солдатом, на Камчатке, он выслужился до ефрейтора – крученый мужик. А когда мы с твоей сестрой готовились к свадьбе, то ездили к нему. Он помог купить нам обручальные кольца, в нашем городе не нашлось подходящего размера. Никола тогда умудрился «сорвать» с меня лишнюю «сотню», а в те годы это не малые деньги. Полагаю, он и сейчас «крутится» и поможет мне в поисках сына, нужно только ему заплатить.
Выслушав меня, Виктор сказал:
– Толик, ты двужильный мужик. Иди и выручи сына. Кроме тебя это не под силу никому! А я поговорю с сыном Стёпкой, и думаю, он поможет.
До самого вечера, я наставлял родню и своих девчат, как себя вести в той или иной ситуации. Когда уже садился в «Газель» Степана, ко мне подошла Арюн и тихо сказала: «Папа, мы будем тебя ждать. Привези сына домой живым».

Пока племянник вёз меня на южную окраину нашей области, я размышлял: «Очир хорошо понимает русскую речь, и смогла передать наш мужской разговор матери. Думаю, она быстро научится общаться с ровесниками в школе. А цыганка на Киевском вокзале, видимо, обладает даром магии, раз ещё в Москве говорила, что я спасу человека». Всё это вселяло в меня уверенность в предстоящем поиске сына на соседней Украине, на территории которой развязали братоубийственную войну, и моё сердце работало ровно и без перебоев.

«Дядя, – остановив «Газель», обратился племянник, – вон за тем хмызником – болото. Ты ступай по кочкам, на которых растёт ягодник, под ними грунт плотней. За болотом – Украина. Вот держи их деньги – гривны. На первое время хватит. Не скупись! Нынче ни один украинский водитель не повезёт «за спасибо». Я буду дежурить здесь каждую ночь. Днём мне нужно работать – семья. Ты видел сегодня моего сына и дочь. Иди с богом, дядя Толик».
Я не успел ответить племяннику, машина сорвалась с места и скрылась за перелеском. «Видимо Степан не захотел рисковать попусту, и у «укров» везде есть свои «глаза и уши». За прошедшие десятилетия, многие соседские парни успели повоевать наёмниками в бесчисленных «горячих мировых точках», и тактику ведения боевых действий знают. Добровольцы, такие как мой сын, никогда не сдадутся в плен, но у наемных батальонов, которых сейчас много на Украине, есть опыт заманивать противника в ловушку», – размышлял я, идя по высоким луговым травам.

Первая ночь августа выдалась тёплой и тёмной – небо было сплошь затянуто тучами. Напрягая зрение, я перепрыгивал с кочки на кочку. Зачастую, мне не удавалась устоять на зыбкой и податливой опоре, и я оказывался в вонючей и липкой жиже. С трудом высвобождая из болота ноги, продолжал движение в заданном направлении.
На мгновение из-за облаков выглянула луна – осветив близкий берег. Хорошо оттолкнувшись, я пролетел значительное расстояние и уткнулся лицом в жесткую сосновую ветку. Дернувшись назад, упал на спину в болото. Пока поворачивался, вязкая жижа окутала моё тело, как паучья сеть муху и не отпускала. Потревоженные лягушки вяло начали квакать, предвещая дождь.
Пытаясь дотянуться до спасительного берега, я чувствовал, как мое тело всё глубже погружается в бездонное болото. «О боже, только не сейчас! – взмолился я. – Я должен увидеть сына!» Но видимо боги были заняты другими делами и не могли услышать крик моей души. Как похоронная музыка, по моей голове и плечам, что ещё оставались над поверхностью, крупными каплями ударил тёплый дождь. Я долго извивался как червяк, устремляясь вперёд, но болотная жижа сомкнулась над головой – мои силы иссякли.
Чувствуя, что сейчас задохнусь, я развёл руки в сторону, пытаясь хоть как-то вытолкнуть на поверхность тело. Под правой рукой оказался корень сосны, что так нелестно встретила меня. Уцепившись за эту спасительную соломинку, тянул её на себя: вначале, мою макушку омыл дождь, только затем я смог открыть рот, когда почувствовал, что всплыл.
Вдыхая полной грудью, и радуясь: как мало требуется человеку для счастья, я моргал ресницами, пытаясь увидеть сквозь пелену ряски и грязи мир, который чуть не потерял.
Белое пятно пронеслось надо мной – ухнул болотный лунь. Испуганная лягушка с опозданием прыгнула, спасаясь от хищной птицы – угодив мне прямо в рот. Пытаясь выплюнуть земноводную тварь, что плотно вошла меж моих зубов, и начала раздуваться, видимо такой у лягушки инстинкт самосохранения: я вновь начал задыхаться, успев подумать: «Либо отпустить корень сосны спасающий меня, и выдернуть изо рта природный кляп, а где гарантия, что я вновь его нащупаю, а не утону раньше, либо…» Перемолов зубами противную лягушку, что-то проглотив, а что-то выплюнув – я вновь свободно задышал.

Я долго лежал на пригорке, уже и дождь кончился. Затем побрёл вдоль вытекающего из болота ручейка, пока не увидел запруду, что соорудили бобры. Вымыв одежду и ополоснувшись сам, одел всё мокрое и чтоб согреться, побежал на юго-восток. Лишь к полудню, на трассе меня подобрал водитель «Волги», ехавший в Харьков – сторговались быстро.

Когда я позвонил в дверь квартиры, Никола Сусло вышел и, узнав меня, удивлённо спросил:
– Ты-то чего приехал? Все спешат покинуть эту страну, а ты явился!
– А куда мне деваться? Вот кроме справки об освобождении у меня ничего нет! Или ты думаешь, что меня где-то в другом месте ждут. Ни кола, ни двора, а здесь хоть накормят и деньжат подкинут. Я слышал, что многие «братки» сюда подались.
– Заходи, разберёмся, – пригласил в квартиру сослуживец.
Выслушав мою «правдивую» историю, как я жил: рано развёлся, работал в Сибири, сел за воровство и разбой. Никола взял свой сотовый и кому-то позвонил: я не всё понял, разговор прошёл быстро, а украинский язык намного отличается от русского. Хозяин мне даже чая не предложил, а всё расспрашивал, про сибирские зоны, которые я «топтал». Я вдохновенно лгал, используя накопленный опыт за время отсидки: там отбывают наказание разных людей, одни смывают трудом свои грехи, а другие делятся опытом и навыками, как не попасть в руки правосудия. У Николы зазвонил телефон, и выслушав, он сказал: «Пошли, старина, за тобой приехали. Если тебе повезёт, и найдёшь «рыжьё», неси сюда, выгодно пристрою». – «Спасибо, что помог. За этим я сюда и приехал».
Прямо на ходу, в машине, со мной заключили договор и, через некоторое время, привезли в посёлок, где располагалась бригада «Днепр». Вокруг всё грохотало, а на востоке поднимался к небу чёрный дым. «Слушай сюда, старик, – обратился ко мне сотник, на его левом рукаве красовалась повязка с фашисткой символикой, – поешь и отдохни, через час выступаем». – «А оружие, дадут?» – «Потащишь свою задницу вперёд. Грохнешь первого же «москаля» и заберёшь у него оружие. Захочешь «переметнуться» к противнику, или отстанешь – убью!»
Когда стемнело, отряд «Днепр» устремился в атаку. Точней сказать мы выдвигались вперёд маленькими группами. Старший каждой группы имел при себе рацию и сразу вызывал артиллерию, если видел впереди противника. Поэтому над головой постоянно пролетали мины и снаряды: «укры» бомбили не только Камышовку, но и город, что возвышался за полем.
Затем начался настоящий ад. Ополченцы ответили огнём, да таким плотным, что мне пришлось вжаться меж обломками бетонного забора. «Вставай, чего разлёгся?» – раздался голос надо мной. – Пошли, ты уже отвоевался».
Меня привели в обширный подвал, что был сделан под коттеджем. Там находилось человек десять, все с оружием. «Старик, ну и зачем ты пошёл воевать? – спросил чисто выбритый мужчина, лет сорока. – Что тебе, дома не сидится? Неужто хочешь заработать денег на войне?» – «Мне не нужны никакие деньги, ни украинские, ни русские. Я пришёл сюда через болота, за сыном Владимиром. Он в плену у «укров». Они требуют у дочери за него выкуп. Пока я отбывал срок в Монголии, за то, что сжёг ублюдков, у сына жизнь дала течь. Он моряк. Я сегодня первый день здесь, и меня бросили в бой, даже не выдав оружие – проверяют».
В подвале воцарилась тишина. Люди стали подходить ко мне, и в свете костерка, что горел в центре, с интересом и недоверием смотрели на меня. «А как фамилия твоего сына?» – спросил всё тот же человек, видимо старший. – «Владимир Ивлев. У него на левой кисти татуировка: солнце над морем, и три вулкана».
С матраса, что лежал у стены подвала, поднял голову весь перебинтованный чернобородый человек, и тихим голосом сказал: «Это наш «морячок» – Вовчик. Мы с ним с июня воевали. Героический мужик. 15 июля нас накрыла мина. Меня контузило, а напарник остался под завалом дома. Подойди сюда, отец».
Я подошёл к раненому и присел у его изголовья: «Меня зовут Братислав. Я четник – серб. Мы пришлю сюда, так же как и твой сын, помочь русскому и украинскому народу жить свободными на родной земле. Я полагал, что Владимир погиб, меня наши унесли. Вот держи, отец, – снимая с шеи крестик, прошептал раненый. – Передашь сыну при встрече. Володя мне теперь – брат. Я уверен, ты найдёшь его и спасёшь, а он расскажет, как мы выручали друг друга». В глазах ополченца застыли слёзы радости и сожаления: его спасли, а брата откапали и взяли в плен. Я обнял и трижды поцеловал Братислава в щеки, прошептал: «Выздоравливай – сын! Поправишься, приезжай в Брянск – встретим».
На моё плечо легла тяжёлая, солдатская рука и их командир сказал: «Слушай, отец, возьми вот эту трёхлинейку и иди обратно к «украм». Скажешь, что в подвале этого дома ты нашёл раненого повстанца и убив его, забрал оружие. Утром наёмники захотят проверить правоту твоих слов, и вместе с тобой придут сюда. Мы так устроим, что они заставят тебя стрелять. Отец, ты прицелься, и постарайся, чтоб они поверили. Ещё, мы будем каждую ночь выдвигаться к этому дому, вдруг тебе потребуется помощь». Затем командир разложил карту, прямо на полу и указал мне, где вокруг Камышовки минные поля и узкие проходы в них. После чего, повстанцы провели меня к «передовой».

Выслушав меня, сотник «Днепра» сказал: «Иди отдыхай, старик. Утром проверим, где ты был и что видел». Первая ночь на передовой прошла в кошмарах: с обеих враждующих сторон летели снаряды и грохотали взрывы.
В утреннем тумане сотник повёл к коттеджу десять бойцов. Наёмники продвигались медленно, то и дело останавливаясь. Возле самого дома, он один уцелел на улице, солдаты рассредоточились и стали обходить со всех сторон строение. «Командир, с города по дороге идёт машина к вам. Видимо «москали» едут забрать своих «жмуров», – сообщили сотнику по рации. «Вот мы сейчас и проверим, кто ты есть», – вглядываясь в бинокль через редеющий туман, сказал старший. И увидев приближающуюся легковую машину, с открытым верхом, приказал: «Сними пулемётчика, старик».
Распластавшись на камнях, что лежали горой на месте некогда бывшего дома, я тщательно прицелился и нажал на спуск – человек, стоявший за пулемётом подъезжавшей машины, аж подпрыгнул и, раскинув руки, осел в салон автомобиля.

Сотник вскочил и дал длинную очередь по машине, но тут же согнулся от боли. Я подхватил оседающее тело раненого в плечо и навалился на него, прикрывая от начавшихся разрываться вокруг мин. Затем прошуршали снаряды, и на том месте, где возвышался коттедж, к небу взметнулись камни и обломи. Мы долго лежали под обстрелом, на этот пятачок села работала артиллерия ополченчев и наёмников.
Когда мы с сотником вышли в расположение батальона «Днепр», там уже находились старшие чины. Орущего человека, с двумя нацистскими молниями на рукаве, я сразу узнал – это был Студень. За долгие годы, прожитые в колонии, он часто приходил ко мне во снах и коварно улыбаясь, грозил кулаком: и как правило, следующий день у меня был – чёрным.
Оборвав мат на полу слове, он удивлённо смотрел на меня. «Убью, тебя, Женьшеневый!», – сдернул с плеча автомат, зло прохрипел он. – «Твоя воля, Студень. Но я освободился, и подался сюда – больше идти мне некуда! Жупан воспитал во мне зверя, так что, я такой же как и ты». – «Вчера вечером старик вышел из боя с винтовкой. А сегодня из неё уничтожил «Призрака» за пулемётом, я сам видел, – замолвил за меня словцо сотник. – Зачем вы начали бомбить посёлок – мои люди полегли там?» – «Разведка донесла, что в том доме срываются «москали». А ты, сотник, не доложил о своей вылазке. Этот человек поедет со мной».
Часа полтора езды и машина остановилась. «Выходи. Будешь работать здесь, у меня на виду, кормить пленных. Смотри, я Чалого и Рыжика тебе не прощу. Что не так – закопаю живьём! Вон твой старший», – указал Студень на стоявшего у «Газели» усатого человека.
День я выполнял разную работу: со старшим – Тарасом вынесли умерших из подвального помещения, и загрузив их тела в машину, вывезли за город и закопали в песчаном карьере. Затем разнесли еду пленным: по куску хлеба и с десяток соленой камсы, плюс вёдро воды в каждую камеру. В израненном человеке, у которого тряпьё заменяло бинты, я узнал Владимира. Сердце моё сжалось, и готово было разорваться на части, но я сдержался, чтоб не подхватить сына на руки и не вынести из удушливой камеры на свежий воздух.
Когда мы с напарником вышли на улицу, Тарас, видя моё состояние, ухмыльнулся и сказал: «Это ещё цветочки. Вечером увидишь такое, на что даже «Крюгер» не способен. Студень, со своими подручными, будет пытать пленных, выжигая у них на теле раскаленным железом матерные слова. – Это зрелище не для слабонервных!» – «Слушай, напарник, вот деньги, найди горилки, – протянув гривны, попросил я. – Мне необходимо расслабиться». – «Это мы мигом!» – радостно выкрикнул Тарас и уехал на машине.
Я сидел с напарником у стены, и пил горилку. Спиртное меня не брало, мой мозг искал выход, как вытащить сына из подвала. Владимир увидев меня – изумился, и тут же отвернулся, было не ясно, о чём он подумал. А Тарас хмелел с каждой рюмкой, и начал похваляться, как он «развязывает языки» пленным под пытками.
«Всё, напарник, я пойду посплю», – сказал я, и пьяно покачиваясь, ушёл в помещение. Сквозь разбитый проём двери первого этажа этого пятиэтажного дома, стал наблюдать за Тарасом. Он допил четвёртую бутылку, и посмотрев на последнюю, с трудом забрался на сидение машины и захрапел.
Подождав с полчаса, я начал будить напарника: «Тарас, да проснись же ты, иначе нас обоих расстреляют. Студень приказал привезти одно раненого. Хочет поразвлечься, там к нему какие-то «кореша» приехали». С трудом передвигаясь, и ничего не соображая, Тарас помог мне вынести сына и погрузить в машину. «Давай я поведу», – предложил я. – «Веди, коли можешь», – согласился напарник и распечатал последнюю бутылку, лихо её опорожнил с горла, и тут же упал на пол и, обняв мою трёхлинейку – захрапел.
Проверив автомат напарника – магазин полный, а под сиденьем цинковая коробка с гранатами, я повел машину по улицам города, ориентируясь по солнцу, что клонилось к закату. На выезде, остановился у блокпоста.
Кинув в ничего не подозревающих «укров» четыре лимонки, я надавил на газ. Машина мчалась под свист ветра, что врывался через обшивку, посеченную осколками. «Ничего, сын, прорвёмся», – шептал я. – «Что это было?», – поднимаясь, и не понимающе глядя по сторонам, спросил проснувшийся напарник. – «Выходи, приехали, Студень ждёт!» – крикнул я, не сбавляя скорость.
Не соображая ничего, хозяин машины потянул за ручку дверцы: та резко раскрылась и Тарас выпал, под автоматные очереди очухавшихся на посту «укров» – пули прошивали «Газель» насквозь. Мне было всё равно, убьют меня или нет, главное – сын свободен!
Машина тяжело шла на подъём, когда в зеркало заднего вида я увидел внедорожник преследователей. С бугра, впереди открылась Камышовка. К селу, по полю, бежали наёмники «Днепра». По задней стенке кузова, полоснула пулемётная очередь. «Значит солдаты с блокпоста успели связаться с командирами и сообщили в Камышовку», – подумал я и свернул у разбомбленного утром коттеджа: вдоль него, уходила в сторону узкая разминирована грунтовка, что мне показывал на карте командир отряда «Призрак».
Преследующая меня машина, проскочила поворот и что бы не терять время на разворот, прямо по полю, помчалась мне на перерез. «Женьшеневый, тебе от меня не уйти, – разнёсся над полем голос Студня, усиленный громкоговорителем. – Настал твой день расплаты!»
«Газель» кидало на грунтовке, по которой утром выезжали повстанцы. Левая рука не слушалась и висела плетью, боль в ней отдавалась по всему телу: осколок от брошенной мною гранаты порвал мышечную ткань.
Вдруг внедорожник преследователей, подбросило взрывом над землёй, и он, разваливаясь в воздухе на куски, вспыхнул как факел. «Вот, Студень и ты соединился с Чалым!» – успел я подумать, прежде чем «Газель» встала: видимо осколок мины попал в мотор.
Повесив на шею автомат и винтовку, штык-нож волочился по траве, я взвалил сына на плечо, и прикрываясь остовом «Газели» от пуль автоматчиков, бежавших по полю, зашагал к недалёкому оврагу. Вдруг из кустов, что росли по его склону, выскочили два ополченца, у них на груди были георгиевские ленточки. «Отец, ты всё больше и больше меня удивляешь! – подхватывая сына на руки, сказал их командир, что прошлой ночью давал мне наставления. – Стрельнул из винтовки ты мастерски! Пуля по касательной чиркнула по моей каске – это я утром был в машине за пулемётом. Мои снайпера сидели в засаде, и если бы я им не приказал только ранить сотника, то они уложили его первым выстрелом. Смотри, как наши «Призраки» работают».
Я оглянулся на поле, по которому наступали «укры», поливая всё впереди себя свинцом из автоматов: отставшие в цепи падали один за другим, звуков выстрелов с этой стороны не было слышно, но то тут, то там, над травами поднимался лёгких дымок пороховых газов. Буквально через минуту, на поле не осталось ни одного наёмника, лишь тёмные неподвижные силуэты в мышиной форме. Только тут я осознал: «Мы с сыном у своих!» – И острая боль в груди, помутила моё сознание.

Сейчас у меня всё хорошо: получил паспорт и прописался в родном доме. Плечо мне врачи «заштопали», а в сердце вшили клапан. Мы с сыном пролежали в госпитале почти два месяца. Теперь, каждый день я провожаю и встречаю со школы внучку Очир. А Арюн помогает учиться заново ходить Владимиру. И по тому, как они относятся друг к дружке, у них всё получится в жизни. Молодые уже подали заявление, и свадьба назначена на 24 декабря. Так что Новый Год мы встретим дружной и полной семьёй. Обещали приехать дочери с семьями – такое радостное событие! Из Сербии приедет Братислав.
Врачи, что так усердно хлопотали надо мной, твердили в один голос: Тебе, Анатолий Александрович, нельзя выполнять никакую работу по дому. Но я же всё делаю помалёньку! Вот выпал первый снежок, и мне так приятно подметать дорожки перед влюблённой парой, и смотреть, как внучка пишет прутиком на снегу слова по-русски – Мама, Папа.
Трада. 2 ноября 2014 г.