8 из 62. Докучихин

             На кухне у Докучихиных было дымно. Лёшка Шатов и Серёжка Докучихин варили тянучку. Рукам было горячо, и мальчики по очереди помешивали в кастрюльке, стоявшей на электрической плитке. Мальчики нервничали, потому что карамельки давно распустились, но сироп всё не густел. Вот, оттеснив Лёшку, Серёжка Докучихин зачерпнул полную ложку и отправил себе в рот.
— А-а! — вскрикнул он, а затем, гоняя воздух сквозь сложенные колечком губы, проговорил: — Га… ги… го… 
«Горячо», — догадался Лёшка. Щурясь от дыма, он разгонял воздух рукой: капли сиропа, упавшие на спираль, отчаянно дымили.
— Наделать бы петушков на палочке… — облизав ложку, проговорил Докучихин. — И продавать… По десять копеек.
Лицо у него было бледное, истощённое. Глаза бегали, как две мышки. Докучихин обожал делать пакости, и на Мостострое его сильно недолюбливали, как, впрочем, и всю его семью: отца, мать, пятерых братьев и сестёр.
 
Вдруг из-под пола кто-то пропищал тонко, жалостно.
— Слышал? — встрепенулся Лёшка. — Крыса!
— Кошка с котятами, — успокоил его Докучихин. — Вчера окотилась. Хочешь позырить?
— Ты что! Смотреть нельзя, а то она их съест!
— Своих детёнышев? Спятил? — Докучихин многозначительно покрутил пальцем у виска. Между тем Лёшка задумался.
— Серый, а ты бы стал кошкой?
— Как это?
— По-волшебному.
— Стал бы… Днём дрыхни, ночью гуляй. Тырь, что хочешь — никто не видит.
— А я бы лучше собакой.
— Фофан! Собакой служить надо. Не будешь служить — выпнут под зад, или шапку из тебя сошьют!
— Да, лучше кошкой, — сказал Лёшка и вдруг закричал: — Серый, смотри! Полотенце!
Тряпка, которой Докучихин придерживал кастрюлю на плитке, начала тлеть.
— Пожар! — с восторгом закричал Серёжка и принялся вертеть тряпкой над головой. — Пожар!
Лёшка прыгал, пытаясь поймать тряпку, и кричал:
— Дай мне! Я тоже хочу.
Внезапно тряпка обожгла пальцы Докучихину, он резко отшвырнул её. Полотенце упало на скомканную на полу газету. Газета вспыхнула огнём. Лёшке, показалось, что горит пол.
— Там же котята! — вскрикнул он. Стали затаптывать пламя. А тем временем на плитке загорелась тянучка.
— Ты — полотенце, я — кастрюлю! — быстро сообразил Серёжка.
Пожар залили. Отворили окно и двери, чтобы дым вытянуло. И тут вошла мать Докучихиных. Звякнув пустыми бутылками, она опустила  авоську на пол.
— Кто… тут? — спросила она, не подняв головы. Серёжка молчал. Мать сделала несколько неуверенных шагов, заметила гостя.
— А-а… Лёшка! — проговорила она с пьяной нежностью и погладила его по голове. Проходя мимо сына, занесла руку, чтобы приласкать и его, но Серёжка увернулся от неё. — Не любишь мамку, — пробормотала она. — Сожгли что? Кому говорю? — сказала она, нюхая воздух. Серёжка молчал. Мать запнулась об обугленную кастрюлю.
— А! Испортил-таки, засранец. Не надо было тебя рожать…
— Иди, спи, — строго оборвал её Серёжка.
— Ты кому это?
— Жрать хочу!
— Что?!
Она потянулась за кочергой. Серёжка сиганул в дверь, Лёшка — вдогонку. Добежав до сараев, они остановились.
— Уф, еле ноги унесли, — весело начал Лёшка и осёкся. Серёжка был хмур.
— Бить будет? — мотнув головой на дом спросил Лёшка.
— Уснёт.
Они замолчали. Почесав в затылке, Лёшка сказал:
— Правда, есть хочешь?
Серёжка угрюмо кидал в сарай камешки.
— Жди, принесу что-нибудь!
Спустя четверть часа Лёшка вернулся. Серёжка сидел к нему спиной, перебирая что-то в руках. Лёшка неслышно подкрался и заглянул через плечо. Докучихин пересчитывал копейки.
— Двадцать пять… Тридцать.
— Где взял? — сказал Лёшка.
Серёжка вздрогнул, быстро зажал в кулак деньги, и обернулся, готовый броситься наутёк.
— А эт ты, Шатов… Где взял, там нет! Было ваше, стало наше. Правда, что ли, принёс?
Лёшка протянул ему котлету, снизу и сверху проложенную чёрным хлебом, и похвастался:
— А мне пятнадцать копеек дали.
Серёжка даже перестал жевать, глаза у него загорелись.
— В чику будешь? — спросил он вкрадчиво.
Лёшка колебался. Денег было жалко. Серёжка доел котлету, обтёр руки о штаны и вынул из кармана круглую свинцовую лепёшку:
— Видал чику? Сам делал. Давай, по двушечке. Не менжуйся.
Они отметили кон и стопочкой положили на землю свои двухкопеечные монеты. Игра у Лёшки не заладилась. Докучихин побеждал его раз за разом. Лёшка заскучал, повёл глазами вбок. Что такое? Из-под дома вылезла кошка с котёнком в зубах. Обежав мальчиков стороной, она спряталась под сараем.
— Серый, ваша кошка! Смотри, куда прячет!
Докучихин  только отмахнулся. Игра захватила.
— Смотри, смотри! Ещё несёт!
Кошка сновала между домом и сараем, неся третьего, четвёртого котёнка…
—Таскает с места на место! — сказал Докучихин. —  Дура! — и замахнулся чикой. Кошка метнулась от него, поджав уши.
— Сам дурак!
— Че-го?
Серёжка погрозил чикой. Лёшка схватил обломок кирпича. Они стали один против другого. Драться не хотелось, но отступать — значит праздновать труса.
— Ну, да-вай… — цедил сквозь зубы Докучихин.
— Давай, — шипел Лёшка.
Докучихин замахнулся, но кто-то крепко схватил его за запястье. Оглянувшись, он увидел старшего брата Генку и получил от него затрещину.
— За что?
— За спрос, а кто спросит, тому в нос, — Генка выкрутил чику из цепких Серёжкиных пальцев и предупредил: — Ещё раз возьмёшь моё — убью!
Генка скрылся за дверью дома. Мальчики молчали. Запустив одну руку в карман, Серёжка звенел монетами, другую руку он упёр в бок и заносчиво смотрел на Лёшку. Подопнув обломок кирпича, Лёшка пошёл восвояси.
— Давай, давай! — сказал Серёжка. — Катись колбаской по Малой Спасской! 
— Куда хочу, туда иду! — огрызался Лёшка.
Из дома донёсся сердитый голос Серёжкиной матери. Дверь распахнулась, с рогожкой в руках вышел Генка. Поравнявшись с кухней, он заглянул под стену, потом пошарил в дыре палкой.
— Где они? — спросил он, обернувшись к брату. Серёжка свистел себе под нос, делая вид, что не слышит. — Ты, огарок, тебя спрашиваю, где котята?
Серёжка, как воды в рот набрал. Брат схватил его за горло и давай душить.
— Говори!
Серёжка изворачивался, задыхался, но молчал. Ему на выручку бросился Лёшка. Генка был старше их обоих на шесть лет и раза в три сильнее.
— Отпусти! — кричал Лёшка, молотя его по спине кулаками. — Немедленно отпусти!
Генка лягнул Лёшку в живот, тот упал, задыхаясь от боли.
— Говори, где? — рычал Генка.
— Под… дровяником… — прохрипел Серёжка.
Генка немедленно выудил из-под сарая котят и, покидав их в холщовый мешок, отправился на реку. Мальчики, забыв о своих страданиях (один только что держался за живот, другой за горло), припустили за Генкой.
— Ты куда? Куда понёс?
— Топить.
— Они же маленькие!
— Мамка велела, — буркнул Генка, прибавляя шагу. Серёжка и Лёшка хватали его за рукав.
— Хоть одного оставь.
Сбоку, не отрывая взгляда от мешка, бежала кошка и робко мявкала. Генка был невозмутим. Миновав товарную базу, они вышла к реке. Слева, вдоль кромки воды, стояли пакгаузы. Справа возвышалась эстакада, которая вела на пристань. Не размахиваясь, Генка швырнул рогожку в воду. Мешок вздулся пузырём и поплыл по течению. Из мешка сыпались котята. Было видно, что они ещё слепые. Перебирая лапками, котята исчезали — один за другим — в тёмной, болотного цвета, реке.
— Мамка обещала дать на кино, — сказал Генка.
— Шиш ты получишь, — зловеще сказал Серёжка.
— Ты-то почём знаешь?
— Так…
Генка всмотрелся в глаза брату, потом, осенённый догадкой, похлопал по его карманам. Звякнула мелочь.
— Выкладывай! — решительно сказал он, подставляя ладонь. Серёжка нехотя вынул кулак с монетами. Посмотрел на брата, на его широкую ладонь, и махнул кулаком в сторону реки. Горсть монет, сверкнув на солнце, полетела в воду.
— Вот тебе кино!
Генка чуть в реку не кинулся. Метнулся туда-сюда, а когда оглянулся, то Серёжки и след простыл.
— Погоди у меня, засранец! 
Генка убежал с реки. Лёшка долго смотрел на тёмную воду, будто надеялся, что котята выплывут живыми.