Колосья по серпом... исход источников 21

Начало: "Колосья по серпом... исход источников 1"      http://www.proza.ru/2014/09/25/740

                Предыдущая часть: "Колосья по серпом... исход источников 20" http://www.proza.ru/2014/11/04/1295

ХХІ
 
Святки отметил свежий и пушистый снег. Снег был на всем: на столбах заборов, на крышах, на деревьях, на шубе ночного сторожа и в ведрах с водой - только пронесенных от колодца к дому.

Земля помолодела.

Майка Раубич, проснувшись перед рождественским утром, сразу  поняла, что  на  дворе  снег,  так  светло было  в комнате.  И  она  выпрыгнула  из  кровати,  запахнула  на  подушку одеяло,  чтобы  не  разошлось  тепло,  и  босая подбежала  к окну.

За окном было белое и черное: снег и ветви деревьев. Ноги немножко зябли на полу, и девочка бросилась опять в кровать, которая не успела благодаря ее хитрости остыть, и даже рассмеялась от счастья, что тепло, что на дворе снег. А потом задумалась, не зная, показалось ей то, что она видела прошедшим вечером, было ли действительно.

Накануне  нянька  Тэкля  пугала  ее,  что  вот подходят  Святки  и  теперь  как раз свобода  для  разных нечистиков, которые спешат перед Божьим рождением нахватать себе как можно более шаловливых  и непослушных девочек.

-  Банник  вот...  Как  во-озьмется  за бок,  да  ка-ак потянет под полок, и как начнет щекотать - тут уже молись как хочешь - не поможет. Ведь не слушалась родителей и няньки Тэкли.

- А какой он, Банник?

-  Страшный,  -  отрезала  Тэкля.  -  Одежда  у него  из веников;  вместо  усов  -  два  банных  опарыша.  А  сам весь курится, как пар. И горячий такой, щекотливый.

- Не верю я тебе, бабушка. Вон говорили на празднике Огня    1, что  Паляндра  страшная.  А  то  был  Тодарка-водовоз.  И смешил детей. И совсем он не страшный.

- А вот посмотришь, посмотришь, - пугала старуха.

И  тогда Майка  решила  посмотреть.  После  ужины она,  вместо  того  чтобы  идти  в  библиотеку,  набросила шубу  и украдкой  пошла  мрачным  парком  к  бане.  Она  не боялась, что ей помешают: отец всегда позволял ей делать то, что она хочет.

Пронизанный  ветром,  звонкий  от  мороза  парк,  редкие стылые  звёзды  в  ветвях.  Скрипнула  фортка  в  частоколе, высоком,  страшном  во  тьме,  с  лошадиными  черепами,  что невыразительно белели в сумраке.

Она  действительно  увидела  Банника.  В  бане  светился желтый  блеклый  огонек,  и  девочка,  припав снаружи к восьмиугольникам толстого, пузыристого стекла в свинцовой раме, увидела веничный предбанник, похожий на пещеру, косматый от сотен веников, а на табурете - Его.

Он был похож и непохож. Веники были не на нем, а вокруг. Наверное, разделся и сбросил их. Но даже без веников он был страшный, хотя вовсе нет курился:  такой черноволосый, темный и неясный сквозь стекло.

Дрожа от страха, она расплющила нос о стекло  и круглыми глазами следила за ним.

Банник,  видимо,  услышал  что-то.  Он  поднял  глаза  и посмотрел на окошко.

Она  оторвалась  от  стекляшек,  скатилась  вниз  по ступенькам  из  галерейки  и  бросилась  бежать  так,  как  не  бегала никогда  в  жизни.  Чуть  не  потеряла  в  кустах  шубку, поцарапала  руки  о  живую  изгородь,  больно  ушиблась ногой о камень. И теперь вот лежала и думала, было это или нет.

Истопник в коридоре грохнул  дровами о железный лист у печки, и она представила, как хорошо эти дрова пахнут: свежестью, ароматом морозного дерева и подтаявшим снежком.


Ярош  Раубич,  вошедши  в  комнату,  также  принес аромат снега и чистоты. Сел на краешек кровати.

- Что же ты лежишь, доня? Сороки снег принесли.

- Я еще немножечко-немножечко, - сказала она.

Лицо Раубича, когда на него не смотрел никто из чужих, было вовсе не желчным.  И глаза смотрели без пытливости, не  тянули  душу  из  чужих  глаз.  Было  в  их даже  что-то виноватое, что-то вроде вечного осознания какой-то оплошности в том, что он делает.

Майка  играла  браслетом,  крутя  его  на отцовом запястье:

-  Шиповник,  в-в,  как  колется...  Курган,  в-в,  как высится... А вот   "бу-у" - страшный рогатый бугай. Гам -  и съест.

- Бугай? Это зубр.

- А зубр разве не бугай?

- Пусть так. Но зубры никого не едят... Однажды дворянчик в сильный мороз ехал пущей, намостив в сани сена.  Зубру  захотелось  сена.  Он  подошел,  осторожно подцепил сонного дворянчика на рога и положил его на снег.

- Неправда, папка. А лошади?

- А лошади думали, что эта корова. Лошади же не бояться коров.

Майка рассмеялась.

- А потом зубр пошел за санями и ел сено, пока не вложил все. А дворянчик бранился: "Корова ты гадкая! Бугай ты  холерный!  Чтобы тебя  так  волки  вложили,  как  ты  мое  сено вложил, чтобы..."

Девочка,  смеясь,  припала  щечкой  к железному браслету.

- А зубр? 

- Съел  и пошел. Они хорошие. Они страшные только для врагов, зубры.

- Лакомка-зубр. Хороший зубр. У, какой железный!

Раубич погладил ее па голове.

-  Хватит,  детка.  Не  стоит  тебе  играть  с  этой штукой. Эта игрушка для взрослых.

Приподнял ее вместе с одеялом.

- А я тебе секрет искажу. Хочешь?

- Хочу.

-  Алесь  прислал  за  тобой  коней.  Хочешь  с  мамой съездить к нему на Святки?

- А ты?

- Я не могу, - серьезно, как взрослой, сказал Раубич. - Мне надо поехать аж на другой конец губернии. Понимаешь, мужские дворянские дела. Это тебе не интересно. Так хочешь?

- Хочу, папка, - вздохнула она. - Только тебя жаль.

-  Тогда  одевайся.  Сама.  Как  взрослая.  Одевайся, Михалинка.

И  сам  развернул  вокруг  ее  кровати  и  умывальника японскую ширму.

- Папа, - спросила из-за ширмы Майка, - Банник есть?

- Какой Банник? А-а. Нет, детка. Никого такого нет. Ни Банников,  ни  водяников  - никого.  Это  только  ворчливые бабушки пугают девочек. Но ты не верь  и никого-никого не бойся. Страшные бывают только злые люди.

Майка фыркала в ладошки под умывальником.

-  А  кого же  я  тогда  вчера  ви-идела  в  нашей  бане? Через окно. Сидит, черный такой. И от веников разделся.

Раубич осекся.

- Ну,  один, может,  и  остался,  -  наконец  сказал  он.  - Только он старый, он, наверняка, скоро пойдет в лес и уснет там навсегда в березах. А пока ходит себе из бани в баню. Носит детям подарки перед святками.  И тебе принес.  И золотой медальон принес вместо того, что ты... потеряла. Ты же  теперь  почти  взрослая,  девушка.  А  значит,  можешь носить золото.

- Папа, разве мы бедные, что носим железо?

- Это не просто ржавое железо. Это железо даже без соринки другого металла...

Помолчал.

- Нет, детка, мы не бедные. Мы еще держимся за старый-старый  обычай,  какой  стал  нашим  фамильным.  Мы, мужчины из Раубичей, носим только железо, ведь золото очень грязный металл. Самый грязный, какой есть на земле.

- А как же мне его носить?

- Девочкам можно. И потом, это старое золото. Его добыли деды... железом. Такое - можно.

Майка, уже совсем одетая, выбежала из-за ширмы  и бросилась  Ярошу  на  шею.  Он  подхватил  ее,  лёгенькую, теплую, - самая дорогая тяжесть на земле.

"Боже, - думал он, - что же это я делаю все последние годы?! А они что? Что она будет делать, маленькая?" Но он  знал, что  все  останется по-прежнему,  и ничего  ей  не  сказал,  только  поцеловал  темно-голубые глаза.

- Слушай, - сказал он, - слушай меня, лапуся. Будь разумной, не обижай Алеся, не "воображай" над ним, как вы, дети, говорите.

Он, конечно, понимал эту смутную тень, это далекое обещание "взрослого" в излюбленной дочке. Но говорить об этом было нельзя. Рано.

-  Я  меньше  всех  других хотела бы  обижать  его,  - вздохнув, сказала она. - И что поделаешь, если он такой медвежонок?  То  ловкий  и  веселый,  а  то  телепень телепнем.

- Ты все же постарайся, - сказал Раубич.

- Я постараюсь, - сказала она.

...Выехали в зимнем возке впятером. Мать, Франс, Майка, младшая сестра Наталья и Стась, самый маленький из всех.

Через  стекляшки  возка  были  видны  ложбины, заснеженные  леса,  птицы-пересмешники, что  прилетают  из далекой  Лапландии  и  зимуют  в  нас,  ведь  тут  для  них тепло, откосы над белым Днепром и лиловые кустарники на гривах. Ямщик пел что-то грустное и широкое, покачивал в такт пению головой.

Звонко визжали под полозьями морозные колеи.

Ветер  принес  далекий  вой  и  редкий  пушечный  гул льда на Днепре.
От  недвижимости  всем  в  возке  было  немножко прохладно.

А  потом  с  гряды  заметили  далекие  огни  в  снегах.

Лошади  побежали  быстрее.  Возок  остановился,  резко завернув, у парадного крыльца.

...Сыпанули  навстречу  люди,  быстрее  несли  детей  в дом,  раскутывали  их,  пахучих  с  мороза,  садили  на  длинную горячую лежанку в гардеробной, давали по глотку горячего вина с корицей.

Алесь то пожимал руку Франсу, то склонялся к Майке, то  целовал  маленькую  Наталку  (Майку  целовать  он стеснялся).

А  потом  в  двери  сыпанула  настоящая  детская толкотня:  Мстислав,  Яденька  Клейна,  Янка,  черный,  как чебот,  и  безудержно  веселый. Ноги,  руки,  улыбки,  визг, смех.

- Что уж что, а шум такой будет. И не говори, кума, - говорил пан Юрий.

Он был счастлив. На святки в Загорщину неожиданно приехал старик Вежа.

Вежа встретил детей на верхних ступеньках лестниц, огромный, с красивой седой гривой волос. Брал детей на руки, смотрел им в глаза.

- Эта чья же такая? Твоя, госпожа Надежда?

- Мая.

- Красивая какая. А это? Ого, ну, это я сам понимаю. Новый  приднепровский  дворянин,  усыновленный  Ян  Клейна. Вишь ты какой, братец! Получишь от меня саблю.

- Спасибо вам, - серьезно сказал мавр. - У Реки много врагов.

Дед неожиданно вздохнул и поцеловал Янку:

- Придет время - сам найду тебе жену и оружие. Алеся хоть  любишь?  Будь  ему  другом.  Как  нить  за  иголкой. Ты, брат,  смотри.  Тебе  еще  придется  всей  жизнью доказывать... что ты - наш.

Взял за виски Мстислава.

-  Пустите  меня,  пожалуйста,  -  серьезно  сказал Мстислав.

- Почему это?

- Мы уже взрослые.

-  Правильно,  -  согласился  дед.  -  Вы  взрослые. Так, значит, ты наилучший друг моего внука?

Наконец  очередь  дошла  до  Майки.  И  тут  дед  соизволил сесть на подставленное сыном креслице.

- Раубичева. А ну, дай посмотреть на тебя.

Долго  рассматривал  пепельные,  с  золотистым  оттенком волосы,  сиреневое  платье  с  короткими  рукавами,  темно-голубые, деланно наивные глаза.

-  Чертик?  -  спросил  он.  -  Чего  тебе  не хватает для того, чтобы стать добрым и хорошим, чертик?

Майка улыбалась высоким краешком рта. Ее злил этот осмотр, она чувствовала в  нем что-то неудобное,  и сама себе решила отыграться за него на единственном человеке, которого было почему-то приятно дразнить: на Алесе.

- Взрослости, - сказал дед. - Жизнь тебе позволяла все,  капризный  чертик.  А  вот  когда  она  начнет сопротивляться, начнет мять, - тогда ты поймешь и станешь хорошим, чертик с дивными глазами.

Погладил ее лапку.

-  Будь  добрый  с...  людьми,  чертик.  Так или не так? Будешь?

- Попробую, - сделала она книксен.

Пошла дальше. Дед смотрел на нее и думал:

"Самая добрая  пара  будет  для  Алеся.  Честная семья.  Одна  из немногих,  настоящих.  Но кто  знает, что будет из девочки через семь лет".

И после разговора с детьми Вежа стал особенно язвительным с гостями, шокировал их всех мужицким языком вперемешку с  самым  изысканным французским,  нарочно  нападал на то, что было дорого собеседнику, - словом, расклеился.

На  него  смотрели  с  удивлением,  дивясь шероховатым  мужицким  предложениям,  какие  он  выговаривал  с особенным вкусом. Пока что на людях это позволялось только Клейне.

Они  просто  забыли,  что  Вежа  и  раньше  определялся этим. Забыть было легко: старик не являлся среди них целых десять лет.

А он направился к детям. Сам открыл им двери в зал,  где  стояло  что-то  тусклое,  таинственно  распростирая лапы. Сам приказал зажечь свечи, стрелял вместе со всеми из хлопушек, помогал разбирать подарки, первый вел за руку детский хоровод.

Просто  по  анфиладе,  из  комнаты  в  комнату,  двигалась пестрая цепь, а впереди легко переступал ногами седой человек почти что саженного роста и напевал:
 
                Антон казу вядзе.
                Тпру ды ну – каза не йдзе.

В голубой гостиной хоровод, расшалившись, налетел на подставку  с  китайской  вазой.  Черепки  с  синими  рыбами разлетелись в стороны.

Дед чесал затылок и вдруг с легкой походки перешел в пляс.

Никто не видел, что Клейна стоит в дверях и наблюдает за плясками. И вдруг все смолкли. А Клейна сказала:

- А вот пани Антонида заметит и ёмашником вас, бездельники. За этим старым дураком да и вы в подскоки.

Как будто тут был деревенский дом, в котором водились ёмашники.

-  Эти  мы  празднуем,  -  сказал  дед  и  крикнул:  - Касьян,  подбери  черепки!  Утром  раздашь  детям  по одному в коробочке. Это будет "общество разбитой вазы". Лет через сорок склеите. Друг друга не терять. Отец  смотрел  из  дверей  на  пляски  вокруг  разбитой вазы и хохотал.

- А ну за мной! - крикнул он  и повел детей опять к елочке.

Она сияла в полутьме, огромная, вся в тайных тенях, ароматная.  Красным  светом  горела  на  ее  верхушке вифлеемская  звезда.  А  в  ветвях,  как  в  зеленой  пещере, стояли кукольные овцы, и волхвы в дивных уборах шли к яслям.

...А потом навестили дворец крестьяне с козой. С лицами, намазанными  сажей,  в  вывернутых  кожухах,  в  дивных "турецких шапках" - они принесли с собой мороз, звуки волынки, цимбал и бубна.

Коза  была  в  серой  волчьей  шубе  с  ветошным хвостом, в сушенной овечьей маске. Вместо бороды у нее был пук колосьев. Коза мекала и пела дурашливым голосом. Это  была  уже  не  забава,  а  важное  дело.  Ведь  от козы зависел следующий урожай. Всем известно, что душа нивы,  кому  повезло  ее  увидеть,  похожая  на ловкую козу, которая бегает на задних ножках. Такое уж существо. Сначала ей хорошо жить, но потом жницы жнут рожь -  и все меньше  и меньше остается места, где могла бы спрятаться  душа  нивы.  В  отчаянье  она  прячется  в  последнюю горсть  колосьев,  -  это  и  есть  борода  козла.  Последнюю горсть срезают осторожно. Она лежит под образами  и выходит из дома только на святки, привязанная к голове козы.  Тут  она  радуется  и  решает  сделать,  чтобы  людям было хорошо.

И  люди  не  бросают  ее.  Люди  держат  "душу"  до весны,  а  весной  выносят  и  осторожно  "отпускают", кладут в высоковатые зеленые всходы. И опять душа населяет свое царство, не давая погибнуть ни одному растению, а сама вольно ходит на задних ножках по всех просторам приднепровских нив.

...Прерывисто ревела волынка. Пели голоса:
 
                Дзе каза ходзіць, там жыта родзіць;
                Дзе каза хвастом, там жыта кустом;
                Дзе каза ступою, там жыта капою;
                Дзе каза рогам, там жыта стогам.
 
...Разгоряченные  пляской,  Алесь  и  Майка  выбежали  из комнат  и  остановились  в  прохладной  лоджии.  Через  большие окна светили морозные звёзды.

Две  малюсенькие  фигуры  стали  около  окна  и прильнули  одна  к  одной,  ведь  стало  немножко  жутко. Чувствуя под рукой ее плечико, Алесь сказал:

-  Звёзды.  Учитель  говорит,  что  на  них  также  есть люди.

- А мы  их никогда не увидим, - сказала она. - А что, Алесь, может там быть, как у нас в Загорщине? Есть там такие, как мы?

- На одной нет и на второй нет, - сказал Алесь. - А на  тысячной,  может,  и  есть.  Стоят  где-то,  как  мы,  такие самые мальчик и таечка, и смотрят на нас и думают: а есть ли там кто?

- И также не увидят никогда, - вздохнула она.

Звёзды мерцали над парком.

- Алесь, - спросила она, - может родиться человек с такими глазами, что увидит их?

- Не знаю, - сказал Алесь. - Глаза у  всех разные. Видишь Ковш?

- Вижу.

- А вон вторая звезда в его ручке. Посмотри, что ты видишь рядом с ней?

- Ой, - шепнула Майка. - Еще одна звездочка.

- Это Мицар и Алькор, - сказал Алесь. - У тебя хорошее зрение. А вон ту звезду как ты видишь?

- Никак, звезда как звезда.

- А я знаю, что она двойная. Эта альфа Весов. Учитель удивляется, какие у меня глаза. Он проверял. Он видит только в трубу то, что я хорошо вижу и так. Знаешь, у Вечерницы есть серпы, как у луны. А когда на ней серп, то иногда можно заметить, что остальная ее часть пепельная... Я замечаю даже еще больше. У Волчьего Глаза    2  есть две совсем малюсенькие звездочки. Но я их вижу только в полумраке, когда на небе совсем мало звёзд. Тогда никто не убивает их своим сиянием. 

Помолчал.

- Может,  и родится некогда человек с таким зрением, что увидит на звездах людей.

-  Слушай,  -  сказала  она.  -  Давай  сделаем...  знаешь что?

-  Знаю,  -  сказал  он,  каким-то  шестым  чувством отгадав, что  она  думает.  - Надо  назвать  две  эти звезды у Волчьего Глаза. Их же никто не видит. Так мы дадим одной твое имя, а второй - мое. И это будет наша тайна. И наши имена будут вечные, как те звезды. Всегда.

- Всегда-всегда, - сказала она. - Даже когда нас не будет... через тысячу лет... Звезда - Майка и звезда - Алесь.

...Святки  шли  дальше:  в  танцах,  переодеваниях, ворожбе,  в  полете  саней, окутанных  радужной снежной  пылью.  А  у  Волчьего  Глаза  жили  и  светились, никому неизвестные, звезда - Майка и звезда - Алесь. Им было хорошо и весело вместе со всеми, но еще лучше одним. Они  говорили  и  говорили.  Алесь  рассказывал  ей  о встрече  на  заливном луге  с  Черным  Воином.  Она  аж похолодела, услышав, как он похож к её Банника. Но она ничего не сказала ему о нем.

...Однажды, на четвертый день святок, они убежали от всех  и  пошли  в  далекие,  нежилые  комнаты  дома  "искать интересного". Интересное было везде. То это была "коробочка Пандоры",  какую  они  нашли  на  столике  в  угловой  комнате. Они  долго  не  могли  открыть  ее,  а  потом  случайно нажали  блестящую  пластинку,  и  из  коробки,  сразу  за отброшенной крышкой, выросли кавалер и дама из бисквита  3. Они медленно крутились в каком-то неизвестном танце, а вокруг их, резво покачиваясь, крутился черт. Интересные  были  старые  портреты,  ведь  они  не  могли прочитать латинских и вязьевых надписей на них. Интересный был калейдоскоп,  какой  они  нашли  в  пустой  комнатке. Калейдоскоп лежал в коробке, вместе с разноцветными стекляшками.  Дети  сели  на  диван  и  начали  через  эти стекляшки смотреть в окно, на деревья и облака. Они посмотрели сквозь синюю стекляшку - и мир за окном стал синий и неживой.

- Я не хочу такой земли, - сказала она.

- Я также. На тебе желтое стекло.

Желтое  было  веселое  и  радостное.  Мир  лежал  перед Майкой жёлтенький, и она смеялась.

А потом попалась красная стекляшка. Устрашительное багровое  небо,  тяжелые  кровавые  облака,  такие неумолимые, неторопливые, ужасающие.

- Страшно, - сказала она. - Возьми скорей.

Они  сидели  молча,  оглушенные  страшным зрелищем. Майка была такая угнетенная... Алесь сам не знал,  как  это  у него  вышла.  Но  он  обнял  ее  совсем невесомыми руками и неумело поцеловал в неподвижный ротик. На минуту она была разозлилась, но потом только сошла с дивана и села на маленькое креслице около стены. Она сидела молчаливая  и такая тоненькая в своем сиреневом платье, что ему стало жаль ее.

Но он не знал, как вымолить прощение. Он просто смотрел на нее большими умоляющими глазами. А Майка даже век не подняла на него.

Тогда  он  отвел  глаза  на  стену  и  заметил  странное. Закатное солнце лежало на стене комнаты. И там же, на стене, Алесь увидел чернолицую Майку с фиолетовыми волосами и в  платье  оранжево-багрового  цвета.  Черную-черную Майку с фиолетовыми искристыми волосами.

- Майка! - крикнул он таким голосом, что испугал ее. - Майка, смотри на меня. Долго-долго смотри. 

Не понимая, она все же подчинилась.

Закат  лежал  на  стене  комнаты.  Она  смотрела  на мальчика, на его зеленую куртку, видела его умоляющие  и испуганные глаза  и понимала, что напрасно обиделось на него.

- А теперь смотри на стену.

Она  отвела  глаза  и  увидела  черную  тень  Алеся, одетую в пурпур.

- Ты, - сказала она, - ты... совсем черный, ты сливаешься с тенью, тебя не видно. Только одежда багровая... плавает.

- А ты в оранжево-багровом... Твои волосы лиловые.

Они  повторяли  и  повторяли  опыт,  испуганные  до глубины души.

...Черный мальчик в пурпуре. Майка не зря читала романы.

-  Как...  голову  тебе  отрубили,  -  сказала  она.  -  Как... привидение багрового человечка.

Он пристально смотрел на нее. И тогда она спохватилась:

- Ой, я что-то не то сказала. Прости меня, Алесь.

Встав с места, она быстренько подошла к дивану, склонилась над  ним  и, обняв его за шею, сама, невесомо  и чисто, поцеловала его в красивый рот.



1   Праздник,  какой  в  середине  прошедшего  столетия  стал  детским,  но  в средние века  отмечался  в  память  спасения  от  "черной  смерти".
Главной  особой  на  празднике  была  Паляндра,  воплощение  смерти  и  чумы, человек в лохмотьях и маске. Чемерица (перец) приводил Паляндру к людям ("черную  смерть"  ввезли  с  восточными  товарами).  Люди  водили  Паляндру между огней, издевались и наконец прогоняли вон.

2  Юпитер.
               
3 Неглазурованный, матовый фарфор.


Продолжение "Колосья по серпом... исход источников 22"  http://www.proza.ru/2014/11/05/898