Узнай судьбу в лицо

               
- Тётенька! А, тётенька? А, Талька выйдет? - часто дыша, спросил пузатый  карапет, надувая и втягивая с каждым выдохом, рахитичную дыньку живота.
- Пожуёт маненько, а пока сами озоруйте?
- Ладненько! - важно согласился малец и раскатал  шарики озорного смеха в глазах.
Забрызганные грязью, мокрые, «по - гусиному»  красные ноги карапета,   ещё некоторое время притопывали на месте, выдавливая, жёлтые, холодящие галушки свежепривезённой глины у ворот, и взмесив,  дымящую зыбистым испарение грязь - понёсся прочь.
Где-то на окраине Межводного, что-то залязгало, взвился лай собак, цыкнула короткая очередь автомата. Летящий, как по воздуху назад малец,  плачущим голосом крикнул, снимающей с верёвки, промокшее бельё Марии, - Немцы! ...
 Побросав всё в таз, ринулась в хату. У ворот грозно рокоча, встала танкетка - залила,  синим, вонючим дымом улицу.   Из  кузова грузовика, в разные стороны -  не обращая внимания на  лай собак -  сыпанули солдаты в длиннополых шинелях. Через полчаса, плачущее, работоспособное население села - везли на вокзал в Евпаторию.
Так Мария оказалась в Австрии.
Держали сутки в сарае, распределительного пункта. В сопровождении солдат, офицера, полицейского, группа гражданских выбирала рабочих. Это занятие ни чем не отличалось от невольничьих рынков нового света.
 Молодую, приветливую Марию, сразу же приметил полный, пожилой немец. Тыкая пальцами: «Эта! Эта! Эта!» - ткнул и на неё.
Полицейский закрыл её телом: «Продана! Нельзя!».
Тот с сожалением, что-то буркнул, но прошёл дальше. Мария осталась в одиночестве, разлучившись со сверстниками, с сельчанами.
Вернулся полицейский, позвал за собой: «Шнель! Шнель!»
Так она оказалась в австрийской семье. Её страхи и ожидания не оправдались.
 Дом - два этажа, множество комнат. Пристройки для скота во дворе, где квохчат куры, гагочат гуси, индейки. Свини, лошади, коровы в добротных полатях. Теперь она должна было всё это досматривать, вместе с поляком Яником и его женой Стехой.
Фрау Эльза, попросила вымыться с дегтярным мылом, дала добротную одежду.  Кривдышин, вельвет, сделали Марию,  ещё привлекательней. Яник сразу начал с комплементов - жена фыркнула.
На улице Мария вызывала зависть своих односельчан, оказавшихся в услужении в соседних домах.
У, хозяев - детей  уже не было, дочь первенец, умерла в детстве, старший сын погиб на востоке, средний погиб сразу, как немцы вошли в Австрию, за оказанное сопротивление. За, что семья ненавидела немцев.
Горная местность была необыкновенно красива, но там,  в горах, промышляли партизаны из обиженных австрийцев, сбежавших с плена французов, русских, поляк. Командиром у них был выходец из западных руссов - украинец  Подерецкий. По ночам они совершали набеги на расквартированных здесь немцев. Хозяин, герр. Туфау был на подхвате у партизан, где воевала его любовница Эмма. Мария быстро во всём разобралась, стала помогать, возила на бричке в горы продукты от хозяина. Стаяла на страже у небольшого горного шале, где герр. Туфау, встречался с любимой.
Янек ревновал её к хозяину, написал донос, хотя был не в курсе всего. Марию схватили в гестапо. Туда же пригласили и хозяина.
«Это правда! - потрясал бумагой офицер. - Русская ворует зерно, продукты возит на продажу мешками… Вы, что Туфау, ослепли?
-« Что вы, герр. Туфау? - невинно отмежевалась Мария, - Куда его продашь, если всюду доносчики. Я ещё не сумасшедшая? И не курица, да и вы бы заметили».
Да, соглашался - Туфау, ни чего подобного я не видел!
«На первый раз отпускаю! - согласился офицер - Но, запомните, за русскими нужен глаз да глаз!»,  и он отдал бумагу Туфау.
«Да не забудьте,  - с намёком,  домолвил он, - поощрить доброжелателя?» ...
Мария более осторожно стала относиться к поручениям хозяина, но всё равно собирала со стола изюм, орехи, шоколад, - передавала  девушкам Подерецкого.
Это -  её подвода догнала партизан,  гонящих небольшое стадо коров в горы. Всадники замельтешили вокруг. Она приостановилась, заговорила с  одним. Стадо вошло в густотравье скал.
В…з…ы! - прошуршала пуля;  по сторонам, замельтешили всадники жандармерии, командир кубарем скатился под живот лошади, перепрыгнул, вскочил, захромал, хватаясь за колено, маску улыбки, затёрла гримаса боли.
«Беги!»
Всадники закружились вокруг подводы, меся пыль и комья летящей земли.  Я юркнула к скале.  У кого-то лопнула подпруга и тот,  хильнул вниз,  ошарашено,  отталкиваясь руками то от земли, то от крупов наседавших лошадей.
 Выстрелы,  удары сыпались со всех сторон. Оскал лиц партизан, гортанные вскрики жандармов, всхрап лошадей.
«Живыми, только живьём?»
«Получай! На!»
Жандарм со свирепым лицом, в надвинутой по самые уши фуражке, из под лямки которой остервенело,  сверкали тусклым стеклом разящие глаза, беспрестанно палил в вверх…
Эхо зацепилось за вершины ближайших скал, взметнуло стаю птиц и осыпь пыли.
  Подерецкий,  вырвался из «куча-мала», сиганул в сторону. И в момент нацеленного на него выстрела, юрко ушёл под брюхо лошади, и вновь ужом вверх, прилег к гриве лошади, в гору,  в вдогон жандармов ..
Товарищи завалили трёх жандармов. Вязали постромками. Остальные жандармы скакали в гору, уходя от погони. Мой собеседник, в крови штаны от колена,  крикнул вдогон - «Стой! …  Твою мать!» Пальнул с автомата, пули дымясь зашуршали по скалам, давясь эхом и где-то у вершин, где глохнет растаяв в поднебесье звук, что - то стронуло чрево скал. Новое эхо сотрясло высь, сорвало щебень с горы.
 Лава пали.  Лавина обломков, каменных колёс, подпрыгивая вверх мячиками на каждом уступе, покатило вниз, сметая чахлую траву железным валом - взбурлило воду реки за дорогой, где скрылись жандармы… Поберецкий, иноходью возвратился назад.
«Спугалась! Улыбнулся он. - Лошадей соберите, жандармов в лагерь, убитых лошадей разделать, и, кивнул мне - на подводу!
Я начала передвигать свою простенькую поклажу, освобождая место - рассказывала дальше Мария, мне свои приключения.
Вернулась домой я только на четвёртый день, хозяйка обрадовано обняла меня. Сама накрыла стол. Янек, только шмыгнул носом, пробегая к себе в комнату.
А, на следующий день я опять оказалась в гестапо. На допросах я держалась смело. На груди согревала меня молитва, подаренная сербиянкой - цыганкой. Подругой, сельчанина, с которой познакомил меня Проня - мой сосед по Межводному.  Она и  нагадала мне:
«Ещё ласточка не вылетит из гнезда весной, как ты окажешься дома? …  Война закончится через месяц - жаль только она не дожила до этого дня?...
…. Ни чего тебя не возьмёт, ни пуля,  ни болезнь! Не бойся! Храни только молитву!» - просила она …  Вот тебе мой крест? Это символ соединения с Богом, его высшими силами - твой оберег»…
В обед другого дня гестаповцы вывели нас из сарая. Было нас, человек двадцать. Я увидела сербиянку, мы помахали друг другу руками.
Пятерых солдат офицер расставил цепочкой.
«Вы? - объявил он толпе, бежать туда, к горам! Мы - стрелять! Кто добежит живым - домой!» ...
Мы побежали,  не ожидая команды - россыпью, слушая тишину, давящую в уши - только перед горой заговорили пули.
Взбираясь на кручу я увидела, половину убитыми; в след мне , позади лежала сербиянка.
«Гуд, гуд! Кричал немец!»
Мы возвращались убитыми в самые сердца.
Появился мой хозяин. Забирая,  ругал Яника - опять его донос? …
 Бои уже шли на подступах к Австрии. С приходом наших освободителей,  кто выжил, нас опять собрали в группу.
Советский офицер, показав рукой куда-то, сказал:
 «Идите на вокзал, там вас будут возвращать домой!».
Обливаясь слезами с хозяйкой, я пожимала руку герр. Туфау, обещала писать.
Я летела, как на крыльях. Битком набитые вагоны, ползли медленно, пропуская  фронтовые поезда.
Мои сельчанки,  Кира и Алевтина, были рады встрече с Проней, не отходили от него ни на шаг!  Тут у разбомбленного моста поезд стал. Сказали по вагонам, «сейчас восстановят, надо подождать?»…
 Все высыпали на землю.
«Хотите узнать свою судьбу - идём к реке?» - предложил Проня … - В её зеркале увидите всё, что вас ждёт? Моя Сербиянка научила меня, наговору!»
 Те обрадовались - пошли! А, я - испугалась, не пошла! Слышу их весёлые голоса, и вдруг - взрыв? … Ринулись туда, а их одежда, тела -по разбросаны …
 Подорвались на мине… Узнали судьбу в лицо?