Глава II. Праздник Диониса

               
Римская провинция Ахайя.
Город Коринф.
Зима 809 года от основания Рима( 56 год нашей эры).               
               

       В одно промозглое утро наступившего года, когда серо-свинцовое небо осыпало землю каплями холодного дождя вперемешку со снежной крупой, Эвтимен приехал в курию еще затемно. Он решил, что настало время навести порядок в служебном архиве. Вынимая ящики из армариума, он ставил их на стол, извлекал из них свитки, быстро и внимательно просматривал, после чего сортировал их: ненужные, устаревшие отбрасывал прямо на пол, чтобы потом позвать мусорщиков и велеть утащить весь хлам в печь, либо же, если документ был написан на дорогом пергамене, откладывал в сторону, дабы отдать переписчикам, которые соскоблят неактуальные записи и начертают на обновленном листе новые…так он провозился немалое время, пока клепсидра*, стоявшая на краю стола, не показала ему, что утреннего времени все равно не хватит: работа займет не один час. Эвтимен хотел было убрать ящики обратно в армариум, как вдруг взгляд его упал на неприметный свиток, перетянутый простым шнуром, сиротливо лежавший на самом краю стола. Этот свиток показался парафилаксу смутно знакомым…
       «Это еще что такое? – подумал он, беря свиток в руки и внимательно осматривая его. – Свиток явно не мой…И откуда же он взялся?»

    По всему было видно, что документа этого Эвтимен не читал. Он даже не мог вспомнить, из какого ящика армариума он выпал. Видимо, это был один из тех свитков, что парафилакс откладывал на самый верх, оставляя на потом. Ну, а это пресловутое «потом», как правило, никогда не наступало.
    Помедлив секунду-другую, Эвтимен решительно развязал шнурок и распустил свиток, намотанный на короткий деревянный стержень. В конце его оставалось еще много свободного места, и Эвтимену пришлось отмотать свиток вперед, чтобы добраться до последней записи. Письмена были сделаны не слишком уверенным, но вполне читаемым почерком, и парафилакс сразу узнал руку своего помощника Перанта, среди достоинств которого, помимо прочего, числилось умение читать и писать не только по-гречески, но и на латыни – официальном языке Коринфа.
Эта запись была сделана на греческом, иными словами, не являлась официальным документом. И было непонятно, каким образом этот свиток вообще оказался среди служебных бумаг Эвтимена. Открыв запись, парафилакс прочел: «Клеон, сын Амфиптолема, горшечник 26 лет… Последний раз видели на торговой площади святилища Гермеса Пастыря… Сведений о месте пребывания нет.»
         Развернув свиток дальше, Эвтимен обнаружил еще с дюжину имен, и каждое сопровождалось указанием возраста, профессии, а в некоторых случаях и датой, обозначающей день, месяц и год, когда человека видели в последний раз.
       «Наш добрый Перант весьма аккуратен…» - подумал Эвтимен. Он сел за стол, вновь перечитал ничего не говорившие ему имена, которых оказалось больше, нежели ему показалось с первого раза. Потом свернул свиток и положил перед собой. Теперь он хорошо вспомнил тот жаркий летний день, когда Перант принес этот самый свиток и доложил, что в городе стало замечаться необъяснимое исчезновение молодых мужчин. И действительно – все обозначенные в записях Перанта имена были исключительно мужскими.
       Парафилакс мрачно раздумывал над случайно обнаруженным и давно забытым документом. Чутье подсказывало ему, что эти странные исчезновения не из тех событий, на  которые можно просто закрыть глаза.
С другой стороны, он не представлял – а что, собственно, тут можно предпринять. Ну, и где следует разыскивать хоть бы этого самого Клеона, пропавшего в разгар лета полтора года назад? Ну, видели его на площади храма Гермеса Пастыря – и что дальше? Возле этого храма ежедневно бывают сотни и тысячи людей… Да и времени со дня исчезновения прошло весьма изрядно. Столь же скудны и односложны были сведения и о других пропавших. Эвтимен со вздохом откинулся на спинку стула и машинально потер пальцами старый косой шрам у себя на лбу. Всякий раз, когда парафилакс пребывал в дурном настроении или о чем-то напряженно размышлял, шрам этот начинал нестерпимо чесаться. Эта косая отметина была оставлена Эвтимену на лбу в память о городских беспорядках, возникших в ходе столкновения александрийской и иудейской общин, не поделивших торговые ряды между Капитолием и Западным Портиком. В тот год Эвтимен только-только был избран на должность. Нелепая стычка между александрийцами и иудеями началась внезапно и со скоростью лесного пожара превратилась в массовую драку, в которой потом появились раненые и убитые. Весть о происходящем дошла до проконсула, который приказал новому парафилаксу лично навести порядок. В ходе разгона разъяренных толп дерущихся Эвтимен и получил этот проклятый шрам, когда отряды прибывших на место побоища диогмитов были встречены градом камней. Один-то из них, брошенный неизвестно кем, наискось задел парафилакса по лбу, оставив длинный зазубренный след. С тех пор косая отметина назойливо напоминала Эвтимену о себе, а лицо его всегда казалось хмурым – даже когда он улыбался.
   Дверь чуть приоткрылась.
- Проходи, Перант, - приветливо позвал Эвтимен. – Я как раз хотел тебя спросить кое о чем…
   
   Диогмит вошел в комнату, крепко сжимая в руках свою неизменную широкополую фригийскую шляпу.
С плеч молодого человека спадала теплая пенула*, на поверхности которой блестели серебристые капли.
      - Что, идет дождь? – спросил парафилакс.

      - Да… погода на редкость скверная, господин, - отвечал вошедший. – Могу ли я узнать, о чем ты хотел меня спросить?

      - Разумеется… - Эвтимен жестом пригласил Перанта присесть на скамейку для посетителей. – Вот свиток, который я сегодня извлек из своего армариума.
Ты вручил мне его минувшим летом – для ознакомления. К сожалению, мой добрый Перант, мои руки за все это время так и не дошли до него. А вот сегодня он как-то сам упал мне на стол! Так вот… - Эвтимен развернул свиток. – Последним здесь значится некто Клеон, сын Амфиптолема… Его в последний раз видели прошедшим летом, в июле. Я хотел спросить – не пополнился ли твой список какими-либо  новыми сведениями за последние полгода? Или же вот этим самым Клеоном на сегодняшний день все данные исчерпываются?

    - Нет, господин, - отвечал Перант, печально покачав своей курчавой головой. – Не исчерпывается… к сожалению.
    - Тогда расскажи, - потребовал парафилакс.

    - За минувшие полгода у меня абсолютно точных сведений нет, хотя это вовсе не означает, что пропавших нет на самом деле…

    - Понятно, - кивнул Эвтимен. – Здесь мы вступаем в область зыбких предположений и досужих домыслов. Однако я хочу поговорить о тех, про кого определенно известно, что этот человек жил в нашем славном городе, и вот в такой-то день вдруг странным образом исчез… Такие люди за последнее время есть?
       - Есть, - отвечал Перант. – Как раз такой человек был и пропал всего несколько дней назад.
       - И что нам о нем известно? – поинтересовался парафилакс.

      - Весьма странное исчезновение случилось на днях в городской когорте ауксилиев, - доложил диогмит. – Исчез один из легионеров, отпущенный в город в увольнение.

    Эвтимен некоторое время пристально смотрел на своего помощника, потом резко откинулся на спинку стула.

     - Клянусь копьем Ареса… - в растерянности буркнул он. – Что же тут странного? Что за невидаль: загулял отпущенный в увольнение ауксилий! Погуляет парень, вдоволь нащупается доступных девиц, и вернется! Если не уложился в отведенный срок – его командир устроит ему добротное угощение из свежих розог, вот и все! Мы-то здесь причем?…
     - Но, господин, - терпеливо возразил Перант, - его увольнение длится уже целую неделю! Подобных нарушений в воинских когортах не бывает! С этим парнем явно что-то стряслось.

    - В этой жизни бывает весьма многое, дружище Перант… Всего лишь минувшим летом мы столкнулись с фактом ограбления могил римскими ветеранами. Кто бы мог подумать, не правда ли? А ты говоришь – не бывает. Сбежал из лагеря этот горе-ауксилий, вот и все! Клянусь жезлом Гермеса, этот случай не содержит в себе никакой тайны.
    
   - Может, оно так и есть, - примирительно заметил Перант, - однако я шел к тебе, господин, не для того лишь, чтобы доложить об этом.
     - Ну так говори! – с ноткой нетерпения отозвался Эвтимен.
     - Римский офицер, командующий когортой ауксилиев, сейчас в Коринфе отсутствует, - сообщил Перант, - и его должность временно исполняет старший центурион. Его зовут Домиций Флор…
     - Это очень важно, - отозвался Эвтимен с иронией. – И что дальше?
     - Он велел мне передать тебе, господин, свое приглашение посетить базовый лагерь ауксилиев, - сказал диогмит. – Нас с тобой ожидают сегодня…
       - Центурион когорты ауксилиев вызывает городского парафилакса? – с угрожающим спокойствием спросил Эвтимен. – А не спятил ли с ума этот добрейший Домиций Флор?..

   - Он не вызывает, господин, - почтительно возразил Перант. – Он всего лишь приглашает… И, конечно же, господин парафилакс волен отказаться от приглашения. Только… Могу ли я высказать свое мнение, господин?
   - Прошу тебя, Перант. Мне всегда было интересно твое мнение…
   - Я полагаю, что у центуриона могут быть некоторые сведения об исчезновении его легионера, - предположил диогмит. – Нам с господином было бы интересно получить их из первых уст, то есть от его прямого командира…
И возможно, что полученные данные помогут нам пролить свет и на факты исчезновения других людей, чьи имена занесены в наш скорбный список…
       Эвтимен только усмехнулся на эти слова, в которых, несомненно, был свой резон. Между тем, Перант продолжил:

   - Наш любезный Домиций Флор прислал за господином парафилаксом транспорт.

    Перант поднялся с места и подошел к окну.
    Эвтимен невольно потянулся за своим помощником. В сером сумраке нескончаемого холодного дождя он увидел темнеющую массу ковиния*, запряженного парой лошадей. Он был накрыт плотным парусиновым тентом.
  - Ну что же, - усмехнулся Эвтимен при виде такого. – Не вижу причин, мешающих нам начать этот крайне хмурый и мокрый день с посещения лагеря ауксилиев. Ты готов ехать со мной, Перант?
   
    - Я всегда готов, господин, - отозвался помощник.

   Парафилакс с диогмитом вышли из здания курии и погрузились в ожидающий их ковиний. Под парусиновым навесом было тепло, сухо и уютно. Возничий тронул поводья, и повозка покатилась по малолюдным улицам большого города, охваченного раннезимним ненастьем. Эвтимен мрачно взирал на серые дома с черными провалами окон. В конце улицы горел фонарь, укрытый от дождя и снега массивным прозрачным колпаком. Здесь возничий повернул на площадь, где возвышалось здание старого театра, в котором уже много лет не давалось представлений. Миновав театр, ковиний выехал на площадь перед храмом Зевса Корифея и, обогнув его, неспешно поехал по аллее, усаженной черными густыми кипарисами, нынче облепленными белеющими шапками мокрого снега. Медленный холодный дождь тоскливо шуршал по парусиновому навесу.
         Воинский лагерь ауксилиев размещался на городской окраине неподалеку от здания гимнасия. Раньше здесь был обширный и ровный пустырь – вот на нем-то и воздвигли ауксилии свой базовый лагерь, обнесенный частоколом из массивных заостренных кольев. Так как легионы Рима в Коринфе отсутствовали, то когорты ауксилиев являлись практически единственной военной силой в этой части великой империи.
         У ворот лагеря стоял на посту легионер, облаченный в серебристую кольчугу, со шлемом на голове, с копьем и большим овальным щитом. И щит, и боевой плащ, спадавший с плеч воина тяжелыми намокшими складками, были темно-зеленого цвета. Узнав о прибытии парафилакса, часовой тотчас сообщил об этом свободному от караула товарищу, и через несколько минут к прибывшим подошел тессерарий* в полном вооружении римского образца.
      - Привет парафилаксу! – он вскинул руку в имперском приветствии. – Прошу покинуть ковиний и следовать за мной.

   Эвтимен с Перантом очутились на территории лагеря, и тессерарий повел их мимо обширного плаца, где легионеры упражнялись в искусстве фехтования, используя для этого тупое и тяжелое деревянное оружие. Занятия проводились весьма усердно, невзирая на мерзкую погоду. Звуки ударов дерева о дерево, окрики тренеров, бряцание доспехов создавали весьма немалый и беспорядочный шум.
         Не оглядываясь, тессерарий быстро шагал вперед, и парафилакс с его помощником не без труда поспевали за ним. Наконец пришли в тихий уютный дворик, окружающий приземистое здание казармы. Поднявшись на крыльцо, офицер провел гостей через большой атриум, где стоял еще один вооруженный часовой. Постучав в массивную дверь, он замер на секунду, ожидая ответа, и, когда из-за двери донесся грозный рык, разрешающий войти, толкнул дверь вовнутрь, жестом приглашая прибывших в помещение. Эвтимен с Перантом вошли в большую комнату. Посреди нее за массивным столом сидел человек, широкоплечий и весьма могучего телосложения, облаченный в коричневую тунику из оленьей кожи. Из-под стола торчали мускулистые ноги, обутые в армейские калиги со шнуровкой. О том, что этот человек – центурион, свидетельствовали доспехи, лежавшие на скамье в углу комнаты: начищенный до сияния шлем с поперечным гребнем алого цвета и рельефный панцирь. Над доспехами на стене висели меч с наборной перевязью и короткий кинжал. В другом углу помещения стояла сигна – боевой штандарт центурии.
 Когда гости вошли, центурион занимался бухгалтерией: перед ним на столе лежали счеты, рядом – несколько табличек с записями, а в грубых, заскорузлых пальцах он сжимал стилос. При виде вошедших он отложил письменные принадлежности, а счеты отодвинул на край стола, звонко щелкнув разноцветными костяшками.
       - Благодарю, Магий, ты свободен, - кивнул центурион тессерарию. –Распорядись там, чтобы принесли две чаши подогретого вина.

       Тессерарий удалился, а центурион обратился к гостям. - Прошу садиться, достопочтенные гости, - он показал на прочную скамью, накрытую мягкой овчиной. – Клянусь Марсом, я весьма рад видеть вас здесь…
        Открылась дверь, и вошел легионер в хозяйственном прикиде, держа в руках поднос с двумя глиняными чашами. Командир кивнул ему, он поставил поднос на стол и тотчас вышел. - Как добрались, господин парафилакс? – учтиво осведомился центурион.
       - Благодарю, хорошо, - сухо отвечал Эвтимен, которому в вопросе римского офицера почудилась скрытая ирония.

    - Вот и отлично, - удовлетворенно отозвался римлянин. – Отведайте теперь скромного воинского угощения – это, конечно, не фалернское, не хиосское и не цекубское, но вполне приличное вино, и оно взбодрит вас с дороги при такой дрянной погоде.
      Эвтимен не заставил хозяина предлагать дважды и отпил из чаши. Перант последовал его примеру. Вино действительно оказалось на удивление приятным – терпким, теплым, с тонким ароматом и мягкой кислинкой; оно лилось в горло, не обжигая и не напрягая его, а одаривая нежным теплом, быстро растекающимся по всему телу. Сначала Эвтимен собирался сделать пару-тройку глотков лишь из вежливости, однако оценив напиток по достоинству, разохотился и с наслаждением осушил всю чашу.
     - Превосходное вино, - одобрил парафилакс с ноткой удивления в голосе, возвращая пустую чашу на поднос. Центурион благодушно улыбнулся, и эта улыбка явно говорила: «вот видишь, я оказываю тебе и твоему помощнику всяческое уважение, а потому вправе ожидать того же и от тебя…» Эвтимен остро ощутил это: римский офицер был из тех людей, у которых все эмоции расписаны на лице.
   - Достопочтенный Домиций Флор, - сказал он подчеркнуто уважительно. – У меня мало времени, и у тебя, как я полагаю, тоже… Поэтому оставим в стороне любезности, и перейдем сразу к делу. Что же такое стряслось в вашем лагере, что ты счел необходимым доставить сюда парафилакса с его помощником? Видимо, нечто очень серьезное?   
     Центурион сразу опустил глаза в стол, и его лицо сделалось хмурым и серым, как погода в этот зимний мокрый день.
    - Клянусь Юпитером, куда уж серьезнее… - ответил он.
    - Ну и?..- парафилакс выжидающе смотрел на него. Центурион хлопнул ладонью по столу.
    - Ну хорошо! – воскликнул он. – Говорю начистоту. Меня зовут Гней Домиций Флор, я центурион первого ранга когорты ауксилиев… Префект лагеря сейчас в отъезде, и в его отсутствие обязанности командующего исполняю я. В моем продвижении по службе такое назначение должно было способствовать моей военной карьере, а тут случается такое…

    Эвтимен внимательно и терпеливо слушал. Ему импонировало, что римлянин не стремится скрыть истинные, карьерные мотивы своих действий, и выкладывает все как есть. Парафилакс уважал людей, которые не пытались представить себя лучше, чем они были на самом деле.
    - У меня пропал легионер, - угрюмо сказал Домиций Флор.- Его отпустили в город на несколько часов, а он исчез… как в воду канул! Мы повсюду разыскиваем его уже шестой день. А у меня совсем не осталось времени! – центурион в волнении провел ладонью по своим коротким, рано поседевшим волосам. – Времени нет! Со дня на день вернется префект, и что я скажу ему? Как объясню отсутствие своего легионера? Что он должен будет подумать? Он подумает, что на Домиция Флора нельзя оставить ни лагерь, ни людей! Даже в отсутствие военных действий! Стало быть, я никуда не годный командир. А мне осталась одна лишь ступень до должности принципа* и две, парафилакс, всего две ступени до примипила*! Теперь об этих должностях мне придется забыть… А я не могу с этим смириться…
     - Если я правильно понимаю, - отозвался Эвтимен, - тебе нельзя ставить в известность о случившемся своего воинского начальника. Поэтому ты обращаешься ко мне?
      - Ты все правильно понял, достопочтенный, - поспешно ответил центурион. – Клянусь Марсом, мне нелегко далось такое решение, но я его принял. Мне сейчас не до щепетильности. Вот я и подумал: засуну-ка я себе в задницу эту самую щепетильность, но вопрос решу, чего бы это ни стоило.
      - Ну что же, - благодушно вздохнул Эвтимен. – Я постараюсь помочь, тем более, что речь идет об эллине… Ведь пропавший легионер – эллин?
      - Да, - кивнул центурион. - Я созову своих иринархов*, раздам им описание твоего легионера, они доведут его до каждого из своих бойцов. Надеюсь, в довольно скором времени нам удастся разыскать пропавшего…

Парафилакс невольно умолк, заметив вдруг, какими глазами смотрит на него римский центурион.

      - А вот сейчас похоже, ты совсем не понял меня, почтенный господин парафилакс! - зловеще прошипел Домиций Флор. Он резко подался вперед, уперевшись в стол обеими руками – жиловатыми и мускулистыми. Всем своим видом римлянин напоминал дикого быка, готового ринуться в атаку на обложивших его охотников. – Мне совсем не нужно, чтобы ты раздавал кому-то свои дурацкие описания… Мне не нужны эти твои гнусные оговорки – надеюсь, в скором времени!.. К черту! Мне нужно, чтобы мой легионер был немедленно найден и возвращен в лагерь! Мне нужно, чтобы он стоял вот здесь, передо мной – это ясно?! И не в скором времени, а сегодня! В крайнем случае – завтра! Вот почему я привез тебя сюда, парафилакс! Теперь ты понял?
         Эвтимена охватил гнев. Он вскочил с места, нетерпеливо отбросив руку Перанта, который пытался пожатием успокоить своего начальника.
     - Клянусь громами Зевса… ты смеешь ставить мне условия? – вскричал он в негодовании. – И все мои люди должны быть брошены на поиски твоего легионера, которого ты сам же не сумел научить воинской дисциплине? Ты рехнулся, центурион? Или забыл свое место?

     Домиций Флор несколько секунд взирал на него снизу вверх, как будто в раздумье. Затем вновь откинулся к стене и расслабился. Эвтимен, все еще пылая гневом, позволил Перанту усадить себя обратно на скамью.
       В комнате наступило тягостное молчание. Сквозь полуприкрытые ставни доносился лишь стук деревянных мечей и выкрики инструкторов.

    - Ну хорошо, - примирительно сказал Домиций Флор. – Предположим, что я и вправду забыл свое место. Действительно, кто я? Простой римский центурион, немногим больше, чем легионер… А ты – видный городской чиновник! Парафилакс…
Но ты вот поинтересовался – не эллин ли пропавший у меня легионер. Я ответил утвердительно. Но даже несмотря на это, тебе решительно наплевать на его участь и на то, что с ним случилось. А ты не спрашивал себя, парафилакс – почему так вышло, что вы, эллины, оказались в подчинении у нас, римлян? Нет? А я тебе скажу, почему. Ваше падение началось именно с того, что вам стало наплевать друг на друга! Оно началось, когда каждый из вас стал пытаться жить сам по себе. Когда любой из вас стал готов вцепиться зубами в глотку соплеменнику ради своих жалких интересов. Было время, когда вы являли собой образец единства и доблести… Это время ушло в прошлое. Ваше рабство стало неотвратимым, когда вы перестали осознавать себя единым народом. И вот тогда пришли мы, римляне, чтобы спасти вас от взаимного истребления. И только благодаря величию Рима вы до сих пор существуете на земле и все еще согреваетесь лучами солнца!
      - Какой вздор! – воскликнул Эвтимен. – Ты утверждаешь, что консул Муммий* спасал эллинов от взаимного истребления?!
      - Оставим в покое Муммия, - спокойно возразил Домиций Флор. – Он всего лишь выполнял решение римского сената. Если бы коринфяне проявили немного благоразумия, город можно было бы спасти. Между тем, вы, эллины, и не подумали о том, чтобы возродить свой славный Коринф, а предпочли ждать полтораста лет, когда придет римлянин Цезарь и построит вам новый Коринф, в котором вы теперь и живете и, надо заметить, весьма неплохо.
     - Так ты пригласил меня сюда, чтобы учить истории? – все еще в негодовании воскликнул Эвтимен. – К счастью, римлянин, есть люди, разбирающиеся в этом куда лучше тебя… Оставь эти лекции им, а сам займись лучше своими легионерами. Ведь именно за это тебе платят твое воинское жалованье!
     - Кто бы сомневался! – усмехнулся центурион. – Но я говорю не об истории. Я говорю об эллинах! О простых эллинах, живущих в твоем городе сегодня! Один из них пропал, и совершенно ясно, что с этим парнем стряслось нечто весьма скверное. Он – твой соотечественник, твой согражданин. И тебе на него наплевать. А ведь ты – должностное лицо, избранное народным собранием! Тебе по должности предписано следить за тем, чтобы с твоими согражданами такие вещи не случались! Но они случаются, потому что парафилаксу наплевать! И я не удивлюсь, если окажется, что мой легионер-эллин далеко не первый, кого ты и твои люди проворонили! И – не последний.

  Эвтимен судорожно мотнул головой: ему вдруг стало нестерпимо душно. Или это от выпитого вина, и не более того?
   
   - Если бы этот легионер мог слышать наш разговор, он наверняка бы огорчился, - продолжал между тем Домиций Флор. – Он убедился бы, что до него никому нет дела. Кто для него я? Воинский начальник, и только. Сегодня я командую им, а завтра я могу оказаться где-нибудь в другой провинции, например, в Сирии или в Иудее, а то и в промозглой Британии… И уже там я стану формировать когорты ауксилиев, набирая и обучая тамошних парней, таких же, как и он! Я для него – чужак. Но получается, что римлянин озабочен его участью куда больше, нежели его сограждане! Больше, чем городской чиновник, наделенный властью и полномочиями… И как бы он к такому отнесся, парафилакс? Ты как полагаешь?
 - Ты, центурион, озабочен не судьбой своего легионера, а собственным служебным положением, - едко заметил Эвтимен, - и если память мне не изменяет, сам же это и признал…
 - Да, признал, - подтвердил Домиций Флор, - и что же? Любой офицер озабочен своим служебным ростом, и это правильно и разумно. Но как воинский начальник я скажу тебе как парафилаксу: этот парень был славным малым, и он не заслужил столь пренебрежительного отношения к себе. Можешь поверить мне на слово: я знаю хорошо каждого из своих воинов. Полагаю, что на этом нашу неудавшуюся беседу можно теперь и закончить. И мне жаль, что мы попусту потеряли время, которое можно было употребить на поиски… Я вас больше не задерживаю: ты и твой помощник можете отправляться куда хотите, и заниматься более важными делами. Ковиний на улице ждет вас.
  Домиций Флор придвинул к себе свои таблички, взял счеты и стилос. Через пару секунд он уже молча и ожесточенно стучал разноцветными костяшками.
      
     Между тем Эвтимен мучительно колебался. Этот римский центурион оказался совсем не таким, каким представлялся ему вначале. Подумать только – этот римлянин заставил его краснеть от стыда! А самое неприятное состояло в том, что он был неумолимо прав в каждом своем слове! Эвтимен мог бы этой правоты и не признавать, но сути дела это совершенно не меняло… Кроме того, центурион невольно предоставлял возможность начать конструктивное расследование странных людских исчезновений в городе вообще. О тех пропавших практически ничего не известно, а источник самых конкретных сведений об исчезнувшем легионере – вот, сидит перед ним и раздраженно стучит счетными костяшками! И если Эвтимен возьмется искать пропавшего легионера – возможно, он сможет выйти и на след других людей, попавших в скорбный список Перанта…
       - Домиций Флор, - тихо позвал парафилакс.
      - Да? – центурион нехотя поднял голову и уставился на гостей взглядом, преисполненным немой досады.

     - Ты во многом прав, Домиций Флор, - сказал Эвтимен. – Я предлагаю оставить бесполезные споры и вернуться к сути нашего дела.

     - Нашего дела? – переспросил римлянин, делая ударение на первом слове. – Но мне послышалось, что ты послал меня прямиком в Эреб вместе с моим пропавшим легионером…               
   
      - Довольно, - отозвался Эвтимен. – Ты прав в том, что речь идет о гражданах нашего города, с которыми происходит нечто недоброе, и нам с тобой действительно следует помогать друг другу в подобных делах…
    - Рад слышать разумные речи, - заметил центурион, - я полагал, что имею дело с людьми достойными и, слава богам, не ошибся…
    - Однако тебе следует понимать, - продолжал парафилакс, - со дня исчезновения твоего легионера миновало пять дней. Срок немалый, за который с ним могло случиться что угодно. Поэтому я ничего не могу обещать, кроме того лишь, что немедля примусь за его поиски.
    - Я все прекрасно понимаю, парафилакс, - отвечал Домиций Флор, - и догадываюсь, что ты не бог и не чародей. Я исхожу из простой житейской логики, а она весьма проста: если мы ищем этого парня, то либо находим его, либо нет; но если мы не ищем или же тычемся носом по углам, как овцы в загоне, то мы уж точно не найдем его никогда!
       - Согласен, - сказал Эвтимен. – Вот и скажи мне: сегодня, сейчас твои легионеры ведут поиски пропавшего товарища?
      - Разумеется… Но что они путного могут сделать в таком деле? Ходят, высматривают, спрашивают. Что с них возьмешь – деревенские парни. Простые и бесхитростные. Это даже не легионеры – это ученики легионеров. Подмастерья… Не сомневаюсь, твои диогмиты куда более пригодны в таких делах.
         - Возможно, - сухо отозвался Эвтимен, - однако для какого-то успеха мне необходимо получить ответы на некоторые вопросы…
         - Клянусь Марсом! – воскликнул центурион, одним махом сдвигая в сторону счеты и таблички. – Спрашивай, о чем нужно!
       - Как имя пропавшего легионера?
       - Его имя Макартат, - мгновенно ответил Домиций Флор. – Макартат, сын Эвфима… Вербовался из Стимфалийского округа.
       - Хорошо, - кивнул Эвтимен. – Сколько ему лет?
       - Двадцать три года, - был ответ.
       - Что ж, далеко не мальчик. Опиши мне его, достойный Домиций Флор.
       - Что сделать? – недоуменно переспросил центурион.
       - Ну… расскажи, каков он из себя, этот Макартат. Как его узнать?
       - Ах, вон что… - отозвался римлянин. – Макартат был ростом чуть больше четырех локтей и весил примерно четыре таланта.
      - Крупный парень, - удовлетворенно заметил Эвтимен. – Еще какие приметы?
      - Лицо у него смуглое… подбородок квадратный, тяжелый… губы толстые. Бороды не носил, глаза… - Домиций Флор на мгновение задумался. – Темно-карие глаза, иногда почти черные. Волосы темные, густые, немного вьющиеся, стрижены коротко… Впрочем, все мои легионеры стригутся коротко по образцу в римской армии, не то, что вы, гражданские эллины – ходите с распущенными лохмами, словно простоволосые бабы…
      - Понятно, - отозвался Эвтимен, благоразумно пропустив мимо ушей попутное замечание бравого вояки об эллинах и их стрижке. – По твоему описанию, достойный Домиций Флор, легко увидеть, что Макартат был весьма приметным мужчиной, крепким и сильным. Такого парня вряд ли возможно средь бела дня схватить на улице, заткнуть ему рот и утащить, как пойманную курицу, чтобы никто не заметил.
      - Это уж точно! – охотно согласился центурион, и в голосе его прозвучала неподдельная гордость, как будто это он и вырастил такого крепкого и славного молодца.
      - Внешность нашего пропавшего мы установили, - сказал Эвтимен. – Теперь нам важно узнать вот о чем… Как он относился к своей службе? Какой имел нрав? Способен ли он стать дезертиром в силу каких-либо внешних причин? Ты, кажется, тут заметил, что хорошо знаешь каждого из твоих воинов. Что ты мог бы рассказать о Макартате?
         Центурион задумчиво уставился взглядом в стену за спиной сидящего парафилакса. По его виду было легко понять, что к поставленному вопросу он отнесся весьма серьезно.
        - Нет, - решительно ответил он. – Макартат был не таков. Конечно, в мозгах у молодых людей случается всякое… Но Макартат был не из тех , кто может забыть о службе ради каких-то развлечений. Да, закон запрещает ауксилиям заводить жен и создавать семьи, однако никакой закон не в силах запретить молодому легионеру заиметь подружку и в свободное от службы время навещать ее. Природа есть природа! Для своих воинов я никогда не был Цербером, и у Макартата не было нужды сбегать из лагеря ради нескольких ночей в постели любовницы. Он понимал, что наказание за такое нарушение дисциплины грозит нешуточное, и глупо навлекать его на себя. Иначе говоря, этот парень всегда соображал головой, а не головкой! Кроме того, Макартат гордился своей службой и ревностно выполнял все требования внутреннего лагерного устава. Он хотел стать настоящим римским легионером и дослужиться до офицерского звания…
       - А это ты сам от него слышал? – спросил Эвтимен, глядя прямо в глаза центуриону.
    Домиций Флор кивнул в ответ без колебаний.
       - Ну хорошо, - сказал Эвтимен. – Тогда еще вопрос. Известен ли тот человек, кто был последним, с кем общался Макартат перед увольнением в город?
        - Наверное, это был я, - ответил центурион не слишком уверенно.
        - Я говорю о его товарищах по лагерю, - пояснил Эвтимен. – Ты его воинский начальник, и тебе он вряд ли стал бы говорить, куда именно направится. А вот закадычному другу или доброму товарищу он вполне мог рассказать о своих планах. Было бы весьма полезно разыскать этого товарища… Он направил бы нас по верному следу.
         - Я поговорил с его сослуживцами по центурии, - задумчиво сказал Домиций Флор.- Но ничего примечательного они сообщить не смогли. Так, лепечут несуразное… Впрочем, Макартат был довольно скрытным малым. Так что неудивительно…
         
- Ты с ними поговорил? – спросил Эвтимен с нажимом на «ты».  
- Ну да…  
- А теперь поговорю я… Ты не против?
   
    Теперь пришла пора краснеть центуриону. Перант, делавший по ходу разговора какие-то пометки на табличке, незаметно улыбнулся. Домиций Флор что-то буркнул себе под нос, затем резко поднялся из-за стола и, шагнув к двери, приоткрыл ее.
    - Декана первого контуберния* – ко мне! – зычно рявкнул он.

     Центурион закрыл дверь и вернулся на свое место. Спустя немного времени дверь снова приоткрылась, и вошел рослый стройный воин с белобрысыми волосами и ярко-голубыми глазами. Его плащ и доспехи были забрызганы жидкой грязью – видимо, он был вызван прямо с тренировочного ристалища.
          - Ты помнишь, - обратился к нему центурион, - с кем беседовал Макартат перед тем, как пойти в увольнение?
      - Помню, мой центурион, - отвечал декан, - он беседовал с Филием из Кроммиона. Тот даже провожал его до ворот лагеря – я сам это видел. Макартат и Филий давно водили дружбу…
      
     - Да?..- слегка растерянно спросил Домиций Флор.

     - Ну да… - ответил легионер, бросив обеспокоенный взгляд на двоих присутствующих незнакомцев. Видимо, он немного испугался – не сболтнул ли чего лишнего.
         - Ну, так давай сюда этого Филия, - велел центурион, усаживаясь поудобнее на своей скамье. Декан вышел и скоро вернулся в сопровождении молодого легионера, который, судя по его виду и манере держаться, совсем недавно ходил в новобранцах. Ему было лестно, что он зачем-то понадобился центуриону, и в то же время в его глазах притаилось смутное беспокойство. Войдя в комнату, он стал перед командиром навытяжку и старательно вскинул руку в имперском приветствии. Центурион поднялся, ответил на его приветствие покровительственным жестом и снова занял свое место за столом.
      
      - Вот это и есть тот самый Филий, - сказал он Эвтимену.
      - Прибыл по приказанию, мой центурион! – выпалил молодой воин совсем еще юношеским голосом.
       - Привет тебе, Филий, - сказал Домиций Флор. – Вот этот благородный господин задаст тебе несколько вопросов. Ты должен на них ответить правдиво и точно. Ты понял?
        - Я понял, мой центурион!
    Эвтимен поднялся со скамьи и неторопливо обошел вокруг молодого ауксилия, внимательно разглядывая его со всех сторон.
     - Скажи мне, Филий… Ты провожал в увольнение своего товарища Макартата?
         - Да, господин, - отвечал ауксилий, глядя прямо перед собой.
        - Он говорил тебе, где он намеревается провести отпущенное ему время?
          - Я… не припоминаю такого, господин…
       - А ты припомни, - мягко заметил парафилакс, останавливаясь прямо перед легионером. – Припомни, приятель. А мы с твоим командиром подождем…
         - А… а что? С ним что-то не так? – с тревогой спросил Филий, вдруг заметив, что второй незнакомец, оставшийся сидеть на скамье, записывает его слова.
         - Ты не задавай вопросов господину парафилаксу! – сурово крикнул Домиций Флор. - Здесь спрашивает он, а ты отвечаешь! Это тебе ясно, легионер?
         - Да, мой центурион…    
         - Как часто ты и твои товарищи выходят в город? – спросил Эвтимен.          
         Молодой ауксилий взглянул на командира, как бы спрашивая его разрешения на ответ. Но центурион сам ответил за него: - В увольнение они ходят нечасто и лишь в порядке поощрения. Я слежу за тем, чтобы легионеры занимались делом, а не шатались по городу, маясь от безделья и попадая в скверные истории. Случай с Макартатом лишний раз доказывает, что я поступал правильно.
      - Кто бы сомневался… - заметил Эвтимен с почтением, в котором ощущалась едва  скрытая ирония.- Стало быть, такое увольнение для легионера – своего рода маленький праздник, - парафилакс снова повернулся к Филию. – А ведь ты дружил с Макартатом, не так ли?
      - Да, господин…- отвечал Филий. - И он, отправляясь в увольнение, совсем не поделился с тобою своими планами?
      В комнате воцарилось напряженное молчание. Было очевидно, что Филий пребывает в затруднении: он не знал, в какую историю влип Макартат, и теперь боялся невольно подвести своего товарища, дав неосторожные показания.
         - Говори, не бойся! – подбодрил его Эвтимен. – Мы ведь только хотим найти твоего друга, а ты можешь нам в этом помочь. - Он говорил, что… - неуверенно произнес Филий и опять умолк.
       - Что?.. – спросил Эвтимен заинтересованно и терпеливо.
       - Говори! – центурион хлопнул ладонью по столу. – Из тебя клещами надо каждое слово тянуть, провалиться тебе в Эреб?!
      - Тише, достойный Домиций…- поморщился парафилакс. – Он скажет. Послушай, Филий…Пропал твой друг. Мы хотим его разыскать. Я задал тебе простейший вопрос: куда именно собирался Макартат, отправляясь в увольнение?
         - Но я и вправду не знаю, господин! – в голосе молодого воина прозвучало неподдельное отчаяние. – Макартат вообще не любил много говорить о себе…
         - Ну, а ранее, в дружеских беседах, не высказывал ли он каких-либо намерений на тот случай, если его отпустят в город? – спросил Эвтимен.

     - Помнится, он говорил, что зайдет в приличную таверну, закажет себе хороший обед, - говоря это, Филий с опаской покосился на командира, однако центурион сохранял полную невозмутимость.

     - А еще? – поинтересовался Эвтимен.
     - Еще? – Филий чуть понизил голос. – говорил, что непременно заглянет в хороший дом порне… Найдет красивую девушку и отведет с ней душу.
         - Можешь говорить громче, - бросил из-за стола Домиций Флор. – Будто я не знаю, что у вас, болванов, на уме! Похотливы, как сатиры!.. Больше думаете собственным приапищем, нежели куполом, что торчит у вас на плечах незнамо для чего…
         Перант, сидевший на скамье, сдержанно прыснул в кулак. Филий подозрительно покосился на него. - Ничего, - ободряюще улыбнулся Эвтимен. – Все хорошо, Филий! И это – все, что ты можешь нам сказать?..
       - Вроде бы все…- отозвался ауксилий.
       - Ну, а деньги? – поинтересовался Эвтимен. – Посещение дома порне в Коринфе – удовольствие не из дешевых! Деньги-то были у твоего друга?

      Незадачливый Филий открыл было рот, чтобы ответить, однако центурион успел раньше.

      - Пекулий* находится под моим личным надзором, - заметил он спокойно. – И ведает им сигнифер*. Впрочем, у меня ведутся записи…
      Домиций Флор выдвинул из-под стола ящик и начал в нем рыться.

     - Вот! - сказал он, - доставая из ящика связку табличек. – Порядок должен быть во всем, а в финансовых делах – особенно! В тот день я выдал Макартату из его пекулия четыре сестерция. Вот тут записано… - Домиций попытался сунуть под нос Эвтимену табличку, но тот лишь мельком взглянул на нее.
        - Четыре сестерция…- задумчиво произнес парафилакс. – На такие деньги особо не разгуляешься, тем более в Коринфе…
    - Разрази меня гром Юпитера! – воскликнул центурион в сердцах. – Макартат был легионером-ауксилием, а не тунеядцем из сынков новоиспеченных коринфских толстосумов, что дни и ночи проводят в гнусных оргиях!
       - Ну, разумеется! – улыбнулся Эвтимен. – Все тут абсолютно правильно, достойнейший Домиций Флор… Я всего лишь хотел сказать, что Макартат имел с собой сумму, которой могло хватить лишь на хороший обед и на то, чтобы снять девушку либо в захудалом доме порне, либо на постоялом дворе. А между тем наш приятель отсутствует уже пять дней.
     - Я дал ему денег на одни сутки, - хмуро заметил центурион. – Он должен был вернуться наутро к первой страже. Четырех сестерциев вполне достаточно на такое время.
        - Вопрос не в этом, - возразил Эвтимен. – Вопрос в том, что эти деньги Макартат должен был потратить уже в первый же день, а потому непонятно, кто его привечает, кормит и поит еще четыре дня… если конечно, он находится в городе, а не где-нибудь далеко за его пределами.
       - Я уже говорил и повторяю еще: Макартат не может оказаться дезертиром! – выкрикнул Домиций Флор. Эвтимен лишь пожал плечами в ответ.
  - А может быть, нашлась какая-нибудь богатая матрона, которой не нужны от него деньги, а приглянулся он сам? – подал голос молчавший до сих пор Перант.
        Это замечание вызвало легкий шок у присутствующих.

    - Вздор! – озлобленно крикнул центурион. – Вы просто не знаете этого парня. И вообще, придержи свой длинный язык, вольноотпущенник: ты порочишь легионера римской армии!

     Эвтимену захотелось тут же поведать Домицию Флору, каковы порой бывают легионеры доблестной римской армии, но это означало бы ссору, а затевать ее заново было бы непростительно глупо. Поэтому парафилакс ограничился лишь напоминанием центуриону о том, что они не могут себе позволить пренебрегать любой, даже самой невероятной версией.
      - Ты так решительно отметаешь любые предположения, бросающие малейшую тень на Макартата, - заметил Эвтимен Домицию Флору, - что можно подумать, будто этот малый был твоим сыном.
      - Он был просто моим бойцом, честным и храбрым легионером, - сухо ответил центурион. - Пусть так. Но если полностью исключить версию о дезертирстве и отмести версию о некой богатой матроне, которую озвучил мой помощник, тогда что же у нас остается?
        Домиций Флор в ответ только угрюмо засопел.
   - А я тебе скажу, центурион, - продолжал свои рассуждения Эвтимен. – Если наш легионер не сбежал из города, если он не нашел приюта у какой-то любвеобильной, богатой и скучающей госпожи, если он не похищен какими-то неизвестными охотниками за людьми, и при всем этом не объявляется уже пять дней, не имея за душой ни асса, ни обола, то это означает, что его скорее всего…
        - Довольно, - Домиций Флор предостерегающе поднял руку, - прошу: ни слова больше, парафилакс… Скажи лучше – Филия можно отпустить, или еще есть к нему вопросы?

    Эвтимен бросил на молодого легионера испытующий взгляд.
   
      - Последний вопрос к тебе, любезный Филий: скажи, у Макартата имелись какие-то особенности, ему одному присущие?
      
   - Господин… боюсь, я не очень понял…
   - Я говорю о приметах, по которым его можно сразу опознать. Может, у него был характерный боевой шрам… Или он имел на теле родимое пятно? Возможно, у него рос на голове золотой волос, как у царя Ниса? Или он носил какое-либо особенное прозвище?
      
   - А! Кажется, я понимаю, - воскликнул Филий. – Иногда мы называли его…- легионер помедлил, смутившись, но потом произнес не слишком приличное слово, - Эпимедом!
      
    - Почему? – заинтересованно спросил Эвтимен.
    - Ну… прозвище у него было такое, - смущенно ответил Филий.

    - Вот я тебя и спрашиваю: почему у него было такое прозвище?

    - Ну… - Филий смутился еще больше. – Ведь Эпимедом называют бесстыдный палец; его иногда еще именуют «палец глупца». Господин ведь понимает, правда? Этот палец обычно показывают продажные женщины, когда хотят отказать мужчине, пытающемуся их снять.
       - А при чем тут Макартат? – удивился Эвтимен. – Разве он не пользовался успехом у женщин? Или он был чересчур застенчив?..
       - Нет, нет, господин, - поспешно заметил Филий. – Вовсе нет… Просто на правой руке у него имелась только одна фаланга от этого пальца, вот мы для смеха меж собой и называли его Эпимедом. Глупо, конечно… Но Макартат был добрый малый, сам любил пошутить и не обижался.
      - А где он потерял бесстыдный палец? – спросил Эвтимен. – В бою? В драке?
      - Макартат говорил, что этот палец ему откусил волк, когда он с отцом и братьями охотился в лесах близ Стимфала. Вот мы и зубоскалили над тем, что не следовало ему показывать бесстыдный палец волку… Но это было давно, когда Макартат только достиг совершеннолетия…
      - Понятно, - задумчиво отозвался Эвтимен. – Ну что ж…- он повернулся к центуриону. – Этот парень больше не нужен, его можно отпустить. Домиций Флор глянул на Филия и кивнул на дверь.
      - Свободен…
      - Да, мой центурион!..
      
    Оставшись втроем, Домиций Флор и его гости некоторое время сидели молча, предаваясь мрачным раздумьям.

    - Итак, наш славный воин Макартат отсутствует уже пять дней, - задумчиво произнес Эвтимен. – И за это время не поступало никаких известий о нем?
       - Нет, - мотнул головой центурион.  
       - Может быть, какие-то слухи, толки…  
       - Ничего. Как в воду канул!
       - Боюсь, наши шансы найти его живым ничтожны, - тяжело вздохнул Эвтимен, думая о чем-то своем.
         - Но, клянусь Юпитером… Что же могло случиться с этим здоровенным малым здесь, в Коринфе, в многолюдном и богатом городе, в мирное время! – воскликнул Домиций Флор в сердцах. - Ума не приложу!

     - Вот и я тоже, - признался Эвтимен. – Мне эта история не нравится также, как и тебе, центурион. Очень не нравится… Я обещал тебе искать твоего легионера. И мы будем его искать. Если не найдем самого, то хоть обнаружим какие-то его следы…
      
     Он вновь повернулся к Домицию Флору.
     - Что именно ты предпринял, чтобы найти Макартата?

       - А что тут можно предпринять? – центурион пожал плечами. – Я послал людей по разным направлениям от лагеря; они ходили, спрашивали – не видел ли кто рослого ауксилия, отпущенного в увольнение.
      
       - Кого спрашивали? – хмуро спросил парафилакс.
       - Ну… торговцев, уличных менял… просто прохожих, - ответил бравый служака не слишком уверенно.
     - Надеюсь, ты переодел своих людей в гражданскую одежду, когда посылал их задавать вопросы случайным прохожим? – поинтересовался Эвтимен.
       - Это зачем еще? – настороженно отозвался Домиций Флор.
       - Ясно, - со вздохом кивнул Эвтимен. – Друг мой, неудивительно, что твои ребята не нашли никаких следов своего товарища. Позволь тебе заметить: они даром теряли время. Клянусь эгидой Афины… это весьма прискорбно, и непременно выйдет нам боком.
       - Благодарю, парафилакс, - с раздражением заметил центурион. – Ты меня очень обнадежил своим замечанием.
       - Просто хочу, чтобы ты понял, насколько малы шансы на успешный поиск.
       - Кажется, ты это уже говорил.
       - Иногда бывает нелишне повторить сказанное дважды для лучшего усвоения.
      Домиций Флор хотел что-то возразить, однако промолчал и лишь скорбно вздохнул. Эвтимен взглянул на своего помощника. - Пойдем, Перант, - сказал он  мрачно. – Мы узнали все, что могли, и у нас впереди много дел.
Перант с готовностью поднялся со скамьи.
       - Ковиний вам еще нужен? – несколько смущенно спросил центурион.

       - Нет, не нужен. Повозку можно отослать.
       - Парафилакс… - Домиций Флор колебался, и Эвтимен остановился в ожидании, будучи уже на пороге. – Я понимаю, ты и твои ребята более опытны в таких делах, чем я и мои легионеры… Я все же очень надеюсь, что…
       - Надежда есть то, чего не следует терять никогда, славный Домиций Флор, - сказал Эвтимен ободряюще. – Я обещал помочь, и мы сделаем все возможное.
       - Пусть помогут вам Юпитер и Минерва, - отвечал центурион.
       - Помощь богов никогда не бывает лишней, - улыбнулся парафилакс в ответ.
      
  ***   

       Очутившись за воротами лагеря, Эвтимен и Перант вздохнули немного свободнее.
     - Сразу дышать стало как-то легче, - заметил парафилакс. - Меня всегда угнетала обстановка военных лагерей.
    
      - А легче дышать стало из-за погоды, - улыбнулся Перант.
      - В самом деле?..- Эвтимен поднял глаза к небу.
    
   Действительно, погода значительно улучшилась: было хоть и прохладно, однако на голубом небесном своде облаков почти не осталось, и только на севере, над горными склонами, клубились серо-свинцовые тучи. 
      
     - Будем считать, что боги посылают нам добрый знак, не так ли, Перант? – заметил Эвтимен.
      - Пожалуй, так и есть, господин, - отвечал Перант.
      - Тогда прямо сейчас и начнем, - сказал Эвтимен. - Сдается мне, что ответ на загадку исчезнувшего Макартата лежит у нас под носом. Вернее, под носом у Домиция Флора и его олухов. И если мы повторим их путь, только сделаем это по-умному, то мы сможем напасть на его след. Вот давай и попробуем. Итак, куда мог отправиться ауксилий, отпущенный из лагеря на сутки, имея в поясе четыре систерция?  Естественно, для начала он решил бы хорошо поесть. Перед нами дорога, ведущая прямиком к западному портику городской агоры и торговым рядам. Но я думаю, что забираться так далеко нашему легионеру не было нужды, ибо можно встретить немало хороших таверн прямо на этой дороге, не доходя даже до Капитолия… Ты согласен, Перант?
    - Полагаю, твои рассуждения логичны, господин, - отвечал Перант, - легионеры – народ неприхотливый, а здесь попадаются весьма приличные заведения. Нет смысла идти далеко, чтобы потешить свое брюхо хорошей снедью. Это можно сделать и здесь, совсем неподалеку.
     - Ну, а потом, - продолжал Эвтимен, - когда наш храбрый Макартат подкрепился, ему нужны подвиги на ниве Афродиты Пандемос*, не так ли? Тут к его услугам целое собрание домов порне, разбросанных между Западным портиком и храмами Венеры, Нептуна и Геракла… Не поперся же наш ауксилий куда-нибудь дальше, скажем, в Кенхреи?
    - Это вряд ли, - согласился Перант, – у него было не так много времени, и парень захотел бы провести его в объятиях какой-нибудь девушки, обитающей неподалеку, нежели тащиться неведомо куда по длинной улице. Если только в Коринфе у него не живет вполне определенная возлюбленная, которой он хранит незыблемую верность.
        - Маловероятно, - усмехнулся парафилакс. – И сведения о таковой возлюбленной у нас с тобой отсутствуют. А потому поступаем так: устроим себе небольшую прогулку. Я пойду по левой стороне дороги и обойду таверны вплоть до святилища Венеры, а ты отправишься по правой стороне и доходишь до Капитолия… Потом мы встречаемся у торговых рядов Западного портика. Если же наша встреча там по какой-то причине не состоится, тогда продолжаем поиски каждый по своему усмотрению и встречаемся уже потом в курии… Договорились, Перант?
    - Я все понял, господин, - отвечал помощник.
       
    Эвтимен неторопливо шествовал по улице с видом человека, осматривающего местные достопримечательности. Дорога, ведущая от лагеря ауксилиев, постепенно расширилась и превратилась в широкую мощеную улицу, ведущую прямиком на угол агоры между Западным и Северным портиками. На каждом шагу здесь теснились торговые лавочки, лотки с выпечкой, мелкие забегаловки. Эвтимен попробовал представить себя неотесанным легионером-ауксилием, прибывшим на службу из провинции, и задался вопросом – в какую харчевню он заглянул бы, имея некоторую сумму денег.
       Мелкие лавчонки, где торговали снедью, состряпанной на скорую руку, парафилакс оставлял без внимания, а если попадалась приличная таверна, то он туда заходил и непринужденно заводил разговор с хозяином или его помощником. После двух-трех минут такой беседы парафилакс быстро определял, что Макартата здесь, скорее всего, не было; тогда он без лишних слов выходил на улицу и неторопливо продолжал свой путь. Так прошло около двух часов, и Эвтимен сам уже проголодался. Время приближалось к полудню, когда он достиг развилки, где начиналась еще одна улица, ведущая к храму Аполлона и продолжавшаяся дальше, доходя до Лехейской гавани. Он уже подумывал о том, чтобы направиться к Западному портику и купить поесть в торговых рядах, а потом дождаться Перанта, чьи поиски могли оказаться более успешными. Но тут внимание парафилакса привлекла весьма добротная с виду таверна, расположившаяся на возвышенной каменной террасе в самом начале улочки, примыкающей к главной дороге. Эвтимен решил заглянуть и в это заведение. Поднявшись на терраску по каменным ступеням, парафилакс с интересом огляделся. Похоже было, что в теплое время года хозяева прямо здесь расставляли столы для посетителей, но сейчас, когда снаружи гулял холодный сырой ветер, клиентов принимали внутри помещения.
     Эвтимен вошел в двери. Задняя стена помещения представляла собой скальную поверхность, в которой была выдолблена большая ниша, а в ней помещался очаг, согревающий обеденный зал. Дым от очага уходил через кирпичную трубу на крышу. Перед очагом полукругом располагался широкий каменный прилавок, за которым возвышался сам табернарий, зорко следящий за входом. Возле хозяина суетилась служанка – оборотистая энергичная женщина средних лет. Парафилакс огляделся, стоя на пороге: таверна оказалась значительно просторнее, нежели казалась при взгляде с улицы. Причиной тому было, видимо, удачное размещение ее на террасе в отличие от большинства таверн, обычно занимавших первые этажи домов. Там всегда царили толчея и духота, а здесь было довольно просторно и вполне уютно. Сюда просто хотелось зайти, особенно в холодную и ненастную погоду.
       «Наш парень вполне мог заглянуть сюда и посидеть за столом часок-другой, распивая чашу вина, - подумал Эвтимен. – Дионис свидетель – эта таверна, пожалуй, лучшая из всех, что попались мне до сих пор.»
       От очага по всему залу распространялось приятное тепло. В помещении, пол которого был устлан свежей соломой, размещались шесть столов со скамьями, и свободных мест оставалось немного. Оно и неудивительно – в таком зале приятно было посидеть, наслаждаясь теплом, когда снаружи гуляет холодный ветер, и сыплет мелкий дождь вперемешку со снегом.
    Эвтимен прошел к ближайшему свободному месту и присел с краю. Служанка тотчас подошла к нему.
    - Что угодно заказать благородному господину?..
    Между тем посетители притихли, молча разглядывая вновь прибывшего. Эвтимен был не в парадной форме, однако изысканный плащ-полюдаментум свидетельствовал о том, что его владелец отнюдь не простой горожанин. Это было одновременно и хорошо, и плохо: хорошо тем, что на вопросы знатного человека люди склонны отвечать более обстоятельно, а плохо потому, что вид важного господина внушает
окружающим излишнюю робость, а порой и подозрительность.
   - Пару пресных лепешек, горячую отбивную под луковым соусом и кувшинчик хиосского, - с улыбкой ответил Эвтимен женщине.
    Служанка почтительно кивнула и вернулась за прилавок. Парафилакс оказался в поле пристального внимания соседей по столу.
  - А ведь не в каждой таверне можно найти добрую отбивную, верно, приятель? – крикнул из-за соседнего стола хорошо подвыпивший посетитель. – А вот у нашего славного Перибота – всегда! Правда, дерет он за нее столько, что мало не покажется.
 - Тебе-то какое дело? – отозвался хмурый человек, сидевший рядом с Эвтименом. – У господина найдутся деньги на отбивную, можешь не волноваться. Не все же светят голыми задницами подобно тебе!
   - А что я? – воскликнул пьяница. – Я ничего… Но зад у меня не голый, это ты загнул, иначе я не мог бы каждую неделю посещать вот эту лачугу, ведь верно? А, приятель? – обратился он к Эвтимену.
    - Тебе лучше знать, - дружелюбно отозвался Эвтимен. – Кому ж, как не тебе, должно быть известно, насколько основательно прикрыт твой тощий зад от задувающих в него ветров.
        Кругом весело засмеялись, грубоватая шутка всем пришлась по вкусу. Подвыпивший клиент открыл было рот, чтобы ответить, но тут вмешался табернарий – грузный мужчина лет пятидесяти с чисто выбритым лицом и вьющимися седеющими волосами.   
      - А ну, заткнись! – крикнул он из-за прилавка. – Господин зашел поесть и выпить, он   занятой человек, и ему недосуг мозолить уши твоими бреднями! Следи сам за своим задом, мужлан, и за своими деньгами тоже, а не задирай почтенных людей, пока не получил в зубы! И будь благодарен, что тебя здесь терпят.
       Давая отповедь не в меру болтливому клиенту, хозяин успевал при этом выкладывать на жаровню сырую отбивную, сдабривая ее приправами, и передал жаровню служанке, которая тут же унесла ее, чтобы поставить на огонь в печь.
       - Это у нас Кресфон, - добродушно заметил Эвтимену сосед по столу, кивнув на болтуна. – Он добрый малый, но вечно болтает всякий вздор. Не обращай внимания, господин. А отбивные у Перибота и вправду хороши!..
        - Перибот – это имя хозяина? – спросил Эвтимен, довольный тем, что разговор завязался сам собой.
      - Да, это имя хозяина, - отвечал сосед, отпивая глоток из стоявшего перед ним кувшина. – Да ниспошлют ему боги счастья и благоденствия!
    - Похоже, он пользуется уважением своих клиентов, - заметил Эвтимен.
    - Да, жаловаться не приходится, - отозвался нежданный собеседник.
Они перекинулись еще двумя-тремя фразами, и вскоре Эвтимен увидел, что служанка несет ему готовый заказ. Женщина поставила на стол глиняную тарелку с горячей отбивной, сдобренной ароматным луковым соусом, и блюдо с аппетитными лепешками – белыми, словно снег с вершин Парнаса. Затем вернулась к прилавку и принесла еще кувшинчик с хиосским вином. Эвтимен подумал о том, что ауксилий Макартат вполне мог позволить себе хотя бы раз во время увольнения отведать именно такого вина вместо пойла из виноградных выжимок, которым потчуют бедных посетителей в дешевых портовых харчевнях. Краем глаза Эвтимен увидел, как его сосед метнул быстролетный взгляд на кувшин, принесенный служанкой. Парафилакс чуть повернул голову, и сосед мгновенно отвернулся. Эвтимен невозмутимо принялся за еду, но его сосед явно ощущал неловкость, сидя перед своим порожним кувшином.
     - Вот говорят, что Коринф римская колония, - вновь возобновил он разговор, прерванный появлением служанки.
    - Почему же «говорят»? – охотно отозвался Эвтимен, разрезая ножом сочную отбивную. – На самом деле ведь так оно и есть…
       - Оно, конечно, так, а вот кормят в наших тавернах ничуть не хуже, чем в самом Риме. Может, даже лучше!
      - А ты, видимо, бывал в Риме? – заинтересованно спросил Эвтимен, кладя в рот кусок мяса, предварительно обмакнув его в луковый соус.
     - Ну еще бы! Я бывал не только в Риме. Судьба заносила меня и в Неаполь, и в Метапонт, и в Сиракузы… Даже в Тартесс!
     - Надо же! – уважительно заметил парафилакс. – Так ты, должно быть, моряк?
     - Да, я моряк… Я плавал кормчим на корабле наварха Алкидама из Фалера. Господин, конечно же, слыхал про такого!

     - Разумеется, слыхал, - спокойно ответил Эвтимен, хотя впервые в жизни услышал имя Алкидама из Фалера. – А тебя-то самого как зовут?
       - Меня зовут Исмений из Суниона, - отвечал словоохотливый моряк.

      - А нынче ты не плаваешь, Исмений из Суниона? – спросил Эвтимен, отрезая себе еще кусок отбивной и запивая его глотком хиосского.
     - Нынче я нигде не плаваю, - грустно признался Исмений, рассеянно глянув в свой безнадежно пустой кувшин. – Блуждаю вот по Истму туда-сюда и вспоминаю… Стар я уже стал, и кому я теперь нужен? И если осталось у меня еще что-то, так это воспоминания. Моя память… я многое повидал, в стольких морских походах участвовал! Но все это в прошлом. Наверное, я похож на Ясона в старости! Когда-то он ведь был царем здесь, в Коринфе! Он был нашим земляком, славный герой, вождь аргонавтов… Так же, как и я вот теперь, ходил по Истму, вспоминал свои походы. Здесь же и смерть встретил, во время сна, когда заснул под кормой своего обветшавшего корабля. Печальная, однако славная смерть, правда? А вот у меня даже старого корабля больше нет…
       - Что ж так безнадежно, - добродушно отозвался Эвтимен, продолжая отдавать должное своему обеду. – Ты, конечно, немолод, на этот счет обманываться не стоит. Но ты еще весьма крепок, силен, тебя не сожрали болезни! Так что, хвала богам, о смерти думать еще рано, не так ли? Неужели ты совсем потерял интерес к жизни?
       - Нет, - качнул головой старый кормчий, - интереса к жизни я не потерял. Вот и сейчас – видишь, беседую с тобой, откровенничаю, хоть и не знаю, кто ты есть.
       - Кто я? – Эвтимен пожал плечами. – Меня зовут Эвтимен, я коринфский парафилакс.
      Исмений невольно отодвинулся от собеседника. Другие посетители, видимо, прислушивающиеся к разговору, в замешательстве уставились на знатного гостя. В зале повисла напряженная тишина.
    
    - А-а,..- протянул старый моряк. – Так ты, выходит, большой чиновник?..

    - Похоже на то, - отозвался Эвтимен. – А что… это разве плохо?

     - Ну почему же… - промямлил Исмений, явно растерявшись. – Я сразу понял, что ты не из простых горожан, хоть с тобой и охраны нет…
      - Охраны? – Эвтимен поставил на стол опорожненный кувшин и усмехнулся. – Зачем  мне охрана? От кого меня охранять – от своих сограждан, что ли? Разве не они избрали меня на мою должность?
   - По должности положено, наверное, - пробормотал Исмений. – По крайней мере, я так думал…
    - Неправильно ты думал, - сухо заметил Эвтимен, отодвигая пустую глиняную тарелку с остатками соуса. – А здесь и вправду очень недурно кормят…
         - Приятно это слышать, - отозвался Исмений, - а то ведь нечасто заглядывают сюда куриальные чиновники…

      - А кто сюда часто заглядывает? – невинно спросил Эвтимен, окидывая собеседника заинтересованным взглядом.
      - Да так… всякие люди…
      - Например, кто?
      - Ну вот, например, ремесленники из ближайших кварталов, - ответил Исмений, глядя прямо перед собой, - или торговцы из местных лавочек. Бывшие моряки вроде меня.
         - А ты, видать, здесь завсегдатай, а, дружище? – Эвтимен улыбнулся одними губами, при этом глаза его оставались серьезными.

        - Захаживаю, когда в поясе позвякивают деньги…
        - А скажи, Исмений, - Эвтимен подвинулся к моряку чуть ближе, - не видал ли ты здесь легионеров из когорты ауксилиев? Точнее сказать, одного легионера… дней этак пяток тому назад?
      Старый кормчий взглянул на парафилакса с подозрением.

       - А что… им сюда заходить запрещено?
       - Ну почему же? – улыбнулся Эвтимен. – Можно, когда их отпускают в город. Просто ищу я тут одного парня из ауксилиев. Он ушел из лагеря, а возвращаться назад что-то не торопится.
     - Парафилакс разыскивает сбежавшего ауксилия? – недоверчиво спросил Исмений. – Это удивительно… он что, такая важная птица?
     - Развлекаюсь, - мягко заметил Эвтимен. – Так, между делом, чтобы чутье не притуплялось.

      - Ну… не знаю, - моряк скрестил руки в замок и положил локти на стол. – Я ведь с ауксилиями дружбы не вожу. Они сами по себе, а я сам…

      - Господину угодно что-нибудь еще? – обратилась к Эвтимену служанка, подошедшая к столу, чтобы убрать пустую посуду.
       - Благодарю, добрая женщина, - вежливо ответил Эвтимен, - я вполне сыт, а вот от кувшинчика хиосского не откажусь, клянусь Дионисом! Вино у твоего хозяина отменное…
      Служанка благодарно улыбнулась и отошла. А Эвтимен с трудом подавил смех, заметив, какая неподдельная тоска отразилась в бегающих, настороженных глазах Исмения, едва только бывший кормчий услышал про вино.
         - А тебе вовсе не надо водить с ними дружбы, - продолжил Эвтимен их беседу. – Ты просто вспомни, не встречался ли тебе здесь на днях легионер из когорты ауксилиев?
     Исмений сосредоточенно наморщил лоб.

    - Знаешь, господин, - сказал он не слишком уверенно, - дня три или четыре тому назад видал я здесь одного легионера. Я еще подумал тогда – вот бедолага, компании у него нет… Вид у него был какой-то уж больно скучный, что ли…
        - И что же он делал? – поинтересовался Эвтимен как бы между прочим.
        - Ну что… Заказал себе обед, вина. Потом сидел за столом возле хозяйского прилавка и долго попивал из кувшина, как человек, которому некуда спешить. На беглого уж точно не был похож… Если парень удирает из военного лагеря, едва ли он завалится в таверну и станет накачивать себя вином!
        - Что ж, верно подмечено, - согласился Эвтимен. – А каков он был собой, этот легионер?
     - Каков собой? Здоровенный такой верзила! Выше меня чуть ли не на голову. А лицом очень даже взрачный! Вот только… - старый моряк вдруг замялся и замолчал.
     - Что «только»? – Эвтимен подался чуть вперед и пытливо заглянул Исмению в глаза.  – Продолжай!
          Старый кормчий нерешительно провел ладонью по лицу, как человек, напряженно пытающийся что-то вспомнить. Он даже не заметил, как подошедшая служанка поставила перед его собеседником свежий кувшинчик искрометного темного вина. Парафилакс благодарно кивнул ей и вновь обратил свой взор на Исмения.
       - Было у него что-то не так, у этого легионера, - задумчиво произнес Исмений с некоторой досадой в голосе. Незаметно для себя он сам увлекся разговором. – Я тогда еще подумал: такой красивый парень, и вот такое… Но вот что… нет, не помню!
       - А ведь ты сам только что говорил: память… воспоминания, - заметил Эвтимен с ноткой ободрения. -  Однако, похоже, что с памятью у тебя не слишком хорошо, а, дружище?
       - Господин… ну что ты от меня хочешь? – воскликнул Исмений. – Это был всего лишь легионер-ауксилий, забредший в таверну, где я коротал свое время. Клянусь раковиной Тритона, с чего бы это я стал на него заглядываться? Я, знаешь ли, не пялю глаза на мужчин…
   Тут взгляд бывалого моряка упал на вновь принесенный кувшин, стоявший перед Эвтименом, словно приз, предназначенный победителю на играх. Между тем парафилакс внимательно следил за поведением собеседника. Исмений с трудом отвел глаза, потом заерзал на скамье. Кувшин, наполненный свежим вином, тянул его к себе, как магнитом.
 - Попробуй все-таки напрячь свои мозги, мой добрый Исмений, - спокойно сказал Эвтимен.
      Он немного помолчал, словно бы оценивая, насколько велики Танталовы муки его собеседника. Потом заметил доброжелательно:
    - И взгляни-ка на этот кувшин. Как видишь, я к нему еще не притронулся. Это вино я заказал для тебя, и ты его получишь, если вспомнишь как можно больше всяких подробностей об этом легионере. А иначе, - он сокрушенно покачал головой, - мне придется выпить этот нектар в одно лицо.  
Исмений недоверчиво посмотрел на парафилакса, но Эвтимен не отвел своих проницательно-суровых глаз. Прошла секунда, другая… Вдруг Исмений встрепенулся, будто гончий пес, заслышавший звуки охотничьего рога.
  - Я вспомнил! – воскликнул он. – Рука… У него было что-то с рукой!
  - И что же это? – участливо спросил Эвтимен.
  - Пальцы… Точно: у него не хватало пальцев на руке!
  - Прекрасно, Исмений, - заметил Эвтимен удовлетворенно. Теперь ему предстояло вытрясти из бывшего кормчего все, что тот мог сообщить о беспалом легионере – все до мельчайших подробностей.
  Между тем Исмений уже протянул руку и ухватился было за кувшин, но парафилакс с мягкой настойчивостью отвел его алчную пятерню в сторону от вожделенного сосуда.

   - Погоди, приятель, - сказал он дружелюбно, – сдается мне, ты только начал рассказывать нечто связное. Давай мы с тобой сначала воздадим должное Мнемосине*, а потом уже Дионису… Так сколько у этого парня не хватало пальцев? Одного? Двух?
      
     - Одного, - уверенно заявил Исмений, нехотя убирая руку.
     - А на какой руке? и какого пальца?..
     - Во имя всех богов, господин! – воскликнул он в сердцах, и лицо его приняло испуганно-тоскливое выражение. – Таких вещей я не вспомню, даже если ты мне поставишь целую амфору хиосского! Ты же не хочешь, чтобы я тебе врал!
         
     - Ну хорошо, - примирительно сказал парафилакс. – Довольствуемся этим. Итак, у легионера не хватало одного пальца на руке… А имени этого беспалого ауксилия ты не запомнил?
      
     - Откуда же мне знать его имя? Я с ним вообще не разговаривал…

     - А кто с ним разговаривал?

     - Да никто! Он долго сидел один, потом допил свое вино, расплатился и ушел.  
         -  А ты в это время где был?
         - Я?.. Клянусь конями Амфитриты, я оставался на своем месте. Я сидел за соседним столом, как раз напротив него. Потому-то и заметил, что у него не хватает пальца на руке.
   Сгорая от нетерпения, Исмений вновь потянулся к кувшину, пытаясь ухватиться за него с такой же непоколебимой решительностью, с какой когда-то хватался за весло.
         - Погоди-ка, - сказал Эвтимен, снова отодвигая его руку. – Признайся, дружище, ты рассказал мне далеко не все, что знаешь. Давай продолжим нашу беседу. А вино от тебя не убежит.

   Исмений поник головой и насупился. Эвтимен невольно усмехнулся про себя – все эмоции и переживания бывшего кормчего легко читались на его лице.
         - Послушай, Исмений, - заметил парафилакс доверительно, - если ты боишься как-то навредить этому легионеру, то уверяю тебя – совершенно напрасно. Этот парень попал в беду… ты был моряком, и не мне учить тебя, как подобает выручать попавших в беду людей, даже если они тебе незнакомы. Так ты все же общался с этим легионером? Что он тебе сказал?

     - Нет, господин, клянусь Посейдоном! – воскликнул Исмений совершенно искренне. – Я не разговаривал с ним. Я просто видел его – и все!
     - Ну хорошо… Ты его видел. Но ведь дело этим не закончилось, не так ли? Ты видел его еще, уже после того, как он покинул эту таверну?
Моряк взглянул на парафилакса с подозрением.
       - Да, - нехотя ответил он. – Я видел его еще раз…
       - Ну так расскажи! – просто сказал Эвтимен. – Расскажи все, что ты видел и слышал, и мы покончим с этим…   

       - Ну, что тут еще сказать…- сумрачно заметил Исмений. – Ничего особенного, клянусь…
       - Не надо никаких клятв. Просто рассказывай, и все.
       - Я доел свой обед и вышел на улицу. Потом направился в сторону агоры. Там иногда собираются мои бывшие сотоварищи по морскому ремеслу. Мы вместе ходили в Тартесс, а также в Массалию…
    - Очень хорошо, - перебил Эвтимен, пресекая начавшееся было лирическое отступление. – Но давай про легионера…
   
    - Я увидел его возле храма Фортуны, прямо на храмовой площади, - поведал Исмений. – Он ведь очень заметный парень, в любой толпе на него трудно не обратить внимание…

    - Прекрасно, - одобрительно сказал Эвтимен. – И что он делал, этот заметный парень?
    - Он разговаривал с какой-то женщиной. Я не слышал, о чем они беседовали, я всего лишь проходил мимо… Вот, собственно, и все, господин. Они остались на площади, а я пошел дальше и на агоре встретился с друзьями. Но тебе это уже неинтересно. 
      
       - И какова собой была эта женщина? – спросил Эвтимен.
       - Я особо не приглядывался… Кажется, ничего примечательного.

       - Ну же, Исмений! Какая она была? Смог бы ты узнать ее, если бы увидел?
       - Не знаю… Лица ее я вообще не запомнил; совсем невзрачное лицо… Помнится, я еще подумал даже: такой красивый парень мог бы найти себе подружку получше! Но потом  решил, что не мое это дело, и просто ушел.

    Парафилакс ощутил закипавшую в груди досаду: похоже, на этом все сведения о пропавшем Макартате обрывались, и открывалась бездна неизвестности. А ведь этот олух мог бы здорово ему помочь, если бы дал себе труд услышать хоть пару фраз из их разговора! Впрочем, упрекать его за это было нельзя. Эвтимен ведь не нанимал его к себе в осведомители…
   Пытаясь вытащить из старого кормчего еще хоть что-нибудь полезное, Эвтимен спросил:
        - Хотя бы вспомни, как она была одета?
        - Как одета? Что-то вроде длинного плаща серого цвета, наброшенное на голову.
        Эвтимен едва не заскрипел зубами: нечего сказать, весьма содержательное замечание! Длинное покрывало, наброшенное на голову, - зимой так ходит большинство женщин в любом городе Ахайи…
    «Похоже, мне из него больше ничего не вытянуть,» - подумал парафилакс с досадой. А вслух промолвил разочарованно:
    - Ну ладно… Вот твое вино. А мне пора.
    И он поднялся, чтобы уйти. Однако Исмений не захотел отпустить его просто так.
     - Постой, господин… Я так не могу!
     - Что не можешь? – небрежно бросил Эвтимен.
     - Ты угостил меня вином. Я должен тебя отблагодарить. Выпей со мной!
         - У меня много дел, дружище, - отвечал парафилакс. – Я уже выпил столько, сколько мог себе позволить – не больше и не меньше.
    Эвтимен шагнул было от стола, но Исмений крепко вцепился в его руку своей широкой лапищей. Силы в руках старого кормчего оставалось еще хоть отбавляй.
        - Во имя Диониса! – умоляюще воскликнул он. – Разве я похож на бродягу, которого кормят и поят из жалости? Уважь мои седины, господин! Я понимаю, что ты недоволен нашим разговором, но клянусь пляской нереид, я сказал тебе все, что видел!
      Эвтимен невольно улыбнулся. Действительно, обижать старого моряка не стоило, тем более, что разговор с ним вышел не такой уж и бесполезный.
    - Ну хорошо, - уступил парафилакс. – Вот чаша…

    Он взял кувшин и отлил себе в чашу совсем немного вина. Исмений засиял от радости, как будто ему только что вручили золотую монету.
Они выпили – Эвтимен осушил чашу, а Исмений сделал три глубоких глотка и прикрыл глаза о удовольствия. Парафилакс со стуком поставил пустую чашу на стол.
    - Ладно, угощайся… Благодарю за помощь.
       - Постой, господин! – Исмений, слегка захмелевший, потянулся за ним. – Я вот только что вспомнил!.. Про женщину…
    - Что ты вспомнил? – резко полуобернулся Эвтимен.
    - Как она выглядела, - быстро заговорил кормчий. – Высокая была! Понимаешь? Очень высокая!..

     - Что значит «очень высокая»? – спросил парафилакс.

     - Таких нечасто встретишь, - пояснил Исмений. – Выше меня! Выше тебя… Тот легионер был настоящий великан, так она по росту почти такая же, как и он! Я еще подумал – может, она на котурнах ходит? А потом смотрю – нет, обычная грубая обувь, что носят простолюдинки. А сама – очень высокая, долговязая, нескладная…
       
      - Ну, а лицо? – с некоторой надеждой спросил Эвтимен. – Лица ее не запомнил?
      
      - Нет, - печально склонил голову старый моряк. – Вытянутое какое-то лицо, узкое. И глазами по сторонам как-то нехорошо зыркала, когда с легионером разговаривала…Ты уж прости: не в тех я летах, чтобы заглядываться на молодых женщин, даже не очень взрачных…

       - А сколько тебе лет, кормчий? – усмехнулся Эвтимен.

       - Без одного года шестьдесят, - гордо сказал Исмений.
       - Ну что ж, - заметил парафилакс, - для моряка возраст весьма почтенный! И все же послушай доброго совета, дружище: пореже заглядывай в кувшин, и ты сам удивишься, как твои глаза вновь станут сиять при виде молодых девиц и женщин! Удачи тебе, старый моряк!..
      - Храни тебя Афина, господин! – отозвался Исмений. Эвтимен дружески махнул рукой и направился к прилавку. Он быстро расплатился с табернарием, добавив сверх счета пару лишних ассов. Хозяин расцвел в приветливой улыбке:

       - Господину понравилось у нас?..
       - Вполне, - улыбнулся в ответ Эвтимен. Вежливо выслушав теплое приглашение заглядывать в таверну еще, Эвтимен вышел на улицу.

    Там дул резкий пронизывающий ветер, и парафилакс запахнул полу теплого плаща. С моря на город ползли тяжелые серые тучи, очертаниями напоминавшие мифических грифонов и гигантских птиц. Парафилакс постоял посреди улицы, размышляя – куда отправиться дальше. Итак, что же ему удалось выяснить?
     Первое: пропавший легионер заходил именно в эту таверну, где его и
        заприметил бывший кормчий. И второе: после таверны Макартат встретился с какой-то женщиной, судя по описанию, простолюдинкой, а отнюдь не матроной, как предполагал Перант. В том, что речь шла именно о Макартате, сомневаться не приходилось – приметы, названные Исмением, подходили к Макартату как нельзя лучше.
         Но кто была эта женщина? И как расценивать это уличное свидание?  Была ли то случайная встреча, или же у них существовала какая-то предварительная договоренность? Эвтимен в который раз подосадовал и на Домиция Флора, и на его туповатых так называемых дознавателей.  Раздобытые им за пару-тройку часов сведения вполне могли быть полезны, если бы их получили в день исчезновения, ну, пусть на следующий день, когда только что начались поиски. Но ведь прошло четыре дня! За это
время Макартат мог сто раз исчезнуть, хоть провалиться в Эреб! Да и женщину эту разыскать теперь вряд ли удастся…
И все же, наверное, попытаться стоило.

       Эвтимен неторопливо пошел по улице в сторону храма Фортуны. Задержавшись на храмовой площади, он огляделся. Вот тут пролегает улица, ведущая к агоре, стало быть, именно здесь, по словам Исмения, встретились и разговорились Макартат и эта таинственная женщина. Как сообщил старый кормчий – очень высокая…
        Парафилакс еще раз огляделся по сторонам. Вот перед ним храм Фортуны. Здесь же, рядом – храм Геракла, а далее – Нептуна. А с другой стороны площади – храм Венеры. От него по направлению к Лехейской дороге шла улица, целиком состоявшая из домов порне. Иначе говоря, тут совсем рядом располагался квартал продажной любви. Похоже, ответ на вопрос, кем же была женщина, разговаривавшая с Макартатом, напрашивался сам собой. Добропорядочные женщины обычно сидят дома, занимаясь семейными делами, либо их можно встретить на рынке в сопровождении домашнего раба, или возле источника, куда они также в одиночку не ходят. А блуждают по улицам и заговаривают с прохожими обычно женщины всем известного ремесла. Сейчас зима, время холодное, коринфские гавани закрыты, посетителей в квартале Венеры немного. А потому неудивительно, что некоторые из этих девиц с позволения своих хозяек сами предпочитают выходить «на охоту» на близлежащие улицы. И для таких «охотниц» молодой, высокорослый красавец-легионер являлся, конечно, желанной добычей.
         Эвтимен уверенно зашагал в сторону храма Венеры. Здесь он остановился прямо перед узкой мощеной улицей, ограниченной с обеих сторон каменными выбеленными стенами, в которых были устроены одинаковые массивные двери. Тут же на стене красовалось изображение эрегированного мужского члена с двумя налитыми шарами под ним; обнаженная головка указывала вдоль улицы, словно дорожный знак, чтобы у всякого прохожего не оставалось сомнений по поводу того, кто обитает в этом квартале, и какие платные услуги здесь можно получить.
      Раньше Эвтимен никогда не бывал здесь. Как всякий обеспеченный и уважаемый коринфянин, он помимо любимой супруги знавал еще с полдюжины гетер – красивых, образованных, богатых, с которыми время от времени встречался как на шумных симпосиумах, так и в их спальнях; каждая из этих женщин имела свой круг избранных, являвшихся ее поклонниками и любовниками. Так было принято, и не только не возбранялось, но и открыто поощрялось в обществе. А вот посещать дома порне считалось скорее уделом людей низкого звания и происхождения. Разумеется, богатый и знатный гражданин мог себе позволить подобное развлечение, однако если бы об этом узнали его друзья или вообще люди его круга общения, то у них такое чудачество вызвало бы по меньшей мере удивление.
    Сейчас, однако, был не сезон, между выбеленными стенами по пустынной улице с тоскливым завыванием гулял холодный ветер, и меньше всего Эвтимен рисковал встретить здесь человека, который знал бы его в лицо.
А кроме того, он чувствовал, что поиск незадачливого легионера всерьез захватил его, им овладел охотничий азарт. Ему казалось, что именно здесь он обнаружит эту долговязую и нескладную столичную проститутку, лихо подцепившую себе простоватого парня из провинции, и уж он-то непременно вытрясет из нее все, что ей стало известно о нем, и о том, куда он подевался после знакомства с ее сомнительными прелестями.
        - Господин желает приятно провести время? – вдруг раздался за его плечом вкрадчивый голос.
   Парафилакс обернулся: перед ним стояла неприметная женщина средних лет, кутающаяся от пронизывающего ветра в свой видавший виды гиматий.
       - Вполне возможно, - неопределенно отвечал Эвтимен.
       - И какую девушку желает благородный господин?
    Сводня находилась на работе и сразу же перешла к делу – болтать попусту ей было недосуг.
     - Видишь ли, добрая женщина, - отозвался с улыбкой Эвтимен, - я хотел бы найти себе  девушку очень высокого роста… У вас здесь есть такие?
     - Высокую? – переспросила сводня. – Насколько высокую?
     - Ну… чтобы была заметно выше меня.
    Сводня невозмутимо смерила взглядом стоявшего перед ней совсем не малорослого мужчину. На ее бледном лице не отразилось ни улыбки, ни даже тени удивления. Она повидала много клиентов с куда более странными запросами.
       - Пусть господин следует за мной, - тихо произнесла она.
   И они пошли вдвоем по узенькой пустынной улочке. Эвтимен вдруг ощутил себя подобным мухе, попавшей в раскинутую липкую паутину. Возникло впечатление, что, попав сюда, на эту улочку, просто так отсюда уже не уйдешь.
      Провожатая остановилась возле одной из дверей, внешне ничем не отличавшейся от других – таких же безликих. Эвтимен тоже остановился, выжидающе глядя на сводню. Казалось, ветер значительно усилился, и ему захотелось проникнуть в дом, чтобы оказаться в тепле. Начал накрапывать мелкий дождь – до того холодный, что капли, попадая на кожу, обжигали ее как огнем.
        - Здесь, - негромко произнесла женщина, кивнув на дверь с такой серьезностью, будто показывала кладоискателю место, где зарыто сокровище.
     На стук дверного молотка дверь с грохотом распахнулась, и на массивный каменный порог изнутри дома ступила женщина, при одном взгляде на которую у Эвтимена захватило дух. Огромная копна заплетенных в тугие косицы надушенных волос возвышалась над ним подобно стогу сена, а рука, удерживающая дверь от порывов ветра, выглядела поистине гигантской.  Груди этой экзотичной жрицы Афродиты тоже ошеломляли своей величиной – каждая была с мужскую голову. Эвтимену невольно подумалось, что такими грудями женщина могла бы легко задушить своего незадачливого клиента! Окинув посетителя оценивающим взглядом огромных светло-карих глаз, великанша выжидающе прислонилась к косяку входной двери, небрежно выставив вперед мощную гигантскую ногу, одним ударом которой можно было бы без особых усилий переломить шею взрослому мужчине.
       - И что?..- спросила титанида низким глуховатым голосом, не лишенным, впрочем, своеобразного эротического очарования.
      Эвтимен и его сопровождающая стояли перед ней, глядя на гигантшу снизу вверх, словно малые дети.
       - Это Мина из Карфагена, - невозмутимо заметила Эвтимену сводня. Парафилакс успел разглядеть куда более смуглую кожу этой самой Мины, нежели у эллинов, что свидетельствовало об ее явном африканском происхождении. На это же указывали и черты ее лица, и толстые чуть вывернутые губы.
        – А это вот, - сводня повернулась к африканке, как бы представляя ей клиента, - господин, любитель больших и высоких женщин… Постой-ка, а разве ты сейчас не свободна? – вдруг удивленно спросила она.
         О том, что Мина сейчас далеко не свободна, красноречиво свидетельствовали горящий в глубине комнаты светильник и голые мужские ноги, свесившиеся с неубранного ложа, которые были видны прямо с порога. Похоже, клиент был уже «готов»…
         Между тем грозный взгляд Мины придирчиво изучал фигуру Эвтимена, как бы примеряя ее для Мининых потребностей, и у парафилакса возникло стойкое ощущение, что его прямо здесь, на пороге, раздевают. Алчные глаза великанши, хоть и скрывались под косичками, свисающими с ее головы во все стороны, все равно были хорошо заметны на широком смуглом лице, ибо сверкали, будто горящие плошки.
       - Сколько? – отрывисто спросила Мина.
       - Послушай, малышка, - мягко отозвался Эвтимен, - весьма похоже на то, что ты привыкла сама выбирать себе наложников… Ты подцепила того парня прямо на улице?.. вероятно, он просто не осмелился тебе отказать!
        В ответ раздался оглушительный грохот, и дверь захлопнулась перед самым носом не в меру любопытного клиента. Сводня с извиняющимся видом повернулась к Эвтимену.
      - Я не успела предупредить, господин, - сказала она, - Мина не слишком любезна. Дикарка, что поделаешь; она так и не научилась вести себя должным образом. Можно постучать еще раз.
    - Не стоит, - беззаботно ответил Эвтимен, - африканки мне не подходят.
    - Вот как? Осмелюсь спросить… почему?
    - Мне не нравится их запах, - сухо заметил Эвтимен. – есть у вас тут еще высокие девушки… не смуглые, не черные, а белокожие?
    - Боюсь, господин, что таких, как ты желаешь, нет.
    - Ну что ж… Тогда я поищу в другом месте.
    - Как угодно господину, - сводня была заметно огорчена. – Но, если господин все же надумает, я устрою ему свидание с Миной. На ее запах никто из клиентов еще не жаловался, зато минет в ее исполнении просто великолепен, в этом единодушны многие. Кроме того, ее обожают мужчины, которым нравится, когда любовница властвует в постели! У Мины всегда очередь из желающих… Господин не пожалеет!
    - Хорошо, я еще подумаю, - сказал Эвтимен, удаляясь от сводни по улице.
        До конца дня парафилакс обошел еще несколько домов порне, находящихся в близких к агоре кварталах, однако ни одной девушки, сколько-нибудь подходящей по приметам, данных ему Исмением, он не нашел.
      Вечером он встретился в курии с Перантом и сказал ему, что напал на след пропавшего легионера, но при этом складывается стойкое впечатление, будто след этот, только обнаружившись, тотчас пропал.
      Тем не менее, на другой день уже оба – Эвтимен и Перант – отправились на обход домов порне, прилегающих к храмам Венеры, Нептуна, Геракла и Фортуны, а также тех домов, что располагались в кварталах между Капитолием и Западным портиком. Именно оттуда могла появиться эта очень высокая женщина, заговорившая с Макартатом на площади храма Фортуны, после встречи с которой легионер бесследно исчез. Такой обход был нелегкой задачей – домов порне в Коринфе было невероятное множество. Этнический состав жриц любви, промышлявших в этих заведениях, был также весьма пестрым. Голубоглазые эллинки и смуглые египтянки, черные нубийки и бронзовокожие финикиянки, гибкие сириянки и чернокудрые армянки, рыжеволосые британки и черноокие иудеянки… Всех и не перечислить! Перант и Эвтимен поделили интересующий их район на секторы и принялись обходить каждый свои секторы.
       Способ поиска, выбранный парафилаксом и его помощником, был довольно простым и, вероятно, единственно возможным: придя в заведение, Эвтимен говорил его владелице, какого типа девушка его интересует.
В ответ он получал одно-два имени. После этого оставалось дойти до комнаты, в которой принимала гостей означенная жрица любви. На двери Эвтимен обычно находил надпись, сообщавшую имя девушки, ее возраст и происхождение, а также – минимальную цену за один час. Если мастерица была свободна, Эвтимен входил, уплачивал ей часовую цену и начинал с нею разговор. Убедившись, что данная девушка не имеет ничего общего с предметом его поисков, попросту покидал помещение, зачастую провожаемый удивленным взглядом. А если в момент его прихода девушка проводила время с клиентом, то парафилакс обнаруживал на двери комнаты табличку с короткой надписью – «занято!». Тогда приходилось еще и тратить время на ожидание, причем последующая встреча опять завершалась ничем, ибо после нескольких наводящих вопросов ему становилось ясно, что та или иная девушка по разным причинам никак не могла в тот день
встречаться на улице с Макартатом.
       В конце второго дня поисков Эвтимен решительно сбился с ног, а когда ему вдруг подумалось, что разыскиваемая девица вовсе необязательно должна быть из дома порне, а могла проживать на постоялом дворе или в гостинице, где хозяин привечал гостей помимо еды и ночлега еще и плотскими утехами, то он совсем приуныл. Двухдневный поиск ясно показал, что девушки, подпадающей под описание Исмения, в близлежащих домах порне попросту нет! А это неумолимо означало, что найти таковую решительно невозможно – она могла оказаться кем угодно и откуда угодно. Ну хотя бы – родственницей этого несчастного Макартата, приехавшей к нему на свидание по каким-то семейным делам и попросту увезшей его из города на родину… Ну, и как их теперь найдешь? Это только крепколобый Домиций Флор может утверждать, что среди его легионеров не может быть дезертиров – тупая римская самонадеянность! В жизни все совсем по-другому. И если центурион желает разыскать своего легионера, отсутствующего уже неделю, пусть посылает своих людей на родину
беглеца! Это будет самым верным делом, ибо в Коринфе Макартата точно нет.
   
         Едва Эвтимен подумал об этом, как ему мучительно сделалось жаль потерянного времени! Ведь совершенно безнадежное дело! И как он мог сорваться с места, чтобы самолично разыскивать по полумиллионному городу женщину, о которой неизвестно ничего! Да неужели этот римлянин настолько увлек его своими разговорами? Эвтимен был вынужден сам себе признаться – да, он нарочно ввязался в эти безнадежные поиски, ибо ему страстно захотелось утереть нос этому самоуверенному болвану Домицию Флору. Он захотел насладиться своей успешностью, и в два счета найти загулявшего легионера… мол, ты, римлянин, искал его пять дней и без толку, а вот я, всего с одним помощником… И – ничего не вышло, хотя сперва дело стало продвигаться прямо на глазах! Правда, совсем недолго. Впереди оказался тупик.
      И Эвтимен, несмотря на мучающую его досаду, принял горькое решение: необходимо остановиться! Довольно… У него есть дела куда более насущные и важные, нежели разыскивать беглых легионеров-ауксилиев из вспомогательной когорты. Пусть и дальше этими поисками занимаются военные. А он сделал, что мог – пытался лично обнаружить его, а теперь… он, конечно, даст соответствующие поручения своим иринархам, те передадут диогмитам… Смотришь, может и найдется загулявший Макартат, только не так быстро, как хотел этот самоуверенный и тупоголовый римский центурион!
      Между тем с не меньшей определенностью Эвтимен вдруг осознал, что многочасовые хождения по домам порне не прошли для него бесследно! Да и время наступило вечернее… Разве не имеет он права в конце дня предаться изысканному отдыху? Или он не мужчина, во имя всех богов?
      Но – не возвращаться же ему в эти занюханные дома порне, успевшие опостылеть до тошноты! Да и не ходок он в такие заведения – пусть их посещают бедные вольноотпущенники, заезжая матросня и прочий всякий сброд! В Коринфе есть места получше и поблагороднее…
         
     Не прошло и часа, как Эвтимен уже оказался в Кразее – пригороде Коринфа, примыкающем к Кенхрейской гавани. Именно здесь находился Акрокоринф – высокая гора, а вернее – каменный зубец, возвышающийся над городом более, чем на тысячу сто локтей! Нелегко подняться по каменной лестнице на такую кручу! Однако усилия эти всегда окупаются сторицей. Ведь именно на вершине Акрокоринфа до сей поры стоит и действует храм златовласой и любвеобильной Афродиты. Когда-то, в давние времена, этот храм являлся одним из самых известных святилищ обитаемого мира – наряду с храмом Иштар в Вавилоне или храмом Анаитис в Персии… Со всех концов мира собирались в Коринф паломники, чтобы послужить Великой Богине любви на священных ложах, увитых гирляндами разноцветных роз. Храм Афродиты имел тысячу священных жриц богини, обученных всем тонкостям искусства обольщения и страсти. Каждый посетитель Акрокоринфа не только совершал священнодействие с выбранной им храмовой девушкой, но и, покидая святилище Афродиты,
увозил с собой подарок в виде ценной вазы, украшенной росписью, выполненной художниками храма. Эта роспись изображала храмовых жриц в самых изысканных и самых соблазнительных позах…
       Сегодня это был уже не тот Храм. И хотя здесь все так же встречали паломников священные жрицы-иеродулы, все так же проводились страстные любовные ритуалы в отдельных храмовых кельях, но былой размах и незабываемое великолепие навсегда ушли в прошлое.
       Эвтимен остановился перед длинной узкой галереей, обрамленной колоннами и уходящей круто вверх. Это была так называемая стоя – дорога, ведущая к вратам некогда великого Святилища. Он подумал о храмовых девушках, даже сейчас, в эту зимнюю пору ожидающих своих паломников, ценителей женской красоты. Недаром ведь древние предания гласят, что изначально Акрокоринф принадлежал богу Солнца Гелиосу, а уж потом лучезарный бог уступил его златовласой Афродите…
       Эвтимен решительно направился вверх по галерее. Это потребовало немалых усилий – подъем был крут и весьма продолжителен! Для тех, у кого недоставало сил добраться до вершины сразу, была устроена горизонтальная терраса как раз на середине  пути – здесь можно было посидеть, передохнуть, полюбоваться видом на город и величественной панорамой: простором моря, крутыми склонами Мегары, окутанной туманом вершиной Эгины, горными отрогами Арголиды, покрытыми шапками
сосновых лесов… Но все это – летом, а сейчас здесь было ветрено и холодно. Эвтимен лишь ненадолго задержался, чтобы перевести дух, а затем продолжил свое восхождение.
    Площадка перед храмом была пустынна, лишь кое-где мелькали одинокие фигуры немногочисленных паломников. Это летом, когда в Кенхрейском порту теснится множество кораблей, здесь, на вершине, яблоку негде упасть. А сейчас холодный ветер гудел в оголенных кронах черноствольных деревьев. Только стройные кипарисы и пинии, не боявшиеся холодов, устремляли к тяжелому небу свои густые заостренные вершины. Эвтимен постучал в кованые двери, и его впустили.
    Коринфский парафилакс очутился в полутемном атриуме, своды которого опирались на стройные мраморные колонны. Снявши обувь у входа, он пошел дальше босиком, ведомый жрецом-привратником, к мраморному изваянию Афродиты. А изваяний здесь было два: одна статуя изображала богиню в виде прекрасной утонченной женщины, похожей на знатную римлянку, другая же статуя представляла собой весьма древнее произведение искусства – богиня была вооружена копьем, а в руке держала щит. Про первый кумир было известно, что поставили его при диктаторе Рима Юлии Цезаре, а вот относительно второго мнения знатоков были различны, но преобладало одно – вооруженная Афродита была создана еще во времена царя Диомеда*, до того, как он повел аргосские корабли под Трою в составе общегреческого войска.
       Совершив положенную молитву перед статуей богини и принеся символическую жертву, Эвтимен подверг себя очистительному омовению в священном источнике, после чего вышедшие храмовые служительницы повели его в пританей. Часть помещения была отгорожена широкой лентой, а за лентой парафилакс увидел нескольких девушек, восседавших на деревянных скамеечках, а еще некоторые стояли вдоль стены у парадного входа. Все это были жрицы Афродиты, свободные на этот час.
        Завидев очередного посетителя, девушки слегка оживились: некоторые с любопытством подались вперед, другие оставались на местах, одаривая пришедшего ласково-лукавыми улыбками. Эвтимен почувствовал себя желанным гостем, ощутил всей душой, что ему здесь искренне рады. Его взгляд непринужденно заскользил по цветущим щечкам, по очаровательным носикам, по неприкрытым грудям… Две храмовые служительницы, сопровождавшие его в пританей, церемонно поклонились и ушли, оставив его самостоятельно делать свой выбор. Парафилакс мгновенно забыл обо всех своих тревогах и неудачах – так же, как и об усталости. Он медленно пошел вдоль натянутой ленты, задумчиво вертя в руке серебряную драхму, которую надлежало вручить счастливой избраннице.
    Разглядывая этих прекрасных юных созданий, Эвтимен невольно подумал о том, как же все-таки странно устроен мир: когда он ходил по домам порне, его не оставляло навязчивое ощущение соприкосновения с чем-то низменным, недостойным благородного гражданина; здесь же он вдруг почувствовал себя словно воспарившим над каждодневной суетой и тщетностью существования, проникся блаженным состоянием причастности к священнодействию, ощутил себя избранным… Он не смог бы объяснить, откуда бралось такое чувство: то ли это девушки воздействовали так на гостя невидимыми эротическими флюидами, то ли тому способствовала сама атмосфера древнего храма, а может быть, так проявлялась сама суть, сама душа этого места, где когда-то обитала сама Богиня, а позже жили ее верные служительницы. Эвтимен не мог этого понять, да и не был уверен, что понимать вообще нужно – у каждого святилища есть своя тайна, и ее следует смиренно принимать именно как тайну. Разгаданная тайна, раскрытый секрет нередко оставляют после себя зияющую пустоту в душе.   

        Парафилакс миновал весь пританей вдоль натянутой ленты, потом повернулся и пошел обратно еще медленнее. Кто-то из девушек хихикнул: это был такой милый и очаровательный смешок, что Эвтимен приостановился и невольно улыбнулся в ответ веселой жрице любви, хотя его улыбка, по обыкновению, вышла несколько хмурой и даже суровой. Вдруг он ощутил на себе внимательный и оценивающий взгляд. В этом не было ничего оскорбительного – напротив, он понял, что привлек к себе чье-то внимание… Согласно веками сложившемуся обычаю, жрица не имела права отказывать посетителю, выбравшему ее. А вот у посетителя имелось немалое преимущество – он свободно выбирал одну из многих! Никто не мог заставить его уединиться с девушкой, которая его не привлекала. Однако не было ничего предосудительного в том, что храмовые девушки тоже с интересом разглядывали гостей, подспутно делая свой, сугубо личный выбор…
      Эвтимен поискал глазами ту, от которой исходил этот заинтересованный взгляд. Она скромно сидела на скамеечке, опустив плечи и положив руки на колени. Лицо ее было обращено к Эвтимену, и когда их взгляды встретились, она ничуть не смутилась. Едва ли ее можно было назвать какой-то особенной красавицей – весьма милое лицо, чуть вздернутый носик, небольшой мягко очерченный рот – такое лицо не могло поразить опытного мужчину красотой, именуемой божественной; но вот глаза! Они сияли в полумраке, подобно алмазам – притягивали, манили, звали… Они будто говорили безмолвно: «Ты так красив, ты богоподобен! А я?..Посмотри на меня! Разве я не достойна тебя? Так приди же ко мне…»
     Эвтимен вдруг понял, что ему уже не хочется смотреть на кого-то еще. Она была совсем юна, едва ли ей больше пятнадцати… Эвтимен более не раздумывал. Он решительно подошел к ленте, отделяющей его от приглянувшейся чаровницы, и, наклонившись, положил ей на подол серебряную монету, после чего произнес ритуальную фразу, означавшую, что выбор им сделан:
       - Я пришел восславить богиню Афродиту…
   Девушка подняла на него свой волнующий взгляд и тихо ответила:
       - Я служу богине Афродите…
      Голос у нее оказался несколько робкий, но такой теплый, с чуть заметно проскальзывающей лукавинкой. У Эвтимена появилось чувство, будто бы она знала, что он сегодня придет, придет именно к ней, и только его она ждала, ничуть не сомневаясь, что он сделает свой единственный и правильный выбор…
    Девушка приняла пожертвование, спрятав монету в небольшой ларчик, стоявший рядом на скамеечке и, поднявшись с места, стала перед парафилаксом, который все так же оставался пленником ее манящих глаз.
      - Как твое имя? – спросил парафилакс, чувствуя, как в сердце его стремительно нарастает восторженная страсть.
      - Алфея…- тихо ответила девушка.
      - А меня зовут Эвтимен, - сказал парафилакс с достоинством.
      - Радуйся, Эвтимен, - произнесла Алфея с очаровательной улыбкой, - досточтимый гость моей богини…
       Она вновь улыбнулась – все также чарующе и немного лукаво, но уже и призывно, и Эвтимен уже не уловил в ее голосе и тени смущения. Теперь она больше напоминала хозяйку, принимающую дорогого и желанного гостя. Алфея протянула Эвтимену руку, и парафилакс благоговейно принял в свою грубоватую ладонь ее нежные и теплые пальчики. Так, взявшись за руки, они вдвоем пошли по коридору в неведомые глубины древнего храма – туда, где совершались священнодействия во имя телесной любви.
      Алфея привела своего гостя в одну из весьма уютных комнат, озаряемую мерцающим светом единственной лампы. В центре комнаты возвышалось широкое ложе – алтарь, достаточно прочное, чтобы выдержать самые неистовые любовные игры. Алфея подошла к статуе Афродиты, стоящей возле стены. Она зажгла палочку восточных благовоний на каменной чаше жертвенника, и в воздух воспарил, клубясь и извиваясь, белесый дымок, а комната постепенно наполнялась тонким изысканным ароматом. Потом жрица повернулась к парафилаксу и протянула ему руки. Мужчина расстегнул застежки на ее плечах, и длинное полупрозрачное одеяние заскользило вниз, постепенно обнажая перед его горящим взором юное, сильное и гибкое тело… высокую шею, узкие, но крепкие плечи, затем – небольшую, но великолепно очерченную грудь, подобную двум серебристым полушариям с ложбинкой между ними, так волнующей мужской взор… Эвтимен медленно, явно наслаждаясь каждым мгновением, вынул заколку из тугого узла волос на затылке девушки, и длинные блестящие волосы черной волной хлынули на ее плечи, грудь и спину. Эвтимен обнял Алфею за талию, нежно поцеловал ее в теплые, влажные, чувственные губы… потом погрузил свое лицо в шелк ее распущенных черных волос, с наслаждением вдыхая терпкий и манящий их аромат. И вот он начал страстно лобзать ее гладкую шею, крутые плечи, а когда она подняла к своим грудям руки, будто бы желая в последний миг прикрыть их от жарких поцелуев и огненного взгляда, то в этом ее жесте отдающейся невинности оказалось столько очарования, что Эвтимен мгновенно забыл обо всем. Теперь он лобзал уже не только ее руки, прикрывающие грудь, но и все ее пламенеющее трепетное тело, и его поцелуи становились все яростнее и нетерпеливее. Слабый ток теплого воздуха чуть заметно шевелил тонкую полупрозрачную занавесь, за стеной приглушенно и маняще звучала эротическая мелодия, над жертвенной чашей медленно таяло в воздухе благовонное облачко, а каменный кумир Афродиты безмолвно внимал
сладострастным стонам, застывшей улыбкой благословляя древнейшее таинство, совершаемое мужчиной и женщиной на алтарном ложе в честь богини вечной и неиссякаемой любви…

  ***     

         В кромешной тьме Ликастид внезапно открыл глаза и замер в недоумении: он лежал какое-то время неподвижно, приподняв голову и вслушиваясь в окружающее безмолвие. Беспокойство усиливалось, росло, постепенно становясь невыносимым. Он сбросил с себя одеяло, поднялся с постели и подошел к двери. Из нижней дверной щели пробивался слабый свет. Он хотел нащупать на двери засов, но пальцы его ловили лишь пустоту; тогда он взял со стола светильник и поднес его к дверной щели. К удивлению Ликастида, дверная задвижка оказалась… снаружи! Выходило, что сам он не мог ни открыть, ни закрыть дверь комнаты, в которой находился – это можно было сделать только из коридора.
        Каллиграф медленно провел ладонью по щели между дверным полотном и откосом. Рука его при этом слегка дрожала. Он – пленник?
       Ликастид попытался вспомнить, когда он последний раз покидал эту комнату.
       Очень скоро он убедился, что память его находится в полнейшем расстройстве. Она могла высветить из смутного полузабытья лишь отдельные, слабо связанные между собой образы. Он припомнил, что попал в бесконечный подземный коридор, по которому блуждал бесконечно долго, и не мог найти выхода. Потом ему вспомнился огромный световой колодец, гигантской трубой уходящий вверх, чуть ли не до небес… а далее следовал черный провал в его памяти. Единственным светлым лучом в этой тьме была Харита… он видел ее, разговаривал с ней! Это он вспомнил совершенно отчетливо… правда, вела она себя довольно странно, разговаривала с ним как взрослая, а потом покинула его. Но – это была она, Харита, его дочь! И она находится где-то здесь, в этом ужасном бескрайнем подземелье… но как ему теперь ее найти?
       Ликастид совершенно не представлял, где он (знал только, что под землей!), сколько времени он здесь находится, кто его кормит и поит; ведь кто-то это делает, если он до сих пор еще не умер с голоду? И тут в его с трудом просыпающейся памяти начал вырисовываться еще один смутный образ. Женщина… Он не мог вспомнить даже ее лица – то ли оно было совершенно незапоминающимся, то ли просто память его была еще слишком слаба – огромные пласты ее были кем-то словно бы стерты в его голове. Ликастид помнил только, что женщина эта была очень высокая… настолько высокая, насколько вообще могут быть высоки женщины. И еще – она всегда приходила к нему, облаченная в длинное черное одеяние, закрывающее ее от шеи и до самых пят. Кем была эта женщина, почему она жила здесь – Ликастид абсолютно себе не представлял. Было похоже  еще и на то, что именно ей он обязан своим спасением – ведь это, видимо, она нашла его в световом колодце, куда, очевидно, периодически приходила за водой, ведь никаких других лиц или образов, встреченных им в этом зачарованном подземном лабиринте, Ликастид припомнить не мог. Только Харита и вот эта таинственная женщина!
         Ликастид еще немного постоял перед запертой снаружи дверью комнаты… и вдруг вспомнил совершенно отчетливо, что ему строжайше запрещено покидать в одиночку это закрытое и темное помещение. Кем запрещено? Этой самой женщиной! Почему запрещено – она не объяснила, а может, и объяснила, только он не помнил? Ликастиду весьма смутно припоминалось, что она была к нему очень добра и внимательна. А порой даже ласкова с ним. А это значит, что если она что-нибудь ему запрещает – то делает это для его же блага.
        Интересно… а почему он должен беспрекословно ее слушаться? Она запретила… Разве он – малый ребенок, чтобы слушаться запретов взрослых? Почему он должен выполнять ее приказы? И что будет, если он их нарушит?
        Тут он внезапно вспомнил, как не раз засыпал в этой самой комнате, когда она также находилась здесь. Иногда она брала скамейку и садилась возле его ложа. Отводила немного в сторону светильник, чтобы свет не бил ему в глаза, и глядя на него, терпеливо ждала, пока он заснет. Иногда она проводила своей прохладной гладкой ладонью по его лицу, а ее пальцы слегка касались его губ… У нее были невероятно длинные и удивительно гибкие пальцы, а ладони тоже длинные, крупные  и узкие – таких красивых и необыкновенных рук Ликастид никогда не видел ни у кого. Эти пальцы трогали его губы – очень нежно и как бы осторожно, будто она боялась
ненароком сделать ему больно. А потом над ним в темноте раздавался ласковый убаюкивающий шепот: «Спи же, Ликастид… спи!..» И тогда блаженный сон смеживал его веки, на душе становилось удивительно хорошо и спокойно, и он плавно впадал в сладостное небытие…
         Но это было тогда, когда он еще не оправился от многодневного блуждания по подземным переходам и находился на грани жизни и смерти. Вот он и должен был слушаться всех ее приказаний – так пациент должен слушать указания лечащего врача. А теперь – он, похоже, окреп и вполне в состоянии самостоятельно передвигаться и, стало быть, имеет право покидать это неприглядное и темное помещение. Никто ему запретить этого не может…
        Его охватило непреодолимое желание – непременно выйти в коридор и расширить свое смутное представление о том месте, где он находился. Взявшись обеими руками за дверное полотно, он попробовал его трясти и вскоре заметил, что наружный засов задвинут не до конца – если упорно трясти дверь, он постепенно отъезжает в сторону. Ликастид принялся с удвоенным усилием трясти дверь. Как бы медленно ни отползал засов, настал момент, когда каллиграф увидел, что кроме его онемевших от
напряжения рук, дверное полотно больше ничто не держит. Тогда он с силой толкнул его, и дверь с легким скрипом распахнулась. Ликастид несмело шагнул в коридор.
         Он внимательно посмотрел сначала в одну сторону, потом – в другую. В оба направления уходили гладкие стены и пол, тщательно вымощенный квадратными каменными плитами. На стенах висели с равными интервалами закрытые толстым стеклом светильники, дающие уютный приглушенный свет…
         Ликастид сделал несколько неуверенных шагов, и вдруг невольно вздрогнул: до его слуха внезапно донеслись отдаленные звуки музыки. Это была проникновенная, чарующая мелодия – нежная, трепетная, лиричная… Она лилась, словно бы ниоткуда, заполняя все пространство бесконечного каменного коридора. Ликастид застыл на месте неподвижно, совершенно пораженный. Кто же мог так восхитительно играть здесь, в этом мрачном подземелье, в забытом богами пространстве, в преддверии Аидова царства? Эти волшебные звуки исходили явно не от одного инструмента, и
производил их не один человек; можно было различить звуки флейт, струнные переливы величавой кифары… как будто где-то в глубинах лабиринта целое собрание невидимых глазу музыкантов самозабвенно исполняло прекрасное, тщательное отработанное и сложное музыкальное произведение.
    Зачарованный и завороженный чудесной мелодией, Ликастид отправился дальше по коридору. Он шел вдоль стены, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к божественным звукам. И везде, где бы он ни замедлял свой шаг, музыка звучала одинаково, как будто сами стены источали ее.   Передвигаясь по коридору, он миновал дверь в комнату, где высокая таинственная женщина готовила ему ванну. Ликастид внезапно отчетливо вспомнил, как именно это происходило. Ванная комната представляла собой вытянутое и узкое помещение с очень высоким потолком, а у одной из стен стояла массивная каменная ванна, украшенная затейливым полустертым орнаментом. Таких интересных узоров Ликастид ранее никогда и нигде не видел. В этой ванне женщина готовила для его омовений ароматную воду, приправленную какими-то неизвестными Ликастиду травами; от этих добавок вода становилась похожей на крепкое выдержанное вино, и ее хотелось пить. Когда Ликастид совершал омовение, его гостеприимная хозяйка находилась тут же и следила, чтобы с ним ничего не случилось – Ликастид был еще очень слаб, а потому легко мог поскользнуться, удариться головой… Женщина была само внимание: своими руками она помогала ему вылезти из ванны, вытирала его освеженное тело ворсистым мягким покрывалом, потом закутывала в него с головой и вела обратно в его комнату, чтобы уложить в постель. Сколько раз происходило это действо, похожее на некий древний ритуал, Ликастид не помнил, но то, что не однажды – помнил точно. А еще ему вспомнилось, как он всякий раз испытывал неловкость от того, что эта женщина наблюдает и ухаживает за ним, ничуть не смущаясь его наготой: для нее он был будто и не мужчина вовсе, а скорее - малый ребенок. При этом сама женщина так и оставалась при нем в длинном черном одеянии, закрывавшем ее с головы до ног.
       Однажды после такого очередного омовения Ликастид спросил ее, почему она  никогда не раздевается перед ним, а его самого купает в ванне, словно младенца. Женщина нахмурилась и коротко заметила в ответ, что видеть ее обнаженной Ликастиду нельзя.
   - Ну почему же? – с мягкой улыбкой спросил Ликастид. – Я бы не отказался от такого зрелища! Мне было бы очень интересно…
   - А ты помнишь, что сталось с Актеоном, когда он подсмотрел омовение Артемиды? – спросила женщина.
   - Как не помнить, - отвечал каллиграф беззаботно, - его превратили в оленя…
   - А потом разорвали на куски, - холодно заметила женщина.
       Ликастид счел тогда за благо промолчать – настолько зловеще и мрачно  прозвучали эти ее слова, и настолько отчужденным показался ему взгляд ее глубоких и темных глаз, перед этим прямо-таки излучавшими доброту и заботу… Этот диалог Ликастид запомнил дословно, и сейчас он всплыл в его памяти со всей точностью, в ту минуту, когда он стоял перед дверью ванной комнаты, внимая чарующим звукам льющейся мелодии… У него вдруг возникло странное ощущение, будто кто-то решает за него – что именно ему следует хорошенько запомнить, а что лучше напрочь выкинуть из головы. Однако всякий раз после такого омовения он чувствовал себя как бы заново родившимся – казалось, что вся прошлая жизнь с ее тяжкими невзгодами, превратностями и бедами смывается с его измученного тела этой благоуханной ласковой водой.
       Пройдя по коридору еще дальше, Ликастид остановился еще перед одной дверью. Он некоторое время смотрел на нее непонимающим взглядом, пока не сообразил – это спальня его хозяйки. Боже милосердный! Это ЕЕ спальня! И стоит ему только взяться за ручку двери, и он окажется в святая святых… Ликастид почувствовал, как внезапно сухо стало во рту. Рука его приподнялась словно сама собой…
       «Ты с ума спятил, - прозвучало у него в голове. – Что ты делаешь?»
 Ликастид резко отдернул руку, словно побоялся обжечься. Постоял. Дивная мелодия продолжала звучать беспрерывно, услаждая слух и волнуя душу. Каллиграф стиснул зубы и стремительно отошел от двери спальни хозяйки этого загадочного подземелья. Затем он отправился обратно.
        Войдя в свою комнату, Ликастид вспомнил, что не может закрыть за собой дверь. Стало быть, эта женщина непременно узнает, что он выходил в коридор, нарушив ее запрет. Каллиграфу неожиданно сделалось страшно… Но потом он успокоился. Ведь ничего не случилось. Сейчас он уляжется в свою постель, залезет под одеяло и заснет, а дверь перед этим закроет поплотнее – вот и все. Хозяйке же скажет, что знать не знает, кто и зачем открывал снаружи эту злосчастную дверь. Может, она сама как-то ненароком открылась?
        Далее Ликастид заметил, что в своей комнате он не слышит звуков завораживающей мелодии, что так явственно раздавалась в коридоре. Она умолкла как по мановению чьей-то невидимой руки…
      Он скинул с плеч одежду и присел на свое ложе. Некоторое время сидел неподвижно, думая о своей потерянной дочери… Перед глазами его как живая стояла Харита – ведь это она приходила к нему, когда он лежал здесь, в этой комнате, в полуобморочном состоянии! Он помнил каждое ее слово, помнил ее улыбку… Помнил и то, как странно звучал ее голос, какие слова она ему говорила – совсем не по-детски! И все-таки это была Харита! Его ненаглядная, очаровательная малышка. Его дочь…
     Вдруг дверь в комнату рывком распахнулась и вошла хозяйка – высокая, с длинными развевающимися волосами, облаченная в свое неизменное черное одеяние, спускающееся до пят. Она остановилась посреди комнаты, прямо перед настольным светильником, который Ликастид не успел еще погасить. В тусклом мерцании лампы ее темные длинные волосы сливались с ее одеянием, складки которого как будто клубились и колыхались при малейшем ее движении.
      - Почему твоя дверь не заперта? – резко прозвучал в полумраке ее голос.
    Ликастид мгновенно ощутил леденящий душу страх. Всего несколько минут назад он точно знал, как ответить на этот неизбежный вопрос, но теперь, под ее завораживающим и пронзительным взглядом, все его мысли путались и разбегались – она одним только взглядом словно бы разрушала все его нехитрые умствования… Ликастид судорожно поднял ладони к голове, как будто пытаясь сорвать с нее плотный невидимый обруч, жестко сдавливающий его череп…
     - Я не знаю… Карина, - только и смог выдавить из себя он.
     Ему показалось, что он только сейчас вспомнил имя этой женщины. Ее зовут Карина. Это она сама ему так сказала.
      - Ты нарушил мой запрет, - холодно сказала женщина. – Ты можешь сильно пожалеть об этом.
     Ликастид судорожно сглотнул. Во рту у него сделалось сухо и горько. Карина говорила с ним без гнева, даже с неким ласковым спокойствием, но от этого ее спокойствия холодный страх сковывал его еще сильнее.
      - Карина… - несмело возразил он, - но ведь я далеко не ребенок, я взрослый мужчина, и вполне могу отвечать за себя и свои поступки…
       Каллиграф сразу же осекся на полуслове, заметив улыбку на устах женщины. Эта улыбка весьма красноречиво дала ему понять: лучше бы он молчал.
     - За нарушение моих запретов наказание будет очень суровым, - сказала она бесстрастным голосом, даже с ноткой сожаления, будто бы ей совсем не хотелось напоминать своему подопечному такие очевидные вещи. – Я все это время была очень добра к тебе, милый Ликастид, но все же тебе не следует злить меня… 
     - Я постараюсь запомнить твое предостережение, Карина, - смиренно отозвался Ликастид.
    - Постарайся, - холодно отозвалась хозяйка. – И постарайся хорошенько, чтобы потом не пожалеть о своей опрометчивости. Даже если твоя дверь случайно оказалось незапертой, это отнюдь не означает, что тебе можно выходить без моего разрешения.
    Ликастид хотел спросить, как быть, если ему понадобится по нужде, но сразу же вспомнил, что под его ложем находится большой глиняный горшок, предназначенный именно для этих целей. Поэтому он счел за благо промолчать.
    Хозяйка уже повернулась было к двери, как вдруг Ликастид неожиданно для самого себя воскликнул:
     - Я видел здесь Хариту!..
     - Кого ты видел? – тотчас отозвалась Карина, изобразив на лице искреннюю заинтересованность.
    - Мою дочь! Она была здесь, в этой комнате…
    - Неужели? Я помню, в беспамятстве ты звал кого-то и даже имя такое называл – Харита, но я не понимала, кто это, принимая твои выкрики за обычный бред…
    - Это был не бред! – запальчиво крикнул каллиграф. – Здесь была моя дочь Харита! И она разговаривала со мной…
    - Вот даже как! – словно чему-то обрадовавшись, воскликнула женщина. Она подвинула скамейку и присела возле ложа Ликастида. – И когда же это случилось, мой милый Ликастид?
      Вопрос застал Ликастида врасплох. Действительно… когда это было? Он помнил каждое слово своей дочки, помнил ее глаза, улыбку, ее странную манеру говорить, ей совсем не свойственную, но вот когда произошла эта встреча, он сказать не мог. Может быть, сутки назад, может – трое…
А может, месяц? Он не знал, так как вообще не представлял, сколько времени он сам находится в этом подземелье…
   - Я… я не знаю, - наконец признался он.
   - Не знаешь…- сочувственно заметила хозяйка. – Ну хорошо. Если твоя маленькая дочь была здесь, как ты говоришь, то куда же она делась?
   Ответа не последовало, и женщина взглянула на Ликастида с явным сожалением.
   - Ты все еще болен, мой Ликастид, - сказала она, - тебе надо больше спать, а не блуждать по моим коридорам…
   - Нет! – вскричал Ликастид, вскакивая на ложе. – Я давно уже не болен…
А моя дочь здесь, ты держишь ее у себя! Я знаю: это проклятая Фабия притащила ее сюда!
   - Кто такая Фабия? – искренне удивилась хозяйка.
     И снова Ликастид ощутил, что мысли его приходят в полное расстройство. Они будто разбегались, и он никак не мог их собрать. А между тем Карина смотрела прямо ему в глаза тяжелым немигающим взглядом…
   - Я не знаю… - словно не своим голосом процедил он. – Видит Бог, не…
   - Здесь нет твоей дочки, - с сожалением сказала женщина. - Тебе просто привиделся сон, и не более того.
   - Нет! – воскликнул Ликастид, исступленно колотя себя кулаками по черепу. – Нет! Это не было сном! Не было! Это была она! Моя Харита! Моя дочь…
   - Мой бедный Ликастид, ты разобьешь себе голову, - мягко заметила Карина. – Прошу тебя, ложись в постель! Стоит ночь, и нужно спать…
   - Где моя дочь? – горестно вскричал Ликастид, и тут же разрыдался.
   - Ты постоянно думаешь о ней, - сказала женщина, - твоя душа полна тоски, а глаза – слез. Неудивительно, что Харита является тебе в твоих снах и грезах. А тебе необходимы здоровье, воля и терпение… Бесконечное терпение! Тебе надо окрепнуть! 
   - Ты обращаешься со мной, как с малым ребенком! – обиженно всхлипнул каллиграф.
   - Вероятно, это происходит оттого, что ты ведешь себя подобно ребенку, - с очаровательной улыбкой заметила Карина. Ее голос оставался при этом совершенно невозмутим.
   - А как же мне вести себя, если ты держишь меня взаперти? – отозвался он. – Даже в нужник я не могу выйти, я вынужден ходить в горшок, что ты мне тут оставила…
    - Ты еще очень болен, - холодно сказала Карина, - поэтому я обращаюсь с тобой как с больным. Надеюсь, ты не думаешь, что выносить за тобой твой горшок доставляет мне удовольствие?..
   В ответ Ликастид лишь угрюмо засопел: возразить на это было нечего.
   - Я уже говорил, что давно здоров, - упрямо заявил он.
       Женщина сокрушенно вздохнула – так вздыхает человек, убедившийся, что все его доводы никак не доходят до собеседника. Ликастид продолжал сидеть на ложе, понурив голову. Карина вдруг поднялась с места и легко опрокинула его на спину, действуя одной рукой. Возмущенный каллиграф попытался резко приподняться, но женщина с легкой улыбкой поставила ему на лоб кончики своих вытянутых невероятно длинных пальцев. Этого было достаточно, чтобы Ликастид не мог поднять голову от подушки. Не убирая пальцев с его покрытого испариной лба, Карина чуть наклонилась над ним и ласково сказала:
     - Видишь, мой бедный Ликастид? Ты еще настолько слаб, что не можешь приподнять даже собственную голову, если я захочу помешать тебе. Теперь ты понимаешь, как я права?
      Она смотрела на него с высоты своего внушительного роста с ласковой и снисходительной укоризной, и ее узкая кисть все также непринужденно опиралась кончиками пальцев на его лоб, а Ликастиду казалось, будто бы ему на голову поставили каменную колонну. Он не мог даже пошевелиться, и только взирал на Карину снизу вверх глазами, полными отчаяния и недоумения. Этот безмолвный взгляд, бывший красноречивее всякой мольбы, казалось, тронул сердце Карины…
      - Если ты мне обещаешь выходить отсюда только по надобности или же по моему зову, я пожалуй, сниму наружный засов с твоей двери, - с улыбкой сказала женщина.
    - Я обещаю… - сдавленно прохрипел со своего ложа Ликастид.
    - Будешь вести себя правильно, и я доверю тебе ключи от моих комнат, - почти шепотом сказала Карина. – У меня здесь много комнат… Станешь помогать мне… А потом я, возможно, помогу тебе найти твою дочь.
    - Правда?.. – радостно прошептал Ликастид. Его сердце затрепетало – наконец-то что-то меняется!
    - Правда, клянусь моей Великой Богиней, - еще тише сказала женщина. – Но для этого тебе надо набраться сил. И сейчас ты будешь спать…
       Она убрала свои пальцы с его покрытого испариной лба и с довольной улыбкой взглянула на него: Ликастид безмятежно и сладко спал. На лице его оставалось такое выражение, как будто он сумел добиться чего-то очень важного, что в дальнейшем круто изменит всю его жизнь. Женщина еще раз улыбнулась и, погасив светильник, неслышно вышла из комнаты, подобно бесплотной скользящей тени…
   
 ***               

         В середине второго месяца наступившего года жители Коринфа, как и других эллинских городов, отмечали веселый разудалый праздник Диониса, с давних времен отличавшийся небывалым размахом и особой пышной торжественностью. Этот праздник любили все: взрослые и дети, богатые и бедные. Еще во времена Республики римский сенат пытался запретить в подвластной Риму Элладе празднества в честь Диониса, признав их слишком разнузданными и не отвечающими суровому духу великого Рима. Но разве можно отнять у народа возможность веселиться, разве можно отнять у людей надежду на то, что жизнь станет лучше, земля щедрее, а солнце ярче? Ведь Дионис был богом, одинаково близким всем и каждому. Прошло много лет с того дня, когда был издан эдикт о запрещении торжеств Диониса в Элладе, и все равно этот праздник продолжали ежегодно справлять – когда тайно, а порой и явно. В конце концов уже императорский Рим официально вернул эллинам этот один из самых любимых и древних праздников; сохранились только запреты на некоторые особо архаичные формы дионисийства, включавшие в свои обряды кровавые человеческие жертвоприношения.
      Как и все граждане Коринфа, Эвтимен тоже ожидал от наступившего года самых благих перемен. И одна из них была наиболее значимая – летом этого года он слагал с себя полномочия парафилакса и вновь возвращался к частной жизни. Однако этого светлого дня предстояло еще дождаться, а пока оставалось лишь радоваться куда более скромным подаркам судьбы. Например, тому, что впереди было целых три выходных дня! Предстояли веселые и шумные народные гуляния. Зимние вечера, проводимые в кругу семьи… Эвтимен с теплой улыбкой вспомнил о своих детях. Вот для кого праздник Диониса – самый желанный, самый долгожданный! И это совсем не удивительно!    

     В первый день детей полагалось украшать венками из цветов, делать им подарки. У взрослых тоже было принято в этот день одаривать друг друга, а Эвтимен за делами так и не заготовил еще подарка своей любимой супруге Амфитее… Между тем, времени до праздников оставалось совсем немного.
     Последние дни перед праздником Диониса пролетели быстро. Эвтимен торопился до наступления торжеств и веселых пирушек с друзьями завершить главные текущие дела, чтобы голова была свободной, а душа пребывала в покое. За день до выходных парафилакс вызвал к себе своего верного Перанта. Он показал своему помощнику составленный им график несения патрульной службы, перечень диогмитов, занятых в праздничных нарядах на дежурство, список их командиров. Себе парафилакс, как и полагалось, брал три выходных дня, и на время его отсутствия Перанту доверялось замещать Эвтимена.
    - Надеюсь, ты не в обиде на меня, мой добрый Перант! – добродушно сказал Эвтимен, похлопывая своего помощника по плечу. – Прости мея великодушно, но, клянусь богиней Гестией, я почти не вижу своей семьи, сильно скучаю по детям, а ведь праздник Диониса – во многом праздник наших детей.
    - Конечно, господин, - Перант понимающе улыбнулся. – Ты не просто семейный человек, ты еще и коринфский гражданин, тогда как я и мои товарищи – обычные вольноотпущенники. Здесь у нас нет семей и родных. Закончится срок договора, и те из нас, кто отработает личную свободу, либо отправятся на родину, либо останутся здесь, найдут себе жен, заведут детей… а пока здешние праздники для нас – все та же государственная служба. Мы все это хорошо понимаем.
    Эвтимен улыбнулся ему в ответ.
     - Я очень рад, Перант, что ты служишь под моим началом, - сказал он с искренней теплотой, - и ты всегда с полуслова понимаешь меня.
     - Я тоже рад, - отвечал Перант, - нести службу с тобой, господин, и клянусь всеми богами, ты можешь проводить праздники спокойно, ибо мы будем следить за всем происходящим в городе с должным усердием… Есть у меня только одна просьба: могу ли я после торжеств отпустить в увольнение на пару дней тех диогмитов, кто проведет праздники на службе? Пусть отдохнут, погуляют, повидаются с девушками… Отдых нужен всем, а у нас среди диогмитов немало молодых парней, которые скучают по простым развлечениям.
     - Конечно, Перант, - благодушно отвечал парафилакс. – После праздника подашь мне список кадидатов… И еще! Представишь мне перечень бойцов, отличившихся за минувший год. Я подам прошение проконсулу с предложением о денежном вознаграждении для каждого из них. Тем, у кого завершается срок службы, деньги будут очень кстати. Да и остальным тоже.
    - Благодарю, господин, - улыбнулся Перант. – Я сегодня порадую своих людей, им будет приятно. А у меня для тебя тоже есть хорошая новость.
    - Перед праздником любая хорошая новость всегда кстати, - улыбнулся в ответ парафилакс. – И что же это за новость?
    - Если господин помнит, в том списке людей, что числятся пропавшими, и который я передал господину летом, значится человек по имени Аристомах, исчезнувший прошлой весной…
    - И что теперь с этим Аристомахом? – спросил Эвтимен, поневоле напрягаясь.
    - Он нашелся, - довольно заметил Перант.
    - Неужели?.. – сдержанно обрадовался Эвтимен.
    - Да, - отвечал Перант, - при этом жив и здоров. Теперь он будет нами препровожден обратно к семье, ибо жена ждет его с нетерпением.
    - Это действительно приятная новость, - сказал парафилакс, опускаясь в свое кресло с видом явного облегчения. – И где же зловредный демон носил этого славного Аристомаха?
    - Он попросту удрал из дома после крупной ссоры с женой и тестем, - пояснил Перант. – Сначала подался в Сикион, потом его видели в Лехее, там он, оказывается, сел на корабль и отправился в Кефаллению… Проболтавшись едва ли не год, вернулся к жене и детям. Затосковал, видишь ли…
    - И чего только не вытворяют люди сдуру, - мрачно заметил Эвтимен. – Остается только молить богов, чтобы и другие фигуранты твоего скорбного списка обнаружились бы один за другим подобным же образом.
    - Хотелось бы верить в это, господин, - отозвался Перант.
    - А где он кстати, этот пергамент? – Эвтимен задрал голову, окидывая взглядом высокий армариум, стоявший у стены возле его стола. – Ах, вот он, кажется, на самом верху! Сейчас мы его достанем… Надо вычеркнуть из него этого Аристомаха.
     Парафилакс подошел к армариуму, достал свиток и, бросив его на стол, развернул.
     Пробежав глазами перечень имен, сделанных рукой Перанта и снабженный его же пометками, Эвтимен испытал неприятное ощущение: почему-то ему изначально казалось, что список был значительно короче. Ну что ж – память иногда подводит, особенно, если человек и сам склонен к самообману… Отыскав в списке имя Аристомаха, Эвтимен взял со стола стилос и вычеркнул его.
    - Больше никто не объявился? – спросил он, хотя и сам знал ответ.
    - Нет, господин, - с грустью ответил Перант.
    Эвтимен поставил напротив вычеркнутого имени дату, обозначавшую день возвращения пропавшего из небытия. Затем отложил стилос, взял пергамент обеими руками и еще раз просмотрел его. Перант почтительно наблюдал за всеми действиями своего начальника.
     - Дорого бы я дал, чтобы знать сегодня, сколько еще таких вот Аристомахов содержит этот перечень! – хмуро сказал парафилакс. – Клянусь колесницей Гелиоса, вот уж никогда не думал, что меня когда-нибудь так обрадует свидетельство о том, что некий человек просто обыкновенный дурак!
     - Лучше живой дурак, чем мертвый мудрец, - философски отозвался Перант. – Но можно хотя бы порадоваться, что этот скорбный список все же уменьшился, пусть даже и всего лишь на одного человека.
   - К нашему сожалению, нет, мой славный Перант, - Эвтимен со вздохом откинулся на спинку своего сидения. – Не уменьшился… Сейчас я своею рукой внесу в него имя, которое мы с тобой пока не вписали.
   - Макартат? – тихо спросил Перант.
   - Да, Макартат…- мрачно отозвался Эвтимен. – Этот несчастный легионер когорты ауксилиев – единственный из всех пропавших коринфян, о котором нам хоть что-то стало известно, и мы даже напали на его след, но очень скоро его потеряли. И клянусь луком Аполлона, Перант:  Макартат был легионером, и он едва ли мог махнуть куда-нибудь в Кефаллению подобно этому болвану Аристомаху. У него воинская служба, а потому его странное исчезновение объясняется иными причинами, куда более серьезными, и которые остаются нам с тобой неизвестны.
   Перант в ответ мог лишь подавленно промолчать. Эвтимен ожесточенно почесал свой косой шрам, пересекающий его лоб.
   - Я испытываю некоторое чувство вины перед этим римским центурионом, - хмуро продолжал парафилакс. – Как ни крути, а мы были его последней надеждой. И приходится признать, что мы с тобой его подвели. Ты как полагаешь?
        - Он обратился к нам за помощью, - сухо отозвался Перант, - и мы добросовестно постарались ему помочь. Клянусь Гераклом, господин: мы сделали все возможное. Если бы имея те сведения, что предоставил нам центурион, и начав поиски на шестой день после его исчезновения, мы нашли бы этого Макартата, такое везение можно было бы назвать чудом. А я в чудеса не верю: в моей жизни не случилось ни одного. Если господин желает, достойному Домицию Флору остается послать только наши извинения. Ты честно его предупреждал, что шансы на успех ничтожны.
        - Ну что же, - вздохнул Эвтимен с сожалением. – Довольно о грустном, Перант. Завтра праздник… Я поздравляю тебя, Перант, с праздником Диониса! Я желаю тебе здоровья, счастья, успешного завершения твоей службы… И надеюсь, мой добрый Перант, что после праздничных гуляний, во время которых ты будешь замещать меня, ты найдешь способ погулять и пропустить кувшинчик-другой доброго вина в честь нашего древнего и щедрого бога, который никогда не оставляет нас…
  - Постараюсь не упустить такого случая, - весело отвечал Перант, - если будет на то твое дозволение, господин.
  - Считай, что ты его уже получил, - улыбнулся Эвтимен. – Как только я вернусь после своих выходных дней…
  - Благодарю, господин, - отвечал Перант, - и счастливых тебе праздников!
   Эвтимен кивнул в ответ и встал из-за стола, давая понять своему помощнику, что их встреча закончена.

         Погода на половину февраля в Коринфе выдалась замечательной: и хотя было прохладно, однако сухо и не слишком ветрено. Небо оставалось ясным и радовало нежной синевой, в которой уже при желании можно было ощутить первое дыхание приближающейся весны.
     Нет времени более удачного для всенародного праздника! И вот он пришел – веселый, шумный, благодатный и любимый всеми.
     В эти дни веселого бога чествуют все – от мала до велика. И пусть сегодня, в римской провинции Ахайе праздник Диониса уже не тот, что был когда-то в независимой Элладе, но – праздник оставался праздником для всего народа!
        В первый день, по традиции именуемый Днем Пифосов, весь дом Эвтимена был украшен цветами и венками из плюща, а во всех комнатах и во внутреннем дворе зажигались праздничные огни. Особенно много радости первый день Дионисий доставлял детям. В семье коринфского парафилакса их было трое – 12-летний Тимофей, 10-летняя Марпесса и 6-летняя Фидия. Все детишки в День Пифосов получили от отца желанные подарки: девочки – детские, но вполне настоящие украшения, а старший сын – небольшой, но тоже настоящий бронзовый кинжал старинной работы с серебряной инкрустацией. Одарил Эвтимен и любимую жену, украсив ее чело золотой диадемой весьма тонкой работы. Домоправитель Фелест удостоился новой одежды и некоторой суммы денег, а кухарка Аридея – новой теплой обуви, шерстяной столы для ее дочки и тоже вполне приличной денежной суммы. Не были в этот день забыты и другие рабы, исполнявшие самые разные обязанности в доме парафилакса.
      Сам же Эвтимен получил в подарок от любящей супруги праздничный хитон, расшитый золотым орнаментом, вытканным ее собственными руками.
      В этот же благодатный день парафилакс рассчитался с домашними учителями своего сына и также одарил их приличествующими случаю подарками. Так как Тимофей освобождался от занятий на все дни праздника, соответственно и его учителя получали кратковременный отпуск. К концу дня Эвтимен объявил всем домашним рабам, что они отпускаются на каникулы до первого рабочего дня после Дионисий и могут либо отдыхать, либо заниматься исключительно личными делами. В День Пифосов для детей вместо школьных занятий в доме парафилакса устраивались веселые представления в исполнении приглашенных заранее актеров.
       День Пифосов прошел торжественно и вместе с тем весело.
      С наступлением вечера в доме стало заметно тише – детей уложили отдыхать после шумных игр и полученных за день ярких впечатлений; рабы и слуги, отпущенные в праздничный отгул, разошлись по своим делам. Из их числа в доме оставались только привратник и несколько человек охраны.
      Приближалась праздничная ночь, в которую должен был произойти кульминационный момент праздничных торжеств. С наступлением следующих суток начинался День Скифосов, как его издревле именовали. Замужним женщинам в эту ночь полагалось находиться дома с детьми подальше от всевозможных праздничных приключений, а вот их мужья, братья и взрослые сыновья отправлялись на теплые встречи с друзьями, чтобы посидеть за чашей доброго вина в тавернах или же побывать у кого-то из друзей в гостях на праздничном симпосиуме. А среди ночи происходило основное событие – торжественный выезд священного изображения бога, называемого Ксоаном…
      Парафилакс Эвтимен в этом смысле не составлял исключения. У него была назначена встреча с друзьями в небольшой уютной термополе*, что находилась в самом начале улицы Горшечников. Это было заведение, хозяин которого нередко сдавал его небольшим теплым компаниям друзей, желавших провести несколько часов вместе, предаваясь задушевным разговорам и веселому винопитию. В эти часы вся термопола работала только на них, а доступ посторонних в заведение прекращался. Эта
термопола была хороша еще и тем, что была удобно расположена – неподалеку находилась городская агора, а также та самая улица, по которой должна была проследовать праздничная процессия, направлявшаяся к храму Диониса. Cобиравшиеся в термополе товарищи планировали провести время в дружеской беседе до начала шествия, потом присоединиться к праздничной процессии, и с ней дойти до храма Диониса, а оттуда отправиться в гости к одной известной коринфской гетере, общую встречу в доме которой заранее организовал старинный приятель Эвтимена Ктесий, занимавший должность коринфского агоранома*.
  Собираясь к назначенному времени сбора, Эвтимен надел простую одежду с минимальным количеством украшений и оставил дома все знаки отличия, по которым можно было узнать городского парафилакса. Чистый, хорошо отглаженный гиматий предназначался не только для согревания тела владельца холодной зимней ночью, но и помогал не выделяться в пестрой толпе.
  Предусмотрительная Амфитея, супруга Эвтимена, вечно боялась за мужа – у парафилакса в городе могло быть немало тайных врагов, а потому совсем не нужно, чтобы его узнавали на улице и особенно в дни всенародных праздников, когда бдительность неизменно притупляется. Амфитея вообще не отпускала бы мужа в город такой ночью, но – обычай есть обычай, ведь провести праздничную ночь в компании друзей для мужчины – дело святое.
     Появление Эвтимена в термополе было воспринято присутствующими с небывалым воодушевлением. Здесь уже собрались все участники пирушки, стол был давно накрыт, и ждали только его. Собравшихся было человек десять, и каждый из них был знаком Эвтимену задолго до вступления его в должность, и со всеми он был связан узами дружбы не первый год. Всем заправлял и распоряжался за столом неугомонный Ктесий – довольно грузный бородатый мужчина лет сорока пяти с багровым лицом, покрытым испариной; маленькие шустрые глаза сияли на этом лице веселыми огоньками, все подмечая и ничего не упуская.
    - А, вот и он, наш долгожданный! – громогласно возвестил Ктесий, едва только Эвтимен перступил каменный порог веселого заведения. – Клянусь покрывалом Деметры, ты не слишком торопился, наш добрый друг! Все в заботах, да в трудах о нашем покое, да? Однако для нас ты не только парафилакс, дружище, для нас всех ты прежде всего Эвтимен, известный среди нас бабник и благородный мечтатель… Знаете, друзья, - обратился Ктесий к присутствующим, размахивая прямо над головами сидящих опорожненным скифосом, - меня всегда восхищала в нашем Эвтимене способность к своевременной веселой шутке; и я надеюсь, что он сумеет и сегодня порадовать нас своими оригинальными суждениями! Проходи же, дружище Эвтимен: вот здесь для тебя оставлено место!
     - Наш Эвтимен что-то не очень весел сегодня, - заметил бывший член совета городских архонтов Исмен. – Не похоже, чтобы ты, наш добрейший Ктесий, нашел в нем забавного шутника…
     - Ничего, славный Исмен, все у нас еще впереди! – бодро отозвался Ктесий. – Конечно, он не очень весел: ведь наш старый друг Эвтимен еще не сделал ни единого глотка!
     - Ну разумеется, ведь он сегодня весь день пил одну только воду! – едко усмехнулся бывший архонт, и все засмеялись. Под общий шум и веселые реплики Ктесий предложил Эвтимену на выбор разные сорта вин, обильно украшающие дружеское застолье:
     - Вот чудесное прамнейское вино, которое я заказывал специально для тебя, мой дорогой друг… Есть еще хиосское, правда, оно слишком сладкое, а праздник еще только начинается, - Ктесий провел Эвтимена вдоль стола и остановился перед внушительных размеров кувшином. – А вот из крепких у нас есть старое критское! – он с гордым видом кивнул на большой сосуд.
   - И насколько же оно старое? – поинтересовался Эвтимен.
   - Мой поставщик из Гераклеона уверяет, что у него двести лет выдержки, - с простодушным видом заметил Ктесий.
     - Правду сказать, я признаю критское не моложе урожая четыреста девяносто седьмого года до основания Рима, - с видом сожаления ответил парафилакс. – А двести лет… это скорее виноградный сок, нежели доброе вино.
    - Ты, вероятно, хотел сказать – после основания Рима, мой любезный Эвтимен? – попытался уточнить со своего места Ферекид, известный в городе патроном*, знавший Эвтимена еще со школьной скамьи.
     - Нет, мой милый Ферекид, - с серьезным видом отозвался Эвтимен, - я всегда говорю именно то, что хочу сказать. Я назвал четыреста девяносто седьмой год до основания Рима! Вот такого вина я отведал бы с удовольствием, клянусь тирсом самого Диониса! А это… простите, конечно, милые друзья, но сок он и есть сок.
       За столом возникло некоторое замешательство, участники пирушки недоуменно стали переглядываться – мол, это еще что за выдумки?
    - Да что же это за год такой? – озадаченно уставился на Эвтимена Ктесий.
    - А разве вы не помните? – добродушно удивился Эвтимен. – Это год возвращения царя Идоменея из-под Трои; тогда в честь этого события на Крите было заготовлено много доброго вина!
        Несколько секунд царило молчание, а потом помещение таверны содрогнулось от дружного хохота.
     - Ай, да Эвтимен… вот ведь и вправду шутник!
     - А что я вам говорил, друзья! – весело крикнул Ктесий. – И ведь сразу даже не сообразишь, говорит ли старина Эвтимен вполне серьезно, или же попросту смеется над нами! Ну нет, дорогой друг, вот такого старого вина у нас нет. Я не отказался бы отведать винца тех славных давних времен, но – увы! Все имеет свой срок! А жаль! Я полагаю, наши прадеды делали вино куда лучше, чем это делаем мы!  Ведь они были куда ближе по времени к Дионису, нежели мы сегодня! Так что, не обессудь, дружище Эвтимен: придется тебе довольствоваться тем, что есть…
    - Видно, и вправду придется! – скорбно согласился Эвтимен, - вот только есть все основания предполагать, что врет он, твой добрый поставщик из Гераклеона.
    - Это почему же? – слегка опешил Ктесий.
    - Ну как же? Ведь если это вино действительно имеет такую выдержку – аж двести лет! стало быть, оно произведено уже после эдикта римского сената об отмене праздника нашего доброго бога Диониса! – с серьезным видом пояснил Эвтимен. – Найдется ли среди присутствующих хоть один, кто посмеет не соблюдать римские законы? Не найдется, и это правильно… Вот и выходит, что все вино, что относится к урожаям до сенатского эдикта, и есть вино, а все, что было произведено после – не более, чем виноградный сок…
      И снова все от души расхохотались.
  - Ну хорошо, милый Эвтимен, - воскликнул Ктесий, - пусть будет по-твоему. Слышите, друзья, пьем сегодня виноградный сок с выдержкой двести лет!..
  - Двести лет! Двести лет! – хором отозвались собравшиеся.
  - Ну, а если это так, ничто нам не помешает пить этот сок – как? Правильно, по-скифски! Пьем критский сок по-скифски! Слава Дионису!
  - Слава, слава Дионису!.. - снова хором откликнулись все.
  - Эй! Куда ты провалился, Эвтихий! – зычно позвал Ктесий пропавшего табернария. – В Тартар, что ли?.. Где твоя хваленая зайчатина, где твой непревзойденный окорок? И вообще – где вся твоя жалкая снедь? Или ты хочешь, чтобы я в следующий праздник приглядел для нашего собрания другую термополу? Отзовись же, несносный бездельник!
  - Иду, иду, господин! – донесся хриплый голос откуда-то из подсобного помещения, что располагалось где-то за каменным прилавком.  – Уже несу!..
  - Судя по этому сдавленному голосу, известный на весь Коринф окорок от Эвтихия свалился нашему доброму табернарию прямо на голову и придавил его к полу, - добродушно усмехнулся Эвтимен. - Не следует ли нам помочь ему выкарабкаться из-под него и как-нибудь дотащить его до стола?
  Под одобрительный смех собравшихся на реплику парафилакса отозвался Исмен:
  - Сам выберется… Или он у нас не табернарий? У нашего Эвтихия все под верным присмотром, иначе мы никогда не собирались бы в его тесной берлоге. Да вот и он сам идет!
       И действительно, из-за перегородки появился низенький плотный человек с широким красным лицом, одетый в рабочую тунику бурого цвета. Большую часть его короткого, переваливающегося на прочных и толстых ногах тела скрывал кожаный передник, опускавшийся почти до колен. За табернарием кухонный раб тащил на огромном подносе вожделенный дымящийся окорок, и все помещение сразу же наполнилось неповторимым манящим ароматом. Судя по суетливости, с какой Эвтихий на ходу утирал платком катящийся по разгоряченному лицу пот, легко было понять, что нынешний праздник обещал беззаботное времяпровождение кому угодно, только не ему. Для оборотистого табернария нынче наступила самая благодатная пора, чтобы как следует заработать.
   - Вот и ваш окорок, благородные господа! – провозгласил Эвтихий, будто глашатай, выкликающий имя олимпийского чемпиона. – Представляю его на ваш суд!
   - Успел-таки вовремя, да, старый негодник? – благодушно усмехнулся Ктесий, наблюдая, как аппетитный окорок водружали на стол, сразу же показавшийся несколько тесноватым.
  - Успел, господин агароном…- со счастливой улыбкой ответил табернарий.
  - Очень хорошо. Надеюсь, он у тебя не сырой – там, внутри?
  - Что ты, господин… как можно! – с неподдельным ужасом замахал руками Эвтихий. – Такого никогда не случалось в моей таверне! И не случится, пока я жив.
  - От всей души хочется верить тебе, Эвтихий, - заметил Ктесий с улыбкой. – Я знаю тебя много лет, и к тому же уважаю, но если что-то пойдет не так… Ты сам тут что-то верещал про суд, так вот, будет тебе тогда суд скорый и справедливый! Понимаешь меня, мой добрый Эвтихий?
     - Как не понять, господин…- буркнул в ответ Эвтихий и снова побежал по своим делам, а Ктесий радостно закричал во все горло:
     - К столу, друзья, к столу! Наливаем наше вино… Кто какое желает! Восславим Диониса! Встретим День скифосов как подобает!
     - Восславим Диониса! – хором откликнулись пирующие.
   Между тем праздничная ночь уже вовсю набирала обороты. Улицы Коринфа – от центральных и широких до окраинных и узеньких – кишели праздничными толпами. В эти дни население столицы Ахайи увеличивалось не менее, чем вдвое за счет прибывавших на торжества жителей Коринфской области и гостей из других регионов и близлежащих островов. Под черным, усыпанным зимними звездами небом царило буйное веселье. Все таверны, все термополы в эту ночь были открыты для всех желающих. Такого наплыва в обычные дни хозяева всех этих заведений не знали, а потому старались отработать в праздник с максимальной выгодой. Во всех тавернах посетители сидели за столами, знакомились, потчевали друг друга вином, клялись друг другу в вечной дружбе… И никто не думал о том, что уже в эту ночь они расстанутся с новоиспеченными друзьями, чтобы больше не увидеться никогда. Многие из коринфян проводили эту ночь не в тавернах, а у себя дома, где также устраивались веселые пирушки. При этом домашние рабы садились за столы вместе с хозяевами – в эту ночь им было позволено все. Ведь в отличие от Зевса, Посейдона, Геры, Афины – главных богов, которые благоволили к царям и героям, Дионис был богом всего народа, он оставался щедр к любому человеку независимо от его происхождения!  Дионис не делил своих почитателей на богатых и бедных, на рабов и свободных. В те давние времена, когда Дионис ходил по земле, он жил для всех, страдал за всех, веселился для всех, умирал и воскресал тоже для всех. Поэтому, наверное, он во все времена оставался всенародным богом, одинаково почитаемым всеми людьми.
       По улицам, запруженным веселящимися людьми, бродили ряженые. Для них сегодня открывалась возможность нагрянуть в дома богачей и выпросить себе под предлогом праздника щедрую подачку. Любой бедняк, нищий или просто веселый бездельник мог нацепить на себя маскарадный костюм или просто маску, изображавшую фавна, или волка, или свинью, и в таком обличье стучаться в любой богатый дом, требуя себе угощения. Обитатели дома откупались от назойливых просителей дешевым вином, залежавшимися сладостями, сушеными фруктами, которые по каким-то причинам не съели домочадцы; и довольными были все. Даже в тех домах, откуда их в обычный день вышибли бы с треском, сегодня их щедро одаривали: ведь великий Дионис навсегда повелел, чтобы богатые делились с бедными, ибо судьба переменчива, и воля ее заранее не открывается никому, кроме разве что Оракулов…
       На всех улицах огромного города, где позволяло место, невзирая на ночное время, сегодня шла бойкая торговля – все лавки стояли открытыми. Как тут не попытаться сбыть залежалый товар крепко выпившему покупателю: с пьяных глаз, да еще среди ночи, он легко примет медное изделие за бронзовое, а дешевую тряпку, сработанную доморощенной умелицей, за изысканное покрывало, якобы доставленное из Александрии; кособокий глиняный скифос, запоротый неопытным подмастерьем, легко уйдет по цене изделия, сотворенного известным мастером… Бог Дионис совсем не запрещает подобные шалости – ничего страшного! Ведь даже сам Гермес, еще будучи ребенком, обманывал своих собратьев-богов, а Дионис не только не отставал от своего старшего брата, но порой и превосходил его в искусстве обмана – так стоит ли стесняться обыкновенным смертным?
И праздничная торговля кипела в городе всю ночь, и никто не следил за соблюдением правил.
       Тут же, посреди улиц, располагались бродячие актеры со своими балаганчиками, разыгрывающие перед праздной толпой забавные сценки из известных комедий. Сюжеты их были просты и незатейливы – помимо классических историй с неизменными персонажами в лице плутовки-жены, ее молодого любовника и незадачливого рогоносца-мужа, сегодня в балаганчиках показывались и эпизоды земной жизни Диониса, но весь трагизм из них убирался, а вся история преподносилась в непритязательном, а порой и в грубо шаржированном виде! Так, известный Ликург из царя-гонителя превратился в неотесанного селянина, у которого лукавый Дионис со своими вакханками похитил десяток кур-несушек; незатейливый юмор состоял в том, что Ликург лишался жизни, пытаясь отбить у похитителей своих несчастных куриц. История о Дионисе и тирренских пиратах представала как ссора, возникшая из-за того, что бог не сторговался с корабельщиками по поводу платы за свой проезд на их судне: обещав расплатиться показом фокусов, он обернулся львом и растерзал незадачливых моряков, а те, кто успел выпрыгнуть за борт, превратились в дельфинов. Подобным же образом хохмачи-актеры изображали миф о Дионисе и нимфе Авре. Прекрасная и грозная нимфа, охотница и воительница, представала перед зрителями девочкой-простушкой, с огромным трудом опоенной Дионисом вином и коварно им обесчещенной, а потом оказывалось, что еще до Диониса в ее объятиях перебывала целая куча его же фавнов и сатиров, и таким образом, уже сам Дионис оставался в дураках. Подобные интерпретации, способные вызвать настоящий шок у любого ценителя эллинских трагедий, нынче имели невероятный успех у праздной толпы коринфян и гостей города и сопровождались гомерическим хохотом подвыпивших зрителей. Деньги в деревянные чашки мастеров уличной сцены ссыпались сегодня горстями.
   Уже глубокой ночью в таверне Эвтихия веселье наконец пошло на убыль. Много осушили чаш и во славу Диониса, и за императора, за проконсула и, конечно же, за каждого из присутствующих. Довольные угощением гости даже позвали самого Эвтихия и заставили его выпить с ними за самого себя и свое славное заведение. Незаметно пролетело время, закончились душевные воспоминания о молодых годах, о давних делах, о товарищах, которых сегодня не было среди пирующих, и осоловевшие гости перешли, как водится, к разговорам на возвышенные темы.
      - Все россказни о бессмертии богов – не более, чем сказки для детей, - пьяным голосом вещал Исмен, подняв к потолку указательный палец, словно примеривался, как бы удачнее проткнуть дыру у себя над головой. – С-сами  посудите. Да, боги могущественны, но ведь они живые существа, а стало быть, что?.. - он опасно накренился, обводя глазами присутствующих, многие из которых клевали носами, - вот и я говорю: с-смер…тны! Просто с…срок их жизни…н-ну…очень в-велик, в-вот и…все.
  - Послушай доброго совета, Исмен, - заметил ему Эгий, один из богатейших в городе судовладельцев. – Оставь лучше подобные разговоры. О богах с пьяных глаз не рассуждают.
  - А…а что? Разве я не п-прав? – с пьяным упрямством возразил Исмен. – Ну… кто из в-вас видел… живого бога? Ник-кто не видел?.. То-то же… А поч-чему? Да потому, что они… в-все… давно у… умерли…
    - Да ты с ума спятил! – в явной тревоге воскликнул Эгий. – Что за вздор ты несешь? Кто ты есть, чтобы боги запросто являлись тебе? Обыкновенный смертный, да и пьяница к тому же… Лучше заткни свою пасть и не накликай беду на себя и на всех нас.
  - А знаете, друзья, - заметил Ктесий, которого после выпивки всегда тянуло на загадочные истории, - ведь в словах нашего друга Исмена есть-таки смысл! Вот когда я был в городе Палодесе в Италии, мне рассказали там историю про одного кормчего по имени Фаммус…
      Сидевшие за столом оживились: Коринф был город, теснейшим образом связанный с морем, а потому рассказы о море и моряках были здесь очень популярны.
   - А ну-ка расскажи нам, Ктесий!..- дружно попросили сотрапезники.
   - Так вот, - начал повествовать агораном. – Случилось это в годы, когда императором был Тиберий Август. Как-то ночью корабль Фаммуса бросил якорь у берегов острова Паксы. Моряки хотели в этой бухте дождаться рассвета… А под утро с берега вдруг донесся страшный голос, призывавший по имени Фаммуса и перепугавший всех корабельщиков до полусмерти!
   «Что тебе надо? – храбро отозвался Фаммус. – Я здесь!»
    На это голос ответил, чтобы по прибытии в Палодес Фаммус передал всем весть о том, что великий бог Пан умер.
    Слушатели пораженно молчали, услыхав столь странный рассказ.
   - Стало быть, смерть Пана произошла совсем недавно? – спросил Эвтимен с неподдельным интересом. – Каих-нибудь лет двадцать назад?
    - Похоже, что так, - пожал плечами Ктесий.
    - Мой добрый Ктесий, - снисходительно заметил Эгий, - похоже, что тебе в Палодесе рассказали обычную моряцкую байку! Надеюсь, ты не платил денег, чтобы услышать весь этот вздор?
    - Нет, мой друг, - живо отозвался Ктесий, - я не платил. И я согласен, что моряки и вправду горазды сочинять всякие небылицы… но тут речь идет о боге Пане, который ни к морю, ни к морякам не имеет отношения. Не странно ли это, ты не находишь?
     Эгий не успел ответить, как в беседу вмешался Ферекид, только что сладко вздремнувший после обильного возлияния и мгновенно пришедший в себя, сквозь дрему услышав интересный разговор друзей. Ферекид много плавал, побывал в разных странах и городах, и никогда не упускал случая рассказать что-нибудь необычное, ничуть не заботясь о том, верят ли ему слушатели или не верят.
     - Друзья… мои, - слегка заикаясь после выпитого, проговорил он, - я не знаю, как другие боги… но вот Дионис истинно бессмертен… он всегда помогает нам, неразумным смерт…ным. Разве сегодня не праздник… великого Диониса? Иначе с чего бы… мы тут с вами… это… с вами… с чего бы… мы тут… перепились с вами…
    Сидевшие рядом с ним Ктесий и Эгий весело и громко расхохотались.
     - Ты уж чересчур строг к нам, дружище Ферекид, - с показной  серьезностью заметил Ктесий, - не так уж сильно мы тут перепились сегодня. Просто выпили хорошо, славно закусили! Правда, Эвтимен?.. И никто нас не упрекнет в том, что мы хватили лишнего: все у нас культурно, как и подобает быть у старых друзей. А потом, насколько я помню древние предания, Дионис – он ведь то умирал, то вновь воскресал, не правда ли, а, Ферекид?
  - Я не знаю, - просто отвечал Ферекид, - откуда я знаю?.. Я только… только хотел сказать, что Дионис… всю свою земную жизнь Дионис… это…помогал людям! И сегодня помогает…
  - По всему видно, что сегодня Дионис очень крепко помог тебе, не так ли, Ферекид? – рассмеялся Эгий, подмигивая Ктесию.
  - Вот когда я был в Танагре, - назидательно сказал Ферекид, уже никого не слушая, - мне там рассказали преинтересную… историю. Вот что там случилось… вышло из моря ужасное… это… чудище! Тритон… Он выползал на берег и нападал на женщин.
   - Кто бы сомневался, - усмехнулся Эгий. Ктесий прыснул в кулак.
   - А в море… он топил рыбацкие лодки! – продолжал Ферекид, не обращая ни на кого внимания. – Много вреда приносил… в общем. Танагрцы решили обратиться к богам… за помощью… понимаете?
   - О, конечно, понимаем! – воскликнул Эгий. – Как тут не понять…
   - И к кому же именно? Догадываетесь? А? – спросил рассказчик.
   - К Посейдону, наверное, - предположил Эвтимен.
   - Э-э… а вот и нет! – Ферекид обвел слушателей торжествующим взглядом. – Нет! Они обратились к Дионису! И что же вы думаете? Дионис помог!
   - Поразительно! – вскричал Эгий. – И как же это…
   - А вот слушайте… Итак, взмолились они Дионису… И вот в местном храме чудесным образом появилось несколько бурдюков молодого вина…
   - Действительно, чудеса, - едко заметил Эгий. – Ты даже перестал икать, дружище Ферекид…
   Сотрапезники громко расхохотались. Ферекид невозмутимо дождался, пока утихнет смех.
   - Кончили ржать? – спросил он, обводя всех мутным взором. – Хорошо… Рассказываю дальше. Это Дионис послал танагрцам вино… Кто из вас скажет – зачем? Н-ну?..
   - Это совсем просто, друг Ферекид, - серьезно ответил Эвтимен. – Вино было ниспослано, чтобы танагрцы как следует выпили и напрочь забыли про своего Тритона!
   Слушатели вновь дружно рассмеялись.
  - Ты не угадал, почтенный Эвтимен, - возразил Ферекид, - Совсем не за этим послал Дионис вино! Эти бурдюки танагрцы принесли на берег моря и разлили вино по огромным сосудам, врытым в прибрежный песок… Вот… Когда Тритон снова выполз на сушу, его привлек запах напитка Диониса. Он попробовал, и ему… понравилось! Отведал еще, а потом… вылакал все до последней капли!
  - Надо полагать, после такого угощения Тритон сразу подобрел и, конечно, подружился с жителями Танагры? – спросил Ктесий, ненавязчиво подсказывая рассказчику окончание небывалой истории.
  - Ну да! – поддакнул Эгий, наливая себе еще вина. – И с тех пор катает на спине по морю танагрских детишек…
        - Да что вы, друзья! – Ферекид оглядел товарищей с укоризной и недоумением. – Конечно же, нет! Тритон – это ведь чудовище, а чудовища добрыми не бывают. Он упился вином и заснул – прямо там, на берегу! Однако и тогда танагрцы не осмеливались подойти к нему – так огромен и страшен он был! А вдруг проснется? Но нашлась храбрая женщина… говорили, что вдова одного рыбака, утопленного Тритоном. Она взяла топор и…- Ферекид взмахнул ладонью, вынудив ближайших к нему слушателей в страхе отшатнуться, - отрубила пьяному Тритону голову!
    - Потрясающая история! – вскричал Эгий, поднимая опоржненную чашу. – Ты превзошел самого себя, наш славный Ферекид…
   - Вот вам еще один поучительный рассказ, друзья, - заметил Ктесий, - о том, что к дарам Диониса следует относиться осторожно, дабы не потерять голову, как этот морской Тритон…
   - Пожалуй, еще более поучительным в рассказе нашего друга Ферекида, - добавил Эвтимен, - является напоминание о том, как опасно бывает слишком злить наших замечательных женщин, особенно если заниматься этим в состоянии сильного опьянения.
        Все снова покатились со смеху. Ферекид растерянно огляделся по сторонам.
       - Послушайте…- пробормотал он. – Клянусь Зевсом, все это – чистая правда!.. Вы мне разве не верите?
       - Что дальше-то было? – весело спросил Эгий.
       - Дальше?..- Ферекид сразу приободрился. – Ну и… всё кончилось. Вот! Тритона убили, а голову отнесли в храм Диониса, там засушили и оставили в память о том, как Дионис избавил Танагру от морского чудовища…
  - Погоди, Ферекид, - возразил Ктесий. – Дионис, конечно, помог – он послал вино. Но главный подвиг-то совершила эта женщина! Это ведь она убила чудовище тогда, как  другие боялись даже подойти к нему! Надеюсь, ее наградили?
  - Этого я не знаю, - простодушно ответил Ферекид. – Наверное!
  - Дружище Ферекид, - обратился к нему Эгий, - ты сказал, что был в Танагре лично. Ты сам-то видел ее?
     - Кого?.. Женщину?
     - Да нет… Голову!
  - Ах, это… голову Тритона! Нет, я не видел. Врать не буду… но – не видел.
     - Какая жалость… - проворчал Эгий. – Так с чего ты взял, что она там вообще была?
     - Как это с чего! – Ферекид гневно повернулся к нему. – В Танагре бывал еще и старый друг моего отца!.. Вот он-то и был в том храме, и он голову Тритона видел!
     - Ах, друг отца… - с деланным уважением отозвался Эгий. – Тогда это очень серьезно. Так бы сразу и сказал! Теперь нет никаких сомнений.
       Ферекид недовольно засопел, сделавшись похожим на ребенка, чьи незатейливые выдумки почему-то не убеждают взрослых. Эвтимену вдруг стало жаль его – он так старался донести до слушателей свою необычайную историю, и вот – получил такое пренебрежение. Парафилакс осторожно спросил:
      - Дорогой Ферекид… а этот друг твоего отца случайно не рассказывал, какова из себя была голова Тритона?
   - Ну как же! – вскинулся Ферекид. – Конечно, рассказывал! Огромная, как жбан, с выпученными глазами и с широченным ртом, похожим на отверстие колодца!
     - Ужас какой, - усмехнулся Эгий, и тут Ферекид неожиданно добавил еще одну важную подробность:
     - А еще у нее были жабры! Широкие, как у чудовищной рыбы, и располагались они на голове за ушами…
      Ферекид не успел завершить своего описания танагрского чуда со слов друга своего отца, ибо с улицы в помещение вбежал мальчик-слуга, которому Эвтихий поручил следить за происходящим на улице, и звонко прокричал:
      - Господин Ктесий! Благородные господа! Везут Ксоан!.. Бог Дионис направляется в свой храм!
      Пирующие дружно вскочили со своих мест и, оставив недоеденные блюда и недопитое вино, гурьбой бросились к выходу. Даже Исмен, весьма нетвердо державшийся на ногах, потащился было за всеми, но у самого порога остановился и, выпучив глаза наподобие глаз морского Тритона, вдруг невинно спросил:
      - Что это там случилось?.. А где мальчик-то?..
   Ктесий несколько задержался, чтобы сказать Эвтихию:
   - Можешь все убирать, мой славный Эвтихий. Мы продолжим праздновать в другом месте. Ты все сделал хорошо, мы довольны. А расчет, как я помню, мы с тобой произвели еще вчера, не так ли?
   - Да, господин! – бодро отозвался табернарий. – Благодарю за щедрость…
   - И вот еще что, - понизив голос, добавил Ктесий. Он скорбно взглянул на Исмена, бессильно поникшего возле входа в термополу и шатавшегося из стороны в сторону, как одинокое дерево под порывами штормового ветра. – Исмен не может продолжать веселье, с него довольно… Найми какую-нибудь коляску, дай ему надежных провожатых, пусть отвезут его домой. А это тебе на расходы и за твои труды…
     Ктесий положил в ладонь табернария кожаный мешочек, туго набитый монетами.
    –  О, благодарю, господин! – воскликнул Эвтихий. – Не беспокойся, все будет сделано! Господин Исмен и не заметит, как окажется у себя дома в своей постели…
     - Да уж, постарайся, - сказал Ктесий, запахивая полу теплого гиматия.
      
       А на ночной улице уже творилось нечто невообразимое. Подгулявшим друзьям сначала не было ничего видно из-за толпы, плотно запрудившей проход. Все восторженно кричали, в воздух летели цветы, венки из плюща, овощи… На празднующих были выходные одежды, соответствующие достатку каждого, а на головах у многих красовались маски, изображавшие персонажей свиты Диониса и разных зверей: быков, вепрей, лисиц, волков. Скопление народа оказалось столь тесным, что Эвтимену, упорно пробивавшемуся вперед, показалось, будто с него сдирают одежду. За парафилаксом, не отставая, пробивались Ктесий и Эгий. Вскоре их взорам открылась мощеная улица, ведущая к агоре. Множество факелов освещали ее, стены близстоящих домов украшали гирлянды, снабженные маленькими светильниками, а потому все вокруг прекрасно просматривалось, несмотря на темноту ночи. А по дороге чинно следовала торжественная процессия: впереди четверка белых, как снега Парнаса, коней влекла золоченую колесницу, разубранную богатыми коврами; повозкой управлял возничий, увенчанный еловым венком, словно римский триумфатор. А за его спиной в колеснице возвышался огромный каменный монумент, изображавший устремленный к небу фаллос высотой в полтора человеческих роста. 
           Устойчивость этому изваянию обеспечивали два каменных шара, изображавших мужские яички и располагавшиеся относительно фаллоса с анатомической точностью. Вся эта весьма тяжелая махина, установленная на специальный помост и с явной натугой перемещаемая по улице Дионисовыми жеребцами, была обильно украшена гирляндами цветов и вьющимся зеленым плющом, покрывавшим скульптуру от головки до самого корня. Борта колесницы также были обильно украшены венками из еловых, сосновых и кипарисовых ветвей.
   - Ксоан!.. Ксоан!.. Дионис! – непрерывно скандировала веселящаяся толпа.
        Эвтимен сотоварищи сумели-таки протолкаться в первые ряды горожан, выстроившихся вдоль улицы плотными рядами. Ферекид и другие, выпившие несколько больше, безнадежно отстали и были затерты толпой. Это однако не вызывало тревоги, ибо все были заранее извещены, где надлежит собраться после праздничных уличных торжеств, и всем был известен дом известной гетеры, игравшей сегодня роль гостеприимной хозяйки.
        Колесница с Ксоаном медленно и величаво катилась по мостовой в сторону агоры, и по мере того, как она продвигалась вперед, толпа все плотнее собиралась вокруг нее, следуя за нею к храму Диониса. Прямо за повозкой шествовала колонна жрецов, облаченных в белые одежды, с венками из плюща на головах. Они несли священные сосуды, за ними храмовые рабы вели животных, предназначенных в жертву, а все это шествие замыкали актеры, изображавшие свиту Диониса: сатиры, увенчанные рогами и с конскими хвостами на поясницах, силены с маленькими рожками, с широкими бородами и толстыми пивными животами, менады с распущенными длинными волосами, одетые в длинные столы с наброшенными на плечи леопардовыми и оленьими шкурами… Прямо на ходу девушки-менады кружились в шумном вакхическом танце под звуки трещоток и кимвалов. В руках у менад мелькали тирсы – короткие жезлы, увенчанные сосновыми шишками.
         Процессия приближалась к главной городской площади, и толпа участников, зрителей и просто любопытных становилась гуще и плотнее. Эвтимен всячески старался не потерять из виду Ктесия и Эгия. Агора была оцеплена шеренгами ауксилиев, одетых в парадную форму. Легионеры должны были придать всему действу организованный характер и максимально оттеснить веселых горожан от жертвенника, установленного перед храмом. Святилища всех других богов в эту праздничную дионисийскую ночь были закрыты.
        При выходе на площадь толпа стала растекаться в стороны, и от этого сделалось просторнее. Зрители, окружающие процессию, разразились ликующими криками, когда колесница с Ксоаном въехала на агору. Храм Диониса находился на противоположной стороне площади напротив святилища Артемиды; по правую руку от него тянулись торговые ряды, а далее располагалось здание курии. Агора постепенно заполнялась ликующей толпой, сопровождавшей Ксоан. Его предстояло довезти до святилища и после церемонии жертвоприношения снять с повозки и занести в храм. Здесь он должен был простоять до будущего года, пока его не заменят новым Ксоаном. А после церемонии веселье должно было продолжаться весь остаток ночи и весь последующий день.
  Вся агора словно была залита множеством ярких праздничных огней; повсюду звучали радостные возгласы, играла музыка, с оглушительным треском стреляли праздничные хлопушки. Но когда священная колесница достигла середины площади, и белые кони степенно направились к святилищу, шум значительно поутих. Храмовые музыканты заиграли на флейтах, а певцы воспели священный гимн в честь Диониса:
         
          О, ежегодно тебя призываем, блаженный Дионис,
           Вакх пробужденный! Тебя окружают нарядные нимфы:
          Собраны кудри в затейливый узел, увиты цветами.
          Внемли, в священных домах Персефоны, смежающей очи,
          В сон погруженный, что длится три года и смерти подобен.
          Но пробужденье озвучено гимном и пляской веселой,
          И хороводом поющих кормилиц в прозрачных одеждах.
          О миротворец Вакхей, пробуждающий годы к движенью,
          Круговоротом времен управляющий, бурный Дионис!
          Ярко-зеленый побег плодородный, двурогий, пречистый,
          В таинства наши войди, озари их сияющим ликом,
          Дай нам вкусить освященных плодов исполненья желаний!..

    Едва смолкли торжественные песнопения под мелодии флейт, как заиграли кимвалы, пронзительно зазвучали трещотки. Эвтимен видел, как качнулись шеренги ауксилиев, выстроившаяся вдоль закрытых торговых рядов, как потом легионеры четко, как один, повернулись и зашагали к храму. С правого фланга колонны резво шел центурион в красном плаще и в шлеме с поперечным гребнем. Приглядевшись к нему, Эвтимен невольно испустил вздох сожаления.
    - В чем дело, дружище? – живо отозвался идущий рядом с Эвтименом Ктесий. – Ты кого-то высмотрел в толпе?
    - Да, Ктесий, - неохотно отвечал парафилакс. – Вон тот центурион. Я знаю его…
    - И что ж с того? – усмехнулся агораном. – Твоя должность обязывает к знакомству со многими людьми, а центурион ауксилиев довольно важная птица…
    - Я сейчас постараюсь пересечься с ним, - сказал Эвтимен.
    - Ах, оставь ты эти глупости! – воскликнул Ктесий. – Сегодня праздник, и не должно быть никаких дел…
    - Я недолго, друг Ктесий. Только перекинусь с ним парой слов.
    - О боги!.. Твое упрямство известно ничуть не менее твоих шуток! Иди, коли надо…
      Тем временем торжественная процессия достигла храма и остановилась. Дюжие храмовые рабы сняли каменную махину вместе с помостом и поставили на землю. Танцующие менады мгновенно обвили Ксоан новыми гирляндами цветов и вьющимися стеблями плюща. Возле жертвенника кипели приготовления к жертвоприношению, а народ плотным кольцом окружал площадку перед святилищем.
       Эвтимен протиснулся сквозь плотные ряды людей и оказался между торговыми рядами и храмом Артемиды. Сюда двигалась колонна легионеров, однако центуриона при ней парафилакс не увидел. Эвтимен начал с недоумением озираться по сторонам. Только когда Эвтимен услыхал у себя за спиной львиноподобый рык и резко обернулся, он сразу увидел искомого центуриона, который стоял спиной к стене, а перед ним торчали две нелепые фигуры в поношенных, совсем не праздничных одеждах. Одна фигура представляла собой старика с белой бородой и седыми
всклокоченными волосами; а вторая – юношу, почти мальчика, черноволосого и худощавого.   
       Центурион явно пребывал в гневе, он грубо орал на них, и двое оборванцев внимали ему каждый по-своему: если подросток смотрел на римлянина с явным испугом, то старик всем своим видом напоминал драчливого петуха, которому крепко досталось, но который упорно не сдается.
- …чтобы я больше не видел здесь ни тебя, ни твоих гнусных сообщников! – донесся до слуха Эвтимена выкрик центуриона. – Убирайся, пока еще ноги таскаешь, пес смердячий!
         - Последние времена грядут, последние! – пронзительно воскликнул старик. – Вы же, безумствующие, и ныне творите непотребство, блуду предаетесь, поклоняетесь сраму, Бога истинного не знаете, в слепоте своей не боитесь гнева Отца небесного, ибо ваш отец – сам диавол…
        - Захлопни свою вонючую пасть, старый мешок с костями! – злобно вскричал центурион. – Еще одно слово, и я засажу тебя в темницу, где ты будешь вещать свои пророчества голодным крысам! Убирайся, пока я не передумал, иначе, клянусь Марсом, ты встретишь конец света прямо здесь и сейчас, это я тебе устрою.
        Старик хотел вновь возразить, но его юный спутник схватил его за полу ветхой накидки и потянул за собой, глядя на римлянина умоляющими глазами. Центурион прорычал, оскалив белые крупные зубы:
    - Слушайся своего мальчишку, облезлая обезьяна, ибо у него мозгов куда больше, чем в этом дырявом горшке, что ты таскаешь у себя на плечах вместо головы!  А если увижу, что ты снова околачиваешься здесь и своим присутствием оскверняешь священное торжество, отведаешь вот этого, - и центурион показал зажатый в кулаке фустис. – Ты меня понял, старик? Пошел прочь, пожиратель отбросов!
      Старец, осыпаемый бранью центуриона и увлекаемый своим учеником, неуклюже потащился вдоль торговых рядов, припадая на одну ногу, как подбитая птица. Центурион провожал обоих свирепым взглядом, когда Эвтимен неслышно приблизился к нему.
    - Другого такого ругателя не найти, наверное, во всей армии империи! – заметил он. – Это может быть только Домиций Флор…
   Центурион резко повернулся к Эвтимену.
    - Тебе какого черта надо? – вскричал он. – Ты кто?
    - Кто я?.. Меня зовут Эвтимен.
    - А…а, парафилакс! – вполне дружелюбно отозвался Домиций Флор. – Ну прости, сразу и не признал. Здесь так темно…
    - Кого это ты тут разогнал? – спросил Эвтимен. – Кто эти люди?
    - А ты не догадался? – Домиций Флор негодующе сверкнул глазами. – Это христиане! До чего же отвратительная секта! – сказал он с нескрываемой ненавистью. – Не могу взять в толк, как их вообще терпят в городе? Почему им позволяют шататься по улицам и всюду вопить о скором конце света? Послушаешь их, так впору взять веревку, пойти и удавиться!.. А ты что же, - центурион подозрительно оглядел Эвтимена с головы до ног, - похоже, сегодня тоже прохлаждаешься? Празднуешь в честь Диониса?
   - Да вот, - отвечал Эвтимен виновато. – Сегодня праздную…
   - Ну что ж, - Домиций Флор качнул роскошным гребнем своего сияющего в отблеске факелов шлема, - дело, конечно, хорошее…Ты сам гуляешь, твоих молодцов-диогмитов тоже не видно. Вот эти мерзавцы и распустились донельзя! Чувствуют себя, как рыба в воде! Люди празднуют дни Диониса, славят жизнь и веселье, а они истошно вопят о конце мира, да так, что только слюни во все стороны брызжат! А чего им не сеять уныние и панику, если парафилакс и его люди гуляют вместе с праздной толпой!
      Эвтимен ощутил волну раздражения в груди: этому римлянину опять удается с полоборота вывести его из душевного равновесия! Разве ему должно быть дело до того, что у парафилакса сегодня праздник?
   - Разве эти… христиане воры и разбойники? – спросил Эвтимен сердито. – Они что – грабят или убивают?..
     - Нет, они не грабят и не убивают, - назидательно заметил центурион, - однако ты забыл добавить одно только слово – пока! Это пока они не грабят и не убивают, но христиане и есть самые отъявленные разбойники! Просто их еще мало для того, чтобы устраивать погромы и убийства. Но что они творят уже сейчас? Богов открыто хулят, культа императора не признают, свободнорожденных граждан обзывают безбожниками и сынами… этого… ди-авола! Слово-то какое мудреное – ясно, что означает гнусное, мерзкое ругательство! Это разве не преступление? Это государственная измена! А если городские власти и впредь будут смотреть на христиан сквозь пальцы, то они скоро станут убивать и грабить, можешь не сомневаться! Среди них полно иудеев, а разве иудеи не есть первейшие в империи бунтовщики?
       - Ну ладно, - примирительно сказал Эвтимен. – Допустим, ты прав. А дальше что? У тебя есть конкретные предложения?
       - Да провалиться мне в Эреб! – вскричал Домиций Флор в крайнем возмущении. – Разве ты не представляешь городские власти? Разве ты не вхож к самому проконсулу?  Ты – парафилакс! А кто я? Простой центурион, всего лишь легионер, только выше званием, нежели рядовой! И ты спрашиваешь меня, что делать? Клянусь Юпитером… ну и времена! Но я тебе скажу, что именно следует делать. Устроить облаву на весь этот сброд, согнать их в одну кучу и выкинуть куда-нибудь на голый каменистый остров посреди моря – пусть там молятся своему Распятому и ждут конца света! Им не место в столице римской Ахайи!
    Эвтимен сперва задумался, потом сурово возразил:
   - Нет такого закона, чтобы обрекать на верную гибель людей лишь за то, что они верят в своего бога… На Олимпе много богов. Много их и на земле, и в море, в горах и лесах. Даже в домах – у вас, римлян! Разве вы не почитаете бога дверей или бога домашнего порога, или бога спальни? Почему же христианам вы отказываете в праве верить в их собственного бога? Чем он может помешать другим богам?
   - Вот так песня, достойная парафилакса! – воскликнул центурион. – А может, ты сам христианин?
   - Я похож на иудея?..
   - Среди христиан есть не только иудеи… эллинов, я слышал, тоже хватает.
   - Нет, достойный Флор, - серьезно сказал Эвтимен. – Я не христианин. Более того, я считаю дичайшим предрассудком сам факт обожествления какого-то проповедника, преданного позорной казни через распятие; такая вера не достойна ни эллина, ни римлянина. Но ты явно преувеличиваешь опасность, исходящую от них. И, насколько мне известно, нет против христиан никаких эдиктов, подписанных императором…
      - Ах, эдикта нет? – с презрением отозвался Домиций Флор. – Эдикт тебе нужен. Вот все вы, эллины, таковы. Вам нужно, чтобы за вас кто-то что-то решил. А я тебе вот что скажу, парафилакс: если бы ты исполнял свою должность добросовестно, то ты знал бы, что эти приверженцы Распятого множатся, как крысы во время чумы! Их становится все больше и больше… Их надо давить сейчас, пока они сидят по своим норам; а когда полезут наружу, да из всех щелей, может быть поздно! Слыхал я, будто кто-то из высших финансовых чиновников города вступил тайно в их секту, и теперь помогает своим единоверцам! Не знаю, вранье или правда, но… ходят такие слухи, знаешь ли.
     - Странно слышать, что римский центурион, бывалый и храбрый воин, собирает базарные сплетни, - сказал Эвтимен с досадой.
     - Странно тебе слышать? – усмехнулся римлянин. – А вот мне странно слышать, что власти не видят в христианах опасности и бездействуют! Сектанты толпами шляются по улицам, устраивают свои сборища, изрекают пророчества, от которых за милю разит государственной изменой – и все это у вас под носом, а вы – ни хрена не делаете! Все ждете указки из Рима. Вам не то, что большим городом вроде Коринфа, вам самым дешевым лупанарием* управлять нельзя! Ничтожества… Смотришь на вас и не поймешь – то ли вы все там придурки через одного, то ли поголовно изменники!
  - Да ты с ума спятил, центурион! – вскричал Эвтимен в негодовании. – Или ты сегодня пьян?
    - Ни то, ни другое, приятель, - без всякого гнева отозвался Домиций Флор. – Просто я на службе. Исполняю свой воинский долг, видишь ли. Не то, что некоторые чиновники, клянусь Марсом! Неприятно правду слышать, да? А ты послушай, это бывает полезно. Вас ничем, кроме правды, не прошибешь. Вам надо вот такой каменный Ксоан в задницу впереть, может, тогда вы и зашевелите своими вареными мозгами! Не все же вам о собственной мошне только печься, не мешало бы заняться и своими прямыми обязанностями, а, парафилакс? А то ишь, до чего дошло – парафилакс у центуриона спрашивает совета, что ему с преступным сбродом делать…
     Эвтимен чувствовал себя как оплеванный. Он уже пожалел, что вообще сунулся к этому грубияну-центуриону! Предупреждал ведь добрый Ктесий – не надо портить себе настроение в праздник, так нет же – не послушался друга…
   Между тем, Домиций Флор повернулся к нему и совсем другим уже тоном сказал:
    - Ты не обижайся на меня, парафилакс… Лучше скажи, ты зачем ко мне подошел, коли ты сегодня празднуешь? Просто случайно, или есть какое-то ко мне дело?..
    - Хотел поздравить тебя с праздником, - хмуро ответил Эвтимен.
    - Брось! Поздравить он хотел… За каким чертом тебе такой горластый грубиян как я, чтобы его поздравлять? Говори уж прямо, что надо…
    - Да ничего мне не надо от тебя, центурион, - сказал парафилакс. – Вот только… чувствую себя неловко из-за твоего пропавшего легионера.
    - Это ты про Макартата? – лицо Домиция Флора, и без того суровое, посмурнело еще больше. – А тебе-то что неловко? Это мне должно быть неловко – мой ведь легионер, а не твой.
      Эвтимен заставил себя посмотреть римлянину в глаза.
     - Я обещал помочь и действительно хотел это сделать. Однако ничего у нас не вышло, и это приходится признать. Вот мне и неловко за свою неудачу. У тебя, наверное, были неприятности по службе, и получилось так, будто я этому поспособствовал…
     - А… пустое! – центурион махнул рукой. – Не уволили, не разжаловали! Вздор! Вот парня действительно жалко – он был настоящий легионер! Ума не приложу – что же с ним могло случиться? А вот в дезертирство его не поверю никогда! Не таков он…
    - Мы, конечно, поисков не прекращаем, - заверил Флора Эвтимен. – Будем и дальше искать, но вот ничего обещать я, к сожалению, не могу. Дело уж очень похоже на безнадежное…
     - Парафилакс! – воскликнул центурион. – Ты ведь и тогда мне ничего не обещал! Ну и что теперь? За то, что откликнулся, пытался помочь – благодарю. Да, не получилось…Но ведь на все воля богов! Коринф - город весьма большой, найти в нем человека не просто трудно, а очень трудно! Скорее – невозможно. Я все понимаю, господин парафилакс. Об одном только прошу – узнаешь что о нем хоть что-нибудь, дай мне знать! Мне – самому первому! Договорились?
    - Договорились, - улыбнулся Эвтимен, чувствуя, что на сердце у него становится намного легче.
      - Ну и славно! – Домиций Флор широко улыбнулся, и Эвтимен даже удивился тому, что этот суровый и грубый человек способен улыбаться столь открыто. – А теперь прости, парафилакс… но мне пора! В храме, кажется, уже идет жертвоприношение. Мое место – там, с легионерами.
      - Все равно, с праздником тебя, центурион! – сказал Эвтимен очень тепло. – Пусть боги во всем посылают тебе удачу…
       - И тебя с праздником, парафилакс! – крикнул римлянин, удаляясь. – Пусть хранят тебя боги, счастья и процветания твоей семье!..
      Эвтимен помахал ему рукой и, повернувшись, пошел к  храму Диониса. Но вскоре он увидел, что здесь собралась огромная толпа, и пробиться вперед оказалось решительно невозможно. Люди стояли сплошной стеной – всем хотелось увидеть священную церемонию. 
       Эвтимен бросил попытки протолкаться вперед и устало присел у подножия какой-то статуи. Ему тоже хотелось взглянуть, как святыню будут заносить в храм, хотя он и наблюдал это зрелище не раз – оно происходило каждый год. И тем не менее, он не жалел, что предпочел этому зрелищу встречу с римским центурионом. На душе после  беседы с ним – резкой и неприятной – как ни странно, стало заметно легче. Он ощущал себя как человек, выполнивший тяжкий, но необходимый долг…
      «И все же – куда ты подевался, славный и несчастный Макартат? – пытливо подумал Эвтимен. – Что с тобою стряслось, с таким красивым, высоким, сильным? Неужели ты все-таки попросту удрал из города со своею подружкой? Неужели твой воинский начальник так жестоко ошибается в тебе?..»
       Со стороны святилища донесся гул многих голосов, рев и блеяние жертвенных животных, затем наступила минутная тишина, а потом площадь словно взорвалась ликующими возгласами, криками, безумной какофонией музыкальных звуков… Эвтимен понял, что церемония подходит к концу.
        А потом разом все смолкло, что означало одно: священный Ксоан торжественно вносят в святилище. Как бы в подтверждение тому, в
наступившей тишине заиграли флейты, и над всей агорой поплыли торжественные звуки и слова священного гимна:
             Многоименный  Вакхей, о неистовый, буйный, блаженный!
             Резвый, двурогий телец, виноградного сбора властитель,
             Давший забвенья исток, огнеродный ликующий Мисий.
             Грозный ночной Эвбулей сокровенный, увенчанный митрой,
             Трижды рожденный Вакхей, потрясающий тирсом священным…

      Эвтимен поднялся на ноги и направился в сторону храма. Толпа начала немного редеть, так как значительная часть паломников и зрителей последовала за Ксоаном, который медленно заносили в священные врата. Парафилакс все же протиснулся к площадке, окружающей жертвенник. Заняв место неподалеку от остановившейся белоконной колесницы Диониса, он успел увидеть, как вздыбленный Ксоан, увитый  цветами, ветками хвои и  плющом, торжественно «вплывал» в земной дом великого и щедрого ко всем бога. Жрецы под неумолкающие мелодии флейт продолжали священное песнопение:
             О светозарный, лихой сокрушитель, от прикосновенья
             Был ты зачат. Сразу двух матерей несравненное чадо!
             Скачешь по горным хребтам в одеяньях из шкуры оленя.
             К нам приходя через год, оглашаешь весельем округу.
             Златопокойный Пеан, на груди сокровенно хранимый
             Вакх, украшенья твои – винограда янтарные гроздья!
             О, благодарный плющу, Бассарей в окруженьи вакханок,
             Не оставляй нас, приди с процветаньем к ликующим мистам!..

    Медленно и торжественно закрывались огромные створы храмовых ворот, поглощая вносимый в них Ксоан. Вот замкнулись массивные двери, смолкли звуки песнопений, и на несколько мгновений наступила тишина. И вдруг зависшее над агорой безмолвие разорвал неистовый крик: «Эвоэх! Эвоэх!» Это был сигнал, обозначавший время начала вакхического веселья. С разных концов огромной площади понеслись ответные выкрики: «Э-вакх! Э-вакх!» Жаждущие шумного гульбища паломники звали своего ярого, развеселого бога. И вскоре вся агора будто оказалась охваченной настоящим безумием: засвистели флейты, зазвенели кимвалы, затрубили рога, и вся толпа пустилась в неистовый пляс! Тут же, как по волшебству, появились винные бурдюки, наперебой застучали чаши и сосуды, начали образовываться стихийные хороводы. Разноголосые крики, песни, смех и визг женщин, беспорядочная музыкальная какофония – все смешалось в оглушающий, непрерывный шум.
     «Пожалуй, надо выбираться отсюда, - сказал сам себе Эвтимен, - пока меня тут не размазали по стене…»
      Парафилакс начал осторожно перемещаться к ближайшему краю площади, постепенно удаляясь от храма. Однако покинуть агору, быстро заполняемую праздным и ликующим народом, оказалось не так-то просто!
      - Эй, друг! – закричал какой-то верзила, протягивая ему полную чашу только что налитого из бурдюка вина. – Выпей с нами в честь нашего благодетеля Диониса!
      Эвтимену пришлось выпить из предложенной ему чаши, но ему тут же подсунули следующую. Сообразив, что если он станет пробовать из каждого сосуда, предлагаемого ему, то до края агоры он никогда не доберется, Эвтимен попытался ловко скрыться от непрошенных собутыльников, но очень скоро угодил в тесную компанию зевак, которые с оглушительным хохотом играли в слона. Кое-как отбившись от разгулявшихся сограждан, попытавшихся вовлечь и его в свои игрища (парафилаксу совсем не улыбалась перспектива таскать на спине пьяных и полупьяных гуляк, также как и самому ездить на ком-то, рискуя упасть и свернуть себе шею), Эвтимен очутился среди танцующих под музыку тимпанов девушек, изображающих нимф – спутниц Диониса. Разгоряченные вином и неистовой пляской, они, несмотря на холодную ночь, были полуобнажены: из-под наброшенных на плечи теплых плащей и оленьих шкур тут и там мелькали голые и соблазнительные тела – виднелись стройные голени, в огне факелов золотом отливали гибкие руки, серебрились увесистые округлые груди, легко способные довести до умопомрачения зрителя одним своим подрагиванием,
черными  покрывалами развевались на ветру длинные распущенные волосы… Одна из юных танцовщиц подскочила к парафилаксу и положила ладони ему на плечи. Ее черные глаза призывно и влажно блестели, белозубая улыбка обещала настоящее наслаж дение.
   - Станцуй с нами, красавчик! – пригласила его юная дева.
   - Я бы с радостью, но… не умею! – улыбнулся в ответ Эвтимен.
   - А не надо ничего уметь! – задорно ответила она. – Просто возьми одной рукой мою руку, а второй рукой – руку моей подружки, и мы поведем тебя по кругу, и твои ноги сами собой пустятся в пляс!
    И она втиснула в ладонь Эвтимена свои теплые гладкие пальчики.
     - Ну давай же… гоп-гоп!..
   Парафилаксу пришлось пройти с веселым вакхическим хороводом целых два круга, после чего он все-таки вырвался, воспользовавшись всеобщим столпотворением, и подался в сторону торговых рядов.
     - Куда же ты? – закричала ему вслед нимфа. – Останься, прошу тебя!..
   Он помахал ей рукой на прощание и зашагал было в сторону базилики, но тут же оказался среди возбужденных и крепко выпивших женщин, которые, если даже имели в числе своих добродетелей скромность, то сегодня явно оставили ее дома.
  - Какой мужчина! – сказала одна из них своей подруге. – Послушай, дружок: погуляй сегодня с нами!
     - Не получится, милая, - ответил Эвтимен, - меня ждут в другом месте.
     - А если я выбрала тебя? – пропыхтела новоявленная вакханка, закидывая руки ему за шею. Эвтимену пришлось отвернуться, дабы избежать густой струи перегара, ударившей ему в лицо… Женщина явно нагружалась каким-то третьесортным пойлом, и готова была уже к самым грубым приключениям. Парафилакс почувствовал себя оскорбленным тем, что она вздумала повиснуть именно на нем.
    - Не получится, милая, - заметил он сдержанно. – Я ведь сказал, что меня ждут.
    - Фу, какой несговорчивый! – насупилась подруга пьяной бродяжки. – Оставь его, Марция: найдем себе другого.
    - Прекрасная мысль! – улыбнулся Эвтимен. – Идите на агору, девушки: тех, кого вы ищете, там, на площади, больше, чем звезд на небе…
       Кое-как отбившись от пьяных женских рук, упрямо цепляющихся за его гиматий, Эвтимен торопливо зашагал к базилике – именно там начиналась улица, прямиком ведущая к дому известной гетеры – подруги Ктесия. Однако, пройдя с дюжину шагов, он невольно сбавил темп ходьбы, а вскоре остановился совсем, испытав полное замешательство.
        На пешеходной дорожке, проложенной вдоль края площади, стояла женщина. Абрис ее фигуры отчетливо выделялся на фоне выбеленного фасада длинного одноэтажного здания. Она была очень высока и на редкость стройна; одета в черную распахнутую столу, накрывавшую ее с головой. Удивительно было то, что женщина не просто неподвижно стояла прямо на дорожке, она еще и смотрела на Эвтимена грустными и задумчивыми глазами. Весь ее облик совершенно не вписывался в общую картину поистине  разнузданного празднества, царившего в эту ночь повсюду. Неподалеку на каменной стене висел светильник, накрытый стеклянным колпаком: пламя его то озаряло лицо незнакомки ярким светом, то отклонялось в сторону, и тогда лицо ее погружалось в глубокую тень. Эвтимен словно остолбенел, будучи не в силах отвести от нее взгляда. Страстное, доселе неведомое по глубине и новизне чувство вдруг захватило его, подобно налетевшему шквалу. В крайнем изумлении он внезапно осознал: именно о такой женщине он тайно мечтал всю свою жизнь, именно о ней грезил он в ночных видениях, преследовавших его с юных лет, именно ей он мечтал подарить все свое обожание со всем пылом юношеской страсти… Этот взгляд…Такой задумчивый, манящий, влекущий… Эти глаза – темные, околдовывающие, будто возжигающие в груди его годами тлеющее пламя давней страсти! Эти губы – нежные, чуть по-детски полноватые, плавно очерченные… Боги всемилостивые, да неужели же вы все же услышали его тайные молитвы, которые он не решался даже произнести вслух, а возносил их к вам только в самых потаенных своих мыслях?..
       Между тем женщина, вероятно, заметила, с каким ошеломляющим восхищением смотрит на нее незнакомец, и как будто спохватилась. Резко повернувшись, она заспешила прочь. На глазах у парафилакса она достигла ближайшего узкого переулка и, свернув туда, мгновенно пропала из виду. Опомнившись от легкого шока, Эвтимен бросился вслед за ней. Добежав до переулка, он заглянул в него. Это был и не переулок даже, скорее – этакая щель между строениями: здесь стены домов подступали друг к другу так близко, что можно было легко, стоя в переулке, дотронуться до обеих стен, вытянув руки в стороны. В этом проходе царила кромешная тьма, и только благодаря отблескам факелов с агоры Эвтимен успел заметить неясную тень, на миг мелькнувшую впереди и быстро удаляющуюся от него…
       - Постой!.. – крикнул он прямо в сырой мрак. – Подожди, прошу тебя!..
       Не получив ответа, парафилакс устремился вперед и вскоре достиг какого-то закоулка, внезапно открывшегося в стене справа и пролегающего между домами к улице, что вела в сторону Лехейской гавани. Эта дорога была немного пошире, и не столь темна, как переулок. Впереди Эвтимен вполне отчетливо увидел высокую фигуру, поспешно убегающую в сторону людной улицы.
   Эвтимен со всех ног кинулся за ней и вскоре догнал женщину. Та резко обернулась и взглянула прямо в глаза своему преследователю. Эвтимен остановился перед нею в некоторой растерянности: она оказалась выше его ростом, и ее глаза возвышались над его глазами. Так они стояли несколько секунд и неотрывно глядели друг на друга, словно два диких зверя, внезапно встретившихся на узкой горной тропе.
      - Мое имя Эвтимен, - сказал парафилакс как можно спокойнее, - а тебя как зовут?
      Чуть заметная робкая улыбка тронула ее губы. Немного помолчав, будто в раздумье, молодая женщина все же ответила вполне непринужденно:
      - Карина…Меня зовут Карина.
   Голос у нее был мягкий, глубокий, так похожий на сладострастный вздох. От звука ее чарующего голоса у Эвтимена даже слегка закружилась голова, приятное возбуждающее тепло медленно начало растекаться по всему телу…
   - Карина, - повторил он ее имя, наслаждаясь его непривычным звучанием. – Не бойся меня, Карина… Я не причиню тебе вреда.
   Незнакомка чуть наклонила голову и пожала плечами, будто в недоумении. Эвтимен успел заметить, что у нее было удлиненное бледное лицо и гибкая сильная шея – белая, как льющееся молоко…
      - А я и не боюсь, - просто ответила она.
   Такой ответ Эвтимен воспринял как приглашение к дальнейшему знакомству.
     - Сегодня такой удивительный праздник, - тихо произнес парафилакс. – Сегодня все люди, знакомые и незнакомые, признаются друг другу в любви… Столько женщин нынешней ночью пытались поцеловать меня! Но среди них не было ни одной, которую захотел бы поцеловать я… Карина! Ты единственная, которой я желал бы подарить свой страстный и нежный поцелуй…
      Женщина молчала. Эвтимену показалось, что она смотрит на него с некоторым ожиданием во взгляде…
     «Зевс милосердный, - вдруг подумалось ему, - что это за вздор я несу? Надо говорить не то, совсем не то! Или это выпитое вино так тяжко ударило в голову?»
   А вслух он произнес только одно:
    - Позволь мне поцеловать тебя… Карина! Клянусь золотой Афродитой… ты сводишь меня с ума!..
    Карина продолжала молчать, и он потянулся жаркими губами к ее манящим устам. Однако женщина мягко, но решительно отстранила его лицо от себя.
     - Не надо, благородный господин! – ее приглушенный голос прозвучал далеко не как смиренная просьба. На Эвтимена он сразу подействовал отрезвляюще. А еще он ощутил досаду: ну почему? В самом деле – почему столько девушек и женщин наперебой пытались целовать его там, на агоре, все они лезли к нему со своими нежностями, без которых он прекрасно мог бы обойтись… и вот, одна-единственная, которую он по-настоящему и по-юношески пылко возжелал; та, которую он действительно ожидал всю свою жизнь; та, что сумела в одно мгновение завладеть его душой и сердцем… и вот эта единственная женщина теперь отказывает ему в такой малости!
   - Карина…- прошептал Эвтимен. – Я умоляю тебя! Это всего лишь простой поцелуй… В честь праздника!
     Женщина снова отстранилась и, упершись ладонями в его плечи, оттолкнула парафилакса от себя. Эвтимен отметил мысленно, что в ее руках таится недюжинная сила, весьма необычная для женщины.
     - Но почему… Карина? Я чем-то противен тебе? Или у тебя есть муж? Тогда почему ты блуждаешь здесь одна ночью, а не сидишь у себя дома, занимаясь детьми и хозяйством?..
    - Нет, - спокойно ответила Карина. – У меня нет мужа.
    Эвтимен заметил некоторый акцент в ее речи, но этот штрих придавал ее эротичному выговору некое особенное очарование.
    - Ты не эллинка? – спросил он с интересом.
    - Я не эллинка…
    - Наверное, ты откуда-то с Востока, да? – спросил парафилакс, все более и более очаровываясь недоступной незнакомкой. – Палестина, Финикия, Сирия… У тебя на родине женщинам запрещается целоваться на улицах даже в праздники? Это так? А я слышал, что там у вас как раз наоборот – женщины отдаются чужеземцам, тем самым служа великой Афродите…
      - Ты врешь! – вдруг воскликнула она жестко, что впрочем, вызвало у Эвтимена лишь новый порыв непрошенного восторга: она была не менее восхитительна и во гневе. – Ты все врешь… Восточные женщины действительно отдаются чужеземцам, но это происходит не на улице, а в храме богини Астарты, и далеко не каждый день!
      В глубине ее черных глаз будто полыхнуло пламя, и Эвтимен невольно вздрогнул. Ему вдруг сделалось не по себе, и он испытал нечто похожее на страх.
     - Я действительно чужестранка, - сказала Карина с достоинством, - и я бедная женщина, но я вовсе не та, за которую ты принял меня. Господин… прошу тебя, дай мне уйти.
  «Боги всемогущие…- в смятении подумал Эвтимен, - она решила, что я принял ее за уличную женщину-порни!»
     - Боже мой, Карина! – воскликнул он  горячо. – Ну что ты такое говоришь! Разве я предлагал тебе деньги в обмен на твой поцелуй? Разве я вел себя неуважительно по отношению к тебе? Я только просил твоего позволения поцеловать тебя… Я никогда не встречал женщины, подобной тебе! Но ты не вняла моей скромной просьбе… Ну что ж, прости! Наверное я и впрямь выпил лишнего сегодня… праздник! Полагаю, это не слишком возбраняется.
     Эвтимен отодвинулся от женщины, при этом не сводя с нее горящих глаз, будто надеясь как можно полнее запечатлеть в памяти ее образ. Затем он сокрушенно заметил:
   - Я не задерживаю тебя… Карина! Ступай же туда, куда ты так торопилась, и пусть боги оберегают тебя на твоем пути, как сегодня, так и впредь…
      Сделав над собой мучительное усилие, парафилакс отвернулся и уже собирался уйти, как вдруг услышал у себя за плечами ее мягкий, с легким придыханием голос:
  - Постой… Мне жаль, что я обидела тебя! А хочешь – я сама тебя поцелую?
   - Что?.. – спросил пораженный Эвтимен.
      Она не ответила. Внезапным порывистым движением Карина взяла его голову обеими руками и властно притянула к себе… Она припала губами к его губам – агрессивно и напористо, как-то совершенно по-хозяйски. Эвтимен успел только почувствовать, как сильно ее узкие и длинные ладони сжали его голову и как крепко обхватили его затылок ее необычайно гибкие, сильные пальцы. Потом он ощутил ее нежные губы своими горячими губами, вдохнул в себя ее дыхание… Упоение, последовавшее за этим, оказалось столь мощным, всеобъемлющим и сладостным, что на какой-то миг он как будто потерял сознание. Но длилось блаженство всего несколько секунд – женщина оттолкнула от себя его голову и, резко повернувшись, кинулась прочь. Ошеломленному парафилаксу понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.
     - Карина! – громко позвал он.
    Ее фигура в развевающейся столе уже достигла шумной улицы и мгновенно растворилась в праздничной толпе. Эвтимена охватил ужас при мысли, что он потерял ее навсегда. Он бросился за ней, выбежал на улицу, что вела в сторону Лехейской гавани, и тут же натолкнулся на гуляющих и веселящихся людей. В полной растерянности парафилакс только крутил головой по сторонам – женщина бесследно исчезла, и вокруг него мелькали одни лишь неясные тени, а свет факелов выхватывал из темноты чужие, незнакомые, нетрезвые лица…
    - Карина! – снова закричал Эвтимен в полном отчаянии.
     Его зов тотчас потонул в гуле голосов и какофонии музыкальных инструментов. Он метнулся в одну сторону, потом в другую, но – все было бесполезно. Из темноты этого узенького закоулка он просто не успел увидеть, в какую сторону удалилась женщина, сумевшая в одно мгновение похитить его сердце.
    - А-а, вот и наш парафилакс! – услышал он позади себя веселый голос, и чья-то грубая рука легла ему на плечо. В следующую секунду Эвтимен оказался в плотном окружении Ктесия, Эгия, Ферекида и других друзей, пировавших вместе с ним в термополе у Эвтихия.
   - Попался наконец, дружище! – торжествующе воскликнул Ктесий, - клянусь Аполлоном, мы уже думали, что ты потерялся… Однако ты весьма кстати вылез из этой темной не то дыры, не то щели... А не скажешь ли, что ты там делал, в этом вонючем закоулке? Нужду справлял или, может быть, прятался от кого?..
    - Послушайте, - в полном смятении воскликнул Эвтимен, - вы тут не видели женщину… такую высокую, с темными сияющим глазами… в длинной столе?
    - Женщину, дружок? – усмехнулся Ктесий. – Да-а, приятель, ты у нас неисправим. Ну, так оглянись вокруг – разве тебе мало тут женщин? Смотри, сколько их тут сегодня! На любой вкус…
    - И все с темными и сияющими глазами! – хохотнул Ферекид.
    - Она очень торопилась, - растерянно проговорил Эвтимен. – Убегала…
    Подвыпившие приятели переглянулись и вдруг разразились дружным хохотом.
    - Идем, идем с нами, наш славный, добрый Эвтимен! – Ктесий дружески хлопнул его по плечу. – Идем к моей доброй давней подруге Лавинии, там нас с тобой давно уже ждут женщины, которые ни в коем случае не станут от тебя убегать! Это я тебе как друг, обещаю.
       Друзья подхватили Эвтимена под руки и повели его по улице, словно удачливые охотники, неожиданно для себя изловившие желанную добычу. Парафилаксу не оставалось ничего иного, как позволить им вести его туда, куда они хотели.
    Ктесий не подвел – его подруга гетера Лавиния действительно ожидала всю веселую компанию в своем богатом доме. Уже были накрыты столы, уже готовы музыканты, тацовщицы и даже совсем молодые, начинавшие постигать искусство гетер, девушки. Праздничная шумная ночь успешно продолжалась, и все веселились от души, и только один Эвтимен пребывал будто во сне. Куда бы ни бросил он свой отрешенный взгляд, везде перед ним сияли эти бездонные темные глаза и отовсюду звучал чарующий с эротичным придыханием голос:
    - А хочешь… Я сама тебя поцелую?..


                Конец II главы.         

_ _ _ _ _ _ _ _ _


*клепсидра – прибор для измерения промежутков времени в виде цилиндрического сосуда с истекающей из него водой;

*пенула – римский теплый плащ без рукавов для зимней непогоды;

*ковиний – повозка без козлов с навесом, открытая спереди;

*тессерарий – младший офицер в римской армии, в обязанности которого входили организация караульной службы и выдача паролей;

*принцип – центурион 1-го ранга, командующий двойной центурией первой когорты;

*примипил – старший центурион в римском легионе;

*иринарх – командир отряда диогмитов, воинов военизированных отрядов в восточных провинциях Римской империи, исполнявших в городах полицейские функции;

*Муммий – Луций Муммий, римский военачальник, взявший Коринф после долгой осады в 146 году до н.э.; за оказанное Риму упорное сопротивление разорил цветущий город с варварской жестокостью и полностью сжёг его;

*контуберний – подразделение легионеров из 10-ти воинов, живших в одной походной палатке (аналог нынешнего армейского отделения); декан – командир контуберния; 

*пекулий – денежные сбережения легионеров;

*сигнифер – легионер, в бою носивший сигну – боевой штандарт (аналог знаменосца); выступал обычно и как хранитель пекулия;

*Афродита Пандемос – «Афродита Всенародная», богиня-покровительница продажной любви и публичных заведений;

*Мнемосина – богиня памяти у эллинов;

*Диомед – один из главных героев Троянской войны, царь Аргоса;

*термопола – заведение общественного питания в городах империи, рангом выше простой таверны; в них готовили вкусные обеды на заказ и подавали изысканное вино, а также играли в интеллектуальные игры;

*агораном – городской чиновник, надзирающий за общественным порядком на городских площадях и в торговых рядах;

*патроном – один из старших городских чиновников, ведающий той или иной отраслью городского хозяйства;

*лупанарий – публичный дом в городах Римской империи; у эллинов – дом порне.