Жалобы вдовы

Строг государь Лука Варфоломеич. Строг и суров, сказал, как отрезал, и воля его закон. Холопы под его ноги шелком стелятся, дружина ниже травы пригибается, да и мне, честной его жене Галине Владимировне глаз от пола поднять нельзя.
Не простого я рода, боярского, только младшая дочь, что в поле обсевок. Выдавали меня замуж родители, лишь бы с рук сбыть, да и приданным поскупилися.
Как увез меня государь Лука Варфоломеич на север, в земли дикие, необжитые. Поставил крепость Орлец, в крепости боярский двор, а сам пошел со своими холопами обирать чудинов, а мое дело, бабье, дом блюсти. Так и жили мы в диком краю, поставили Церковь в крепости, а епископ из Нова – города прислал батюшку Виктора укреплять нас в вере христианской да нести свет православия язычникам. Накопил свет – государь Лука богатств не меряно, возгордился, говорит: «Земля эта да станет мне вотчиной, не по праву рождения, а по праву силы. Буду дань собирать с чудинов, а посадник Нова – города мне не указ». С тем ушел он из крепости с сыном Онцифером да со своими холопами, сказав мне на прощанье таковы слова:
-   Есть у вас лошадь – землю пахать, есть коровы – молоко давать, с земли урожай соберете по осени, тем и живы будете. Хозяйствуй, государыня, свет – Владимировна.
Так осталась я одна – одинешенька, да со мной боярышня Ольга Лукинична, да поп Виктор с попадьей Еленой, да дворовая молодуха Клаша с братом Николаем – кузнецом, да сенные девушки сестры Варвара и Лена, да холопы обельные землю орать и за скотом убирать.
Еще урожай не поспел, как явился наместник посадника Новгородского со своей дружинушкой буйной. Побоялась я пускать их  на двор, где из мужчин одни слуги да работники, спрашиваю с высокой стены:
- Вы почто пришли?
Отвечают:
-   Дань собираем. По куне со двора. Коль чтите посадника Новгородского, то платите.
Был бы в крепости муж мой свет – Лука, выдал бы он дани охальникам, да не кунами – калеными стрелами, а мне, бабе, как на рожон лезть?
Сказала я слово мудрое:
- И вы, и мы – славяне, одного рода – племени. Признаю я власть посадника, да урожай еще на полях. Как свезем зерно в закрома, да продадим излишек чуди либо заезжим купцам, тогда и выплатим дань.
Уговорила я посадских повременить, повернули они назад, но увидели стадо мое, недалече пасущееся, стали присматриваться, да переговариваться, как бы свести коровенок, да зарезать, да съесть. Услыхала то попадья Елена, стала их со стены увещевать:
-   Вы же люди посадника, не какие тати – разбойники. Вас посадник прислал вдов и сирот охранять, а не воровство чинить. Почто вам дань платить, коль вы сами закон нарушаете, и не волю посадника блюдете, а самоуправство творите.
Устыдились посадские люди, услышав слова правды, отказались от дурных замыслов.
Потом подъехали к Орлецу скоморохи на коровах, немало я им подивилася на облик их безобразный да на речь их странную. Просились на двор погостить, да разобрало меня сомнение, вижу-то люди оружные, а замыслы у них темные. Говорю:
-   Положите крест в том, что не будете на моем дворе насилие чинить, грабить и убивать.
Смотрю, скоморохи переглядываются да перешептываются.
-   Али, - говорю, - вы люди не Христовой веры, а идолопоклонники? Ну, так клянитесь своими богами.
Тут батюшка стал им со стены проповедовать:
-    Что же вы, люди славянские, а кланяетесь чурбану деревянному да требы ему кладете?! Чурбан тот – идол, деревяшка безгласная. Признайте величие истинного единого Бога, который создал Небо и Землю и всех тварей земных, и людей, и принял смерть на кресте, искупая первородный грех. С кем Христос, душа того познает блаженство рая, а поганые язычники будут веки вечные гореть в пламени Геенны Огненной.
Та речь скоморохам не понравилась, отвечают они батюшке:
-   Наши боги с нами везде: и в лесу, и в поле, и в доме хранят нас в битвах, помогают нам на охоте, потому мы и требы им кладем. А твоего Бога мы не знаем, чужой он нам.
Поняли мы, что перед нами закоренелые язычники. Девицы поначалу к отрокам присматривались, а тут руками в ужасе замахали, услышав их речи богопротивные.
Пока разговор шел, увидели скоморохи отряд посадских, испугались да поспешили из-под стены  сгинуть.
А в доме у меня тоже ладу нет. Била челом мне Клаша в том, чтобы женить брата своего Николая – кузнеца.
- Что ж, - говорю, - дело хорошее. Выбирай любую из сенных девушек.
А Лена – лекарка с кузнецом перемигивается, как на отрока взглянет – зарумянится, по нраву он, видно, ей.  Да старшая Варвара ногой топнула:
- Не бывать тому, чтобы младшая наперед старшей замуж выходила.
Я ей:
-   Так иди сама за кузнеца. Парень он видный, работящий, ремесло свое знает, будешь за мужем, как за каменной стеной.
Заупрямилась Варвара, зафыркала, не хочет она в мужья ремесленника, хочет бравого посадского отрока. На ту пору урожай созрел, перевезли мы зерно в амбар. Заехал на двор торговый человек, к зерну моему приценивался, да не стала я ему хлеб продавать, думала, чудины большую цену дадут. Привез тот купец весть печальную: сгинул мой супруг и господин Лука, погиб, оставив меня сиротинушкой на жизнь горькую, безрадостную, а сынок мой Онцифер в дальний поход отправился, и о нем вестей нет. Восплакала я по мужу моему, заказала молебен за упокой его души да на Божий храм пожертвовала пять кун.
Горька вдовья доля, сиротский мой удел, всяк норовит обидеть да притеснить, да по грехам нашим от Бога испытания, что посылает Он ради спасения наших заблудших душ.
А жизнь идет своим чередом, холопы мои на белок охотятся, все в хозяйстве прибыток. Пришел наместник посадский, опять дань требует. Заплатила я ему куну, да и другой разговор завела:
-   Не хочешь ли ты, мил человек, себе жену взять, али кто из твоих отроков. Есть у меня девицы на выданье, красоты – то они неописанной да с хорошим приданным.
Девицы рядом стоят краснеются да на отроков все поглядывают.
Наместник отвечает надменно:
- Нам твоих девиц не надо, боярыня. Остались у нас жены в Нове – городе.
А отроки его и вовсе распоясались, говорят:
- Баба для воина – обуза. А случись нужда – так мне и кобыла – жена.
Может, смехом сказали срамотные слова, да в обиду то мне, боярыне, не посмотрели они ни на мое положение, ни на стыдливость девичью. Девицы уши позатыкали, чтоб слов тех срамных не слышать, а поп да попадья стали вразумлять охальников:
-    Да вы же люди рода славянского, да веры христианской, как же язык у вас не отсох срамотищу твердить, хоть бы батюшки постеснялись бы.
 А посадские кобенятся:
-   Нам батюшка не указ, в Церковь мы ни ногой. Христа – Бога мы чтим, да служителей Его не признаем, каждый сам, когда хочет, Богу молится, незачем попу денежку отстегивать да десятину храму выплачивать.
С тем развернулись и ушли отроки посадника, оставив нас, как оплеванных. Ой, обида стала меня душить, вот ведь, как хотят, надлыгаются и над честной вдовой, и над ее людьми, а что хуже всего, над Божьим установлением, и некому наглецов одернуть, некому призвать их к благочестию! С таковыми мыслями написала я грамоту посаднику: так и так, людям я твоим дань выплатила (а то ведь соврут – недорого возьмут, что и дани они не видели), а к тому сообщаю, что отроки твои в вере некрепкие, еретики и богохульники, да еще страшно сказать, в отсутствии жен занимаются они скотоложеством.
Волков по осени размножилось невиданно, двух коровенок у меня загрызли звери лютые. Посадские на них охотились, а шкуры продавали купцу заезжему. А до меня дошла весть нерадостная: перебили ушкуйники чудинов из родов Лосей и Ведмедей, которые зерно у нас скупали за дорого. Что пшенице в амбаре гнить? Продала я излишек купцу по дешевке, лишь бы избавиться. А еще рассказал торговый гость, что грамота моя посадника сильно возгневала, будто бы он ногами топотал, да слюной брызгал, да не на своих непотребных ратников, а на меня, честную боярыню. Говорил, что по злобе клевещу я на них, да не посмел то дело на вече вынести, потому как народу известна моя правдивость, за всю жизнь я не сказала слова лживого! И вот, опять же, обида вдове! Но, видно, охальников одернул, пришли они исповедоваться, а пожертвовали они что на Храм – то мне неведомо.
Хвалились наместник, что в остроге поставил часовенку. Зашла я к ним посмотреть и вижу на площади некие хари поганые, из дерева вырезанные. Спрашиваю я наместника:
- Что это такое стоит, видом – идолы.
Засмущался он, глаза потупил, отвечает:
- Не знаю я, они тут всегда стоят.
Что с них взять, с неразумных? Пусть батюшка их вразумляет, на путь истинный наставляет, а у меня, боярыни, по хозяйству дел хватает.
А еще Бог послал нам чудо великое, а все за благочестие батюшки отца Виктора. Шел он по лесу хоронить тела убитых христиан, и выскочила на него стая волков зубастых. Возмолился он Христу – Богу, и хищники его не тронули, мимо пробежали. Видела и я волков, но в отдалении они рыскали, слава Богу, меня, грешную, не учуяли.
К отцу Виктору брат приехал молодший именем Николай. Я, было, обрадовалась, что появился защитник в крепости. Предлагала я и ему женитися. Он, вроде бы, не отказывался, да отсрочки просил. Говорит:
-   Дай мне, боярыня, время на обзаведение доспехом ратным да мечом булатным, чтобы мог я жену защитить, как должно.
Дала я согласие, а он, змея подколодная, купил себе оружие да ушел в лес к ушкуйничкам, с тем его и поминай, как звали.
У наместника новгородского в битвах его с лихими людьми изломался клинок любимый, а его кузнеца убили давно. Пал он в ноги мне:
-   Боярыня! Яви милость свою, дозволь на твоей кузне клинок мне выправить, а я за то обещаю с данью тебя не беспокоить.
Дала я свое согласие, наместник хоть и охальник, да то дело прошлое, а волков он бил и лихих людей гонял, то и мне, боярыне, на пользу. Отковал Николай – кузнец клинок ему наново, да и лучше прежнего.
На ту пору случилось дело неслыханное. Как-то так оказалась у наместника половина грамоты, рукой мужа моего Луки написанная. А говорилось в ней, что супруг мой, ирод окаянный, вместо того чтобы серебро в доме оставить на прожитье честной жене да на приданное дочери, зарыл его в лесу, в месте, ему одному ведомом. И то дело он от меня, боярыни, утаил злонамеренным образом! А как грамота наместнику досталася, о том он молчит, видно, нечестным путем, через воровство, обман и предательство! А в моем доме молодка Клаша, сундуки к зиме перетряхивая, нашла и другую грамоту, ровно в пару к той, первой. Стал наместник просить да уговаривать:
-   Ты, боярыня, отдай нам половину грамоты. Все равно тебе нет в ней никакой пользы, а мы клад найдем – с тобой поделимся.
И верно, думаю, где мне в лесу серебро искать? Заключила я договор с наместником, чтобы он потом не запирался, что половина клада – моя, коль сумеет он серебро сыскать. На том и порешили. Много через то серебро зла содеялось. Боярышня кричит:
- Отпусти меня со двора! То на приданное мне оставлено.
Девицы Варвара да Лена тоже в пояс кланяются:
- Отпусти, боярыня, клад искать.
А сами промеж себя перешептываются, как бы на те деньги выстроить Храм Божий краше прежнего. То дело богоугодное, не смогла я их удерживать. Николай – кузнец також челом бьет о кладоискательстве. На что попадья – жена примерная, а и она не устояла перед соблазном. Всех клад с ума свел, блеск серебряных монет разум затмил.
А волки спокойно жить не дают. Заели они насмерть Николая – кузнеца. Не успели его смерть оплакать, как другое несчастье случилося: ехали попадья с Леной на лошади тропинкою, двое в одном седле. Так на них из зарослей зубастый хищник вымахнул. Испугалась лошадь, взбрыкнула, сбросила с себя седоков, сама ускакала, а беззащитных баб волк загрыз. Посадские ратнички показали свое нутро черное: увели моего коня, хоть и кричала им боярышня, чтоб не смели чужого трогать. За то воровство и наказал их Бог. Сговорился наместник с ушкуйничками пойти вместе резать чудь. Да разве можно верить слову татей? Как дошло до раздела добычи, перемигнулись меж собой лихие люди да предали мечу наместника со всеми его отроками.
Тут и вовсе никакого порядка не стало. Страх один. Как со стены не посмотришь, то волки рыщут, то парни – сорви – головы лиха ищут. Подошли раз к воротам крепости, вопрошали про Николая – брата поповского, мол, ваш ли то человек и намерена ли я за него ответ держать. Отвечала я им честь – честию:
-   Человека того знаю, приходил он на мой двор, да ушел, не испросив моего, боярского, благословения. Потому я его считаю отверженным и ответ за него держать не намерена.
Подивились ушкуйники моей речи мудрой, посмотрели на стены высокие да на ров глубокий и ушли не солоно хлебавши. В другой раз пришли чудин с чудинкой, в руках у отрока по мечу булатному. Били челом оба, просились в крепость пустить ради их спасения от хищных зверей. Клялись своими богами не поднимать меча на домочадцев моих. Сердце у меня доброе, хоть не христианские их души, да человеческие, нельзя же отдать их на растерзание лютым зверям, да еще под стенами моей крепости! Чтобы из души потом, неприкаянные, изводили меня в доме моем! Пустила я в крепость чудинов, а волков отогнали от стен каменьями. С тем и ушли от меня язычники, доброго слова не сказавши за свое спасение, да я не в обиде на них, то темный народ.
А дальше беда приключилась: загрызли волки боярышню Ольгу Лукиничну, а сенная девушка Варвара опрометью бросилась под защиту высоких стен крепости, да не успела двери захлопнуть, как ворвался лютый зверь на подворье. На моих глазах порвал он девицу насмерть, а потом утащил корову из стойла, да и был таков.
Лихие люди тоже распоясались. Раз забежала на двор чудинка, кричит:
- Спасите! Смерть за мной гонится!
Закрыли мы ворота за девицей, подняли мост. Подошли к стенам разбойнички, покрутились, покрутились, да и прочь пошли. Стала чудинка проситься на волю ее выпустить. Чужая она нам по крови, ей лес – дом родной, не стала я ее удерживать. Немного времени прошло, идут опять ушкуйнички, с ножом у горла ведут девку – чудинку. Спрашивают:
- Ваша? Может быть, вы в союзе с язычниками?
Отвечаю:
-     Не заключала я союза с язычниками, и девица эта мне незнакомая. А что приют я ей дала – мои ворота не закрыты для любого страждущего.
Поглядел вдругорядь предводитель татей на высокие стены, на глубокий ров, и ушел, и людей своих увел.
А попа нашего видения замучили: снится ему попадья Елена да говорит: «Женись, батюшка, на молодухе Клаше. Принесет это мне в мире загробном радость большую». Да батюшка, в вере крепок, счел те видения бесовским наваждением, дабы смутить его душу похотью, и молился он день-деньской об успокоение души рабы Божией Елены.
Меж тем на подворье явился бродяга, назвался Николашкой, стал проситься ко мне в работники. Взяла я его в холопы себе, велела клад искать, рассказала и о грамотах боярина, и о том, что они в остроге у наместника. Острог в ту пору пуст стоял, посадских перебили, а другой отряд еще не пришел из Нова – города.  Пошел Николашка в острог поискать те грамоты, грамот не нашел, а увидел двух лошадушек несчастных, которые сами по себе кормилися. Привел Николашка лошадей на мой двор, чтоб они волкам на обед не достались.
Много я страхов натерпелася, да больший страх впереди был. Прилетели две навьи, обликом девушки, да нечесаные волосы дыбом стоят, а рубахи не подпоясаны. В срамотном наряде своем кружились они вокруг холопича, в лес его тянули на поклон к идолам, чтоб вернее душу его сгубить, на уши шептали:
-    В прежней жизни ты волком по лесам бродил, заел подруг наших, за то тебе наказание. Будем мучить тебя, пока ты либо с ума не сойдешь, либо с нами в навь не уйдешь.
Холопич от навий открещивался, зла они ему сделать не могли, оттого пуще ярилися. Батюшка Виктор словом Божием да крестом животворящим злых духов от крепости гнал, но они все равно являлися, в окна заглядывали, Николашку искали. А он от страха три дня безвылазно в Церкви сидел, молитвы читал, только так от навий отделался.
А до меня слух дошел, что  главарь ушкуйников зарезал чудинку, что в моем доме защиту искала, она и призвала навий на его голову. Стали навьи мучить разбойника, а он у Перуна защиты искал, требы ему клал и все ночи проводил в обнимку с идолом.
На том наши несчастья не кончились. Пошел поп Виктор с молодухой Клашей просвещать чудинов, нести им свет веры Христовой. Ушли они, да не вернулись. Позже Леля – лекарка, что на подворье мое жить пришла, рассказала, как они смерть приняли. Добрался поп Виктор до городища язычников, а городище порушено, чудины лежат порублены вперемежку с людьми славянскими. Стал батюшка мертвых покоить, а Клаша ему помогать, да случилась рядом некая сволочь в облике человеческом, а нутро как есть звериное, а душа давно погибшая. Выскочил тать из зарослей, в каждой руке – по мечу булатному, на безоружных напал сзади, чтоб взгляд чистых глаз невинно убиенных не смутил бесов, что его на злые дела подбивали, и с одного удара да с двух рук убил он обоих, и пречистые их души вознеслись в Небеса.
Восплакала я о потере той, ибо осталась Церковь без служителя, а мы, все, грешные, без наставника в делах веры. Отписала я епископу Новгородскому слезную грамоту, чтоб прислал он в наш дикий край батюшку в вере крепкого.
Да не все о грустном вспоминать. Холопичу Николашке пришлась по сердцу лекарка Леля, что приютила я на  дворе своем. Бил челом он мне, просил женитися, дала я на то свое боярское согласие, и зажили они, как муж и жена. Сегодня жена мужу камнем на голове рог нарастит, завтра муж жене мечом ребра пощекотит.
А лошадь посадскую продала я заезжему купцу за пятнадцать кун от греха, пусть кто другой на скакуне с княжьим клеймом катается. А другая лошадушка – то моя была, она ко мне и вернулася. А сделала я то очень даже вовремя, потому из Нова – города на смену убитому новый наместник прискакал, а с ним и батюшка прибыл в нашей Церкви службы вести.
Лошадей новый наместник доискиваться не стал, а клад в его душу запал. Ярая кровь по жилам бежит, такие слова заставляет говорить:
- Носом в землю вроюсь, а клад найду.
И про грамоты, боярином Лукой написанные все ему рассказали в подробностях, и пошел он со своими людьми клад искать.
А в мои ворота вновь бродяга стучится, сам лохматый, взгляд блаженный.
- Открой, - говорит, - ворота, боярыня. Хочу я веру Христову принять.
- Добро, - отвечаю, - бело благое. Буду твоей крестной матерью.
Сотворил обряд новый батюшка, а как стал бродягу нарекать новым именем, меня и сомнения взяли: то ли самозванец сей человек, то ли в насмешку прислал епископ недоучку мне.
- Нарекаю, - говорит, - отрок тебя Святославом.
- Что, - говорю, - за имя непотребное, языческое?
- Виноват, боярыня, - отвечает батюшка, - пусть будет Олегом.
-    Того не лучше, - я возмутилася. – Ты хоть в святцы загляни, батюшка. Найди имя богоугодное, христианское.
Полистал святцы батюшка, нарек отрока Александром.
Просит новокрещеный Александр у меня на подворье остатися. Я не против, да только говорю:
- Дай мне клятву верности.
Тут глазки у бродяги забегали, не хочет он дать мне клятвы верности, видно, козни какие таит в сердце своем. Проводила я бродягу со двора:
-  Коли не хочешь быть мне слугой верным, иди в лес, к своим друзьям – ушкуйничкам.
 Да и верно, вскоре под стены крепости и лихие люди пожаловали. Смотрят, насколько стены высоки, насколько ров глубок. А Николашка, голова бедовая, швырнул камень со стены, да попал главарю татей прямо в грудь, да проломил ему ребра со грудиною. Пал разбойник на сыру землю, а дружки его на руки подхватили да в лес утащили. Добрый ратник из Николашки получится!
А наместник – таки ухватил жар – птицу за хвост, нашел клад, мужем моим Лукой схороненный. Весь затрясся от жадности, серебро считая, а было в том кладе триста семьдесят кун, а со мною, вдовою, поделиться забыл. Ну, да я, хоть и вдова, бедная, несчастная, а тяжбу все равно начну. Отпишу грамоту своим родичам, что наместник присвоил клад воровским образом, да и посаднику сообщу, что его человек клад тот скрыл от него. Не захочет наместник добром делитися, призову я его на Божий Суд, а уж поединщик найдется честь вдовы защитить.
А крепость Орлец, что боярин Лука Варфоломеич выстроил, как стояла, так и будет стоять, и земли боярские не урезаны. Сохранила я их, вдова, для сына моего Онцифера, а коль сгинул он, так для других наследников. Земля, потом и кровью политая, навеки останется нашею. На том славянство держится!