Предисловие
Мне хотелось бы рассказать о мире, который окружает нас гомо-и транс-сексуалов. А именно, о той его части, которая проявляется при соприкосновении с нами. Это будут рассказы, в которых жизненные наблюдения и впечатления будут соседствовать с размышлениями и выводами. Чтобы, совсем уж не «растекаться мыслью по древу» я решила дать название каждой маленькой главке. И, конечно, мне хотелось бы представиться. Поэтому, первая глава - о себе.
О себе
Я была очень мала, мне было года три не больше, но я уже влюбилась в воспитательницу детского сада. Я сама не помню, но родители говорят, что я в очень раннем возрасте просила: «Отвезите меня в Москву, пусть переделают на мальчика». Мне шесть лет, я объясняю мальчику и девочке, жившим, по соседству: «Я хочу быть мальчиком, чтобы жениться на девочке». Я отдаю папины армейские значки, чтобы меня взяли играть в войну мальчишки. Лет в 8-10 у меня сложился стереотип своего будущего и мечта одновременно. Я хочу быть и буду молодым мужчиной среднего роста, широкоплечим, в светло-сером плаще, с талией, перетянутой поясом с пряжкой, с белыми или светло-русыми аккуратно расчесанными на косой пробор волосами. Да, еще плащ воротника будет поднят. Процесс трансформации девочки в мужчину опускался (произойдет само собой) Главное, была мечта. В девочку я влюбилась первый раз, когда училась в первом классе, девочка училась в третьем. Потом влюбилась, когда училась в седьмом классе, а моя любовь училась в девятом. Помню, как я радовалась, когда видела после уроков в опустевшем гардеробе ее желтое в крупную клетку пальтишко. Это означало, что она осталась делать стенгазету. Тогда и я оставалась в школе, находила повод, чтобы иногда подойти к ней. Но, это были будничные жизненные влюбленности. А романтическая любовь – предтеча всех взрослых влюбленностей настигла меня в 11 лет: образ Жени Комельковой из фильма «А зори здесь тихие» вызвал во мне дотоле неизвестное чувство тоски и восхищения одновременно, и еще горечи. Потом, когда мне было 14 лет, я влюбилась в прославленную румынскую гимнастку Надю Команэчи. И тут тоска доходила до мыслей о том, не застрелиться ли мне из папиной мелкокалиберной винтовки. Все дальнейшее, бывшее в моей жизни, опускаю, потому что, с одной стороны у меня было так, как у всех – влюбленности в женщин, их сдержанно-холодная реакция, а с другой стороны мои жизненные впечатления, о которых я собираюсь рассказать – это тоже моя жизнь.
«Остров»
Журнал «Остров» значит для меня много. Я бы сказала, что журнал этот может быть и начинался, как остров, но сейчас, учитывая обилие преподнесенного им материала, его долговечность и популярность, и еще выход в Интернет, он превратился в целый материк или даже отдельную маленькую планету. Мое знакомство с «Островом», его создателями и «обитателями» произошло уже после того, как отчаяние, безвыходность такого положения, когда ты – «мужчина» внутри женского тела и влюбляешься в женщин, миновали, после того, как я поняла, что с «этим» жить можно. Я знала уже, что таких людей, как я – много и у нас в стране и во всем мире. Со многими я познакомилась, благодаря сайту в Интернете, благодаря организованной создателями сайта группе психологической поддержке Никогда не забуду тот день, когда редактор «Острова» Ольга Герт передала мне все номера журнала по 2005 г. С тех пор я читаю каждый вышедший номер и никогда не было «проходного» номера или «проходной» странички, то есть таких, которые пропускаешь, потому что неинтересно. Это удивительно, ведь рассказы и стихи, публикуемые в «Острове» пишут большей частью непрофессионалы, но это – добротная, настоящая литература. Поэтому, «Остров» для меня – это, прежде всего, увлекательное, заинтересованное чтение. Что нам даёт литература? Она делает нас духовно богаче и духовно сильнее, потому что мы приобретаем опыт других людей, мы получаем удивительную возможность прожить в одной жизни много жизней. Опыт же таких людей, как я – гомосексуалов, транссексуалов, бисексуалов – уникален. Потому что нас в мире значительно меньше, чем гетеросексуалов, потому что в условиях современной цивилизации мы постоянно подвергаемся открытому или скрытому остракизму. «Остров» - это не только литература, но и публицистика. В «Острове», в смелых статьях которого раскрывается ложь и ханжество правящего строя, да и всего общества по отношению к нам, я вижу защитника нашей социальной группы ЛГБТ. Публикуемые в «Острове» статьи позволяют ориентироваться в реалиях окружающего мира, знакомят с результатами научных исследований, посвященных проблемам пола, (например, статья Любавы Малышевой «Barr body, тельце Бара или Х-половой хроматин»), рассказывают о книгах, фильмах прошлого времени и современных, посвященных ЛГБТ. Мне «Остров» дорог еще и тем, что в нём были опубликованы мои работы. Я думаю, что у «Острова» большое будущее. Лет через сто социологи будущей России будут писать по нему диссертации. Может быть, чуть позже или чуть раньше, не в том дело, но что это будет так, я уверена. Когда то я говорила Ольге Герт, что мечтаю видеть «Остров» в каждом газетном киоске. Жаль, что у нас нет возможности сделать это. Я думаю, его бы читали. Сужу по двум фактам. В очередной свой отпуск я привезла маме книгу Сони Франетты «Розовые фламинго» и номер «Острова» с моим рассказом «Женька». Почему то «Розовые фламинго» она читать не стала, сказала: «это все Запад, все оттуда». Но «Остров» она мне отдавала, смахнув слезы с глаз. И слезы эти вызвал не мой рассказ, а опубликованные в «Острове» стихи Юлии Беловой
«Кого свидетелем найти
Своих печалей и тревоги,
Чтоб он немного на пути
Их разделил со мной в дороге?
Стареет осень на глазах,
И не дает уже ответов,
Ей можно всё. А мне нельзя –
Ни там, ни тут, ни то, ни это…»
Мама сказала: «Не понимаю, почему такие умные люди, такие талантливые...и Бог их так наказал». И еще один пример. В «Острове» была опубликована моя статья «Я – девочка, я – мальчик». Из 20 моих работ, размещенных на сайте «Проза.ру» чаще всего читают именно эту работу.
Мама
Не знаю, когда у мамы закралась мысль, что со мною что-то не так. Но мысль эта появилась у нее наверняка до первых наших с ней разговоров о моей «особенности». Когда я заканчивала десятый класс, мама сказала такую фразу и совершенно на пустом месте, а может быть не на пустом, так как за год до этого я со слезами призналась ей, как тоскую по румынской гимнастке Наде Команэчи, как люблю её. Мама сказала: «Ну, попробуй, может быть можно изменить пол, но какая женщина согласиться после этого с тобой общаться?». Потом, на 1-м курсе института я влюбилась в девушку с другого факультета, призналась ей в любви и рассказала об этом маме. Мама только покачала головой. А потом сказала: «Я читала, что так бывает, что первое чувство приходит к человеку своего пола». Ну а когда через несколько лет стало понятно, что чувство у меня снова к человеку своего пола и чувство это я серьезно переживаю, мама долго плакала. В 90-е годы (я еще напишу об этом) было краткое время свободы. О нас стали писать статьи. Это была просто правда о нас, какие мы. Только факты, но при этом присутствовала, несомненно, присутствовала толерантность. Пожалуй, это было лучшее время в мамином восприятии моей гомосексуальности. Она стала улыбаться. Она с оптимизмом говорила мне: «Тебе встретится женщина, которая тебя полюбит, обязательно». Но прошли девяностые, наступили нулевые, и в мамином отношении к теме гомосексуальности появилось отчуждение. Особенно активно она была настроена против любого признания людям в гомосексуальности. «Об этом не должна знать ни одна живая душа», - говорила мама. Мои слова о том, что в этой, накладываемой на нас веригами, гирями необходимости «молчать» о себе, уклоняться от неизбежных разговоров о семье и замужестве, без возможности коротко сказать правду и есть огромная несправедливость, негласное угнетение, на маму впечатления не произвели. «Мало ли что у кого за душой, - сказала она, - что же всем надо открываться?» Кроме того, в маминой реакции на мои рассказы о лесбиянках появилась агрессия. О женщинах, которые были замужем, имеют детей, но являются при этом лесбиянками, она говорит решительно: «Раз с мужиком смогли, значит, не лесбиянки». Доказывать ей, что у таких женщин была вынужденно несчастная, неудовлетворяющая их сексуальная жизнь – бесполезно. А недавно сестра рассказывала, что мама посмотрела по телевизору фильм о геях и после этого долго плакала. И теперь я редко говорю с мамой на эту тему. Никогда не упоминаю без острой необходимости. Потому что я люблю маму. И она очень любит меня. И никакая ориентация, никакое отношение общество к людям с иной сексуальной ориентацией, не в силах изменить эту любовь.
Сестра и ее дети
Мою сестру зовут Лиля и она младше меня на 10 лет. По словам Лили, когда ей было 15, 17 лет она стеснялась того, что у нее старшая сестра – лесбиянка, стыдилась. А потом она стала активно защищать меня. Причем не в разговорах с подругами. Все ее подруги знают обо мне и я ни на йоту не почувствовала в их отношении ко мне чего то «такого». Защищать сестре приходится геев и лесбиянок в разговоре с малознакомыми людьми, поскольку все ее знакомые внешне ведут себя вполне толерантно. Например, когда новый знакомый ее подруги стал презрительно говорить о геях и лесбиянках, Лиля начала «речь защиты» со слов: «А что ты знаешь об этих людях кроме невежественных слухов?» Знакомый подруги «попятился», промямлив: «Да, я знаю у тебя кто-то в Москве живет». «Да, живет!, - отрезала Лиля, - родная сестра. И она умнее тебя, лучше и никогда бы не стала насмехаться над людьми, которых все «пинают». Этот малознакомый стушевался и больше разговоров на эту тему не поднимал. Я ей благодарна, думаю, что у меня не хватило бы мужества бы вот так сказать малознакомому человеку: «Да, моя сестра лесбиянка и она лучше тебя». Хотя, надо признать, что глубоко вникать в явление гомосексуальности, читать статьи из Интернета она не хочет. Говорит: «Знаешь, мне это тяжело, больно читать, больно за тебя». Хотя мои рассказы в «Острове» она читает охотно, правда всегда добавляет: «Эх, если бы это было о любви между мужчиной и женщиной». Но, в отношении своих детей, двух мальчиков, сестра говорит: «Подожди им рассказывать об этом, пусть они повзрослеют». С племянниками получилась отдельная забавная история. Старший Саша, которому сейчас 18 лет, года в три уже интересовался есть ли у меня дети, есть ли муж. Когда ему было лет пять, я сказала, что живу с румынской гимнасткой, знаменитой чемпионкой Надей Команэчи, но, так как она работает тренером и много ездит по миру, видимся мы с ней редко. Самое смешное, что в этой истории было много правды, даже, пожалуй, и все, кроме того, что Надя живет не со мной, а со своим мужем американцем Бартом Коннером в США. Рассказав Саше о нашем с Надей мнимом сожительстве, я как бы материализовала свою мечту. Он воспринял мой рассказ, как вполне естественное явление, только в каждый мой приезд стал спрашивать: «Как Надя?». И я сообщала ему почерпнутую из Интернета информацию: «Надя долго была в Китае, ее там хорошо принимали, она провела несколько показательных тренировок и т. д.». В 2006 году я влюбилась в сотрудницу военного представительства, курировавшего предприятие, на котором я работаю. Влюбилась внезапно, безотчетно и очень сильно. Саше было тогда десять лет, и я все ему рассказала о себе, своей любви, таких людях, как я. Он очень все нормально воспринял. И снова в каждый мой приезд в отпуск, когда мы оставались с ним вдвоем, спрашивал о моей возлюбленной: «Ну, как Наташа?». А с Наташей этой самой мне даже не удалось познакомиться, она просто не захотела со мной разговаривать. Саша советовал: «Вам надо поговорить по душам, тогда она тебя поймет». Когда Саше было 14 лет, вдобавок ко всему рассказанному до того, я пересказала ему Фрейдовские «Три очерка по теории сексуальности». Он все внимательно слушал. Когда я спрашивала, как его ровесники относятся к геям и лесбиянкам, он отвечал: «В основном, плохо, презирают». Однако, сказал, что среди знакомых его есть несколько девушек би, есть дайки и общаться ему приходилось с мальчиком-геем, который ему, Саше симпатизировал. «Ну и как же с этим мальчиком?»,- спросила я. «Ничего, ответил Саша, - я ему сказал, что мне нравятся только девочки и он это понял». Год назад Саша был во Франции. Ему там понравилось. Он захотел там жить, учиться. Мне запомнилось, что в числе доводов, которые он приводил, был такой: «Там девушки могут сидеть на скамейке и целоваться и к этому там спокойно относятся». Такой у меня вырос толерантный старший племянник. Младшему племяннику Ване сейчас 11 лет. А вот он – совсем другой человек. «Наводящие» вопросы он стал деликатно задавать мне год назад. Тогда мы отдыхали с сестрой и ее семьей на море, и нам с Ваней выпало жить в одном номере. Я рассказала ему то же самое, что и в свое время и Саше. Но, Ванина реакция оказалась неожиданной. Он мягко и настойчиво стал меня уговаривать: «Инна, ну почему ты не хочешь полюбить парня?». И при этом, он почему то не мог понять, что я не только «не хочу», но и просто не могу этого сделать. Объяснить ему это было не просто. На повторяющиеся такие его предложения я парировала: «Ваня, а почему ты не хочешь полюбить парня?» Рискну сказать, что и старший и младший племянники меня любят, не глядя, ни на какую мою ориентацию. И это еще одно доказательство того, что дети демократичны и толерантны от рождения. И еще, они преданы тому человеку, которого любят не глядя, ни на что, и сексуальную ориентацию в том числе. Не плохо было бы взрослым людям, всему нашему обществу поучиться искренности, преданности у детей.
Врачи
Моя молодость проходила во времена Советского Союза. Я никогда ничего не слышала о людях, любящих людей своего пола. Жизнь была устроена так, что этого просто не было. Когда я училась на первом курсе, я влюбилась в девушку с другого факультета. Она была невысокого, как и я роста, но она прекрасно играла в баскетбол. Меня взяли в команду нашего факультета, как хорошего «любителя». Я быстро бегала и могла легко уйти в отрыв, но техники, у меня, конечно, никакой не было. А та девушка с самолетостроительного факультета, Наташа, окончила ДЮСШ (детско-юношескую спортивную школу), была капитаном команды. Забрасываемые ею мячи летели по идеальной траектории и входили в корзину со свистом. Конечно, ничего, хорошего из моей влюбленности не вышло. Хотя один вечер выдался самым счастливым в жизни. Наташа сидела в том же чертежном зале, что и я и против обыкновения не оборвала мою попытку заговорить с ней. Стала отвечать на мои расспросы о баскетболе, учебе. Потом это объяснилось просто. У Наташи «горел» курсовой проект по технологии. А я помогла ей в тот вечер чертить. И, больше того, поняв из разговоров ее однокурсников, что ей могут зачесть «автоматом» предстоящий в ближайшие дни экзамен по охране труда, если она сдаст реферат, я села и в ту же ночь написала для нее реферат. Как я узнала позже от ее однокурсника, за «Охрану труда» она получила четверку «автоматом» за реферат. На этом, однако, все кончилось. Она меня снова стала игнорировать. О моей несчастливой любви знали некоторые однокурсницы. И одна из них, Светлана, по собственному почину сходила к женщине-гинекологу, к счастью, не институтскому и рассказала той обо мне. Светлана мне дословно передала то, что сказала ей гинеколог: «Если она с ней «жить» хочет, то это не нормально, а если просто любит, то это блажь, все пройдет». Так я услышала первый вердикт врачей своему чувству». А это была не блажь и ничего не проходило. Больше того, не влюбляясь ни в кого, я непроизвольно отмечала привлекательных женщин, я чувствовала сексуальное влечение к ним. Здесь надо сделать небольшое отступление. Может быть, это покажется странным, но в обиходе советских людей слова «секс» не было. И уж тем более в изданиях тогдашних газет и журналов вы не нашли бы слова сексапильный. Не знали советские люди и слова «эротика». Руководство Советского Союза действовало подобно создателям словаря «новояза» в Оруэлловском романе «1984», по принципу: «нет слова – нет понятия - нет размышлений об этом понятии». Я с любовью вспоминаю свой красный галстук и свой пионерский отряд, учебник истории с рассказами о героях гражданской войны. Мое детство навсегда переплетено со всем этим. Даже сейчас, став взрослой я испытываю чувство ностальгии и гордости, когда говорят о перелете Чкалова через полюс. Как инженер, понимаю, чего стоило Советскому Союзу, советским людям создать лучшую в мире авиацию. Но я чувствую так же изумление и запоздалое сострадание к нашим людям. Железной рукой зажимали не только их свободу думать по-своему, но и самый инстинкт, половой инстинкт, в котором человек ни в коем случае не повинен. Чудовищно, но за просмотр по видеомагнитофону невиннейшего фильма «Греческая смоковница» или «Эммануэли», которая в это время в Европе шла в кинотеатрах, в Советском Союзе давали тюремный срок. Может быть, после этого моего отступления, вы поймете, почему со стороны врачей меня и нас всех, гомосексуалов, окружал заговор молчания. Итак, я проработала два года (с 1985 по 1987 гг) на предприятии (сейчас - ракетно-космическая корпорация, тогда - научно-производственное объединение). Времени свободного было много, в читальном зале предприятия я обнаружила тома медицинской энциклопедии, в которой и прочла впервые о том, что есть женщины, влюбляющиеся в женщин, что жили они на острове Лесбос и называли их любовь лесбийской, что женщин этих еще именуют «трибадами» (от греческого tribo – тереть). Написано было об этом в разделе «Половые извращения». Тяжелое впечатление произвели эти слова на меня, но я хотя бы знала, в каком направлении искать. Я отправилась в городскую научную библиотеку имени Крупской. Сейчас я не помню уже точного названия книги автора Свядоща, советского сексопатолога. Но никогда мне не забыть о тональности, в которой были написаны страницы о женщинах, испытывающих сексуальное влечение к другим женщинам. Со страниц этой книги вставали передо мной недалекие, порочные во всех отношениях мужеобразные женщины, одевающиеся только в мужскую одежду, целью которых было исключительно соблазнять нормальных женщин. Не было в этой книге слова «лесбиянка». И я даже понимаю, почему не было. С ее страниц должно было смотреть пугало, животное, дефектная самка с ухватками самца. Наверняка, Свядощ понимал, что поэтесса Сафо с ее богемным окружением на острове Лесбос c упомянутой дефектной самкой не стыкуется. Я была нравственной, я была правильной. Мне не хотелось «лечиться», «меняться», я не хотела любить мужчин в любом смысле этого слова, но надо же было что-то делать. У нашего предприятия была хорошая поликлиника. Я пришла на прием к врачу-психиатру. Ее звали Ирина Георгиевна, она по-доброму приняла меня. Я, конечно же, плакала. Представьте тяжелую тайну на сердце, на душе, которую до этого ты не высказывал никому и поймете, что у меня просто сдали нервы под этим грузом. Ирина Георгиевна ничего не сказала мне о том, что такие люди, как я есть и их много. Замечу, что в дальнейшем в с 1991 по 1996 г я лечилась у нее по поводу депрессии, и она рассказала мне именно в это время, что ее мама в юности была влюблена в девушку. Но в 1987 г Ирина Георгиевна ничего мне на эту тему не сказала, а направила к врачу-сексопатологу. Врач-сексопатолог, суховатая, строгая женщина в роговых очках, кандидат медицинских наук Раиса Павловна расспрашивала меня о менструациях и мастурбациях (к тому времени, благодаря интенсивным поискам в медицинской научной литературе, я, слава Богу, знала, что такое мастурбации), но разговаривать об этом с посторонним человеком мне было стыдно и горько. О главном же, о моем влечении к женщинам, Раиса Павловна не сказала ни звука. Хотя, конечно же, она знала и о лесбиянках и о распространенности людей с этой особенностью. Знала, но молчала. До сих пор я считаю, что при депрессиях, врач должен рассматривать больного, как необходимого союзника в борьбе с болезнью. Плох тот командир, который не раскрывает солдату характер предстоящего задания. Плох тот тренер, который готовит «механического» чемпиона, а не «умного». Знала ли об этом Раиса Павловна, понимала ли это? Не знаю. Она бесед со мною не вела, молча выписала мне сонапакс. Один раз она свозила меня в центр сексопатологий, до сих пор помню табличку с надписью «Центр психо-сексо-патологий». Раиса Павловна показала меня дородной розовощекой женщине в белом халате, после чего меня вежливо попросили выйти и подождать в коридоре. Минут сорок, наверное, беседовали Раиса Павловна с дородной докторшей. Потом позвали меня, объяснили, что мое влечение к женщинам выдумано мною оттого, что у меня проблемы в общении с мужчинами. «Итак, - подытожила дородная докторша – смотрите больше на мужчин, общайтесь». Я считала, что мне будет легче, если я вернусь к родным и опрометчиво уволилась со своего предприятия. Уехала из Подмосковья в г. Невинномысск Ставропольского края, где жили мои родные. Устроилась работать в школу, но «это» не прошло. Больше того, «оно» вновь настигло меня с удвоенной силой. Меня сбила с ног любовь. Я влюбилась в учительницу, с которой работала в одной школе. Тогда я снова попыталась убежать от себя, вернулась в Подмосковье, с большим трудом устроилась снова на свое предприятие. Вновь приехала к Раисе Павловне. Это было весна 1988 г. И, наверное, в воздухе уже носился он, «ветер перемен». Потому что наше общение с Раисой Павловной уже было более продуктивно. Правда «ветер перемен» коснулся не всех. Так пожилой врач, которому очередной раз показывала меня Раиса Павловна на мои слова, что мне думать даже о близости с мужчинами неприятно, сказал: «Это всем неприятно поначалу». Тогда Раиса Павловна свозила меня в институт «Химии гормонов» (так, кажется, он назывался). Меня вызвали в кабинет. С Раисой Павловной разговаривали двое молодых мужчин. Один из них с бородкой, в кожаной куртке стал расспрашивать меня. Удивительно, мне он запомнился сочувствием, стремлением разобраться и помочь. «Так Вы бежали от чувства?», - заключил он. «Вы хотите поменять пол?», - задал он мне следующий вопрос. Я ответила, что хотела бы быть от рождения мужчиной, но что женщина, в которую я влюблена, не воспримет меня с моей любовью к ней ни сейчас, ни, тем более, после операции по перемене пола. «Значит, пока Вы не готовы или сомневаетесь, - сказал мужчина в кожанке, - когда твердо решите, приезжайте, я думаю, что мы сумеем Вам помочь». Мое начальство не могло видеть, как я лью слезы прямо на работе и потребовало от врачей вывести меня из состояния депрессии. Врач в психоневрологическом диспансере, направляющая меня в психиатрическую больницу, сказала, выписывая направление: «Такие девочки часто ко мне приходили, девочки, которым нравятся женщины». Больница запомнилась мне тем, что палата нас, «депрессников» выходила в общий коридор с настоящими душевнобольными и мне выпала редкая в жизни возможность общаться с настоящими сумасшедшими. Слава Богу, нервы у меня были еще достаточно крепки, чтобы у меня от такой атмосферы по-настоящему «не поехала крыша». Больница запомнилась мне сочетанием ретроградного советского и вновь нарождающегося революционного, подхода к вопросам пола. Так, женщина-гинеколог, узнав, что я – девушка, тут же с любопытством спросила: «И что даже не хотелось попробовать с мужчинами?» Однако запомнилась мне и врач-психиатр молодая с уложенными короной на голове красивыми золотисто-рыжими волосами. Своей сочувствием она напоминала мне врача с бородкой из института «Химии гормонов». Она разговаривала так же с уважением, со стремлением помочь. Кончилась эта эпопея тем, что исследовали мой гормональный фон, убедились, что все соответствует физическому женскому полу и на том все кончилось. Почему то однажды о смене пола вдруг решила поговорить со мной и сама Раиса Павловна. Она говорила: «Подумайте, ну Вы же – интеллектуал, а те, кто меняет пол – это малоразвитые в умственном отношении люди и партнерши их такие же. Представьте, что Вы познакомитесь с девушкой, понравитесь ей, а потом она узнает правду. Это же будет для нее трагедия, для Вас трагедия». Помню, что мне приятны были слова о том, я - интеллектуал, и еще более приятны были для меня слова, что после смены пола в меня может влюбиться девушка. Это меня немножко поддержало.
Как я понимаю сейчас, в любой трагической ситуации, а быть транссексуалом и гомосексуалом в мире, который делает вид, что таких людей нет – поистине трагическая ситуация. Так вот, в любой трагической ситуации, чтобы «вытащить» человека, надо обратить внимание на его лучшие стороны, на его победы в жизни, в конце концов, надо просто похвалить его. Назвав меня интеллектуалом, Раиса Павловна дала высокую оценку моей личности и этим вольно или невольно поддержала меня. Между тем, Раиса Павловна продолжала: «Смотрите, мы поменяли пол, допустим, Маша стала Мишей, а потом эта Маша приходит и просит «переделать» её обратно в Машу, но ведь грудь то назад не пришьешь». Раиса Павловна выразительно смотрела на мою грудь и говорила, вздохнув: «Не хочется Вас уродовать, ведь Вам придется в баню ходить, на пляж». Между тем, не только в те дни, но и во все последующие годы мне хотелось удалить грудь или сделать ее очень маленькой. В те годы только начиналась в нашей стране пластическая хирургия. К тому же нищая зарплата 90-х годов, делала эту операцию для меня недоступной. Наверное, небеса сжалились надо мной, но случай свел меня в 2010 г с хорошим пластическим хирургом и он взялся уменьшить мою грудь до 1,5 размера. Правда 1,5 у него не получилось, получился 2 размер, но и он лучше, чем 3,5. Впрочем, меня «кидало» от благодарности к недовольству. Да, грудь стала меньше, но не настолько насколько хотелось бы. Хочу сказать, что мой пластический хирург оказался и хорошим психотерапевтом, он терпеливо выслушивал мои депрессивные речи. Оказалось, что он достаточно часто встречался с «нашим братом», транссексуалом. Эти его частые встречи доказывают, что нас много, и каждый в одиночку пытается сделать «что-то», чтобы облегчить свое существование в женском теле. Разговор наш с хирургом начался с того, что он показал мне снимки груди «до» и «после» одной пациентки. Она была дочерью состоятельных родителей и пришла к нему в 17 лет, чтобы он ни больше, ни меньше «переделал её на мальчика». В результате переговоров с трех сторон: хирург, родители, девушка, сошлись на уменьшении груди. Однажды хирург чуть не проговорился. Сказал «удалил», а потом быстро поправился «уменьшил» грудь. В России, в отличие от США удалять грудь без соответствующего разрешения специальной комиссии психиатров на смену пола, не разрешается. Это расценивается как членовредительство и наказывается. Впрочем, однажды, в начале 2000-го года мне почти удалось уговорить хирурга-онколога удалить мне грудь за небольшую сумму. Так что, не все боятся закона. Итак, мой пластический хирург встречал, таких, как я и «уменьшал» грудь. Однажды к нему пришла пациентка вся в мужском обличье и с партнершей, и, как сказал хирург, красивой девушкой. Пациентка говорила о себе в мужском роде, предъявила все соответствующие документы о разрешении на смену пола. Звали «его» Женей. «И тут, - мой хирург слегка округлил свои и без того выпуклые глаза, наш заведующий не нашел ничего лучше, как поместить его в мужскую палату». «А как же грудь - моментально задаю я свой «больной» вопрос, - или она была очень маленькой?» «Какое там, - машет рукой хирург, - 3-й размер не меньше. Но «он» полный был и носил просторные рубашки. Я молча изумляюсь тому, как можно спрятать 3-й размер даже под «просторные рубашки». Между тем, мой хирург продолжает: «Мужики приняли его, как своего. Женя, пойдем курить, Женя пойдем в домино играть. Кабинки душевые изнутри закрывались. Но однажды мужики все ушли, а Женя еще мылся. В это время один из мужиков вернулся и стал звать Женю. Женя, видимо из-за шума воды не расслышал. А кабинку то ли с самого начала не закрыл, то ли открыл, пользуясь тем, что все ушли. Ну, вот этот мужик в кабинку к Жене и ломанулся». «И что?», - смеясь, говорю я. «Совсем не смешно, - очень эмоционально, вновь округлив глаза, говорит мой хирург, - мужик грохнулся в обморок прямо там в душевой». Я смеюсь, уже не скрываясь.
Сейчас я постоянно наблюдаюсь у психиатра по поводу депрессии. Так уж меня угораздило, что не глядя на постоянное общение в теме, влюбляюсь в натуралок. Сначала психиатр у меня была Нина Васильевна, грузная женщина с седыми, стриженными в каре волосами. У нее была большая и трудная жизнь, поэтому я старалась не докучать ей, дожидалась, пока она выпишет очередной рецепт и уходила. Но, однажды меня разобрало. Я горевала по своей любви, женщине натуралке из военного представительства. Нина Васильевна сказала мне почти сердечно: «Да, даже если бы она была лесбиянкой, у Вас бы ничего не получилось, лесбиянки – развратные, а Вы, - тут Нина Васильевна смерила меня взглядом, - словом у Вас бы ничего не получилось». Последний раз Нина Васильевна посоветовала: «А походите к Ольге Юрьевне, поделайте ее упражнения». И вот уже почти три года я хожу к психотерапевту Ольге Юрьевне. На удивление она очень толерантно, очень тактично восприняла мою проблему, она дает мне разные задания, слушает мои суждения. Я бы сказала, что она сейчас мне – друг. Пусть официальный, по обязанности и по должности, пусть на час, но друг. Так получилось, что ставку психиатра закрыли в нашей поликлинике. И мне пришлось идти в психо-неврологический диспансер. С моим неврозом врач-психиатр – это надолго. Поэтому я с волнением ждала этого самого врача и больше всего думала о том, как сказать о своей ориентации. Мне повезло, врач мне понравилась, она стояла в коридоре и разговаривала с коллегой. Молодая, высокая, стройная. По выражению лица ее я решила, что она умная и добрая. И также показалось мне после разговора с ней. Она разговаривала легко, в словах ее сквозила неуловимая нотка совсем необидного юмора. Вот только имя и отчество были у нее тяжеловесные и совсем не сочетались ни с ее обликом, ни с легкостью в ее манере беседовать. Звали ее Екатерина Степановна. Она меня спросила, почему у меня плохой сон, что меня тревожит. Я ответила: «Это личное, может попозже?» «Нет уж, - решительно сказала доктор, - рассказывайте все сейчас». И я сказала: «Я отношусь к группе ЛГБТ». «А что это?», - поинтересовалась она. «Вот видите, - промолвила я с совсем неуместным упреком, - Вы даже не знаете. Затем я сказала самую страшную фразу: «Я всю жизнь влюбляюсь в женщин». Потолок не обвалился, доктор продолжала смотреть на меня с заинтересованным и доброжелательным выражением. Однако пожилая грузная медсестра, видимо думала, что ее мимика мне не видна и на мгновение закатила под лоб глаза. Мне стало тяжело. Мне с трудом удавалось удерживать голос от дрожи. Чтобы не расплакаться, я начала разговор очень издалека. О том, что занимаюсь двигателями системами аварийного спасения космических кораблей. Что двигатели эти контролирует военное представительство при нашем предприятии, а в военном представительстве в экономической группе работает женщина, которую я люблю. Впрочем, до слова «люблю» я добиралась долго, нарочно подробно рассказав о двигателях и ценообразовании в договорах на производство стендовых двигателей. Доктор слушала спокойно, только в глазах ее иногда вспыхивал голубой огонь. Когда я выговорила, наконец, «люблю ее», голос мой задрожал и перестал меня слушаться. Странно, что не доктор, а медсестра, закатывавшая глаза под лоб еще десять минут назад, с заметным сочувствием в голосе сказала: «Ну не волнуйтесь Вы так». Врач спросила что-то очень общее, ее вопрос прозвучал примерно так: «Вам жаль было своих чувств?» Впрочем, долго она не задержалась на моих чувствах к женщине из военного представительства, спросила все с той же еле уловимой ноткой необидного юмора в голосе: «Ну жить то Вы хотите, наверное?». «Конечно, - уверенно кивнула я головой, жить хочу». «Ну, тогда, - решительно сказала врач, - займемся Вашим сном». Лекарство, которое выписала мне Екатерина Степановна, оказалось замечательным. Сон мой стал глубоким и спокойным, как в детстве.
Пресса 90-х годов
Возвращаясь мыслями в прошлое, в 1988 год, я вспоминаю свои мытарства по врачам, любовь, поразившую меня и вызывавшую мысли о необходимости того страшного поступка, после которого нет жизни, а, значит, нет страданий. Может быть, на самом деле это не так, даже, скорее всего, не так, но люди, добровольно уходящие из жизни, видимо думают, что самоубийство избавит их от страданий. Я подробно представляла себе грохочущую адскую машину поезда, несущуюся по рельсам и себя, бросающейся на рельсы прямо перед тепловозом. Эти картины пугали меня, изматывали, мучили. Но один раз у меня мелькнула спасительная мысль, что сошедшие с ума – не страдают. И я захотела попасть с этот самый дом. Наверное, Бог все знал. Я поняла это, из того факта, что через месяц действительно попала в больницу для душевнобольных. Мои начальники не захотели смотреть, как я часто лью слёзы прямо на работе, и потребовали от врачей вылечить меня от депрессии. Наш психиатр Ирина Георгиевна была в отпуске, поэтому я попала не в ведомственную очень хорошую психиатрическую больницу, что находилась в городе Электросталь, а в обычную, обшарпанную в городе Хатьково, где плохо кормили и где палата «депрессников» выходила в общий коридор, туда же выходили палаты и настоящих сумасшедших. Я видела красивую черноволосую, черноглазую женщину. У нее заострились черты лица. Она все время неустанно ходила по коридору. При этом она сжимала руками голову и стонала. Постоянно стонала. На лице ее была написана боль. И тогда я поняла – Бог есть. Он как бы шел рядом со мной, параллельно со мной. Читал мои мысли и тут же отвечал на них. Он словно говорил: «Вот смотри, ты хотела попасть в сумасшедший дом и попала, ты видишь теперь, что сойти с ума – не выход, что сумасшедшие так же страдают». И о моей безумной мысли кинуться под поезд Бог тоже не забыл. Однажды, когда я стояла в коридоре у окна, ко мне подошла худощавая женщина с узким. плоским лицом. Голова ее была плотно укутана ситцевым платком, из-под которого выбивались ее рыжеватые волосы. Глаза у нее были золотисто-карие, они покойно смотрели из-под рыжих ресниц. Она заговорила со мной. По разговору она вовсе не походила на сумасшедшую. Она начала рассказывать подробно, не тяготясь деталями. А может быть, безумие спасло ее от горя. Потому что, я не представляю себе, как можно было рассказывать такие подробности и не рвать на себе волосы. Ее родная сестра бросилась под поезд. Ее раздробило, изуродовало локомотивом. Окровавленные куски тела, клочки внутренностей подбирали и складывали в полиэтиленовые пакеты. Когда она рассказывала мне все это, я уже не сомневалась, что есть сила, которая все знает обо мне и больше того, ведет меня. После больницы я вышла на работу. Душа так болела, что хотелось выть. Но я уже научилась страдать. Я поняла, что возможно себя отвлекать. И отвлекала, работой, разговорами с коллегами. Иногда отвлекаться не получалось и тогда я просто терпела, стиснув зубы. Я уже поняла, что так, «на зубах» надо выдержать год-другой, а потом обязательно будет легче. А в марте 1989 года вышел один из номеров газеты «Московский комсомолец», который буквально воскресил меня, вернул меня к жизни. На третьем листе была напечатана статья и даже с небольшой фотографией двух девушек на мотоцикле. В статье рассказывалось о двух девушках из Индии, которые уже несколько лет любят друг друга и в одном из госпиталей согласились той из них, которая ощущала себя парнем, сделать операцию по перемене пола.
Это была первая в моей жизни статья, касающаяся моих страданий и моей судьбы. Мир протягивал мне руку помощи. Мир, словно очнулся от своего равнодушия и безучастности. Но, теперь я уже не сомневалась. Руку мне протянул тот, кто читал мои мысли и отвечал на них. Бог был, и доказательства его бытия были представлены мне лично и - красноречивые. И я приняла крещение в Богоявленском Елоховском соборе. Выбираясь из купели после слов «Во имя отца и сына и святого духа» я поняла, что будто бы родилась заново и кошмарных мыслей о самоубийстве у меня больше никогда не будет. Через некоторое время «Московский комсомолец» напечатал статью, в которой рассказывалось о гомосексуалах-мужчинах. «Это – как редкий сорт травы» говорилось в статье. Потом была еще большая статья на весь разворот все в том же «Московском комсомольце», не помню названия этой статьи, но помню иллюстрацию, девять белых силуэтов и один чёрный и снова девять белых и один чёрный. «Каждый десятый человек в мире, - рассказывал американский социолог-гей - гомосексуал или транссексуал, или бисексуал». Американский социолог разъяснял разницу между гомосексуалом и транссексуалом. Он писал: «Я – мужчина, и я доволен своим полом, мне никогда не хотелось быть женщиной, походить на женщину, или одеваться в женскую одежду. Я – мужчина, и – доволен этим, но при этом я влюбляюсь в мужчин, испытываю к ним влечение, я – гомосексуал или гей. После объяснений американца печатались письма, десяток писем российских женщин, похожих, одно на другое, как две капли воды. «С детства хотела быть мальчиком, влюблялась в девочек, потом женщин, скрывала, пыталась «перетерпеть», хотела покончить с собой. Эти статьи печатались в 1989, 90 годах. Потом мне попались две статьи в газете «Аргументы и факты». В одной была приведена трагическая история. В редакцию написала мать, ее двадцатипятилетний сын покончил с собой, оставив ей прощальное письмо. И мать попросила редакцию напечатать письмо сына, чтобы трагедия не повторилась. Какие-то отрывки из этой статьи я помню в общем, а какие то дословно. Сын просил прощения у матери за свой страшный уход из жизни и объяснял, что «терпел, сколько мог». Просил прощения у друзей и знакомых девчонок. Он писал: «Девочки, вы заглядывались на меня, ведь я был красив, хорошо играл на гитаре, вы надеялись на взаимность, а я ничего не мог дать вам в ответ, мне так хотелось объяснить вам, что внутри, в душе я – одна из вас». И еще он писал: «Я надеялся встретить мужчину, который примет меня и поймет, я надеялся на такую любовь». Редакция не давала никаких комментариев, она просто напечатала письма матери в редакцию и прощальное письмо сына. Я жалею сейчас, что не собирала эти статьи. Почему? Наверное, потому, что не допускала, что завеса молчания над особенностями полового самосознания и полового влечения людей, которая была свинцовой и плющила людские судьбы, когда-нибудь опустится вновь. Но она – опустилась. Однако, все развивается по спирали. Статьи девяностых сделали свое дело, они внушили надежду многим, вселили желание действовать и бороться за свое человеческое достоинство и человеческое право быть таким, какой ты есть многим десяткам людей. И именно эти десятки создавали сайты в Интернете, начинали издавать газеты, организовывали клубы. Но вернусь снова к статьям девяностых. Не всех людей плющила завеса молчания, завеса гетеросексизма. Некоторые превращались в своего рода «подпольщиков». Те же «Аргументы и факты» напечатали еще и такую статью. В ней рассказывалось, что в конце 50-х годов в одном районном центре или небольшом городке произошел несчастный случай. Машина сбила насмерть мужчину. Мужчина был невысокого роста, худощавый с тонкими чертами лица. Но вот закавыка, когда в морге мужчину раздели, и обнаружилось, что это – женщина, настоящая женщина по всем половым признакам. Городок был маленький, быстро выяснилось, что сбитый машиной мужчина - муж одной симпатичной гражданки и были они семьей на загляденье и парой на загляденье. И с документами у них было все в порядке. Чин чином, паспорт мужа, где в графе «пол» было написано «мужской», свидетельство из загса. Соседи часто проходили под окнами их домика, так как муж с женой очень хорошо пели. Конечно, после трагической гибели «мужа» на «жену» набросились с травлей: «Как она такая-сякая смела с «другой бабой» себя за нормальных мужа с женой выдавать, людей обманывать». А «жена» отбивалась: «Я не знала, что это не мужчина, мы всегда в темноте раздевались». Я еще вернусь в своем рассказе к своим женщинам-коллегам по работе, но не могу не привести реакцию одной из них Тамары Козловой. Эта Тамара была женщиной в сексе прошедшей, как говорится «крым и рым», она знала о лесбиянках, хотя была на десять лет старше меня. Эта женщина была очень лицемерной, я рассказала ей о себе и внешне она сочувствовала, но глубоко внутри испытывала к таким, как я – отвращение. Когда я дала ей почитать эту статью, Тамара скривила лицо в издевательской гримасе, сказав: «Они, видите ли, в темноте раздевались, а летом? А днем? Пусть не врёт». Итак, травля, происходившая в конце 50-х годов в одном маленьком городке, продолжилась у меня на глазах и продолжила ее Тамара. Следующая статья подобного рода встретилась мне уже не в «Московском комсомольце» и не в «Аргументах и фактах», а в какой-то другой газете. В истории, изложенной в этой газете, на «мужа», слава Богу, машина не наезжала, а просто односельчане все узнали из-за «язвы» «тещи». В один татарский колхоз летом приехали помогать убирать урожай парни из другого района. И девушке (не помню ее имени) понравился парень по имени Раис. Да и он за ней стал ухаживать. Чувство оказалось взаимным. Девушка оказалась не из слишком уж стыдливых и захотела побыстрее «узнать» своего возлюбленного, для чего и пригласила его в баню. В бане и выяснилось, что Раис – вовсе не Раис, а уж скорее Раиса. Что повлияло на решение девушки не только не «сдать» «парня», но и выйти за него замуж – осталось тайной этой пары. Работал Раис хорошо, денег зарабатывал достаточно. Жена родила мальчика, а через некоторое время и девочку. Раис встречал жену с детьми торжественно с цветами и шампанским, в доме навел образцовый порядок. Дети росли, возможно что-то замечали, о чем-то спрашивали, до сих пор неизвестно, на какой из вопросов детей бабушка – мать их матери в сердцах ответила: «А у вас, что папка, что мамка, обе – бабы». И опять статья был без комментариев. Припоминаю еще одну статью. Она произвела на меня глубокой впечатление тем, что продемонстрировала удивительную «живучесть» человека, умение некоторых людей приспособиться к любым обстоятельствам, принять самую невероятную форму после плющащей человека матрицы гетеросексизма. И опять – несчастный случай. Умирает мужчина, которого в селе некоторые много знающие кумушки почитали за женщину. Остается сын, в безутешном горе по «папе», который заботился о нем и любил, и научил многому – косить, плотничать, слесарничать, играть на баяне. Оказывается, что этот умерший «мужчина» и «папа» был женщиной от рождения, но одевавшейся в юности во все мужское и разговаривающий от мужского лица. Потом эта «женщина-мужчина» уезжает, возвращается в свой городок беременной и рожает в роддоме мальчика. Потом возвращается с ребенком в родное село, но в мужской одежде с документами на мужское имя. Обзаводится хозяйством, работает в колхозе, растит сына, который называет его папой. С людьми ровен и лишь однажды срывается, когда одна из сельских кумушек говорит ему: «съезди в район к гинекологу, сними штаны, она быстро подтвердит, что ты – баба, и ТЫ можешь уйти в 55 лет на пенсию, а не до 60 лет на работе корячиться». Люди пытались жить и жили так, как хотели не только вопреки природе, поместившей их в тело чуждого им пола, но и вопреки обществу, не желавшему их замечать и уверенно можно сказать, не желавшему вообще их существования. И эти последние мои слова – не преувеличение, ведь до 1861 г в Англии за гомосексуальную связь – казнили.
Все эти такие разные статьи, начиная с первой о девушках в Индии, много сделали для меня. Они рассказали, что мы – есть, что мы – почти всегда страдаем. Эти статьи прессы 90-х годов не только поддержали многих из нас, они стали молчаливым обвинением обществу.
Не могу здесь не сказать об одной книге. Вряд ли ее можно отнести к прессе 90-х, ибо книга – все же не периодическое издание. И все же эта книга стоит в ряду защищающего нас печатного слова 90-х годов. Это книга Адриана Гайгеса и Татьяны Суворовой «Любовь вне плана». В этой книге было все, что касалось проблем пола, и что замалчивалось в СССР. Здесь были главки «Аборты», «Мастурбация», «Проституция», «Гомосексуализм». Я благодарна этой книге, за то, что она впервые привела слова Фрейда: «преследование гомосексуалистов, как преступников – больная несправедливость и поэтому жестоко». Эта книга подтолкнула меня к работам Фрейда. Я прочла и подробно законспектировала «Введение в психоанализ», несколько работ из сборника «Психология бессознательного». Работы Фрейда показали мне, насколько глубоко заложена сексуальность в человеке, что она – по сути айсберг, вершину которого мы видим в гетеросексуальности, но в той тёмной подводной части так много того, о чём Фрейд писал: «Нашему сознанию так чужды явления во власти которых находится наша бессознательная психическая жизнь». Уверена, что если бы хотя бы часть положений Фрейда изучали старшие школьники, они терпимее относились бы к гомосекскальности.
Церковь и её служители
Наверное, всем известно, что церковь осуждает гомосексуалов. Удивительно, что при этом «столпы церкви» - люди очень образованные. Поэтому осуждение ими гомосексуалов я воспринимаю либо, как фанатизм вопреки своему образованию, кругозору, интеллектуальному потенциалу, либо, как лукавство. Имею в виду православную церковь. Которая весьма жестока. Не помню, на каком соборе, но деятели православной церкви обсуждали, что женщины в стране носят неподобающую одежду – брюки. То, что они в церковь не разрешают женщинам ходить без платка и в брюках – это их дело, но мечтать ввести свои порядки на всю страну у целом – это слишком. Мои дедушка и бабушка по отцу – баптисты. Когда я в школьные годы приезжала к ним в гости в брюках, они мне ничего не говорили. Дедушка умер, когда мне было 24 года, а бабушка переехала к отцу. И вот она стала меня уговаривать надевать платья или юбку. В ее уговорах не было ничего от мракобесия. Бабушка, учитывая ее 2-классное образование и год рождения – 1909, была даже демократична. Она говорила: «Ну, я же не говорю не носи брюки вообще, надевай, когда холодно или иногда, но и платье с юбкой не забывай». Объяснить ей, что такое транссексуальность было трудно, вряд ли бы она поняла, но именно ее линии – Титовых, мне кажется, я обязана такой наследственности. Бабушкины сестры, младшая (на 10 лет младше) – Ксения Титова и старшая (на 6 лет старше) Анна Титова – никогда не выходили замуж. Ксения пошла к бабушкиной дочери, моей тете Дусе, в няньки, тогда у тёти Дуси было пятеро детей. Тётя Дуся и ее муж были верующие, тоже баптисты, аборты у баптистов запрещены, может быть, поэтому у них было много детей, аж, десять душ. Ксения осталась у них уже не просто в няньках, она готовила пищу, заботилась о скотине (с такой большой семьей трудно было прожить без подсобного хозяйства). Кроме того, Ксения сама была истово верующей и баптисткой, без общения с верующими ей было трудно, а так она жила в своей среде. Однажды моя мама спросила её, почему она не вышла замуж. Ксения даже отшатнулась: «Ой, что ты, я их боюсь!» С Ксенией я почти не виделась, а с сестрой бабушки Анной или «бабой Аней», как все ее звали, мне приходилось часто сталкиваться, потому что она жила у дедушки с бабушкой во дворе, в старенькой времянке, которую дедушка раньше сдавал квартирантам. Лет с тринадцати я стала замечать, а раньше либо не понимала, либо баба Аня удерживала язык, постоянные ее замечания всё на одну «эту» тему. Мой двоюродный брат Николай часто бывал со своей младшей сестрой, пухленькой Оксаной у дедушки и бабушки, Николаю было 14 лет, а Оксане 8 лет. Баба Аня долго посматривала на них, а потом как-то заключила при мне: «Видно Коля Оксану «потоптал», вон она, какая толстая. Ещё несколько эпизодов: разошедшаяся с мужем тётя Люба стирает в тазике какие то свои вещи, платье на ней было короткое, поэтому, когда она нагибается, видны её обнажённые бедра почти до трусиков. Баба Аня останавливает проходящую мимо мою маму и говорит: «Посмотри, какие у Любы ноги, точно она с мужиком живёт». Когда я отжимаюсь по утрам, проходящая мимо баба Аня качает головой и говорит: «Ну что ты, как развратный мужик». Удивительно, но бабе Ане было в то время 74 (!) года. Как я сейчас понимаю, она была «зациклена» на сексе. Я никогда не расспрашивала ее о прошлом, тем более о мужчинах, которых она сторонилась даже в своём почтенном возрасте, но родственники говорили, что отец и мать не могли её выдать замуж. Доходило до скандалов, и это в те то времена (бабе Ане было 18 лет в 1921 году), когда замуж выдавали родители что называется «на раз» (то есть без пререканий со стороны дочери).
Конечно, я могу ошибаться в Ксении и бабе Ане, но думаю, что вряд ли. Их отчужденное боязливое отношение к мужчинам, их истовость в вере (которая ни что иное, как сублимация) говорило, если не о прямой транссексуальности, то весьма далёкой от 100% женственности их сути. Есть и еще один момент. У родного брата бабушки и Ксении с бабой Аней – Георгия было что-то неладное с дочкой Олей. Родственники говорили об этом шёпотом. На фотографии это была вполне нормальная с красивой грудью чернявая девушка. Оказалось, что примерно в этом возрасте у Оли стала расти борода, которую она брила. А та же баба Аня «раскрыла» ещё одну тайну. Она сказала моей маме, что когда Оля только родилась, её даже возили в Москву «что-то не так было с «писькой». Вот такая у меня наследственность. Но, вернусь к тому, с чего начала. Дети тёти Дуси – все верующие и баптисты. Все дочери замужем и никогда не носили брюк.
После своего крещения я всего раза два была в православной церкви, и, собственно, никогда не испытывала желания туда ходить. Но, есть случаи, когда это необходимо. Когда родился мой первый племянник – Саша, сестра предложила мне быть его крёстной матерью. Сейчас я думаю, что нам повезло с батюшкой. Отец Игорь, молодой человек лет тридцати пяти не сделал мне замечания, совсем ничего не сказал, хотя я была в брюках и без платка. Наверное, он был – хороший человек. Или, просто умный. А, скорее всего и то, и другое. Чего не скажешь о другом священнике, с которым мне пришлось столкнуться. Умерла моя знакомая – Ира Меньшикова. Я вместе с ее коллегами, людьми, работавшими вместе с ней в одном отделе, поехали на похороны. Отпевание состоялось в одной из маленьких церквей недалеко от Ириного родного города. Я была в брюках, без платка, и спряталась за спины Ириных коллег. И надо же было, что этот священник «углядел» меня и «вытащил», что называется «за ушко, да на солнышко». Конечно, он меня не тащил, а попросил подойти. Мы стояли в центре, я и этот поп. И ещё гроб с Ирой. И тут поп устроил мне показательную «порку». Начал говорить, что некоторые люди настолько эгоистичны и у них нет ничего святого, что даже в день отпевания близкого человека не могут отказать себе в мирских прихотях. Я опустила голову. Мне было больно и стыдно. Стыдно не потому, что я чувствовала за собой вину. Мне было стыдно, из-за того, что меня «честят» на глазах у людей, которых я часто видела на работе, но которых хорошо не знала, так же, как и они меня. Сейчас я думаю, что надо было просто уйти при первых словах этого «священнослужителя», но тогда мне казалось, что уйти нельзя, пока меня не отпустили, что уйти – это значит оскорбить память Иры. Когда этот деятель всласть наговорился, я всё-таки ушла. У выхода ко мне обратились женщины, прислуживающие при церкви (несомненно, они слышали зычную тираду своего священника). У этих простых женщин было доброе сердце, глядя на моё расстроенное лицо они поняли, что я – скромная, не эпатажная и вовсе не «в пику» всем пришла в брюках. Они стали мне протягивать что-то, похожее на занавеску. Оказывается, эту «занавеску» надо было взять за концы верёвочек и завязать вокруг своего пояса. Только потом, я подумала, что наличие этих «занавесочек» говорило о том, что не одна и не две женщины приходили сюда в брюках. Но, это потом. В настоящий момент слёзы застилали мне глаза, и я отмахнулась от этих женщин. Я вышла во двор. Светило яркое солнце, было тихо. Я села на скамеечку, стоящую в центре маленького пустого дворика и горько расплакалась. К счастью никто из моих коллег, присутствовавших во время «показательной порки» ни единым словом ни напомнил мне об этом неприятном инциденте. Одна знакомая, которой я рассказала обо всём этом, резюмировала: «Дураки и в церкви есть».
Вера Сергеевна
Все мои любови были безответными. И лишь одна не любовь, нет, но симпатия, теплое чувство было ответным. Первый раз я была в психиатрической больнице в Хотьково в 1988 году, когда начальники мои решительно потребовали от врачей принять меры, чтобы вывести меня из депрессии. Второй раз я «загремела» в психиатрическую больницу в 1996 году. Я так терзалась от безответной влюбленности, что психика моя стала сдавать, а именно: у меня появилось внезапные, обусловленные не реальными обстоятельствами, а вызванные внутренними причинами чувства страха и паники. Их ничем нельзя было объяснить, своей силой воли невозможно было с ними справиться. Я стояла в очереди в столовой предприятия и испытывала такое чувство паники, как если бы находилась на уходящем под воду пароходе. Сейчас я ничего не боюсь в жизни, кроме этого беспричинного, безотчетного, иррационального страха, который, как правило, возникает внезапно, растет лавинообразно, завладевает тобою полностью. От этого страха иногда хочется просто кричать. Мне приходилось испытывать боли при радикулите, когда я не могла шевельнуться без того, чтобы меня не пронзала острая боль, но, уж лучше такая боль, чем приступ невротического страха. Тот факт, что от рядового препирательство за место в электричке, я могла разрыдаться, я опускаю. Депрессия довеском прилагалась к основному заболеванию - невротическому страху. С таким «багажом» следовало лечиться серьезнее, чем просто амбулаторно. И психиатр нашей поликлиники при предприятии оформила мне направление в больницу.
С больницей мне повезло. Психиатрическая больница в подмосковном городе Электросталь была в прошлом союзного значения и статус свой не потеряла, пусть он и определялся сейчас другими словами «больница федерального значения». Автобус выехал за черту города, въехал в лес. Была осень и все деревья стояли, не шелохнувшись в своем фантастически красивом наряде – ярко-желтые, багряные. Наконец, автобус остановился у внушительных ворот. Синяя табличка скромно информировала о том, что автобус привез меня по назначению. Бетонным почти двухметровым забором было огорожено довольно большое пространство, пожалуй, больше гектара. На этом пространстве разместилось несколько корпусов, соединенных между собой переходами. Корпуса разделяли асфальтированные дорожки, здесь росло много деревьев, кустарников. Самой замечательной достопримечательностью больницы было большое озеро, начинающееся сразу за бетонной оградой. Озеро окружал лес.
В приемном покое, какие-то женщины бесцеремонно раскрыли мою сумку, «полезли» в нее и стали выкладывать одну за другой мои личные вещи. Меня сразу «забил» нервный озноб. «Как Вы смеете?», - сорвалась я на этих женщин. И тогда третья женщина, сидевшая за столом и мирно писавшая что-то в тетради, спокойно и доброжелательно сказала мне: «Вы не волнуйтесь, мы смотрим сумки у всех поступающих к нам больных, просто у нас порядок такой». Взгляд женщины был мягким, голос добрым. И этого было достаточно, чтобы я тут же успокоилась. Меня направили в отделение неврозов, занимавшее один из этажей главного корпуса. Меня стала расспрашивать заведующая отделением, вот тут я сплоховала, меня стали душить рыдания и она скоренько, но при этом спокойненько передала меня медсестре, которая молча, выслушала ее указания. После этого медсестра дала мне какие то таблетки, и я провалилась в глубокий спокойный сон. Разбудил меня только протяжный громкий зов «Обе-е-ед». Обед был средненьким по качеству, но по сравнению с другими больницами, все же вполне съедобный. После обеда медсестра опять дала мне таблетки и снова я провалилась в глубокий сон, разбудил меня протяжный возглас «Ужи-и-и-н». Как часто сейчас, когда мне бывает трудно в жизни, я вспоминаю, как крепко спала в эти первые часы своего пребывания в больнице. Как хочется повторения того глубокого сна. Постепенно я осваивалась и знакомилась с людьми: с заторможенной, худой, сумрачно ковыляющей неразговорчивой Аллой, с высокой, белокурой, смешливой Таней Серебрянниковой, у которой сквозь детскую веселость и временами наивность проглядывало самое настоящее взрослое чувство товарищества. Она мне рассказала о здешних порядках, подбадривала, отвлекала от грустных мыслей. К сожалению, Таню вскоре выписали. Выписываясь, она оставила многим свой адрес. А на мои слова: «Увидеться, это бы здорово, а что могут письма?» она ответила: «Помочь можно и письмом». И в этом была вся Таня «помочь». Первое время мне Тани очень не хватало. В нашу палату поселили очень кроткую и тихую пожилую женщину Зою Ивановну Штукину. И я, слушая ее неторопливые беседы, мало по малу обретала душевное равновесие. У нас не было кипятильника, а в палату напротив нас поселили двух новых женщин, они, как раз «распаковывались» и я слышала, как они обращались друг к другу по имени. Я зашла к ним, мне навстречу как раз выходила одна из этих женщин. Старше меня, мне в ту пору было 34, а этой женщине лет 50. Она была чуть выше меня ростом, у нее были медно-каштановые жиденькие волосы, затемненные очки, больше я ничего не успела рассмотреть.
- «Вас зовут Вера?», спросила я.
- «Да», - ответила она.
-«Можно попросить у вас кипятильничек ненадолго?»
- «Пожалуйста, можете взять надолго, у нас два»
- «Спасибо».
Прошло три дня, и общительная Вера завела со мной непринужденный разговор. Мы были вдвоем в холле, все разошлись по своим палатам, медперсонала тоже не было видно. Вера посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «А я думала, что ты парень, когда ты к нам зашла в спортивном костюме, ветровке и в кроссовках, я так и сказала девчонкам нашим: «Девчонки, какого к нам красивого мальчика положили и почему к нам?» При этих словах Вера ахает, изображая свои монологи в палате. Потом все также непринужденно продолжает: «Ты знаешь, что сейчас можно поменять пол?» Тебе дадут твое, ведь все остальное у тебя: руки, ноги, походка – все мужское. Ты сможешь жениться. Ведь ты просто – красивый парень». Только сейчас, спустя много лет, я понимаю, что человек ответственный такой бы разговор не начал или начал, но не сразу. Тогда по молодости лет я этого не понимала.
Но в голосе Веры Сергеевны (так стали звать ее наши женщины, для которых она моментально организовала секцию гимнастики), было столько искренности, добродушия, что ей невозможно было не поверить. Кроме того, её слова мне были очень приятны. Меня, таких как я – «парней» в женском теле не желал признавать мир, а она (одна!) признала. И все же я внимательно поглядела на Веру, может быть, для нее ее слова просто досужий разговор? Из-за стекол затемненных очков на меня смотрели пытливые светлые глаза, аккуратный носик чуть вздернут, губы растянуты в непроизвольную улыбку. Нет, говорит искренне и по-доброму.
-«Послушай, ну а как же иначе, - продолжает Вера, - ты ведь захочешь девочек обнять.
Решившись, я сразу сметаю все преграды: «Я и сейчас хочу».
«Вот-вот, - всплёскивает руками Вера, - об этом я и говорю».
Я лежала в кровати, закинув руки за голову и разглядывала темный потолок. В палате уже давно все спали. А в моей голове звучали сладкой музыкой слова, которых я ждала всю жизнь: «Ты – просто красивый парень».
На следующий день я уже занималась в группе гимнастики, которую вела Вера Сергеевна. Она с соседкой Татьяной Анатольевной пошла гулять. Я нерешительно спросила: «Ничего, если я с Вами пойду?» Татьяна Анатольевна пожала плечами, а Вера Сергеевна сказала: «Давай».
Они беседовали о жизни, а я рассматривала Веру Сергеевну, мне очень понравилось, как она была одета. На ней была красивая куртка из оранжевой замши, пахнущая сладковатыми духами, под курткой белый свитер, бирюзовые рейтузы красиво облегали ноги. Ансамбль довершала фиолетовая фетровая пилотка, сдвинутая чуть набок. Я шла и тихо радовалась, что они не отгоняют меня от себя, когда Вера вдруг провела по моей спине, со словами: «не сутулься». А потом неожиданно обратилась к Татьяне Анатольевне: «Тань, посмотри, ведь, правда – парень?» А потом сказала мне: «Ты просто красивый малый. Я и звать тебя буду не по имени, а просто «дружок».
После прогулки, раздеваясь в своей палате (Татьяна Анатольевна в этот момент вышла) Вера говорит мне, как бы, между прочим: «Вот из тебя бы вышел хороший муж для меня. Мы бы с тобой не пили, не курили». Через некоторое время до меня доходят слухи, что Вера Сергеевна дважды пыталась покончить собой, из-за того, что муж гуляет и беспробудно пьёт. В слухи о суицидальных попытках Веры не хотелось верить, на людях она всегда была веселой и общительной. После гимнастики, когда наши бабульки принимались нахваливать её, она моментально задирала кофточку и весело говорила: «Везде резаная, только за счёт гимнастики и живу». И правда на животе коже в районе печени и ниже пояса видны были шрамы.
Иногда в холле устраивали танцы, и Вера Сергеевна лихо отплясывала, задрав носик, улыбаясь. О своей жизни Вера Сергеевна рассказывала многим. И вот, что я узнала. Вера выросла во Владимире, во время учебы в школе занималась конькобежным спортом, выполнила норму кандидата в мастера спорта, после школы поступила в ветеринарный институт. В 21 год вышла замуж, по любви. Муж работал таксистом и часто изменял ей. Сейчас муж работает дальнобойщиком, в перерывах между рейсами «закладывает» по-черному. У них уже взрослые дети. Дочери 25 лет и у нее уже своя семья, сыну 17. Но, однажды, Вера прервала свой рассказ на полуслове, сильно сжала руками виски и сказала: «Я просила наших женщин на работе: «Найдите мне старика с собакой в деревне, я буду с ними жить, лишь бы меня ждали и не обкладывали матами».
Как то так случилось, что мы Верой Сергеевной стали прогуливаться по лесу вдвоем. Я рассказывала ей о теориях Фрейда, его работах. Она откликалась на это по-своему. Говорила: «Да, мы с мужем давно спим в разных спальнях, а бывает, что он и смотрит на меня с отвращением». Я рассказываю Вере о транссексуальности. Она не избегает этой темы. Она, оказывается, читала об этом. Она рассказывает мне, что певица Сабрина была раньше мальчиком, потом энергично занялась гормонотерапий.
Чтобы согреть руки, я беру Веру под руку, поправляю её руку и тихо пожимаю ей пальцы, она отвечает таким же пожатием. Я рассказываю Вере о своей жизни, о родных, о своей учебе в МАИ, работе на стройке за квартиру. А потом я рассказываю ей о работах Циолковского. Причем, из Циолковского привожу не стандартную фразу «нельзя вечно жить в колыбели», а другую «со временем Землю разберут до центра».
Смешная Вера. Еще недавно говорила мне, что мне нужно поменять пол, а сейчас у нее другая концепция. Она говорит: «Тебе надо родить ребенка, какой умный родится ребенок». Я указываю ей на ее противоречия. Она согласно кивает. А потом кладет мне руки на плечи и чуть торжественно говорит: «Будь я помоложе, если бы ты сделала операцию, я обязательно вышла бы за тебя замуж вышла, пообщалась бы, узнала, как знаю сейчас и обязательно вышла бы».
На ноябрьские праздники многих отпустили домой. Вера вернулась в больницу через три дня. Рассказала мне, что они с мужем были в гостях у его сестры. И муж, и его сестра пили водку, а Вера уходила в село, лишь бы быть подальше от них. «Знаешь, - сказала Вера,- когда мы ехали назад, я очень хотела, чтобы мы врезались во встречную машину, чтобы…». «Ну, что Вы, - прерываю её я, Вы такой человек хороший, Вы всем нравитесь, Вы нужны». Вера обняла меня, уткнулась мне в плечо,. А я прижалась щекой к ее голове.
Выписали нас с Верой Сергеевной в один и день. Мы прощались на платформе, моя электричка уходила через пять минут, Верина через пятнадцать. Вера взяла мое лицо в свои руки и сказала: «Береги себя, ты столько трудилась, всего достигла сама, душа твоя окаменела, ты так добивалась этой женской ласки». И поцеловала меня в губы. А я взяла ее руки в свои и сказала:
«У Вас такие руки красивые».
«Нет, что ты, все на даче изработанные».
Я поцеловала выступающие жилки на ее руках. Вера погладила меня по голове и сказала: «Знаешь, я фильм вспомнила, там мальчишечка один ехал с фронта домой, встретил девчонку и так же вот как ты, не мог расстаться».
«Баллада о солдате».
«Кажется, да».
Моя электричка уже стояла, что называется «под парами», пора было прощаться.
«Напиши мне, как сложится твоя жизнь», - сказала Вера.
«Обязательно, напишу, прощайте Вера Сергеевна!».
Я вскочила на подножку отправляющейся электрички, а Вера помахала мне рукой.
Я написала ей одно письмо. Первое и последнее. Последнее, потому что она мне не ответила. Я, почему то вдруг отчетливо представила, как у себя дома она в красках описывает меня «девочку-мальчика». Так это было или не так мне уже никогда не узнать.
Коллеги
В этой главе о ком-то я расскажу мимоходом, ибо их реакция на мою инаковость была короткой и в общем то почти равнодушной, о тех же людях, которые реагировали достаточно долго и эмоционально, расскажу подробнее. Для этого мне надо вернуться в 1988 года. Я только что вернулась из Невинномысска, работая там, в школе я влюбилась в учительницу начальных классов Оксану Пасечник. Чувство это было внезапным, сильным и совсем меня добило. С большим трудом я вернулась в Подмосковье, устроилась вновь на свое предприятие, но никакого иного выхода для себя, кроме суицида я не видела. Но жить жила и начала постепенно рассказывать некоторым людям о себе. Я благодарна тому, что в тот период люди, к которым я обращалась, сочувствовали мне, по крайней мере, не избегали меня после того, как я рассказывала им о своей сексуальной ориентации и психического неприятия своего физического пола. Была у меня знакомая Ирина Задорнова. Это была начитанная, очень умная девица черноволосая, зеленоглазая с пышными бедрами и такай же грудью. Лицо у нее было узенькое, напоминающее лисье, нос был украшен конопушками, что, впрочем, ее не портило. Говорила она скороговоркой, подкрепляла свои слова жестами. Ирина имела первый разряд по шахматам, поступила в аспирантуру и прогрессировала в жизни в тех ее аспектах, которые можно назвать интеллектуальными. Озабочена Ирина была только личным аспектом, поскольку была очень темпераментной девушкой, а достойный кандидат не находился. В отличие от многих людей, пытающихся, даже незаметно для себя, властвовать над знакомыми или «продавливать» свою линию в разговоре, Ирина была очень демократична, внимательно и вдумчиво слушала собеседника.
Разговаривать с ней было легко. Ей я рассказала и о своей любви и о письмах к Оксане, о предложении врачей поменять пол. Ирина всё внимательно выслушала, а потом сказала:
«Ин, тебе пол менять не надо, она, то есть Оксана твоя тебя будет воспринимать, как монстра».
«А я ей в письмах стихи Пушкина переписываю из «Евгения Онегина», вот послушай:
«Так, медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая».
- «Ин, а она поймет, что ли эти стихи? Зачем ты их пишешь ей, к чему? Она тебе хоть раз ответила?»
- «Нет, ни разу»
- «Ну, вот видишь, я думаю, что тебе надо отвлекаться, найти какие-то интересы и постараться забывать все это. В конце концов, воспринимай половые свои признаки, как реликтовое наследие, восприми свое тело, в основном, как механизм, ты ходишь, бегаешь, дышишь, а на половые признаки и вообще всё, с полом связанное – наплевать. Главное, кстати, у тебя светлая голова, её вполне можно отвлечь».
Ирина помолчала немного, а потом спросила некоторым любопытством: «Послушай, Ин, а ко мне ты что-нибудь чувствуешь?»
«Нет, - я развела руками, впрочем, была при этом вполне серьезной, - я отношусь к тебе с уважением, ценю, ты – хороший товарищ».
Из реакции коллег в то, самое первое время моего вынужденного «coming out»(а) мне запомнилось, как отреагировали Марина Николаевна Кобыльская и Валентин Александрович Овсянников.
Марина Николаевна была маленького роста, стройная. Во всей ее внешности особенно выделялись иссиня-черные коротко стриженые волосы и черные, как ночь большие глаза. Оказывается её родной отец, вернее предки отца были выходцами из Ирана. Марина окончила Московский авиационный факультет, занималась парашютным спортом, выполнила первый разряд. Личная жизнь ее не сложилась, она родила после тридцати лет девочку без мужа. Мне Марина запомнилась еще с того времени, как я чертила дипломные листы у них в отделе. Мой руководитель, Владимир Кириллович, тогда задумчиво сказал: «Ммм, похоже, пора тебе ставить раскладушку и оставаться ночевать на работе». Марина сразу, как будто подхватилась, поднялась со стула и сказала моему руководителю: «Володя, а давай я помогу Инне обводить чертежи, я умею аккуратно». Владимир Кириллович кивнул. И Марина помогла мне в «обводке» дипломных листов.
О том, какая у меня беда я написала Марине Николаевне из Невинномысска. А когда я вернулась из Невинномысска, я первым делом поговорила с ней.
«Марина Николаевна, как мне жить, я не могу с этим жить, ведь я влюбляюсь в женщин!»
«Ну и что! Кому какое до этого дело, никто не имеет право тебя судить».
«Но, ведь у меня не платоническая любовь, я хочу обнять и поцеловать женщину, в которую влюблена».
И опять Марина говорит свое «ну и что».
«Ну и что, чего только в жизни не бывает!»
«И чтобы женщина целовала другую женщину?!»
«Я знала о таких случаях».
Больше я Марину ни о чём не расспрашиваю, где, когда были такие случаи, как и в какой обстановке она о них узнала.
Кидаюсь к ней после посещения института химии гормонов.
«Марина Николаевна, мне предлагали поменять пол. Но я не готова, да и Оксана такой «переделанной» меня никогда не примет».
«А с собой покончить, - Марина пронзительно смотрит на меня своими чёрными глазами лучше что ли, - да, если бы на твоем месте оказалась моя дочь, я сказала бы ей: «Делай, меняй, будь хоть мальчиком, хоть девочкой, хоть сразу и тем и другим, только живи. Инна, ты моложе меня на 20 лет, иначе бы поняла, как важна и дорога жизнь любого человека».
«И даже моя?»
«И даже твоя».
«Наверное, только маме и сестре».
«Нет, и мне и всем нам, всему сектору, мы с диплома знаем тебя, не надо замыкаться в себе. Я дам тебе один совет. Иди к тем, кому хуже, чем тебе. Есть в госпиталях люди без рук, без ног, иди туда и ухаживай за ними. Тебе надо увидеть чужое горе, чтобы понять, твое горе – не самое страшное».
Толку от меня, как от работника тогда было мало. Я сидела, понурившись, и часто втихомолку плакала от безысходности. А однажды разрыдалась в голос. Никто мне ничего не сказал, но меня вызвал к себе начальник нашего отдела Валентин Александрович Овсянников. Валентин Александрович три года назад с нами «зелёными» молодыми специалистами вёл разговор в своем кабинете. Это был внушительный солидный мужчина с крупной головой, покрытой начинающими редеть пепельными волосами. Его строгие и одновременно подбадривающие глаза смотрели на нас из-за стёкол больших очков в роговой оправе. Это он распределил нас: Лёху в сектор посадки и парашютов, Витю в сектор по расчету безопасной траектории «Бурана», а меня в сектор по средствам аварийного спасения космического корабля «Союз». Овсянников стал мне как бы вторым отцом.
Ведь после моего возвращения из Невинномысска в Подмосковье меня не хотели брать на предприятие. Один из замов начальника отдела кадров так и сказал ему: «Уволилась, так уволилась, все, точка!» А наш пробивной Валентин Александрович ухватился за тот факт, что на момент увольнения я еще не отработала три года, и сходил к самому начальнику отдела кадров, съездил в министерство за повторным распределением меня на ракетно-космическую корпорацию «Энергия». Для меня, приехавшей растерянной, поникшей он сделал очень много.
И вот я в его кабинете. Он серьёзен и начинает со слов: «Мне плевать на Вашу депрессию, но с Вами в комнате сидят еще 7 человек, и их я обязан оградить от чужих депрессий». Овсянников встал, выпростав из-за стола свой большой живот и сказал: «Подойдите ка сюда». Я подошла. Под стеклом на его столе лежали удивительные, «говорящие» черно-белые снимки. В основном, природа, но и люди, выражения лиц. Овсянников говорит: «По существу мне вкратце известна причина Вашего состояния. Мой вывод таков – с этим жить можно! Послушайте, я ведь на работе на заглядываюсь на женские ножки, но я думаю о работе. Так и Вы делайте. Смотрите, когда мне нужно справиться с собой, я фотографирую, потом проявляю. На это нужно время и это захватывает меня. Найдите себе тоже занятие. А пока я позвоню в поликлинику и потребую, чтобы Вам помогли, пусть ищут психиатра, психотерапевта, черт их возьми, но пусть выведут мне человека из депрессии».
«Извините, я больше плакать на работе не буду», тихо сказала я.
«Ну-ну, - Валентин Александрович проницательно и в тоже время по-доброму посмотрел на меня, - помните и это главное, что я Вам скажу, Вы должны реализовать свой потенциал и как человека и как инженера».
Теперь я перескакиваю на 8 лет вперед, в 1996 год. Я только перестрадала безответную любовь к Ольге Майоровой. Мы с ней учились на бухгалтерских курсах. И что, что зажгло искру во мне, ее крутые бедра и грудь или желтые глаза серьезно взирающие на тебя с круглого лица. Или то, как она расправлялась с балансами, со всеми этими дебетами и кредитами, не знаю, но я влюбилась. И даже познакомилась чуть ближе, но…понятно, каков был ее ответ. Она любит мужчину, а меня просто уважает и не более того. Это после любви к ней, к Ольге, я «загремела» в 1996 году в больницу в Электростали.
Об одной из моих женщин-коллег Тамаре Козловой надо рассказать подробнее. Это была женщина среднего роста, с недурственной фигурой с очень белым цветом лица, на котором по-вампирски кровавым бантиком краснели накрашенные от души губы. Тамара красилась по нескольку раз на день и наносила, на мой взгляд, на губы миллиметровый слой помады, потом на любой пище, которую она съедала, оставались следы помады. У нее были русые вьющиеся волосы, ярко-голубые глаза и круглая бородавка в носо-губной складке. Она была очень честолюбива и молча не прощала человеку, если он её в чем-либо превосходил. Слышала она все разговоры и встревала также во все разговоры, причем, по мере недовольства ее голос все больше и больше становился визжащим и в нем слышались злые нотки. Марина Николаевна один раз как-то сказала о ней: «Тамара – инженер? Да мы же её знаем, она только на пишущей машинке умеет барабанить, да визжать громче всех».
Впрочем, Тамара обладала тем качеством, которое я называю «крючколовством». «Крючколовы», (этот термин я позаимствовала из замечательной книги Барбары О Брайн «Необыкновенное путешествие в безумие и обратно») - это люди, которые ловко и незаметно влезают к тебе в душу и потом «оттуда» уже начинают «рулить» тобой. О! Способов влезть в чужую душу сколько угодно. Улыбка, искренность в голосе, похвала тебе, сочувствие. И – все. Ты – готов. Для чего это «крючколову»? В основном, чтобы взять над тобой контроль, власть, «подсадить» тебя на свой «крючок». Надо отметить, как чутки «крючколовы» на добычу. Вот ты приуныл, а «крючколов», даже, если сидит в это время в другой комнате, если видел тебя сегодня всего лишь мельком, стремительно несется к тебе, как акула, учуявшая запах крови. Да, именно сейчас, когда ты растерян, придавлен бедой, утратил бдительность для «крючколова» возможно многое. Он может незаметно выпытать из тебя любую информацию, а потом понести ее по «лесам и весям», он может начать манипулировать тобою в своих целях. А иногда случается, когда ты сам уже бежишь на «крючок» с наживкой в виде притворного сочувствия, что ты попадешь «крючколову» под горячую руку. И тогда ты, вместо сочувствия, встречаешь какую-нибудь злую реплику. Это твой «крючколов» «разряжается». А ты молча стоишь, потому что сам дал посадить себя на «крючок», сам жад опутать тебя.
Начиная общаться с Тамарой, мне надо было крепко взять себе в голову один случай, который «выдал» её «с головой». К нам пришла женщина, работающая, когда то с Тамарой в нашем секторе, Лена Дунаева. Тамара ей улыбалась, расспрашивала ее о жизни. Но, стоило Лене выйти из комнаты, Тамара подкрасила губы, крепко сжала их, так, что бантик превратился в узкую полоску и сказала: «Как я её ненавижу».
И вот такого человека я выбрала в свои «духовники». Выбрала неосознанно, незаметно для себя. И стала ей рассказывать буквально все, о своей влюбленности в ту или иную женщину, о книгах, которые читаю, о фильмах. Но, главная фишка для Тамары была в моих рассказах о нашем сексуальном меньшинстве. Я к тому времени я уже ездила в темный клуб и рассказывала ей о том, как прошло то или иное заседание.
Тамара вела себя так, как я уже описала выше. Сочувствовала. Говорила: «Мне тебя жалко, но вас мало». «Вас мало» в данном случае контексте звучало: «Хорошо, что вас мало». Однажды мы разговаривали с ней прямо в коридоре. Не помню, почему в коридоре. Помню, как Тамара говорила о геях: «Они – мразь, все люди нормальные их сторонятся и презирают, так же, как «рукастый» мужик презирает «безрукого», как здоровые люди презирают больных, сторонятся их». Если бы она искренне мне сочувствовала, она бы ни за что не назвала бы людей нетрадиционной сексуальной ориентации «мразью»
Случайно или неслучайно, но через несколько месяцев после этих ее слов – она заболела раком. Она жива, часто лечится, но болезнь отнюдь не сделала её добрее. Я сторонюсь её, но вовсе не из-за её болезни. Сторонюсь потому, что она сказала о «наших» людях – «мразь».
И еще один был у меня тяжелый эпизод. С Леной Юрловой мы учились на одном факультете, но на разных специальностях. Я на «проектировании космических аппаратов», Лена на «системах жизнеобеспечения». «Системы жизнеобеспечения» - была единственной «девчоночьей» группой, в остальных учились, в основном мальчики. По причине ли «девчоночности» своей группы, или по какой другой, но Лена в это время с мальчиками не встречалась. Скорее всего, сыграла свою роль и внешность. С Леной училась в одной группе и жила в одной комнате в общежитии Наташа Солошина, девочка кукольной, Мальвиньей красоты. Вот за Наташей многие мальчики бегали, торчали у ее кульмана в учебной комнате, писали за нее курсовые. Наташа все эти жертвы принимала с грациозной улыбкой и никому из ухажёров не давала надежды. Забегая вперед, скажу, что вышла она замуж почти по расчету, но очень удачно, за человека, с которым познакомилась вне института. Если бы Лена была симпатичной, то мальчики, понимавшие, образно говоря, что Наташа им вешает «чайник» (это русский обычай, когда жениха отвергают, сватам дают чайник), поневоле устремились бы к Лене. Но Лена их совсем не привлекала. Для начала Лене не повезло с фигурой: у нее не было талии, туловище было «слеплено» природой в форме «бочонка». Не было «попы» и «бедер». И даже большой бюст не спасал дела, потому что был обвисший, как у женщин после кормления, хотя Ленка еще никакой женщиной не была. Лицо у нее было самое заурядное: чуть вздернутые нос, румяные щеки, широко расставленные глаза. Удивительным был только цвет этих глаз, они были то серыми, как слюда гранита на изломе, то отливали сапфирной синевой. Но, похоже, красоту Ленкиного цвета глаз замечала только я. С Леной мы познакомились, как только меня поселили жить на один этаж с ними. Мы не были с ней даже приятельницами, разговаривали изредка, я помню только одну длительную беседу. Летом, перед самой защитой диплома общежитие опустела и иногда мы с Ленкой гуляли.
Распределили нас с ней на одно и то же предприятие ракетно-космическую корпорацию «Энергия» в городе Королеве (впрочем, тогда, в 1985 году корпорация называлась научно-производственным объединением, а город назывался Калининградом). Ленке сразу понравилась работа. Она, что называется «вошла в струю». Читала документацию по своим системам, была деятельной, энергичной, трудолюбивой. И вряд ли стоит удивляться тому, что сейчас, почти тридцать лет спустя, она стала начальником сектора. Но вернусь к нашему первому году на предприятии. Лена была «технарем» и по гуманитарным наукам не страдала. Я же в институте только их и любила: две философии и научный коммунизм. Я конспектировала не только работы Ленина, которые нам задавали для конспектирования в обязательном порядке, но и работы Энгельса (просто так, для души). На предприятии я сразу поступила в Университет Марксизма-Ленинизма и два года там с удовольствием занималась. Техника была мне неинтересна. В авиационный институт меня привела детская, романтическая любовь к авиации. Поступая в институт, я умудрилась ошибиться и вместо «самолетостроения», подала документы на «космические летательные аппараты», что энтузиазма в учебе мне не прибавило. Главным же было то, что при ближайшем рассмотрении, что авиация, что космонавтика были рутинными вещами. Может ли быть интересен расчет балки?, может ли быть интересным сидеть в «брюхе» ракеты и срисовывать в тетрадь шпангоуты (силовые элементы, подкрепляющие цилиндрическую часть). Работа на предприятии оказалась еще большей рутиной и скукотищей. Я очень переживала по поводу того, что занимаюсь делом, которое не люблю. Наверное, поэтому я часто заходила к Лене. И она, несмотря на занятость, очень дружелюбно меня принимала. Однажды, а я в холода носила тонкое джинсовое пальто, она взялась за лацканы пальто и сказала мне: «Пора купить что-нибудь другое, а то я сама когда-нибудь с тебя сниму это пальто». Рискну сказать, ее отношение ко мне стало более теплым что-ли. Но, вскоре, Лену перевели работать по месту ее жительства, на платформу «Чкаловская», там были какие-то тренажеры для космонавтов. С Леной мы надолго потеряли друг друга из виду. Поэтому время моих «транссексуальных метаний» она не застала, иначе не знаю, как бы она к ним отнеслась. Мы как то виделись с ней мельком, Лена тогда была беременная, она была рада встрече, о чем-то меня расспрашивала. Позже я узнала, что она вышла замуж за разведенного мужчину, офицера в отставке. И еще как то виделись один раз, когда сыну Лены уже было, наверное, лет пять, она приезжала в нашу корпорацию по делам работы, снова обрадовалась мне и приглашала приехать к ней на «Чкаловскую», сказала: «Я тебя, как пионера на экскурсии по всем тренажерам проведу». В начале 2000-х я неожиданно встретила Лену неподалеку от своего дома. Она куда-то спешила и прошла мимо меня молча. Она стала заходить по работе в наш отдел, но ко мне лично не подходила. Из всего этого я сделала вывод, что она переехала в наш город, и работает теперь снова на нашем предприятии. Почему ее былое тепло в отношении меня сменилось теперь холодом я не понимала. Это было неожиданно и непонятно. Незадолго до этих встреч с Леной, когда она проходила молча мимо меня, я рассказала о своей транссексуальности одной своей однокурснице, которая тесно дружила с Наташей Солошиной. А Наташа и Лена тоже дружили. Может быть этим вызвана Ленина холодность? Не скажу, что я сильно горевала, было просто неприятно.
Но, время шло, Лена ходила на работу той же дорогой, что и я, и она первая начала со мной разговаривать. О сыне, о муже, о маме с бабушкой. У меня в тот момент намечалась операция по удалению доброкачественной опухоли груди и помню, что Лена, которая уже прошла такую операцию очень горячо мне сочувствовала и поддерживала. Все, возможно, наладилось бы в наших с ней отношениях, но случилась у меня к одной посторонней женщине большая любовь.
Я была куратором договора со смежной организацией и приходила в экономическую группу военного представительства для согласования с ними цены. Там мой договор придирчиво и долго рассматривала одна женщина примерно моего возраста, которую я для себя определила терминами: «блеклая» и «зануда». У нее было непроницаемо-отрешенное лицо, пепельные волосы и почти круглые, как у птицы серые глаза. Я не знаю, как это случилось, но в свой второй к ней приход я не смогла с ней заговорить. У меня ссохся язык и рот. Такова была сила моего волнения. Моя внезапная любовь была штормовой, шквальной, она была цунами. И о ней нельзя было ничего никому сказать. Женщину звали Натальей, а фамилия… ну пусть она будет Синцовой. Год я страдала и молчала, а потом отправилась к ней и, вызвав ее в коридор, объяснилась ей в любви. Она встретила мое объяснение достаточно хладнокровно, словно ей такое не впервой. Дала мне ровно пять минут, а потом заключила: «По работе приходите, все остальное – нет». А я очень страдала, очень, я каждую минуту думала о ней. И все-таки у меня хватило воли или страха перед Синцовой, но я ни разу за три года, что прошли после моего объяснения ей в любви, ни разу ей не позвонила. Но один раз меня очень прижало, я набрала номер её рабочего телефона и с колотящимся сердцем ждала ответа. Раздавались только длинные гудки. С облегчением я положила трубку, но очень надо мне было в тот момент, именно в тот момент кому то высказаться пожаловаться на эту пытку. А Лена Юрлова тоже бывала у Синцовой со своим договором и куда чаще, чем я.
И я позвонила Лене Юрловой. Кстати, до этого большинство людей, которым я говорила о своей сексуальной ориентации и своеобразной половой идентификации относились к этому, по крайней мере, терпимо. Случаев, чтобы после моего «каминга» кто-нибудь переставал со мной общаться, не было. Я сказала Лене, что хочу с ней поговорить. И вот мы стояли на лестничной площадке и между нами состоялся такой разговор.
Я коротко сказала: «Лен, я ведь неслучайно расспрашивала тебя о Синцовой, я сильно влюблена в нее уже три года». Я смотрела в пол, ни разу не взглянула на Ленку. «Вот сейчас хотела ей позвонить, - сказала я, - но, к счастью, никто трубку не брал. Лена ответила сразу и в ее голосе были непередаваемые нотки сочувствия и заботы.
«Я догадывалась об этом, - говорила она, - я ведь давно тебя знаю, с институтских лет, я помню тебя по общежитию. Но, ей ты не звони, она – не лояльный человек». «Я ей уже сказала, - проговорила я, - год терпела, а потом пошла и сказала. А она мне ответила: «По работе приходите, все остальное – нет». Лена тут же заметила: «Так даже лучше, что она ответила тебе сразу, без сюсюканья». Но потом, видимо, желая утешить меня, Ленка заговорила убежденно: «Она, если бы это дома было, пожалуй, милицию бы вызвала. Вот если бы ей мужик в любви признался, тут бы она (Ленка блаженно закатила глаза, изображая, что имела в виду, говоря: «тут бы она»). «Хотя, - продолжала Ленка, - если бы ей этот мужик был не нужен и признавался бы ей в любви на работе, она, скорее всего, пожаловалась бы начальству. А о тебе она рассказать не может, потому что сразу могут подумать, что и она…», - Ленка не договорила. А потом с очень искренней, почти нежной интонацией в голосе сказала: «Мне жаль, что тебе не встретилась твоя половинка, мужчина или женщина, жаль, что ты – в одиночестве». «И еще, - добавила Лена с чувством, - ты ведь здесь совсем одна, родные у тебя далеко. Может быть, от одиночества ты и придумала себе ее, но я о ней, другого мнения. Я, например, часто спорю по работе с людьми, - говорила Лена, но такого, как к Синцовой (тут Ленка развела руками, не находя слов), такого у меня ни к кому нет. Она – ведь бревно. Что ты в ней нашла? Даже не скала. Скалу хоть уважать можно. А это – бревно, гнилое бревно». Наверное, чувство боли отразилось на моем лицо, потому что Лена сразу сказала: «Ты извини, что я так говорю о ней, но так оно и есть». Я стояла, слушала и чувствовала, что меня понемногу отпускает.
Прошел месяц, другой. Влюбленному человеку всегда хочется поговорить о предмете своей любви. И я позвонила Лене, спросила: «Лена, не найдется ли у тебя для меня 10 минут. «Знаешь, - медленно и раздумчиво сказала Лена, - у меня тут такой завал с делами, настоящий дурдом». И еще раз она отказалась от разговора со мной под аналогичным предлогом. В третий раз ее не оказалось на работе. Мне ответили по телефону: «Юрлову?» А она давно уже ушла. Тогда я стала звонить Лене по мобильному. Она трубку не брала.
Я перестала Лене звонить. Как то я шла по широкой аллее нашего предприятия, было пустынно, навстречу мне шел один человек. Это была Лена Юрлова. Я посмотрела на нее и уже приготовилась кивнуть головой, сказать «Здравствуй», но Лена наклонила голову к земле и прошла мимо меня, не поздоровавшись. Меня, как громом поразило. Ведь она видела меня, несомненно, видела. Скажу сразу, что это повторялось еще не один раз. Иногда я по инерции еще говорила «Здравствуй», а потом стала проходить мимо нее, молча.
Подруга
С Таней Мельниковой мы познакомились на первом занятии по физкультуре, когда поступили на 1-й курс института. Мы стояли напротив друг друга на покрытой песком баскетбольной площадке. Нам предстояло работать в паре, перебрасывая друг другу мяч пробежать до противоположного края площадки. Круглолицая, русоголовая, голубоглазая девушка, плотная, крепенькая и невысокая, улыбнулась мне и сказала:
«Меня зовут Танька, а тебя?»
«А меня Инна».
Так мы познакомились, встречались неизменно на занятиях по физкультуре, потому что с самого начала записались в физкультурную группу по баскетболу. Но я не скажу, что мы дружили. Я частенько испытывала затруднения в учебе, но «разгрызала» трудные «орехи» наук сама, изредка обращалась к ребятам своего курса. Насмешила меня история с курсовым проектом по теории упругости, я отдала свое задание в общежитие и даже не помню сейчас, кто мне его сделал, но сделал кто-то из совсем незнакомых мне ребят. Странно, но мне ни разу не пришла в голову мысль обратиться за помощью к Тане. А ведь Таня во всех наших инженерных науках, аэродинамике, особенно, была сильнее меня. Может я интуитивно чувствовала, что мы не слишком хорошо для этого знакомы. Мы даже не знали, когда друг у друга дни рождения. И, когда Таня выходила замуж, она не приглашала меня на свадьбу, даже ничего не сообщила о ней. Почему я отдельно упоминаю свадьбу. Таня училась в группе, в которой было 22 человека, из них 21 мальчик и одна девочка. Странно, что при всём при этом, исправно даря Тане на 8-е марта коллективный подарок, ребята не слишком считали ее за девушку. Не было даже намека на какое то ухаживание. Таня, конечно, не была красоткой, но все же была скорее симпатичной, чем несимпатичной. Замуж, как она потом рассказывала она вышла неожиданно для себя. Её брат Дима служил в армии и там подружился с земляком, парнем тоже родом из подмосковного Красногорска Игорем. И как другу, доверил ему фотографию сестры. Таня, наверное, приглянулась Игорю, когда он пришел из армии, они полгода просто дружили, а потом он предложил ей выйти замуж, и она вышла. Говорила: «В мужья надо выбирать друга».
Говоря о Тане, хочу вернуться к Лене Юрловой. И Таня и Лена были схожи с Искрой Поляковой из повести Бориса Васильева «Завтра была война», но отнюдь не были похожу на кокетливую увлекающуюся мальчиками и нарядами Зиночку. Помните, как в повести Искра возмущена поведением Зиночки: «Ты хочешь быть не летчицей или парашютисткой, не стахановкой, наконец, а просто женщиной (!) игрушкой в руках мужчин!?» Примерно так говорит Искра Зиночке. И Лена Юрлова и Таня были как раз из «стахановок», «активисток», того качества, которое называется сексапильностью у них и на дух не было, поэтому, видно, Лена вышла замуж поздно и за разведенного мужчину, а Таня, хотя и вышла замуж рано, но по «дружбе». И, возможно, из-за того, что брак этот был по дружбе, а не по любви, он не выдержал испытаний и распался.
Меня распределили в подмосковный Калининград (ныне Королев) и я, если и вспоминала Таню, то не чаще, чем других своих однокурсников. Поэтому я была удивлена, получив от нее письмо, да не просто письмо, а в котором были слова: «У меня не так много друзей, чтобы так запросто их терять».
Я позвонила Тане, и она стала меня приглашать к себе в гости. Они с Игорем и дочкой Наташей, которой к тому времени было три года жили у Таниных родителей в трехкомнатной квартире.
Когда я ездила к сексопатологу Раисе Павловне, когда обреченно читала Свядоща, изображающего лесбиянок, как агрессивных, недалеких «мужичек», мне было не слишком до Таниных проблем. А проблема была, она рожала второго ребенка и с большими проблемами. Как она рассказывала, во время родов слышала фразу: «Мы можем ее потерять». Может именно этим, воспоминаниями о тяжелых родах, мыслями о родившемся сыне, можно объяснить то, что она слушала о моей транссексуальности в пол-уха, только повздыхала в ответ и все. То ли она решила, что в этом нет ничего страшного, или решила, что нет ничего страшного для нее лично. Возможно, Таня подумала, что я все выдумала. Я не расспрашивала. И все последующие годы я приезжала в гости к Тане раза два в году, частенько и с ночевкой, и не слишком задумывалась на тему, что человек тратит на меня, силы, свободное время, наконец, деньги на угощение. Я пыталась приезжать со своими продуктами, привозить, так сказать, свою долю, но Таня молча сунула палку копченой колбасы мне в руки со словами: «Домой заберешь».
Я даже не могу припомнить в какое время «тень» стала «накрывать» нашу дружбу. Хотя, взаимную ли дружбу? Здесь хочу сделать небольшое отступление. Можно любить, а можно позволять себя любить. Пусть кто угодно со мной спорит, но и в дружбе также. Таня всегда питала ко мне чувства, радовалась при встрече. Я же со своей стороны позволяла с собой дружить. Хочу сказать, что невзаимные чувства, когда ты не любишь, а любят тебя в дружбе так же тяжело переносить, как и в любви.
Первая «тень» легла на наши отношения, когда Таня стала начальницей, создав свою маленькую фирму, занимавшуюся созданием прикладных программ и их распространением среди потребителя. Таня тогда мне предложила работать бухгалтером в ее фирме. Я к тому времени вечерами окончила бухгалтерские курсы, но поняла, что наука эта мне «не по зубам», поэтому не рыпалась уходить на эту работу. К тому же, когда я однажды уволилась со своей фирмы и, уехав в Невинномысск, потерпела фиаско и в школе и на маленьком приборостроительном заводе (меня там сократили) – это все стала жесточайшим ударом для меня и я дала себе слова, что никогда и никуда не уйду с корпорации. Тане я все это объяснила, но по ее удивленному, начинающему мрачнеть лицу я поняла, что она отказом моим недовольна. Не в момент этого разговора поняла, а позже, когда вспоминала наш разговор. Кроме всего прочего, я уже тогда понимала, что работать с Таней, тем более, если она будет моей начальницей, мне будет тяжело. Где то с полгода после этого нашего разговора Таня не звонила мне и не приглашала к себе. Задним числом я понимаю, что доводов моих она не приняла и была обижена, возможно, ей приходили в голову мысли о моей неблагодарности.
Впрочем, еще через полгода она снова пригласила меня к себе. Мне только было неуютно, потому что, о чем бы ни зашла речь, она «округло» подводила итог «ты – не права». Подводила мягко, но все равно, от постоянных «ты не права» приятно совсем не было. В дальнейшем, я прочла как то у Карнеги, что говорить человеку «ты не прав», значит наносить жесточайший удар по его самолюбию. Не знаю, что мешало мне возразить и сказать: «Нет, это ты не права». Правда один раз я попыталась «мягко» сопротивляться. Сказала: «Таня, ты могла бы говорить: «Я думаю, что ты не права». «Это что же, - на секунду недоуменно сказала Таня, - ты хочешь сказать, что тебе неприятно? Я тебя столько лет знаю, буду я тут перед тобой…» Таня махнула рукой. Договорить можно было «буду я тут при тебе политесы разводить». Правда, Таня нашла другую форму. При следующих наших встречах она регулярно и методично говорила «ты не понимаешь». И это опять меня уязвляло. Я не понимала, почему она постоянно меня оценивает, как малого ребенка «ты не права», «ты не понимаешь», «ты не должна».
В пору нашей учебы в институте, она таких оценок не выносила.
Но очевидно, всякому терпению приходит конец, или появляется та самая неповторимая по качеству и количеству капля, которая переполняет чашу.
В апрельские дни 2013 г я ездила на фестиваль фильмов ЛГБТ «Бок о бок». В числе прочего там были призывы: «раскрывайтесь, пусть ваши знакомые, коллеги знают, что лесбиянки – это не далекие, где то там «монстры», а вполне достойные, порядочные, интеллектуальные люди. На психологической группе ЛГБТ, которую я посещала мы как раз обсуждали закон о запрете пропаганды гомосексуализма. Хочу подчеркнуть одну деталь: и за год и за два до этого я не ездила к Тане, Таня с дочкой Наташей приезжали ко мне. Наташе, к тому времени было 28 лет и я не считала нужным скрывать от нее свою «инаковость». Тогда только закончились Олимпийские игры в Лондоне 2012 г и я сказала полушутливо: «У меня новая любовь…» Таня сделала округлые страшные глаза и указала ими на Наташу. «Алия Мустафина – наша олимпийская чемпионка в упражнении на брусьях», - невозмутимо продолжила я. А Танины «страшные» глаза меня в душе возмутили.
Но вернусь к последней моей к Тане поездке. Я начала говорить о том, как несправедлив закон о пропаганде гомосексуализма. Таня сначала вяло начала в своем репертуаре: «Ты не понимаешь, это необходимо». Потом она начала горячиться и сказала, наконец, достаточно резко: «Ты вообще ничего не понимаешь, если дать «им» свободу, народ вообще (тут Таня резко рубанула рукой) рожать перестанет!» И, находясь видимо еще во власти своих эмоций, добавила: «Их» гнали во все времена!» Тут и я не смолчала, тело начало дрожать мелкой дрожью. «Их» - значит и меня среди них, Таня», - сказала я, и продолжила: «Куда меня надо гнать, а, Таня»
В это время в наш разговор вмешалась Наташа. Немного ленивым, вальяжным голосом Наташа сказала: «Вот, когда я была в Германии, там всюду «голубые» и «розовые», поэтому они с войны до сих пор не могут численность народонаселения восстановить. Мне хотелось сказать и Наташе, что такие вещи надо говорить с цифрами на руках. Как вдруг беседа приняла еще один крутой оборот, после которого я поняла, что уже никогда не смогу и не хочу общаться с этими людьми, своей бывшей институтской подругой и её дочерью.
Дело в том, что на фестивале «Бок о бок» присутствовала красивая очень высокая девушка, быстро, «на пальцах», переговаривающаяся с юношей. После фильма о транссексуалах, ведущие пригласили выступить маму той красивой немой девушки. Оказалось, это был глухонемой мальчик и к тому же транссексуал – он ощущал себя девушкой, «замурованной» в мужское тело. Мама этого мальчика рассказала сколько мук они прошли, как глухонемые и еще сколько мук, потому что мальчику никто не верил и оперировать его не хотел. Понадобились две серьёзные суицидальные попытки, чтобы врачи-сексологи и психиатры поняли, что перед ними именно тот случай, когда помочь можно только операциями, проводя одну за другой и меняя пол ребенка.
Тане и Наташе я еще не успела об этом рассказать. Я просто хочу сказать, что впечатление от этой истории с красивой глухо-немой девушкой еще было незатянувшейся раной, как на рану эту, образно выражаясь, густо посыпали «соль». «Соль» невежества, равнодушия и косности.
Таня преподавала черчение в одном из техникумов города, когда в техникум пришла новая преподавательница – учительница истории. Дети были в восторге от ее уроков, начали читать книжки по истории, естественно рассказывать о чудесной преподавательнице дома. И вдруг кто-то из родителей детей связал концы с концами и «сделал открытие», что преподавательница та эта участвовала в передаче о транссексуалах, где не скрыла свою фамилию и имя отчество, не скрыла, что было до операции мужчиной. Информация от родителей к родителям распространилась со скоростью молнии. И вот по единодушному требованию родителей преподавательница истории была уволена. «Да, как они могли, - сказала я, - они не имели права, это нарушение человеческих прав». «Нет, - возразили Таня, - детей надо от «них» ограждать, а то наберутся «всякого» и начнут подражать.
«Чего наберутся, чему начнут подражать, - возразила я возмущенно, - что все мальчики начнут пол менять. «Ладно, хорошо, - постаралась как можно спокойней сказать я, я – транссексуал, я не меняла пол, но не могу носить юбку и платье, меня тоже надо было бы выгнать, ответь».
Таня ответила уклончиво, но продолжала гнуть свою «линию»: «Тебя бы вызвали и спросили: «Почему Вы ходите все врем в брюках, что у вас юбки или платья нет». Наш спор достиг накала. Ах, если бы это было не в гостях. Всегда встречайтесь с людьми в нейтральном месте. Там, откуда, Вы могли бы встать, расплатиться и уйти. Я прекратила вообще разговор. Потом, не сговариваясь, заговорили об электронных книгах. Когда я приехала домой, я проплакала час, а потом, чтобы прийти в себя два дня смотрела сериал Сергея Урсуляка «Исаев». А с дружбой, которая итак была для меня вынужденной и односторонней – покончено.
Вспомнить все
© Copyright: Инна Вернер, 2014
Свидетельство о публикации №214110300797
Свидетельство о публикации №214110300797
Рецензии
Прочла на одном дыхании,прошла весь путь вместе с автором,признаюсь честно,кое-где было очень трудно идти от боли и печали,останавливалась,чтобы прийти в себя,потом бежала догонять автора,жизненная стойкость которого сводила с ума
Зара Мугуева 19.09.2018 20:38 • Заявить о нарушении
Зара Мугуева 19.09.2018 20:38 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.