Параллель. Часть 1

Мысли… Вереницы образов, возникающих в нашем сознании. Они проходят пред внутренним взором, шаловливо, лишь кончиками пальцев, касаясь реальной жизни, заигрывают с воображением, создав прочный, нерушимый союз тела и духа. Мысли есть часть тела, его особенность, его изъян. Изъян иногда незримый, но часто мешающий самому человеку жить.
Слово, рожденное Мыслию, сгусток энергии, до краев наполнившей Тело, было в начале. Оно же – такое предательски заманчивое - выплывет, завершая титры, и утонет во тьме погасшего экрана, словно напоминая нам о бренности мира. Жизнь пронесется между двумя словами подобно комете иль двадцать пятому кадру, и ты прошепчешь, пугаясь: «Momento mori», уже не видя в зеркалах собственного отражения…
Что же случится, если каждая наша мысль, мимолетное «желаю» будут воплощаться в реальность? Сможем ли мы и дальше управлять эмоциями или они поработят нас, воспользовавшись нашими изъянами?..
 
…Я развернулся на стуле и пристально всмотрелся в тускло горящий монитор. Мой подопечный с отсутствующим выражением лица всматривался в подернутую туманную даль, ограниченную для Его взора обшарпанной оконной рамой и грубой чугунной решеткой. Пустой взгляд и тонкие, прозрачные руки… Образ ириса, запечатленный на человеческом челе.
Это был юноша лет шестнадцати, не больше, хрупкий, словно молодые побеги дуба, тянущие прозрачные листья к нещадно палящему солнцу, но в глазах его, пустых и холодных, словно полая скала, билось плененной птицей отчаяние, тщательно спрятанное от искавших, но обнаженное предо мной, Надзирателем, носящим на груди своей тяжкий ключ от хрустального сердца. Ах, до чего же хрупким было это сердце, эта юная, чистая душа!..
Мальчик обернулся и, приблизившись к висящей на стене камере, пристально вглядывался в поблескивающий объектив, словно силясь заметить в нем блеск чужих глаз. Моих глаз.
Я молчал, наблюдая за ним с жестоким равнодушием, читая по слабо шевелящимся губам:
- Вы видите меня?
Я ухмыльнулся и, несколько раз ударив по стене ладонью, отправил мальчику послание, зашифрованное азбукой Морзе:
- Да.
Юноша на мониторе вздрогнул и отступил. Лицо его осталось непроницаемым, но в лазурных очах вспыхнуло, чтобы чрез несколько мгновений погаснуть, неподдельное изумление. Так вспыхивают, перед тем как потухнуть, прекраснейшие звезды Вселенной.
- Кто Вы? - вопрошал мой узник, тщетно шаря по стене в поиске хоть какого-нибудь отверстия.
- Я не причиню тебе зла, - ответил я, вновь отстукивая заученные фразы. – Все будет хорошо. Верь мне.
Мальчик замер. Подойдя вплотную к камере, он вновь заглянул в темное окошко и с жадностью голодавшего припал к стене, отстукивая ребром ладони:
- Хорошо.
Я удовлетворенно улыбнулся. Несколько месяцев терапии не прошли зря, и больной наконец-таки согласился пойти со мной на контакт. Неужели, спустя столько времени, история его болезни, пылившаяся на моем письменном столе, найдет себе применение?
Моему ликованию не было предела до тех пор, пока больной не начал отстукивать:
- Я вновь слышал ее голос. Что бы могло это значить? Не знаю… Помню лишь торопливый шепот, отдававшийся в моей голове криками ужаса. Помню, как она сжала мою руку в последней попытке найти поддержку, но…
Тишина оглушает меня тысячами голосов, которые шепчут: «Du kannst, Du willst, Du musst». Я почти оглох от этого… Помогите мне!..
Мы связаны узами Осознания великой тайны Жизни. Увы, Странница расплатилась за это… А я… Вновь промолчал, глядя на предсмертные муки своих друзей. Я подлец, я ничтожен и мерзок.

Мальчик в исступлении бил себя по лицу, а я, все с тем же равнодушным выражением, вызвал сестру, чрез несколько минут появившуюся на экране со шприцем в руках. Юноша обмяк, приняв позу эмбриона на хладной плитке.
- Шизофрения, - вынес я вердикт, с удовольствием оттискивая на бумаге мерзко-синюю печать. –  Не редкость для такого возраста, но все-таки я бы посоветовал родителям обратиться в наркодиспансер. Галлюцинации... Не к добру…
Тем временем юноша был перенесен на койку. Удивление и страх, смешавшись, талой водой упадали с его длинных ресниц. Детские слезы казались мне дикостью, проявлением слабости. Даже узнав историю мальчика, я не смог поверить, что Человек способен рыдать от собственного бессилия, раня себя клинком черной ненависти. Я боялся признаться, боялся простить себя за когда-то так же пролитую воду…
Страшно повторять уже пройденное. Говорят, человек учится преодолевать трудности в течение всей жизни. Может быть, но как часто я видел глупцов, повторяющих собственные ошибки вновь и вновь, словно оттачивающих мастерство ошибаться. Подобно Люциферу, они спешат навстречу будущему, не оглядываясь на прошлое. Простив себе свои же прегрешения, но, повторив их, кажется, лишь для того, чтобы вновь жалеть себя...
Помню, как, зачитываясь мильтоновским «Потерянным Раем», я искренне восхищался Сатаной - столь великолепным оратором и необыкновенно сильной, свободолюбивой личностью. Он плакал лишь раз, почувствовав под ребрами острие копья Михаила, но шел вперед, стиснув зубы. Он же сделал нас такими, какими мы являемся сейчас, ненароком подарив нам способность мыслить. Тогда же я понял, почему Его звали Лучезарным, и был готов уж встать на колени пред Лукавым, но, призадумавшись, замер с клинком в руках.
Люцифер желал превратить Небеса в Ад, хоть и был знаком с благами, коими щедро одаривал Бог своих слуг. Неужели Он так же, как и люди, не думал о том, что, даже возвысившись над Отцом, останется тем же Властелином зловонной пропасти, в коею был свергнут?.. Глупо.

Так я, будучи еще совсем ребенком, разочаровался в силах Добра и Зла, и, не видя меж ними различия, отверг обе силы, став жестоким циником и неисправимым реалистом. И лишь теперь, увидев слезы маленького мальчика, вдруг засомневался…
Не к добру.