Уроки Шельмина

         Кажется всё это было в какой-то другой жизни и, может быть даже не со мной. Потому что по прошествии почти тридцати лет поверить в то, что когда-то мы жили в стране, где слово «нет» было главным действующим со знаком минус словом, которое обозначало монополизм дефицита всего необходимого, и изобилие безвкусных товаров. Сейчас, когда все прилавки расплодившихся на каждом шагу магазинов и рынков, переполнены ассортиментом, о котором раньше знали только «слуги народа», часто выезжавшие за кордон, то бишь заграницу, всё кажется само собой разумеющимся. Икра, балыки, десятков наименований колбасы, пиво в неограниченных кем-то количествах и качестве. Бедная моя мама если бы была жива, назвала бы это коммунизмом. Только без воззваний и лозунгов типа: «Слава труду!», «Вперед к победе коммунизма!» или «Партия наш рулевой!».
         Возвращаясь в те далекие времена, когда «мёрли» престарелые вожди из ЦК и только заступил на главный пост молодой генсек Горбачев, вспоминаю почему-то снег с дождём, и серую столицу нашей необъятной социалистической Родины.
         Работа на кафедре в одном из Вузов Москвы превратилась в бесконечную тягучую обязанность, безо всякой перспективы на будущее. А как хорошо всё начиналось в конце семидесятых годов. Удачный брак, рождение сначала сына, потом дочери после окончания института, поступление в аспирантуру. Вагон сил, которые тратил на написание диссертации, библиотеки, полигон, лекции. Казалось, что шеф -
мой научный руководитель, оценит старания и работу, и удастся защититься на год раньше положенного аспирантского срока. Знать бы, что мои иллюзии напрасны, что у профессора Шельмина другие планы насчёт меня.
         Не буду утруждать Вас подробностями относительно той научной области, в которой я как почти все соискатели учёных степеней, «ловил» новизну и практическую ценность. Скажу лишь, что это была некая «техническая эксплуатация» передвигающихся механизмов, которую изучают экономико-статистическими методами, с учётом вероятностных характеристик. Может это несколько и упрощённо, но похоже на то, чем занимался я поначалу. И все бы было неплохо на этом поприще, если бы шефу не «взбрендила» идея «бзик», что вся эта статистика устарела (как и он сам) и, не смотря на огромный труд и собранный материал почти готовой научной работы мне, ещё и ещё раз, будет нужно поменять тему диссертации. Что наша с ним концептуальная математическая модель должна основываться и описывать физические процессы, происходящие в механизмах, посредством изнашивания разного рода  сопряжений.
         Неожиданно вызвав меня к себе в кабинет, тогда еще маленькую комнатёнку, примыкающую к кафедре, мой научный руководитель спросил:
        - Владимир, сколько времени у тебя осталось до окончания аспирантуры?
        - Ещё один год, Александр Михайлович.
        - Ты много времени потерял впустую. Если хочешь защититься, как положено в срок, тебе нужно провести один эксперимент, а иначе схема взаимосвязи периодичности обслуживания и износа сопряжений не может быть подтверждена. Схема она и есть схема, её надо дополнить конкретными параметрами зависимости износа от времени – безапелляционно заявил он мне.
        - А я успею, Александр Михайлович? И как провести этот эксперимент, где?
        - Успеешь, я все продумал. Ты знаешь доцента Сорина? Так вот он, в свое время, провел такие испытания на износ деталей на машине трения, а потом успешно защитил кандидатскую диссертацию. Мы его оформим как твоего научного консультанта и он поможет провести этот эксперимент.
        - Да, но где его проводить, где эта машина трения? Я же не знаю.
        - Он и подскажет где. У кафедры есть помещение на полигоне в "Чёрной грязи", где вы поставите эту машину и все необходимые измерительные приборы. Все вопросы теперь к нему, действуйте с ним совместно. До свидания.
         Выйдя из кабинета я, как во сне, вышел через кафедру в коридор. Только что думал и надеялся на досрочную защиту, и на тебе, влип.
         Долго переживать по этому поводу, у меня не было времени. Связавшись со своим полным тезкой Сориным, договорился о совместной работе «во имя и на благо Родины», то бишь Шельмина, которому понадобилось иметь собственную лабораторию триботехники (испытаний деталей на их износ).

         Всю весну мы с Сориным занимались приобретением приборов к этой машине, изготовлением моделей деталей, которые надо испытывать. Мне пришлось изучить целую теорию планирования такого рода экспериментов. К лету, полностью укомплектовав лабораторию всем необходимым я, с одобрения Сорина попытался запустить машину трения, представлявшую собой довольно большой станок. Не смотря на все мои усилия, действуя по инструкциям, эта «зараза» никак не хотела работать. На все мои вопросы доцент никак не мог дать вразумительного ответа, а других «специалистов» под рукой не было.
         Начав на свой страх и риск разбирать эту конструкцию, через некоторое время я обнаружил, что все внутренние детали этого станка были в свежей смазке и наглухо «прихвачены» скобами, которые устанавливаются при транспортировке. Их никто не снимал. Это был шок - получалось, что этой машиной трения никто не пользовался. А как же соринский эксперимент, описанный в его диссертации на десятках страниц? Успешная защита?
         Не вынося сор из избы, как говорят в народе, поставив его в известность об этом факте, я не увидел в его глазах какого-то страха или угрызений совести. На вопрос, как нам теперь быть, он пообещал что-нибудь придумать.
         Через пару дней научный консультант, встретившись со мной, предложил провести эксперимент в другом институте на точно такой же машине трения, которая находится в рабочем состоянии.
         Начало лета обернулось для меня не очень удачно. Мне вырезали аппендицит, который оказался перитонитом в тяжелой форме. Выйдя из больницы я сразу же приступил к работе, которая требовала постоянного присутствия с утра до вечера, при включенной машине трения. Хорошо, что мне для этой цели выделили двух студенток-практиканток от кафедры, а то бы пришлось совсем худо.
         Для чистоты эксперимента, машина должна была работать непрерывно 14 часов подряд. Поэтому мы, сменяя друг друга, успевали всё делать. Утром я устанавливал модели деталей, включал машину и приборы, записывал показания и уезжал. Позже приезжала одна из студенток, следила и фиксировала показания приборов. Потом приезжала другая, и делала тоже самое до того, как к вечеру снова приезжал я. И так в течение почти двух месяцев. Кроме того, весь процесс фиксировался чернилами на бумажной ленте самописца, который надо было заправлять ими каждый день.


                ЕВГЕНИЙ ПАЛЫЧ

         Довольно нудную работу мне скрашивало только одно обстоятельство, точнее один человек. Это был местный доцент по фамилии Щеблыкин. У него была летняя практика со студентами, которой он руководил. Днем Евгений Павлович часто выезжал со студентами на объекты, а после обеда, ближе к вечеру, заезжал в лабораторию, где работала наша машина трения. Там у него был стол и он делал отчёты по практике.
         Это был мужчина около пятидесяти лет, слегка полноватый и лысоватый, с одутловато, красноватым, отёчным лицом. Что выдавало его предрасположенность отнюдь не к безалкогольным напиткам. Не смотря на жаркое лето, на работу он всегда являлся в костюме, правда без галстука.
         Узнав что я из МАДИ он, как оказалось, также закончив наш институт и аспирантуру, защитив кандидатскую диссертацию, несколько лет проработал на соседней кафедре. То-то, подумал я, знакомое лицо, где-то видел его раньше.
         На второй или третий день после знакомства, как-то вечером, когда моих студенток уже не было, Евгений Павлович подошёл ко мне сзади. Я сидел на стуле около машины и откровенно скучал.
         - Володя, посмотри на часы.  Все уже давно разбежались – одни мы с тобой до сих пор работаем. А не выпить ли нам за знакомство? У меня уже все готово и разложено на столе – без обиняков и вступления произнес мой новый знакомый.
         - Да, у меня же машина ещё работает. Может чуть попозже, Евгений Павлович? – ответил я ему на неожиданное, но приятное предложение.
         - Так пусть себе работает, нам она не помешает. Ничего с ней не случится, она ведь у нас на виду будет. Пошли - колбаску я нарезал. Лук, огурчики, водочка свежая, только что из магазина.
         От такого предложения грех было отказываться и мы с Щеблыкиным, пока продолжался эксперимент, душевно посидели, и «уговорили» бутылочку Столичной.
         И как раз вовремя – пора было выключать станок и складывать записи в стол. Закрыв лабораторию и сдав ключ на вахту мы, в хорошем настроении, разъехались по домам.
         На следующий день к вечеру, приехавший в лабораторию Палыч, как он разрешил себя называть, вновь подойдя сзади, обратился ко мне издалека:
         - Володя. Я тут шел мимо Ленинградского рынка. Дай думаю зайду, на всякий случай. И что ты думаешь? Так захотелось и я купил там кусочек буженины, а к нему взял помидорчиков, огурчиков. Зашел в винный отдел и взял пару бутылочек крымского портвейна. Все бы хорошо, да вот хлеба купить забыл. А без хлеба буженину…  Давай сделаем так - я присмотрю  за твоими приборами, а ты сходи и принеси батончик какого-нибудь хлеба, хорошо?
          Отказать хорошему интеллигентному человеку я не смог. Пока ходил за хлебом, Палыч уже накрыл стол, за которым мы вновь неплохо отдохнули под гул трущихся в машине трения деталей.
          Надо сказать, Евгений Павлович был прекрасный рассказчик. Знал много анекдотов, историй, наизусть читал стихи известных, и неизвестных мне поэтов. Как выяснилось, происходил он из интеллигентной семьи, имел большую домашнюю библиотеку, что по тем временам было очень круто, как сейчас модно выражаться.
          В общем, этот прекрасный человек скрасил время моего занудного эксперимента, и оно пролетело незаметно.


                ПЕРВЫЙ  УДАР

          К концу августа, наконец удалось завершить испытания и получить десятки метров бумажных осциллограмм, несколько заполненных цифрами журналов, уйму графиков, получивших полное одобрение Сорина.
         - Вот теперь, Володя, у тебя имеется все необходимое для защиты – высказался он – Не ожидал, что ты успеешь это так быстро. Теперь со спокойной совестью, можешь показать это профессору Шельмину, а я буду ходатайствовать о скорой защите кандидатской.
          В один из дней, собрав все полученные мною материалы, договорившись о встрече, мы пришли с ним в кабинет шефа, который как видно, был не в духе.
         - Присаживайтесь, коллеги. Ну показывайте, что там у вас получилось.
         Усевшись напротив него, мы с Сориным стали раскладывать на столе и показывать эту «прорву» осциллограмм, графиков и цифр. Я долго рассказывал о полученных данных и трудностях, с которыми пришлось столкнуться, выводах, сделанных из результатов.
         Шеф не прерывая, молча слушал мой доклад и все больше, и больше хмурился. А когда я закончил, спросил:
         - Это всё?
         Повисшая в воздухе пауза не предвещала ничего хорошего. Он повторил:
         - И это всё, что ты мне принёс? Зачем ты это всё делал, впустую тратя время на совершенно никому не нужный эксперимент. Кто тебя просил это делать? Разве я тебе это предлагал? Ты эти результаты собираешься выносить на защиту?
         - Так вы же сами говорили, – попытался я оправдаться - что именно эти показатели по трению и износу…
         - Да не говорил я тебе этой чепухи – перебил он меня – Я говорил совершенно о другом. И не так надо было делать этот эксперимент. Можешь этими бумажками подтереть одно место, они мне не нужны - потратил столько времени впустую.
         С надеждой поглядывая на Сорина я всё думал, что хоть он то вступится за меня, поддержит как обещал. Но он сидел потупив взгляд, и делал отстранённое лицо. Как будто не было его одобрения сделанным мною.
         - Забирай это отсюда, можешь выбросить на помойку. Ты свободен, а вы останьтесь, надо поговорить – холодно обратился он к Сорину.
         Быстро собрав и «затолкав» свои бумаги в кейс, я пулей выскочил из кабинета. Сидящие на кафедре преподаватели и секретарша Мина Павловна, сочувственно смотрели мне вслед.
         Так, в очередной раз, благодаря дуроломству моего научного мучителя, мне пришлось отступить назад не зная, чем всё это может закончится.
       
         Эта  идея Шельмина стоила мне двух лет бесполезного труда, из положенных трёх на подготовку к защите.

         Время лечит – так считают одни. Другие, пессимисты и реалисты, говорят что калечит. И то, и другое имеет место быть. Потому что на отдельных его участках частной жизни каждого, после поражений и неудач, после пауз всегда наступает улучшение. Характерным тому примером, служат болезни, которым мы все подвержены.
         Даже потеря двух лет напряженной, как теперь стало понятно, пустой работы, направляемой этой сволочью (по-другому, назвать было трудно), не сломило меня.
         Под предлогом того, что я не успеваю защититься вовремя, Шельмин перевел меня на заочное отделение аспирантуры, тем самым увеличив её срок ещё на один год. Он зачислил меня в штат сотрудников лаборатории кафедры, в которой  проводились занятия со студентами. Теперь в мои обязанности входила работа по подготовке методического материала и ЭВМ для их проведения занятий со студентами преподавателями нашей кафедры. И лишь в свободное от этой работы время теперь я мог заниматься, и готовить материал для завершения диссертации, так как за мной внимательно наблюдали некоторые общественники - стукачи.
         Работа неумолимо «сжирала» время, отпущенное на доработку диссертации, а научный руководитель, словно забыл о моем существовании. При редких встречах на кафедре, в лаборатории или в коридоре он, здороваясь, молча проходил мимо. В его кабинете я часто видел других аспирантов, которые там подолгу консультировались. Зачем  этот перевод в заочники был ему нужен, я не мог понять. Если бы он желал мне помочь для завершения работы, удлинив срок аспирантуры то, так явно, не игнорировал бы меня. Зачем вся эта игра в кошки-мышки?
         Единственное, что приходило тогда (и сейчас) в голову, так это зависть. К моей молодости, к неординарности поступков, открытости, к независимому взгляду на жизнь. Наконец, к способности быть «душой компании» на всех мероприятиях и праздниках, проводимых на кафедре и вне ее. Моих тостов в стихотворной форме, всегда ждали с нетерпением. Даже он, частенько через Тамару Ивановну, на листочках и салфетках, передавал мне указания, чтобы я их произносил.
         Человеческая душа – потемки. Поэтому, все рассуждения о причинах поведения людей не могут быть однозначной правдой.
         Вот только характер - это вам не хухры -мухры, а ему хоть бы хны. А если конкретно без шуток, не зная куда клонит Шельмин, надеясь все-таки на лучшее, не будучи тогда реалистом, я не опускал руки.  Сейчас то понятно, что тогда надо было просто искать другую работу. При той инертности, которая превалировала повсюду, при понимании что от тебя хотят исполнительности, можно было делать карьеру в другой области, где  есть практическая работа и конкретные дела. И конечно вступив в КПСС, как бы её ненавидел, без нее вырасти и сделать хорошую карьеру было невозможно. Но это все сослагательное наклонение, когда сделать и что-либо изменить, было не в моих возможностях и силах. Да и не жалею я теперь ни о чём – земная жизнь у каждого одна и отдельные ее отрезки получаются часто тяжелейшими, и близкими к трагическим. Многие люди со слабым характером, коих я знал лично, преждевременно заканчивали своё сосуществование. Однако, как говорили в народе,  - если бы да кабы, и в огороде росли бы грибы.

          Монотонность серой жизни на кафедре иногда скрашивали какие-то праздники и дружеские посиделки с коллегами: Куприяновым, Безногом и Голобиным. Были еженедельные походы в баню со старыми приятелями, где после парной под водочку и пиво, велись душевные разговоры и воспоминания о былых «подвигах» детства и юности. И конечно, коммуналка, в которой мы с женой и детьми тогда жили. Где можно было быть самим собой, где тебя ждут и любят. Всё это поддерживало на плаву в прямом и переносном смысле.


                ИНТЕГРАЛЬНАЯ СХЕМА

         Примерно через год, когда подходил срок окончания аспирантуры, на кафедре появился новый аспирант-заочник по фамилии Фаркаш, из Венгрии. Как-то разговорившись с ним о наших научных изысканиях, я рассказал ему о проблемах, связанных с описанием взаимосвязи износа и периодичности смазки деталей машин. Заинтересовавшись этим вопросом, Тамаш попросил нарисовать, хотя бы схематично, что мы хотим получить в результате. Я, как мог, нарисовал это приблизительно. Присмотревшись и задав несколько вопросов, он сказал, что видел уже подобную схему у одного румына в научном журнале. Пообещал принести этот журнал мне.
         Действительно, это была схема очень похожая на ту, что я ему показывал, только чуть более подробная. По ней мне стало ясно почему, до сих пор, мы с Шельминым не можем продвинуться, и представить процесс взаимосвязи в виде математических моделей.
         Буквально через день или два я вывел первые две формулы. Мне стало ясно, что они будут иметь продолжение - это именно то, что Шельмин искал многие годы. Он говорил, что если бы я нашел такую взаимосвязь в виде математики, то вопрос с защитой моей диссертации решился бы сам собой.
          Недолго думая я, взяв эту схему с двумя формулами, нарисованную от руки,  и принял решение идти к нему на приём, что было моей самой большой стратегической ошибкой. Решил про себя пока не говорить, что она позаимствована у румына.
          Постучавшись в дверь, как можно спокойнее, спросил разрешения войти. Шеф, только что страдавший от безделья и одиночества, сделав хмурый вид, спросил:
          - Ну, что там у тебя? Какие вопросы?
          Потупив взгляд, изобразив на лице смущение и робость, я тихо осведомился:
          - Александр Михайлович, вижу что вы сейчас заняты, и время позднее уже. Извините, что побеспокоил, но не мог к вам раньше попасть - у вас всегда перед дверью очередь. Если нет возможности, я зайду в другой день.
          - Да, Владимир, устал. Столько работы, ты не представляешь, но если у тебя ненадолго, минут пять у меня есть.
          - Честно говоря, не знаю, сколько времени уйдет, но я постараюсь совсем коротко.
          - Хорошо. Я вижу у тебя там какие-то бумаги. Давай садись, посмотрим – жестом руки показал он мне на рядом стоящий стул.
          Присев рядом с ним на краешек, положив на стол свою схему, я сделал паузу, чтобы он визуально успел ее рассмотреть.
          Со скучающим, усталым видом, Шельмин нехотя на нее глянул. Вначале поверхностно, а потом все более сосредоточенно начал её изучать. В этот момент произошла метаморфоза, изменившая его отношение к моему непонятному и неожиданному визиту. Надев на глаза очки, он внимательно рассматривал мой листок.
          Видимо увлекшись и поняв, что его любопытство перешло некие границы, которые нельзя раскрывать он, повернув голову в мою сторону, спросил:
          - Что это? Откуда у тебя эта схема?
          Сделав боязливый вид, я промямлил:
          - Это схема, которая может дать представление о том, как проявляется взаимосвязь между периодичностью технического обслуживания и износом сопряжений.
          Не смотря на то, что он сразу «просёк» сущность и механизм этой связи в совокупности с формулами, поясняющими как это происходит, он повел хитрую игру, поменявшись со мной ролями. Пошла игра в «дурака».
          - Ну, так объясни мне, что дает твоя схема, как она работает на самом деле. Что это за кривая износа, которая превращается в прямую линию?
          По мере того, как я «разжёвывал» ему механизм работы схемы он, не скрывая эмоций, задавая вопросы и часто сам же на них отвечая, превратился в равного со мной собеседника.
          Наконец перейдя к выведенным мною формулам он, окончательно поняв суть схемы, глядя в упор мне в глаза, изрек:
          - А формулы, если они выглядят в таком виде, мне нравятся, но их надо ещё раз проверить. Давай рассказывай подробнее, откуда их начало.
          Всем своим нутром ощущая его заинтересованность в представленной схеме и дальнейшей ее математической аппроксимации, я подробно изложил все соображения по этому поводу. Шеф слушал очень внимательно, не перебивая, лишь изредка вставляя реплики, и задавая вопросы.
          Мы даже не заметили, как пролетело время. Глянув на часы в конце разговора, я увидел, что мы беседовали с ним более двух часов.
          - Вот что Владимир, ты я вижу, наконец-то понял, что от тебя требовалось. Лучше поздно, чем никогда. К окончанию аспирантуры мы, конечно, не успеваем закончить это. Но, как только завершим описание процесса, выведем математические модели, можешь спокойно выходить и защищаться. Работа должна получиться очень достойной. Приходи ко мне завтра, начнем работать вместе, договорились?
          - Спасибо, Александр Михайлович, договорились. Во сколько к вам можно будет зайти?
          - Заходи, прямо с утра и начнем. До свидания.


                ВТОРОЙ  УДАР

          В конце концов спустя несколько месяцев, совместными усилиями удалось найти, сначала схематично, а затем представить в виде формул этот физический процесс. Про то, что схема, на основе которой мы сделали математические модели, была «содрана» у румына, я Шельмину говорить не решился.
         Радости моей не было конца, когда в один из жарких дней августа мой мУчитель, также изрядно уставший от потуг, и удовлетворенный сделанным нами сказал, что теперь для защиты «диссера» у меня есть всё. Что он поедет отдыхать, а мне нужно готовить и печатать работу. Чем я и занялся в оставшееся до конца августа время.

         Первым делом, придя на кафедру в начале сентября, я направился в кабинет к шефу с почти готовой диссертацией. Работая днем и ночью всё оставшееся время, мною обнаружились серьезные ошибки в наших (мне тогда так казалось) моделях, о которых не терпелось сообщить коллеге-руководителю. Но еще больше меня распирала гордость за то, что мне удалось выйти на обобщенную схему процесса замен, и не одной отдельно взятой, а двух и более сопряженных деталей механизмов. А модель физики процесса, которую в начале августа мы с ним не разглядели совместными усилиями, приняла совершенно другой вид.  Так хотелось сначала выложить исправленные частные математические модели, а в конце обсуждения удивить его своим серьезным открытием. Ведь расставаясь в начале месяца на радостях, профессор даже облобызал меня, как родного сына.
         Однако,  шеф встретил меня весьма холодно. В его голосе послышался металл:
         - Садитесь! – с натугой произнес он.
         Не дав сказать мне слова, начал сам, разложив передо мной на столе бумаги с какими-то выкладками. Это оказались наши с ним совместные схемы и модели. Правда изрядно исправленные и доработанные, что меня не удивило, так как за время нашего расставания с ним, я тоже нашел ошибки, многое изменил и исправил.
          - Владимир Александрович! Пока вы отдыхали, я не сидел сложа руки. Привлек к работе Сим Борисыча (математика-профессора - авт.) и мы с ним нашли несколько существенных ошибок в вычислениях, сделанных совместно с вами! Математические модели теперь приобрели совершенно другой вид. Очень плохо, что вы не заметили очевидного и те модели, которые мы тогда получили совместно, ошибочны!
          Голос профессора, заведующего кафедрой, звучал угрожающе, веско, холодно, и он спокойно продолжил:
          - Поэтому я, являясь единственным, теперь автором этой новой теории, счёл необходимым опубликовать этот труд один, без соавторства с вами.
          Я сидел в оцепенении, не видя ничего перед собой. Огромный многомесячный, совместный труд, который мы с ним делали с утра до поздней ночи изо дня в день, питаясь всухомятку, забывая нормально поесть (иногда пили только растворимый кофе), пропал даром. Все то, наработанное ранее, и отвергнутое Шельминым во имя злополучных, как теперь выяснилось, принадлежащих ему и опубликованных им формул, теперь мне на защиту не выставить! Господи, за что?
          Сознание начало постепенно возвращаться, туман рассеялся, и вернулось зрение. Шеф аккуратно что-то пишет на листе бумаги.
          - Не всё потеряно, Владимир Александрович. Вы можете вынести на защиту статистические данные, закономерности износа сопряжений, методику… Правда, нужен еще один эксперимент. Я думаю, что вы справитесь, а сейчас я очень спешу. Будут вопросы – не стесняйтесь.
          Сотрудники, видевшие, как я выходил из его кабинета после этого разговора (у вора!) и мои глаза, потом мне говорили, что я был в полной прострации, ничего перед собой не видел. Это свое состояние  впоследствии я определил, как полный нокаут, говоря языком боксеров.
           После таких потрясений замечаешь, как поседели волосы, и завидуешь женщинам, которые через слезы выплескивают инфаркты и инсульты наружу. Действительно, Создатель дал женщинам больше, чем нам мужчинам, запас прочности, внутренней силы, при всей их внешней хрупкости.
          Этот удар в спину я вспоминаю с содроганием до сих пор. Работая с утра до ночи, делая всё для скорейшей защиты, уделяя мизерное время жене, родителям, сыну, и только что родившейся дочери – получил оскорбление, которое не заслужил. При этом, наблюдая, как сынки высокопоставленных «чинуш», которым дают готовый материал, защищаются вовремя в срок. Получают хорошо оплачиваемые должности.



                КРУЗЕ  И  ЦЕЛЕВИКИ

          Потянулись однообразные будни – работа, дом, семья. Периодические «заглядывания» в бутылки, с друзьями и приятелями, избегания где-нибудь в коридоре встреч с «любимым» шефом. Спасало одно – семья и мама. Да еще душу грела мысль, что присвоенные «старшим товарищем» математические модели описывают лишь частные случаи процесса эксплуатации объектов. Моя же обобщенная схема, модель и метод, разработанные в конце августа, охватывают физику всего процесса изнашивания этих объектов. Как хорошо, что я не выложил ему свои теоретические наработки. Теперь «втихаря», затаившись, чтобы, не дай Бог, кто-то увидел, я начал апробировать на компьютере свою теорию. Делал расчеты, писал программы. В открытую, этого делать было нельзя, так как в те времена стукачей у шефа хватало. И все на кафедре знали их по именам. Часто занимался этим после работы, когда в лаборатории почти никого не было. Сейчас это называется «писать в стол», с малюсенькой надеждой, когда-нибудь опубликоваться.
          Самым опасным «стукачем» для меня был аспирант Шельмина Антон, по фамилии Крузе. Он был сынком одного влиятельного чиновника, от которого зависела оплата экспериментальных исследований кафедры, которые им же и заказывались, и оплачивались по научно-исследовательской части. А это выливалось для шефа в еще половину его профессорской, немалой зарплаты, плюс ежеквартальные премии.
          Так вот этот Антоша, как его звали у нас, при значительных дефектах опорно-двигательного аппарата (сильная хромота), обладал великолепным слухом  и зрением. Свой, без преувеличения, длинный нос, он совал без всякого стеснения, везде и повсюду. Мог постояв в отдалении от разговаривающих в коридоре людей, подойти и, как само собой разумеющееся, «встрясть» в полемику. Но это было не самое страшное - плохо, что сразу после окончания такой беседы, Антоха, ничтоже сумнящеся, оказывался в кабинете шефа и… Все это хорошо знали. Поэтому, как только Антошка приближался к дискутирующим, разговоры переводились на другие темы, или народ быстренько рассасывался.
          Антоша также имел обыкновение вечером после работы задерживаться в компьютерной лаборатории, пообщаться с кем-нибудь из сотрудников. Вместо того, чтобы заниматься собственной диссертацией, он приобщался к разного рода дискуссиям на разные темы, особенно связанные с ЭВМ. В те времена лаборатория была оснащена отечественными ящиками, которые постоянно требовали ремонта и наладки, и эти машины чаще простаивали, чем работали. Наладчиков из Курска и Смоленска, которых ждали неделями, встречали как суперзвезд. Если они не приезжали, нам сотрудникам лаборатории, приходилось отвозить этот железный лом на заводы-изготовители для ремонта, и привозить ЭТО обратно. Даже куратор этого ремонтного процесса на кафедре ассистент Безног, ведший переговорный процесс с заводчанами, был в особой чести у заведующего кафедрой Шельмина. Сейчас, по истечении почти тридцати лет, все это кажется какой-то дурной сказкой. Как не пытались наши доморощенные «кулибины» сдирать у капиталистов, и налаживать у себя производство разного рода машин и техники, она получалась у нас плохого качества.
          Так вот, скрываясь от Антошки и ещё одного соглядатая, тоже известного всем на кафедре, я продолжал свой почти безнадежный труд. По тексту и по мысли мои изыскания были неплохи, но из-за недостатка серьезных математических познаний вечернего факультета, где пришлось учиться, всё время появлялись вопросы.
          На первом этапе описания и выведения формул, помог однокашник по школе Слава, который, закончив мехмат МГУ, пришел работать в вычислительный центр нашего института. Когда потребовалось составить алгоритм и программу для ЭВМ, я попал в тупик. Конечно, однокашник мог помочь и в этом, но для этого бы ему пришлось приходить в нашу лабораторию для написания и обкатки этих разработок на наших вычислительных машинах. Так как у них в Вычислительном центре были другие модели ЭВМ. Появление «чужака» вместе со мной, могло заинтересовать шефа, через Антошку, докладывающего ему обо всем, что происходило вокруг и около кафедры. А этого мне до определенной поры не очень хотелось.
          И тогда мне в голову пришла гениальная и, в тоже время, простая идея. Под видом методической разработки для лабораторных работ, попросить стукача Крузе помочь составить столь нужную мне программу, для полученных мною математических моделей. Антоша был осведомлен о моделях шефа, а мои были визуально похожи на них. Под видом обработки и апробации формул шефа, о которых мало что знал Крузе, я периодически просил его помощи. Благо, что с математикой он дружил гораздо больше меня. Тем более, копание в этой «мишуре» доставляло ему большое удовольствие. Главное состояло в том, чтобы он об этих вычислениях и материалах случайно не сболтнул и не показал шефу. Поэтому, все выкладки и формулы я всегда брал с собой, не оставляя их в лаборатории. Математику давал Антошке отдельными кусками формул, не показывая весь алгоритм.
          Кроме того, двойная  игра с моей стороны, не смотря на опасность быть раскрытой, велась на фоне параллельной работы шефа над своими моделями с профессором-математиком. И тоже в закрытом режиме, в который не был посвящен Крузе. Антошка знал, что до этого, мы с шефом занимались общими моделями, и готовили их включить в «лабораторки» для студентов.
          В этот период шеф, не смотря на занятость двумя соискателями ученой степени из Узбекистана, которые торчали у него в кабинете целыми днями, не забывал и про меня. Он постоянно «запихивал» меня в командировки, на обслуживание выставок, летом отправлял работать в приемную комиссию института. Хорошо понимая, что совсем скоро окончание срока моей аспирантуры, и я вовремя не выйду на защиту диссертации. В чем, казалось бы, он должен был быть заинтересован, как научный руководитель. Его в это время  больше интересовали «узбекские товарищи», жаждущие «остепениться». Эти два узбека у себя в Ташкенте занимали какие-то важные посты и, для дальнейшего продвижения по службе, хотели получить звания кандидатов технических наук (к.т.н.). Шеф так плотно с ними работал, естественно не безвозмездно – просто так он не отдавал бы им столько времени и материалы, которые до этого, наработали мы с ним. Как он это не скрывал, до меня эти сведения доходили быстро -стукачи ведь работают и в ту, и в другую сторону. Эти соискатели, не зная подоплеки дела, постоянно приходили к нам в лабораторию, и просили помочь и объяснить теоретические выкладки, которые им передавал Шельмин. Эти узбекские боссы, мягко говоря, не обладали даже средними умственными способностями, но в трудолюбии им отказать было нельзя. Они готовы были работать с утра до ночи, так как специально брали отпуск на работе, чтобы сделать диссертацию и «остепениться». Наличие степени к.т.н. в их родном Узбекистане почти гарантировало им повышение по службе.
          В то советское время вообще все провинциалы из союзных республик пользовались большими льготами при поступлении в ВУЗы и аспирантуру. Для них бронировали, так называемые, целевые места, и они без экзаменов зачислялись в эти заведения. В то время, как все остальные соревновались друг с другом на экзаменах, и не все проходили по конкурсу из-за недобора баллов. На престижные специальности и в «крутые» ВУЗы на одно место, всегда претендовало довольно много абитуриентов. А «целевики-человеки», прошедшие в ВУЗы по отдельному списку, чувствовали себя и во время учебы, на особом положении. Руководство учебных заведений, обязанное выпускать этих «специалистов», всячески тянуло их, переводя с курса на курс. Главной задачей «целевиков» было посещение занятий и, по мере сил, выполнение лабораторных и курсовых работ. Эти два соискателя были типичными «целевиками» и, за определенную мзду и подарки шефу, должны были рано или поздно, защититься.
          В те застойные годы в целевую аспирантуру принимали множество соискателей из заграницы, особенно из африканских и азиатских стран. Были и товарищи из стран социалистического лагеря, Кубы, а также по направлению компартий Южной Америки. За ними всегда присматривали люди в штатском из Foreign department. Кстати очень общительные и довольно пьющие товарищи, знающие меру и умеющие отбивать характерный запашок изо рта, во избежание неприятностей.
          Надо сказать, узбеки эти были довольно щедрыми людьми. За помощь, которую им оказывали сотрудники кафедры и лаборатории (и я в том числе), они частенько приглашали нас на плов, который сами готовили в общежитии нашего института, где временно проживали. Естественно, кушали мы там не только вкуснейший плов, но и запивали его, помимо зеленого чая, более крепкими напитками. На такого рода посиделки в «общагу» к аспирантам-иностранцам любили заглядывать и сотрудники Foreign department, которых мы частенько там встречали. Все входили в положение и расположение друг к другу.


                КОШКИ – МЫШКИ

         Спустя какое-то время работа над обобщённой математической моделью, описывающей физику процесса изнашивания и влияния замен деталей на износ сопряжений механизмов, была завершена и проверена. И с точки зрения математики, и апробации на компьютере. Из этой общей модели появились несколько частных, дополняющих друг друга, разработана модель оптимизации количества замен деталей в процессе их эксплуатации. С одной стороны огромная радость от проделанной работы, а с другой, каким путем идти дальше? Без направления и поддержки шефа, который был пока не в курсе всего этого, о выходе не предзащиту и защиту диссертации речи быть не могло. Тем более, у Шельмина в плане сейчас были узбеки, которых надо было выводить на предзащиту с его частными моделями. А тут я со своей обобщённой раньше времени. Дилемма, прямо сказать, не из легких, а ждать ещё год – два, пока представители Средней Азии соизволят защититься, тоже было невмоготу. Тем временем я, чтобы застраховаться от компиляции с его стороны, написал статью в научный журнал, и отдал её на депонирование.
         Чтобы не огорошить шефа сразу, а заодно провести разведку боем, я придумал тогда хитроумный план дальнейших действий. Для начала решил встретиться с ним в его кабинете и рассказать о, якобы идее обобщённой схемы процесса замен изнашивающихся деталей в процессе их эксплуатации. Лишь в общих чертах.
         Для того, чтобы попасть к нему на прием после того, как я стал ему не нужен, теперь надо было отстоять в очереди из аспирантов, сотрудников и приезжих, жаждущих его «высокой» аудиенции. Либо выбрать время, когда он был свободен, что бывало не часто. Профессору нравилось, когда перед его кабинетом собиралась очередь. В круг своих приближенных людей я теперь не входил, и запросто зайти на приём теперь уже не мог. Так что приходилось постоянно бывать в непосредственной близости от его входной двери, или выглядывать на нее из коридора. И это могло продолжаться не один день. Да и не факт, что он тебя примет, даже если у него нет посетителей, сообщив, что на данный момент очень занят, устал, некогда или назначена встреча с кем-либо.
          Но вот однажды, спустя несколько дней выжидания, я обнаружил, что к концу рабочего дня перед дверью в его кабинет никого нет. Перед этим мне кто-то сказал, что шеф сегодня в хорошем расположении духа, что было немало важно для аудиенции. Я понял, что сегодня наступил тот редкий случай, когда он может захотеть со мной побеседовать.
          Быстренько собрав бумаги с расчетами, я постучался в дверь его кабинета. Услышав скрипучий голос, приглашавший войти, я затаив дыхание,  открыв дверь, направился к сидящему за своим столом шефу. По выражению лица Шельмина было видно, что настроение у него сегодня хорошее, не смотря на окончание рабочего дня, и естественную усталость.
          - Присаживайся, коллега, – улыбнулся он мне ехидно – какие проблемы?
          - Да вот, Александр Михайлович, у меня возникла одна идея по моделированию системы замен изнашивающихся сопряженных деталей. Хотелось бы посоветоваться с Вами. Может быть подскажете, в правильном ли я направлении двигаюсь?
          На лице Шельмина маска удивления сменилась на снисходительную улыбку. На несколько секунд повисла пауза - теперь он смотрел на меня колючим холодным взглядом и недоуменно. Он то думал, что «закопал» меня навсегда, и не надеялся услышать, что либо подобное. Постепенно растерянность сменилась на любопытство старого научного волка, увидевшего перед собой дерзкого ягненка, не побоявшегося приблизиться к нему. Да еще чего-то блеющего перед его носом.
          Внимательно посмотрев на меня, он сказал:
          - Ну что же, присаживайся. Покажи, что там тебе удалось накопать новенького? Мы по системам замен, вроде бы, уже все изобрели и опубликовали. А по моделям технического обслуживания, к которым ты имел некоторое отношение, я недавно опубликовал пару статей в сборнике научных трудов института. Так, что там у тебя?
          Присев на краешек стула возле него, я положил на стол перед ним пару листков бумаги, с примитивно нарисованными схемами и формулами. Шельмин внимательно стал все это изучать и было видно, что эти материалы его заинтересовали. Но быстро взяв себя в руки через пару минут, этот старый актер изобразил на лице гримасу, обозначающую скуку от увиденного.
          - Ну, и что здесь нового? Я это проходил несколько лет тому назад, привлекал математиков, сам копался. Слишком много ограничений, особенно по предельному износу. Для аппроксимации процесса вторых замен нужны функциональные зависимости износа отдельных материалов деталей, не только от времени, но и среды, нагрузок.  Над этой проблемой бились не только я, но и ряд серьезных ученых, таких как Крагельский и Кугель, а обобщенной модели, как видишь, до сих пор нет. Он сделал многозначительную паузу, задумался, и закончил аудиенцию:
          - Впрочем, можешь попробовать. Если бы это у тебя получилось даже в усеченном виде, считай, что защита диссертации у тебя в кармане. Скажу больше, этот метод, при наличии взаимодополняющих моделей, тянет на докторскую диссертацию. Мой тебе совет – не лезь в эти дебри, а то голову сломаешь. Лучше займись тем, о чем я тебе уже говорил – заверши экспериментальные исследования, а там что-нибудь для защиты накопаем. Через пару лет,  глядишь, и защитишься. А сейчас, извини, устал я, пора ехать отдыхать домой.
           Собрав со стола свои листочки, я заметил, как профессор впился в них взглядом. Мой подход к этой теме его явно заинтересовал. По всему было видно, что Шельмин много бы отдал, чтобы я оставил их у него, хотя бы на короткое время.
           Быстро попрощавшись с ним, я вышел в коридор и направился в лабораторию. Занятия со студентами уже закончились и там почти никого не осталось. Только один из инженеров и лаборант играли на компьютере и я, одевшись и попрощавшись с ними, поехал домой в приподнятом настроении. Мою идею и подход к ней, научный руководитель принял, а значит, наживку заглотил. Теперь можно будет отдельными частями приносить ему математические модели, якобы разрабатываемые только сейчас. Кроме того, я теперь понял из нашего разговора, что эта проблема, на протяжении уже многих лет интересующая его, никак не разрешалась. Не смотря на все его усилия и затраченное время. А у меня «недоумка» всё получилось и теперь главное не выдать себя, не проговориться раньше времени.


                В ЭТОМ ЧТО-ТО ЕСТЬ

          Спустя несколько дней убедившись, что очереди в кабинет к шефу нет, справившись о настроении, у одной из приближенных к нему лиц, я решился вновь попроситься на прием. Собрав в кучку первые расчеты с заведомыми неточностями, чтобы увидеть заинтересованность и проверить, как внимательно шеф будет реагировать на них. Начало своей «спецоперации» надо было провести сверх осторожно. Если Шельмин не увидит в моих формулах ошибок, надо будет аккуратно его на них навести, тем самым показав свою, якобы несостоятельность, в этом вопросе.
          Осторожно постучав в дверь и услышав: «входите», я,  внутренне собравшись, вошел в кабинет.
          - Здравствуйте, Александр Михайлович. Можно?
          - А, Владимир Александрович, заходи. Что там у тебя новенького? С чем пожаловал? Присаживайся, показывай.
          Присев рядом с ним на стул, я положил перед ним на стол несколько листочков со своими расчетами.
          - Это, Александр Михалыч, предварительные данные. Пока по техническому обслуживанию, периодичности замены смазки сопряженных деталей. Основные формулы у меня совпадают с вашими. Хотя есть и отличия – показал я ему на свои «закорючки», на одном из листков.
          - Погоди, - ответил он мне, воззрившись на мою писанину – дай мне вникнуть в суть дела. Посиди, помолчи несколько минут, я сначала просмотрю твои вычисления, а если будут вопросы, сам спрошу тебя.
           Пододвинув мои листочки поближе к себе шеф, надев на глаза очки, углубился в чтение. В одном месте взяв карандаш, сделал пометку около одной из формул. Хмыкнул, но продолжил внимательно изучать содеянное мною. Увлекшись материалом, быстренько перескочил на следующую страницу. Дойдя до одной из формул, вновь вернулся на предыдущую страницу и, зачеркнув свою пометку, с ухмылкой покосился на меня. Но затем, увлекшись чтением моего опуса, совершенно про меня забыл, пока не дошел до последних расчетов.
           Откинувшись в кресле, сняв и положив очки на стол, Шельмин слегка задумался, и вкрадчиво произнес:
           - В этом что-то есть, не смотря на явные «ляпы» и ошибки. Можно конечно, попробовать это развить. Ты кому-нибудь это показывал, консультировался с кем-нибудь?
           Повернув ко мне голову, шеф, как будто впервые меня видел, в упор смотрел мне в глаза. В его взгляде, одновременно со сверлящей меня холодностью, чувствовалось явное желание пойти на контакт. Хотя он и заглотил наживку с моим расчетами, мне необходимо было быть сейчас, как никогда, очень осторожным. Потупив взгляд, глядя на свои листочки, я вкрадчиво ответил:
           - Нет, пока никому не показывал и не консультировался. Решил сначала показать вам, как научному руководителю, а потом если что,  можно будет показать и математикам. Я ведь, вы знаете, не очень силен в серьезных расчётах - все-таки вечернее отделение института окончил.
           Получив устраивавший его ответ, Шельмин снова взял один из моих листочков. Одев на нос очки и взяв карандаш, подчеркнул одну из формул. Поставил около нее жирный знак вопроса.
           - А это никуда не годится, здесь явная ошибка. Ты забыл здесь умножить на коэффициент повторяемости.
           Взяв чистый лист бумаги, он переписал мою формулу в измененном виде.
           - А раз так, значит и дальнейшие твои вычисления неверны. Вот смотри…
           Шельмин с воодушевлением начал производить расчеты по той схеме, которую я ему принес, но теперь с учетом сделанной им поправки. Я в душе ликовал - профессор явно клюнул. Не только взял наживку, говоря на рыбацком сленге, но и заглотил её полностью. 
           Выводя формулы, ошибаясь, перечеркивая и снова начиная писать, Шельмин целиком увлекся содеянным, иногда забывая про меня. Надо сказать, он постепенно двигался к правильному изложению того, что я имел уже в окончательном виде. Исписав несколько листков, изрядно их перечеркав, он остановился на одной из формул. Вывести её в окончательном виде не удавалось. Видимо только сейчас почувствовав усталость, он откинулся в кресле, и снял очки. Наконец, вспомнил о моем присутствии и всем телом повернулся ко мне - сейчас он стал тем шефом, с которым мы вместе работали над теорией прошлым летом. Приняв мою идею и, начав ее осваивать, он чувствовал себя, как рыба в воде, тем более, «поймав» меня на «ошибках», которые я ему намеренно подсунул. С чувством восторга и явного превосходства, с сарказмом он воззрился на меня. Хотел что-то сказать, но внезапно передумал и взгляд, как-то сразу, потускнел. Поняв, что слишком увлекшись, выдав свою заинтересованность в моей теории, сказал:
          - Вот видишь, не так всё просто, как кажется. Что же ты «сырой» материал то принес, мне за тебя приходиться работать, и править твои расчеты. А ты не показывал это всё кому-то ещё? – выдал он себя еще раз, проверяя меня на «вшивость».
          - Нет, пока ни с кем не советовался и не показывал – заверил я его – Да вы  и сами видите, сколько у меня ошибок и недоработок. Если бы я проконсультировался с математиками, то исправил бы их.
          Внимательно глядя на меня и как бы изучая, профессор никак не мог отвести  взгляд  от моего лица. Мне стоило громадных внутренних усилий, чтобы он не понял, что его водят за нос. Потупив голову, я отрешённо сидел рядом с ним, всячески показывая свою несостоятельность по сравнению с ним. И тут он как-то сразу обмяк и, повернув голову в сторону лежащих перед ним листочков, сказал:
          - Ладно, Володя. Сегодня я уже сильно устал, толку от меня не будет, надо идти домой отдыхать. Если хочешь, оставь это у меня, на досуге я это дело «обмозгую». Ты тоже поработай и на днях заходи, не пропадай.
          - Спасибо, Александр Михалыч. Мне как-то неудобно, что я вас сегодня напряг этими незаконченными до конца расчетами. Может мне забрать их, чтобы вы на них не отвлекались - у вас  и без меня аспирантов хватает. Товарищи из Ташкента опять же, все время, терзают каждый день.
          Я понимал, как шефу хотелось оставить у себя исписанные им листки бумаги. Мне тоже их уносить особого смысла не имело – Шельмин мог легко, по памяти восстановить все расчеты и, даже продолжить вычисления дальше.
          Несколько секунд внутри него проходила борьба – оставить у себя, или отдать расчеты мне? Если проявить заинтересованность в этих материалах и оставить, значит выдать себя с потрохами - такие идеи на дороге не валяются, он несколько лет не мог к этому подступиться. Хочешь – не хочешь, а по всему выходило, что всё здесь сейчас написанное его рукой, надо было отдавать хозяину идеи. То бишь, мне. При этом, надо было показать, что он профессор, человек слишком занятой, чтобы отвлекаться на какие-то мелкие дела, и мелких людишек вроде меня.
            Шеф, покосившись в мою сторону, сгреб все листки в одну пачку и подвинул её ко мне.
           - Забирай с собой все это, поработай как следует. Когда будешь уверен, что все в порядке, заходи если буду не занят, просмотрю. А там видно будет. Всё, до свидания.

           Взяв свои бумажки, я встал и попрощавшись вышел в коридор, в котором тускло горел свет и никого не было. Не смотря на усталость, накопившуюся за день, настроение поднялось, хотя осталась внутренняя напряженность от общения с этим мерзким человеком. Зайдя к себе в лабораторию, где один из лаборантов играл в компьютерные игры, я стал собираться домой. На пути к выходу из института, в коридоре третьего этажа столкнулся с одним из преподавателей нашей кафедры, своим приятелем Сашей Куприяновым. Работая на полставки в иностранном деканате, он тоже задержался на службе. Сбросившись по полтора рубля, сбегали с ним в магазин за бутылкой портвейна, взяли закусить. Вернувшись обратно в институт, накрыли стол в его кабинете. Не успели опустошить наполненные вином стаканы, как в закрытую на ключ дверь, кто-то постучал условным знаком. Постучавший к нам, оказался преподавателем с нашей кафедры, общий знакомый и большой любитель Бахуса, Боря Безног. Пришёл с не  пустыми руками. Открыв свой кейс, он извлёк из него две бутылки точно такого же портвейна «777», как и у нас, плюс два плавленых сырка «Волна».
          Так как в наличии у нас было только два гранённых стакана, выпивали мы по очереди. Сначала двое, а потом присоединялся  в «одинаре» третий. За душевным разговором с анекдотами и байками, как-то незаметно уговорили по бутылке на брата. Хотели и ещё добавить по стаканчику, но денег уже не у кого не оказалось. Поэтому, со спокойной совестью и «навеселе» мы отправились по домам.


                ПОКА ПО МОЕМУ СЦЕНАРИЮ

          Вся следующая неделя тянулась долго. Как не хотелось мне снова нанести визит шефу поскорее, но проходя много раз мимо его кабинета, я сдерживал себя. Теперь радовался периодически создававшейся очереди к нему на прием, дававшей повод проходить мимо. С другой стороны,  мучило то, что неумолимо заканчивался срок окончания аспирантуры, и пока ещё была возможность защитить диссертацию вовремя. Ведь практически три главы из четырех были написаны, а теоретическая часть, лежавшая в отдельной папке, была готова и ждала утверждения научного руководителя Шельмина.
          Чтобы не дать себя обокрасть ещё раз, я подготовил и разложил всю готовую теорию в виде черновиков, на несколько частей. Теперь предстояло показать ему «якобы исправленную» готовую первую часть, и черновую вторую. В ней заведомо были заложены мелкие неточности, которые он должен был наверняка обнаружить, как и в предыдущий раз. Пусть себе думает, что исправляя «ошибки», ему можно будет в дальнейшем претендовать на соавторство и совместную публикацию - я то, этот материал уже опубликовал!
          Дождавшись конца недели, разузнав у приближенных лиц о настроении, выбрав момент, когда перед дверью кабинета шефа никого не было, я с «черновиками» направился к нему. Преодолев легкий мандраж, осторожно постучав в дверь, изобразив на лице боязнь, заглянув вовнутрь, спросил:
          - Можно, Александр Михайлович?
          Оторвавшись от бумаг, которые лежали перед ним на столе, Шельмин повернулся в мою сторону.
          - А, Владимир. Заходи, проходи.
          Видимо я застал его врасплох, так как он быстренько сдвинул исписанные им листочки в сторону.
          - Что там у тебя ко мне? Присаживайся, показывай.
          Осторожно присев на краешек стула рядом с ним, я положил на стол несколько листочков с расчетами.
          - Так, так. Посмотрим, что там у тебя получилось – сказал он, взяв материалы и положил прямо перед собой.
          Упершись взглядом в первый лист, надев очки на нос, начал читать. Через какое-то время, хмыкнув про себя, взял ручку и поставил жирный знак вопроса рядом с одной из формул, в которой мною заведомо была заложена ошибка. Покосившись на меня, продолжил чтение, остановился и, глядя перед собой, сказал:
          - То, что ты исправил, ошибки, на которые я тебе указал, и формула периодичности замен смазки приняла другой, правильный вид – хорошо. Я, не смотря на занятость и усталость, поработал у себя дома и вывел её в точно таком же виде. Это говорит, что мы с тобой на верном пути. Раз так сложилось – значит всё правильно. Но дальше ты опять вот здесь, где я поставил знак вопроса, снова «напартачил». Как можно пропускать и забыть про вот этот знак повторяемости?  Это же "элементарщина", в школе учат этому.
           Повернувшись ко мне всем туловищем и, глядя на меня в упор строгим взглядом он, по глазам было видно, издевался надо мной. Готовый к такому обороту событий я потупив взгляд сидел съежившись, якобы переживая о случившемся. Всем видом показывая свою несостоятельность в области элементарной математики.
           Видя мою реакцию на его слова, сделав длинную паузу профессор, вновь подвинув мои листочки поближе к себе, как бы делая одолжение, зачеркнул неправильную формулу. Взял чистый лист бумаги из рядом лежащей пачки, и начал переписывать «злосчастную» формулу, но уже в измененном виде.
           - А теперь можно вести расчёты по твоей схеме. Она у тебя вполне корректна – пробурчал он себе под нос.
           Мне стоило большого труда, чтобы не засмеяться - шеф двигался точно по моей схеме расчетов. Его вычисления в точности соответствовали тем, что лежали у меня в кейсе, оставленном в лаборатории. Сейчас всё шло по заранее разработанному мною сценарию.
           В какой-то момент следя взглядом за его вычислениями я разглядел, что профессор тоже сделал ошибку, забыв поменять знаки при выводе одной из формул. Намеренно не заметив его ошибки, я теперь думал, как поступить? Если указать на неё сразу, то он примет это как должное, и продолжит вычисления в правильном направлении и точно. Если сидеть рядом с ним ничего не замечая, что весь ход расчётов  неправилен, то за потраченное зря время он спросит, прежде всего с меня. Сидел мол рядом, и опять дал маху. С себя любимого он строго спрашивать, вряд ли будет. И тут я принял единственно правильное, на тот момент решение.
           - Александр Михалыч! Извините, пожалуйста. Совсем забыл, что через минуту в лаборатории начнутся занятия, мне надо ее открыть, включить компьютеры и выдать методические пособия.
           - Да, конечно, иди. Про работу забывать тоже нельзя. Как освободишься, сразу ко мне, а я пока поработаю с «нашими» моделями.

            Естественно, никаких занятий в лаборатории в это время по расписанию не было. Конечно я рисковал, заведомо идя на обман, но иного выхода не было. Я быстрым шагом вышел из кабинета, плотно закрыл за собой дверь и направился в лабораторию. Открыв ключом дверь, вошел и закрыл её плотно за собой. Сегодня вечером занятий там не было и все сотрудники ушли домой. Шанс, что Шельмин направится следом за мной был минимален. На все ближайшее время он будет поглощен выводами формул, расчетами и вычислениями, ему  сейчас не до меня. Даже лучше, что он сам сделает дальнейшие вычисления, так как после можно будет претендовать на соавторство, как минимум.
            Постояв у окна некоторое время, я присел за стол и достал из кейса свои готовые «секретные» расчеты. Убедился на всякий случай, в ошибке, сделанной им. Прикинул, сколько еще времени можно оставаться здесь. Во-первых, чтобы не попасться на обмане с занятиями со студентами, а во-вторых для того, чтобы Шельмин, как персонаж Ивана Сусанина, увел сам себя в неправильном направлении, как можно дальше. По моим расчётам безбоязненно выжидать здесь можно было минут 20-30. Если больше – велика опасность, что он всё-таки обнаружит свою ошибку, и захочет меня увидеть. Хотя логики в этом варианте не было никакой. Впрочем, могли быть и другие побочные, не связанные напрямую со мной обстоятельства, при которых шеф внезапно мог покинуть свой кабинет.

            Заставив себя выждать полчаса, закрыв лабораторию, я снова направился в кабинет заведующего кафедрой. Постучав в дверь и открыв её увидел, что он что-то интенсивно пишет, обложившись со всех сторон бумагами. Не поворачивая головы в мою сторону, он характерным жестом руки пригласил сесть рядом, что я и сделал.
            - Подожди немного. Сейчас закончу, тогда  поговорим – произнес он, не оборачиваясь в мою сторону.
            Судя по последним записям, не обнаружив ошибки, сделанной им еще до моего ухода в лабораторию, шеф увлечённо занимался  пустопорожней работой. С одной стороны, мне было приятно это видеть - ведь я вовремя «смылся», что снимало с меня ответственность за «недогляд». С другой стороны, - как ему сказать об этой ошибке? Ведь суть моей намеренной отлучки была в том, что он сделал её якобы не при мне, и когда меня с ним не было. Кроме того, при любом раскладе, если он всё равно о ней узнает от меня или обнаружит сам, был риск нарваться на неприятности. Зная говнистый характер своего научного руководителя, можно было «схлопотать» ни за что, ни про что. Те более, теперь он сам оказался в том же положении что и я, когда в августе не заметил ошибочных расчетов в частных моделях. Хотя тогда мы просчитывали их вместе с ним.
           Взирая на то, как Шельмин увлеченно выводит все новые и новые промежуточные формулы, мне становилось не по себе. Последняя, над которой он сейчас корпел, выходила у него каких-то невероятно больших размеров. В моих же «секретных» расчетах, лежащих в моем кейсе, она имела совершенно другой вид, и была проста и компактна.
           Надо было что-то делать именно сейчас. Если он, устав от вычислений заберёт эти материалы домой, то после перепроверки (или сам, или с помощью кого-то из математиков) обязательно обнаружит свой промах. А ошибка, сделанная им, была элементарной.
           - Александр Михайлович! Может на сегодня хватит? На фоне усталости можно ошибиться. Завтра, со свежей головой продолжим – начал я издалека.
           Шефу, было видно, и самому не нравилась последняя формула, которая никак не поддавалась упрощению. С неподдельным раздражением он бросил ручку на стол перед собой и повернул голову в мою сторону. Хотел что-то сказать, но лишь ухмыльнулся, обратно повернул голову, взирая на исписанные им листочки.
           - Александр Михалыч, последняя формула, через чур длинноватая получилась. По идее, здесь должны сокращаться лишние знаки в числителе и знаменателе, вы ж понимаете. Где-то раньше, скорее всего при расчете интеграла периодичности замен деталей, вы упустили что-то или описАлись.
           Тупо глядя на свои расчёты профессор понимал, что я прав, но было видно, что отступать сейчас он не намерен. Хотелось, чтобы выведенные им формулы приняли окончательный вид в моем присутствии, именно сейчас. Хотелось показать, я это понимал четко, что он, благодаря своим вычислениям теперь может претендовать на соавторство – расчеты его, а идея моя. Фифти – фифти.
            Как раз в это время, он почему-то начал ерзать в своем кресле, и на лице Шельмина застыла гримаса то ли боли, то ли раздражения. Не дай Бог, подумал я, если он разгневается и попросит меня вон из своего кабинета. Не смотря на то, что мою «идейку» заглотил уже очень глубоко.
           - Вот что, Володя! Мой мочевой пузырь вот-вот может лопнуть. Мне надо срочно его облегчить в туалете. Ты пока посмотри мои вычисления, а я ненадолго покину тебя.
            Поняв в чём дело, я встал и пропустил шефа, сразу направившегося мимо меня к двери кабинета. Он молнией выскочив в коридор и хлопнув дверью, быстро исчез.

           Подвинув исписанные листочки поближе к себе, я нашел  нужный мне лист. В третьей сверху расчетной формуле, выведенной Шельминым, и была ошибка. Что же мне теперь делать? Опять дилемма: показать на его «ляп» сразу или потянуть резину? Какой из вариантов лучше, и позволит мне взять инициативу в свои руки? Самопроизвольно я начал зачеркивать его начальные расчёты и параллельно рядом с ними, на этом же листе записывать свои вычисления. Всё это я делал машинально, так как до этого делал это многократно, и они крепко сидели в моей голове. Буквально за считанные минуты я набросал рядом с формулами своего научного руководителя множество своих, совершенно непохожих на его. Успел сделать записи на двух листах и начал третий, когда шеф вернулся в свой кабинет. Время его отсутствия пролетело мгновенно и я не ощутил, сколько времени не было моего мучителя. Скорее всего, его не было минут 5-10, не более.
           Встав со стула и пропустив его мимо себя к креслу, я так и остался стоять рядом с ним с ручкой в руках.
           Заняв свое привычное насиженное место, профессор вперился в изрядно правленые мною листки, пытаясь визуально понять, что такое произошло с ними в его столь короткое отсутствие. Слегка дрожащими руками, я подвинул эти расчёты поближе к нему. Повисла пауза.
           - Не успеешь сходить по малой нужде, а тут у меня на столе переворот, – выдавил он из себя – а если бы меня припёрло по большой? Могло бы быть еще чего-нибудь и похуже, как не так давно в Чили (там свергли от власти Сальвадора Альенде).
           Внутренне понимая, что он шутит, мне все равно стало нехорошо и тоскливо. А вдруг, не шутит он вовсе, гаденыш старый?
           Но пАтовая ситуация быстро прошла. Шеф, водрузив на нос свои очки и взяв в руки карандаш, начал внимательно изучать ход моих вычислений. Видно было, что он понял свою ошибку в расчёте злосчастной формулы и, согласившись с исправленным мною, занялся проверкой последующих вычислений. Дойдя до последних, исправленных мною вычислений он, повернув ко мне голову, сказал:
           - Не ожидал от тебя такой прыти. Быстро ты меня, без меня поправил, молодец. Ну, что же, теперь…
           В это время зазвонил, стоящий у него на столе, телефон.
           - Да, да. Ой извини, задержался на работе. Закрутился совсем и забыл - через полчаса буду, не волнуйся, пока.
           Положив трубку на место Шельмин, повернувшись ко мне, сказал:
           - Всё, Володя. На сегодня закончим – меня ждут, а я совсем забыл тут с тобой… Давай в другой раз, как-нибудь. А бумаги можешь оставить здесь у меня, я посмотрю, что из всего этого получится.
            Мне ничего не оставалось делать, как  покинуть его кабинет. Я поднялся со стула и извиняющимся тоном, сказал:
            - Конечно, Александр Михайлович, я понимаю. И так вы мне столько времени уделили, спасибо. До свидания.
            Пожав ему руку, я вышел из кабинета и ушёл в свою лабораторию, а затем домой. Всё пока складывалось неплохо - даже этот телефонный звонок оказался вовремя. Шеф к этому моменту времени выглядел утомленным и на лице появлялось раздражение. А люди настроения в такие моменты бывают очень опасны.



                ПРЕДПРАЗДНИЧНЫЕ БАНКЕТЫ
               
           Весь следующий день Шельмина на работе не было. Секретарша кафедры Мина Павловна, которую «за глаза» один из моих приятелей, Вовка Глебов, звал Миной Падловной, сказала, что он заболел. Когда теперь выздоровеет и выйдет на работу, неизвестно.
           День был предпраздничный, надвигались ноябрьские праздники в честь Великой Октябрьской революции. Так тогда их называли коммунисты и беспартийные. По обычаю после обеда все сотрудники кафедры, предвкушая выпивку, кучковались отдельными группами по интересам. Так как шефа сегодня не предвиделось, некоторые из них, не утруждая себя извинениями втихаря смылись по домам. Не смотря на то, что день перед праздником был короткий и коридоры института опустели, то тут, то там чувствовалась какая-то суета. Разосланные с кафедр, деканатов, отделов и лабораторий, гонцы появлялись из продуктовых магазинов с полными авоськами со снедью и выпивкой. Нарядные дамы, успевшие «причепуриться», за закрытыми дверями гремели посудой, резали колбасу и салаты. По коридорам начали ходить вкуснейшие запахи, предвещающие грандиозные попойки, именуемые сегодня корпоративами.
          На нашей кафедре организацией этих приготовлений занимались Мина Павловна и любимица шефа Тамара Ивановна, в ведении которой был спирт, который она получала для протирки и обработки различных приборов и компьютеров.
          Чтобы обезвредить спирт от сивушных масел, она насыпала в 3-х литровые банки марганцовку и заливала туда спирт. После недолгого отстоя (ждать долго, не было времени), процеживала его через марлю и вату, а затем разбавляла наполовину водой. Получалось что-то вроде крепленой водки, которая нравилась всем мужчинам и многим женщинам кафедры. Эта технология с успехом использовалась во всех подразделениях института во времена винно-водочного дефицита.

          Вскоре по всему институту наступала тишина, предвещающая большие пьянки за предварительно закрытыми дверями. Пока еще трезвые сотрудники и сотрудницы рассаживались за накрытые столы, начинали произноситься первые, еще скромные и тихие тосты. Опоздавшие к началу праздничных мероприятий, стучались условным стуком в двери – «Тук, тук - тук, тук, тук!  Одним и тем же, для каждой двери института, что не являлось секретом Полишинеля. Все всё прекрасно знали и понимали, что происходит там внутри за закрытыми якобы, дверьми. Тем более, спустя 20-30 минут, о ключах забывали и двери все время, до окончания пирушек были открытыми.
          Напряженность первых тостов всегда сменялась громкими возгласами, по мере количества выпитого спирта или портвейна. Гул нарастал, постепенно сменяясь гоготом мужчин и хихиканьем женщин. Включались магнитофонные записи и кое-где затягивали «песняка». Где-то этажом выше слышны уже были пляски и танцы, сопровождающиеся топотом каблуков. Наступал апогей разгула советских людей, его единение, говоря языком партаппаратчиков. В это время сообщество начинало постепенно расслаиваться. Не очень большие поклонники Бахуса по-английски, не уведомляя никого, незаметно исчезали и растворялись в глубинах коридоров. Наступал момент истины, когда за столами оставались наиболее крепкие «бойцы» обоих полов.

          Уменьшение кафедрального сообщества внутри помещений приводило к обратному эффекту в коридорах и курилках туалетов, где происходило единение меж кафедрального электората. Там теперь встречались и вели оживленные беседы уже сотрудники и преподаватели соседних кафедр и лабораторий. На почве взаимной дружбы и симпатий, одни приглашали других в гости и начиналось перетекание кадров друг к другу. Веселье то тут, то там, вспыхивало с новой силой. Приглашения следовали не только приятелям из соседних кафедр, но и по телефону друзьям из отдаленных, находящихся в соседнем корпусе, подразделений. Подъезжали и любители выпить-закусить со стороны – из министерств и ведомств.
           Час «Х» наступал в десять часов вечера и все, находящиеся в зданиях ВУЗа люди, должны были покинуть его. В это время охрана начинала обход и выпроваживать всех без исключения. Подавляющее большинство хорошо «поддатых» людей, пусть и с неохотой, но покидали насиженные места, выходили на улицу и направлялись домой на общественном транспорте. Те, у кого еще водились деньги, ловили такси, что было в те времена весьма не просто. Таксисты тогда были людьми очень и очень разборчивыми, и выбор всегда оставляли за собой. Если их не устраивал маршрут доставки пассажиров или оплата проезда помимо счетчика сверху, они быстро исчезали из виду. Такие тогда были времена и «порядки». Жаловаться на этих «летучих голландцев» было бесполезно. Деньги и кадры решали всё во времена сплошного дефицита.


                ПОСЛЕ ПРАЗДНИКОВ. ИГРАЕМ ДАЛЬШЕ

          Быстро пролетевшие праздничные дни, начинавшиеся как обычно с понедельника, сменялись повседневными буднями и заботами. А понедельник, как тогда говорили, день-бездельник. Сразу включиться в работу после длительного отдыха всегда тяжело. В понедельник с утра в коридорах и туалетах, всегда наблюдалось «кучкование» под сигаретку. В буфетах – под чашечку кофе.
          Появившись утром на работе, как всегда опоздав минут на «дцать» и войдя в лабораторию, ко мне сразу же подошла Тамара Ивановна.
          - Ты где ходишь? Шеф тебя ищет, требует зайти по каким-то неотложным делам. Давай к нему срочно! Пришел сегодня раньше всех, раза три звонил сюда из кабинета, один раз заходил. Я сказала, что ты пошел в типографию, если что.
          - Спасибо Тома, век не забуду – попытался пошутить я – Бегу!
          А у самого на душе закрались разные нехорошие мысли - с  чего бы это Шельмину приходить на работу в такую рань? С ним раньше такого не случалось. Надо же, а сегодня заявился ещё до прихода Тамары.
          На ходу переодеваясь, спросил:
          - А как он, Тамара Ивановна?  В настроении?
          - Да сама не пойму, но видно, что на взводе. Хотя вроде бы, и не злой. Заходил к Мине Павловне - её тоже ещё нет, опаздывает как всегда, что-то пробурчал недовольно, но без эмоций. Ты иди – иди, как бы не разозлить его сейчас, а то всем достанется на орехи.
          - Всё, побёг и спасибо за информацию – сказал я и с деловым видом вышел из лаборатории.
          Подойдя к кабинету начальника, осторожно постучал в дверь.
          - Войдите, – раздался скрипучий голос изнутри – открыто.
          Открыв дверь, я на полусогнутых ногах протиснулся внутрь и, встав на пороге, спросил:
          - Можно, Александр Михайлович?
          - А, Владимир Александрыч, здравствуй, здравствуй. Ты где там ходишь? Я всё тебя ищу, ищу, а тебя найти невозможно.
          - Ходил в типографию к Демушкину, в старый корпус. Надо было забрать кое-какие отпечатанные лабораторные материалы.
          - То-то я смотрю, вас с Миной Павловной не видно. Вместе что ли ходили?
          - Нет я один, а Мину Павловну я сегодня видел, она собиралась сходить в деканат. Наверное, сейчас там – соврал я ему, «прикрывая» секретаршу.
          - Понятно – ответил он, с явным сарказмом и сомнением – Ты знаешь Володя, я тут в праздничные дни, от нечего делать, ещё раз просмотрел наши с тобой расчеты. А что делать было мне старику в эти три дня? Вот я и решил поработать. Присаживайся – распорядился он раскладывая перед собой, исписанные его рукой, листки бумаги.
           Помимо «старых» расчетов, там были новые вычисления на нескольких страницах, на которых кое-где были видны масляные пятна. Видимо шеф, не отвлекаясь от приёма пищи, делал свои вычисления прямо за обеденным столом.
          Присев рядом с ним, как всегда на краешек стула, я приготовился к длительному сидению и разговору. Водрузив на нос очки и взяв ручку, а не карандаш как обычно, шеф обнаружил, что писать ему не на чем и все страницы исписаны. Производить дальнейшие вычисления негде и он лихорадочно стал открывать все ящики своего письменного стола, искать чистые листы бумаги. Не найдя их там, взял телефонную трубку и набрал трехзначный внутренний номер. На другом конце вызываемый абонент, не смотря на его старания, трубку не брал. Это его начинало бесить и он недовольно пробурчал:
          - Что-то долго ходит в деканат твоя Мина Павловна. Нет ни одной чистой странички, писать не на чем, а она где-то развлекается.
          - Давайте я схожу за бумагой, Александр Михайлович. Возьму у нее в столе или у Тамары Ивановны, если что – поднявшись со стула, с готовностью сказал я ему.
          - Сделай милость Владимир, не в службу, а в дружбу, принеси пожалуйста. А этой… скажи, чтоб зашла ко мне попозже.
          - Будет сделано, Александр Михалыч. Может мне сбегать в деканат, передать ей, чтобы срочно к вам?
          - Не срочно, но она мне нужна. Не надо в деканат – там её наверняка нет -  как всегда опаздывает на работу. Возьми в её столе бумагу и назад – отчеканил зав. кафедрой.
          Выйдя из кабинета, я сразу же направился к Тамаре Ивановне в лабораторию. Надо было как-то через неё предупредить Мину, чтобы она не попала впросак, что-нибудь придумала в оправдание своего отсутствия на рабочем месте. Передав Тамаре эту информацию и взяв в столе стопку чистой бумаги, я немедля, без стука вошел в кабинет шефа.
          - Всё в порядке, Александр Михалыч. Вот и бумага – сказал я ему, положив стопку на стол.
          - Спасибо, Владимир Александрыч, выручил. Присаживайся, будем работать – сказал он слегка «оттаивая».
          Присев на стул рядом с ним, я был весь во внимании. Шельмин, положив перед собой несколько чистых листков, остальные отодвинул в сторону. Передумав, на чистые листки положил исписанные со «старыми» расчётами, правлеными мною перед праздником.
          - Так вот, дорогой мой, давай вернёмся к началу, вернее к тому моменту, где ты нашёл ошибку. – ручкой показал он на исправленную мной формулу – Сделав преобразования, перемножив и сократив значения числителя и знаменателя, она трансформируется в совершенно другой вид. Правильно?
          Я, кивнув головой, приготовился слушать дальше то, что у меня давно было в готовом виде и отправлено на депонирование в печать.
          - Из этого следует, что периодичность и количество замен деталей находятся в прямой связи. Тогда из этого вытекает, что… - продолжил Шельмин, увлекаясь пояснением своих расчётов, которые я давно знал наизусть, переписывая их многократно.
          За объяснением мне очередной, выведенной им моей математической модели, его застал телефонный звонок. С раздражением взяв трубку, он буркнул:
          - Шельмин, слушаю.
          В ответ на сказанное ему, он недовольно ответил:
          - Я вас ищу уже целый час, где вы ходите? Сколько раз вам говорить, чтобы не опаздывали на работу? В какой деканат? Он ещё закрыт, там никого нет, я звонил туда. Что вы мелете, вы отпечатали тезисы к докладу на конференцию работников высшей школы? Давайте заканчивайте, после обеда чтобы были у меня на столе. Всё!
          Раздраженно бросив трубку и не глядя в мою сторону, профессор продолжил «докладывать» мне о проделанной им работе в праздничные дни. Делая заинтересованный вид я откровенно скучал, глядя на давно выведенные мною формулы и модели. Я понимал, что наступает время «раскрывать карты» и представить Шельмину готовую обобщенную модель и,  прилагающиеся к ней частные математические модели. Иначе, в скором времени он выведет их самостоятельно по представленной ему мною методике и схеме. И, если не присвоит это всё целиком, то представит «на законных» основаниях как соавторство, и я вынужден буду опубликовать свои разработки в одном из научных журналов, совместно с ним. Будет поздно доставать из кейса свои расчёты.
          Но это только полбеды. Как сообщить ему о моей публикации этого материала и депонировании?  Ведь придется показать, что наученный его, Шельминым уроком, я втихаря  обошел его долго «водя за нос». Тогда уж точно, он не выпустит меня, даже на предзащиту никогда. Будет тянуть резину до конца своих дней.
          Мои невеселые мысли и комментарии прервал очередной телефонный звонок. На столе зазвонил телефон, заставивший шефа взять трубку.
          - Алло, Шельмин. Здравствуйте. Да, да знаю. А нельзя ли чуть-чуть попозже? Ладно, хорошо, я подойду.
          Повесив трубку, он повернулся ко мне, развел руками и с сожалением сообщил:
          - Не дают нам с тобой поработать, Владимир. Срочно надо ехать в издательство - у технического редактора ко мне какие-то вопросы по одной из статей, которые я отдал им для сборника научных трудов. Если сегодня у них не появиться, могут снять статью из печати. В общем-то я тебе сегодня всё, что у меня было сделано, сообщил и показал. Кроме вот этой модели – показал он пальцем на последнюю формулу, написанную его рукой. Вроде бы, она правильная, но можешь проверить. На, возьми мои расчёты с собой, ещё раз «пройдись» по ним, проверь. А завтра, если ничего экстраординарного не случится, встретимся и продолжим работу.
          Он, по-старчески кряхтя поднялся со своего кресла, и протянул мне руку. Пожав друг другу руки, мы расстались и я направился к себе в лабораторию. Войдя в неё, увидел в углу за столом, оживленно беседующих Тамару и Мину Павловну.
          Завидев меня,  разговор сразу оборвался и их взоры направились в мою сторону. Было видно, что дамы чем-то взволнованы и они явно ожидали моего появления.
          - Ну, что? Как он сегодня? – без обиняков и предисловий, спросила Тамара – Опять не в духе? Ты то ему зачем понадобился с утра пораньше? Давно я его таким озабоченным не видела. То не замечал тебя полгода, а тут проникся. Рассказывай, что случилось?
          - Не переживайте, дамочки, он сейчас уезжает в какое-то издательство и сегодня, вряд ли вернётся. Можно чайку-кофейку выпить, или чего-нибудь покрепче – пошутил я, чтобы поднять настроение женщинам.
          - Так, чего он от тебя то хочет, Володя? – спросила Мина Павловна – Целую пачку бумаги взял, пишет и пишет. Я заходила к нему в кабинет, когда его не было, а там корзина для мусора полная исписанными, и скомканными листками. Книжками весь стол завален, пепельница полная окурков - он давно столько не курил.
          - И не читал – съязвил я не подумав – Я ему одну идейку подкинул недавно, вроде она понравилась. Все праздники шеф над ней работал. Не то, что мы с вами – развлекались и валяли дурака. Поэтому, сегодня так рано и заявился, хотел пописать ещё, а бумаги то, как говорят украинцы, нэма. С тебя, Мина Павловна, стакан – я сам сбегал за бумагой, а то бы он начал разыскивать тебя.
         - Спасибо, дорогой, - стакан с меня. Хочешь кофейку сделаю сейчас? Можно и с коньяком.
         - Вот это другой разговор. Конечно хочу с коньячком-с.
         Настроение у всех поднялось и мы отправились пить кофе, который быстро приготовила секретарша на турке.
        «Дружба – дружбой, а служба – службой» - гласит русская народная пословица. После посиделок мы все разошлись по своим делам и рабочим местам.


                ПРОДОЛЖЕНИЕ ИГРЫ
 
          Для меня самым главным сейчас было наметить план выхода из создавшегося положения, а также  дальнейших действий относительно Шельмина. Самым компромиссным вариантом, в сложившихся с ним отношениях, было продолжить якобы вместе, все дальнейшие расчёты. Чтобы с большей вероятностью, как возможно быстрее, защитить диссертацию. Но в то время меня очень сильно душила обида на то, как он меня «кинул», опубликовав единолично наши с ним совместные разработки. Фактически лишив выхода на защиту.
          Поэтому я решил, что пора прекращать этот спектакль, и представить ему все оставшиеся расчёты в окончательном и готовом виде. «Тянуть резину», мне казалось, было опасно, да и ни к чему.
          Выйдя на работу на следующий день, внутренне подготовившись и, собрав все свои расчётные материалы, я решил идти к Шельмину, не откладывая это дело в долгий ящик. Но его на работе ещё не было, и я занялся текущими делами, накопившимися за последнее время.
          Спустя час-полтора, наведался к его двери ещё раз, но кабинет был закрыт и там никого не было. Обидно, досадно – ну ладно! Отсутствие информации побудило пойти другим путем. Я знал, что самым осведомлённым человеком на кафедре, знающим о заведующем кафедрой больше всех, была Тамара Ивановна. Мягко говоря, она была для него больше, чем просто сотрудница. Поэтому завидев её в коридоре, подошел и, как бы между прочим, спросил:
        - Что-то шефа сегодня на горизонте не наблюдается, не заболел ли часом?
          - Сама не знаю, ничего не говорил, что задержится. Надо у Мины узнать, может ей звонил? Пойдем, спросим у неё.
          Мина Павловна, нацепив на глаза очки, сидела у себя за столом и сосредоточенно «щёлкала» на пишущей машинке. Вид у нее был явно недовольный – уж очень она не любила, когда шеф загружал ее большими объёмами своей «писанины». А сейчас был именно этот случай – рядом с машинкой лежала огромная пачка бумаг, испещрённых «закорючками» с текстом и формулами, написанными рукой начальника. Почерк шефа знала вся кафедра.
         - Мин, ты сегодня вся в работе. Что, тебя Александр Михайлович озадачил с утра?
         Перестав печатать, Мина с недовольной миной на лице, фыркнула и «выпалила» скороговоркой:
         - То ничего, ничего, а тут притащил целый ворох своей «писанины». Сказал, что надо срочно отпечатать и сегодня, к концу рабочего дня, принести это к нему в кабинет.
         - Так он это тебе принёс с утра, а к вечеру, чтобы все было отпечатано? – возмутилась Тамара – Да здесь работы, как минимум, на три дня.
         - Да нет - это он вчера вечером принёс, а с утра ещё не появлялся. Он мне сказал, что сегодня весь день пробудет в издательстве. Если приедет, то только к вечеру, не раньше.
          - Что Бог не делает – всё к лучшему. – подумал я про себя – Занимаясь другими делами, Шельмину некогда будет думать о нашей с ним совместной работе. Эта отсрочка делает более правдоподобным то, что я без него, самостоятельно закончил расчёты частных и обобщенной модели, в совокупности моделью оптимизации.
          Поболтав с Миной Павловной на отвлечённые темы, мы с Тамарой разбежались по своим делам.
          Ближе к вечеру шеф действительно объявился. Хотя и выглядел очень измотанным, но войдя в свой кабинет, сразу же вызвал Мину Павловну. Недовольно «чертыхаясь» по поводу незаконченной ею работы, она, быстро собрав бумаги, сразу рванула в его кабинет.
         Пробыла там всего несколько минут и, громко ворча вернулась на свое рабочее место - шеф торопил с окончанием перепечатки своего опуса.
         Выходя из лаборатории я увидел, как в кабинет Шельмина юркнула Тамара Ивановна. Я не знал, что же мне сейчас делать? То ли на законных основаниях ретироваться домой, то ли ждать, когда закончит свой визит Тамара и шеф вспомнит обо мне? А вот этого-то мне совсем не хотелось. Лучше завтра, решил я про себя. С некоторыми сомнениями, собрав быстренько вещи, я все же покинул лабораторию и, проскочив мимо кабинета начальника, отправился домой.
         На следующий день, чтобы не опаздывать на работу, я встал пораньше. Приехал как раз вовремя - только вошел в лабораторию, где ещё никого не было, как раздался телефонный звонок. Из трубки услышал,  знакомый до боли, голос:
         - Шельмин. С кем я разговариваю?
         - Это Володя, Александр Михайлович – ответил я.
         - Здравствуй, зайди ко мне, дело есть. Возьми с собой материалы, жду.
         Достав все готовые расчёты из кейса, закрыв дверь лаборатории, я поспешил на рандеву со своим мучителем. Подойдя к двери кабинета и постучав, зашел внутрь.
          Шеф сидел в своем кресле и что-то сосредоточенно писал на листке бумаги. Не глядя в мою сторону, вместо приветствия, жестом руки предложил занять место рядом с собой. Я молча сел и стал ждать, что будет дальше? Он, продолжая писать какой-то текст, спросил:
         - Мину Павловну не видел? Куда она запропастилась?
         - Так время ещё только без пяти минут девять. Рабочий день ещё не начался, Александр Михалыч – ответил я ему довольно спокойно.
         - Ну и что, что без пяти минут. Я вчера просил ее не опаздывать и прийти сегодня пораньше. Мне для издательства надо подготовить и отпечатать несколько страниц текста. На, набери ее номер телефона – подвинул он ко мне телефонный аппарат.
         Зная наизусть, я набрал номер секретарши. В трубке послышались длинные долгие гудки - на другом конце телефонной линии никто не отвечал. Видимо, никого из сотрудников и преподавателей ещё не было.
         - Клади трубку. Вот видишь, до сих пор нет – всё более раздражаясь, буркнул шеф – Если через пятнадцать минут не появится, объявлю ей выговор, если больше – уволю за неоднократные опоздания.
         Наконец закончив писать и, отложив листок в сторону, Шельмин спросил:
         - Как там у тебя с расчётами? Я, как видишь, завяз совсем с издательством и почти не продвинулся по нашей с тобой работе. Если есть что-нибудь, давай показывай, пока не пришла эта «курица».
         - Вообще-то, я все расчёты закончил и принес вам – сказал я, положив стопку бумаг прямо перед его носом – Конечно, при дефиците времени, всё тщательно перепроверить не удалось, но вроде, получилось неплохо. Если ошибок не обнаружится, можно сделать алгоритм и программу для компьютера.
         Нужно было бы видеть лицо Шельмина - мои слова озадачили его настолько, что он с отвисшей челюстью, повернулся ко мне, и замер от неожиданности. Сейчас он смотрел на меня, как на инопланетянина, откуда-то взявшегося из космоса.
        - Закончил? Как закончил? – начал потихоньку он приходить в себя – Там же ещё считать и считать. Двух дней не прошло, а у тебя готово? И это ты сам, без посторонней помощи?
         - Ну, да - вот все материалы в чистовом варианте – показал я рукой на лежащую стопку бумаги. Подвинув поближе к себе принесённые материалы и, достав из-под низа последнюю страницу, положил её перед ним.
         - А вот сама обобщённая модель – ткнув пальцем в последнюю формулу на этой странице, сказал я – Получилась довольно компактной после сокращений и преобразований. Хорошо согласовывается с частными моделями, определяющими периодичности замен  смазки. Зная эти периодичности и показатели аппроксимации кривой износа, теперь легко определяются и периодичности замен самих деталей и количество этих замен за срок службы сопряжений. Как для совместной, так и для комбинированной системы замен.
          Шельмин, глядя выпученными глазами на последнюю страницу, с выведенной мною обобщённой математической моделью, не понимал, что собственно произошло и, что ему теперь делать. Подвинув эту страницу поближе к себе делал вид, что изучает написанные на ней формулы. Наконец придя в себя и, повернувшись ко мне всем туловищем, сказал:
          - Ладно, это все мне надо проверить - что-то уж очень простая получилась модель. Возможно, ты где-то ошибся в вычислениях, а если…
          Тут на столе зазвонил телефон и он, взяв трубку, сказал:
          - Слушаю, Шельмин. Здравствуйте, я же вас просил вчера зайти ко мне пораньше. Какие могут быть оправдания? Вы постоянно опаздываете на работу. Да, да, зайдите ко мне прямо сейчас, жду.
          Со злости бросив трубку на телефонный аппарат, шеф сильно закашлялся. Достал из бокового кармана носовой платок и смачно в него высморкался.
          В дверь постучали. Вошла испуганная секретарша и подошла к нам.
          - Вот что, Владимир Александрыч – обратился ко мне начальник – вы оставьте эти материалы у меня. Сегодня посмотреть их нет возможности, а через пару дней, я думаю. Когда закончу с издательством, обязательно, посмотрю всё с самого начала. Идите, мне нужно поговорить с Миной Павловной.
          Попрощавшись я покинул кабинет, не плотно закрыв за собой дверь. Из кабинета, в это время, неслись целые тирады издевательств и угроз бедной женщине.
 
         Слушать это мне было неприятно и я быстрым шагом  направился в лабораторию, где уже поджидала Тамара Ивановна. Было видно, что она только что пришла на работу, опоздав минут на сорок. Рядом с ней на стуле сидел ассистент кафедры Сергей Филиппович Голобин, у которого скоро должны были начаться занятия со студентами в нашей лаборатории.
        - Здравствуйте, товарищи – поздоровался я с ними – С прошедшими вас праздниками!
        - Привет, – первой поздоровалась Тамара – Ты от шефа? Как он сегодня, не в духе? Я проходила только что мимо и видела, как к нему зашла Мина Павловна. На ней лица не было, вся испуганная, руки дрожат.
        - Да, сегодня ему на глаза лучше не попадаться. Какие-то неприятности с издательством, а Мина что-то там ему не отпечатала вовремя, да ещё опоздала на работу. Хотя шеф предупреждал, чтобы сегодня была пораньше. Сама виновата, что теперь поделаешь?
        - И я сегодня немного припозднилась, забежала в магазин – с сожалением сказала Тамара.
        - Ну так ты то не попалась. О тебе он ничего не говорил – ответил я ей.
        В это время в лабораторию стали заходить студенты и рассаживаться по местам возле компьютеров. Сергей Филиппыч занял место за преподавательским столом, а мы с Тамарой начали раздавать им методички и подключать компьютеры к сети. Занятия начались и мы с ней вышли в коридор. Как раз в это время, из кабинета Шельмина выскочила Мина с ворохом бумаг в руках и быстрым шагом направилась к себе на кафедру. Мы с Тамарой сразу же пошли следом за ней, не смотря на риск нарваться на шефа, и попасть «под горячую руку».
         Войдя в дверь кафедры мы увидели, как чертыхаясь и ругая, на чём стоит свет заведующего кафедрой, она раскладывала на своем столе возле печатной машинки, принесенные бумаги. Наблюдавшие эту картину преподаватели, сидящие в комнате, с недоумением озирались по сторонам, не понимая происходящего здесь.
        - Ну как, Мина?  - спросила Тамара Ивановна – Чего он к тебе с утра прицепился?
        - Да, пошел он… Вечно, когда не в настроении, цепляется - подумаешь, чуток опоздала, так он такой скандал устроил, увольнять хочет. Ладно, не мешайте мне сейчас – надо срочно печатать его бумажки. «Писучий» стал в последнее время, старый козёл!
      Выслушав эту тираду, мы молча вышли в коридор. Надо было от греха подальше, чтобы не попасться на глаза шефу, куда-нибудь «смыться». Ничего нового не придумав, решили сходить в буфет и попить кофе, благо пока в лаборатории идут занятия, делать было совершенно нечего.

       В буфете встретили двух, хорошо знакомых нам, преподавателей,- Бориса Безнога и Сашу Куприянова, которые стояли в небольшой очереди к стойке.  Присоединившись к ним,  вчетвером хорошо посидели, обсуждая сегодняшнюю неприятность с Миной. И пришли к общему мнению, что все обойдется, когда шеф успокоится, забудет «дрязги» с издательством и опоздание секретарши.
       Ни завтрашний, ни послезавтрашний дни не принесли мне никаких новостей и изменений. В эти дни Шельмин, лишь изредка появляясь на работе, забирал у Мины Павловны отпечатанные материалы и вновь исчезал по своим, как тогда говорили, «шкурным делам». В отсутствие начальника сотрудники кафедры тоже, не утруждая себя, занимались кто чем хочет. Преподавателей это не касалось – занятия со студентами шли своей чередой.

       Понедельник вновь начавшейся недели начался, вроде бы, как обычно. Праздники, которые закончились задолго до него, пролетели незаметно. Личная жизнь каждого завершилась и все ринулись на работу. Одни, отдавая дань неизбежности, спокойно и механически приступали к служебным обязанностям. Другие, внутренне борясь с неизбежностью, особенно те, у кого внутренняя самооценка была выше, чем у тех, у кого она была ниже, начинали работать совсем иначе, чем они.
      В общем, всё как всегда, всё как обычно, и всё обыденно привычно. Занятия в институте шли по расписанию, бумаготворческая деятельность ни шатко, ни валко, осуществлялась как положено. Имитация деятельности в те годы была доведена почти до совершенства.

        И в этот день, как всегда изобразив некоторую занятость, исчезнув и появившись несколько раз на кафедре и в лаборатории, мы постепенно стали собираться в своем узком кругу. Дело шло к посиделкам за чашечкой кофе в маленькой комнатушке, примыкающей к кафедре, бывшей ещё недавно кабинетом шефа. Как раз около рабочего места секретарши. Мина Павловна или Тамара Ивановна, или обе вместе, включали электрический чайник, и доставали растворимый общественный кофе. Пока закипала вода, резали хлеб и делали бутерброды с колбасой и сыром. После этих «нехитрых» приготовлений, не сговариваясь, мы собирались в этой комнатёнке, предварительно прикрыв дверь. Этот ритуал повторялся у нас изо дня в день. Это была наша отдушина от обыденности институтской жизни.
        Кофе питие уже почти завершалось, как вдруг без стука, дверь в нашу коморку отворилась, и в нее просунулась седовласая голова заведующего кафедрой.
        Не поздоровавшись и, окинув нас хмурым взглядом, он скомандовал:
        - Сидите? Мина Павловна, срочно зайдите ко мне, жду.
        Прикрыв за собой дверь он исчез, оставив нас в неловком положении.
        - Вы посидите ещё, допивайте пока – сказала Мина – Он ведь меня вызывает, вас это не касается.
        Нам с Тамарой, как-то сразу не захотелось оставаться там, и мы быстренько убрав остатки «барского стола», покинули насиженные места.
        Продолжив активную имитационную деятельность, мы разбрелись по разным углам перебирать свои бумаги, что-то писать и печатать.


                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

        Увлекшись этой деятельностью я не заметил, как ко мне подошла, вошедшая в лабораторию Мина.
       - Володя, там тебя спрашивал шеф. Просил к нему зайти.
       - Как он сегодня? – спросил я её поднимаясь со стула – Не орал на тебя?
       - Нет, немного остыл, только какой-то озабоченный. По-моему, это касается твоей персоны. Видела у него на столе бумаги с твоей фамилией, с пометками. Иди, не задерживайся, а то как бы опять… - с придыханием ответила она мне.
       - Намёк понял, лечу на всех парусах, дорогая – съязвил я, не смотря на внутреннюю напряженность.
        Дверь в кабинет была приоткрыта и было хорошо видно всё внутреннее пространство помещения. Шельмин, сидя за своим столом о чём-то напряженно думал, теребя в руках свои очки. Я постучал и открыв дверь, спросил разрешения войти.
        Повернувшись ко мне всем телом, профессор уставился на меня долгим, удивлённо-заинтересованным взглядом. После небольшой, но насыщенной мыслями паузы, изрек:
       - Извини, Владимир Александрович, что отвлёк тебя от работы. Вот просмотрел вчера все последние расчёты, которые ты мне оставил. Раньше просто не смог – срочная работёнка с издательством. Присаживайся, не стесняйся, надо поговорить.
        Присев, как всегда, на стул рядом с ним, я приготовился к серьёзному, непростому разговору.
        Надев на нос свои очки, шеф придвинул к себе поближе, лежащие на столе бумаги. Стал их собирать в отдельную стопку, систематизируя и укладывая по порядку, согласно нумерации. Сложив всё это в кучку, сделав небольшую, но ёмкую паузу, сообщил:
       - Молодец, растёшь прямо на глазах. Что же ты скромничал то раньше? Не так уж и плохо у тебя с математикой, как ты мне говорил. Знаешь всё, что ты мне принёс в последний раз, сделано и просчитано правильно. Я показал, на всякий случай, эти вычисления Сим Борисычу Коркину – он пришел к таким же выводам, претензий к выведенным тобою формулам и моделям у него нет. А вот насчёт текста и выводов относительно частных математических моделей, есть существенные нарекания. Как, например…
        Не договорив и оборвав фразу, он достал одну из страниц из сложенной перед ним папки, и положил её передо мной. На этой странице был алгоритм вычисления одной из частных моделей, с пояснениями к нему. В одном месте, около выведенной мною формулы и словарного описания к ней, стоял жирный знак вопроса. Там же несколько буквенных закорючек, сделанных как у Сталина, красным карандашом.
       - Вот смотри, все преобразования выполненные тобой, вполне корректны. Модель и формула её, тоже не вызывает сомнения. Всё вроде бы, верно, а то, что ты здесь написал, никуда не годится. Главный вывод по этой модели не тот, что ты тут пишешь - это второстепенная часть вопроса, а главное, что из всего этого вытекает, это… В общем здесь надо сказать, пояснить, что это модель перехода от периодичности к количеству замен - вот в чём вся соль. Без этой промежуточной фазы нельзя переходить к следующей, ты понял, усёк?
       Слушая его зажигательную речь, я хорошо понимал зачем и куда он сейчас клонит. Говоря о совершенно очевидном, не требующем дополнительных разъяснений, ему хотелось сейчас соавторства, причём любым путём. Ничего не придумав более существенного, он откровенно, даже не видя теперь во мне «лопуха» или как сейчас говорят лоха, занимался словоблудством. Водя меня вокруг да около, как в те времена таксисты, возя провинциалов по Москве самыми длинными путями, набивая деньги на счетчик.
       - Понял, Александр Михалыч, приму это к сведению. Только текстом, поясняющим вычисления, я ещё не занимался. Выводы тоже, как следует ещё не делал.
       - Вот-вот, надо нам над этим поработать. Одно дело вычисления и голые расчёты – другое, правильно написанные пояснения и основные выводы. Отсюда и научная новизна этой работы будет выглядеть убедительно. Понял меня?
       -  Да, да, конечно, Александр Михайлович, с вашей помощью. А как с защитой? Срок аспирантуры вот-вот закончится.
       - Защитишься, защитишься - теперь для защиты у тебя всё есть. Именно этих моделей тебе до сих пор не хватало, а сейчас они есть. Правда времени боюсь маловато, чтобы всё закончить, отпечатать и сдать в учёный совет диссертацию. Там может быть очередь. Ну, да это же не главное – главное, что у тебя появилась научная новизна, частные математические модели, обобщённая модель всего процесса.
       - Спасибо за поддержку, Александр Михалыч. Буду теперь работать днём и ночью, чтобы успеть к сроку…
       - Нет, нет – перебил он меня - к сроку окончания аспирантуры ты явно не успеваешь. Это во-первых, а во-вторых, нам нужно, как можно скорее опубликовать вот эти материалы в научном издании. На это тоже потребуется какое-то время - может два-три месяца. А ты за это время, пока наша с тобой статья выйдет в свет, не спеша, в спокойной обстановке закончишь вторую главу. У тебя же её по большому счёту и нет, а то, что ты написал до этого, не годится. Потом нужно хорошо поработать с выводами, а затем писать автореферат страничек на 20-25. Он должен быть написан не только грамотно, но чётко аргументировано. Это диссертацию, вряд ли кто-то из серьёзных людей будет читать. А автореферат, который будет разослан в полсотни и более организаций, обязательно прочтут. Это тебе не хухры- мухры дорогой, я на этом собаку съел. Вон посмотри сколько этих авторефератов у меня в шкафу мне прислали на рецензию, видишь? При желании я любого могу «закопать», отослав отрицательный отзыв. Кое-кому из учеников моих врагов не поздоровилось, вот так-то, братец. Так что давай, как можно скорее печатай статью и приноси мне на редактирование. С издательством я договорюсь как-нибудь, чтобы не было задержки – закончил он свой длинный монолог.
        Произнеся столь пламенную речь шеф, похлопав меня по плечу, смотрел на меня изучающим взглядом, исподлобья.
        Хотя я и был готов к подобного рода оболваниванию, но всё равно на душе было гадко. Хоть и говорят, что если насилие неизбежно, то надо расслабиться и получить удовольствие, у меня ни того, ни другого не наблюдалось. Да и путь был только один - соглашаться на совместную публикацию и делать всё, как он мне только что сказал. Тем более, свою теорию я уже «застолбил» единолично в одном из научных журналах.
       - Спасибо вам, Александр Михайлович, – сказал я проникновенно, с дрожью в голосе – век буду вас помнить. Можно идти работать?
       - Конечно, иди Володя. Только долго не затягивай со статьей, не в твоих интересах сейчас откладывать это в долгий ящик.
        Поднявшись со своего кресла, он протянул мне руку для рукопожатия. Попрощавшись с ним, я покинул его кабинет и сразу направился… в туалет. Очень хотелось вымыть руки после рукопожатия этого гадкого человека с потными руками.

        Все последующие дни и на работе, и у себя дома я почти всё время занимался диссертацией. На работе, при каждом удобном случае, садился где-нибудь в уголочке, практически не скрываясь от посторонних глаз Крузе и других стукачей, чем занимаюсь. Зная, что всё о моих действиях регулярно докладывается Шельмину. Но пока он на моей стороне, мне нечего было бояться. Главное, наконец у меня появился небольшой, но яркий просвет в «конце тоннеля».

        Всё это время на работе я старался не попадаться на глаза Шельмину, дабы избежать излишних вопросов - долго это удавалось. Видел его несколько раз издали, либо идущим по коридору, либо входящим или выходящим из своего кабинета. Но так долго это продолжаться не могло – ему наверняка хотелось знать о готовности к печати нашей с ним статьи. Моя диссертация – мои проблемы, а вот обобщённая модель…
        Спустя какое-то время я все же столкнулся с ним неподалеку от кафедры нос к носу.
        - А, Владимир Александрович. Как дела? Что-то давненько я вас не видел, - зашёл бы как-нибудь пропащая душа.
        - Здравствуйте, Александр Михайлович. Пишу сейчас выводы к автореферату. Как только закончу, сразу к вам - не хочется беспокоить вас с «сырым» материалом.
        - Ну, ну. А в каком состоянии статья, о которой мы говорили? Это сейчас всего важнее, без этой публикации на защиту выходить нельзя.
        - Пишу ее параллельно со второй главой, но пока ещё никак не могу закончить. Там есть некоторые нюансы.
        - Так ты заходи, коли они есть. Вместе как-нибудь и решим все твои нюансы, и снимем все накопившиеся вопросы.
       - Хорошо, Александр Михалыч. Только немного подчищу текст и на этой неделе забегу.
       - Давай не тяни с этим, жду – попрощался со мной шеф и направился в свой кабинет восвояси.
        Чему быть, того не миновать, – подумал я про себя – развязка приближается к концу. А статью, как бы я этого не хотел, придётся написать и передать ему под двумя фамилиями - его и моей. Пусть потешится, старый пердун.


                РИСК НАРАСТАЕТ

        После этой мимолетной встречи я с утроенной энергией взялся за работу. Написал быстренько статью, параллельно заканчивая вторую, теоретическую главу и автореферат. Отказываясь от периодически следовавших предложений «выпить-закусить» со стороны закадычных  товарищей - Куприянова, Безнога и Голобина. Делу дело, а потехи пока подождут.
          Кроме того, в голове пока не укладывалась тактическая последовательность подачи всех этих материалов на стол научного руководителя. Сначала - это было понятно, я должен буду положить статью. Вопрос лишь в том, указать ли в ней в списке используемой литературы свою депонированную ранее статейку? Скорее всего, сейчас этого делать не следует - наверняка, повредит выходу на предзащиту. Старый стрекозёл опять начнёт тянуть резину, заставит что-нибудь дорабатывать – перерабатывать в готовой уже диссертации. Найдет, гаденыш, к чему прицепиться.
          Поэтому, соображал я, эту статью включать в список ссылок не следует. Лучше включить туда побольше ссылок на книги и статьи самого Шельмина.
          После того, как шеф заберёт «нашу» статью, надо отдать ему на ознакомление и редактирование автореферат. На этой же встрече обязательно договориться о дате предварительной защиты работы у нас на кафедре. Вот здесь то и может произойти загвоздка, ведь в автореферате в списке своих публикаций будет стоять эта депонированная рукопись с единственной моей фамилией, как автора.  Конечно шанс, что он будет сразу просматривать список публикаций невелик, но риск все-таки был. Дай Бог, чтобы он не разглядел эту статью и быстрее назначил заседание кафедры с повесткой дня о предварительной защите моей диссертации.
          Находясь в больших сомнениях по поводу первоочерёдности подачи своих материалов научному руководителю, я все-таки решил, что после «нашей совместной» статьи лучше будет передать ему саму диссертацию. А автореферат из-за разных, якобы недоработок, позже, прямо перед предзащитой на заседании кафедры, буквально за день – два до неё.
          Дело в том, что Шельмину некогда будет за короткое время перед заседанием кафедры просматривать огромный (более двухсот авторов) список литературы, отпечатанный в самом конце диссертационной работы.
          Что круть – верть, что верть – круть, как говаривал мой отец, – везде риск, который связан с предзащитой на родной кафедре. Вроде все свои люди, знаем друг друга много лет, но как скажет заведующий кафедрой, так дело и повернётся. Если обнаружит ту публикацию – завернет на доработку, а потом всячески будет препятствовать и бесконечно тянуть резину. Вот такие невесёлые мысли крутились в моей голове.

          Через пару дней собравшись духом и, взяв с собой статью и черновой вариант диссертации, узнав у Тамары, что шеф на месте и не занят, я двинулся к нему.
          Постучав и открыв дверь, застал его на своем месте. С кем-то громко разговаривая по телефону и обсуждая бытовые проблемы, он рукой предложил войти и жестом показал, чтобы я сел на стул рядом с собой. Прикрыв микрофон трубки ладонью правой руки, тихо сказал:
          - Садись, я скоро закончу.
          Присев на хорошо освоенное место, я положил перед ним на стол свои материалы и терпеливо стал ждать.
          Этот мучитель, словно не замечая меня, ещё долго «обсасывал» с кем-то бытовые проблемы, плавно переходящие в сплетни, касающиеся прежде всего, женского пола. Кто с кем, кто от кого и т.д.
          Они долго, наверное, болтали бы ещё, если бы его собеседник на другом конце провода, не отложил разговор на более позднее время. Он куда-то торопился и не мог продолжить эту, весьма содержательную, беседу – понял я, невольно подслушивая их.
          Положив трубку на место, Шельмин повернулся в мою сторону и пристально посмотрел на меня. Показалось, что после увлечённого разговора ему было непонятно, как я здесь оказался, и о чём со мной сейчас говорить? Но быстро придя в себя, краем глаза видя перед собой принесённые мною бумаги, произнес:
          - Неужели закончил? Показывай, что тут у тебя.
          - Это статья и черновой вариант диссертации, как вы просили.
          Подвинув мои бумаги поближе к себе и надев очки, профессор, первым делом стал бегло листать статью, поплёвывая изредка на пальцы, чтобы было легче переворачивать страницы. Делал он это, как само собой разумеющееся, обыденное дело. Пролистав до последней страницы, отложив статью в сторону, отметил:
          - Ну что ж, недурно. Надо будет дома почитать – здесь то некогда, да и мешают постоянно. А это надо полагать, твой научный труд, именуемый диссертацией – подвинув поближе к себе мою работу, скептически отметил он – Оставь, надо будет ознакомиться тоже, думаю за пару недель управлюсь. Что-нибудь ещё?
          - Пока нет. Автореферат заканчиваю, скоро вам принесу – смутившись промямлил я – Александр Михайлович, время поджимает, а в отделе аспирантуры интересуются, когда намечена предзащита? Велели спросить у вас, научного руководителя.
           После этих моих последних слов Шельмин состроил кислую рожу и, ненадолго задумавшись, произнёс:
           - Я и без них знаю о сроках, но работа пока сырая, ты только что закончил теоретическую часть. Не вижу автореферата с основными выводами, научной новизной и практической ценностью. Потом, с публикациями у тебя все в порядке? Сколько их у тебя? Нужно, как минимум две, а у тебя, насколько мне известно, только одна.
           - Публикации есть. Две статьи в сборнике научных трудов института и депонированная рукопись в научном журнале. Автореферат пока в рукописном варианте, но через 3-4 дня будет отпечатан и я положу его вам на стол – выпалил я, как из пулемёта.
           Припёртый к стенке Шельмин, после длительной паузы, с напускной неуверенностью и сомнением, ответил:
           - Ладно, давай не будем сейчас пороть горячку. У тебя работы ещё непочатый край, а времени с «гулькин нос». Сделаем так: через недельку ты принесёшь мне свой реферат со всеми необходимыми разделами и выводами, а я постараюсь к тому времени просмотреть твою диссертацию. Если никаких больших переделок в ней не потребуется и не будет существенных исправлений, тогда получишь моё принципиальное согласие на предварительную защиту. На ближайшем заседании кафедры мы включим в повестку и заслушаем твой доклад по выполненной работе. Договорились? Это серьезный вопрос, так с кондачка не пройдет, требуется время.
           - Хорошо, Александр Михайлович. Спасибо за поддержку и участие, – подлизнул я ему – можно идти?
           - Иди, иди. Через недельку, если осилишь всё, что я тебе сказал, зайдёшь. Мне тоже нужно время прочитать и проанализировать всё, что ты там «накалякал». До свидания.
           Попрощавшись и пожав друг другу руки, мы расстались. Выйдя из кабинета, на душе у меня остался неприятный осадок, какое-то смутное предчувствие недосказанной им угрозы.


                УДАР  ТРЕТИЙ

          Снова потянулись серые будни обыденной жизни. При любой возможности я старался выкроить время на то чтобы, как можно скорее завершить работу над авторефератом. А это сделать было весьма непросто – за мной неусыпно наблюдали и, естественно докладывали заведующему кафедрой. Больше всех старался Антошка, чей длинный нос всегда присутствовал в лаборатории. Вместо того, чтобы заниматься написанием своей диссертации, он всё время толкался у нас, «щёлкал» на компьютере и заглядывал через плечо в мои бумаги. При его приближении я закрывал свою папку или прикрывал рукой написанное, что его совсем не смущало и не останавливало.
         Как-то столкнувшись с Шельминым в коридоре, тот мне без обиняков, напрямую высказал свое «фи» по поводу не целевого использования рабочего времени. Оправдываться не было смысла – всё на виду и я пообещал, что теперь в рабочее время буду заниматься только служебными делами, а диссертацию буду писать только у себя дома. Хотя при дефиците времени, все-таки продолжал писать свою работу в обеденный перерыв и сразу после окончания рабочего дня. Дома писать было невозможно, проживая в маленькой комнатке коммунальной квартиры, при наличии двух маленьких детей, которые на законных основаниях требовали внимания к себе. Если бы не повседневная помощь в выращивании наших детей моей мамы и тёщи не знаю, как бы мы тогда справлялись с родительскими обязанностями.
         Не смотря на все трудности и барьеры в виде Антошки, ровно через неделю я закончил писать автореферат. Пусть ещё в сыром виде, но все необходимые разделы и выводы были написаны. В виду ограниченности времени и зная, где были всякие шероховатости и неточности в работе, пора было переходить к докладу диссертации на заседании кафедры.
         Как назло, Шельмина то не было на работе, то он был очень занят, то плохо себя чувствовал, то принимал у себя других соискателей, аспирантов и сотрудников кафедры. Ожидание попасть к нему на приём затянулось ещё на полторы недели, пока наконец, в очередной раз постучавшись в дверь его кабинета, я не услышал:
         - Да, да. А это ты, Владимир? Входи, присаживайся.
         Войдя в помещение и присев на стул, я замер в ожидании. Он в это время что-то сосредоточенно писал на листке бумаги.
         - У тебя есть время? Подожди минут десять. Я закончу и тогда поговорим – сказал он, не поворачивая головы в мою сторону.

         Эти десять с лишним минут показались мне вечностью. В такие моменты жизни невольно приходит осознание, что время, это не постоянная движущаяся величина. Одни временные отрезки, особенно когда ты занимаешься любимым делом, быстротечны. И наоборот, минуты и часы ожидания, выполнение нудной неприятной работы, нахождение и общение с такими людьми как шеф, тянутся бесконечно, и отнимают духовные и физические силы.
         Закончив наконец писать, Шельмин делая вид, что что-то ищет, стал рыться в ящиках письменного стола. Якобы не найдя искомое, стал собирать в папку исписанные страницы. Потом, уложив их и закрыв её, развернулся в мою сторону.
         - Ты я вижу, пришёл ко мне по поводу своей диссертации. Обрадовать пока ничем не могу - было много работы и до конца всю её не прочитал. Единственное, что удалось осилить, статью - неплохая получилась, жаль что не попадает в план выпуска этого года. Говори, что  там у тебя?
         - Александр Михайлович, я закончил автореферат. Есть несколько вопросов в организационном плане предзащиты, аспирантура торопит с её датой. Надо в ближайшее время им сообщить, когда она состоится. У них тоже свой план – приврал я, импровизируя на ходу.
          Шеф, будучи опытным человеком и, хотя не один раз бывавшим научным руководителем аспирантов, мог и не знать всех нюансов по планированию их выпуска. Наверняка понимал, что такой план существует. Глубокомысленно задумавшись, он выдал:
         - Да я и без тебя всё это знаю. Хотя бы формально, но ты обязан вовремя отчитаться и доложить о завершении своего диссертационного исследования. Давай встретимся завтра - за это время я поручу профессору Кварцу, чтобы он определил дату заседания кафедры, и включил в повестку доклад о твоей предзащите. Назначу внутреннего оппонента, который ознакомится и оценит готовность работы к защите. По пунктам изложит все недостатки, которые в ней есть, и поставит вердикт о целесообразности защиты на учёном совете по нашей специальности. У тебя ко мне ещё есть вопросы?
         - Спасибо, вопросов у меня больше нет.
         - Ну иди работай, времени у тебя осталось мало. Зайди на кафедру, пригласи ко мне Мину Павловну, никак не могу до неё дозвониться. Где она там ходит?
         - Хорошо, Александр Михайлович, найду её и передам – ответил я, выходя из кабинета.
         Выйдя в коридор появилось предчувствие, что отношение ко мне до этого доброжелательное, изменилось в худшую сторону. Похоже, что всё начинает развиваться по самому плохому, рассматриваемому мной ранее, сценарию. Значит Шельмин, все-таки внимательно изучил весь список литературы, указанный в конце диссертации. Теперь остается только один путь, который после предзащиты не предвещает ничего хорошего. Если не навсегда, то очень надолго он перекроет все возможные пути выхода на защиту.

         На следующий день, собрав все свои материалы по диссертации, я поехал на работу в институт. Шефа ещё не было и мы, вскипятив воду в электрическом чайнике, сели с Миной и Тамарой пить кофе в нашей комнатёнке. После этого разбежались по своим рабочим местам.
         Ближе к обеду объявился в своем кабинете шеф. Озадачив секретаршу очередной порцией своей писанины, вызвал по телефону меня. Войдя к нему и поздоровавшись, прошёл к его столу. На этот раз не приглашая присесть рядом, он холодно изрёк:
         - Вот что, Владимир Александрович. Как мы с тобой договорились вчера, я назначил дату заседания кафедры и распорядился, чтобы ответственный секретарь включил в повестку твой доклад о завершении работы над диссертацией. Это будет в ближайший понедельник. Внутренним оппонентом от кафедры будет Сергей Филиппович Голобин, передай ему сегодня работу и автореферат. Хотя времени мы ему дали совсем мало, я думаю он успеет ознакомиться со всем этим и напишет соответствующий отзыв. От родственной кафедры будет присутствовать внешний оппонент, фамилию его озвучим попозже. Какие-нибудь вопросы ко мне есть?
         - В общем нет. На сколько минут сделать доклад?
         - Минут на двадцать, не больше, этого хватит, – закончил общение со мной Шельмин – готовься, до свидания.
         Попрощавшись, с тяжелым сердцем и невесёлыми мыслями, я вышел. Впереди маячило беспросветное будущее.
         В этот же день ко мне заскочил Голобин и я передал ему диссертацию и автореферат, с дружеской просьбой не «усердствовать», не искать слишком много ошибок, и не писать очень серьезных замечаний в его отзыве.
         Оставшиеся дни до предзащиты пролетели в бесконечных хлопотах и заботах. Что-то надо было отпечатать, что-то исправить и написать, сделать демонстрационные плакаты, как тогда практиковалось.


                ПЕРВАЯ ПРЕДЗАЩИТА

          В понедельник на заседание кафедры собралось довольно много народа. Перед заседанием я повесил на кнопках плакаты с графиками и формулами на специальные деревянные щиты. После того, как все присутствующие, в основном преподаватели – доценты и профессора, расселись по своим местам, заведующий кафедрой Шельмин начал заседание.
          Первыми пунктами повестки дня были текущие вопросы, касающиеся жизнедеятельности кафедры и её лабораторий. Докладчики говорили о методическом обеспечении учебного процесса, чтении лекций студентам, материально-техническом оснащении лабораторий и пр., пр. Последним пунктом был мой доклад. После того, как обсуждение текущих дел закончилось, слово для доклада зав. кафедрой предоставил мне.
          Перед тем, как началось это заседание, чтобы снять лишнее волнение и успокоиться, я выпил пару глотков настойки пустырника, который оказал соответствующее воздействие на мой организм.
          Взяв указку и как следует откашлявшись я, довольно громко и размеренно, начал свой доклад, по заранее заготовленному сценарию. Сначала сказал о новизне, практической ценности и т.д. и т.п. Рассказал о том, что сделали до меня в этой области другие научные деятели, что сделали не так, что упустили. Плавно перешёл к своим изысканиям, в которых якобы, учёл ошибки и недочёты предшественников. Показал указкой на алгоритм и модели его реализации, не забыв подробно рассказать о обобщённой модели, которая то-то и то-то… И так далее, и тому подобное. В конце размеренно зачитал по бумажке выводы по диссертации.
          Весь доклад прошел удивительно спокойно, благодаря видимо успокоительному лекарству, и согласно регламенту времени.
          После меня выступил Голобин. Зачитал довольно быстро, сказал о замечаниях и недоработках, как положено. Выступил внешний оппонент, некто Мерзоян – доцент родственной кафедры, тоже зачитавший довольно сухой стандартный текст, содержащий несколько замечаний в мой адрес. Точнее, в адрес проделанной мною работы. Настало время выступления научного руководителя, заведующего кафедрой, профессора и доктора наук в одном стакане, А.М. Шельмина.
          Речь его была, на удивление занудной. Перешагивая с одной главы работы на другую он намеренно запутывал собравшихся на заседании. Наряду с некоторыми позитивными, как он говорил, фактами, соискатель (это я) не проявил  должным образом усердия, где-то поверхностно отнёсся к замечаниям в свой адрес. И т.д. и т.п.
          Резюмируя свое выступление, Шельмин высказался в пользу того, что моя исследовательская работа ещё довольно сырая и требует серьезной доработки. Чем удивил и несколько огорошил присутствующих. Обычно в таких случаях, все научные руководители оглашают соискателю ученой степени стандартное заключение, со стандартной формулировкой, что они рекомендуют, а кафедра поддерживает решение о выходе на защиту. Естественно, учтя существенные замечания оппонентов.
          Противиться его формулировке никто не стал - раз научный руководитель так считает, значит так тому и быть. Против лома нет приёма. Все проголосовали, конечно «за», и стали расходиться по своим делам.
          Даже не посмотрев в мою сторону, Шельмин в окружении трёх преподавателей покинул помещение и направился в свой кабинет.
          После того, как все разошлись, ко мне подошли Куприянов с Голобиным и стали, как могли успокаивать, сами не понимая случившегося. Хотя и ожидая подобное, удар был нанесён настолько мастерски, что я был в состоянии полного нокаута, говоря языком боксёров.

          Ни о какой работе сейчас и речи быть не могло и, приняв предложение пойти куда-нибудь выпить, мы втроём направились в «Чебуречную», что рядом с институтом. Предварительно зайдя в магазин за тремя бутылками портвейна.
          Заказав по паре порций чебуреков и взяв у стойки три гранённых стакана, мы «приземлились» за столом. Не дожидаясь закуски, открыв одну бутылку ёмкостью 0,8 литра, прямо в портфеле под столом налили по полному стакану и выпили до дна.
          Сразу почувствовав облегчение, я сходил к стойке за чебуреками, и мы хорошо закусили.
          - Между первой и второй, промежуток небольшой! – процитировал Александр Васильевич Куприянов – Серега, наливай по второй.
          Достав из портфеля, стоящего под столом бутылку, Голобин наполнил стаканы.
          - Не бери в голову, бери в рот! – ответил он избитой фразой – Будь здоров, за нас тобою и хрен с ними!
          Осушив до дна свои стаканы и закусив чебуреками, мы продолжили отмечать «успешную» предзащиту моей многострадальной диссертации.
          Приехав довольно поздно домой, я сразу же завалился спать. По моему виду и настроению жена поняла, что у меня неприятности.


                НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ СПУСТЯ. ХАМИД

          После этого «эпохального» события дни потянулись ни шатко, ни валко. Особенно тяжело дались лишь первые, а потом всё как-то нормализовалось. Хотя шансов защититься в ближайшем будущем у меня не было никаких, я упорно дорабатывал и правил свой научный труд. Как известно, улучшать и переделывать что-то можно бесконечно. Тем более, что без определенной намеченной цели, жить не привык.
          Правда, своими делами заниматься в рабочее время теперь стало намного сложнее. На «хвосте» постоянно сидел Антошка, да и некоторые другие соглядатаи меня не забывали - мир не без «добрых» людей.
          Зимой защитил диссертацию один из узбеков. Потом кубинец по фамилии Луна, с ударением на первый слог. Очень весёлый парень – метис с усами, женатый на китаянке, которая осталась с детьми в Гаване. Много позже выяснилось, что пока он учился здесь в аспирантуре, она изменяла ему напропалую. Приехав домой и узнав об этом они развелись, не смотря на кучу совместных детей.
          Было ещё несколько защит - "остепенились» поляки, арабы, вьетнамцы. Шельмин активно выталкивал на защиту Антона Крузе.
          Только один из моих очень хороших знакомых аспирантов, суданец Хамид, не смотря на «зелёный свет» открытый для иностранцев, никак не мог написать что-либо похожее на диссертацию, хотя бы на уровне дипломной работы ВУЗа.
         Этот высокий курчавый африканец из арабского региона Африки, не смотря на то, что ему позволялось писать в своей работе обо всём, что ему заблагорассудится, особо не утруждал себя. Закончив в свое время Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы по гуманитарной специальности, он почему-то решил поступить в аспирантуру технического института. Каким-то образом сдал полагающиеся кандидатские экзамены, в то числе по специальности «Автомобили», и был зачислен на нашу кафедру к профессору Шельмину, который обожал работать не только с узбеками, но и с другими иностранными гражданами дальнего зарубежья.
          Нельзя было сказать, что Хамид был уж совсем отъявленный  лентяй, но и большим трудягой на поприще науки, тоже не был. Но хуже всего дело обстояло с тем, что будучи аспирантом кафедры дорожных машин, он понятия не имел, что это за машины. Например, чем отличается бульдозер от экскаватора.

          Проучившись два года в аспирантуре по неведомой ему специальности, пытаясь хоть что-то написать, «сдирая» научный материал в библиотеках, бедный Мохамед (так полностью звучало его имя с ударением на второй слог) совсем запутался. Научный руководитель, тоже пустивший это дело на самотек, слишком поздно осознал, что зря отпустил его в свободный поиск.
          Но не бывает худа без добра, и шельма Шельмин, будучи доктором наук по специальности «Автомобили», переориентировал работу африканца на учёный совет именно по ней.
          Достав из «загашников» какие-то невостребованные ранее разработки, Шельмин отдал их «на растерзание» Хамиду с надеждой, что он перепишет это и что-то добавив от себя, представит к рассмотрению на защиту. Но не тут-то было.
          Хамид добросовестно  переписав всё, принес материал научному руководителю Шельмину в неизменном виде. Понимая, что после этого ждать от аспиранта ничего нового не приходится, шеф на заседании нашей кафедры, как-то договорившись с доцентом Филиным, назначил того научным консультантом нашего «героя».
          Эта история развивалась стремительно. Борис Иванович Филин взялся за Хамида мертвой хваткой. Ежедневно просиживая с ним с утра до вечера он, фактически писал за него работу, втолковывая ему всё, что пишет. После окончания их рабочего дня Филин, отдавая написанное требовал, чтобы парень к следующему дню всё переписал своим почерком.
          Каждый следующий день, кроме выходных, проходил по этой накатанной схеме. Как впоследствии мне говорил Борис Иваныч, его дневная норма рукописного изложения доходила до семи страниц в черновом варианте.
          Изредка в их техническое творчество вмешивался  научный руководитель, тоже подсовывая «до кучи» дополнительный материал. Как раньше (да и сейчас тоже) говорили - для "обнаучивания" диссертации.
          Так как Хамиду приходилось делать вид, что всё, что дают ему оба научных мужа – руководитель с консультантом, он понимает, ему приходилось туго. Поэтому за разъяснениями по «своей» работе, он частенько обращался к другим аспирантам кафедры. В том числе, чаще других подходил и ко мне.

          Мне нравился этот «шоколадный» высокий мулат, с его мягким и обходительным характером. Чтобы не очень светиться на кафедре, мы с ним иногда переносили обсуждение его работы в комнату институтского общежития. Как иностранный гражданин, пользующийся привилегиями, он проживал в ней один. Не считая конечно одной молодой дамы, которая не являясь ни студенткой, ни аспиранткой, жила с ним там гражданским браком. Эта довольно невзрачная женщина из Подмосковья мечтала выйти замуж за иностранца, и «свалить на постоянку» за пределы нашей социалистической родины.
          К слову, таких подруг иностранных студентов и аспирантов, проживающих с ними нелегально было очень много, на что наши органы внутренних и внешних дел, а также администрация общежитий, закрывали глаза.
          После наших непродолжительных консультаций, эта женщина накрывала на стол и тихо куда-то исчезала. К этому времени к нам с Хамидом обычно присоединялся бывший аспирант кафедры из Ирака Искандер Зухейр, уже остепененный кандидат технических наук (к.т.н.). Как мы в своем кругу тогда говорили: кандидат тех наук, или ещё тех наук. Он был женат на русской женщине Люсе и говорил не плохо на русском языке, с мягким арабским акцентом. Когда его кто-то благодарил, он всегда отвечал: "ни за что" - что по-русски означало "не за что", чем приводил  человека в смятение этим своим выражением. Также как вместо нашего "мало ли что", у него выходило словосочетание "мало что". Кроме того, Зухейр так звали его соотечественники из других ВУЗОВ, обладал и своеобразным юмором. Так, обучавшегося на нашей кафедре, аспиранта из Шри Ланки Де Сильву де Липпу, он легко переименовал в Де Сильву де Залуппу. На что смуглый индиец совсем на него не обижался.
          Искандер происходил из очень обеспеченной семьи министра путей сообщения Ирака. Однако, вступив в компартию в пику своему однокласснику, будущему президенту Ирака Саддаму Хусейну, в последствие испортил себе карьеру и бежал в Советский Союз, где провёл потом многие годы. Таким образом избежав расстрела, как и многие другие его соотечественники, нашедшие приют в нашей стране. В последствии от брака с Люсей родилась дочь, которая, в свою очередь, подарила им внучку.
          За импровизированным ужином «под водочку» к нам позже присоединялись другие аспиранты и преподаватели, проходили дружеские беседы-консультации на абсолютно разные темы. Бывал там и наш общий друг Голобин, о котором я сочинил небольшое двустишие: «Сергей Филиппыч Голобин – любитель девочек и вин».
          Расходилась по домам наша интернациональная компания всегда довольно поздно, и хорошо навеселе.


                КАНДИДАТ ТЕХ НАУК МОХАМЕД

          Подталкиваемый своими научными «дядьками» и грядущим сроком окончания аспирантуры Хамид, в конце концов, завершил свой научный труд. Естественно, «на ура!» прошёл предзащиту на кафедре эксплуатации автомобилей и в скорости защитил диссертацию, став кандидатом тех наук.
          К тому времени его дама, устав ждать предложения руки и сердца, немного не дотянув до защиты диссертации своего «шоколадного» друга, куда-то совсем исчезла навсегда. Но как говорится, место около неженатого иностранца пусто не бывает.
         За три-четыре месяца до защиты в его комнате обнаружилась другая женщина на постоянной основе. Как выяснилось, естественно не замужняя, но с ребёнком -  девочкой лет 12-13-ти, которая на тот момент проживала с бабушкой. Эта женщина была довольно блеклого вида, в очках с толстыми стёклами и "приличным" носом, тоже откуда-то из Подмосковья.
         Вот, что значит  вовремя подсуетиться. Предыдущая подруга Хамида ждала предложения выйти за него замуж более трёх лет, а последняя по имени Людмила, чуть больше трёх месяцев. Перед самой защитой Хамид сделал ей предложение. Как он мне тогда говорил, что по контракту заключённому на родине, он не имел права заводить семью до окончания аспирантуры.

         Буквально через две недели после защиты у него была назначена свадьба, которую решили справлять в Русском ресторане Международного торгового центра на Красной Пресне. От нашей кафедры в качестве друзей-гостей на это мероприятие, он пригласил нас с Голобиным и научного руководителя Шельмина. Филин там присутствовать не смог по болезни.
         Так как мы никогда не бывали на свадьбах иностранцев, не зная как нам быть, мы с Сергеем решили обратиться за советом к заведующему кафедрой. Тем более, что он там тоже должен был появиться.
         Заглянув к нему в кабинет, мы сообщили о приглашении и спросили его мнение на этот счет. Сначала удивившись, Шельмин всё же порекомендовал нам принять участие в этом международном мероприятии - отказываться нельзя, так как там обязательно должны присутствовать представители от кафедры. К сожалению, сообщил нам шеф, он ввиду нездоровья сам не сможет туда приехать, но деньги на подарок даст. Выложив на это дело 50 рублей, он посоветовал купить какой-нибудь светильник или люстру, так как в те годы иностранцы у нас охотно покупали электроприборы. Впрочем, добавил он, если что-нибудь придумаете сами – флаг вам в руки. На прощанье передал поздравления молодоженам, а нам посоветовал много не пить и вести себя достойно.
         Выйдя из института, мы направились на поиски подарка. Долго искать нам не хотелось и в одном из магазинов «Свет» купили большую люстру, добавив к деньгам профессора свои, так как его денег не хватило.


                ХАМИД ЖЕНИТСЯ

         В день свадьбы Хамида стояла промозглая мартовская погода, шел мокрый снег с дождём. Мы с Филиппычем взяв подарок, упакованный в картонную коробку, прямо с работы не заезжая домой, поехали на Краснопресненскую. Ни он, ни я никогда раньше в недавно построенном Центре международной торговли не бывали. Поэтому немного проплутав по тогдашним плохо освещённым улицам, подошли к стеклянным дверям подъезда хорошо подмокшими.
        У входных дверей здания, снаружи и внутри стояли крепко сложенные люди в штатском, и внимательно разглядывали всех, кто собирался туда войти. Намётанным оценивающим взглядом так они определяли who есть кто. Одних посетителей этого дворца они без вопросов пропускали сразу, не загораживая проход, другим по внешнему виду не соответствующим их градации, задавали вопросы о цели посещения. Нас с Голобиным причислили сразу ко второй группе и один из «коротко стриженных» в штатском поинтересовался, куда мы направляемся.
         - Серега, несколько смутившись, остановился и обернулся в мою сторону не понимая вопроса. Выйдя из-за его спины с картонной коробкой в руке, я ответил:
         - Мы на свадьбу нашего друга.
         - У нас сегодня здесь две свадьбы. Вы в какой ресторан? – уточнил охранник.
         - У нас в Русском ресторане, в семь часов – пояснил я ему.
         - Пожалуйста, проходите – сказал тот, пропуская нас в дверь.
         Войдя в огромный холл, мы очутились в царстве ковров и света. Перед нами открылся шикарный, не виданный доселе вид, где били фонтаны, зеленели искусственные кусты и деревья. Почти посередине красовалась колонна с часами, на которой наверху красовался золотой петух. Высота её достигала шестого или седьмого этажа, что легко было определить, так как на холл со всех сторон выходили окна гостиниц и офисов различных фирм. Прямо напротив входа в Центр были видны четыре лифта с прозрачными кабинами, в которых люди поднимались вверх-вниз. Достигая видимого верхнего этажа, лифт иногда исчезал куда-то за крышу. Никогда раньше ни я, ни Сергей не видели таких «воздушных» лифтов.
         Не смотря на огромные размеры этого холла-вестибюля, как ввысь так и вширь, он весь был заполнен снующими туда-сюда людьми. Это напоминало гигантский муравейник. Около фонтанов на скамейках и диванах, мирно беседуя, сидели мужчины и женщины, бегали дети.
         Постояв некоторое время в недоумении и растерянности, мы тоже включились в этот «водоворот». Освоившись с новыми условиями пребывания и поняв, что на нас никто не обращает никакого внимания, мы решили прокатиться на одном из лифтов.
         Сначала постояли около них и изучив, что нужно делать, войдя вовнутрь сели в освободившийся лифт. Когда я хотел нажать на кнопку одного из этажей на панели, и только поднес к ней палец правой руки, лифт плавно и бесшумно поехал наверх. От неожиданности я даже отдернул руку. Хорошо, что в этом лифте, кроме нас никого не было, а то бы люди могли нехорошо о нас подумать.
         Достигнув какого-то этажа, мы остановились и прозрачные двери, также плавно и бесшумно, открылись. На площадке перед лифтом никого не было. Осмелевший Серёга поднёс указательный палец к кнопке напротив более высокого, над нами этажа. Двери плавно закрылись и мы быстро полетели вверх, пока не остановились на соответствующем этаже. Двери вновь открылись, там на площадке тоже никого не было. Теперь уже я поднёс палец к кнопке самого верхнего этажа на панели боковым зрением видя, что петух на колонне с часами находится намного ниже. Холл был под нами, как на ладони.
         Достигнув потолка кабина лифта легко его проскочила через шахту, ведущую куда-то выше. Через несколько секунд, когда достигнув  верхней точки лифт остановился, буквально на открытом воздушном пространстве. Находясь непосредственно на крыше здания Центра, мы с Голобиным оказались одни в прозрачном скафандре-кабине и с восторгом и недоверием наблюдали картину вечерней Москвы. Отсюда были видны все окружающие нас дома, Москва-река и улицы, по которым ездили автомобили. Разинув рты, мы в оцепенении наблюдали всё это.
          Наконец выйдя из ступора первым, Сергей решительно нажав на кнопку нижнего этажа, выпалил:
         - Хорош, поехали вниз, а то как бы чего…
         Но не успел договорить - кабина мягко тронулась и мы поехали обратно вниз. Миновав границу потолка, мы вновь оказались внутри здания, опускаясь всё ниже. Наконец остановившись на одном из этажей, двери открылись. Оставшись стоять в кабине, не сговариваясь мы решили покататься ещё. В это время в неё вошли мужчина и женщина, одетые в какие-то экзотические одежды, по виду индусы. Они молча проехали до седьмого этажа и вышли. Устав держать коробку с люстрой, я поставил её к стенке на пол и снова коснулся кнопки самого верхнего этажа. Лифт плавно вынес нашу кабину вновь на крышу здания, где мы еще раз полюбовались ночной панорамой города.
          Постояв  там пару минут, снова поехали вниз, останавливаясь на нижних этажах и по пути забирая людей, которым нужно было доехать до первого этажа холла. Мы тоже вышли внизу и стали осматриваться вокруг.
          Когда лифт, забрав очередных пассажиров, стал подниматься наверх, я понял, что оставил в нём коробку.
         - Филиппыч, люстра уехала! – с тревогой в голосе выдохнул я – Что делать? Как бы кто не «скоммуниздил»?!
         Голобин заметив, что в моей руке нет коробки, сделав кислую мину на лице и тоже пришёл в уныние. Перспектива прийти на свадьбу без подарка претила и ему.
          - Надо стоять здесь и ждать. Может никто не заберет?
          - А может быть, сесть в другой лифт и догнать? – не подумав, «ляпнул» я.
          - Нет, только ждать - на верхних этажах мы совсем запутаемся. Не будет же кабина с люстрой стоять на месте. Видишь, народ всё время входит и выходит, а сюда в холл спускаются чаще всего – проанализировал он экспромтом.
          На наше счастье «наша» кабина с люстрой и несколькими иностранцами, не заставив себя долго ждать, остановилась напротив. Дав возможность пассажирам выйти, мы вошли и забрали коробку, которая стояла там, где я её и оставил.
          Взяв её в руки, мы направились на поиски Русского ресторана, глазея по сторонам на различные указатели и рекламу. От названий всяких иностранных фирм рябило в глазах. Столько рекламы мы никогда не видели даже на центральных улицах Москвы.

          Исследовав вдоль и поперёк всё пространство многолюдного холла мы поняли, что без посторонней помощи не обойтись. Только вот кого спросить, было не понятно. Как назло, все встречающиеся нам прохожие почему-то по-русски почти ничего не понимали. Наконец сообразив, мы подошли к одному из «вахтёров» в штатском, который внимательно осматривал всех входящих в здание.
         - Вы не подскажите нам, уважаемый, как нам попасть в ресторан «Русский» или Русский ресторан, не знаем как правильнее? Там сегодня свадьба нашего друга – обратился я к нему.
          Ничуть не удивившись, худощавый мужик в короткой стрижке, окинув нас характерным взглядом людей его профессии, любезно ответил:
         - Вам на третий этаж. Это вот там с правой стороны, в глубине. Можно подняться на лифте, а лучше пройти по лестнице. Она вон там – показал он рукой.
         - Спасибо – ответил я, и мы с Серегой и коробкой двинулись в указанном направлении.


                В РУССКОМ РЕСТОРАНЕ

          Время у нас ещё было. Не спеша поднявшись на третий этаж, повернув направо увидели светящуюся надпись «Ресторан Русский».
          Перед входом в него стояло несколько человек, видимо приглашённых также как мы, на это торжественное мероприятие. Дамы в нарядных платьях и мужики в галстуках. Все с цветами и целлофановыми пакетами, в которых угадывались подарки для новобрачных.
          Не обнаружив среди них знакомых, мы с Филиппычем сразу прошли в зал с уже накрытыми столами, расставленными в виде перевёрнутой буквы «Ш». Над всем этим стояло возвышение, напоминающее сцену и примыкающее к столам. На нём стоял длинный стол, также уставленный закусками, спиртными напитками и множеством цветов. За этим главным столом пока ещё никого не было. В то время как за всеми нижестоящими столами, ломящимися от дефицитной закуски, вин, коньяков и шампанского, уже «кучковались» прибывшие заранее гости. В основном, иностранцы. Они легко узнавались - одни по цвету жёлтой, чёрной и шоколадной кожи, другие по одежде, купленной отнюдь не в наших, тогда советских магазинах ширпотреба.
          У бокового входа на кухню метрдотель давал указания официантам, которые на подносах разносили по столам закуски. Около главного стола на возвышении копошился то ли электрик, то ли музыкант, устанавливающий там микрофон.
          Отойдя немного в сторону от двери мы, от нечего делать, продолжили глазеть на происходящее вокруг нас. Находясь в непосредственной близости от двери наблюдали, как в ресторан входит все больше, и больше нарядных людей с цветами и подарками. Однако знакомых лиц не встречалось, что несколько смущало нас.
          Незадолго до начала свадебного вечера народу значительно прибавилось, и в левом крыле столов был почти полный комплект. Буквально в течение десяти минут вошедшие заняли все места за столами возле возвышающейся сцены. В основном там были представители африканского континента. Многие мужчины и женщины были одеты в национальные одежды - дамы в широкополых ярких платьях с чалмой на голове.

          Включили на полную мощность свет и откуда-то из глубины зала заиграла негромкая музыка, послужившая сигналом занимать места. Все, толпившиеся перед входом в ресторан, потянулись занимать свободные места, быстро заполнив средний ряд столов.
        Слегка зазевавшись, мы с Серёгой решили, что и нам пора приземляться. Свободные места оставались только в правом от входа крыле накрытых столов, куда мы и поспешили. Это ответвление было почти не заполнено и мы сели рядом с двумя молодыми парами, явно не африканского происхождения. Это по виду, были молодые супруги, явно чувствующие себя не в своей тарелке. Они скромно сидели и ждали, что же произойдет дальше, изредка тихо переговариваясь друг с другом на русском языке с московским акцентом. Это обстоятельство было весьма кстати – хотя бы с кем-то можно было и пообщаться. Кроме русского мы с Филиппычем других языков не знали, хотя учили английский в школе и институте, сдавали по английскому кандидатский экзамен.
         Практически все места за столами заполнились. Только никого не было за столом, возвышающимся на сцене, и около половины мест в нашем правом крыле, как раз напротив нас с Голобиным. Не было жениха и невесты. Церемония торжества несколько задерживалась - на часах уже было без пяти минут семь.


                ПОРА УЖЕ И ВЫПИТЬ

          Просто так сидеть было невмоготу глядя, что перед тобой стол ломится от дефицитных продуктов питания и спиртных напитков. Прямо возле нас лежали красная и чёрная икра, разложенные на тарелочках, множество разновидностей красной рыбы – форели, сёмги, горбуши, порезанные на тонкие ломтики. В удлинённых селедочницах селедка, покрытая сверху лучком и зеленью. А сколько видов колбасы варёно и сырокопчёной, аккуратно уложенной кружочками тоже приправленной зеленью. В глубоких тарелках стояли салаты «оливье» и другие, неизвестные нам ни по вкусу, ни по названию, густо посыпанные кинзой, петрушкой и укропом. На небольших тарелочках лежали чёрные греческие оливки. Всё это великолепие сплошного дефицита довершали бутылки со спиртными напитками. Там было несколько сортов водки – «русская», «посольская», «столичная» и «особая». Несколько видов коньяков армянского и грузинского разлива, трёх и пятизвездочного качества и нескольких лет выдержки. Само собой разумеющееся шампанское и бутылки с сухими, и креплеными винами. Не считая газированной и минеральной воды.
          Ну, как тут можно было устоять перед всем этим изобилием продуктового и кулинарного искусства? Я не успевал сглатывать всю накопившуюся слюну и облизывать пересохшие губы. Не выдержав в конце концов, толкнув Сергея локтем, предложил:
           - Давай нальём пока по рюмашке. Горло совсем пересохло, надо бы его промочить.
           Голобин, чувствовавший себя не в своей тарелке, испуганно косясь на меня, испуганно пролепетал:
           - Ты что? Жениха с невестой ещё нет, начало ещё не объявили, уймись.
           - Да брось ты, давай по чуть-чуть «хряпнем», а то неизвестно сколько ещё придётся ждать.
           С этими словами я взял бутылку «Столичной» и быстро открутив пробку, налил водки в свой и его стаканчики. Положил ему и себе по бутерброду с красной икрой, взял стакан и тихо, чтобы не услышали другие, произнёс:
           - За Хамида!
           Волей-неволей Серега тоже, двумя пальцами с оттопыренным мизинцем, поднял свой стакан и чокнувшись, одним махом опустошил его содержимое. Взяли бутерброды и закусили.
           Боковым зрением я наблюдал, как две соседние пары с удивлением открыв рты, смотрели на нас то ли с завистью, то ли с осуждением.
           Так как главных действующих лиц праздника ещё не было (видимо, произошла задержка во дворце бракосочетаний), я вновь наполнил наши стаканы. Естественно, положив на тарелки для разнообразия, по бутерброду с чёрной икрой.
          Видимо, первая «рюмка» ещё не оказала серьёзного воздействия на организм Филиппыча. Он, не поворачивая явно головы в мою сторону, прошипел:
          - На нас же смотрят, попозже.
          - Ещё по одной и больше пока не будем, – надавил я на его психику – бери бутерброд, не ломайся как красна девица. За жениха и его красавицу невесту! То есть, теперь уже жену!
          Нерешительно поднятый Серёгой стакан, зависший в воздухе, столкнулся с моим. После этого ничего не оставалось, как выпить и конечно, закусить.
          После двух «рюмок», как-то сразу отпустило, немного поднялось настроение. На фоне тишины и негромких разговоров, мы почувствовали себя более раскрепощёно, стали разглядывать что происходит, вокруг и около нас, в зале.

         Вот минуя входную дверь, прошествовали несколько африканцев с жёнами и, поднявшись на сцену, стали рассаживаться там за столом. Вслед за ними проследовал лысый мужик во фраке с бабочкой, что-то положил на журнальный столик, стоящий рядом с микрофоном. Подойдя к прибывшим только что и усевшимся за главный стол африканцам, о чём-то у них спросил. Видимо, не получив вразумительного ответа, спустился в зал и скрылся за одной из колонн.
          В дверях появилась ещё одна экзотическая парочка в национальных одеждах и не спеша прошествовав мимо левого крыла сдвинутых столов, с сидящими за ними гостями, и также  заняла места за столом на возвышающейся сцене.
          Тихий доселе зал, постепенно становился все более шумным. Прибывшие заранее гости, судя по накрытым столам, которых к этому времени набралось более двух сотен человек, и чьё терпение подходило к апогею, всё громче выражали свое присутствие.
           Понимая, что нетерпение зала становится всё более активным, я под «шумок», но довольно громко, чтобы слышали соседи, сказал:
          - Нет совершенства в этом мире. Даже здесь, когда все давно собрались, никто не знает почему эта задержка? А посему, дабы не прослыть снобами, чтобы нас не заподозрили в чём-то непотребном, надо взять и просто выпить.
          Повернувшись к ближайшему соседу справа (слева сидел Голобин), я негромко обратился к нему:
          - Вы с супругой что-то сидите и скучаете. Может присоединитесь к нам с Сергеем Филиппычем, пока молодожёны не подъехали? Давайте я вам налью.
          Слегка опешив, пожав плечами и покосившись на жену, он молча кивнул. Было видно, что они с ней давно созрели и готовы пойти на серьёзные шаги в этом направлении.
          - Извините, на всякий случай, меня зовут Владимир. Что вам налить? Супруге может чего-то с меньшим градусом?
          Жена соседа, как будто ожидавшая моего приглашения выпить, не дав мужу опомниться, коротко распорядилась:
          - Мне, пожалуйста, вон того коньяка, а Саше можно водки.
          Получив сигнал к действию, сначала налив даме желаемого коньяку, я быстро наполнил водкой три стаканчика для мужчин.
          - Ещё раз прошу прощения. Как я понял, вашего мужа зовут Саша, а вашего имени не услышал – перешёл я в наступление.
          - Я Марина. Мы здесь с нашими друзьями Лёней и Таней, мы гости со стороны невесты – показала она рукой на двух, сидящих от нее справа парня и девушку.
          - Очень приятно. Так Лёне с Таней тоже надо налить. Саша, – обратился я к мужу Марины – мне не дотянуться до ваших друзей - руки коротки. Вы уж сами им там наливайте и положите закусить.
          Муж Марины, до этого сидевший в оцепенении, приподнявшись со стула взял бутылку «Столичной» и налил своим знакомым.
          - Ой, Саня, я не буду водку. Налей мне какого-нибудь вина – отреагировала Татьяна.
          Александр, нехорошо покосившись на неё, буркнул:
          - Всегда пила всё подряд, а сейчас прикидывается паинькой.
          Но всё же выполнил просьбу и налил ей фужер какого-то креплёного вина.
          После того как у всех, сидящих рядом с нами, к распитию всё было приготовлено я, слегка толкнув и подмигнув Серёге, взял стакан и произнёс:
          - Пока молодых пока не предвидится, предлагаю выпить за наше знакомство и разумеется, за прекрасных дам, которые лучше любой закуски, украшают этот стол!
          Все дружно подняв наполненные стаканы и фужеры, чокнувшись друг с другом, молча выпили. Чтобы не привлекать к себе внимания, закусывали бутербродами с икрой и красной рыбой.


                ПРЕЛЮДИЯ СВАДЬБЫ

          Шум в зале постепенно нарастал. В среднем крыле сдвинутых столов, стоящих как раз напротив нас, полностью заполненных гостями европейского вида, слышалось бренчание вилок и ложек, звон посуды. Видимо устав ждать, там успешно перенимали наш передовой опыт.
          Случайно посмотрев в сторону входной двери, я увидел двух людей только что вошедших в зал. Это была немолодая пара, которая остановившись на пороге оглядывала пространство, явно желая «совершить мягкую посадку». Ещё не привыкнув к освещению и расположению расставленных столов они, какое-то время молча разглядывали помещение. Наконец, увидев свободные места в правом крыле, перебросившись короткими фразами, они направились в нашу сторону.
          Только сейчас я наконец узнал в седовласом партнере его дамы, нашего заведующего кафедрой, своего мучителя. Вот тебе бабушка и Юрьев день! Только его-то нам и не хватало. И ведь сейчас сядут в непосредственной близости, почти рядом с нами.
          Серёга сидел слева от меня, а за ним всего одна пара – мужчина и женщина средних лет. Как раз за ними, к концу правого ответвления крыла, находились никем не занятые места. Туда они уже и подходили. Вот сволочь, думал я про себя – ведь сказал же, что не приедет. Ан нет приперся, да ещё и не один, а с любовницей, которую завёл совсем недавно, как говорила мне Тамара Ивановна.
          Совпадение моих мыслей и действий Шельмина было стопроцентным и они уселись именно на те стулья. Правда, пока начальник нас с Серёгой не замечал, увлечённый поиском мест.
          Голобин тоже в последний момент разглядел приход и соседство начальника, подтолкнув меня локтем. Кивком головы показал на него и его спутницу.
          - Смотри, шеф с какой-то бабёнкой. Вот тебе и больной – в смятении зашипел он – Что делать будем?
          - Сиди и не рыпайся. Пока они нас не засекли, будем делать вид, что не заметили, а там будет видно.
          Так как Серёгу от шефа с его дамой разделяла соседняя пара довольно крупных размеров, Шельмин пока нас не замечал, увлечённый разговором со своей спутницей.
          Тут как назло, соседи справа после только что выпитого, захотели продолжения. Марина, перегнувшись из-за супруга в мою сторону, заговорщицки довольно громко и внятно, обратилась ко мне:
          - Володя, что случилось, какие-нибудь трудности? Только что веселились, наливали, а тут вдруг примолкли. Давайте продолжим, а то скукотища какая-то. Вон напротив нас, по вашему примеру, уже гуляют во всю потихоньку.  Наливайте.
          Только я потянулся за бутылкой, как меня в довольно грубой форме, Голобин толкнул локтем в бок.
         - Ты что хочешь, чтобы шеф завтра вызвал нас на ковёр? Что о нас подумают иностранцы? Тут наверняка полон зал гэбистов и их поклонников.
         Но было уже поздно. Я, с присущим мне изяществом и хладнокровием, уже наливал соседям спиртное. Сделав вид, что не расслышал слов партнера, сказал соседям:
         - Леонид, вы там тоже плесните себе и жене, у меня руки коротки, не достану.
         Муж Татьяны, взяв со стола бутылку «Кокура», наполнил фужер жены, а потом плеснул себе «Столичной».
         Покосившись в сторону шефа, продолжавшего что-то обсуждать со своей дамой и видя, что нас ещё не заметили, как можно тише произнес:
         - За дружбу и любовь, что так волнуют нашу кровь!
         Не вставая и не чокаясь ни с кем, махом опрокинув стаканчик, я стал закусывать остатком бутерброда. С некоторым удивлением, что так ускорил процесс пития, все остальные последовали моему примеру.

         Только мы это осуществили, как в зале на полную  включили, доселе ещё не яркий свет. У входа в зал произошло столпотворение и несколько человек, стоящих там, образовали небольшой коридор для прохода. В ресторане смолкли разговоры и наступила полная тишина. В дверном проёме появились молодожены с цветами в руках и двинулись в сторону возвышающейся сцены.
         Вплотную за ними, тоже с цветами, вышагивали несколько смуглых мужчин и женщин, одетых очень разношёрстно. Мужчины в строгих костюмах с бабочками и в галстуках, а женщины в основном в национальных, видимо суданских одеждах. Над всеми возвышалась кудрявая голова нашего друга Мохамеда, возглавлявшего свадебную процессию.
         Подойдя слева к лестнице ведущей на сцену, они в том же порядке стали подниматься наверх и рассаживаться, согласно сценарию торжества. В самом центре стола молодожены, а по краям родственники и друзья. Руководил посадкой и рассадкой специально нанятый профессиональный тамада, которого я принял по началу за музыканта.
         Откуда-то сбоку из двери, ведущей на кухню, стали выходить музыканты со своими инструментами и рассаживаться рядом со сценой, на заранее расставленные стулья.
         Зал заметно оживился, кое-где захлопали в ладоши, послышались приветственные выкрики в сторону сцены. Хамид, сидящий во главе главного стола, видя как ему кто-то приветственно машет рукой, встав в полный рост и прижав к груди правую руку, наклонился в поклоне.
         Не успев сесть, увидев за ближайшим столом ещё кого-то, что-то стоя говорящего ему, снова встал и опять отвесил поклон, прислоняя руку к сердцу. Новоиспеченная супруга в белом платье с фатой тоже встала и поклонилась кому-то в зале. Оба сели. Жених, что-то объясняя жене, показал рукой в неопределенном направлении.
         Время шло. Все прибывшие были на местах, а торжество почему-то не начиналось, не смотря на все усиливающееся неудовольствие всех присутствующих там. Один из сидящих рядом с Хамидом, седовласый африканец в модном черном костюме с огромным сиреневым галстуком, два раза давал указания молодому мулату, чтобы тот сходил и объяснил сородичам, сидящим непосредственно возле сцены, о причинах задержки. За другими столами, в середине правого и, гости левого крыла были в неведении.


                ПОСОЛ САЛЕХ

         В какой-то момент, когда недовольство зала достигло высшей точки кипения, в открытых дверях появились несколько молодых крепких, черных парней. Быстро войдя, они образовали своеобразный небольшой коридорчик и замерли в ожидании. На них мало кто обратил внимание. Зато все сидящие за главным столом во главе с Хамидом, сразу же устремили взоры на них. Как по команде, в их сторону повернули головы все, сидящие за столом примыкающим к сцене и африканцы, находящиеся за другими столами.
         Почувствовав эту перемену в поведении суданских товарищей, шум в зале стал стихать, и все остальные тоже стали оборачиваться в сторону входных дверей.
         Как раз в это самое время, минуя импровизированный коридор из молодых ребят крепкого телосложения, мимо стремительно прошествовал чёрненький мужичок в черном костюме и белой рубашке с галстуком. Выйдя на открытое пространство, ненадолго остановился жмурясь от яркого света. Выскочивший  из-за его спины чёрный горилла, встав рядом с ним сбоку и слегка наклонившись, указал рукой в сторону правого крыла, за которым сидели мы с Серёгой.
         Ничего не сказав смуглолицый, на фоне громилы показавшийся карликом, уверенно зашагал к нашему столу и остановился прямо напротив нас. Громила и ещё один коротко стриженный чёрный парень чуть пониже, с двух сторон взявшись руками за спинку стула, услужливо отодвинули его от стола, чуть отступив в стороны. Мужичок, не слова не говоря, обойдя стул слева встал перед ним. Громила с другим охранником с двух сторон опять взялись за спинку и задвинули стул прямо под его зад, на который он и приземлился, оказавшись со мной нос к носу за одним столом.
         Буквально за считанные секунды вся свита чёрного карлика заняла все свободные места за нашим столом напротив. Человек, наверное пятнадцать не меньше. Рядом с ним, по правую и левую руки, сели два африканца интеллигентного вида, один из которых в очках, стал наливать ему в фужер «Пепси колу».

         Пока мы с Серёгой и нашими новыми знакомыми наблюдали за этими людьми, на сцене начали разворачиваться новые события. К микрофону вышел тамада и громогласно, под всеобщие аплодисменты зала, объявил о начале торжества. Он поздравил молодожёнов с этим важным событием в их жизни. Пожелал, как положено, счастья, здоровья, благополучия, долгих лет жизни, побольше детей, и т.д., и т.п.  Естественно, под не утихающие овации ревущего и орущего зала ресторана.
         Затем предоставил слово родному дяде жениха по отцовской линии, который приехал на свадьбу из Хартума по поручению родителей Хамида, которые из-за болезни его отца, не смогли лично присутствовать на бракосочетании сына.
         Речь дядюшки была довольно немногословной. Хамид, стоя выслушав её, сердечно поблагодарил родственника, крепко обнявшись с ним. В виду того, что дядя не знает ни одного слова  по-русски, он сам предложил всем поднять бокалы и выпить.
         Под громкие выкрики и аплодисменты, зал стоя опустошил всё, что было налито в фужеры, бокалы и стаканы. Мы с Филиппычем активно поддержали это начинание, как тогда говорили коммунисты и беспартийные.
         Сидящие напротив нас, припозднившиеся гости с их начальником, тоже подняли бокалы и фужеры, наполненные шампанским, но все как один, чуть дотронувшись губами до кромки, поставили их на стол. Это привело меня в некоторое смущение. Толкнув Сергея локтем, я глазами показывая на сидящего напротив нас смуглого начальника, произнёс:
         - Сергей Филиппыч, почему все в этом зале до конца выпивают за новобрачных первый тост, а вот товарищ напротив не стал пить вообще. Даже не пригубил ни капли. Не хорошо, уважаемый.
          Серёга, хмыкнув поддержал:
         - Да уж, мог бы и поддержать первый тост. Неприлично это, товарищи.
         Черный господин почувствовав, что на него смотрят, а может поняв, что разговор идёт о нём, оторвав взгляд от своей тарелки, исподлобья удивленно взглянул на нас. Сидящие с боков секретари, как я мысленно их «окрестил», тоже съёжились и замерли в ожидании.
         - Вот я предположим, не люблю и совсем не пью шампанского, – негромко продолжил я, глядя в упор на него – а вот выпил ведь, как полагается на свадьбах. На худой конец, ну не шампанского, так хоть водки или коньяка-то можно было, хоть полстакана.
         Чёрный человек напротив с любопытством рассматривал меня молча. Он то ли не понимал русскую речь, то ли ему «западло» было отвечать какому-то выскочке, сидящему напротив него. Секретари, делая вид что заняты поглощением пищи, тоже помалкивали тщательно её пережёвывая. Ситуация для них была нештатная и они выжидали не зная, как себя повести.

         Создавшееся положение разрядил микрофон, с помощью которого тамада продолжил торжество.
         - А теперь, дорогие друзья, я хочу дать слово для поздравления ещё одному очень близкому родственнику Мохамеда. Ещё одному родному дяде по материнской линии, товарищу… господину Хасану.
         Выйдя из-за стола, к микрофону подошёл африканец в желтом одеянии, типа халата. На его кудрявой голове красовалась, как опрокинутая кастрюля, золотисто-жёлтая шапочка, которая искрилась от лучей света. Казалось, что она сама излучала свет.
         Взяв микрофон двумя руками, он обратился к присутствующим в зале на арабском языке. Из всего, что он там «плёл» мне запомнилась только одна фраза: «Рахматулла, та а ля, вабраката!». После неё, все сидящие в зале арабы и африканцы, дружно зааплодировали стоя.
         Чёрный мужик напротив, со всей своей свитой тоже встал и, повернувшись в сторону сцены, громко захлопал в ладоши.
         Тамада, снова взяв в руки микрофон, объявил:
         - Прошу всех наполнить бокалы.
         Зал загудел в предвкушении хорошего продолжения вечера. Отовсюду слышался звон бокалов, вилок, ложек, тарелок и прочей атрибутики столов.
         - Товарищи и господа! Прошу поднять бокалы и выпить за всё, сказанное господином Хасаном. Виват! - громко произнёс он.
         На едином дыхании все гости в зале, в едином порыве встали и начали чокаться друг с другом, со знакомыми и незнакомыми людьми.
         А этот черный малый напротив меня, снова только для виду поддержал тост дяди Хасана. Он поднялся вместе со своими людьми и высоко подняв бокал, чокнувшись с секретарями осторожно поднёс его к моему стакану, который я держал перед собой. Подмигнув мне, он легонько стукнул свой бокал о мой стакан.
        - Вот это я понимаю, это по нашему - глядя на него с восторгом сказал я, и опрокинул содержимое стакана себе в рот.

         Присаживаясь на стул, взяв вилку и насаживая на неё солёный огурец, я увидел, что этот чёрный «засранец» с улыбкой сев на стул, поставил даже не пригубленный им бокал на стол прямо перед собой. Взял фужер с «пепси колой» и вместо шампанского отпил из него этой газировки.
         Машинально закусывая огурцом, я опешил от такой наглости. Мало того, все сидящие напротив люди его свиты, в это время глядя на меня, тоже сидели с поднятыми бокалами, всем видом показывая, что мысленно чокаются со мной. Как говорят сегодня – корпоративная солидарность.
         Всю мою внутреннюю ярость от этой наглости внезапно остудил тамада, который продолжил ведение свадебной церемонии.
        - Товарищи. Дорогие друзья, my friends! Только что мы услышали великолепные поздравления и тосты со стороны самых близких родственников уважаемого доктора Мохамеда. Очень жаль, что на свадьбе не присутствуют мама с сестрой невесты. Мама приболела, а сестра осталась за ней ухаживать. Поэтому, сейчас полагается произнести тост от представителей кафедры, на которой была выполнена диссертационная работа. Я передаю микрофон доктору Мохамеду.
         Переглянувшись, мы с Сергеем ничего не поняли. Кто же от кафедры сейчас должен выйти на сцену? Видимо есть какой-то сценарий, неизвестный нам.
         - Наверное, шеф что-нибудь скажет – сделал предположение Филиппыч.
         На душе слегка отлегло и я, отклонившись назад, покосился в сторону Шельмина, сидящего невдалеке слева от нас. Похоже, что тот не собирался сегодня произносить речь - он также обескуражено всматривался  на всё, происходящее на сцене.


                ОТ ЛИЦА КАФЕДРЫ

          В это время Хамид, взяв стойку микрофона левой рукой, глядя со сцены на нас с Серёгой, хотя это и было довольно далеко от него, начал говорить:
         - Дорогие друзья. Ещё раз большое спасибо за то, что вы пришли к нам сегодня. Мне бы хотелось произнести особые слова благодарности кафедре, на которой я учился три с лишним года, её заведующему Александру Михайлевичу Шельмину, научному руководителю Борису Иваневичу Филину, и другим учёным и преподавателям. Только что я узнал, что здесь в числе приглашённых присутствует мой друг Владимир Александрович Баринов, также сделавший очень много для меня. Мне и Людмиле хотелось бы услышать из его уст, как представителя кафедры и от него лично, какие-то приятные слова. А это он умеет делать, наверное лучше других, кого я знаю. Володья, очень просим тебя с Людой.
         Всегда немногословный Хамид, не очень хорошо знающий русский язык, выдал целую тираду. Это для нас с Филиппычем было откровением.
         Еще большим откровением была его просьба произнести тост от лица кафедры, коим являлся присутствующий здесь Шельмин. Который только сейчас, угадав по направлению взгляда и речи Хамида и привстав со стула, увидел нас с Голобиным, сидящих с ним в одном ряду за одним столом.
         Мало того, в нашу сторону теперь смотрели все гости ресторана, показывали пальцами и гадали, кто же этот друг Володья? Серёга в это время поняв, что от тоста не отвертеться, активно толкал меня в левый бок, чтобы я начинал. Откуда-то начали аплодировать понуждая меня начинать «тёплые слова» в адрес молодоженов.
         Хотя я и был слегка «навеселе», но до кондиции ещё было далеко и никаких мыслей, и заготовок в голове не было. Знать бы заранее, думал я, написал бы что-нибудь на бумажке, по ней бы и зачитал. Но ни бумажки, ни заготовки ни в кармане, не в голове не было, а зал уже во всю аплодировал и меня «вычислили». Даже важный гость сидевший напротив, вместо шампанского пьющий одну «пепси колу» со своими секретарями, начал хлопать в ладоши.
         - Вставай, вставай – толкал все сильнее Серёга.
         Эврика! В последнюю секунду я вспомнил, что во внутреннем кармане пиджака у меня должен лежать обрывок бумаги, на котором были написаны стихи. Вернее четверостишие, которое могло сейчас выручить даже если и не совсем по теме этого вечера. Засунув руку в карман, взял этот листок и поднялся со стула, ещё не помня, что там было мною сочинено недели три назад. Развернув клочок бумаги и пробежав глазами по коряво написанным строчкам понял, что спасён. Это было то, что могло сойти за небольшой тост в стихах, которые любил слушать Хамид в моем исполнении. Правда, одного четверостишия было маловато – не было концовки.
         Чтобы потянуть время и дополнить стихи, доведя их до логического конца я, вставая с «умным видом» и глядя в огрызок бумаги начал откашливаться, показывая что першит в горле.
         Серега, всерьёз подумавший о моем якобы затруднении, попросил соседа слева достать бутылку минералки, которая стояла возле Шельмина. Шеф поняв это, передал её через соседа Серёге, который наполнил мой стакан.
         Пока благодаря моей хитрости, происходило это действие, голова включилась и я придумал, не Бог весть какую,  концовку тоста. В горле за это время на самом деле пересохло и стакан минералки был, как нельзя кстати. Не спеша выпив его до дна и поставив на стол, я начал громко декламировать свой полу экспромт сидящей в зале публике:

                Кого мы любим, нас не любят.
                Кто любит нас, не любим мы.
                Не совпаденья совпадают,
                А совпадения, увы.

                А вот у Хамида совпало -
                Он любит сам и сам любим.
                Я пью за это, всё мне мало,
                Давайте «горько», повторим.

         Закончив читать я, повернув голову в сторону Хамида, стоящего по-прежнему у микрофона, три раза громко крикнул:
         - Горько! Горько! Горько!
         Быстрее всех мой тост оценили русскоязычные гости, которые дружно и многократно поддержали меня.
         Мохамед почему-то не стал возвращаться на своё место за столом и повернувшись, рукой позвал к себе невесту которая, покинув стол направилась к нему и встала рядом. Обняв и прижав её к себе он понимая, что сейчас требуется, начал её целовать прямо у микрофона, под аплодисменты всех присутствующих.
         Возглас «горько» подхватили и африканские гости и родственники. Бедным молодым пришлось неоднократно приложиться друг к другу. Наконец порядком устав, они отделились друг от друга и застыли в ожидании, пока не прекратятся последние выкрики.
         - Спасибо моему другу за приятные, добрые слова. Давайте выпьем за них и за него – сказал он в микрофон.
         Народ в зале не заставил себя долго ждать и все стали наполнять свои бокалы и стаканы. Филиппыч тоже, налив себе и мне водки, подняв стакан чокнулся со мной. Его поддержали наши молодые соседи справа и даже чёрный господин напротив. Он, слегка приподнявшись со своего места и чокнувшись со мной, поднёс бокал к губам. Но пить опять не стал и поставил его на стол. Вместо шампанского опять слегка пригубил из фужера «пепси колы», заев это оливками.

               
                УВАЖАЕМЫЙ ВОЛОДЬЯ

         Всё ещё держа в руках стаканы, мы с Серегой не сговариваясь, не торопились их осушить. Уставившись взглядом на соседа, как ни в чём ни бывало жующего оливки, я довольно таки громко, чтобы всем было слышно, произнёс:
         - Так дело не пойдет, дорогой товарищ, не знаю вашего имени-отчества. Раз уж чокнулись за наши с Хамидом тосты, так давайте не ставить полный бокал опять на стол. Это же не прилично…
         Не успев закончить свое нравоучение я почувствовал, что сбоку к моему уху справа кто-то наклонился и сказал на довольно чистом русском языке:
         - Уважаемый Володья. Господин посол очень сожалеет, что сегодня не может выпить с вами водки. У него через сорок минут назначена аудиенция у посла United Kingdom of Great Britain. В любое удобное для вас время, господин посол готов встретиться с вами в нашем посольстве или каком-нибудь хорошем ресторане, посидеть там и выпивать водку, виски, или другой, на ваш вкус напиток.
         Застыв с поднятым стаканом я, медленно поворачиваясь в сторону говорившего увидел, что надо мной наклонился чёрный громила из свиты соседа, сидящего как раз напротив.
         Если такой захочет, то может поднять меня как пушинку и выкинуть отсюда в два счета – пронеслось у меня в голове – Вот дурак, нашёл с кем связаться - с самим послом Судана. А в зале наверняка гэбисты с Лубянки. Да и наши институтские, из иностранного деканата, как пить дать здесь. Тут не только с работы выгонят, а и посадить могут за хулиганство. Вот и влип  ты, Володья.
         - Вот визитная карточка господина посла. Там есть телефон секретаря и его личный телефон, звоните – закончил стоящий чуть сзади громила, положив на стол передо мной визитку. Сразу же развернувшись, он зашагал к своим коллегам.
         Медленно повернув голову я увидел, что сидящий напротив, как теперь выяснилось посол, широко улыбаясь, извиняюще смотрит на меня вместе со своими секретарями.
         Филиппыч, видевший зависшего надо мной гориллу только что покинувшего нас, не понимая в чём дело сидел с открытым ртом и, до сих пор, не выпитым стаканом. Сосед справа Саша, отодвинувшись от меня подальше, с испуганным видом прижался к своей жене, тоже не осознавая, что произошло.

         Эту патовую ситуацию неожиданно «разрулил» голос тамады:
         - Уважаемые друзья. Сегодня в этом ресторане на мероприятии, посвящённому бракосочетанию Мохамеда и Людмилы, присутствует полномочный посол Судана в Советском Союзе господин Салех. Аплодисменты, пожалуйста.
         Сразу после этих слов посол и вся его свита встали, и зааплодировали.  Зал всколыхнуло и все, как один, повернулись в нашу сторону. Начались бурные, продолжительные аплодисменты и восклицания на арабском языке.
         Невесть откуда-то взявшийся, знакомый горилла с огромным букетом белых и красных роз, передал его Салеху, который сразу же направился в сторону сцены. Поднявшись на возвышение и, подойдя к ожидавшему его и стоящему с женой Мохамеду, вручил им букет. Обнявшись и пожав друг другу руки, сказав какие-то тёплые слова, они расстались. Спустившись со сцены посол прямиком, в окружении свиты и охраны, направился к выходу, под аплодисменты своих земляков.
        К микрофону подошел сам Хамид.
        - Дорогие друзья! Мне хочется поблагодарить моего друга господина Салеха за то, что он нашёл время приехать и поздравить нас с моей женой. К сожалению, долго с нами он находиться не смог. Прямо отсюда поехал на встречу с послом, как это - United Kingdom? В общем, Англии. А сейчас давайте продолжим отмечать. Как это сделать дальше, знает наш тамада, ему и микрофон в руки.


                ПОЗДРАВЛЕНИЯ И ТОСТЫ

         Подошедший к микрофону тамада, объявил:
         - Друзья. Наш жених и муж одновременно, был бы рад, если бы все, кто хотел пожелать что-то и произнести тост, подходили сюда. Прошу вас не стесняйтесь, поднимайтесь к нам, чтобы все могли это услышать.
         Из-за ближнего стола около сцены, поднялись сразу несколько мужчин в национальных суданских костюмах. Они, вежливо пропуская друг друга, цепочкой прошествовали на сцену и подошли к Хамиду с супругой.
Обнявшись и пожав им руки, передав подарки и цветы, скопом подошли к микрофону.
         Возглавлявший эту представительную группу людей чернокожий, лет шестидесяти мужчина с усами и реденькой бородёнкой, произнес довольно длинную речь на арабском языке. Её поняли далеко не все, сидящие в ресторане. Закончив её спустя минут десять, словами понятными даже нам с Серёгой – Аллах аукбар!
          Также не спеша, делегация покинула сцену и заняла свои места за столом.
          Подошедший вновь к микрофону тамада, продолжил вечер:
          - Прошу вас друзья, поднимайтесь сюда, если хотите что-нибудь пожелать и подарить.
          На сцену поднялись два усатых мужчины в цивильной одежде. Один был в чёрном костюме и белой рубашке без галстука, а другой в джинсах и сером шерстяном свитере. Подойдя к микрофону они стушевались, не зная кому из них говорить.
          Наконец посовещавшись, слово взял тот, что в костюме, парень лет около тридцати. На ломаном русском языке с чудовищным акцентом, он сказал:
          - Ми, аспиранти из Афганистан, жилаим наш друг из Судан всего харош. Здоровье и ошень мнаго, мнаго ребёнкав. Дарим тебе и твой жен этот падарак от мене и Ракиб.
          Второй афганец-аспирант по имени Ракиб, одетый в свитер, повернулся к столу и отнёс молодоженам два больших целлофановых пакета. Вышедший из-за стола Хамид, подошел к ним и, по очереди обняв, с поклоном пожал им руки.


                ПРО ЛЮСТРУ ТО ПОЗАБЫЛИ

        Пока они спускались в зал до меня дошло, что мы с Серёгой совсем забыли про люстру, стоящую в коробке рядом с моим стулом, чуть позади. Так как она осталась вне поля зрения, а мы с ним увлеклись питейными и закусочными делами.
       - Слушай, Филиппыч, а про подарок то мы забыли - все нормальные люди давно свои подарили. Смотри вон там на сцене, около Хамида сколько навалили. Твоя очередь дарить, бери коробку и дуй к молодым – выпалил я, повернувшись к нему.
       Перспектива выйти на столь высокое место, хорошо просматриваемое всеми сидящими людьми в зале, ему явно не доставила удовольствия – заметил я по его кислой роже.
        - Может потом отдадим, а? Неудобно как-то сейчас. – выдавил он из себя, не зная как отвертеться от поручения.
        - Когда потом? Когда все пьяные будут? Пока ещё все в норме и при памяти надо вручать. А потом не определят кто что дарил – давил я на Серёгу – Опять же, шеф здесь, бери коробку и вперёд!
        -  Не, не, я не понесу, не могу я сейчас. Давай ты - тебе проще, тебя все уже знают…
        - Так и тебя узнают, когда поднимешься туда наверх – наседал я.
        - Не, не, не сегодня - у меня что-то живот прихватило, не могу я, понимаешь. Сходи ты, а с меня коньяк - завтра ставлю.
        Зная упрямый характер Голобина, его закрытость в вопросах общения с чужими людьми, а ещё перспектива завтра опохмелиться коньяком сыграли свою роль.
        - Ладно Филиппыч, я отнесу. Смотри только, коньяк с тебя – согласился я на его условия.
        Не долго думая взял коробку с люстрой и, под недоумённые взгляды соседей, направился на рандеву к молодожёнам.
        Проходя мимо Шельмина, покосившись на него, услышал:
        - Скажи там что-нибудь от имени кафедры.

        Пока мы с Серёгой препирались друг с другом, тамада безуспешно взывал к публике надеясь, что кто-то выйдет на сцену. Разуверившись в этом он ещё раз оглядывая зал сверху, пришёл к выводу, что надо переходить к следующему по сценарию виду программы.
        - Ну что же дорогие наши гости, все кто хотел, тот уже высказал свои пожелания и тосты, теперь приступим….
         Осёкшись на полу фразе и увидев, как я двигаюсь вдоль левого крыла столов, тут же перестроился (как буревестник перестройки Горбачев в последующие годы) и, показав широким жестом в мою сторону, воскликнул:
        - Нет, нет друзья, есть ещё люди в русских селениях, как говорил один из наших великих поэтов задолго до нашего рождения. Я вижу, что у одного из  близких друзей Мохамеда остались ещё пожелания, которые он надеюсь нам выскажет.
        Взбираясь по лестнице на сцену, чтобы только передать люстру, услышав о каких-то там оставшихся пожеланиях, я чуть не споткнулся. У меня появилась острая потребность развернуться и уйти к Филиппычу. Собрав всю волю в кулак, подняв коробку повыше, я прямиком направился к молодоженам, которые поднялись со своих мест в ожидании.
        Подойдя к ним вплотную я понял, что попал впросак. Просто сунуть Хамиду в руки коробку и уйти не получится. Значит надо что-нибудь говорить, так как люстра предназначалась от всей кафедры.
        Подняв коробку выше уровня стола, попытался перенести и передать её через стол Хамиду, который принял подарок. Глядя на меня со свойственной ему улыбкой он, поставив коробку возле себя на пол, громко возвестил:
       - Это мой друг Володья. Я его очень уважаю и всегда ему рад. Благодарю тебя за презент и вижу, что ты подготовил ещё один тост. Давай его, мы с Людмилой хотим слышать.
        Это был полный «пи..ец» - и он туда же - горестно подумал я окончательно протрезвев. Встав напротив молодожёнов боком я видел, как затих зал ресторана ожидая очередного представления. И тут я разозлившись на всё и вся, «сподвигся» на неординарный шаг.


                А КУДА ДЕНЕШЬСЯ?

        Зная что на всех мероприятиях, проводимых на кафедре, шеф обязательно предписывал мне произнесение стихотворного текста (а в данный момент его у меня не было), я понял, что надо менять формат общения. Большинство иностранцев со времен Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве в 1957 году, знали русские и советские песни. Я и решил воспользоваться их расположенностью к ним.
         Стоя прямо напротив Хамида, ожидавшего тоста, я вызвал его к себе:
        - Мохамед, я хочу, чтобы ты вышел сейчас вместе со мной к микрофону для совместного оглашения…
        Хамид, не ожидая подвоха, направляемый Людмилой, обогнув стол с правой стороны подошел ко мне и мы встали около микрофона. Выдержав паузу, взяв его под локоть и наклонившись к его уху громко, чтобы он расслышал, сказал:
        - Сейчас мы с тобой споём твою любимую русскую песню. Ты её хорошо знаешь – мы её пели у тебя в общежитии. Там внизу музыканты совсем заскучали - надо им сказать, чтобы подыграли нам.
        Для жениха мои слова оказались пустым звуком и он не понял моих намерений. Тогда я объявил в микрофон:
        - Товарищи музыканты! Мы с женихом для наших друзей в зале сейчас споём известную песню «Подмосковные вечера». Прошу вас, если сможете, подыграйте.
        Придвинувшись поближе к Хамиду и микрофону, я запел:
        - Не слышны в саду даже шорохи, всё здесь замерло до утра...
        Хамид, молодец, понял и подхватил:
        - Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера.
        Народ в ресторане оживился и сначала негромко, отдельными голосами, а затем все дружно присоединились:
        - Песня слышится и не слышится…
        Нарастая все сильнее, зал вместе с нами продолжил:
        - А рассвет уже всё заметнее, так пожалуйста, будь добра…
        К своему стыду, не зная до конца слов этой песни, как впрочем и в других, я стал подлаживаться под звучавшие ото всюду голоса. А песня продолжалась дальше то затихая, то вновь возникая то слева, то справа.
         В конце концов, на высокой ноте под аккомпанемент ансамбля, она оборвалась и раздались оглушительные аплодисменты. Мы с Хамидом чувствовали себя героями у микрофона.
         Ошалевший от чувств, жених тут же предложил мне пройти и сесть с ним за их стол, чтобы отметить это выступление. А в микрофон сказал:
        - Спасибо друзья за такую поддержку. Вечер продолжит тамада, а мы с Володьей пока выпьем немножко.
         Взяв за руку, он повел меня к столу, где усадил рядом с собой, налив водки в фужеры.
        Расторопный тамада тут же объявил следующий номер программы:
        - Друзья, после исполнения женихом и вами  этой общенародной песни, перед вами выступит группа артистов театра Ромэн. Поаплодируем им!
        Из-за сцены со стороны буфета оттуда, где расположился ансамбль, «вылетели» пять молодых девушек в ярких, развевающихся на бегу платьях, и устремились на свободную площадку возле входной двери. Вслед за ними выскочили вприпрыжку два мужика в атласных рубашках на выпуск, красного и синего цветов, и широких шароварах, с гитарами.
        Ансамбль грянул известную мелодию «Очи чёрные» и цыганки пустились в пляс, извиваясь и кружась под эту музыку и аккомпанемент гитар, на которых заиграли вставшие поодаль мужчины.


                ЕЩЁ ОДИН ЭКСПРОМТ

        В это время мы вдвоем с женихом, подняв фужеры и чокнувшись, «под шумок махнули» водки закусывая стоящим перед нами рыбным салатом. Чуть отойдя от песнопения, Хамид на полном серьёзе сказал:
        - Володья, давай ещё тост. Ты же знаешь, как я люблю их слушать в твоих стихах.
        - Мохамед дорогой, так у меня ж готового тоста сейчас нету. А чтобы сочинить его мне нужно время, ручку и бумагу. Где это я сейчас возьму?
        Хамид на мгновение задумавшись, стал осматриваться по сторонам и ничего не придумав, наклонился к жене и сказал:
        - Люся, нам нужна ручка и бумага для Володьи. Найди дорогая, пожалюста.
        Жена ничуть не удивившись просьбе мужа, как ни в чём ни бывало, достала откуда-то из-под стола сумочку и раскрыв её, передала мне ручку. Так как бумаги там не оказалось она, взяв со стола из кучки «Приглашений на свадьбу» одно из них, также положила его передо мной.
        Как говаривал тогда мой папаша: всё на столе – руки свое. Тут уж не отвертеться и быстренько соображая, я стал записывать экспромтом сочиняемый тут же тост. После небольших правок, в течение буквально трёх-пяти минут, он был готов.

        Как раз в это время, цыгане заканчивали плясать и петь известную песню «Ехал цыган на коне верхом, видит девушка идёт с ведром». Весь зал ресторана им рукоплескал и не хотел отпускать. Под крики: «бис» и «браво» цыгане стремительно покинули площадку и исчезли в буфете.
        Разгоряченные танцами и спиртным, гости требовали продолжения представления, но прейскурант не позволял этого. Овации не прекращались и тамада ничего не мог поделать с этой вакханалией, постоянно оглядываясь в нашу сторону.
        Увидев, что я закончил свое сочинение, Хамид пришёл ему на выручку. Когда в очередной раз, удрученный организатор вечера посмотрел в нашу сторону жених, поднявшись со своего места, поднял вверх обе руки и начал ими размахивать показывая, чтобы зал затих. Не сразу, но постепенно овации стали стихать и тамада подошёл к нам выяснить, что делать дальше. Хамид, зная сценарий торжества, сделал поправку:
       - Сейчас объявите, что мой друг Володья хочет сказать ещё несколько слов. По моей личной просьбе, хорошо?
        Молча кивнув, тамада вновь подошел к микрофону и объявил:
       - Господа, товарищи! Попрошу тишины. К сожалению выступление Ромэна закончилось и они, по своему расписанию, уехали на другое мероприятие. По просьбе господина Мохамеда выступит наш любимец и его лучший друг, только что на ваших глазах сочинивший ещё одно поздравление. Владимир, прошу вас – повернувшись к нам и с разворотом руки к залу, торжественно объявил он.
        Взяв в руки «испорченное» приглашение я, обогнув стол вышел на сцену почувствовал, что ноги ведут себя как-то не так, тяжеловато. Приблизив к себе микрофон левой рукой, держа в правой бумагу, перешёл к оглашению:


                МОЕМУ  ДРУГУ  МОХАМЕДУ  ПОСВЯЩАЕТСЯ

                Люблю тебя дитя Судана,
                За доброту, за острый ум.
                Я рад, что поздно или рано,
                С женой уедешь ты в Хартум.

                Не забывай про нас с Серёгой,
                Про наш советский славный быт.
                Ведь с нами ты прошёл дорогу,
                И будешь нами не забыт!

        Закончив этот опус и посмотрев в зал, мне стало не по себе - там внизу стояла гнетущая тишина. Все замерли ожидая видимо продолжения, а его то как раз, у меня и не было. Какой позор, думал я про себя.
        И тут зал ресторана взорвался от аплодисментов, вновь послышались возгласы: «браво», «молодец», «ура». Покосившись на сзади стоявший стол, где только что сидел сам, увидел что все во главе с Хамидом, встали и аплодируют.
        Раскланявшись с публикой, как настоящий артист я еле передвигая ноги, подойдя к жениху выразил желание вернуться к Голобину. Получив согласие, пройдя по сцене и спустившись по лестнице вниз, направился на свое место.
        Проходя мимо шефа увидел, что он встав из-за стола, протягивает мне руку для рукопожатия. Пожав её, я подошёл к Серёге и сел рядом с ним.
        В это время тамада, взяв микрофон, объявил:
        - Дорогие друзья, закончилась официальная часть свадебной церемонии, но вечер продолжается! Теперь объявляются танцы и кавалеры приглашают дам. Оркестр, музыку!


                ТАНЦЫ "ШМАНЦЫ"...

        Сразу же грянула музыка. Это была мелодия из песни «Ах, это свадьба, свадьба», которую тогда везде вещал на весь Советский Союз известный певец Муслим Магомаев.
        Не сразу, но постепенно, сначала отдельными парочками, а потом скопом народ ринулся плясать. Хорошо разогретые спиртными напитками мужчины и женщины, не особенно сдерживая себя, закружились повсюду кто во что горазд. По краям площадки вышли несколько африканских пар, танцующих более спокойно и умеренно. Вскоре после начала, более двух третей собравшихся здесь гостей вовсю отплясывали друг с другом.
        Мы с Филиппычем, выпив по рюмке коньяка, сидя наблюдали за всеобщим весельем. Все справа сидевшие от нас пары, кружились где-то в общей массе. Даже Шельмин со своей подружкой, одними из последних проследовали в «гущу событий» на импровизированной танцплощадке. Танцевали теперь даже на свободных площадях между рядами столов. Только ненадолго смолкнув и заставив танцующих остановиться, музыка возобновлялась вновь. Ансамбль заиграл одну из мелодий репертуара Пугачевой и пары пошли танцевать медленный танец танго.
        После этого тамада объявил белый танец и Хамид с Людмилой, спустившись в зал начали двигаться в свободном пространстве образовавшемся сразу, когда глядя на них все расступились. Людмила взяла на себя роль ведущей, так как Хамид с его высоким ростом еле передвигал ноги, делая всё невпопад. Он очень старался, как говорят «как слон в посудной лавке». Было видно, что это всё доставляет ему неимоверные муки и он ждёт не дождется, когда это топтание закончится.
        Наконец музыка стихла и разразились дружные аплодисменты «геройскому» терпению обоих. Люся попыталась было остаться ещё на один «па де труа», но он проявив не свойственную ему твёрдость, взяв за руку повёл её обратно на сцену. Все это время, пока они поднимались и шли по сцене к главному столу, им аплодировали все находящиеся здесь.


                МИНЯЕВ И КОМПАНИЯ

        Армянский коньяк пять звездочек был неплохой. Наливая по очередной стопке, я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит и наблюдает. Неужели опять черный горилла, подумал я и покосился слегка повернув голову направо. Действительно, сзади стояли какие-то люди, но пока не предпринимали никаких действий. Кто бы это мог быть, думал я, накладывая себе салат на тарелку.
       - Привет, Владимир! – раздался знакомый голос – А ты здесь, я смотрю прославился, старых друзей теперь не узнаёшь.
        Только поднявшись со стула и повернувшись, я понял кто это говорит. Это был молодой начальник иностранного отдела нашего института (foreign department) Сашка Миняев. Рядом стоял крупный мужик с симпатичной женщиной среднего роста, которая мило улыбалась.
        - Ну ты даёшь, едрёна вошь, Володя! – без подготовки начал Миняев – Сколько тебя знаю, сколько вместе пили, а вот стихов от тебя ещё не слышал. Таланты от нас выходит прятал. Мы с Давидовым тут недалеко от тебя сидим, а ты хоть бы хны, ноль внимания и килограмм презрения. Вот жена Вячеслава Алексеича нас надоумила подойти к тебе. Какой говорит мужчина и не под конвоем - в смысле наш институтский, а сидит не с нами. У тебя здесь смотрим, все места вокруг заняты, а у нас для тебя есть свободное местечко. Тем более, давно ты не заходил ко мне поговорить о том, о сём, выпить.
         Надо же, вспомнил гавнюк, когда ему понадобилось - подумал я про себя. Сколько раз поил Миняева, обещавшего вот-вот помочь и посодействовать с командировкой в какую-нибудь соц. или кап. страну. Да хоть куда, чтобы вылезти из нищеты. Брал мои анкетные данные якобы для оформления то в Китай, то в Афганистан. Только почему-то всё всегда срывалось - в общем водил за нос, чтобы выпивать на халяву.
        - Смотрю, Мухамеду подарок отнёс. Небось светильник, как все обычно?
        - Всё то ты знаешь, Палыч – ответил я не без удивления.
        - Знаем, знаем, а ты как думал? Органы работают не только половые, да Слава? – хохотнул он обращаясь к Давидову – Ну так что пойдем к нам, угостим по-царски. Кстати, хорошо выглядишь, оделся прилично.
        - Подлецу всё к лицу. Я не один, Саш. Мы с Серёгой тут от кафедры.
        - Давай с Серёгой, – посмотрел на Голобина Миняев – заодно и познакомимся, хотя лицо то знакомое. Ваш Шельмин - заговорил он потише- тоже здесь, кстати.
        - Спасибо за приглашение, Санёк. Только мы с Филиппычем уже собрались уходить, ведь зашли ненадолго по поручению «группы товарищей».
        - Да брось ты Володя, какие сейчас могут быть другие дела? Не придуривайся. Тем более дама просит, хоть и муж рядом.
        Давидов, подполковник КГБ, курирующий в нашем институте иностранцев и знакомый мне не так близко, захохотал:
        - Муж не бревно – подвинется... на свободный стул – уточнил он.
        - Вот именно, на свободный почти всегда! – уточнила его жена – Пойдемте Володя, бросьте все дела на сегодня, тем более вы сейчас герой дня. Вам кстати не говорили, что у вас хороший голос? Весь зал даже запел и мы тоже поддержали. Берите Сергея и к нам, ждём вас вдвоем - добавила она с улыбкой и тоном не терпящем возражений. Взяв своих мужчин под руки, она потащила их к своему столу, явно показывая то место, где они находятся.
        Когда вся троица отошла подальше, Голобин недовольно спросил:
        - Откуда ты их знаешь? Этого из иностранного отдела я немного знаю. А другого, что с женщиной, не встречал.
        - Сережа, надо знать не только половые, но и другие органы, которые надзирают над нами. Это гэбист подполковник, внедрённый в иностранный деканат нашего с тобой института. Работает деканом и учит студентов из-за «бугра» правильно себя вести. А с ним его жена, но я вижу её впервые – как на допросе ответил я – Давай ка лучше коньячку-с, а то стоит здесь не пригубленный, как бы не испортился. Чокнувшись стаканами, мы быстренько исправили положение выпив их содержимое до дна. По привычке я закусил долькой лимона, а затем нанизав на вилку кусок осетрины, отправил его в рот. Серега последовал моему примеру, тоже отпробовав осетрины.
         Пока мы разговаривали с Миняевым и Давидовым не заметили, что был объявлен перерыв и, сидящие вокруг тоже выпивали и закусывали. Курящие входили и выходили в коридор, оживлённо беседуя друг с другом.


                "БЕЛЫЙ" ТАНЕЦ

          Через несколько минут вновь грянула музыка и танцующие, кто во что горазд, ринулись в пляс. Смотреть со стороны было одно удовольствие - одни скакали, изображая что-то вроде шейка, другие прижавшись друг к другу, «косили» под танго. Ближе к ансамблю образовался хоровод. Взявшись за руки, мужчины и женщины там бегали по кругу высоко подбрасывая вверх ноги. На сцене за главным столом никого не наблюдалось – все ушли на танцевальный фронт или в туалет покурить.
         Не надолго стихнув, быстрая музыка сменилась относительно спокойной и молодёжь разбрелась по углам.
         В это время кто-то сзади осторожно положил руку мне на плечо и женским голосом сказал:
         - Володя, приглашаю вас на белый танец.
         Слегка опешив, повернувшись назад и встав в полный рост увидел, что это была жена подполковника. Тут уж не отвертеться - подумал я и ответил, глядя ей в глаза:
         - Я чувствую ваш муж не одобрит этого.
         - Пойдемте, Володя, мой муж объелся груш и ему всё равно.
         Бесцеремонно взяв меня за руку, она повела меня мимо глазеющего на нас шефа. Завернув направо и пройдя вперёд, приблизившись друг к другу мы ринулись в водоворот танцующего и пляшущего зала.
         Это была мелодия тогда мало известной песни «Путники в ночи», исполняемой Фрэнком Синатрой.
         Довольно откровенно прижавшись ко мне, жена гэбиста вжалась в моё тело и сделала глубокую паузу. Толкаться с краю на виду у всех мне не хотелось, и я повел её в самый центр танцевального разгула.
         - Ого, – сказала она в восторге – вы не только умеете петь и сочинять стихи… А меня кстати зовут Мария, или можно просто Маша.
         Время на ответ почти не было и я уворачиваясь от других резво танцующих, потащил её в танце немного в сторону. Наконец найдя более или менее, свободное пространство, взяв роль ведущего повёл более размашисто, попеременно поворачивая её то в одну, то в другую сторону. И мне, и ей теперь было совершенно наплевать, как на нас смотрят со стороны. Видят ли нас её муж и все остальные люди в этом ресторане.
         То, что музыка закончилась мы заметили лишь тогда, когда толпа танцующих стала рассеиваться, а мы с Машей остались на открытом пространстве на самом виду.
         - Спасибо, Маша, – ещё не отдышавшись произнёс я – вам пора к мужу, а то заревнует и побьёт.
         - Не побьёт - он с виду такой грозный. Сам он не большой любитель танцев, по другой части больше – ответила она, не уточнив по какой.
         - Бережёного Бог бережет. Пойдемте, лучше я вас потом ещё раз приглашу, ладно?
         Как не хотелось жене подполковника возвращаться к столу, но она все- таки с помощью моей руки, твердо держащей её руку, нехотя пошла со мной.
        Подойдя к столику, где сидели Миняев с её супругом, мы расстались не смотря на попытки со стороны мужиков усадить меня рядом с ними. Сославшись на то, что опаздываю, я смылся к Голобину.
        Один танец сменялся другим, а у меня абсолютно не было желания идти, чтобы приглашать чужую жену. Хорошо, что и ей во второй раз было неудобно перед своими мужчинами уйти, чтобы танцевать со мной. Тем более, что белый танец не объявляли.
        После очередного возлияния, пропустив по стопке коньяка, мне нестерпимо захотелось поскорее уйти отсюда.
        - Серёга, ты как хочешь, а я решил свалить отсюдова. Пора домой, перед женой неудобно задерживаться долго.
        Хотя это предложение не очень обрадовало его, он после недолгих уговоров согласился с моими доводами.
        Наполнив по полному бокалу коньяка, выпив и закусив бутербродами с осетриной, мы решили покинуть это заведение.

         Попрощавшись с соседями, которые не хотели нас отпускать, встали и пошли в сторону выхода. Проходя мимо Шельмина, попрощались с ним и его дамой, которая почему-то тоже попыталась отсоветовать нам уходить.
         Откланявшись, огибая столы, мы прямиком направились к выходу. Одевшись в гардеробе, минуя «швейцаров» в штатском, вышли на улицу. В такую паршивую погоду здесь почти никого не было. Пройдя по набережной Москвы-реки и свернув на ближайшую улицу, бодренько зашагали в сторону метро к станции « Улица1905 года».


                С БОРИСОМ  ИВАНОВИЧЕМ

         Занудные дни сменялись такими же неделями. О защите диссертации в ближайшем будущем не могло быть и речи. Хотя в тайне я все-таки пытался что-то писать под неусыпным контролем Антохи и сотоварищей. Его-то как раз, шеф начал активно понукать и заставлять работать, назначив дату предзащиты буквально через месяц. Это конечно, несколько облегчило мою жизнь. Теперь Крузе переключился на себя и больше времени проводил в кабинете заведующего кафедрой.
         Через месяц, совместными усилиями загрузив все ресурсы кафедры, Антон представил свою работу на рассмотрение кафедры.
         Когда он развесил свои плакаты на стендах стало ясно, что кроме словарного  текста и нарисованного «древа решений» (или как-то по-другому), у него ничего нет. После окончания доклада сразу же выступил Шельмин и, чтобы исключить излишние вопросы отметил, что работа закончена пока в черновом варианте и что не все плакаты ещё готовы. Но к защите всё будет в полном ажуре.
         Понимая, что шеф  заинтересован в выходе «работы» Крузе на защиту, штатные жополизы для порядка задали тройку вопросов, на которые Антошке ответить не составило большого труда. Хотя пока он отвечал на них, его всего трясло и он заикался - главное, что все проголосовали «за».

         Через два месяца Крузе успешно защитился на учёном совете автомобильного транспорта, там же где и Мохамед. Все прошло без сучка и задоринки, без неудобных вопросов. Как тогда говорили, при таком папе иного предусмотрено быть не должно.
         Вскоре под него на кафедру выделили преподавательскую ставку и он стал ассистентом. Что, по тем временам, гарантировало дальнейший рост и повышение в зарплате.
          Пока все это происходило и события разворачивались столь удачно для него, мне было довольно комфортно и я потихоньку занимался своей работой.
          Как-то зайдя вечером на кафедру, пока в лаборатории шли занятия со студентами-вечерниками, я увидел там Бориса Ивановича Филина. У него было «окно» между лекциями и, не зная чем себя занять, он разгадывал кроссворды, которые ему наскучили. Увидев меня и поздоровавшись, он спросил:
         - Ты что такой кислый ходишь? Как твоя диссертация поживает, сколько можно тянуть с защитой? Там, насколько я знаю, не так много поправок было, пора выходить и тебе. Вон Крузе защитился, а у него-то откровенная «туфта».
         -  Сам не знаю, Борис Иваныч. Шельмин всё с Антохой возился, не до меня ему. Сейчас там на очереди узбек – притворившись дурачком, ответил я.
         Борис Иванович, пребывая в хорошем настроении и от нечего делать, предложил:
        - Давай неси свою работу, посмотрим что там у тебя. Она у тебя с собой?
        - Да, лежит в лаборатории.
        - Неси, неси свою диссертацию, чем могу помогу. Если уж Антоны защищаются, так тебе сам Бог велел.
         Сходив в лабораторию за материалами, я принес их Филину.
         - Садись показывай, что у тебя есть.
         Разложив перед ним все свои бумаги, мы углубились в чтение. В процессе  изучения задавая вопросы и на полях делая пометки, он так увлёкся, что чуть не прозевал начало лекции, на которую должен был идти.
          Глянув на часы и взяв с собой кейс, он на ходу сказал:
          - Сейчас у меня лекция, надо бежать, а вот после неё если хочешь, давай посидим ещё. Работа твоя мне нравится, но кое-что надо поправить. Согласен?
          - Конечно, Борис Иваныч, я готов, буду вас ждать – вырвалось радостно у меня с языка.

        В этот вечер я с нетерпением ожидал окончания его лекции. Этот человек впервые за долгие месяцы предложил мне реальную помощь. Не лживую, которая выражалась сочувствием всех по отдельности, якобы желающих добра, но при людно меняющих свои взгляды в пользу зав. кафедрой. В пользу марксизма-ленинизма и светлого далекого будущего на Земле, в которое никто не верил и которого никогда не будет.


                НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

          В связи с этим уже несколько позже, когда осуществилась знаменитая Перестройка Михаила Горбачева, мне вспомнилась одна, вроде бы незаметная, телепередача поздним вечером. В ней были задействованы два очень известных в России и СССР человека – писатель Виктор Астафьев и народный артист нашей страны Георгий Жжёнов, пострадавший от сталинского режима. Человек отсидевший и «отмотавший» срок из-за неосмотрительно сказанного слова в адрес государства.
         Так вот писатель обосновавшийся, после многих лет жизни в столице, у себя на родине под Красноярском, пригласил  своего друга актера Жжёнова на закате жизни к себе. Вместе со съёмочной группой Центрального телевидения.
         В приватном разговоре на всю Россию под рюмку водки, они вспоминали прошедшие эпизоды жизни. Естественно один, Виктор Астафьев - военные эпизоды, послевоенные годы и нынешнюю  жизнь. Жжёнов – лагерную жизнь, тоже послевоенные годы и роли, сыгранные им в кино.
         В самом конце передачи их разговор перешёл к главному – о нашем великом русском народе. И вот здесь совершенно неожиданно для всех, их мнения разошлись довольно кардинально и противоположно друг от друга.
         То ли под влиянием выпитого (что вряд ли), то ли прожитых лет на этой земле Жжёнов, пострадавший от несправедливости государства и репрессий, пафосно заговорил о величии нашего народа, его способности выходить из всех трудностей и преград на пути обновлённым. На что известный писатель, классик при жизни, проведший всю войну в окопах, награжденный орденами и медалями, ответил:
        - Жора, да какой к чёрту мы великий народ? Разве достоин лучшей жизни народ, представители которого идя на расстрел по чьему-то навету, анонимке, неосторожному слову и без вины виноватые, перед дулами автоматов  начинают кричать:
        - Да здравствует Сталин! Да здравствует партия!? - Я бы, пока меня вели до места расстрела, успел бы одному-другому конвоирам горло перегрызть! А ты говоришь, великий!
        Вскоре, буквально через год, оба они ушли в мир иной естественно, естественной смертью. Что в нашей стране не каждому суждено.


                БОРИС ИВАНЫЧ НА ВОЙНЕ

         Гораздо позже я узнал из уст самого Филина, что ему самому пришлось пережить на войне.
         По мобилизации его, девятнадцатилетнего парня, определили на курсы парашютистов-диверсантов, которых должны были засылать в тыл врага для диверсионной деятельности. После окончания этих курсов их наскоро инструктировали, как бить врага у него в тылу, и долго держали в деревянных казармах для отправки.
         То ли парашютов не хватало, то ли самолетов, то ли из экономии - всех их решили отправлять через линию фронта на планерах. Наскоро сколотив из дерева и фанеры удлиненные кабины с крыльями, солдат сажали в такой планер по сорок человек, как селедки в бочке. Прицепляли его к самолету, который после разгона поднимал планер в воздух.
        Долетали до линии фронта немногие. Немецкие мессершмиты и фоккевульфы расстреливали и сбивали их. Даже те, кто пересекая линию фронта оказывался на вражеской территории, отцепившись от доставившего их самолёта, как правило гибли при посадке. А потом уже под пулями немцев.
         Только мизерный процент из всех, вылетавших на фанерных планерах, остался жив после таких военных операций. В том числе и Борис Иваныч, который мне говорил откровенно о том, что в истории нашей страны люди ценились как строительный материал, используемый властями по их бестолковым технологиям, мягко выражаясь. Человеческая жизнь и гроша ломанного никогда не стоила.


                ПОСЛЕ ЛЕКЦИИ

         После лекции мы с Филиным вновь вернулись к моей многострадальной работе. Борис Иванович не совсем ещё вникнув в суть некоторых разделов, начал по-своему их переделывать. Понимая это, мне стоило больших внутренних усилий над собой, чтобы не сильно перечить ему. В чём-то он  был прав, а в чём-то не допоняв исправлял текст. Я боялся, что если буду возражать ему, то он просто пошлёт меня на три буквы, оставив снова в одиночестве. Про себя я тогда решил, что позже разобравшись по сути, он сам исправит то, что написал.
         Просидев над диссертацией до закрытия института, когда охрана делала обход, мы покинули помещение кафедры и поехали по домам, договорившись продолжить работу в последующие дни.

        Наша совместная деятельность растянулась на несколько месяцев, в силу занятости Филина по основной преподавательской работе. В основном  мы встречались с ним вечером – до и после лекций, которые он читал студентам вечернего отделения института.
         Не смотря на то, что в это время никого на кафедре не было, совсем скоро о нас доложили Шельмину - зоркий Антошкин глаз и длинный язык сделали своё дело. Слава Богу, на всякого рода инсинуации и интриги Филин никогда не обращал внимания и мы по-прежнему продолжали работу.
         Когда дело подошло к завершению, Борис Иванович с удовлетворением отметил, что теперь в таком окончательном варианте диссертацию пора представлять на предмет предзащиты на заседании кафедры. Он пообещал мне, что сам переговорит с Шельминым об этом.
         - Все будет хо… - сказал он мне улыбнувшись – Мне бы твои годы и мои деньги!
        - А мне бы только ваши деньги – поддержал я его радостно.


                ПРЕДПОСЛЕДНИЙ  УДАР

         Спустя пару дней  в кабинете заведующего кафедрой у них произошел разговор на эту тему. На следующий день встретившись с Филиным, по его растерянному виду я сразу всё понял.
        - Ничего не понимаю, – заговорил он со мной – Александр Михайлович, почему-то против твоей предзащиты, говорит что работа не готова. Я ему рассказал, что помог довести «до ума» твою  диссертацию и считаю, что в таком виде её можно защищать. Объяснил ему, что все недочёты, которые вменялись тебе ранее, исправлены и доработаны конкретно и по пунктам. Он крутился, как уж на сковородке, а потом вдруг сказал, что ты мол, не дозрел ещё. Рано тебе становиться кандидатом наук. Ты, что с ним ругался? Или что-нибудь натворил такого, что он настроен именно против тебя?
         Говорить, что разработанную мною интегральную модель я опубликовал без соавторства с Шельминым, я не стал. Борис Иваныч, будучи порядочным человеком, вряд ли понял бы интриганство заведующего кафедрой в отношении меня. А сослаться на что-либо другое высосанное из пальца, чтобы обмануть Филина, я не мог и не хотел. Поэтому пришлось притвориться «дурачком» и ответить:
         - Сам не знаю, Борис Иваныч, почему. Скорее всего, из-за интегральной модели, которая охватывает все его частные модели. Вроде как, обошёл я его в этом плане.
         - Да нет, не может быть - он же твой научный руководитель, а ты его ученик. Когда ученик идет дальше своего учителя, это же наоборот должно радовать. Я хоть и помог тебе вместо него доделать и завершить работу, вовсе не претендую на руководство. Просто мне было жалко тебя. Да и диссертация очень сильная, жалко если её не реализовать. У меня, да и у других, выходили на защиту очень слабые работы, особенно, когда выпускал иностранцев.
         - Борис Иваныч, другого объяснения я придумать не могу. Спасибо вам, что помогли.
        - Ладно, не дрейфь Володя. Может оттает профессор, подождём какое-то время. Я буду его теребить помаленьку, глядишь выпустит тебя.
         - Спасибо, Борис Иваныч. Другого-то у нас ничего нет - подожду какое-то время и видно будет, как быть дальше.
         Пожав друг другу руки, мы разошлись. На душе было противно, что не смог донести до Филина истинную причину отношения ко мне Шельмина.


                ПРИЁМНАЯ КОМИССИЯ

        Жизнь, как говорят, всегда берет своё, а смерть чужое. Практически похоронив диссертацию, я ещё иногда машинально пытался в ней что-то исправлять и добавлять. Пролетело несколько месяцев и зав. кафедрой отправил меня на лето работать в приёмную комиссию института. Как правило, туда посылали на работу сотрудников, которых не очень ценили и молодых преподавателей, недавно зачисленных в штат кафедры. Попасть на должность преподавателя было большой удачей для недавно защитившихся кандидатов наук. Поэтому они эту «удачу» и отрабатывали, в то время как их товарищи по работе уезжали в летние отпуска.
        Работа в приёмной комиссии длилась с утра до позднего вечера и мне некогда было думать о своей горькой судьбине. Тем более, что я легко «влился» в коллектив и помогая друг другу, мы не замечали как пролетают дни.
         В те времена, когда громоздкие ЭВМ каждый день ломались, преобладал ручной труд различного рода подсчётов. Там была статистика количества и качества абитуриентов поступающих в институт, обработка результатов приёмных экзаменов, подсчёт проходных баллов и т.д. Порой для того, чтобы вовремя вывесить результаты экзаменов по различным предметам на разные специальности, приходилось работать до утра и даже ночевать в институте.
         Самое тяжелое время там наступало в августе, когда начинались приёмные экзамены, организация которых требовала полной отдачи сил. Помимо абитуриентов приходилось иметь дело с преподавателями предметниками и родителями поступающих, которые готовы были пойти на всё, лишь бы родное чадо оказалось в ВУЗе.

        Проведя очередной экзамен, мы должны были прямо на следующий день вывесить его результаты перед входом в институт. Все оценки поступающих абитуриентов  распечатывались на ЭВМ, эти распечатки  приносили в виде рулонов, которые мы называли «простынями». После того, как их разрезали на части по отдельным специальностям, их закрепляли на деревянных стендах-решетках на кнопках.
         Утром, в определённое время, их выносили и выставляли перед входом в институт, где уже поджидала толпа абитуриентов с родителями. Не успев эти стенды выставить и не давая поставить перед дверьми, толпа часто разбивала их в щепки. Приходилось готовить запасные, с которыми могло произойти и происходило тоже самое. Возмущенная толпа буйствовала и требовала, чтобы мы снова выставили результаты на обозрение. Все руководители приёмной комиссии бывали в шоке, потому что если дело пойдет так и дальше, можно во-первых, остаться без стендов, а во-вторых, будут уничтожены сами «простыни». Чтобы их вновь распечатать, тогда требовалось очень много времени, которого у нас не было. Могли посыпаться жалобы в Министерство образования.

         В один из таких дней толпа у дверей озверела, не давая никому войти и выйти из института. Информация о случившемся дошла до ректора, который потребовал от нас вывесить результаты. За организацию всего этого процесса там отвечал я.
         Тут мне пришла идея, как это можно сделать. Времени было мало, чтобы совещаться с начальством и я, взяв несколько рядовых сотрудников приёмной комиссии, попросил их закрепить последние, оставшиеся «простыни-дубликаты» на несколько стендов. Пока руководители думали, другим ребятам поручил закрепить на оставшихся стендах пустые не распечатанные листы бумаги. Когда все было готово, распорядился открыто, чтобы все видели, пронести стенды с пустыми «простынями» по коридору и как обычно вынести их наружу, и поставить на улице.
         В это же время, параллельно распорядился выносить настоящие стенды по боковым коридорам, чтобы выйти с ними через боковую дверь. Пока толпа ещё не зная что ее обманули, разбивает «пустышки», ребята ушедшие в обход, должны поставить настоящие стенды у входа, прямо за их спинами.
         Все прошло точно по моему сценарию. Расправившись с муляжами и ожидая что будет дальше, услышав от сзади стоящих о настоящих стендах, люди в толпе развернулись и сдвинувшись к ним ближе, стали искать свои фамилии и оценки в списках.
         Самое лёгкое время в приёмной комиссии было, конечно же в конце августа. В спокойной обстановке, на основании плана происходило зачисление в институт. Кто получал необходимые баллы, тот и становился студентом.


                ХИТРЫЙ ХОД

         Проработав два года в приёмной комиссии, меня заметили и оценили. Курировавший «приёмку» проректор по фамилии Заходько, узнав о моих проблемах с защитой, как-то предложил свою помощь. Переговорив с проректором по учебной работе, имевшим «большой» вес в таких делах, он свёл меня с ним. Поняв из нашей с ним беседы в чём дело, тот вскоре вызвал Шельмина к себе в кабинет.
        Не знаю подробностей их встречи, но после этого произошёл крутой поворот и мой мучитель дал «добро» на предзащиту, при этом уточнив:
        - Владимир Александрович. Я конечно не мог отказать уважаемым проректорам - они отзывались о вас только с положительной стороны. Что ж, мы выпустим вас, но я хочу, чтобы в качестве научного руководителя диссертации был Борис Иванович Филин. Ведь он с вами довольно много работал, доводил «до ума» на сколько я знаю, не так ли?
        - Да, мы с ним правили диссертацию в последнее время. Александр Михайлович, но вы то ведь весь срок аспирантуры вели меня. Может все-таки, останетесь вторым научным, многие так делают.
        - Нет, нет, пусть будет Борис Иванович. Так я считаю будет правильнее, это моё условие. На ближайшем заседании кафедры заслушаем ваш доклад. Всё, ты свободен.
         Выйдя из кабинета в радостном настроении, на душе всё-таки остался осадок от чего-то недосказанного. Был непонятен его отказ от научного руководства - ведь он за три с лишним года имел с этого дивиденды. Всё это выяснится только потом, а пока я был доволен исходом разговора.

        Через неделю после предзащиты на кафедре, на которой скрепя сердцем шеф дал добро на защиту, я отнёс диссертацию в учёный совет. Назначили дату моего доклада и всё завертелось с бешеной скоростью.
        Чтобы вовремя успеть, надо было  отпечатать кучу разного рода бумаг, заполнить всякие анкеты, учётные формы и карточки. Встретившись с председателем ученого совета, передавая ему один из экземпляров работы, обговорили кое-какие вопросы. Я был знаком с ним довольно давно и он дал мне несколько дельных советов.  Пожелав успеха заверил, что всё должно пройти, как всегда без эксцессов.


                ЗАЩИТА. СТРАННОЕ ГОЛОСОВАНИЕ

         В назначенный срок у меня всё было готово. Развесив на стендах плакаты, я должен был выступать первым, вторым защищался «целевик» из провинции. Ученый совет представлял кворум из тринадцати человек (чёртова дюжина), что меня несколько обеспокоило, но деваться было некуда.
         Председатель совета, проверив соблюдение всяких формальностей, объявил начало моего доклада.
         После того как я подробно доложил о работе и зачитал выводы, члены совета начали задавать мне вопросы. В основном для порядка, как у них было принято. Но были и такие, на которые ответить было непросто, так как они были заданы людьми, мало разбирающимися в этой области. Как сейчас говорят, спрашивали, чтобы в разговор встрясть. Всё вроде бы, шло по стандартному сценарию и скучающий председатель вышел из аудитории подышать. Вернулся он через несколько минут, когда заканчивал речь один из официальных оппонентов, давший положительный отзыв и рекомендовавший, как обычно присвоить диссертанту, то есть мне, степень кандидата наук.
          Началось тайное голосование, не предвещавшее никаких отклонений от обычного сценария. Многие члены совета даже вышли покурить.
          Когда они вновь собрались и огласили результаты, которые мягко говоря, удивили всех. Особенно меня и председателя учёного совета. Десять членов совета были «за», и три человека «против».
          Этих двух третей хватало, чтобы в ВАКе мне присвоили степень кандидата наук. Но откуда взялись три «чёрных шара» тех, кто против? Ведь никто в открытую не высказывался против присвоения звания. И если соискатели допускались к защите, то всегда все члены совета были «за». Нонсенс.
          Взяв себя в руки, председатель поздравил меня с «успешной» защитой. Пожав руку на ухо сообщил, что не ожидал «подлянки», но все обойдётся.
         Защита «целевика» прошла по обычному сценарию, без неожиданностей - все были «за».

         Отметив как положено обе наши защиты, мы вдвоем с Филиным поехали отмечать это дело ко мне в трехкомнатную квартиру, незадолго до этого полученную нами от государства бесплатно. Моя жена накрыла на стол. Борис Иваныч, пожурив меня перед ней за неточности в докладе сказал, что все обойдётся. После недолгого застолья мы расстались.

         Сразу после защиты Шельмин вновь отправил меня в приёмную комиссию на все лето, где в трудах и заботах оно прошло. Наступила незаметно осень.
         Тревога всё это время не покидала меня. Я чувствовал, что «странное» голосование после защиты просто так для меня не обойдётся.

         Однажды в конце августа, после зачисления абитуриентов в студенты, ко мне подошёл человек в форме полковника и попросил аудиенции. Лицо его мне было знакомо – он всё время крутился около приёмной комиссии. Ещё до зачисления в институт я зная, что его протеже проходит по баллам, обнадёжил его в положительном решении этого вопроса.
         Выйдя в коридор мы, отойдя немного в сторону, разговорились. Оказалось, что этот полковник являлся адьютантом одного крупного военачальника. Этот генерал попросил полковника, чтобы тот каким-то образом отблагодарил меня за якобы помощь. Как это сделать, он не знал.
         Отказавшись от подарков или что-то в этом роде, единственное о чём я спросил его: не имеет ли генерал выхода на ВАК, чтобы узнать о состоянии прохождения там моих документов на утверждение. Полковник попросил время до завтрашнего дня, чтобы узнать об этом и мы расстались.
         Назавтра, в назначенное время, мы вновь встретились. Оказалось, что генерал подняв все свои связи выяснил, что дела мои очень плохи. Диссертацию передали  «чёрному оппоненту», что не предвещало ничего хорошего. После «чёрного» обычно работу заворачивали на доработку, что ставило фактически крест на всём, что я сделал за эти годы.
         На этом мы с полковником и расстались – помочь здесь они мне ничем не могли.


                ВАК - ЗАВЕРШАЮЩИЙ  УДАР

          Спустя два или три месяца мне на дом пришеёл вызов в ВАК на комиссию, которая должна была поставить окончательный вердикт. Достоин или не достоин я степени кандидата их наук.
          В один из зимних вечеров мы с Филиным, взяв плакаты и диссертацию, поехали на эшафот - так думал я. А Борис Иванович, перед этим переговорив с кем-то из знакомых из ВАКа, посчитал что раз работа качественная, значит всё обойдётся наилучшим образом.
          Поднявшись на второй этаж здания ВАКа, мы увидели перед дверью, где проходят заседания этой комиссии, множество людей ожидающих вызова. Одни молча сидели на стульях стоящих вдоль стен, другие прохаживались по вестибюлю с озабоченным видом. Напряжение чувствовалось во всём – в лицах и позах сидящих, в передвижениях и негромких разговорах ожидающих «приговора» людей.
          Мое внимание привлекла небольшая делегация во главе которой довольно молодой человек около сорока лет, одетый в строгий тёмно-синий костюм с бордовым галстуком, размеренно вышагивал из одного конца вестибюля в другой. Этот хорошо откормленный тип с тупым выражением на холёном, лоснящемся от пота лице, барражировал туда-сюда почти не останавливаясь. По бокам и сзади него семенили четверо довольно невзрачных людишек в таких же  костюмах, временами выслушивая его недовольные реплики.
          За ними откровенно наблюдали, переговариваясь и показывая на них жестами рук, несколько молодых людей, стоящих в отдалении от нас. Эти были одеты разно шёрстно – кто-то в в костюмах, кто-то в обычных куртках и шерстяных свитерах. Бросалось в глаза, что они были чем-то возмущены и это недовольство явно направлено на «главаря» делегации который, каждый раз проходя в отдалении мимо, косился на них с опаской.
          Спустя какое-то время молодые люди переместились поближе к нам, продолжая что-то горячо обсуждать и возмущаться. Один из этих ребят подошёл к нам и заговорил без всяких предисловий:
          - Вон видите тех подонков? Они как и мы, из Кишинёва, а этот молодой, который впереди вышагивает, Пердюк его фамилия, привёз их для поддержки. Этот Пердюк в нашем институте заведующий кафедрой и собирается занять кресло проректора. Сколько мы не писали в разные инстанции о его делишках и о том, что докторскую ему написали молодые аспиранты, что в работе целыми страницами плагиат и компиляция, толку нет. У него в горкоме партии и в комитете образования всё схвачено - тесть генерал милиции, начальник УВД. Трёх преподавателей со своей кафедры выжил по несоответствию должности, весь институт «на ушах». Если он станет проректором, то и ректору тоже не долго останется. Вот нас всем миром отправили в Москву не допустить утверждения его доктором наук. Мы уже были на приёме у председателя ВАКа Кириллова-Угрюмова. Хоть и обещал разобраться, но как он нам сказал, ему уже звонили из отдела науки ЦК и просили не «рубить» молодого учёного.
          Вот и этот учёный секретарь тоже советует нам ехать домой. Все равно мол, уедем ни с чем - решение уже принято на высоком уровне.

          Временами из зала заседаний выходил молодой мужчина лет сорока, одетый в чёрный костюм, в серой рубашке с синим галстуком, видимо секретарь-распорядитель, и вызывал на "эшафот" очередную жертву. Перед тем как её запустить, он коротко инструктировал, как нужно вести себя на «высоком» совете, что можно делать, а что нельзя.
          Выходившие после комиссии вели себя по-разному. Одни не скрывая радости, выплескивали эмоции громкими возгласами, другие, которых было больше, с досадой на лице, стараясь побыстрее покинуть это место.
          Очередной инструктаж распорядителя с одним из соискателей оборвался от скрипа открывшейся двери, откуда вышел секретарь и вызвал на ковер того, о ком только что разговаривали - Пердюка. Сопровождаемый прихлебателями до самой двери докторант, изобразив на лице мнимый испуг, вошёл вовнутрь закрыв за собой дверь.
          «Ходоки» из Кишинёва вместе с только что стоящим с нами парнем, чуть опоздав ринулись за ним, но не успели. Путь им преградил секретарь-распорядитель, который грудью встал на их пути загораживая дверь спиною. Произошла короткая перепалка, в ходе которой они оттеснили его в сторону и проникли в зал заседаний.
          Какое-то время оттуда были слышны выкрики, но спустя пару минут в сопровождении всё того же секретаря вышли в вестибюль, всё еще препираясь с ним.
          Сославшись на неотложные дела, тот их покинул и ребята замерли в ожидании, в непосредственной близости от соратников Пердюка.
          На удивление, рассмотрение его докторской не заняло и десяти минут. Дверь отворилась и он вышел улыбаясь, не скрывая радости на лице. Приспешники окружили его и принялись шумно поздравлять. В то время как противники, потерпевшие столь сокрушительное поражение, сникли под аплодисменты свиты Пердюка.

           Наконец вызвали нас с Филиным. Секретарь в чёрном костюме, выйдя из зала и назвав мою фамилию, коротко сказал:
           - Проходите, ваши места справа посередине. Доклад не более пяти минут, коротко и по сути.
           Почему они дают так мало времени, пронеслось у меня в голове - не успеешь донести эту самую суть. Однако часы были запущены и мы вошли внутрь.
           Это был большой зал, где за столами расставленными буквой «П» сидело не менее пятидесяти докторов наук. Обойдя правое крыло, мы увидели посередине его три или четыре свободных стула, где и остановились.
          Председательствующий на заседании маленький лысый профессор, сидевший довольно далеко от нас посередине ряда соединявшего оба крыла, тоном прокурора сказал:
          - Садитесь. Соискатель, прошу делать доклад очень коротко и самую суть. Научный руководитель выскажется только после окончания обсуждения. Ваша работа была на оппонировании у доктора технических наук Пендюрина, начинайте.
           Мы с Борисом Иванычем рассчитывали, что доклад будет делаться после того как развесим плакаты, привезенные с собой сюда. Без наглядных пособий диссертацию, которая разрабатывалась не один год, трудно оценить по достоинству. Покосившись на Филина и повернув голову в его сторону я услышал, как он довольно громко мне сказал:
           - Ладно, давай без плакатов. У них тут конвейер и лучше не перечить, а то «зарубят» на корню.
           Отложив в сторону тезисы своего доклада, я встал. Цвет нашей науки молча в упор разглядывал меня. Я для них был одним из назойливых комариков, которые мешают им жить спокойно.
            Стараясь говорить громко и размеренно, глядя на часы, чтобы уложиться вовремя, я сделал доклад и зачитал выводы по работе. По окончании чётко произнес:
           - Спасибо за внимание, доклад окончен.
           После меня председательствующий, по фамилии Волков, дал слово «чёрному» оппоненту Пендюрину. Он гнусавым голосом зачитал свой отзыв с перечнем моих, по его мнению, ошибок и недоработок, большинство из которых ко мне не имели никакого отношения. Так как я в работе использовал материалы и других людей со ссылками на них. Также уложившись в те же пять минут, Пендюрин сделал вывод, что диссертация выполнена с ошибками и требует соответствующей доработки, а её автор, то есть я, не заслуживает присуждения учёной степени кандидата технических наук.
           Хоть я и ожидал этого, но внутри всё перевернулось и в глазах потемнело, окружающие меня люди были в тумане. Филин попытался было встрясть и что-то сказать, но его остановил голос председательствующего Волкова:
           - Всем всё понятно? Какие будут вопросы к докладчику? Прошу задавать.
           После небольшой паузы первым вопрос задал человек в форме генерал-майора. Вопрос касался одного из экспериментов, который я провёл по стандартной методике и на защиту как что-то новое не выносил. Поэтому ответ был исчерпывающе кратким, со ссылкой на соответствующую литературу.
          Следующим задающим был плюгавенький человечек, которого издалека разглядеть было нелегко. Его вопрос тоже касался эксперимента, точнее обработки статистических данных по нему, погрешностей и достоверности выявленного материала. На эту чушь тоже пришлось отвечать сухим языком из учебника по планированию экспериментов со ссылкой на конкретного автора.
          После него не столько вопрос, сколько утверждение прозвучало со стороны сидящего прямо напротив нас толстяка, с отечным лицом пьяницы. Он высказался довольно туманно о не очень большой ценности моего исследования, с точки зрения народного хозяйства.
          Затем были заданы ещё несколько вопросов, касающихся экспериментальных испытаний на машине трения, обработки полученных результатов и выводов по ним.
          Как я не старался в своих ответах показать, что все эти данные были необходимы мне для использования в математических моделях, и научная новизна именно в них. Что основным приоритетом исследования является разработка интегральной схемы и методики определения периодичностей замен смазки и деталей сопряжений, как при совместном, так и комбинированном варианте. Всё было бесполезно.
          Почему они задают эти однотипные не компетентные вопросы я понял, когда в процессе обсуждения увидел, что у всех сидящих рядом с нами членов комиссии, на столах лежали заранее приготовленные отксерокопированные выводы «чёрного» оппонента. И только ближе к концу обсуждения один из членов этого «судилища», профессор Незарезов, «допёр» наконец и вопросом подразумевающим ответ, подвёл итог всего этого:
          - Так что же получается эксперименты, проведенные вами, не несут авторской новизны и вы не выносите их на защиту?
          - Совершенно верно, они не являются предметом защиты. О чём я и говорил уважаемым учёным – ответил я с некоторым облегчением, потому что хоть один человек из всех нападавших на меня понял, что диссертацию «рубят» не по делу.
          - Так, – прозвучал резкий голос председательствующего – вопросов больше не имеется? Хорошо, слово предоставляется научному руководителю, кандидату наук Филину. Прошу вас, только кратко.
          Борис Иваныч, за время сорокаминутного (я посмотрел на часы) обсуждения, несколько раз пытался вскочить и «встрясть» в разговор. Человек  воевавший, написавший несколько книг, всегда выдержанный, дрожа от возмущения встал и его понесло:
         - Вот я сейчас слушал, какие вопросы задают моему соискателю. Мне непонятно читал ли кто-нибудь из задававших их его работу или хотя бы автореферат, где кратко описано, о чём идёт речь?!
         Как только он начал говорить я понял, что теперь то, уж точно мне конец. Эти ублюдки, доктора каких-то наук, никогда не потерпят таких явных оскорблений в их адрес. Тем более от какого-то, пусть и заслуженного, в годах, «кандидатишки». Наплевать этим зажравшимся остепенённым людишкам на нас, мелких букашек-таракашек, на научную истину в конце концов. Она им здесь не нужна, они здесь хозяева и решают судьбы таких как я. Не удосужившись, правильно сказал Филин, сами прочитать работу или автореферат, они на основании листочков, написанных всего одним оппонентом, ставят крест на любой работе. Хоть Нобелевской. Плевать им, что «за» проголосовал специализированный учёный совет института в составе тринадцати человек. Что я набрал положенные две трети, есть публикации, конференции, на которых уже не раз всё обсуждалось. Всё решает только один звонок Шельмина Волкову, которого тот хорошо знал. Волков передаёт диссертацию нужному «чёрному» оппоненту, за которым идёт слава «лихого рубаки», который всегда пишет отрицательные отзывы. Все просто, как начало и конец - лишь только начал – всё, тебе пи - ец.
          Находясь там я остро осознавал, что этот спектакль срежиссирован Шельминым и Волковым, что решение давно принято, чтобы здесь не говорили мы с Борисом Ивановичем. Как бы правильно я не отвечал на их дурацкие вопросы.

          Тем временем Филин, еле сдерживая нахлынувшие на него эмоции, продолжал:
          - Я выпустил более полутора десятков аспирантов, ставшими кандидатами наук. Могу без ложной скромности сказать, что именно исследовательская работа Владимира Александровича является самой достойной из всех. Я давал её на рецензирование нескольким учёным и специалистам в этой области и ни у кого даже не возникло сомнений в том, что это сильная научная работа, заслуживающая рассмотрения даже на учёном докторском совете. Мне непонятно, как это можно было не заметить, если у всех здесь присутствующих есть такое чувство как совесть, тогда справедливость должна возобладать. Спасибо за внимание.
         - У вас всё, Борис Иванович? Хорошо. Теперь вас с соискателем попрошу выйти, мы начнём голосование. Вас вызовут, как только вынесем решение.
         Поднявшись со своих мест, мы покинули помещение, вышли в вестибюль и встали недалеко от двери.
         - Вот суки, – выдохнул Филин – наверное зря я так погорячился. Ты уж прости меня, но вряд ли они простят… Надо приготовиться к худшему, ты был прав.

         Через пару минут всё было кончено. Нас вызвали обратно в зал и объявили, что по результатам голосования, где только пять человек воздержались, мне отказано в присуждении степени к.т.н. Что после соответствующей доработки, но не ранее трех месяцев, я имею право снова выйти на защиту если сейчас напишу заявление о согласии с вердиктом их комиссии. Что имею право на апелляцию в высший совет ВАКа, если не согласен с их решением.
         - Вы свободны, до свидания. Пригласите следующего соискателя.
         Когда мы снова вышли в вестибюль, к нам сразу подошёл секретарь-распорядитель и посоветовал написать заявление об отказе  от претензий к решению комиссии. Если это прямо сейчас не написать, то диссертацию будет рассматривать Высший совет, который как правило, утверждает решение низшей инстанции. А так уже через три месяца, эту же исправленную работу можно снова защищать на учёном совете института.
          Написав заявление, мы попрощались с товарищами по несчастью из Кишинева и вышли на улицу.
          Подойдя к ближайшей станции метро «Чистые пруды», перед тем как уехать, зашли в одну из «забегаловок» и выпили по гранёному стакану портвейна. Больше ничего из спиртного не было. Закусив плавлеными сырками, сели в метро и поехали по домам.


                ВМЕСТО ЭПИЛОГА

         Философски глядя на отдельные отрезки своей жизни и суммируя их, ближе к окончанию бытия отчетливо понимаешь сколько же не умных решений и поступков ты совершил. Анализируя почему именно так, а не иначе ты действовал, приходишь к очевидному факту только тогда, когда исправить что-либо невозможно. А ведь истина лежит на поверхности – всё дело в характере любого существа, обитающего на Земле. Будь это рыба, зверь, птица или человек. Каков характер, такова и судьба - она же и есть прожитая на данный момент жизнь. Характер даётся нам Всевышним, передаваясь через посредников-родителей и ничего общего не имеет с внешней оболочкой, телом, лицом. При рождении заложено 90-95% тебе предназначенного характера. Душа и характер закладываются при соединении субстанций мужчины и женщины и меняются в течение жизни очень незначительно. В основном,  это происходит в детские годы и в старости, на закате жизни.
         В детские годы, под влиянием окружающих людей происходит кристаллизация характера ребенка. Этот очень важный период становления человека проходит приблизительно до пяти-шести лет. В это время идёт внутренняя борьба за то, каким станет человек впоследствии, в худшую или лучшую сторону произойдут внутренние изменения. Если родители и другие близкие люди приложат в это время усилия, понимая их необходимость, это поможет маленькому человеку стать большим, в прямом и переносном смысле. Даже оставшись без постоянной опеки, взрослея и становясь старше, внутренний стержень будет помогать принимать те или иные решения.

         Анализируя сегодня произошедшую со мной историю и пытаясь понять правильность своего поведения в тогдашних условиях, отчётливо виден тот очень узкий коридор, в который я вошёл. В самом его начале ещё не было видно насколько он узок. При таком одностороннем движении вперед передо мной маячила фигура Шельмина, которая всегда загораживала продвижение. Если бы знать наперёд, конечно надо было бы вернуться назад и выйти из него, чтобы искать другие пути для приложения своих знаний и сил, чтобы делать карьеру и обеспечивать семью.
         Однако, кто же из нас об этом знает? Подсказать в этот период времени было некому. Близкие этого сделать не могли тоже не зная, как всё может сложиться. А гипотетический давний разговор с начальником медсанчасти военного училища где я служил, вспомнился много позже. В той нашей беседе с майором Яльцевым он, как будто предвидя всё это, напутствовал:
         - Никогда не гонись за женщиной и автобусом – придёт следующий.

         Продолжая работу в институте я видел, как наиболее энергичные люди благодаря начавшимся горбачёвским реформам организовывают производственные и строительные кооперативы. Вполне легально платят, по тем временам, мизерные налоги и зарабатывают большие деньги. В условиях тотального дефицита товаров всё, что они производили, раскупалось нарасхват. То, что годами не делалось для народного потребления, теперь производилось быстрыми темпами. И все равно этого не хватало.
         Пошевелив мозгами и взяв в аренду один из двенадцатиэтажных корпусов общежития нашего института, который никак не могли открыть после стройки, договорившись запустить и обслуживать студентов и аспирантов в нём по государственным расценкам, я принялся за дело. Главным моим условием аренды было открытие там на четырёх этажах гостиницы.
         В самые кратчайшие сроки, в течение четырёх месяцев оснастив и укомплектовав помещения всем необходимым и набрав сотрудников, гостиница открылась. Кто жил в те далекие годы знают, что купить простой холодильник или телевизор было очень трудно, а я их вёз туда десятками. Как это у меня получалось, говорить не стоит – бартер.
         Как только всё заработало и гостиница открылась, сразу появились желающие убрать меня от руководства. Напрасно я думал, что новые знакомства в Госплане и Госснабе помогут - им от меня нужны были только номера во вновь открывшейся гостинице, которые они оплачивали. Зато комсомольцы, видя какую выгоду можно поиметь, быстро нашли выходы на руководство института. Объединившись с проректором по хозяйственной части и предложив ему хорошую мзду, они повели атаку.
         Проректор начал мучить всякими комиссиями, которые проверяли всё. От финансов и мусорных бачков, до пылинок в пожарных ящиках. Это и сейчас не редкость в нашей стране.
         Надо сказать, не имея тогда сегодняшнего опыта, моей большой ошибкой стало то, что я поторопился с арендой, не зарегистрировавшись как юридическое лицо. Приняв предложение ребят из Фрунзенского РК комсомола и проректора по хозяйственной части института Муджояна, я открыл гостиницу под их протекторатом, согласившись стать наёмным директором. Хотя идея и все организационные дела и вопросы легли на мои плечи. Согласившись со мной, они положили мне большую зарплату, превышающую оклад самого ректора.
         Пока всё находилось в стадии оформления и организации этого гостиничного комплекса со столовой, кафе и спортивным залом, всё шло нормально. Доносились правда порой отдельные слухи, что ректор завидует моей зарплате и якобы, советует мне её уменьшить, но я не придавал этому значения. А зря – зависть это страшная сила.
         Короче говоря, усилиями комсомольцев в сговоре с проректором по хозяйственной части, меня заставили уйти по собственному их желанию. Не смотря на всякие собрания коллектива гостиничного комплекса и прочие мероприятия в мою защиту.
         Проглотив порцию этого опыта, передо мной уже не было того узкого коридора-тоннеля, в котором я до этого пребывал несколько лет. Горбачёвская хоть и «Недостройка», тогда дала шанс пробиваться по жизни очень многим энергичным людям. В том числе и комсомольцам из Фрунзенского РК ставшими, благодаря изворотливости и разобщённости таких людей как я, миллиардерами. Лес рубят, а такие щепки как мы, летят в разные стороны и ствол достается тем, кто всегда им владел – номенклатурной бюрократии.

          Потом был строительный кооператив, в котором у меня и однокашника был арендованный деревообрабатывающий заводик и несколько бригад, которые возводили детские и спортивные площадки. Занимались мы и ремонтом крыш и фасадов.
          Всё развивалось до тех пор пока к власти не пришла «шушара», назвавшаяся демократами. В последствии руководимая мэром Лужковым "раздербанившая" строительные и производственные кооперативы, "прихватизировавшая" их имущество и бизнес. 
          Было малое предприятие и всякие торговые сделки. Однако, у власти уже были те же бывшие комсомольцы и гэбисты. Это мы видим и сейчас - такой вот мы обезличенный и разобщённый народ, прости Господи.
         Разобщённость и неприятие в своем обществе умных и успешных людей позволяет нам терпеть во главе государства недалёких и не умных, изворотливых чиновников вышедших из спецслужб и комсомола. Они часто меняя правила и законы, устанавливают рамки узкого коридора, по которому невозможно (минуя их) прорваться вперёд одарённым и способным индивидуумам. В конечном итоге, эта власть руководствуется правилом – «Свой-чужой», где роль «чужого» всегда исполняет бедный народ, толпою двигающийся в узком пространстве нашей необъятной, богатой ресурсами Родины –

               
                Ошельмованный на много лет.
                Вся надежда на молодежь и интернет.