Рецензия на роман Захара Прилепина Обитель

Рецензия опубликована в журнале "Волга" № 9-10 за 2014 г


Чтобы взяться сегодня за литературный труд о Соловецких лагерях, нужно обладать особым мужеством и верой в свои силы, тем более когда речь идет о романе, претендующим на долголетие и историческую значимость. О Соловках, пожалуй, написано все. Документальные произведения, художественные, воспоминания, дневники. Громада эта словно архипелаг, айсберг, на вершине которого Солженицын. Незыблем который десяток лет. Почти канонизирован. Кто посмеет на святое? Есть такой. Имя ему Захар Прилепин. Роман его, «Обитель», ворвался в литературную жизнь России, словно ураган, и, безусловно, стал одним из самых заметных явлений культурной жизни страны. Семьсот пятьдесят страниц текста. Меньше было б не солидно. Надо занимать место в истории. На книжных полках оно Прилепиным уже завоевано. Вот и интервью с писателем, словно случайно: у Солженицына о Соловках столько неточностей, это не роман, а сборник лагерных баек. Архивы тогда еще не рассекретили. А школьники это изучают как исторический документ…
Что же им тогда изучать, спросит кто-то? Что читать о Соловках? Ответ видится между строк. «Обитель», пожалуйста!
Значит, там все исторически выверено?! Посмотрим…

Кто из нас после школы открывал заново «Войну и мир»? А «Архипелаг ГУЛАГ»? Думаю, немногие. Солженицын сегодня в сознании большинства где-то в дальних архивах. Неинтересно. Консервативно. Академично. Депрессивно. Для нынешней молодежи Александр Исаевич – явление из позапрошлого тысячелетия. Такое же древнее, как Лев Толстой. Оба с бородой. Вдумчивы, солидны. Сегодня надо жить быстро. Спонсоры и продюсеры ждут моментального коммерческого эффекта. Главный стимул заработать. Именно заработать, а не просветить. Да и кого просвещать? Этих? Тех, что с попкорном и колой? Современному молодому человеку потребен легкий пересказ тех далеких событий. На языке нулевых и десятых. Пусть о войне, революции, ГУЛАГе. И больше «экшена»! И чтобы в лидерах продаж подольше. Вот он – новый роман Захара Прилепина. Это – «Обитель».

Сюжет романа и прост и сложен одновременно. Соловки. Молодой парень Артем Горяинов попадает в лагерь. За убийство отца. Вокруг полный спектр заключенных. «Почитать россказни про нас, так получается, что здесь одни политические (…) – говорит начальник лагеря Федор Эйхманис. – А здесь домушники, взломщики, карманники, воры-отравители, железнодорожные воры и воры вокзальные, воры велосипедов и конокрады, воры-церковники, магазинные воры, воры при размене денег (…) содержатели малин и притонов, скупщики краденного, фармазоны (…) А пишут ведь, что здесь сидят и принимают муку крестную лучшие люди России. (…) чекистов здесь больше, чем белогвардейцев». Эйхманис кривит душой. Контрреволюционеры, священнослужители, нэпманы, зажиточные крестьяне – большая половина лагеря. Они – враги народа. Просто остальные, кого он перечислил – не враги. «Вот вы за что сидите, Артем? (…) – За убийство, – сказал Артём. – Бытовое? – быстро спросил Эйхманис. Артём кивнул. – Кого убили? – так же быстро и обыденно спросил Эйхманис. – Отца, – ответил Артём, почему-то лишившись голоса. – Вот видите! – обернулся Эйхманис к Борису Лукьяновичу. – Есть и нормальные!» Вот такое вот разделение…

 Артем борется за свое место под холодным северным солнцем. Борьба в лагере идет не на жизнь, а на смерть. Кто-то умирает от болезни, от тяжелой работы, в карцере, в роте, на улице, кого-то убивают блатные за сигарету, за рубль, за взгляд. Одних пристреливают конвоиры – хотел сбежать, товарищ начальник! Другие кончают жизнь самоубийством, не выдержав издевательств. Питание скудное: пшенка, кипяток, нечто наподобие супа. Работа от заката до рассвета, чтобы не оставалось времени вообще, даже на здоровый сон. Лагерь меняет людей, ломает характеры, выворачивает жизнь. Артем не исключение. Роман – кладезь людских характеров: сильных, смелых, слабых, трусливых.

Объем романа изначально пугает. Но это быстро проходит. Страницы летят незаметно. Любая книга Прилепина («Черная обезьяна» не в счет… неудача, случается) – праздник слова. «Обитель» не исключение. Роман читается легко. Слог приковывает. И хотя хранители литературных основ и бранят автора за регулярное искажение языка, мол, он придумывает новые слова, кривит падежи, надо признаться честно – русский письменный у Захара хорош. Посудите сами – вот лишь несколько предложений:
«Обитель была угловата – непомерными углами, неопрятна – ужасным разором. Тело ее выгорело, остались сквозняки, мшистые валуны стен».
«…монастырские постройки, грязные, как спины беспризорников, стены, битые, как яйца, купола».
«Небо почернело, море варило свой свинец, холодно было по-настоящему – ветер на пустых пространствах будто пытался отобрать одежду…»
Ради таких предложений стоит открывать книги. Многие из нас забыли, как велик и красив русский язык. Прилепин напоминает.
Впрочем, порой автор явно переигрывает, стремясь изобразить на бумаге никогда ранее не встречавшуюся связь русских слов: «спал трудно – будто сам сон стал работой»; иногда создает шедевры русской словесности: «море лежало недвижимое, словно неживое», «Облака были розовые и фиолетовые и пенились красиво и ароматно, как французское мыло», а иногда откровенные ляпы: «Артем забрался на верхний, усыпанный березовыми листьями полок и запропал в своем блаженстве, вытянув ноги, накрыв голову руками, выдыхая так, словно бы плыл в кипяченой реке…» (почему в «кипяченой»? – может, в кипящей?), «в феврале стояла большая стужа, а в марте – большая лужа» (красиво, но, конечно, не по-русски).
Бывает, хотя и не часто, герои Прилепина произносят слова, то, что называется из словарного запаса другого поколения. И «новояз» и «журчеек» родились на несколько лет, а то и десятилетий позже событий, описываемых в произведении. Об этом уже писали многие критики, и мы не станем повторяться, тем более что подобные ошибки не портят роман, так же как и иногда встречающиеся грехи в построении фраз.

Самыми, пожалуй, главными бедами автора являются время и цифры. Описывая встречу с дочерью Эйхманиса, автор удивляется: «…по самым трагическим расчетам год рождения ее был 1939-й. Но какие тут семьдесят пять!...» И тут же ее прямая речь – «…мой дед сидел на Соловках. Он прожил девяносто шесть лет…Только что умер…». Как у семидесятипятилетней женщины может быть только что умерший дед, старше ее всего-то на пару десятков – остается загадкой. Ошибается автор и с датой восстания соловецких монахов против реформы Никона, впрочем, не сильно, всего на год.

В отечественной литературе немало литературных трудов, так или иначе базирующихся на имевших место быть фактах. Принцип создания таких произведений прост – берется вымышленная история и накладывается на реально произошедшее в некий временной период событие. Самым, пожалуй, наглядным примером из недавно вышедших произведений такого рода является роман Сергея Шаргунова «1993». В нем автор наложил на осень 1993 года (расстрел Белого Дома, если кто-то не помнит) жизнь типичной московской семьи. В романе детально прописан каждый день, каждая мелочь. Создана полная видимость погружения в реальность. Несмотря на множество мелких ошибок, у Шаргунова все честно с точки зрения времени и фамилий действовавших тогда на политической сцене героев. При написании своего романа он пользовался архивными материалами и не отошел от истинных событий ни на шаг. Прилепин пошел по этому же пути. Но, не одолев и половины его, сбился с дороги. Он сделал экскурс в историю монастыря, рассказал о его современной жизни, вставил в роман найденное в архиве описание рот. Вот только дальше, в отличие от Шаргунова, он наложил историю Артема Горяинова не на реальные события, произошедшие в Соловецком лагере в конце 20-х годов, а на его (Прилепина) собственную творчески переработанную интерпретацию, хотя и базирующуюся на архивных документах. Реальность Прилепин втоптал в вымысел. Все бы ничего, но к чему тогда сетовать, что Солженицын в своих трудах о Соловках пользовался лагерными байками, если сам эти байки создаешь умышленно.

Чтобы не быть голословным, приведу пару примеров. В романе не озвучен конкретный год происходящих событий. Конец двадцатых годов, – отмечается в предисловии. Привязку к реальным событиям позволяют сделать две важные по Соловецким меркам вехи. Первая – замена старого начальника лагеря Федора Эйхманиса на нового – Александра Ногтева. В соответствии с архивными документами она произошла в мае 1929 года. И вторая – приезд в лагерь комиссии ОГПУ. Комиссии, расследовавшей перегибы в отношении к заключенным, которые происходили на Соловках. Ее приезд датирован тоже маем, только 1930 года. Однако Прилепин в романе оба события сблизил и перенес на октябрь. То ли подобные временные сдвиги удачнее вписывались в сюжет, то ли позволяли автору ярче реализовать свои задумки. Или Прилепин просто не сумел разобраться с архивами?!

Кроме того, достаточно вольно автор подошел к трактовке и цитированию исторических документов. В книге заключенный Горяинов оказывается в приемной кабинета, через приоткрытую дверь которого он слышит (подслушивает), как некий чекист, присланный из центра, надиктовывает машинистке текст. В реальности это скрывавшийся долгие годы под грифом «Совершенно секретно» Доклад комиссии о положении заключенных в Соловках, подписанный неким А.М. Шаниным. Сегодня найти его можно легко в Интернете. Он почти полностью продублирован в романе Прилепина. Правда, весьма своеобразно. Подобное заимствование, конечно же, нельзя считать плагиатом. Исторические документы придают реалистичность книге. И, безусловно, такой формат художественной врезки имеет право на жизнь даже без ссылки на первоисточник. И все же! Писатель при обработке исторических фактов должен поступать с ними крайне бережно, а не рвать и переклеивать историю в угоду сюжету. Ведь не возникла же мысль у Бориса Васильева перенести в книге «В списках не значился» дату начала обороны Брестской крепости с июня на январь? Или у Сергея Эйзенштейна восстание на Броненосце «Потемкине» в одноименном фильме с 1905-го на 1917-й. Не возникло в силу, во-первых, бессмысленности этого действа, а во-вторых (и это мое предположение), из-за ответственности художника по воссозданию и сохранению истории. Прилепин такой ответственности, очевидно, не испытывает и осознанно историю Соловков искажает.
Он вырезает из Доклада хоть и малозначительных, но исторических персонажей и вводит героев со страниц своего романа. Вот лишь один пример:
Строки из доклада: «Вольнонаемный Кочетов систематически избивал заключенных, понуждал к сожительству женщин, присваивал деньги и вещи заключенных; неоднократно в пьяном виде верхом на лошади карьером объезжал лагерь, устраивал скачки с препятствиями, въезжал в бараки и на кухню, устраивал всюду дебоши и требовал для себя и лошади пробу обедов. Верхом на лошади Кочетов занимался и муштровкой заключенных, избивал их нагайкой, заставляя бежать и устраивал инсценировки расстрелов. Каждая из склоненных Кочетовым к сожительству женщин числилась у него под номером; по номерам же женщины вызывались на оргии, в которых принимал участие и сотрудник ИСО Осипов».
А вот так текст выглядит в романе: «…сотрудник ИСО Бурцев систематически избивал не только заключенных, но и сотрудников охраны лагеря; неоднократно верхом на лошади карьером объезжал лагерь, устраивал скачки с препятствиями, въезжал в бараки и на кухню, устраивал всюду дебоши и требовал для себя и лошади пробу обедов. Верхом на лошади Бурцев занимался и муштровкой заключенных, избивал их нагайкой, заставляя бегать. Несколько раз устраивал инсценировки расстрелов (…) Сотрудник ИСО Горшков понуждал к сожительству женщин, присваивал деньги и вещи заключенных. Каждая из склоненных Горшковым к сожительству женщин числилась у него под номером; по номерам же эти женщины вызывались на оргии, в которых принимал участие и сотрудник ИСО Ткачук…»
Как говорится – комментарии излишни. Это только один пример. Их много больше.

К чему такая абсолютно умышленная подмена во времени реально произошедших событий? Для чего нужно из исторического документа убирать реальные фамилии и вставлять придуманные? Такие приемы, конечно, допустимы, но только не тогда, когда ты претендуешь на историческую реальность. Ведь Прилепин пишет именно про Соловки, а не просто про лагерь, коих в Советском Союзе в те годы было множество. Более того, в конце романа он усиливает исторический аспект, приводя биографическую справку на Федора Эйхманиса, справку с годами и датами, словно говоря нам, читателям – все, что вы видите в книге, истина!

Ответы на все поставленные вопросы может дать только сам писатель. Придумывать их за него – дело неблагодарное. И все же один из таких ответов напрашивается сам по себе. Роман «Обитель» – роман псевдоисторический, привязанность его к реальности схематична. Работа с историческими документами трудна и требует огромного внимания. Ошибаться в них нельзя. История этого не простит. У Прилепина не хватает терпения и умения написать реальный художественный роман, построенный на настоящей истории. Проще все придумать, добавив немного фактов из Интернета. Ну, а те, кто не знает нашу настоящую историю, кто никогда не читал ни Солженицына, ни Лихачева, схавают и это. И будут потом хвалиться в баре за кружкой пива своим знанием Соловков. Соловков по Прилепину. А чтобы историки не обвинили автора в издевательстве над истиной, Прилепин осознанно меняет еще и фамилию начальника лагеря. Чтобы узнать, как же звали начальника СЛОНа сегодня достаточно нажать пару клавишей на компьютере. Звали его Эйхманс. Не Эйхманис, как в «Обители», а Эйхманс. Или Eihmans – для тех, кто хочет увидеть фамилию в латинице. Конечно, Прилепин об этом знал. Искажение допущено им осознанно и позволяет бросить в лицо любому – я писал художественный роман, а не исторический. Но эта фраза для особо дотошных, кто умеет читать и знает историю. Остальные не заметят.

Несмотря на сказанное, «Обитель» интересна. Задумавшемуся у книжной полки, привыкшему к детективам в тонкой обложке формата poketbook и раздумывающему, прочту ли я такую толстую книгу, отвечу – не сомневайтесь, прочтете. Ведь как ни крути, эта книга о людях, оказавшихся перед выбором: сломаться или остаться цельным.


Артем соткан из противоречий и не вписывается в стандартную жизнь лагеря. Он вступается за избиваемого десятником заключенного, который уже не в состоянии ворочать баланы, отдает свой паек соседу по больничной палате, у которого блатной съел порцию, и даже всю посылку соседям по роте перед угрозой, что ее отберут те же блатные, но в то же время абсолютно непотребно ведет себя, находясь в одной камере с заключенными, пусть и с бывшими чекистами, выбрасывает чашку соседа в парашу, хамит другим, не дает всем спать, а главное (и это красной нитью идет через весь роман) почти моментально меняется лишь от осознания того, что его приблизил к себе начальник лагеря. «…я теперь при Эйхманисе, – сразу выпалил Артём: сколько ж можно было в себе это таить». Его бывшие сокамерники кажутся ему уже недостойными дружбы с ним, Артема даже раздражает их запах. Горяинов с каждым лагерным днем теряет свое «я» и свою цельность. Можно долго спорить – положительный герой он или нет. Думаю, что точного ответа на этот вопрос не существует. В Соловках трудно быть героем. В Соловках можно только выживать. Артем очевидный приспособленец. «Жаль, что в военных уставах не прописано, что помимо ответа “Будет исполнено!” – можно в особо важных случаях подпрыгивать вверх, – совершенно спокойно и очень серьёзно думал Артём, – …подпрыгивать и орать». В этой фразе – собачья преданность главного героя книги Прилепина к начальнику одного из самых страшных советских лагерей, уничтоживших не одну сотню жизней…

Аннотация книги повествует нам о том, что «Обитель» – «трагическая история одной любви». Многие рецензенты вторят этому, мол, любовь льется потоком через весь роман, да не просто любовь, любовь зека к чекистке. Сегодня это модно – любовь на изломе, фашиста к русской девушке, заключенного к следователю. Прочитав книгу, я не смог отделаться от впечатления, что рецензенты не читали роман вовсе. Любви в романе нет. Случайная встреча, несколько месяцев без женщины, для мужчины почти любая в цене, а тут еще ухоженная, вкусно пахнущая, облеченная властью чекистка Галя. Артем для нее случайный выбор, пущенный по колесу рулетки шарик. Уже в конце романа из ее дневника (кто-то считает, что он существовал в реальности… да бросьте, нет, конечно) мы узнаем, что Галиной целью было досадить Эйхманису, выместить обиды за его пьяные оргии в бане с заключенными из женбарака, возможно, его-то как раз она и любила, а тут Артем с наглым вызовом не по чину – «я умею хорошо целоваться» – вот и завертелось все. «Ты никто, – всхлипывала Галя, – тут мог быть кто угодно – я выбрала тебя: пустое место». Артем и есть пустое место. Горяинов и не скрывает вовсе, что пользуется подкатившимся к нему фартом, Галиной, ощущая ее потребность в нем, каждый раз рассчитывая на то, что она облегчит его жизнь в лагере, переведет на работы попроще или освободит от них вовсе. Артем платит телесной близостью за ее расположение. Артем – проститутка, отдающаяся (надо называть вещи своими именами) за спецпитание и лагерные поблажки. Его это не смущает. В Соловках цена проституции – жизнь! Женщины за сожительство с чекистами освобождаются от тяжелых работ, а некоторые и вовсе досрочно – на волю. Почему так не может быть и с мужчиной. Артем – лагерный карьерист, правда, с еще сохранившимися элементами совести, и не важно, где можно сделать эту карьеру (чем он занимался до Соловков, мы так толком и не узнаем), а здесь он стремится все выше и выше, гордо именуя себя ординарцем начальника лагеря. Гордиться службой у убийц. Куда уж дальше…

Читая книгу, постепенно начинаешь ощущать, что автор в ней стремится сгладить и приукрасить соловецкую действительность. Однажды советуясь с Прилепиным по поводу своего будущего романа о войне, я услышал от него фразу – ты только Советскую власть там не ругай, не люблю, когда ее ругают. «Обитель» не ругает Советскую власть и даже где-то оправдывает те времена. В романе потерян совсем тезис о том, что двадцатые годы заложили основу сталинских лагерей, в которых уничтожались лучшие люди страны. «Если б человек не падал – он бы не смог приподняться», – вторит Троцкому Горяинов. Нам пытаются внушить, что Соловки перевоспитывают преступника, делают его нужным обществу. Так начинает думать Артем. Страшно, если так думает сам Прилепин.
Именно для этого автор окружает Артема отрицательными элементами – уголовниками, бывшими белогвардейцами, которые, получив власть, унижают своих собратьев, с которыми они совсем недавно делили нары. Рядом чекисты, садизм для которых является смыслом жизни, священнослужители, призывающие к терпимости и тем самым невольно поддерживающие режим (в роман Прилепин словно специально вводит батюшку-побирушку, отталкивающего от себя читателя). Тут же стукачи. Положительных героев в романе практически нет. Один-два и обчелся. Остальных не жалко, человеческий сброд. Да еще фитили, леопарды, беспризорные, женщины без пола, человеческое отребье.

Зато автор восхищенно описывает начальника лагеря Эйхманиса: «Волосы ровно зачесаны назад, высокий голый лоб (…) Глубокая морщина между бровями. Крупные поджатые губы. (…) Что-то в нем было такое… (…) Словно он был иностранец!» Красивый, подтянутый, любящий природу, разводящий животных. Современный, не похожий на своих подчиненных, даже живущий отдельно от них. Он необычный начальник, так и рвется слово – менеджер. Сплошной позитив. Вот Эйхманис отпускает на волю, пусть временно, но ведь без охраны, под честное слово ученого, тому надо набраться новых идей на свободе, разрешает ему выписать в лагерь мать, вот он говорит с заключенным по-французски, вот приглашает зеков к столу – угощайтесь, икра, водка. Эйхманис этакий денди, с коррекцией на должность и на суровое время. Прилепин восхищается им, для большей убедительности сравнивая его стиль руководства с другим, стилем Ногтева, пришедшего на смену. Вот уж зверь так зверь. Эйхманис другой. Прилепин словно объясняет нам, что в те времена при безусловно имевшихся перегибах все было не так уж и плохо, не так как у Солженицына! Все гораздо лучше. Легче. Проще. «Пишут ещё, что здесь мучают заключенных», – дает Прилепин выговориться Эйхманису, – «Отчего-то совсем не пишут, что заключённых мучают сами же заключённые. Прорабы, рукрабы, десятники, мастера, коменданты, ротные, нарядчики, завхозы, весь медицинский и культурно-воспита-тельный аппарат, вся контора – все заключённые. Кто вас мучает? (…) Вы сами себя мучаете лучше любого чекиста!» Получается, прав был Горький?! А Солженицын – не прав. Просто он не любил никогда советскую власть. А Прилепин любит. Так, может быть, изъять Солженицына из школьной программы! И заменить на Прилепина!

Прилепин многие трагические исторические факты в своем романе осознанно сгладил. Сегодня несложно в Интернете найти воспоминания соловчан – заключенных, конвоиров. Воспоминания их намного жестче, чем книга. Именно от этого роман кажется не слишком правдивым. Боль за страну и людей у Прилепина где-то за кадром, за страницами романа, между строк. Да, вот она Секирка, страшная и ужасная, вот замученные заключенные и чекист, приходящий с колокольчиком за новой жертвой. За несколько дней расстреливают всех, но где-то далеко, мы лишь слышим звук выстрела. Нет картины реальных мучений, например, когда заключенных заставляли сутками сидеть на жердочках без права на любое движение. Есть рассказ об издевательствах – «поставили на комарика», но только рассказ. Ничего больше. Прилепин словно не хочет довести до читателя истинную соловецкую трагедию, не хочет сгущать краски. Прилепин не показывает сцены, в которых заключенных приставляют на морозе носом к дереву и обливают водой, пока не примерзает нос. Не говорит он о том, как провинившихся на несколько часов ставят с головой, опущенной в деревянную дыру в параше, вспоминает вскользь о глиномялке, где заключенные сутками мнут глину ногами и загибаются за неделю, но не показывает ее. Казак Лажечников избит чеченцами и умирает, но мы не видим ни того, ни другого. Одна из самых тяжелых сцен – отпущенный в лазарет «саморуб» с письмом, написанным на пне, который он должен донести до врача и после перевязки вернуться обратно. Все весело, со смехом, с шутками. Это потом мы между делом узнаем, что «саморуба» били, отправляли в глиномялку с переломанной ногой, потом ампутация. Узнаем словно между прочим. Чтобы читатель не напрягался, чтобы роман можно было проходить в школе детям. Соловки – роман «12+». А у Солженицина плюс 18. Кого надо изучать в школе? Ответ очевиден. А уж стояние на пне и декламирование: «Я – филон! Я – враг Советской власти!» Прилепин подает как развлечение для всех – и для заключенных и для чекистов. Да тут еще Артем – то в спортроте с тройным питанием, то с Эйхманисом, где он разливает по стаканам водку, то в келье белогвардейца, поедающий сметанку с луком, то с апельсином в руках, подаренным Галей. Идиллическая обстановка. Не лагерь, а северный курорт. Так могли жить все. Но, видимо, не хотели! Таким лагерь увидел Максим Горький. Или его попросили так видеть. Прилепин, которому объяснили, что он при жизни может претендовать на лавры Алексея Максимовича, видит Соловки почти такими же. И даже те ужасы, которые появляются в романе изредка, автор в конце перечеркивает практически единственным архивным документом – протоколом комиссии, которая приехала на Соловки после неудачной попытки побега заключенных. Из этого протокола (Горяинов слышит, как его надиктовывает через дверь своей секретарше военный) мы узнаем, что за выявленные факты жестокого отношения к заключенным виновные наказаны. Их действительно расстреливают. Теперь в лагере должна начаться новая жизнь, еще лучше прежней.
 
Роман близится к развязке. Что-то должно произойти с главным героем. Артем – безбожник. Он не верит в бога, не молится, отворачивается от ликов святых. На многочисленные попытки владыки Иоанна приблизить его к богу Артем отвечает отказом. И в этом смысле удивительны заключительные сцены книги, в которых сидящий в Секирской камере и ждущий смерти Артем Горяинов вдруг ощущает на себе тепло – тепло, как он считает, от ангела, дарящего ему уверенность в завтрашнем дне. Ты будешь жить, снится ему ангел. Артем верит. Каждый день на расстрел отводят очередных заключенных. Но Артем остается живым. Его спасает не Галина, сегодня она такая же заключенная, как и он, ее судят за побег, за связь с ним. Артема спасает бог. Впрочем, автор сам сомневается в этом. Сидя в Секирке, Артем прикармливает беременную крысу. Научи меня жить, просит ее Артем. Не бога просит, а крысу. Так, может быть, это не ангел спасает Горяинова и не его тепло на груди ощущает Артем, проснувшись утром, а тепло от свернувшейся на ночь на замерзающем теле Горяинова крысы. Мы этого не знаем. Знаем лишь то, что Артем выходит из Секирки живым и получает новые три года. Вместе с ним осуждена и Галина. Фарт Горяинова закончен. Эйхманиса нет рядом, Галины тоже. Артем становится обычным заключенным. Таким, каким он и должен был быть – серым, тихим, невидимым. «Артем вел себя так, как будто у него и нет никакого имени. Он – соловецкий гражданин». «Всё в лице Артёма стало мелким: маленькие глаза, никогда не смотрящие прямо, тонкие губы, не торопящиеся улыбаться. Мимика безличностная, стёртая. Не очень больной, не очень здоровый человек». «Он готов своровать, а при иных обстоятельствах отнять еду…» «Его жизнь разрублена лопатой, как червь: оставшееся позади живёт само по себе».
 
«Научи меня жить, крыса». Жить, чтобы выжить в Соловецких условиях. Крысы живучи, их не видно в ночи, они серы и прячутся в норах. Артем становится крысой. А может быть, он и был ею всегда. Крысы умеют огрызаться и мстить, могут быть злы и сильны. А могут расстаться со своей жизнью незаметно от брошенного в них камня или удара лопаты. Артема убивают незаметно. Прилепин словно специально выводит смерть Артема в послесловие. Семьсот пятьдесят страниц этот парень был героем, удивлял нас, огорчал, радовал, веселил, уж точно не оставлял равнодушным. А умер как крыса, тихо-тихо, на пере уголовника. Умер словно случайно – зарезали блатные, когда он вышел из воды, купаясь голым. Был Артем Горяинов – и не стало. И не заметил никто. Потому что и не герой вовсе. Обычный заключенный.

Сегодня уже ясно – «Обитель» не роман. «Обитель» – проект. Проект, главной целью которого является не просвещение читателя, не рассказ о системе уничтожения личности в Соловках (впрочем, эту цель он отчасти выполняет). «Обитель» решает две задачи. Первая – зарабатывание денег. Вот увидите, еще придет время, и в одном из интервью автор расскажет, сколько он заработал на «Обители». Ну, или не автор… продюсер. Роман продвигают. И продвигают успешно. Билборды по Москве «три на шесть» (цена за месяц от 50 тысяч рублей), реклама в метро. А еще социальные сети, посты автора в фейсбуке, в LJ, на собственном сайте, перепосты, сделанные специальными людьми (рад ошибиться, но что-то говорит мне, я прав), сотни, сотни, сотни лайков, словно кому-то велели. Прилепин не один в этом мире, его ведут, он реперная точка, набор точек, линия, этап, он сам проект, в нем заинтересованы сильные мира сего. Прилепина делают. Это видно. Слишком видно. Кому-то это нужно. Он селфмейд, конечно, но отчасти. Талантлив. Да. Но не больше. Он нужен. Тому, кто пытается внести в историю России свои коррективы. Подрисовать. Остается лишь догадываться кому. Догадались? Тссссс…

Роман Захара Прилепина не первый уже месяц находится в топе продаж крупнейших книжных магазинов страны. Нравится или нет кому-то, но это книга о нашей истории, о ее бедах. «Обитель» однозначно нужно прочесть, чтобы понимать, через какие сложности прошли наши прадеды. Но заменить «Обителью» «Архипелаг ГУЛАГ» невозможно. Это произведения из разных весовых категорий. Прилепин скрывает многое о тех страшных временах, скрывает осознанно, и это вторая задача, которую пытается решить автор в романе, словно кто-то всемогущий вызвал его к себе и сказал – надо, брат, сделать что-то полегче, посмотри вон на Соловки, там один Солженицын со своими ужасами. Безраздельно. Пора дать дорогу молодым, смещать с пьедестала патриарха. Ведь это же наша история, будут люди через сто лет читать, а там одни казни да издевательства. Ты уж как-нибудь подрихтуй. Вон Горький смог же, написал, что там почти курорт. Так и ты попробуй. Тем более сто лет, считай, прошло, пора переписывать историю. Делать ее краше. Давай Захар, не стесняйся. А мы тебе поможем. Билборды по Москве, рекламу в метро. Продвижение в социальных сетях. Посты, репосты. А там, глядишь, и памятник из бронзы. Ну и домик на Капри. Ты же хочешь, как Горький… Так будь им. Мы уж подсобим…