Горемыки

ВАЛЕНТИНА АСТАПЕНКО - http://www.proza.ru/avtor/valentinaast - ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В 47-М КОНКУРСЕ ДЛЯ НОВЫХ АВТОРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

        Бабка Варя глянула в окошко и ахнула: куры разбрелись по всему огороду и вольничали, где хотели. Она шустро, как молоденькая, выскочила во двор, на ходу ругая себя:
       -Ба! Калитку забыла на вертушку закрыть. Ах, беспамятная…. И куда глаза-то мои глядели?
       Грузная фигура хозяйки в стареньком платье-балахоне, схваченная фартуком, словно огромный сноп, неуклюже заметалась по междурядьям. Ситцевый линялый платок, завязанный узлом сзади, взмок от пота и, сбившись на затылке, едва не сваливался с головы.
       - Кыш вы, кыш, окаянные! Да куда вас несёт-то, ироды?
       Но непослушные куры носились, как полоумные, прямо по грядкам, вытаптывая зелень. Наконец, захлопнув калитку в огород, она, отпыхиваясь и обтирая на ходу фартуком красное лицо, подошла к крашеному крыльцу и присела на вторую ступеньку, подняться выше не было сил. Скрестив на коленях мужицкие натруженные руки, прикрыла глаза.
       - Да Шурка-то где? – заволновалась вдруг бабка Варя. – Отпросилась ить на час только в клуб. С женихами, небось, хороводится… Узнаю, космы-то повыдеру. Анютка-а-а! - крикнула она, чтобы младшая внучка услышала её в избе, - зачерпни водицы ковшом да вынеси сюда!
      Но пятилетняя девчушка играла с куклами в дальней комнате и не слышала. Пришлось бабке Варе сбросить разбитые тапки и пойти в избу. Большими глотками, с громким бульканьем, она жадно влила в себя почти весь ковш воды и устало опустилась на широкую крестьянскую лавку, как раз напротив сиротливо выглядевшей небелёной русской печи.
      Вдруг распахнулась дверь и влетела запыхавшаяся Александра. Большие серые глаза лучились какой-то особой радостью.
      - Баб, я немного задержалась. Обсуждали мои стихи, говорят, в печать отдадут,  - она то и дело отбрасывала со лба прилипшую чёлку и продолжала стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как вести себя дальше в присутствии строгой бабушки.
        - Пропечатают, говоришь?- она взмахнула правой рукой и принялась рубить воздух ребром ладони. -  Вчерась у тебя волитбол, позавчерась – ишшо чо-то, сёдни – стихи. Стихами твоими, девонька, сыт не будешь. Глянь-ка ты, кака обчественница! Тута поливка, прополка опять жа. Ты, бабка, хошь разорвись! Да стирки вон накопили целый воз. Стирай, старая, марать есть кому! Нет, чтоб хотя печку вот подбелить, дак  носится, как угорелая, – её голос почти срывался на крик, но вдруг осёкшись, перешёл на шёпот, и она договорила скорее самой себе:
       - Свалились вы на мою головушку, прости, Господи!... Ой, батюшки, поясничку-то как секёт…
       Бабка Варя не притворялась, её и без того непривлекательное лицо  искорёжилось от боли.   
       - Дай-ка, Шура, мне мазь…  на полочке в комнатке лежит.
      Хорошо, что бабушка отправила её по делу, иначе бы она не стерпела и разревелась. Унизительно, гадко выслушивать бабкины напраслины. И первой мыслью всегда было в таком случае убежать, убежать куда глаза глядят, всё равно куда, превратиться в маленькую мошку и забиться куда-нибудь в щель, чтобы ничего не слышать и не видеть. «Вот закончу десятый – и уйду. Непременно уйду. Стану работать. И заживём вдвоём с Анюткой», - успокаивала она себя всякий раз, когда бабка Варя бранила её.
      Но вот Александра представила вдруг тоскливый бабушкин взгляд. «Как она одна с хозяйством своим управляться будет? Кому нужна старуха? Пятеро детей у неё, а ни один не сказал, мол, мама, переезжай к нам жить. Как не крути, а её не бросишь одну. Ну, покричала да покричала…»
      Еле сдерживая слёзы, Александра подала мазь и пошла переодеваться. Сняв модное летнее платьице, накинула халатик и оглядела себя в зеркале старого шкапа: ладная фигурка, симпатичная мордашка. Вытерла мокрые глаза ладошками.
      Подошла Анютка и с восторгом стала рассказывать про свою игру в дом.
      - Девчонки, подите-ка сюда, - позвала бабка Варя. Она успокоилась немного, неторопливо провела краешком фартука по глазам, будто снимая с них пелену, и перевязала платок на голове.
        -Сейчас сходите в огород, прополите грядку морковки. Да рот не разевайте, чтобы кур не запустить, - сказала она тоном, не принимающим никаких отговорок.
        Сестёр как ветром сдуло. Наконец-то избавят свои уши от надоевших нравоучений!
        Бабка Варя выглянула в окошко и, удостоверившись, что её теперь не побеспокоят по крайней мере полчаса, кулём упала на пол, здесь же, около лавки; захлёбываясь слезами, пыталась облегчить душу:
        - Господи, прости меня, грешную, и помилуй… Как подымать буду девок? Остались ить горемыки без родителев… Угораздило же их попасть в аварию…Ах, доченька, доченька, младшенькая ты моя… Камень-то какой на душе у меня… Не хочу, чтобы внучки хужее других были, от рук отбилися… больно вольными стают. Шурку уже дома не удержишь, вона какая она… видная у нас, как картинка! Нечто я не понимаю: из окошка-то нашего весь мир не оглянешь… Что дальше делать – ума не приложу, - она тяжело вздохнула, но вдруг твёрдо самой себе ответила вслух:
       - Ладно, поживём – увидим. На всё воля Божья… Будет день – и будет пища.
       Бабка Варя поднялась, держась за лавку, как за спасательный круг, и пошла уверенной походкой к рукомойнику смывать следы облегчения своей просветлённой души.

2010 год